CC BY
101
1 Настоящая статья является маленьким дополнением к нашим двум статьям, посвященным творчеству Бориса Гребенщикова и опубликованным в 9-м и 10-м выпусках сборника «Русская рок-поэзия: текст и контекст».
2 Осповат А.Л. Существует ли московский текст русской литературы? (к уточнению понятийно-терминологического аппарата). Доклад на конференции «Мифология культурного пространства». Тарту, 11-13 сентября 2009 года.
3 Из альбома «Коллекционный '69-94».
4 Доманский Ю.В. Пушкин в рок-поэзии Майка Науменко: имя и цитата // Литературный текст: проблемы и методы исследования. «Свое» и «чужое» в художественном тексте. Тверь, 1999. Вып. 5. С. 163-170.
5 Гнедовский М. Майк, или Секретная лаборатория российского рок-н-ролла // РОССИЯ/RUSSIA: Семидесятые как предмет истории русской культуры. М., 1998. Вып. 1 (9). С. 186.
6 См.: Темиршина О.Р. Поэтическая семантика Б. Гребенщикова. Дисс. ... канд. филол. наук. М., 2006.
7 Более подробно об этой песне в данной связи см: Хуттунен Т. «Невы Невы»: Интертекстуальное болото Бориса Г ребенщикова // Русская рок-поэзия: текст и контекст. Екатеринбург, Тверь, 2007. Вып. 9. С. 160-167.
© Т. Хуттунен, 2010
Д.Ю. КОНДАКОВА
Киев
ПЕТЕРБУРГСКИЙ ТЕКСТ В ЛИРИКЕ Ю. ШЕВЧУКА (НА ПРИМЕРЕ АЛЬБОМА СТИХОВ «СОЛЬНИК»)
Книга «Сольник» вышла в 2009 году и уже выдержала два переиздания (общий тираж более 8 тыс. экз.). Оформление обложки и содержания диктуется авторским определением «Альбом стихов»1. По аналогии с музыкальным альбомом тексты, вошедшие в книгу (всего 92), поделены на разделы - треки (всего 9). Таким образом, указывается на особенно характерный для ХХ века синтез искусств - музыки и литературы, но, с доминированием последней, подтверждением чему является включение в структуру сборника ранее не публиковавшихся стихотворений, не предназначенных для пения (к примеру, «Питер, прогулка», «По утрам я Моцарт, по ночам Сальери.» и др.).
Цель статьи - рассмотреть поэтические тексты Ю. Шевчука, в частности, вошедшие в состав книги «Сольник», с точки зрения связи с определённой поэтической традицией Петербургского текста, таким образом вписать творчество современного автора в данный контекст русской литературы.
Одной из первых попыток рассматривать рок-поэзию Ю. Шевчука в соотнесении с основными аспектами Петербургского текста русской литературы предложила Т.Е. Логачева в статье «Рок-поэзия А. Башлачёва и Ю. Шевчука - новая глава Петербургского текста русской литературы»2. Следует сказать, что внимание исследователя было в большей мере сосредоточено на творчестве А. Башлачёва, в то время как из текстов
Ю. Шевчука был подробно описан лишь один - «Чёрный пёс Петербург», что и обусловило актуальность проблемы данного исследования.
Согласно концепции известного исследователя Петербургского текста В.Н. Топорова, существует особый набор «элементов, выступающих как диагностически важные показатели принадлежности к Петербургскому тексту и складывающихся в небывалую в русской литературе по цельности и концентрированности картину, беспроигрышно отсылающую читателя к
И 55 3
этому сверх-тексту » .
Как отмечает В.Н. Топоров, немаловажное значение имеет тот факт, что и писатели, и поэты часто стремятся обозначить произведения, входящие в Петербургский текст, именно как «петербургские». Эпитет «петербургский» является своего рода элементом самоназвания петербургского текста («Медный всадник» имеет подзаголовок «Петербургская повесть», «Двойник» - «Петербургская поэма»; «Петербургские повести» Гоголя, рассказ Некрасова «Петербургские углы» (сборник «Физиология Петербурга»), «Петербургские трущобы» Вс. Крестовского, «Петербургская поэма» - цикл из двух стихотворений Блока (1907), «Петербургские дневники» З. Г иппиус, «Петербургские зимы» Г. Иванова, «Петербургские строфы» Мандельштама, «Петербургская повесть» как название одной из частей «Поэмы без героя» Ахматовой и т.д.)4.
У Шевчука также прослеживается тенденция включать имя города в название стихотворений (например, «Питер, прогулка», «Чёрный пёс Петербург», «300-летие Петербурга», «Ленинград»).
В стихотворении «Чёрный пёс Петербург» городу на Неве даётся имя «классический Рим», в то время как традиционно иное понятие: «Москва -третий Рим». Петербург не претендует на место преемника Рима как оплота религии, а представляется, скорее, как Рим времён расцвета культуры. Интересная деталь: современный Петербург зачастую позиционирует себя именно как оплот культуры, свидетельством чему служат плакаты соответствующего содержания («Петербург - культурная столица России»), размещённые на улицах города. Это вписывается в рамки традиционного для Петербургского текста противопоставления «Москва - Петербург», однако существует мнение, что для истории страны и литературы важнее не противопоставление городов, а их взаимодополнение: «по существу явления Петербурга и Москвы в общероссийском контексте, в разных его фазах, были, конечно, не столько взаимоисключающими, сколько взаимо-дополняющими»5.
Однако, есть и более глубокий уровень Петербургского текста, отразившего понятие о городе как третьем Риме. Так, известный историк и философ Г.П. Федотов в «Трех столицах» писал: «Как странно вспоминать теперь классические характеристики Петербурга <...> и слепому стало ясно, что не этим жил Петербург. Кто посетил его в страшные, смертные годы 1918 - 1920, тот видел, как вечность проступает сквозь тление <...> В городе, осиянном небывалыми зорями, остались одни дворцы и призра-
ки. Истлевающая золотом Венеция и даже вечный Рим бледнеют перед величием умирающего Петербурга. Рим - Петербург. <...> Петербург воплотил мечты Палладио <...>»6 Именно этот аспект мифа о Петербурге -Риме развивает Шевчук, а многочисленные семантики смерти (зимнее кладбище; гроб всплывшей культуры; не дожить, не допеть, этот город уснуть не даёт; мир умирает на стёклах; ветер - дохляк; гробовая тишина и другие примеры, вплоть до риторического вопроса: «есть хоть что-то живое в этом царстве обглоданных временем стен?») лишь подчёркивают трагическое величие города.
Стихотворение «Питер, прогулка» - это замедленно вращающийся калейдоскоп образов, явленных глазу современного человека сквозь призму исторических флешбэков из жизни города времён Российской империи («здесь даже цари когда-то вставали рано, / Бродить во главе парада»), революции («Г орький в чаду машин», «соцреализм - чугунный, пустой кувшин»), Великой Отечественной (блокадник-кондитер; Вечный огонь). Перед читателем проносится вереница исторических фигур: Юпитер, Растрелли, Суворов, Герцен и Достоевский, Распутин, причём каждый ценен не как самодостаточная личность, а как часть города.
Эклектика образов возникает и в стихотворении «Ленинград»:
Эй, Ленинград, Петербург, Петроградище Марсово пастбище, Зимнее кладбище.
Отпрыск России, на мать не похожий Бледный, худой, евроглазый прохожий.
Г ерр Ленинград, до пупа затоваренный,
Жареный, пареный, дареный, краденый.
Мсье Ленинград, революцией меченный,
Мебель паливший, дом перекалеченный.
С окнами, бабками, львами, титанами,
Липами, сфинксами, медью, Аврорами.
Сэр Ленинград, Вы теплом избалованы,
Вы в январе уже перецелованы...
Процитированные строки из стихотворения Шевчука вызывают в памяти стихи из седьмой главы «Евгения Онегина»: «Мелькают мимо будки, бабы, / Мальчишки, лавки, фонари, / Дворцы, сады, монастыри, / Бухарцы, сани, огороды, / Купцы, лачужки, мужики, / Бульвары, башни, казаки, / Аптеки, магазины моды, / Балконы, львы на воротах / И стаи галок на крестах».
Бессоюзие, во-первых, придаёт обоим текстам стремительность, динамичность, помогает передать быструю смену картин, впечатлений, действий при описании двух столиц (Москва у Пушкина и Петербург у Шевчука). Во-вторых, у современного поэта бессоюзие моделирует разорванность, разобщённость, разделённость, дискретность как города, так и его нынешних обитателей. В-третьих, тенденция каталогизации видится характерной чертой постмодерного сознания в целом.
66
Разрыв культур вообще, во многом продуцирующий разорванное сознание героя, сопрягается в поэзии Шевчука с расчленением художественного пространства и времени на части, «на глотки». Для современного обитателя Петербурга высокая культура предстаёт как пустота, мёртвое пространство, поэтому у лирического героя появляется желание забыться («хочется напиться») или же стать пустым каналом - то есть не столько физически воплотить внутреннюю опустошённость, сколько стать частью Г орода. Картины разъятости, разорванности дробятся и множатся, например, как сказано в одном из стихотворений: «Миллионы Петров разобраны на сувениры», то есть даже сам основатель города рассеивается в современном хаосе.
Напомним, что Петербург был построен как цельный архитектурный ансамбль. «Правильность» города - классические линии, проспекты, единство замысла, почти мгновенное исполнение воли Петра многократно акцентировалось поэтами (вспомним хотя бы у Пастернака: «Как в пулю сажают вторую пулю, / Или бьют на пари по свечке, / Так этот раскат берегов и улиц / Петром разряжен без осечки»).
Разрыв, разъятость и разорванность, подчёркиваются образной эклектикой, сталкиванием временных пластов. Разноязычие, в частности, сказывается в стихотворении «Ленинград» в многочисленных авторских обращениях к городу (Герр Ленинград, Мсье Ленинград, Сэр Ленинград, Пан Ленинград). В данном случае презентуется миф о Петербурге как городе иностранном (с «чухонской водой»), в своём разноязычии напоминающем современный Вавилон, и в такой ипостаси чуждый лирическому герою.
Размышляя об истории Петербурга и его «вавилонско-смесительной» стихии, В.Н. Топоров отмечает, что «народное сознание понимало этот парадокс “нерусскости” русского города, и во время народных гуляний на Марсовом поле, а потом и в других местах охотно потешались над этой ситуацией:
А это город Питер,
Которому еврей нос вытер.
Это город - русский,
Хохол у него французский,
Рост молодецкий,
Только дух - немецкий!» 7
Также у Ахматовой в «Поэме без героя»: «А вокруг старый город Питер, / Что народу бока повытер / (Как тогда народ говорил)». Как видим, Шевчук оригинально продолжает и эту линию традиции, создавая собственный миф о Петербурге.
Создание и актуализацию петербургской темы обыкновенно связывают с началом ХХ века8. Писатели Серебряного века стали ближайшим поэтическим ориентиром для всего столетия, что подтверждается в творче-
стве Шевчука, развивающего, прежде всего, мандельштамовскую, ахма-товскую, блоковскую традиции.
В.Н. Топоров полагал, что части Петербургского текста, созданные писателями-непетербуржцами (а Шевчук - уроженец Уфы) ценнее особенно сильными впечатлениями при встрече с городом, что непременно должно отразиться в творчестве. «Через Петербургский текст говорит и сам Петербург, выступающий, следовательно, равно как субъект и объект этого текста»9. Сделаем ударение на слове «говорит» и перейдем к одной из отличительных черт Петербургского текста у Шевчука - для лирического героя поэзии Шевчука город обладает живым голосом, что опрокидывает комплекс описаний Петербурга как города мёртвого. Более того, противоположные характеристики могут сосуществовать в поэзии Шевчука даже в пределах одной строки: «я слышу твой голос в мёртвых парадных, в храпе замков» («Чёрный пёс Петербург»). Здесь просматривается отсылка к стихотворению О. Мандельштама «Ленинград»: «Петербург! У меня еще есть адреса, / По которым найду мертвецов голоса..»; «И всю ночь напролет жду гостей дорогих, / Шевеля кандалами цепочек дверных». Исследователь Логачева полагает, что лирический герой стихотворения «Черный пёс Петербург» «отождествляет себя с Мандельштамом, ставшим (в широком смысле слова) жертвой этого города»10. У Шевчука есть строки: «В этой темной воде отраженье начала / Вижу я, и, как он, не хочу умирать», которые апеллируют к мандельштамовскому: «Петербург! я ещё не хочу умирать!» и к самому образу поэта начала века. Как у Мандельштама, так и у Шевчука в названных стихотворениях варьируется тема смерти. Но если для Мандельштама это смерть в умирающем Петербурге (вспомним, что стихотворение «Ленинград» написано в 1930 г.), то Шевчук видит надежду на возрождение для себя и для города в сохранении чистоты голоса Петербурга и обретении, возрождении духовного смысла, высокой культуры: «Мне надоело бестолковье телеэкрана»; «Я устал от гнилой контркультуры» и «Она (белая ночь - Д.К) оживила их, двинула жизнь в эти / Малопонятные берега, в эти туманные, гнилые дали, / И вернулась с другим пониманием языка, / Печалью, точностью состояния, плотным / Объёмом духовного смысла.».
По утверждению В.Н. Топорова, «единство Петербургского текста определяется не столько единым объектом описания, сколько монолитностью (единство и цельность) максимальной смысловой установки (идеи) - путь к нравственному спасению, к духовному возрождению в условиях, когда жизнь гибнет в царстве смерти, а ложь и зло торжествуют над истиной и добром»11. Как видим, такое единство нашло полное отражение в поэзии Шевчука.
Непременным атрибутивным компонентом Петербургского текста выступают белые ночи (Пушкин, Достоевский, Блок). Восприятие особой петербургской белой ночи Шевчуком подчёркнуто амбивалентно в двух стихотворениях («Белой ночью» и «Белая ночь»). С одной стороны, петер-
бургская ночь становится причиной бессонницы и отчаяния героя: «не дожить, не допеть, / этот город уснуть не даёт / и забыть те мечты.». В этих словах без труда угадывается парафраз строки В. Высоцкого: «и дожить не успеть, / мне допеть не успеть» («Кони привередливые»). Попутно отметим, что в творчестве другого рок-поэта К. Кинчева рецепция этой строки сложилась по-иному: «если песню не суждено допеть, / так хотя бы успеть сложить» («Красное на чёрном»).
Кроме того, названия стихотворений Шевчука отсылают к стихотворению «Белая ночь» Н. Заболоцкого, открывающему цикл «Городские столбцы». В данном стихотворении Заболоцкого картины Петербурга XVIII века так же эклектично и причудливо перемежаются с современным автору городом, акцентируется продажная любовь и тотальная невозможность любви даже у соловьёв на веточке, которые «испытывали жалость, как неспособные к любви». У Шевчука «белая ночь в тёмные времена» превращается в ожидание любви, как спасительной силы («Эта белая ночь без одежд ждёт и просит любви. / Это голая ночь, пропаду я в объятьях её, не зови»), образуя таким образом вторую группу смыслов вокруг петербургского феномена (способность вдохнуть жизнь в невские берега, изменить язык, наполнить жизнь «плотным объёмом духовного смысла»).
Итак, в статье были рассмотрены поэтические тексты Ю. Шевчука, вошедшие в состав книги «Сольник», с точки зрения связи с определённой поэтической традицией Петербургского текста. Мы затронули лишь один аспект проблемы, в целом же тема Петербургского текста в творчестве Ю. Шевчука требует дальнейшего изучения.
1 Шевчук Ю. Сольник: Альбом стихов. М., 2009.
2 Логачёва Т.Е. Рок-поэзия А. Башлачева и Ю. Шевчука - новая глава Петербургского текста русской литературы // Русская рок-поэзия: текст и контекст. Тверь, 1998. С. 56-70.
3 Топоров В.Н. Петербургский текст русской литературы: Избранные труды. СПб, 2003. С.60.
4 Там же. С. 84-85.
5 Там же. С. 22.
6 ФедотовГ.П. Три столицы // Судьба и грехи России. СПб, 1991. С. 50-65. Цит. по: Топоров В.Н. Указ. соч. С. 54.
7 Топоров В.Н. Указ. соч. С. 11.
8 Там же. С. 24.
9 Там же. С. 25.
10 Логачёва Т.Е. Указ. соч. С. 67.
11 Топоров В.Н. Указ. соч. С. 26-27.
© Д.Ю. Кондакова, 2010
Ю.В. ДОМАНСКИЙ
Тверь
ВАРИАТИВНОСТЬ В ПЕСЕННЫХ ТЕКСТАХ АНДРЕЯ МАКАРЕВИЧА
