CC BY
231
Н.В. Рыбакова
Омск
Смерть как феномен жизни в «Плясках смерти» Ш. Бодлера и А. Блока
Смерть как феномен жизни в художественном сознании Ш. Бодлера и А. Блока носит специфически неоднозначный характер. Почти тождественные названия произведений двух поэтов («Пляска смерти» Бодлера и цикл стихов «Пляски смерти» Блока) указывают на возможность смысловых соположений. Смерть как амбивалентное понятие, своеобразный перевертыш бесконечной жизни [1]. В XX веке необходимо разглядывать с разных дистанций и в разных ракурсах [2], в силу того, что она, безусловно, имеет различную степень воплощаемости и художественного представления.
Прежде всего, «Пляска смерти» Бодлера и «Пляски смерти» Блока находятся в разной текстуальной включённости, что является значимым смысловым моментом, но в отношениях смысловой коррелятивности.
У Бодлера «Пляска смерти» - «Картины Парижа»- «Цветы Зла», где смерть - куртизанка, вавилонская блудница; и «Пляска смерти» - Разврат Плоти ревущего Парижа; у Блока «Пляски смерти»- «Страшный мир»- III том лирики, где смерть как всепроникающая сущность, расшатывающая бытие человека, -диссонанс мирового оркестра. Блоковская антиномия «живой мертвец», с одной стороны, есть звено текста русской литературы (ср.: «Мёртвые души» Н.В. Гоголя, «Живой труп» Л.Н. Толстого), с другой, - при событийной сжатости Блок достигает контрапункта тремя сменяющимися картинами бытия человека XX века:
Скрывая для карьеры лязг костей...
...Мертвец встаёт из гроба,
И в банк идёт, и в суд идёт, в сенат...
.. .Но лязг костей музыкой заглушён...
Он крепко жмёт приятельские руки
Живым, живым казаться должен он!
...В её лице девически прекрасном,
Бессмысленный восторг живой любви...
...В её ушах - нездешний, страшный звон:
То кости лязгают о кости [3 (3,22-24)].
«Лязг костей» есть значимое звено интертекстуальности художественного пространства. С одной стороны, «лязг костей» - ритм,
пронизывающи» жизнь человека от государственного до интимноличностного, воплощённое небытие (5, 68), безвременье, где всё окуталось «смрадной паутиной скуки» (5, 60) (ср.: в «Пляске смерти»: «Он изнемог от дня чиновной скуки»). С другой стороны, «лязг костей», как изнутри субъективное, сжато-отрывистое, хаотическое, механически движимое явление (ср.: «Опять толчок!/ Запущенный куда-то, как попало/ Летит, жужжит, торопится волчок! - жужжащий звон - назойливый звук) есть явная диспозиция мировой гармонии как, по Блоку, звучанию «мирового оркестра» (ср.: «но лязг костей музыкой заглушён»). Последнее - «звучание музыки» - есть ситуация бала, где Блоку важно увидеть «Пляски смерти» в глубине человеческих отношений (ср.: «За их условно светскими речами / Ты слышишь настоящие слова» (3, 23). Ср.: Салон А.П. Шерер « «Войне и мире» Л.Н. Толстого, встречу Наташи Ростовой с Анатолем Курагиным на балу: «Красавец Анатоль <-> взглянул на лицо Наташи тем взглядом, каким глядят на стены, в театре («В антракте в ложе Элен пахнуло холодом <-> вошёл Анатоль»[4] ) и чувств как мертвенно холодной страсти («Бессмысленный восторг любви<-> Он шепчет ей незначащие речи,/Пленительны» для живых слова <-> В её ушах нездешний, странный звон», 3, 24).
Причём, «Пляска Смерти» в ситуации бала у Блока также знаково коррелирует с текстами русской литературы. Ср. «Уж полночь - бал»: «Бал» А.Одоевского; «1831-го января» М.Ю. Лермонтова, бал-маскарад, куда наравне с живыми приглашены и мертвецы, чего, впрочем, никто не замечает, потому что живые ничем не отличаются от мертвых в «Творимой легенде» Ф. Сологуба и, наконец, Бал Сатаны в «Мастере и Маргарите» М. Булгакова и
др) [5].
В «Пляске смерти» Бодлера смерть-куртизанка «танцующая баядера» -«развязностью своей прельщает свет» [6] (ср.; «Упиться чарами чудовищной блудницы/ Я Адом вновь и вновь чудесно воскрешён»). И как куртизанка-Геката (ср.: «Луна<-> всё бродит взорами в толпе теней неясных» {«Печаль луны»), находясь в постоянстве границы жизнь-смерть, имеет возможность быть лишь зеркалом (как, впрочем, и сам Бодлер («Я - старый будуар, Я кладбище,/ Где черви длинные, как угрызений клуб,/ Влачатся, чтоб точить любезный сердцу труп» для обнаружения смерти Другого (здесь «Париж - весь мир») (по Бахтину, «человек перед зеркалом» [7]. В «Философском искусстве» Бодлер отмечал: «Богиня смерти неотвратимо овладевает миром и обольщает умы людей» [8], а в «Пляске смерти»: «Весь мир качается под пляшущей пятою,/ То пляска смерти нас несёт в безвестный мрак!»).
Таким образом, смерть пронизывает и окружает всё существо человеческой жизни как ритмически определённая заданность, не видимая в своей сути (ср.: «Тем и страшен невидимый взгляд,/ Что его невозможно поймать;/ Чуешь ты, что не можешь понять,/ Чьи глаза за тобою следят» (3, 28); здесь наблюдается явная аналогия с блоковской «Невидимкой» как существующей вне человека закономерностью (ср.: «Веселье в ночном кабаке./<-> Под красной зарёй вдалеке/ Гуляет в полях невидимка/<-> Беззвучный качается хохот.. «Невидимка», 2, 150). В «Безвременье» Блок
писал: «Мы живём в эпоху распахнувшихся на площадях дверей, отпылавших очагов, потухших окон <-> Чуть мигают фонари, пустыня и безлюдье; только на нескольких перекрёстках словно вихрь проносит пьяное веселье, хохот, - красные юбки. Это смерть зовёт взглянуть на свои обнажённые язвы и хохочет промозгло, как будто вдали тревожно бьют в барабаны» (5, 64-65).Ср. у Бодлера: «Под каждым климатом, у каждой грани мира/ Над человеческой ничтожною толпой/ Всегда глумится Смерть, как благовонье мира,/В безумие вливая хохот свой» («Пляска смерти»).
Смерть обнаруживается также как безысходность: «Исхода нет -Возврата нет, есть - замкнутый круг придуманных причин, пространств, времен». В блоковском контексте эта повторяемость устанавливается за счёт введения форм образов: «Ночь, улица, фонарь, аптека» и «Ночь... аптека, улица, фонарь» (3, 24). Этот событийный конгломерат естественным образом аккумулирует в себе застывшие формы бытия человека XX века, имеющие свои истоки в прошлом. «Мелькают мимо...- фонари... аптеки...» в «Евгении Онегине» -А.С. Пушкина [9] становится топографическим фоном,
выражением суетности, пустоты «вихря света», для изображения природного естества Татьяны. И в пушкинской Татьяне движение мира как не- исход (ср.: «ЯВас люблю (к чему лукавить )/Но я другому отдана;/Я буду век ему верна»,
5, 189) - не- возврат (ср.: «Ей душно здесь - Она мечтает/ Стремится к жизни полевой», 5, 163) °наиболее целостно представлено.
В блоковском контексте - «Исхода нет» - ситуация «безвременья»-игра света: «Люди <-> утратили понемногу, идя путями томления, сначала бога, наконец самих себя. Как бы циркулем, они стали вычерчивать какой-то механический круг собственной жизни, в которой разместились, теснясь и давя друг друга, все чувства, наклонности, привязанности» (1, 61-62). Ср. у Блока: «Миры летят. Года летят. Пустая/ Вселенная глядит в нас мраком глаз» (3, 26). Ср. также: у Пушкина: «- Ну что ж, Онегин? Ты зеваешь. -/Привычка, Ленский. Но скучаешь/Ты как-то больше. - Нет, равно» (5, 56-57). И смерть (всё равно) - мировая скука - у Блока: «необъятная серая паучиха скуки» (5, 61). По этому поводу Блок отмечает: «Лам не хочется этого Золотого века, - слишком он смахивает на сильную лекарственную дозу, которой доктор хочет предупредить страшный исход болезни века (5, 60-61). Ср.: заветный пузырёк «из шкапа с надписью Venena» - яд 3, 24). Состояние «всё равно»,-отмечает З.Г. Минц,- (ср.: «Ах, не всё ли мне равно, Всё равно не хватит силы дотащиться до конца») - бесцельность, ненужность страшного мира [10]. Ситуация «не-возврата» представлена в событийной интертекстуальности. «Возврата нет», есть не-Бытие (ср.: «Осенний вечер был», 3,27; «... и был вечер, и было утро - Книга Бытия»). Заметим, у Блока «утро» как временной промежуток переходности и цикличности миропорядка отсутствует, есть невстреча героя Блока с Софией, Прекрасной Дамой (ср. во 2 т.: «Ты в пол отошла без возврата»); есть смерть Линор (Э. По «Линор»: «она мертва, т горний свет горит в душе моей») - явственное присутствие границы миров («Здесь боль и стон, Там божий трон! Сбываются мечты!»), что становится дл лирического героя любовью и воспоминанием, моментов внесмерти. Ситуация «не-возврата» также знаково соотносится с «Фаустом» Гёте: «кабинет-гость -
пес» - значимый смысловой ряд (ср.: «Когда в мой кабинет, огромный и туманный,/ Вошёл тот джентльмен. За ним - лохматый пёс», 3, 27), где Фауст каплей крови подписывает себе смертный приговор. «Что человечеству дано в его судьбе,/Всё испытать, изведать должен я» есть иллюзия человеческого разума охватить бесконечность божественного.
«Не исход» - «не возврат» есть против со- поставление старого/нового мира как закона и благодати, (ср.: в поэме «Двенадцать»: «Стоит буржуй, как пёс голодный,/ стоит безмолвный, как вопрос/И старый мир, как пёс безродный,/ Стоит за ним, поджавши хвост» (3, 241) и «Так идут державным шагом / Позади - голодный пёс,/Впереди с кровавым флагом/ <-> - Иисус Христос», 3, 243). В цикле «Пляски смерти» первые пять стихотворений есть аллюзия на Пятикнижие и «Законы Моисея». У Блока текстуальное сцепление достигается системой движения: «ночь - улица -фонарь - аптека» (ср.: Я2 стих, цикла указано «Исхода нет» (3, 24) - В Книге Исхода дано рождение Моисея; в 3 стихотворении: «Пустая улица. Один огонь в окне. Еврей-аптекарь охает во сне»- ночь (3, 24) («Исход евреев из Египетской земли»), и « .. .на улице, под фонарём белёсым» (3,25); в 4 стихотворении: «.. .Из мрака фонари бегут» (3, 25) (освещенная улица); в 5 стихотворении: «...В свете редких фонарей...», 3, 26). Композиционно «Пляска смерти» представлена как царящее беззаконие (в 5 стихотворении: «Вновь богатый зол и рад» (3,26) - (ср. Книга Пятая. Второзаконие); законы после Революции осмысляются Блоком как перевёрнутый мир: ср.: Царь, «чтоб блюсти законы» не во дворце, а «Он с далеких пустырей... Шея скручена платком,/Под дырявым козырьком/ Улыбается» (3,26), ср. в поэме «Двенадцать»: «Петруха замотал платок на шее» и «Запирайте етажи,/ Нынче будут грабежи! <-> Отмыкайте погреба - /Гуляет нынче голыдьба!», 3, 240), а текстуальная отдельность пяти других есть осмысленность пути человечества в не-возможности Благодати.
Стихотворение «Ночь, улица, фонарь, аптека» имеет знаковую символичность в своей композиционно смысловой цикличности (ср.: «Умрёшь - начнёшь опять сначала,/И повторится всё как встарь...», 3, 24). Причём, здесь 2 круга повторений, как малый в большом: «Ночь, улица, фонарь, аптека ...И повторится всё... Ночь, ледяная рябь канала, аптека, улица, фонарь» (3, 24), где «фонарь» становится точкой смыслового стяжения кругов. И не случайно. В цикле «Пляска смерти» «фонарь» - частотный смысло-знак (ср. «под фонарём белёсым, фонари бегут, в свете редких фонарей»; ср., также, в «Песне Судьбы»: Герман (в нем. яз. der Herr -господин, der Man - мужчина): «Я заблудился у себя в саду. Погас фонарь. (Смотрит наверх). Кажется, я шёл оттуда. (Показывает вдаль). Мой дом там. Так. Я иду своим путём»). Таким образом, «ночь <-> фонарь» есть начало и конец, как альфа и омега, есть Христос перед распятием (ср.: Ев. От Иоанна 18:3: «Предательство Иуды в саду ночью. <-> Иуда приходит туда с фонарём и светильником и
оружием»). «Фонарь» как мета и знак имеет значимые смысловые включения: «фонарь - ночь - чёрная вода» («ледяная рябь каналов» (здесь выход на Петербург как город - миф в пределах Фаины: «Свет меркнет. Видение исчезает. Голос Германа (в темноте). Здесь дорога. Слава богу. Это был только сон».).
Это и аллюзия на «Пламенный круг» Сологуба как остранённость поэта, способность целостного видения процессов бытия, когда в «жизни смерть как сон» (ср.: «живые спят» -«мертвец встаёт из гроба»). В жизни-смерти отрешённость, оторванность от целостности мироздания (ср.: «Что-то в мире происходит...Кто-то хочет /Появиться, кто- то бродит..» 3, 29, или «Что счастие? Короткий миг и тесный,/ Забвенье, сон и отдых от забот-/ Очнёшься -вновь безумный, неизвестный/ И за сердце хватающий полёт..», 3, 27, или «Миры летят. Года летят. Пустая/ Вселенная глядит в нас мраком глаз./ А ты, душа усталая, глухая,/О счастии твердишь...», 3, 26), количественная пустотность,
бездействие.
В предисловии к поэме «Возмездие» Блок писал: «.. ..Мировой водоворот засасывает в свою воронку почти всего человека; от личности почти не остается следа, сама она, если остаётся ещё существовать, становится неузнаваемой, обезображенной, искалеченной. Был человек - и не стало человека, осталась дрянная вялая плоть и тлеющая душонка» (3,189).
«И мир молчит, как молчал всегда, не верит, как всегда» (3, 229). «Современное человечество, - писал Б.П. Вышеславцев, - есть ветхий Адам, продолжающий ветшать; он прикрывает наготу свою ветхой заплатанной жаждой закона» [11]. <-> «Ах, не всели мне равно!/ Вновь сдружусь с кабацкой скрипкой ,/Монотонной и певучей !/Вновь я буду пить вино» (3, 29). Ср.: «бессилие закона в его вековечной борьбе со злом: он не может преодолеть сопротивление плоти, не может преодолеть сопротивление греху, он не может спасать и животворить, он не может никого оправдать, он лишь говорите > делами закона не оправдывается никакая плоть; ибо законом познаёте грех» (Рим.3:20) [12]. Таким образом, противопоставление Закона и Благодати:снимается в событийном явлении Христа: «Закон преходящ и Христос есть конец закона» [13], а в «Плясках смерти» А. Блока антиномичность закона («рабом я не стану», 3, 30 - ср.: «пребывание под законом определяется как рабство» [14] и благодати («Царём я не стану», 3, 30 - ср.: «а благодать Христов как свобода» [15] есть жертвенность пути самого поэта: Но я - человек. И, паденье своё признавая, Тревогу свою не смирю я: она всё сильнее. То ревность
по дому, тревогою сердце снедая, Твердит неотступно: Что делаешь, делай скорее. (3, 30)
Эти последние строки цикла стихотворений «Пляски смерти» есть, с одной стороны, аллюзия библейского контекста (ср.: «ревность по дому» ср.: О Иоанна 2:17 «При сем ученики Его вспомнили, что написано: ревность по дом Твоем снедает Меня»; и «Что делаешь, делай скорее» ср.: От Иоанна 13:20-2Л « принимающий того, кого Я пошлю, меня принимает; а принимающий Мен принимает Пославшего Меня<-> один из вас предаст Меня <-> тот, кому, обмакнув кусок хлеба, подам. И, обмакнув кусок хлеба, подал Иуде Симонов Искариоту. И после сего куска вошёл в него сатана. Тогда Иисус сказал ему что делаешь, делай скорее»). С другой, есть «назначение поэта» - сознательно избранное самопожертвование» [16], «бросить «заботы суетного света» «И чтобы открыть глубину <-> духа<-> и внести в мир гармонию» (5, 520-521 Тем самым, смерть у Блока здесь есть знаковый коррелят ступени Духа как возможность поэта открывать смыслы Бытия.
«Закон есть покрывало, лежащее на сердце» [17] (Кор.3:14-15), которое снимается с сердца Христом [18]. «Несовместимость закона и благодати - есть вечный трагизм: всякий, кто захочет освобождаться от «проклятия закона подвергается сам проклятию закона» (ср. у Блока: «Таков мой путь, <-> через необходимый болотистый лес - к отчаянию, проклятиям, возмездию - и к рождению человека общественного, художника, мужественно глядящего в лиц миру» (ср.: плеяда «проклятых» поэтов: Бодлер, Верлен, Рембо).
В «Пляске смерти» Бодлера возможность стяжения закона и благодати как преодоление разврата плоти дана в перспективе художественной реальности. («О, Красота! Я из твоих очей струи забвенья пью» («Маска»). Красота Бодлера становится средством обнаружения явного в скрытом: образное воплощение не-видимого в зеркальности отражения бытия.(Ср.: «О ты, безносая смешная
баядера!/Вмешайся в их толпу, шепни им свой совет..<->Над человеческой ничтожною толпой/ Всегда глумится смерть...» («Пляска смерти»)\ «Глумясь над смертными, ты попираешь свет..» («Тебе мои стихи,- стих., по священное Ж. Дюваль), «Она [Красота] стоит, глумясь над Смертью и развратом..» («Аллегория»).
Таким образом, смерть в контексте Бодлера и Блока есть художественной вскрытие «невидимого» жизни как момент кишащего разврата души и плоти (у Бодлера) и пророческое открытие не-целостности бытия человека (у Блока): «Открой мои книги: там сказано всё, что свершится».
Примечания
1. Исупов К.Г. Русская философская танатология// Вопросы философии. 1993. №
3. С. 107.
2. Исупов К.Г. Смерть Другого// Бахтинология: Исследования, переводы,
публикации. СПб., 1995. С. 108.
3. Блок А.А. Собр. соч.: В 6т. Т.5. М., 1971. Далее цитируется поэтому изданию.
Номер тома (римская цифра) и страницы (арабская) указываются в круглых скобках после цитаты.
4. Толстой Л.Н. Война и мир// Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 30 т.
5. Тагер Е.Б. Мотивы «Возмездия» и «Страшного мира» в лирике Блока// Литературное наследство. 1980. Т.92.кн.1. С. 93.
6. Бодлер Ш. Цветы зла. Обломки. Парижский сплин. Искусственный рай. Эссе, дневники. Статьи об искусстве/ Пер. с фр. Предисл. Г. Мосешвили. М.,1997.
7. Исупов К.Г. Смерть Другого// Бахтинология: Исследования, переводы, публикации. СПб., 1995. С. 109.
8. Бодлер Ш. Цветы зла. Обломки. Парижский сплин. Искусственный рай. Эссе, дневники. Статьи об искусстве/ Пер. с фр. Предисл. Г. Мосешвили. М.,1997. С. 751-752. Далее цитируется по этому изданию. Номер страницы указывается в круглых скобках после цитаты.
9. Пушкин А.С. Собр. соч.: В 10 т. Т. 5. С. 157.
10. Минц З.Г. Блок и русский символизм. Кн. 1. Спб.,1999. С. 189.
11. Вышеславцев Б.П. Проблема Закона и Благодати// Этика преображённого Эроса. М.,1994. С. 39.
12. Вышеславцев Б.П. Указ. соч. С. 39.
13. Там же. С. 28.
14. Там же. С. 19.
15. Там же. С. 19.
16. Цивьян Т.В. Образ и смысл жертвы в античной традиции// Палеобалканистика и античность. М.,1989. С.130.
17. Вышеславцев Б.П. Указ. соч. С.19, .Кор.
3:14-15.
18. Там же. С. 19.
