CC BY
125
Названия плодов: зайтун «олива, маслина», тут «тутовник» и т. д.
Наименования различных сооружений и их частей: аслу «основа, фундамент», жаняхI «коридор», мижит «мечеть», мадраса «школа».
Названия предметов домашнего обихода, орудий труда, строительных материалов: кьалам «карандаш», сапун «мыло» и т. д.
Названия, связанные с тканью, одеждой и украшениями: жигет «пиджак», таж«корона, венец».
Библиографический список
Наименования блюд, напитков: г1ярякьи «водка», ризкьи «пропитание», хялива «халва», шарав «сладкий напиток», шурпа «суп».
Таким образом, с распространением и укреплением ислама в Дагестане арабский язык стал неотъемлемой частью мусульманского вероучения. Этому способствовали культурные и торгово-экономические связи со странами Ближнего Востока. Усвоение арабского языка и письменности диктовались не одними религиозными потребностями горцев, но и их жизненными интересами.
1. Генко А.Н. Арабский язык и кавказоведение. Труды второй сессии ассоциации арабистов. Москва - Ленинград, 1941.
2. Мусаев М-С.М. Лексика даргинского языка. Махачкала, 1978.
3. Стоянова Н.И., Эфендиев И.И. Словарь арабских и персидских заимствований в даргинском языке. Махачкала, 2005. References
1. Genko A.N. Arabskij yazyk i kavkazovedenie. Trudy vtoroj sessii associacii arabistov. Moskva - Leningrad, 1941.
2. Musaev M-S.M. Leksika darginskogo yazyka. Mahachkala, 1978.
3. Stoyanova N.I., 'Efendiev I.I. Slovar' arabskih ipersidskih zaimstvovanij v darginskom yazyke. Mahachkala, 2005.
Статья поступила в редакцию 21.10.16
УДК 82.09
Vorobieva E.P., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Altai State Pedagogical University (Barnaul, Russia),
E-mail: [email protected]
A LITERARY CHARACTER KILLS HIS AUTHOR: SASHA SOKOLOV. The article addresses a contextual problem of the relationship between an author and a character in the 20th century literature: pseudonyms, phantom / character-authors, characters of metanovels. Writing of Sasha Sokolov is considered as a complete system based on the inner logic of the author's disappearance from the text and his substitution by the character. A recurrent plot of the fight between the author and his character unites the writer's novel creation ("Schools for fools", "Between the dog and the wolf', "Palisandria") the "texts" ("Discourse", "Gazibo", "Filornit"). In this article different elements of the plot such as a system of naming, interaction of speaking parts, duplicity and lycanthropy are analyzed. The author of the article gives consideration to the formation of the author's biographical myth, based mainly on the creation of a "fake" person. It is also pointed out that Sokolov's writing strategies follow the same logic. The result of the studies is paradoxical: the program setting of postmodernism ("the author's death") is realized as a plot within one writer's fate.
Key words: author, character, character's mindset, plot, author's death, novel, metanovel, text, biographical myth.
Е.П. Воробьева, канд. филол. наук, доц., Алтайский государственный педагогический университет, г. Барнаул,
E-mail: [email protected]
СМЕРТЬ АВТОРА ОТ РУКИ ГЕРОЯ: САША СОКОЛОВ
В статье обозначен контекст проблемы отношений автора и героя в практике художественной литературы ХХ века: от псевдонимов, фантомных / персонажных авторов до персонажей метароманов. Творчество Саши Соколова рассматривается как завершенная система, основанная на внутренней логике исчезновения автора из текста и замещения его персонажем. Сквозной сюжет борьбы автора и героя объединяет романное творчество («Школа для дураков», «Между собакой и волком», «Палисандрия») и «тексты» писателя («Рассуждение», «Газибо», «Филорнит»). В статье анализируются различные составляющие этого сюжета: система номинаций, взаимодействие речевых партий, двойничество и оборотничество. Автор статьи также рассматривает формирование биографического мифа писателя, во многом основанного на создании «подставного» лица. Отмечается также, что писательские стратегии Соколова подчинены той же логике. Результат исследования парадоксален: программная установка постмодернизма («смерть автора») реализуется как сюжет в пределах одной писательской судьбы.
Ключевые слова: автор, герой, персонаж, персонажное мышление, сюжет, смерть автора, роман, метароман, текст, биографический миф.
Представление о том, что автором данного текста может быть ещё кто-то помимо пишущего, другое, «подставное лицо» укрепилось в художественной, а в ХХ веке - и в научной практике. В первом случае это, вероятно, объясняется самой природой художественного слова, закрепляющего право художника на перевоплощение. Даже в самом интимном, исповедальном роде литературы - в лирике - единство личности, стоящей за текстом и воплощенной в поэтическом сюжете возможно лишь в точке их пересечения и никогда не бывает полным. В ряду бесконечного числа вариантов «упрятывания» за маску - литературные мистификации и псевдонимы. Последние представляют собой простейший случай переименования субъекта А в субъект Б, и хотя при этом нарушается тождество А=Б, само превращение не образует сюжета. Интереснее случаи мистификаций, когда вымышленный автор приобретает биографию, «обрастает» критическими отзывами о своём творчестве, становится в большей или меньшей степени независимым от своего творца. Такие писатели в известном смысле образуют «параллельную» историю
русской литературы: от Козьмы Пруткова, чье «Полное собранное сочинений» 1884 г. сопровождалось портретом, до Бориса Акунина, публикующего свои рассказы под одной обложкой с эссе Г. Чхартишвили («Кладбищенские истории»). Для определения статуса таких авторов как Черубина де Габриак, Генрих Буфарев, Жанна Бернар, Андрей Тургенев, художник Шарль Ро-зенталь и др. существуют понятия фантомный и персонажный автор [1], однако, они подразумевают вторичность такого автора по отношению к автору-создателю, его неубедительность на фоне безусловной онтологичности последнего. Поэтому всегда актуальным остается вопрос «кто скрывается за маской?», тогда как важнее другой: в какие отношения вступает персонаж с автором и как они развиваются?
Очевидно, что мы имеем дело не просто с формами презентации текста, не только с писательскими и издательскими стратегиями, но с принципиально иными формами мышления. М. Эпштейн говорит о «персонажном мышлении» как способе философствования, при котором между автором и мыслью
помещается фигура посредника, актуализирующего мысль, но прямо с автором не соотносящегося: «Философия не есть просто мышление, а есть рефлексия о мышлении, поэтому в нем появляется кто-то другой, кого Платон называет Сократом, Ницше - Заратустрой, Соловьев - старцем Пансофием, а Кирке-гор - Иоганннесом Климакусом и рядом других имен. Я называю это персонажным мышлением, поскольку оно ведется от имени персонажа, но это не действующее лицо, как персонаж художественной литературы, а именно мыслящее лицо - другой, который пребывает во мне, когда я мыслю, и дистанцию от которого я передаю кавычками» [2]. Некоторые аспекты проблемы отношений автора и мыслящего персонажа проясняет феномен серийного мышления [3], когда автор, стремящийся создать универсальную картину мироздания, включает в нее как составную часть себя, создающего эту картину, потом еще автора, описывающего автора, создающего эту картину и так до бесконечности. Парадоксы такого мышления воплощены в сюжетах, когда персонажи становятся читателями книги о самих себе, а читатель закономерно приходит к заключению: «...если вымышленные персонажи могут стать читателями и зрителями, то мы, по отношению к ним читатели и зрители, тоже, возможно, вымышлены» [4, с. 128].
Гораздо интереснее ситуация, когда персонаж не просто способен, что называется, взглянуть на себя со стороны, но и активно вмешивается в творческую деятельность автора, обнаруживая способность влиять на сюжет, изменять его. Подобная коллизия лежит в основе фильма Марка Форстера «Персонаж» (2006). Герой фильма Гарольд Крик внезапно начинает слышать голос, комментирующий его действия. Он отправляется за консультацией сначала к психиатру, потом - к профессору литературы, где случайно застает женщину - обладательницу загадочного голоса. Ей оказывается писательница, специализирующаяся на трагедиях: Гарольд - всего лишь ее персонаж и должен погибнуть под колесами автобуса. Но герою удается пересилить волю автора, и в финале он оказывается не в могиле, а только лишь на больничной койке с перспективами скорейшего выздоровления.
Отношения автора и персонажа, по-видимому, лежат в основе сюжета метароманов - повествований, тематизирующих сам процесс порождения текста, в которых действует герой-художник. Юрий Живаго, мастер, Федор Годунов-Чердынцев, разумеется, не то же, что Б. Пастернак, М. Булгаков и В. Набоков, но и больше, чем просто персонажи. Очевидно, что, чем большую творческую активность демонстрирует персонаж, тем более он независим от авторской воли. Известно, какую штуку «удрала» с А.С. Пушкиным Татьяна, совершенно неожиданно для автора вышедшая замуж, хотя художническая сущность героини не вполне реализована, плоды ее творческих фантазий - «заветный вензель О да Е» и письмо, где автор выступает лишь в функции переводчика. Иногда такой персонаж покидает пространство текста и становится полноправным субъектом культуры. Набо-ковский Себастьян Найт имеет не только романных биографов и комментаторов В. и г-на Гудмэна, но и вполне реального -В.П. Старка [5]. Еще интереснее случай капитана Лебядкина, который сформировал целую литературную традицию, повлиял на обэриутов, М. Зощенко. Как свидетельствует В. Каверин, молодой Н. Заболоцкий очень серьезно отнесся к указанию на литературное родство с Лебядкиным: «Я помню, как однажды он встретился у меня с Антокольским и как Антокольский, выслушав его стихи, сказал, что они похожи на стихи капитана Лебядкина. Заболоцкий не обиделся. Подумав, он сказал, что ценит Лебяд-кина выше многих современных поэтов» [6, с. 5].
Случай Саши Соколова в контексте этих размышлений особенно интересен как раз потому, что автора всегда отличало стремление передать свою речь другому, вымышленному, лицу. Каждый из трех романов Соколова расслаивается на речевые партии: автора и «ученика такого-то» в «Школе для дураков», Дзындзырэлы и Якова Паламахтерова в «Между собакой и волком», автором «Палисандрии» становится Александр Дальберг. Как развиваются отношения автора и этих подставных лиц?
Самый первый заместитель автора - поэт Велигош, под этим псевдонимом Соколов публикует стихи в самиздатском журнале «Авангард», который издавали участники литературной группы «СМОГ» в 60-х годах. Фамилию Велогош(а) нельзя назвать распространенной, но у русских она встречается. Возможно, однако, что образование псевдонима идет путем ложной этимологии: первая его часть «вели» явно литературна, отсылает к имени Хлебникова и означает повелитель. Гош - Гоша - Григорий -Григорий Победоносец. Получается удвоение смысла: змеебор-
ческий сюжет может быть прочитан как иронически-серьезное утверждение себя в статусе писателя, вступающего в схватку с языком и одерживающего победу (схожий сюжет, кстати, присутствует в творчестве другого вымышленного Георгия - Юрия Живаго). Мегаломания как обратная сторона страха влияния и примета молодых авангардных школ, вероятно, была свойственна «СМОГу» в целом: согласно официальной версии, аббревиатура расшифровывается как «Смелость. Мысль. Образ. Глубина», неофициальной, бытовавшей среди «смоговцев» - «Самое Молодое Общество Гениев».
В дальнейшем Соколов вернется к собственному имени, но предпочтет его краткую форму, которая будет восприниматься как псевдоним: в биографических словарях и справочниках указано, что настоящее имя писателя - Александр Всеволодович. Саша - полное имя в США и Канаде, откуда писатель родом. Выбирая такую форму, он подчеркивает свою инакость, иностран-ность, принадлежность «другим берегам». Общий вектор имеют судьбы Соколова и его литературного тезки Саши Черного: череда утрат и отказов - от веры предков (у Черного), семьи, родины (у обоих).
О. Дарк заметил, что интимное самоназывание характерно для ряда авторов конца ХХ века и воспринимается как знак «домашнести» новой литературы: Веничка, Эдичка, Саша [7]. Однако если в двух первых случаях принципиально совмещение-смешение автора и героя («Это я, Эдичка!», Веничка Ерофеев), поскольку мы имеем дело с написанными от первого лица, интимными и принципиально монологическими текстами, то имя и авторство Соколова «распыляется», рассредоточиваясь между персонажами. Может быть, поэтому оно превращается в фирменный знак, копирайт, анаграмматически присутствуя в заглавиях: «шКОЛа для дуракОВ», «Между СОбаКОй и ВОЛ(ЛОВ) ком», «Палисандр» рифмуется с «Александр».
К формированию биографического мифа писатель относится довольно серьезно, понимая, что «помимо таланта, человек искусства должен таким образом себя поставить, чтобы не умереть с голоду, а с другой стороны, - впечатлять общество» [8]. Парадокс состоит в том, что практически единственным источником информации не только о жизни писателя, но и всего, что пишут о нем, является литературная биография, написанная Д. Бартоном Джонсоном, хотя отношения писателя и биографа развиваются подобно истории Себастьяна Найта и г-на Гудмэна: «Она [биография - Е.В.], конечно, наукообразна. Её писал человек, пришедший в литературоведение из то ли электроники, то ли компьютерных технологий... К сожалению, от научного стиля он не сумел избавиться. Когда он мне присылал гранки, я пытался как-то исправить эту ситуацию. Убрал моменты, которые мне не понравились. Не хотел, чтобы фигурировали некоторые люди. Но он, к моему негодованию, всё восстановил, после чего наши отношения прекратились. Хотя он продолжает кропотливо исследовать моё творчество» [8]. Судьба автора, если вычитывать ее между строк его произведений, представляется следующей.
В «Школе для дураков» автор присутствует уже на уровне номинации: обращения и самообозначения «дорогой автор», «я, автор книги» и пр. встречаются в тексте постоянно. Предисловие к книге «Слабоумному мальчику Вите Пляскину, моему приятелю и соседу» подписано: «Автор». Заглавная буква здесь выдает статус творца романного мира, который прячется за скромной маской скриптора, только записывающего рассказы своих героев. Книга подходит к концу по весьма прозаической причине: «Ученик такой-то, позвольте мне, автору, снова прервать ваше повествование. Дело в том, что книгу пора заканчивать: у меня вышла бумага» [9, с. 265]. Автору принадлежат, несомненно, и эпиграфы, ставшие отличительным признаком прозы Соколова: вероятно, через них автор не столько подключает произведение к традиции, сколько определяет границы собственного существования, закрепляясь в печатном тексте, где только и возможны эпиграфы. Характер отношений автора (записывающего) и героя (рассказывающего) определяется как приятельство, что воспринимается вполне по-пушкински и чревато повторением истории с Татьяной. В начале книги автор побуждает героя к высказыванию («Так, но с чего же начать, какими словами? Все равно, начни словами: там, на пристанционном пруду»), определяет тему («опиши станцию», «что лежало в авоськах» и пр.), направляет ход беседы. В конце воля героя преобладает над авторской: его готовность поведать еще две-три истории из своей жизни обещает продолжение книги, в финале которой автор и герой, «хлопая друг друга по плечу и насвистывая дурацкие песенки», отправляются в магазин за новой порцией бумаги. Момент появления
нового героя обозначен в тексте довольно отчетливо: это происходит, когда мальчик срывает речную лилию «нимфея альба», с этого момента он считает, что их двое, и его alter ego получает имя - Нимфея. Превращение из «ученика такого-то» в Нимфею опасно для автора, не случайно он вопрошает: «Но для чего ты сорвал ее, разве была какая-то необходимость», а герой оправдывается: «Конечно, я не должен был, я не хотел, поверь мне, сначала не хотел, никогда не хотел, мне казалось, что если я когда-нибудь сорву ее, то случится что-то неприятное - со мной или с тобой» [9, с. 46]. Срывание цветка есть нарушение магического запрета, должного равновесия, приводящее к искажению классически ясной системы отношений: автор хочет завершить книгу об «ученике таком-то», в то время как Нимфея предполагает ее продолжение.
В романе «Между собакой и волком» герой берется за перо, и автор вынужден, чтобы не потерять его из виду, примерить на себя костюм персонажа. Речевые партии принадлежат двум повествователям - Илье Дзындзырэле и Якову Паламахтеро-ву, живущим на разных берегах реки; их голоса, перекликаясь, соперничают в тексте. Паламахтеров - alter ego автора: вольный охотник, поэт, интеллектуал, мастер (немецкое «Macher» в имени); Дзандзырэла - писатель «начинающий». Повествование Дзындзырэлы сохраняет отчетливые следы устной речи и представляет собой письма, написанные человеком, не искушенным в эпистолярных упражнениях: «Месяц ясен, за числами не уследишь, год нынешний. Гражданину Сидор Фомичу Пожилых с уважением Зынзырэлы Ильи Патрикеича Заитильщина. Разрешите уже, приступаю» [10, с. 11]. В жанровом отношении «Заитиль-щина» ориентирована на прямо названные в тексте летопись, хронику, очерк, то есть жанры собственно не художественные, преобладает же стихия устная, фольклорная: в речи Ильи звучат сказки, загадки, частушки, песни, заговоры, считалки, страшилки. Принадлежность разговорной речевой стихии, звучащей речи заложена в образующих звукообразный ряд вариантах фамилии героя: Зынзырэлла, Дзындзырэла, Дзынзырэла, Дзынзырэлла, Джинжирела, Жижирэлла, Синдирэла. Фамилия коррелирует с явно неумеренной говорливостью персонажа и указывает на род его занятий - точение ножей/коньков/ляс, острых предметов, требующих заточки. Точильный станок оказывается в своем роде прародителем письма, соединяя звучание и изображение: разломанный станок «складывается» в букву «ж». Связь письма с железом, орудий письма и острых предметов восстанавливает древнюю ритуальную связь письма/жертвоприношения: «... чем древнее орудие письма, тем более оно напоминает орудие битвы или жертвоприношения - меч, резец, нож, игла, стило. Писать - значит резать, колоть, пронзать, уязвлять» [11, с. 218]. Вероятно, полагая, что это самое стило герой готовит для автора, Соколов в финале романа умерщвляет Дзындзырэлу. Герой погибает, но лишь затем, чтобы убедительно воскреснуть в третьем романе.
«Между собакой и волком», вероятно, самый драматичный из всех романов Соколова с точки зрения напряженности внутреннего сюжета состязания, борьбы автора и героя. В романе развивается заявленная в «Школе для дураков» тема двойни-чества. Паламахтеров и Дзындзырэла связаны как культурный герой и трикстер, человек и тень, их образы двоятся и мерцают в сумеречной атмосфере романа. Имя Дзындзырэлы - Илья, Па-ламахтерова - Яков Ильич, то есть младший, «сын». Имя Яков происходит от Иаков, и герою приходится оспаривать право первородства у соколовского Исава. Завершается роман утверждением-провозглашением: «Попробуй пожги только, дурья башка / Мои гениальные строчки» [14, с. 238]. В то же время Дзындзырэла - Синдирэла, то есть Золушка, приемная, младшая, нелюбимая, но самая удачливая и счастливая из трех сестер. Зачатки сюжета о волшебном превращении зашифрованы в названии первого романа Соколова: там и появляется сказочный дурачок, который в результате оказывается умнее всех.
Авторское посвящение к роману: «Приятелям по рассеянью». Рассеянье здесь не только веселье в приятельской компании, но скорее растворение, утрата пределов и четких очертаний, не в последнюю очередь границ между автором и героем: «Немного спустя, все более забываясь и путая действительное и воображаемое <...>, оценивая себя со стороны или в зеркале, оставаться совершенно довольным своими - то есть нет, погодите, его, конечно, его, героя, поступками и чертами» [10, с. 72]. Название романа представляет собой дословный перевод французской идиомы и означает сумерки. Буквально переводил это выражение и Пушкин, в первом эпиграфе к роману, взятом из
«Евгения Онегина», упоминается «пора меж волка и собаки». Соколов ближе к оригиналу: «entre chien et loup» - между собакой и волком, а не наоборот. Образы собаки и волка то совмещаются, то разводятся в тексте. Очевидно, однако, что зооморфная параллель Паламахтерову, охотнику-доезжачему - именно собака, а Дзындзырэле - волк, с его стремлением в зону пограничья, оборотничеством, бесовщиной. Заглавие фиксирует момент по-граничья, но направление движения задано отчетливо: от собаки - к волку, то есть от автора - к герою, не наоборот.
В третьем романе даже на уровне заглавия герой уже главнее: «Палисандр-и-я». Первое предисловие - «от биографа», второе - «от автора» - подписано «П. Дальберг». Дальберг -графоман, вырвавшийся на свободу, его речь навязчива и монологична. Автор, вытесненный за скобки текста, перемещается в область комментария и пишет программное эссе «Palissandr -c'est moi?», где отвечает на этот, в общем, риторический вопрос: «я, сочинитель С, перед лицом своих критиков должен голосом вопиющего прокричать слова страшной клятвы: Palissandr c'est ne moi pas» [12]. В эссе Соколов излагает свою концепцию «медленного письма», противопоставляя ему сюжетную словесность, мастером которой, без сомнения, является герой его последнего романа. Писательское имя редуцировано до буквы-криптонима («писатель С»), под которым, кстати, он фигурирует и в посвященном ему рассказе «профессора Ж» (Александра Жолковского). Как известно, «Палисандрия» представляет собой пародию почти на все существующие разновидности жанра романа и задумывалась как роман о смерти романа как жанра. Вероятно, что одна смерть здесь все же случилась - из него исчез автор.
На долю автора, вытесненного персонажем, остается молчание, и после 1985 года Саша Соколов пишет в стол, заслужив репутацию «русского Сэлинджера». Эссе, написанные в этом промежутке - инобытие автора: «Стихи, проза — один талант, статьи и эссе — другой. Для многих это идёт параллельно. А в моём случае происходит интерференция, наложение волн. Эти вещи мешают друг другу во мне. Журналистика — другой слой языка» [13].
В области собственно художественной Соколов публикует произведения («Рассуждение» 2007, «Газибо» 2009, «Филорнит» 2010), которые сам определяет как «тексты», написанные в форме свободной беседы «не слишком четкого или даже нечеткого совершенно числа голосов» [14]. В «Рассуждении», например, есть такие строки:
нас, которые тут рассуждают, довольно много, иначе сказать, рассуждение многоголосо, а что касается темы, то не секрет, что последняя на удивленье вольна, да и в целом оно до того свободно, что часто бывает так, что один какой-нибудь голос высказывание начинает, второй продолжает, а третий, семнадцатый или какой хотите по счёту высказывание заканчивает [14].
Объяснить, как устроен такой текст, сам писатель не только не может, но и не хочет, не в последнюю очередь потому, что опасается: секрет могут украсть. В интервью, данном Марии Терещенко, есть интересные признания писателя по этому поводу:
«- <...> Я просто, с одной стороны, не хочу, а с другой - просто не сумел бы рассказать, какого рода эти тексты, определить их жанровую сущность.
- А почему не хотите?
- Потому что тогда все тоже начнут писать такие тексты.
- Думаете, смогут?
- Смогут, смогут. У меня же много заимствовано, и я повлиял на очень многих. Еще как повлиял. Взять того же, как его фамилия. Михаил Берг. Человек почему-то решил <...>, что нужно взять всю мою лексику, всю мою ритмику, музыку и написать на их основе свои романы» [13].
Травматическая озабоченность соблюдением границ своего и чужого, сохранением неприкосновенности личного пространства, «своей» авторской территории объясняется тем, что у Михаила Берга, материализовавшегося плагиатора, были предшественники в произведениях самого Соколова.
Трудно найти в русской литературе более удивительный пример того, как в пределах одной литературной судьбы реализуется программная установка целой художественной системы. В трех романах и трех «текстах» Саши Соколова разворачивается драматическая история, рассказывающая о том, как «ученик такой-то» превзошел своего учителя.
Библиографический список
1. Чупринин С. Русская литература сегодня: Жизнь по понятиям. Москва: Время, 2007.
2. Эпштейн М. Что такое персонажное мышление? Книга книг. Available at: http://www.emory.edu/INTELNET/kniga_knig.html
3. Руднев В.П. Энциклопедический словарь культуры ХХвека. Ключевые понятия и тексты. Москва: Аграф, 2001.
4. Борхес Х.Л. Скрытая магия в «Дон-Кихоте». Расследования. Санкт-Петербург: Амфора, 2001.
5. Жизнь и творчество Себастьяна Найта. Составитель В.П. Старк. Санкт-Петербург: Звезда, 1999.
6. Сарнов Б.М. Пришествие капитана Лебядкина. Случай Зощенко. Москва: Культура, 1993.
7. Дарк О. Миф о прозе. Дружба народов. 1992; № 5-6: 219 - 232.
8. Соколов С. «Силы ещё есть, гребу я хорошо.» Частный корреспондент. Available at: http://www.chaskor.ru/p.php?id=11971
9. Соколов С. Школа для дураков. Санкт-Петербург: Симпозиум, 2001.
10. Соколов С. Между собакой и волком. Санкт-Петербург: Симпозиум, 2001.
11. Эпштейн М.Н. Заметки по экологии письма. Комментарии. 1997; 13: 215 - 222.
12. Соколов С. Palissandr - c'est moi? Глагол. 1992; № 6.
13. Соколов С. Я не принимаю большую часть русского словаря. Газета. 2004; 20 декабря.
14. Соколов С. Рассуждение. Зеркало. 2007; № 29-30.
References
1. Chuprinin S. Russkaya literatura segodnya: Zhizn' po ponyatiyam. Moskva: Vremya, 2007.
2. 'Epshtejn M. Chto takoe personazhnoe myshlenie? Kniga knig. Available at: http://www.emory.edu/INTELNET/kniga_knig.html
3. Rudnev V.P. 'EnciklopedicheskiJ slovar'kul'tury HH veka. Klyuchevye ponyatiya i teksty. Moskva: Agraf, 2001.
4. Borhes H.L. Skrytaya magiya v «Don-Kihote». Rassledovaniya. Sankt-Peterburg: Amfora, 2001.
5. Zhizn'i tvorchestvo Sebast'yana NaJta. Sostavitel' V.P. Stark. Sankt-Peterburg: Zvezda, 1999.
6. Sarnov B.M. Prishestvie kapitana Lebyadkina. SluchaJZoschenko. Moskva: Kul'tura, 1993.
7. Dark O. Mif o proze. Druzhba narodov. 1992; № 5-6: 219 - 232.
8. Sokolov S. «Sily esche est', grebu ya horosho...» ChastnyJkorrespondent. Available at: http://www.chaskor.ru/p.php?id=11971
9. Sokolov S. Shkola dlya durakov. Sankt-Peterburg: Simpozium, 2001.
10. Sokolov S. Mezhdu sobakoJi volkom. Sankt-Peterburg: Simpozium, 2001.
11. 'Epshtejn M.N. Zametki po 'ekologii pis'ma. Kommentarii. 1997; 13: 215 - 222.
12. Sokolov S. Palissandr - c'est moi? Glagol. 1992; № 6.
13. Sokolov S. Ya ne prinimayu bol'shuyu chast' russkogo slovarya. Gazeta. 2004; 20 dekabrya.
14. Sokolov S. Rassuzhdenie. Zerkalo. 2007; № 29-30.
Статья поступила в редакцию 03.11.16
УДК 808.2 - 55
Gasanova G.A., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Dagestan State University (Makhachkala, Russia), E-mail: [email protected]
METAPHORICAL MEANINGS OF RUSSIAN VERBS DERIVED FROM NOUNS, DENOTING A DOER OF AN ACTION. The
article investigates figurative metaphorical meanings of Russian derivative verbs, formed from nouns denoting a doer of an action. The research defines regularities of metaphorical connections between producing nouns and their verbal derivatives, what allows singling out the specifics of reflection in the studied derivative metaphorical meanings of the initial nouns. The work also shows the ways of forming figurative meanings in the semantic structure of the derivative verbs derived from different semantic lexical groups denoting a person.
Key words: derivative, producing word, metaphorical meaning, name of a person, nouns, verbs.
Г.А. Гасанова, канд. филол. наук, доц. Дагестанского государственного университета, г. Махачкала, E-mail: [email protected]
МЕТАФОРИЧЕСКИЕ ЗНАЧЕНИЯ ГЛАГОЛОВ, ОБРАЗОВАННЫХ ОТ СУЩЕСТВИТЕЛЬНЫХ -НАИМЕНОВАНИЙ ЛИЦА, В РУССКОМ ЯЗЫКЕ
Статья посвящена исследованию образных метафорических значений производных глаголов, образованных от существительных со значением лица. Выявляются закономерности метафорических связей производящих и их глагольных дериватов, что позволило определить особенности отражения в рассматриваемых производных метафорических значений исходных существительных, а также пути формирования образных значений в семантической структуре производных глаголов, образованных от разных смысловых групп лексики, обозначающей лицо.
Ключевые слова: производное слово, производящее слово, метафорические значения, наименования лица, существительные, глаголы.
К живым способам образования глагольных слов в современном русском языке относятся только процессы словопроизводства отыменных глаголов. Кроме того, живым и активным сегодня можно считать только такой словообразовательный тип, общее значение которого может быть определено как глагол активного действия [1, с. 132].
Это общее значение в качестве регулярного правила предполагает выбор прежде всего такого первичного имени, которому по положению вещей предписана в лексической системе языка функция субъекта активного действия. Ср.:
Учитель - лицо, занимающееся преподаванием какого-либо предмета в низшей и высшей школе, преподаватель, школьный работник.
Учительствовать - быть учителем.
Лентяй - тот, кто постоянно ленится, кто неохотно, лениво работает, лодырь.
Лентяйничать - бездельничать, вести себя лентяем.
Отражённые в словарных толкованиях модификации, а точнее, детализации этого общего значения оказываются необходимыми только при описании значения производного слова, но не при его создании.
Ср. в связи с этим замечание И.С. Улуханова: «Носителю языка дан не путь образования слов, а только соотношение мотивированного и мотивирующего» [2, с. 19].
Производные метафорические глаголы, образованные от наименований лица как единый разряд в этом аспекте не рассматривались.
В образовании отыменных глаголов наибольшую активность проявляют инвариантные суффиксы, которые могут означать самые разнообразные действия, имеющие какое-либо отношение к тому, что названо мотивирующим словом: -и-, -нича-, -ствова-.
