CC BY
37
УДК 94(47)+929Троицкий
СЛОВО О НИКОЛАЕ АЛЕКСЕЕВИЧЕ ТРОИЦКОМ
А.И. Аврус
СГУ им. Н.Г. Чернышевского, почётный профессор e-mail: [email protected]
Автор вспоминает свои встречи, контакты с Н.А. Троицким, начавшиеся в 1949 году. Отмечаются индивидуальные черты Николая Алексеевича, как видного представителя отечественной исторической науки, его вклад в изучение истории России XIX века. Подчёркивается роль в его жизни жены - Валентины Петровны. Делается вывод о вкладе Троицкого в развитие исторического факультета Саратовского государственного университета.
Ключевые слова: Н.А. Троицкий, Саратовский государственный университет, исторический факультет, история России XIX века, учёный, полемист.
THE WORD ABOUT NIKOLAI ALEKSEYEVICH TROITSKY
A.I. Avrus
(Moscow, Russia)
The author recalls his meetings and contacts with N.A. Troitsky, which began in 1949. He marks the individual features of Nikolai Alekseyevich as a prominent representative of Russian historical science, his contribution to the study of history of the XIX-th century Russia. The role of Troitsky's wife - Valentina Petrovna in his life is emphasized. It is concluded that the contribution of N.A. Troitsky in the development of the historical faculty of Saratov State University was significant.
Key words: N.A. Troitsky, Saratov State University, Department of History, Russian history of the XIX-th century, a scientist, a polemicist.
Николай Алексеевич Троицкий принадлежит к числу тех людей, рядом с которыми прошла почти вся моя сознательная жизнь. Наше знакомство состоялось в 1949 году, когда 18-летний Николай Троицкий стал студентом первого курса исторического факультета. Я тогда был на третьем курсе и, как замсекретаря факультетского комсомольского бюро, курировал первокурсников. Поэтому знал
их всех персонально, в том числе и Николая, хотя он тогда ещё не был комсомольцем. Курс их отличался особенностью: впервые в истории университета и факультета на нём появилось несколько иностранных студентов, прибывших из Румынии. Поэтому курсу уделялось повышенное внимание деканата и общественных организаций.
Николай был тогда худым, бледным юношей, но «со взглядом горящим». Не являясь комсомольцем, он не участвовал активно в общественной жизни, но отличался необыкновенной добросовестностью в учёбе, дисциплинированностью, большой жаждой знаний. А получить их было от кого: тогда нам преподаватели такие замечательные преподаватели, как Л.А. Дербов, И.В. Синицын, С.М. Стам, Э.К. Путнынь, А.И. Озолин и др.
Встретились мы с Николаем и за шахматной доской в проходившем в тот год первенстве факультета. Играли мы примерно одинаково и, насколько мне память не изменяет, эта встреча закончилась вничью. К сожалению, больше за шахматной доской нам не удалось сражаться, так как по какой-то причине первенство факультета перестали проводить.
По-настоящему у нас начали складываться дружеские отношения в 1957 году, когда мы вместе сдавали экзамены в аспирантуру на кафедру истории СССР в Московском городском пединституте им. Потёмкина. Было всего одно место, а претендовало 7 человек. И лучшие результаты показали два выпускника СГУ: Николай и я. Троицкий был единственным, кто сдал все экзамены на «отлично», и естественно его зачислили. Обещали второе место, но я его не получил.
Вот тогда я увидел, как фундаментально готовился Николай Алексеевич к вступительным экзаменам. Он привёз с собой в Москву множество толстых общих тетрадей, в которых его изумительным каллиграфическим почерком были законспектированы труды классиков марксизма-ленинизма, монографии, статьи. Это был результат упорного трехлетнего труда во время работы учителем в сельской школе Саратовской области. Мы все, сдававшие в аспирантуру, обращались к этим конспектам, когда надо было вспомнить что-то из прочитанного.
Во время подготовки к экзаменам, а находились мы в Москве почти весь июнь и начало июля, я с Николаем довольно тесно общался, вспоминали факультет, выяснили, что оба со школьных лет интересовались эпохой Наполеона и с удовольствием читали труды Е.В. Тарле. Оба мы оказались футбольными болельщиками, только он всю жизнь болел за «Спартак», а я - за ЦСКА.
Николай Алексеевич был очень цельным человеком, которому трудно было отказаться от своих принципиальных позиций. Любовь к Валентине Петровне, стремление показать лучшие качества революционеров-народников, интерес к наполеоновской Франции (именно поэтому он изучил французский язык) и переживания за выступления московского «Спартака» на футбольных полях заполняли его личную и научно-исследовательскую жизнь.
Несколько лет, когда он учился в аспирантуре, а затем работал в Шадринском педининституте, мы не встречались. Но после его возвращения в начале 1960-х гг. в Саратов наши контакты возобновились и с каждым годом становились всё более тесными.
На моих глазах Николай Алексеевич вырос из молодого перспективного учёного в мэтра исторической науки, крупнейшего специалиста по истории России XIX века. Его книги и статьи по истории Отечественной войны 1812 года, народнического движения, русской адвокатуры пореформенной России носили новаторский характер, в них впервые были поставлены и в значительной степени решены ранее обходившиеся исследователями проблемы.
Николай Алексеевич дарил мне со своими автографами почти все свои книги, и со временем у меня дома образовалась почти целая полка его публикаций, которые я всегда с большим интересом прочитывал, а затем делился с ним своими впечатлениями. Когда же в 1990-е гг. я начал заниматься историей эсеров, преемников любимых Николаем Алексеевичем народников, то опубликовал ряд рецензий на его книги. Всегда отмечал высокий уровень написанного им, блестящий литературный стиль, новизну многих выдвигавшихся положений.
В то же время по некоторым аспектам у нас были разногласия, которые я отмечал в рецензиях. Особенно это касалось того обстоятельства, что Николай Алексеевич до последних своих работ о народничестве продолжал ссылаться при оценке их деятельности в
основном на Ленина, почему-то игнорируя труды эсеровских лидеров и, прежде всего, Чернова. Это можно было понять в советский период, когда Чернова и других эсеров следовало только ругать, но в постсоветский период это уже трудно было объяснить. Мне кажется, что Николай Алексеевич в данном случае не совсем правильно понимал принципиальность, как преданность прежним взглядам, даже если факты и новые документы их опровергали.
Должен признаться, что всегда испытывал «белую» зависть к Николаю Алексеевичу. Во-первых, никогда не мог писать так блестяще, как он. Это действительно дано немногим, а среди историков таких единицы. Во-вторых, поражали его работоспособность и целеустремлённость. Ведь ещё с молодых лет он выработал себе правило: ежедневно писать три страницы и неуклонно придерживался его. Не случайно ему удалось написать 40 книг и сотни статей, и всё это без единого соавтора. Я несколько раз пытался также организовать свою работу, но меня хватало самое большее на неделю, а потом находилось множество обстоятельств, которые срывали мои благие намерения.
Я уже отмечал каллиграфический почерк Николая Алексеевича. Так вот почти до последних его книг издательства принимали его труды в рукописном виде, то есть ему не приходилось обращаться ни к печатной машинке, ни к компьютеру. Думаю, что в этом тоже проявлялась его исключительность.
Всем знавшим Николая Алексеевича запомнился его полемический пыл. Отстаивая свои позиции, он готов был страстно спорить с любым, невзирая на звания, авторитет своего оппонента. Правда, иногда он растрачивал свои способности на споры с людьми, этого не стоившими, и по незначительным сюжетам. Несколько раз он показывал мне свои письма и заявления по поводу работы и поведения декана истфака И.В. Галактионова, советуясь по их содержанию. Я пытался удержать его от полемики с Иваном Васильевичем, считая, что не надо Николаю Алексеевичу опускаться до уровня Галактионова. Насколько мне помниться, в ряде случаев Николай Алексеевич прислушался к моим доводам.
В последние годы его жизни мы часто обсуждали его огромный труд о Наполеоне, который, к большому сожалению, до сих пор не издан. Это фундаментальное сочинение в двух томах, равного ко-
торому нет в отечественной историографии. В нём по-новому рассматриваются многие проблемы наполеоноведения. Мне понравился ответ Николая Алексеевича на мой вопрос, как же он относится к Наполеону: «Я его не люблю, но уважаю».
Мне было очень приятно помочь Николаю Алексеевичу в издании одной из последних его книг, на подаренном мне экземпляре он сделал надпись: «Дорогому Анатолию Ильичу с благодарностью за издательское благоустройство этой, самой «крутой» из моих книг» (речь шла о «Сказаниях о правде и кривде в исторической науке», которую я помог ему издать в Санкт-Петербурге в 2013 г.).
Вспоминая Николая Алексеевича, нельзя не сказать о его жене и верном друге Валентине Петровне, которую я знал ещё с её студенческих лет. Это был замечательный человек: умная, эрудированная, добросовестная, скромная женщина, которая посвятила свою жизнь мужу и рано ушедшему из жизни сыну. Валентина Петровна была очень хорошей студенткой и могла вполне стать крупным учёным-историком, но выбрала другую стезю. Она всю жизнь оставалась школьной учительницей истории, одной из лучших в Саратове, но создала все условия, чтобы Николай Алексеевич мог плодотворно работать. Не случайно Николай Алексеевич посвятил ей книгу своих воспоминаний, а смерть её явилась самой горькой потерей в его жизни.
У Николая Алексеевича были планы написания новых трудов, в частности, он задумал подготовить большую книгу о своём любимом историке Е.В. Тарле, материалы для которой собирал многие десятилетия. К сожалению, смерть не дала ему возможность осуществить этот замысел. Возможно, в его бумагах сохранились следы работы над этой рукописью, которые, безусловно, интересны для любого человека, интересующегося историей.
Современное поколение историков СГУ может гордиться тем, что оно воспитывалось профессором Троицким, а будущим студентам и преподавателям хотелось бы пожелать быть достойными продолжателями тех традиций, которые создавали их предшественники, среди которых, безусловно, выделялся Николай Алексеевич.
