CC BY
64
ГОРНЫЙ ИНЖЕНЕР АЛЕКСАНДР ДЗАХИЕВИЧ РЕВАЗОВ 1908-1980
~П ся жизнь моего отца Александра Дзахиеви-ча Ревазова была отдана развитию горного производства в СССР. Он стал студентом горного факультета ЛГИ в 1926 году, жил в общежитии на Малом проспекте в доме 40 (теперь, когда я проезжаю мимо этого дома, у меня сжимается сердце -сам не знаю почему). Отец был не первым горняком в семье, но первым с высшим образованием. Дело в том, что род Ревазовых происходил из аула Цуш, что в Северной Осетии. Он располагался высоко в горах, как бы в естественной крепости на правом берегу бурной реки Ардон, точнее в среднем течении этого могучего притока Терека. А на левом берегу Ардона со времен Екатерины II осваивались Садонское и Мизурское месторождения серебра, цинка и свинца. Мой дед, Дзахи Цабано-вич Ревазов, ежедневно в течение сорока лет вставал затемно, спускался с гигантского откоса к висячему мосту через Алагирское ущелье. Перейдя его, он попадал на рудник. Тридцать лет из сорока дед проработал бурильщиком. Инструменты: кувалда и специально заточенный стальной бур. Уже в старости дед говорил мне, что в былые годы на спор без остановки мог бить кувалдой по буру больше часа, при этом надо было его поворачивать... Дедушка, родившийся в 1870 году, работал до 1930 года, потом у него резко ухудшилось зрение, и сыновья (их было двое, второй - Иван -врач, учившийся в Харькове) заставили его бросить эту тяжелейшую работу и помогали родителям из своих заработков.
Отец окончил институт по специальности «Подземная разработка рудных месторождений». Руководителем его дипломного проекта был сам знаменитый проф. Николай Иванович Трушков. По окончании ЛГИ он предложил отцу как «круглому» отличнику остаться на кафедре для дальнейшей работы. Отец был очень благодарен, но отказался. Ему не терпелось попасть на производство. Он получил направление в Кривой Рог, где работал мастером смены на руднике им. Карла Либкнехта, а очень скоро стал начальником рудника им. Чубаря. Уже через два года, в 1932 он был отозван в Ленинград. Вот как это произошло.
Академик Александр Евгеньевич Ферсман был старшим другом и настоящим спасителем отца. Как я потом узнал, Александр Евгеньевич был главным инициатором промышленной разработки месторождений апатитов, никеля, железа и других полезных ископаемых в Хибинах. Но на это не было ни средств, ни достаточных ресурсов. Страна осваивала Северный морской путь, спасала станцию Северный полюс и т.д. Было не до Хибин. Но Ферсман продолжал продвигать свою идею. Напомню, что с 1929 года он состоял членом Президиума АН СССР. И вот какой-то бюрократ предложил решение этой проблемы спустить со всесоюзного уровня на более низкий уровень Ленинградского обкома. Киров идею поддержал, но вяло. Тогда-то Ферсман вспомнил отца, и его отозвали из Кривого Рога. Именно ему поручили возглавить санный поезд, который должен был выйти в Хибины в сопровождении небольшой группы, куда вошли, инженеры, топогра-
фы, геологи, солдаты и несколько десятков расконвоированных зэков. Планировалось, что трактора будут тянуть сани с соляркой, ремонтной мастерской, продовольствием. Все было собрано на скорую руку без надлежащей подготовки. Да и сроки выхода поезда в путь из-за плохой работы снабженцев многократно передвигались, и время было упущено.
Из-за отсутствия полярной одежды, нехватки лекарств, низкого качества тракторов и слабой ремонтной базы экспедиция провалилась: люди болели и умирали, наконец, поезд остановился. Тогда-то их на аэросанях догнал Ферсман и несколько его спутников-специалистов. Оценив обстановку, Ферсман сказал: «Не волнуйся, Саша, поворачивай обратно. Все беру на себя. А за подготовку санного поезда хозяйственники ответят. Это вредительство!» Развернул свои сани и уехал.
По возвращении в Ленинград, через несколько дней, последовал вызов в Смольный на бюро обкома. Ревазову предложили отчитаться о том, как он загубил санный поезд обкома и Академии наук. И тут проявилось недюжинное мужество отца - он отказался выступать при подобной формулировке вопроса. Киров ее смягчил. Тогда отец в течение 40 минут докладывал о плохой подготовке поезда, указал и на поздние сроки начала экспедиции. Было много реплик и заготовленный заранее проект решения: «Коммуниста А.Д. Ревазова за ... исключить из рядов ВКП(б), дело передать в следственные органы». А отцу было только 24 года!
Но попросил слово академик Ферсман и камня на камне не оставил от обвинений. Он сказал: «Дело такого государственного масштаба нельзя было поручать пусть и способному, но вчерашнему студенту, который не может пойти в Совнарком, ВСНХ, АН СССР, в снабженческие организации и не просить, а стукнуть кулаком по столу. Я вызвал его руководить поездом, а не готовить его! Ленинградский обком и Вы, товарищ Киров, отмахнулись от проблемы. Вот она и оказалась нерешенной. Киров с усмешкой спросил: «Вы, что, товарищ Ферсман, мне предлагаете возглавить санный поезд?» Под смех присутствующих тот ответил: «Да, Сергей Миронович, именно Вам! Тогда и заводы, и фабрики, и снабженцы всё дадут, и поезд выйдет вовремя, а «стрелочник», коммунист Ревазов будет Вам отличным помощником». Киров заявил, что по поводу нового санного поезда он должен посоветоваться с товарищем Сталиным. А коммунисту Ревазову предложил вынести строгий выговор. Какой-то канцелярист уточнил: «С занесением?» Киров ответил: «Академик Ферсман прав, ему только 24 года, зачем портить человеку биографию? Без занесения!».
В коридоре Смольного отец дождался Ферсмана, горячо его поблагодарил, и услышал в ответ: «Если бы они были правы, я бы ни за что не вмешался. Но это была расправа над невиновным. И знаешь, я погорячился. Тебе не стоит работать в ближайшем окружении Кирова. Ты хороший инженер. Я сегодня уезжаю домой в Москву, ты пока сдавай дела. А когда я вернусь, пойдем вместе в Горный институт к Трушкову - он тебя знает и ценит. Или же стоит подумать о работе в такой серьезной проектной организации, как СНОП - Союз никель-олово проект. Там для всей страны проектируют горные предприятия по добыче руд: бокситов и никеля, олова и меди, золота и прочее. Именно здесь будут готовить проекты моих хибинских предприятий, но инженерные силы там пока невелики. Кто был, те все далече, а дело -большое, государственное. Плохой проект - плохой рудник, и так по всей цепочке. Я хочу тебя рекомендовать туда начальником горно-обогатительного сектора. На твои возможные возражения сразу отвечу: справишься. Учиться умеешь. Что неясно, спросишь у корифеев, это тебе не в Хибинах на тракторе ездить».
Отец не раз рассказывал мне об этих драматических событиях. Я слышал эти истории в разные годы и при разных обстоятельствах, а потом читал в его воспоминаниях и могу
смело сказать, что сейчас мог изменить лишь слова, но не суть событий. Известно, что на будущий 1933 год Киров сам возглавил санный поезд. Они достигли Хибин. Ферсман был счастлив. Все его прогнозы оправдались. Там был заложен поселок.
Отец же по рекомендации Ферсмана поступил в СНОП, теперь Гипроникель, и потому Александру Евгеньевичу я в известном смысле обязан своим рождением: в СНОПе познакомились мои родители. Вот как было дело. Моя мама приехала из Украины и поступила учиться в Ленинградский химико-фармацевтический институт. Жила она в общежитии АН СССР у своего родного брата - аспиранта АН во дворе знаменитого дома 2 на 7-й линии Васильевского острова. На втором этаже дома находилась квартира из шести комнат - в каждой ютилась семья, в том числе две старушки - родные племянницы Миклухо-Маклая. На двери квартиры еще в 1980-е годы можно было видеть медную табличку: «Академик Николай Иванович Миклухо-Маклай». Позднее этот дом академик Д.С. Лихачев как-то в шутку назвал «индийской гробницей», ведь весь его фасад был покрыт мемориальными досками.
Маме-студентке жить на стипендию было очень трудно. И она, не бросая учебы, поступила на работу в СНОП, где ей пришлось размножать чертежи и корректировать пояснительные записки к проектам. За этими занятиями юную красавицу застал отец, а дальше... Браки заключаются на небесах! Они поженились, а через год появился автор этих строк. Было это в ноябре 1938 г. Отец каким-то чудом раздобыл маленькую комнату на втором (последнем) этаже длинного дома, который стоит параллельно зданию биржи, где уже давно помещается Музей военно-морского флота. И биржу, и оба здания рядом с ней построил один и тот же архитектор Тома де Томон. Позднее фланкирующие корпуса претерпели некоторые изменения. В левом, если смотреть с Невы, расположился Зоологический музей, а в правом, стоящем между биржей и таможней (занятой Пушкинским домом), жила наша маленькая семья в огромной коммунальной квартире. Адрес же был таков: Тучкова набережная, дом 2, кв. 2. Теперь набережная называется иначе, и, конечно, многое изменилось. Рожать меня маме было удобно: прекрасная старая клиника Отто был в двух шагах. К этому времени отец уже был заправским проектировщиком и совмещал руководство горно-обогатительным сектором с работой главного инженера проекта в Норильске. Он был первым ГИПом в истории этого предприятия. А начальником Дальстроя стал выдающийся инженер, тогда заместитель народного комиссара госбезопасности Авраамий Павлович Завенягин, очень ценивший отца. Звонит как-то Заве-нягин: «Сашка, я решил здесь на месте в Норильске создать группу рабочего проектирования, потому что документы из Ленинграда доставляются неделю и более. Лучшей кандидатуры, чтобы ее возглавить, у меня нет. Завтра утром тебе выдадут пропуск, деньги и билет на самолет». Было это в декабре 1938 года. А я уже тогда болел астмой, и потому отец стал просить оттянуть отъезд. Завенягин же мрачно спросил: «Ты что, хочешь приехать сюда под конвоем?» - «Нет, я еду, Авраамий Павлович!». Что было делать отцу? Кстати, он и сам болел астмой, и подобное назначение было прямой угрозой его жизни. Конечно, он улетел.
Через два-три дня, ночью пришли три сотрудника НКВД арестовывать отца. Мама им говорит, что муж вылетел по вызову Завенягина в Норильск. Эти доблестные воины замешкались - правду ли говорит женщина? Делать обыск, или нет? Позвонили своему начальству. Те, видимо, приказали возвращаться.
Отец и после этого неоднократно был на волосок от гибели. Так, уже в начале войны Завенягин послал его в Верхоянск работать директором комбината Якутолово. Олово было крайне необходимо для производства танков и другой техники. Отец крепко поспорил с руководством лагеря по поводу времени обогрева заключенных у костров при работе вне помещения. Верхоянск - полюс холода, зимой температура доходит до минус
55-60 градусов. Отец издал приказ: 45 минут работы, 15 минут обогрев у костра. Ревазов понимал, что эта мера позволит обеспечить высокую производительность труда на руднике, ведь, очень многие гибли от переохлаждения. Местный руководитель органов арестовал отца. Трибунал заседал минут 15, приговор: расстрелять за саботаж во время войны. Но для приведения приговора в исполнение надо было получить разрешение Москвы. Отец сидел месяц в камере один и ждал своей участи. Через месяц из центра пришел приказ: приговор отменить, из-под ареста освободить.
В 1944 г., сразу после снятия блокады наша семья воссоединилась, и мы вернулись в Ленинград. Поселились в коммунальной квартире в здании Гипроникеля. Отец как всегда много работал, но находил время поддерживать дружеские отношения со многими коллегами. Назову лишь несколько самых известных, тех, кого я помню с детства. Ферсман, приезжая в Ленинград, нередко приходил к нам. За обедом он неизменно нахваливал борщи моей мамы, Мины Абрамовны, выросшей в Украине и прекрасно готовившей. К сожалению, в 1945 году он умер.
Николай Ильич Трушков всегда с уважением относился к отцу. Когда вышел его учебник «Разработка рудных месторождений» (1946-1947), отец с гордостью показал дома дарственную надпись автора. Я помню, как горевал отец, когда в 1947 году Николая Ильича не стало. Дружил отец и с профессором Павлом Ивановичем Городецким, чья книга в синей обложке «Проектирование горнорудных предприятий» (1955) с теплыми словами, адресованными отцу, долго сопровождала его, а потом и меня в наших странствиях. По делам отец общался с профессором Владимиром Николаевичем Семев-ским. Иногда они проводили и свободное время - сохранилась фотография: оба за шахматной доской.
В 1949 году отец уехал в Москву, получив назначение на должность главного инженера Главцинксвинца. Именно это спасло его от прохождения в качестве обвиняемого по Ленинградскому делу. Ведь он был секретарем партбюро Гипроникеля, находившегося в Куйбышевском районе, а должность первого секретаря Куйбышевского райкома занимала Мария Александровна Вознесенская - родная сестра Николая Александровича Вознесенского, главного обвиняемого по Ленинградскому делу. Все окружение Марии Александровны было уничтожено.
В 1952 году Сталин принимал в своем кабинете группу горных инженеров, обогатителей и металлургов. Был среди них и отец. По другую сторону стола от горняков сидели физики-прикладники Курчатов, Келдыш и другие. Им позарез и в огромном количестве нужен был свинец для двух атомных реакторов. Того объема, который производился в то время, катастрофически не хватало. В кабинете были министры тяжелого и транспортного машиностроения, боеприпасов, известные геологи, несколько членов Президиума ЦК. Был И.Ф. Тевосян, заместитель председателя Совета Министров, хорошо к отцу относившийся.
Сталин, как известно, всегда ходил по кабинету, а приглашенные сидели. Он остановился за спиной отца и сказал очень тихо с грузинским акцентом: «Ну, как мы этот свинец добудем, товарищ Ревазов? Да вы сидите, сидите!» Отец ответил: «Мы, то есть Главцинксвинец, нашли уникальное месторождение на границе Таджикистана и Узбекистана в районе Кураминского хребта Тянь-Шаня. Подобной гигантской залежи свинца ранее не встречалось на Земле, но расположена она в труднодоступном районе. Месторождение представляет собой штокверк большой мощности по всем осям, но этот штокверк является ядром огромного горного образования. Для того чтобы обеспечить наших товарищей 160 000 тоннами свинца, нам потребуется произвести в мирных целях взрыв на выброс такой мощности, которого еще не знало человечество. Мы туда уже подвели дороги и силами двух горнопроходческих трестов в три смены ведем проходку минной
штольни, конец ее будет расширен в десятки раз для создания минной камеры. Мы рассчитываем заложить туда 140 000 тонн взрывчатки и произвести взрыв как раз к прибытию 30-40 десятитонных самосвалов и к завершению сборки карьерных экскаваторов СЭ-3. Буровые станки канатно-ударного действия уже на месте в количестве 16 единиц».
Келдыш (неприязненно): «Я не верю этим фантазиям!» Сталин: «Я верю, Президиум верит, а Келдыш не верит, интересная получается коллизия! А если горняки снесут гору и откроют чистый свинец, вы поверите?» Келдыш молчал. «А к наградам их представите?» - продолжал Сталин. За Келдыша ответил Берия: «Представим, представим! Пусть только свинец дадут!» Завершая заседание, Сталин сказал: «Прозвучавшие здесь цифры будем считать контрольными. Больше можно. Меньше...» - он как бы замялся. За него продолжил Берия: «Меньше нельзя, наказывать будем, строго наказывать!»
К отцу в общей сутолоке подошел министр боеприпасов, человек заслуженный и воевавший. Он покрыл отца трехэтажным матом и сказал: «Нет у меня столько взрывчатки, что ее из снарядов выплавлять?» От напряжения отец находился в состоянии аффекта и ответил ему на «ты» (о чем потом жалел): «А ты обратись к Верховному да с той же лексикой, что и ко мне!» Пробегавший мимо и все слышавший, Берия поддержал: «Молодец, Ревазов, если будут саботировать, сразу звони мне по прямому. Я им .»
Подошел Курчатов, поблагодарил отца. Спросил, уверен ли он, что все получится. В ответ услышал: «Я со всем главком, включая машинисток и уборщиц, еду заряжать минные камеры. Все получится. Можете готовить площадки для Ваших реакторов». Курчатов обнял отца и сказал, что после атомного проекта, этот ему кажется наиболее смелым. «Но не безрассудным?» - спросил Ревазов. «Нет, все хорошо обосновано, только бы был там свинец».
Они вышли в приемную. Отцу вернули сверток, который офицеры охраны отобрали у него при входе в кабинет Сталина. Там было несколько тяжелейших кернов тусклосеребряного цвета. Три из них Ревазов подарил Курчатову. Говорят, что в мемориальном кабинете Курчатова в институте его имени лежат те три свинцово-цинковых керна из Алтын-Топканского месторождения.
Взрыв был произведен успешно, месторождение вскрыто, и через неделю экскаваторы загрузили рудой первые самосвалы. Главцинксвинец вернулся в Москву без потерь. Секретари партбюро, парткомов и выше готовили наградные листы, чтобы отметить наиболее отличившихся рабочих, инженеров и служащих, которые участвовали в этих уникальных работах. Документы поступили в ЦК, а в этой организации все должно было вылежаться. Но вскоре грянуло «Дело врачей», затем умер Вождь всех народов. В начавшейся борьбе за власть славные дела горняков были забыты. Наград в Главцинкс-винце никто так и не получил.
Отец рассказывал, что году в 1957 или 1958 он встречался с Курчатовым на одном из заседаний, и тот спросил, чем наградили отца за разработку и блестящее воплощение столь уникального проекта. «Игорь Васильевич, дорогой, нам ничего не нужно!» - ответил отец. Но тот продолжал допытываться: «Ну, хоть Героя или лауреата Вам дали? Если нет, то давайте мы Вас и Ваших товарищей представим». В ответ прозвучало: «Нет, спасибо, Игорь Васильевич. Для меня было великим счастьем участвовать в таком грандиозном деле, как атомный проект, встречаться с Вами и другими учеными, участвовать в обсуждении интереснейших инженерных решений. Правда, я из-за этого теперь невыездной, и меня за то ругает жена. Но бог с ней, с Болгарией или Чехословакией, - мне туда совсем не хочется». Больше с Курчатовым отец не встречался, а вскоре, в 1960 году, Игорь Васильевич скончался.
А в жизни моего отца было еще три значительных периода, когда он круто изменял свою деятельность.
Во-первых, когда Хрущев решил организовать Совнархозы, отца отправили заместителем председателя Ташкентского (впоследствии ставшего Среднеазиатским) совнархоза. Ему подчинялась тяжелая промышленность, что было в значительной степени понятно, так как строились гигант индустрии Алмалыкский ГМК, Ангренский угольный разрез, Ошские угольные разработки и т.д. Но одновременно Ревазов принужден был вникать в выпуск сеялок, веялок, хлопкоуборочных комбайнов, которые работали плохо и требовали серьезных доработок. В 1958 году я поехал на практику в Алтын-Топкан. Но на три дня остановился у отца в Ташкенте. Там тогда отбывал своеобразную «ссылку» Константин Симонов за публикацию в «Новом мире» романа Дудинцева «Не хлебом единым». Они иногда встречались. Пили белое вино «Окмусалас». Симонов читал свои стихи и ругал изменивших ему актрис. Живя у отца, и тщетно ожидая визита Симонова, я понял, что отец считает всю перестройку управления народным хозяйством блажью одного человека - Хрущева. Я стал его защищать, ведь он выпустил из лагерей миллионы человек. С этим отец соглашался, с реформами в хозяйстве - нет. Я уехал на два месяца на подземный рудник и прошел все специальности «без дураков»: один бурил восстающие скважины глубиной 12-14 м. станком БМК-2Б без пылеподавления, заряжал вместе с товарищами, ссыльными чеченцами, эти скважины, палили, монтировали скрепер и работали на нем. В итоге я похудел килограммов на 15, стал крепким, научился драться не до первой крови, а по другому закону: не на жизнь, а на смерть. И не раз был близок к ней. Мой отец, а я у него единственный ребенок, не только не приехал, но даже не позвонил. Но когда практика кончилась и меня рассчитали, я был потрясен - таких денег прежде мне в руках держать не доводилось. Так платили всем, кто работал по-настоящему. Приехал к отцу. Тот обнял меня и сказал, что очень переживал, зная, какая там поножовщина, но хотел, чтобы я прошел эту школу и стал мужчиной. «Ты знаешь, в некоторые месяцы там убивают в драках до 40 человек», - сказал он. Не уверен, что я послал бы своего сына (если бы он у меня был) в такое место. В этом весь мой отец. Пройти через тернии и победить! Только так. Он гордился, что я ни разу не позвонил и не попросился куда-нибудь в более спокойное место. Вот они кавказские нравы и кавказское воспитание!
В 1960 году отец вернулся в Москву и стал начальником ГЛАВНИИ при ГОСЭКО-НОМСОВЕТЕ. В его подчинении было 76 или 78 НИИ, не вошедших в военнопромышленный комплекс. Ревазов с удовольствием общался с НИИ и проектными институтами горного профиля: родным Гипроникелем, Гипрорудой, Гипрошахтом, ВНИ-МИ, Гипроцветметом, Гиредметом, ВСЕГИНГЕО, НИГРИ, Гипроалюминием, Гипроме-зом, Нипрозолото, Уральскими горного профиля институтами. Но оставались еще текстильные, химические (невоенного характера). институтов около пятидесяти, где отец ничем не мог помочь как профессионал. Он просто говорил: «Где и что Вам подписать?» Через три месяца он написал в ЦК и СОВМИН бумагу с предложением ликвидировать контору ГЛАВНИИ, а ему подобрать работу по специальности. Вызвал его начальник ГОСЭКОНОМСОВЕТа и зам. председателя Совета Министров Александр Федорович Засядько: «Ты что, с ума сошел?» «Нет», - ответил отец. «Я действительно хочу работать по специальности, а не проверять, сколько колготок подготовил к производству тот или иной институт». В ответ услышал: «Уйдешь - потеряешь кремлевку, дачу, все блага». «А я, Александр Федорович, ни разу книжечки на обеды не получал и в дачный трест заявления не писал», - заявил отец. Засядько потемнел лицом: «Немедленно пойди и возьми продуктовые книжечки за все три месяца и в дачный трест обратись. Думаешь, ты один тут настоящий коммунист? Так?» - перешел на крик зам. председателя Совета Министров. «Найдем тебе хорошую работу по специальности. Я дам поручение», - уже успокаиваясь, сказал Засядько. «Жалко только тебя отпускать. Кто будет приносить но-
вые анекдоты? А книжечки все же возьми. Нехорошо будет и мне, если до ЦК дойдет, что у нас есть такой «сознательный ленинец!» На этом и порешили. «Книжечки» отец взял, но ни разу ни он, ни его жена в кремлевский распределитель во дворе «Дома на набережной» так и не собрались. Будь я на его месте, поступил бы также? Боюсь, что нет. Он был твердым, как кремень, как те горные породы, из которых сложены горы, где он родился. Отец очень любил юмор, и об этом следует рассказать.
Через несколько месяцев Засядько сдержал обещание, причем сделал это своеобразно. Он вызвал отца. Референты улыбались. Александр Федорович сказал, что выполнит просьбу отца, но тот должен заплатить выкуп: рассказать три новых анекдота. Такие, конечно, тут же нашлись. Засядько долго смеялся и сразу позвонил кому-то по правительственному телефону, чтобы пересказать услышанное. Наконец, довольный, протянул отцу бумагу. Что в ней, отец догадывался, так как его незадолго до этого вызывали на заседание Секретариата ЦК, беседовали. В институте Гипроцветмет умер директор, хороший человек и друг отца. Это назначение и обсуждали. А Засядько, сам большой шутник, разыграл сцену выкупа Постановления ЦК и Совета Министров о назначении А. Д. Ревазова директором Гипроцветмета. В этой должности он сделал еще много хороших дел и, прослужив более 12 лет, закончил работу, став персональным пенсионером.
Я не раз задавал себе вопрос, как мог отец сохранить нормальную психику и жизнелюбие, если прежде многие годы видел каторжный труд и нечеловеческие условия жизни, гибель тысяч ни в чем не повинных людей на рудниках? Когда отец уже был на пенсии, мы как-то разговорились. На вопрос, верил ли он в виновность большинства зеков, ответил: «До конца 30-х годов верил. После Норильска - нет». И продолжил: «А знаешь ли ты, например, что к самому Завинягину были приставлены четыре человека, якобы охрана? На деле они должны были слушать все, что он говорил, следить за всем, что тот делал и, конечно, писать соответствующие отчеты. Однажды он их выгнал и предложил мне выпить с ним спирта, сказав: «Этим четырем приказано, в случае чего меня ликвидировать. Отец не посмел уточнить, в каком случае. Больше этой темы мы никогда не касались». Сейчас, когда мне 67 лет, я так и не могу ответить на тот мучивший меня годами вопрос.
Все, что я кратко изложил о его инженерной деятельности, он описал в своих воспоминаниях. Его часто навещали друзья, сослуживцы - люди, вместе с ним прошедшие огни и воды и в Норильске, и в Якутии, и в Средней Азии, и в Москве. Вторая жена моего отца, Ирина Владимировна, очень хороший человек, крупный специалист-химик, была осетинкой. По законам гор она была обязана встретить гостя тремя пирогами. По-моему, она почти не отходила от плиты.
Здесь упомяну лишь об одной встрече, особенно запавшей мне в душу. Однажды в гостях у отца я застал знаменитого Николая Николаевича Урванцева с женой. Бывшие заключенные, они открыли и изучили Норильское месторождение. Отец пока работал в Норильске из своего вольнонаемного пайка все время их (да и не только их!) подкармливал. Урванцевы вспоминали это со слезами на глазах.
Отец дорожил своими воспоминаниями, написанными в последние годы жизни. Но в какой-то момент отдал их почитать кому-то из своих друзей. В семье узнали об этом, когда он уже скончался. Обзвонили всех, кого могли, - безрезультатно.
Отец, я думаю, не пережил, если бы узнал, что все его детища и в первую очередь Норильск, принадлежат частному лицу, что Алмалыкский ГМК находится в другой стране, а горные предприятия, которые он проектировал, например Североуральские бокситовые рудники, приносят баснословные прибыли своим владельцам, и эти прибыли спокойно уплывают за границы России. Он спит вечным сном на Ва-
ганьковском кладбище в Москве, и только его мятежная душа, может быть, знает о том, что стало с горной промышленностью России и бывшего СССР.
Завершу свой поневоле краткий текст, упомянув эпизод, произошедший в 1956 году. Я окончил Петри-шуле (школу № 222) в Ленинграде, где продолжал жить с мамой (наша семья распалась в 1949 г.). Тогда в моде была геофизика. Я позвонил отцу в Москву и сказал, что собираюсь на геофизический факультет. Он был краток: «Рекомендую Горный факультет!». И я, послушный сын, ничего толком не понимая ни в геофизике, ни в горном деле, пошел и сдал свои документы по совету отца. Принимал их Юрий Михайлович Мисник (вечная ему память!). У меня был приличный аттестат - половина пятерок, остальные четверки. Увидев его, преподаватель обрадовался. Лишь потом я понял, что с такими знаниями абитуриенты рвались на более престижные специальности. Жизнь в последствии внесла коррективы в мою профессиональную деятельность, но эта статья не обо мне. Добавлю только, что Московский горный институт окончила моя дочь Катя, а сейчас в МГГУ учится внучка Маша. Таким образом, хоть мужская ветвь нашего рода и закончилась на мне, но не угас пиетет перед горным образованием в нашей семье. От рождения дедушки Дзахи Цабановича до появления на свет Маши прошло 112 лет. Следовательно, около 100 лет Ревазовы отдали горному делу.
Награды, полученные мною за всю жизнь, я мысленно передаю ему, моему не награжденному отцу. Он их заслужил гораздо больше, чем я.
Ревазов Максим Александрович - заведующий кафедрой «Экономика и планирование горного производства» Московского государственного горного университета, лауреат Государственной премии и премии Совета Министров СССР, доктор технических наук, профессор.
