CC BY
15судьба простого человека, что они потакают зажиточным проходимцам, эксплуататорам, и что только советская власть может защитить бедноту
Таким образом, анализ газеты «Амурская правда» в период с 1922 по 1926 гг. показывает, что издание реализовывало поставленные перед ним задачи в области антирелигиозной агитации и пропаганды. В соответствии с партийной установкой антирелигиозные материалы газеты носили регулярный, но достаточно сдержанный характер. Несмотря на присутствие оскорбительных выпадов в сторону религий, общий характер публикаций был скорее разъяснительно-агитационным, чем административно-указующим, уничтожающим. Как известно, такой стиль работы по секуляризации общества не имел успехов, поэтому руководством страны в 1927 г. был принят ряд административных мер, направленных на ее усиление. А 24 января 1929 г. Политбюро ЦК утвердило резолюцию «О мерах по усилению антирелигиозной работы», положившую начало массовым арестам служителей культов и верующих, приведшую к закрытию храмов и церковных школ. Начался новый этап борьбы за секуляризацию общества, приведший к изменению риторики СМИ.
ЛИТЕРАТУРА
1. Слезин А. А. Антирелигиозное наступление советского государства в 1927—1929 гг. // Со-циодинамика. 2013. № 5. С. 125-189.
2. Федирко О. П. Государство и религия на Дальнем Востоке в 1920-е годы // Свобода совести в России: исторический и современный аспекты: Выпуск 14. Сборник статей. Владивосток: ИИАЭ ДВО РАН, 2018. С. 171-199.
3. Потапова Н. В. Евангельское христианство и баптизм в России в 1917-1922 гг. (на материалах Дальнего Востока)»: монография: в 2 т. Том 1. Южно-Сахалинск: изд-во СахГУ, 2014. 400 с.
4. Кодола И. В. Культурная среда Амурской деревни (1858-1917 гг.). Автореферат диссертации на соискание ученой степени канд. ист. наук. Владивосток, 2002. 23 с.
5. Сердюк М. Б. Религиозная жизнь Дальнего Востока (1858-1917 гг.). Автореферат диссертации на соискание ученой степени канд. ист. наук. Владивосток, 1998 г. 22 с.
6. Амурская правда, Орган Амурского Губкома В.К.П., Губисполкома С.Р.К. и К.Д. и Губпроф-совета. 1922-1926 гг.
7. Комсомольское Рождество в клубах: сборник материалов к празднованию комсомольского Рождества. Л.: Гос. изд-во, 1925. 181 с. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://elib.shpl.rU/ru/nodes/36755#mode/inspect/page/54/zoom/4
УДК 408.7 Е.И. Пляскина
Чита, Забайкальский госуниверситет
СЛОВО ГУРАН В СИБИРСКИХ ГОВОРАХ: ИСТОРИЯ, СЕМАНТИКА, ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ
В статье рассматривается диалектное слово гуран: его происхождение, ареал бытования, семантическая структура, история формирования переносного значения и конно-тативного компонента (эмоциональной окраски) этого значения; словообразовательные гнезда лексико-семантических вариантов, а также их синтагматические и парадигматиче-
ские связи в забайкальских и приамурских говорах как отраженных в художественных текстах, так и зафиксированных в иллюстрациях к словарным статьям в диалектных словарях.
Ключевые слова: диалектное слово, заимствованное слово, лексические единицы, прямое значение, переносное (метафорическое и метонимическое) значение, лексико-семантический вариант, эмоциональная окраска слова.
E. I. Plyaskina
Chita, Trans-Baikal State University
HISTORICAL AND ETHNOGRAPHIC ESSAY DIALECT WORD GURAN
The article considers the dialect word Guran: its origin, area of existence, semantic structure, history of formation of figurative meaning and connotative component (emotional coloring) of this meaning; word-forming nests of lexico-semantic variants, as well as their syntagmatic and paradigmatic connections in Transbaikal and Amur dialects as reflected in literary texts and recorded in illustrations to dictionary entries in dialect dictionaries.
Keywords: dialect word, borrowed word, lexical units, direct meaning, figurative (metaphorical and metonymic) meaning, lexico-semantic variant, emotional coloring of the word. doi 10.22250/WFDA.2021.17.5
Забайкальские русские говоры формировались и развивались в течение трёхсот лет не только в инодиалектном, но и в иноязычном окружении (аборигены края - буряты, тунгусы, ононские хамниганы), поэтому в их словарном составе выделяется заметный пласт заимствованной лексики, относящейся по большей части к скотоводству и звероловству [см. 1]. Многие номинации приобрели общесибирский диалектный характер, о чём писал В. И. Даль в 1852 г. в статье «О наречиях русского языка»: «В сибирском наречии немало принято также от инородцев: татар, остяков, тунгусов, бурят, якутов и прочих. Таких слов особенно много по роду местной жизни, промыслам, предметам, естественным той местности» [2, т.1, с. 67]. Их перенимали, произнося по-своему, придавали им новые оттенки и смысл.
Одним из таких слов, претерпевших фонетическое освоение и приобретших новый смысл, а также достаточно широко известных в Сибири, является слово гуран. В прямом значении оно обозначает дикого козла и было заимствовано из бурятского языка (гура/н/ - «самец косули (в период, когда у него опадают рога)» [3, с. 160]; гурeehэ/н/ - «дикая коза, косуля» [3, с. 166]), зафиксировано в Словаре В.И. Даля (печатавшемся в 1861-1868 гг.) с территориальной пометой сиб. (сибирское) и с указанием на происхождение слова монг. (монгольское): «дикий козёл, самец косули [4, т. 1, с. 408] и в Словаре русского языка под ред. А. П. Евгеньевной: «распространённое в Сибири название косули» (с иллюстрацией из романа К. Ф. Седых «Даурия»: Он вёз притороченного ремнями к седлу гурана с ветвистыми рогами) [5, т.1, с. 357].
Новое, переносное значение слова, появившееся в говорах казаков, а потом и в других
русских говорах Забайкалья (и Сибири) - «казак-забайкалец». Как прозвище забайкальских казаков-старожилов во втором значении оно зафиксировано и в «Словаре говоров старообрядцев (семейских) Забайкалья [6, с. 110], а после революции 1917 г. - это уже «потомки забайкальских казаков» (прозвище перешло к ним по наследству).
Казаки и в период освоения Забайкалья и позже активно охотились, что было связано в первую очередь с недостатком продовольствия и обилием дичи в тайге. Горный инженер и заядлый охотник А. А. Черкасов, служивший в Нерчинском горном округе с 1855 по 1871 гг., в своих «Записках» описал этот «рай для страстного охотника»: «Весной и осенью пролётной дичи было множество всевозможных пород и видов, особенно водяной птицы, которая частью оставалась тут «летовать» и выводила молодое поколение. В горах же водилось пропасть рябчиков и немало глухарей; тут же жили козы, изюбры, сохатые, медведи, рыси, росомахи, волки и множество хищников мелких пород. Зайцев и лисиц была пропасть» [7, с. 28]. Ещё и в ХХ в. косули ходили стадами: «Гуран раньше табуны по тридцать, по сорок штук нашшытывали» [6, с. 110]. С другой стороны, это связано с наличием оружия; из деревенских жителей, крестьян или мужиков, мало кто имел нарезное огнестрельное оружие (если только дробовик), они в основном рыбачили и ставили ловушки (силки) на птиц и мелких животных (и казаки пользовались капканами, например, для ловли волков).
А.А. Черкасов, с детства любивший охоту и только ею «спасавшийся в этой глухомани», водил дружбу со зверовщиками или промышленниками, как называли в Забайкалье охотников, и, общаясь с ними, легко воспринял местные слова и обороты, касающиеся самых разных сторон жизни, поэтому и использовал их в своих очерках, иногда давая в скобках общерусское слово или используя сноски. Диких козлов он обычно называет гуранами, самок -козулями, козлухами или козлушками, детёныщей - анжига нами или гура шками «... чутким ухом охотника услышал хрипение гурана (дикого козла) ... ( ) .гляди, какой большущий гу-ранище бежит прямо на нас» [7, с. 35]; «Там и сям вблизи начали покрикивать гураны (козлы)» [7, с. 49]; «... как вдруг из чащи выскочила козлуха и запрыгала на месте, - то ли от тревожного мнимого писка анжигана (козлёнка)» [7, с. 52]; «Стремглав бросился я ещё вперёд и лишь только увидал быстро несущегося гурана (дикого козла), как ...» [7, с. 108]; «- Нет, барин, раненый гуран (козёл) ушёл вон туда» [7, с. 166]; «Покончив в чащичке, мы отправились следить раненого гурана» [7, с. 167]; «Гуран, заметив меня, оставил без внимания Танкреда, и стал тем же манером нападать на мою особу» [7, с. 168]; «Собравшись снова все вместе, мы оснимали гурана, разбили на две части и унесли убоину к оставленной убитой козуле» [7, с. 169]; «Ездив однажды за козами с теми же промышленниками, я уже перед вечером подстрелил гурана» [7, с. 176]; «Тут мы ночевали две ночи и убили на солнечных увалах большого козла (гурана) и изюбриную матку» [7, с. 221] (автор настолько привык к диалектному слову, что в последнем из данных контекстов помещает его в скобки); «В это время из чащи выскочила молодая козлуха, а в кустах раздался жалобный «пик» маленького козлёнка. <... > Матка упала, а Танкред с большим усилием тащил из чащи небольшого, ещё полуживого анжигана (козлёнка). Мы слезли с лошадей, докололи молодого гурашка...» [7, с. 246].
В романе «Даурия», написанном известным забайкальским писателем К.Ф Седых, родившемся в казачьей семье в 1908 г. в поселке Поперечный Зерентуй Большезерентуйской станицы, ныне Нерчинско-Заводского района, точно описывается жизнь и быт казаков ста-
ницы Орловской, поселка Мунгаловского и др. в начале ХХ в. Слово гуран встречается там в прямом, и в переносном значении: «И смотреть нечего, - загорячился Никула, - солонцов тут вон сколько. А на солонцах косуля испокон веков водится. Да ежели ты хочешь знать, так я тут в прошлом г. гурана подшиб. Здоровенный козёл был, чистоганом три пуда вытянул» [8, с. 75]; «На зимовьё они вернулись всех позже. В каменке снова трещал весёлый огонь. Капи-тоныч и Филька свежевали большого гурана на земляном полу зимовья... [8, с. 349]; «Встаю я тут и кричу, что желаю, мол, на силача выступить, а у самого дух перехватило, глаза дымом застлало. Одни тут мне шлёпать начали, а другие разные обидные словечки пушшают. Дескать, куда, мол, тебе, гурану, он, мол, тебя пополам переломит. Рассердили меня не на шутку. А меня только рассерди. Дурацкий мой характер. - весело осклабился Платон (Волоки-тин)...» [8, с. 241].
Второй лексико-семантический вариант (ЛСВ) этого слова гуран2 употреблён в романе жителем деревни Мостовки, то есть мужиком, в качестве обращения к казаку в эпизоде их столкновения. Распределяя сенокосные угодия мунгаловцев на паи, поселковый атаман Елисей Каргин с писарем и двумя казаками наткнулись на него, косящего «мунгаловский острец». Не успев ускакать, мужик, защищаясь, схватил косу.
- Брось литовку, брось, тебе говорю! - надсаживался Платон, не зная, на что решиться, и всё ещё надеясь взять мужика испугом. Но тот понял, что казак стрелять трусит, и пошёл прямо на него. В одной руке у него была литовка, другой он грозил Платону и кричал:
- На, гад, убивай!.. Убивай, гуран проклятый» [8, с. 134].
В сочетании с определением проклятый слово гуран является уничижительным бранным обращением, передающим сильные негативные чувства (вплоть до ненависти) мо-стовца к мунгаловцу, вызванные тем, что у казаков была привилегия на землю: «мунгалов-ские покосы тянулись на двадцать вёрст и доходили до самой поскотины деревни Мостовки, жителей которой ежегодно тянули они к ответу за потраву своих лугов и дразнили при встречах жерновами и гужеедами» [8, с. 131].
Из текста романа понятно, что гуран2 - это казак; они сами себя так называли, и их так называли представители других сословий. Крестьяне, поскольку враждовали с казаками, наделяли эту ЛЕ отрицательными эмоциями. Об этом пишет и другой забайкальский писатель - В.И. Балябин, тоже казак, участник Гражданской войны в Забайкалье (родился в 1900 г. в селе Второй Булдуруй Чалбучинской станицы, ныне Нерчинско-Заводского района). В его широко известном романе «Забайкальцы» читаем: «Разные собирались у костра люди. В большинстве своём это была крестьянская беднота, но были среди них и казаки. <...> И странное дело, здесь и в помине не было той глухой сословной вражды, что сыздавна велась между казачьим и крестьянским населением Забайкалья. Крестьяне не обзывали здесь казаков «гуранами», а те их, в свою очередь, «кобылкой», «сиволапыми мужиками» и «широ-коштанниками» [9, с. 240].
Автор в тексте романе не обошелся и без ЛЕ гуран 1 (как и образованного от неё прилагательного гураний), хотя гораздо чаще использовал русское слово коза для наименования косули (7 словоупотреблений против 3-х): «Он вчера гурана здоровенного своротил, звал на свежину, гульнём по такому случаю» [9, с. 619]; «Подошвы к унтам накроим из гураньих шеек, шкура там толстая, переда из них же будут. На шитво жилки, они покрепче дратвов. Я их
из этого гурана уже повытягивал, унтов на двое хватит» [9, с. 576]; «Десять дён плутал по тайге, пока до вас добрался. Да ишо подфартило мне: гурана подстрелил здоровенного, прокоптил его на дыму, этим и питался да иногда хлебом разживался у пахарей на заимках» [9, с. 766]; «На ногах у неё мастерски сшитые унты из гураньих лап» [9, с. 148]; «Правда, на ногах у деда мягкие гураньи унты, но ведь и на Макаре-трубаче, что шагает вслед за Егором, такие же унты, но шаги его слышит Егор, а старика - нет» [9, с. 674]; «Он - походка его, и ергач такой же, только вот шапка на нём другая, охотничья, из гураньих лап с кожаным козырьком» [9, с. 603].
В наше время забайкальцы, особенно охотники, называют самца косули гураном, гу-ранчиком (уменьш.-ласк.), самку - гуранихой или гуранкой, детёнышей - гуранятами (в ед.ч. - гуранёнок), хотя в большинстве старожильческих говоров это - инджиган (инжиган, инза-ган, инзыган, янзаган, инзаран) от бур. инзаган - «козлёнок (детёныш дикой козы) [10, с.279], или гуранчиками, мясо и шкуру косули - гураниной. Наличие достаточно большого словообразовательного гнезда у ЛСВ гуран¡, в которое входит и прилагательное гураний, свидетельствует о его освоении и активном использовании в речи носителями забайкальских говоров.
Второй ЛСВ этого слова гуран2 тоже имеет родственные слова: гуранка - жен. от гуран, гуранёнок - «ребёнок, малыш», гуранский, гураньё, Гураныч, Гурания, - употребление которых, как и самого ЛСВ, активизировалось в постсоветское время: в 1990 г. на большом казачьем круге в Москве было принято решение о возрождении Забайкальского казачьего войска (как и других казачьих войск), ликвидированного в 1920 г. вместе с упразднением казачьего сословия после революции 1917 г. В наше время существует читинский женский сайт Гуранка.ги, детский центр «Гуранёнок» при государственном театре национальных культур «Забайкальские узоры» в Чите, детский фестиваль «Гуранёнок», отметивший в 2018 г. десятилетний юбилей, детский сад «Гуранёнок» в п. Приаргунск Забайкальского края, торговый центр «Гуран», сеть магазинов, баров и ресторанов «Гураныч» в Чите, в которых продают и подают пиво и лимонад «Гураныч»; страна Гурания - поэтическое название Забайкальского края в стихах читинского поэта В.Г. Номоконова; активно используются забайкальцами собирательное существительное гураньё, словосочетания гуранский говор, гуранское словечко; в 2015 г. вышел в Воронеже «Краткий гуранский словарь», составленный любителем забайкальской речи, писателем Г. Г. Гончаровым [10].
Лексико-семантические варианты этого диалектного слова в наше время связаны ассоциативной связью, которая постепенно разрушается, так как внутренняя форма первого ЛСВ (признак, лежащий в основе названия) отсутствует - слово иноязычное; смысловая обособленность ЛСВ возрастает - и некоторые лингвисты и носители говоров считают их омонимами (не чувствуют семантической связи между гураном] и гураном2) [11, с. 639; 12, с. 60; 13, с. 108]. Возможно, по этой причине забайкальцы, и не только они, стали наделять лексическую единицу (ЛЕ) гуран2 каким-то новым смыслом, приписывать другое значение.
Многие из опрошенных студентов и преподавателей историко-филологического факультета Забайкальского госуниверситета, а также некоторые краеведы [см. 14] считают, что гураны - не просто казаки, а потомки от смешанных браков русских с бурятами или тунгусами. Может быть, здесь есть рациональное зерно, ведь русские казаки, осваивая приграничные земли на юго-востоке Забайкалья, служили вместе с крещеными инородцами, которых
охотно принимали на службу в казачьи полки, и брали в жёны их тоже крещеных дочерей. Историк А.П. Васильев в работе «Забайкальские казаки: исторический очерк», вышедшей в 1916г. в Чите, приводит такие статистические данные для 70-х гг. XVIII в.: «Всей пограничной стражи, нёсшей непосредственно службу, было 1700 человек: 800 русских, 500 нерчин-ских тунгусских казаков и 400 селенгинских бурятских казаков» (15, с. 207).
Отметим, что в забайкальских говорах (а также иркутских и русских говорах Бурятии) для обозначения потомков от смешанных браков, отличающихся от русских цветом волос и кожи, разрезом и цветом глаз, фигурой и другим, есть слово карым (жен. карымка); в словаре В.И. Даля оно имеет значение «крещёный бурят, новокрещёный; метис, болдырь от русского и бурятки» и снабжено территориальной пометой ирк. (иркутское) [4, т. 2, с. 95]; в словарной статье к слову болдырь дана и ЛЕ карым как синоним с территориальной пометой сиб. (сибирское) и с уточнением значения: «смесь русского и бурятки, тунгуски» [4, т. 1, с.110]; эти же значения отмечены в «Словаре русских говоров Забайкалья» [16, с.152] и в «Словаре говоров старообрядцев (семейских) Забайкалья» [6, с.195]. В Забайкалье в 1761 г. появилась деревня, основанная карымами - крещеными бурятами, а также, возможно, и крещеными тунгусами Карымка [17, с. 69]; с 1935 г. это поселок городского типа Карымское, административный центр Карымского района; рядом с деревней в 1897 г. прошла железная дорога и построена станция Карымская; есть село Карымка в Улётовском районе, река Карымка; в Иркутской области и в Бурятии есть сёла с названием Карымск; широко известен среди старожилов Забайкалья и карымский чай - «калмыцкий или кирпичный» [4, т. 2, с.95].
Происхождение слова карым, по мнению Д.Г. Дамдинова, связано с монгольскими словами хари, харим, харым, имеющими значение «чужой, инородный» [18, с.3-4].
Слово харанут, бытующее в некоторых забайкальских говорах, имеет то же значение, что и карым [6, с. 497]; хара переводится с бурятского как «чёрный, тёмный» [10, с. 547], бурятское прилагательное в форме множественного числа харанууд переводится как «чёрные». (Возможно, то связано с тем, что метисы внешне похожи на азиатского родителя: чёрноволо-сые и черноглазые; даже во втором и третьем поколениях азиатские черты проявляются очень сильно).
В середине XIX в., в 1854 г., забайкальские казаки впервые сплавились по Амуру (так называемый первый амурский сплав под руководством Н.Н. Муравьёва) [19, с. 60-61], а в 1857-1858 гг. около 14 тысяч забайкальских казаков переселились на Амур и образовали Амурское казачье войско (дата образования - 29 декабря 1858 г.) [19, с. 73-74]. Естественно, что они принесли с собой то языковое и культурное богатство, которое накопили в Забайкалье: в словарный фонд говоров Приамурья входят и активно используются слова и словосочетания гуран, гуранёнок, гура ний, гура нина, гуранка, гуранские, гуранские тарки, гуранский, гуранский чай, гураньё и связанные с ними орогда,орогдашка, козляк, унты, орочонки, что отражают «Словарь русских говоров Приамурья» [13] и «Албазинский словарь» [12].
Обращение к ним помогает понять, и кто такой гуран2, и почему появилось и активно употребляется это прозвище как забайкальского, так амурского казака, потомка русских переселенцев из Забайкалья. Память об этом сохранилась в языковом сознании носителей приамурских говоров: «Гуран - это чисто русский, переселенец из Забайкалья»; «Он гуран дам-нишний: на Амуре родился»; «Гураны у нас народ гостеприимный»; «Гуран - это казак, при-
вадное имя (прозвище) было»; «А казаков так звали - гуранами, потому что они, когда на охоту соберутся, одеваются, как козёл, чтобы дичь не спугнуть. Одевают козляк, унты и орогду»; «За чё казаков назвали гураны: оне ведь орогды носили гураньи. Прозвишше и сделали гураны» [13, с. 108]; «Наденет орогдашку, ну и прилепили [прозвище] гуран» [13, с. 298]; «Гуранами казаков у нас называли»; «Местное население было казачество, гуранами называли как прозвище. Некоторые принимают как оскорбление, сердятся, недопонимают»; «Козляки носили, за это гуранами и прозвали»; «Наедут, одежды не было, вот и шили из коз - гуранов дохи. Поэтому и зовут людей гуранами» [12, с. 60].
Из словарных иллюстраций понятно, что когда-то забайкальские казаки, а потом и амурские, собираясь на охоту, надевали одежду, изготовленную из козлиных шкур: короткую шубу (до колен или чуть короче) мехом наружу с небольшим воротником - козляк (рис.1), унты и шапку, сшитую из шкуры, целиком снятой с головы косули (оставляли уши животного и прорези на месте глаз) - орогдуили гуранку (рис.2).
Рис. 1. ..............Рис. 2.
Рисунки из «Словаря русских говоров Приамурья» Охотник А.А. Черкасов, как и охотники-казаки, носил и орогду, и козляк, и даже научился их шить, живя долгое время в Бальджиканском карауле (караулом называли небольшое казачье селение - около десяти дворов). Однажды на охоте в районе Верхней Кары ему повстречались беглые (по предположению автора, бежавшие с Карийских золотых промыслов), один из которых узнал инженера (имевшего чин прапорщика) и, сняв шапку, сказал: «Здравия желаю, ваше благородие!», что поразило А.А. Черкасова, так как одет он был «вовсе не по-благородному». Далее, рассказывая о своём одеянии, он пишет: «... а на голове козья охотничья шапочка (орогда, как здесь называют)» [7, с. 17]. В другой раз, когда ожидал ночью у солонца гуранов и услышал треск сухих веток, «лёгкая козья шапочка (орогда) сама собой стала подниматься на волосах» [7, с. 45] (очевидно, орогда как лёгкая шапочка не имела подклада). В урюмской тайге он боролся с рысью и никак не мог отбросить зверя, так как тот «сильно уцепился ужасными когтями» за его продымленный козляк (в сноске автор поясняет, что «за Байкалом козляки и овчинные шубы всегда дымят над аргалом (зажжённые конские шевяки), отчего мездра пушнины получает красивый тёмно-жёлтый цвет и не боится мокра») [7, с. 178].
У А. А. Черкасова козляк - это «шуба из козульих шкурок» [7, с. 162], а шубы шили мехом внутрь, что подтверждается определением нагольный (продымленный козляк) [7, с. 184], то есть не крытый: «сшитый из шкур кожей наружу и не покрытый тканью (о шубе,
тулупе и т.д.) [5, т.2, с. 338]. Такой козляк А. А. Черкасов носил зимой постоянно, как и казаки, и рабочие разведывательных партий - это очень простой и удобный полушубок, в том числе и для езды на лошади, а «тайга не дозволяла отличия по той потребности, при которой складывалась сама жизнь таёжника и требовало того удобство самого костюма», поэтому казаки из шкурок добытых диких коз шили на заказ и козляки, и унты (тёплые мягкие сапоги), и рукавицы [7, с. 162].
В Словаре В.И. Даля слово козляк представлено и с территориальной пометой сиб. (сибирское): «козья яга, даха, яргак из шкур козуль» [4, т. 2, с. 132] (в этой же словарной статье объясняется ЛЕ козуля: «Дикой козой называют малорослый вид оленьего рода, это козуляI») [4, т. 2, с. 131]; яга (сиб, орнб.) - «яргак, ергак, род охабня шерстью наружу из жеребячьих шкур или из неблюя; шуба, тулуп халатного покрою; ягу или яргак носят все, особенно в дороге и на охоте» [4, т. 4, с. 672]; ергак или ергач - «тулуп или халат из жеребячьих, пыжиковых, козульих, сурочьих и иных короткошерстных шкур, шерстью наружу; даха. Ер-гачина - выделанная жеребячья шкура» [4, т. 1, с. 520]; неблюй (арх., сиб.) - олений телёнок, старее пыжика, до полугода; неблюйчатая шуба, даха, надевается в жестокую стужу, сверх пыжиковой одёжи [4, т. 2, с. 502]). Как видим, яргак (ергак, ергач) из шкур козуль называли козляком в Сибири (задолго до освоения Амура) и шили его как мехом внутрь, так и мехом наружу, но обычай носить его в дороге и на охоте появился гораздо раньше и принесён казаками из России.
Забайкальцы эти предметы одежды охотника уже утратили, в то время как амурчане, по всей вероятности, сохранили, поэтому в их языковом сознании ЛЕ гуран1 и гуран2 связаны ассоциативно-смысловой связью: «Нас и сейчас называют гураны, вон из-за этих шапок»; «Пошли на охоту отец и два брата; на них гуранки с ушами были» [13, с. 108]. Другими словами, жители Приамурья охотились на гуранов («Смотришь, вечером, паря, гурана убил»; «Козлы-то дики кричат, я думаю, тигра кричит, да это гуран ревёт. Оне, гураны, скачут далёко» [13, с. 108]), надевая на голову шапки-гуранки или орогды: «Козулю снимут с рогами, со всем - вот тебе и орогда»; «Шили орогды, снимали кожу с головы козла, пришивали уши, а для детей - с рогами»; «Орогды шили, шапки из головы козьей»; «У мужчин шапки эти были - орогды, орогдами называли. С ушами наденет, как козуля»; «На охоте дед коз скрадывал в орогде»; «Орогды шили, это из козы, носят, в основном, охотники, чтобы коза не убегала» [13, с. 298]. ЛЕ орогда зафиксирована и в Словаре В. И. Даля: «козья шапка с ушами, мехом наружу» с территориальной пометой вост.-сиб. (восточно-сибирское) и с уточнением «у зверовщиков» [4, т. 2, с. 691].
Устаревает и слово козляки: «Козляки шили из козьих шкур, шерсть наружу»; «Козляк и доха - большая разница. Козляки коротки были»; «Козляк короткий такой, а дохи длинны, у козляка ворот небольшой, а у дохи целая козлинка уходила»; «Мужики козляки носили; я в козляке на охоту ходил. Тёплый он» [13, с. 193].
У этого слова есть переносное метонимическое, также устаревающее значение - «то же, что гуран (человек)»: «Гуранов зовут козляками, орочонское прозвище. Полушубки они носили - козляками называли, и людей тоже козляками» [13, с. 193], «Козляки носили, за это их гуранами и прозвали» [12, с. 60], то есть по части (по одежде) назвали целое (человека), и произошло это ещё в забайкальских говорах, так как орочоны (вост.-сиб.) - «кочевое мон-
гольское племя, обитающее в лесах Даурии» [4, т. 2, с. 691], прилагательное орочонский образовано в забайкальских говорах; забайкальцы же стали шить рукавицы с отверстием на ладони, которые в приамурских говорах известны как орочонские рукавицы или орочонки, а также дыроватки: «Рукавицы козьи - дыроватки: на ладошке прорешка проделана, туда охотник руку высовыват, когда стрелят» (точнее, пальцы) [13, с. 129]; «Козляки шили, дохи, шили орогды, орочонские рукавицы»; «Орочонские рукавицы - козлины, до локтей, с прорезью у ладони» [13, с. 298]. В Забайкалье носители борзинских говоров ещё помнят такие рукавицы [20, с. 61], но называют их туру нами(от бур. туруун - меховой манжет, пристегиваемый к рукаву [10, с. 437], то есть буряты пристёгивали (пришивали) к рукаву кусок меха, который захватывали пальцами, чтобы защитить тыльную сторону ладони от мороза, так было удобно держать поводья, и русские стали в рукавицах делать прорехи - отверстия: и поводья держать удобнее, и стрелять можно, не снимая рукавицу).
Итак, в забайкальских говорах примерно в конце XVIII - начале XIX вв. в результате переноса наименования появились экспрессивные, то есть имеющие признак усиленной выразительности ЛЕ гуран2 и козляк2, синонимически соотнесенные с нейтральной ЛЕ казак. Они отражают эмоциональное, оценочное отношение носителей говоров к казакам-охотникам, похожим на гурана, если на них надеты одежды из козлиных (гураньих) шкур: конечно, вид их поражал, особенно шапкой-гуранкой. Активнее стала употребляться ЛЕ гу-ран2 как более выразительная и благозвучная, тем более что семантически она связана с названием не предмета одежды, а животного (живого существа).
В русском языке метафорический перенос названия с животного на человека, похожего на него по тем или иным чертам, очень продуктивен: петух, орёл, ворона, заяц, медведь, лиса, собака, щенок, свинья, козёл и т.д. В говорах он представлен шире, чем в литературном языке [см. 21]. Возможно, в случае с ЛЕ гуран сработала ещё и ассоциативная связь между известной непокорностью, неуступчивостью казаков и упрямством коз. Неуступчивость и связанные с ней жёсткость и жестокость казаков (см. приведённую конфликтную ситуацию из романа «Даурия») вызывали отрицательные эмоции у крестьянского населения Забайкалья, которое стало использовать ЛЕ гуран2 в качестве ругательной (см. выше). Это подтверждают Н.А. Ноневич, собравший в 1896 г. в Нерчинском крае материалы для словаря местного наречия, в которых это слово названо «бранной кличкой, которой честят забайкальских казаков местные крестьяне» [22, вып. 1, с. 52-53] и этнограф и филолог А.П. Георгиевский, слышавший его повсеместно в Забайкалье в конце 20-х гг. ХХ в. как ругательное название казака [23, с. 25].
Полагаем, что эмоциональная окрашенность появилась у этой ЛЕ до переселения забайкальцев на Амур, и аналогичная с Забайкальем сложная ситуация взаимоотношений казаков и крестьян помогла сохраниться коннотативному значению слова. Память об отрицательных эмоциях в языковом сознании носителей приамурских говоров отражают следующие контексты: «Местное население было казачество, гуранами называли как прозвище. Некоторые принимают как оскорбление, сердятся, недопонимают»; «Я сама гуранка, здесь родилась, меня гуранкой так и зовут, я не обижаюсь»; «Гураньё богаты были, кресьяны их не любят» [13, с. 108]; «Гураньё называют местных жителей: мы же гураны. Приезжие разозлятся - говорят: Во, гураньё»; «Много гуранья живёт здесь в Албазино» [13, с. 60]. Экспрес-
сия родственной собирательной ЛЕ гураньё (ср. со стилистически сниженными ЛЕ офицерьё, ворьё и под.) помогает передать негативное отношение к гуранам в некоторых приведённых контекстах; в других она выступает как нейтральная: «Мы, гураньё, чаёвный народ» [13, с. 108]; «Гураньё-то наше всё кипятило в них (байдарах) молоко» [12, с. 60] (в забайкальских говорах эмоция неодобрения у ЛЕ гураньё тоже факультативна).
В советское время старались изжить сословную неприязнь, тем более что и казаков, и крестьян уравняли, они одинаково участвовали в коллективном хозяйствовании, поэтому коннотативное значение ЛЕ гуран2 стало утрачиваться. Уже в 80-е гг. ХХ в. во время сбора диалектного материала в забайкальских селах автору статьи это слово встречалось без эмоциональной окраски и довольно редко, а презрительные прозвища забайкальских крестьян кобылка, гужееды и др. к тому времени исчезли совсем. Потомки казаков, например, в селе Ключевском Борзинского района (до революции относилось к Цаган-Олуевской станице) вспоминали, что их отцов, дедов раньше называли гуранами: «Ну и мы тоже гураны». К таким гуранам относится и отец автора статьи Иван Иванович - сын казака Ивана Николаевича Васильева, родившегося в этом селе в 1906 г. и погибшего под Сталинградом 3 декабря 1942 г.: «А вот мать, Катерина Петровна, - не гуранка, крестьянка из деревни Маньково; бабушка Акулина Кузьминична (мать отца) её не любила: всё не так делала. Дед Николай был кузнецом, а отец-то деда - пришлый казак, откуда-то с Волги ли, с Западной Сибири, кудрявый, рыжий; говорят, на скрипке играл». Известно, что село Ключевское возникло как сторожевой пост для охраны границы наряду с такими же постами Кондуй и Цаган-Олуй в 70-х гг. XVII в.; чуть раньше, в 1764 г., была построена крепость Чиндантская и Борзинский караул, которые обслуживали казаки, присланные из Селенгинска, Верхнеудинска, Баргузин-ска, Иркутска [24, с. 15]. В первой половине XIX в. заселение приграничной территории происходило за счёт переселенцев из других районов Сибири, а во второй половине - за счёт естественного прироста [7, с. 226]).
В наше время, время осознания самих себя, время возвращения к истокам и к исконным ценностям, многие забайкальцы и жители Приамурья называют себя гуранами даже с гордостью («Мы гураны - мы казаки, а казаки верно служили и служат Отечеству»), и мало кто помнит о той отрицательной оценочности, которой оно обладало когда-то (примеры см. выше).
Нельзя не сказать и о том, что в Приамурье забайкальские казаки принесли (привезли) и традиции питания, в частности, продолжают печь тарки (фигурные булочки из дрожжевого теста) с начинкой из сушёных молотых ягод черёмухи и называют их там гуранскими тарка-ми: «И булки пекли, и тарки гуранские пекли. Черёмухи наберём, насушим, намелем на жерновах и гурански тарки пекём» [13, с. 108]. А известный в Забайкалье чай-сливан (чай-сливанчик) амурчане называют гуранским чаем и готовят так же, как у нас: «В чай наливают сливки, молоко, кладут яйцо и масличка туды. Крепко заварят его сперва, сливают потом ковшичком»; «Чай гуранский густой прямо такой. Чай-сливан - гуранский чай, счас его попу-стилися - не делают»; «Шульту используют для заварки гуранского чая»; «Наш гуранский чай сливан делали из китайского чая» [13, с. 108].
Таким образом, прозвище забайкальских казаков гуран появилось на основе метафорического переноса, что подтверждают и ученые Бурятского государственного университета
А. П. Майоров и А. Д. Болсохоева, которые в словарной статье к слову гуран в «Материалах к словарю русских говоров Бурятии» в 1995 г. написали: «прозвище забайкальских казаков-старожилов, носивших гураньи шапки»; примечательна иллюстрация, записанная в селе Ка-рымск Прибайкальского района: «Ф силе нашэм гуранаф уважают» [26, с. 71]. Она демонстрирует не только уважительное отношение к гуранам (что характерно для 90-х гг. ХХ в.), но и то, что не всех жителей села так называют.
Конечно, нельзя отрицать, что корни многих забайкальских казаков-гуранов уходят в племена аборигенов края (и бурят, и тунгусов), но к началу ХХ в. сменилось 6-7 поколений, и возобладал русский (славянский) генотип: достаточно высокий рост (и, как следствие, большой вес), широкие плечи, мощный торс - фигура пахаря, а не кочевника; русые, светло-русые и (реже) белокурые волосы, иногда вьющиеся; густые бороды, часто рыжие; часто серые и голубые глаза (хотя не менее часто глаза тёмно-карие и карие - наиболее устойчивый признак азиатской расы). В этом убеждают довольно скупые словесные портреты забайкальских гуранов - персонажей романа «Забайкальцы»: Егор Ушаков, главный герой романа, «ростом высокий, глаза голубые, а чуб из-под папахи русый из кольца в кольцо» (при прохождении призывной комиссии определили гвардейский рост - два аршина десять с половиной вершков (188 см), вес - четыре пуда десять фунтов (около 70-ти кг) [9, с. 48, 100]; у его сына Егорки светло-русые, слегка вьющиеся волосы и голубые глаза [9, с. 314]; рябой, губастый, с зелёными глазами Спирька Былков [9, с. 436]; с окладистой бородой станичный атаман вахмистр Пичугов [9, с. 653]; Иван Козлов, статный детина с тёмно-русым волнистым чубом [9, с. 683]; белокурый, широкоплечий казак Молоков [9, с. 617]; рыжебородый казак-красногвардеец Донинской станицы [9, с. 487]; рослый, синеглазый, высоколобый сотник Иннокентий Пантелеев [9, с. 581, 582]; рыжебородый, здоровенный казачина [9, с. 598]; русобородый, добродушного вида старик [9, с. 651]; высокий широкоплечий бородач [9, с. 690]; рыжебородый войсковой старшина Рюмкин [9, с. 276]; широкоплечий бородач поселковый атаман [9, с. 263]; рыжебородый Нефёд Лощилин [9, с. 317]; хорунжий Уткин с голубыми глазами [9, с. 273]; с курчавой бородкой человек в казачьей шинели без погон [9, с. 597]; у Ганьки чуть рябоватое лицо, серые под белёсыми бровями глаза, светло-русые волосы [9, с. 759]; адъютант П.Н. Журавлёва Ванюша - чубатый, рослый детина, в котором добрых шесть пудов весу [9, с. 764]; сероглазая Афоня со светло-русой косой [22, с. 781, 784]; высокая конопатая Парушка [9, с. 287].
Скуластых, черноволосых казаков значительно меньше: чернобровый, скуластый казачина Макар Якимов с чёрным, жёстким, как конская грива, чубом [9, с. 277, 783, 784]; отец Макара, пожилой скуластый бородач [9, с. 679]; Аксёнов со скуластым, монгольского типа лицом [9, с. 361]; Николай Вершинин, стройный, с вьющимся чёрным чубом и лихо подкрученными усами [9, с. 775]; как и невысоких казаков: Сильвестр, небольшого роста, русобородый крепыш [9, с. 596]; небольшого роста белобрысый казак-вестовой [9, с. 384]; русобородый, небольшого роста Фадеев [9, с. 689] и кареглазых: Фрол Емельянович Балябин с чёрной, в мелких колечках бородой [9, с. 623]; Павел Николаевич Журавлёв [9, с. 764]; казачка Настя Пантелеева [9, с. 51, 148].
У К. Ф. Седых в «Даурии» многие гураны тоже рослые и широкоплечие [8, с. 148]: поселковый атаман Елисей Каргин - широкоплечий и широколицый усач, верзила [8, с. 23,
135]; рыжебородый, гигантского роста казак Чалбутинской станицы [8, с. 197]; у главного гурана Романа Улыбина «глаза полыхали озёрной синью», чуб тёмно-русый [8, с. 14]; его отец Северьян - белокурый и желтоусый, с волосатой грудью [8, с. 7, 14]; Гордей Мишагин -белобрысый, курносый, веснушчатый [8, с. 75, 76]; Сергей Чепалов - с каштановой чупри-ной [8, с. 45]; тройкой атамана отдела правил рыжебородый красавец-кучер [8, с. 60]; у станичного казначея отец - белобородый, с иконописным обликом старик [8, с. 149]; и лишь у нескольких персонажей обозначены азиатские черты: жёсткие и реденькие усы, карие, чуточку косо поставленные глаза у Семёна Забережного, [8, с. 95]; тонкобровое, смуглое лицо у Алёхи Соколова [8, с. 114]; узенькие глазки у Иннокентия Кустова [8, с. 114]; широко и косо поставленные глаза у нарочного казака [8, с. 92]; карие глаза Дашутки Козулиной (и при этом каштановые волосы) [8, с. 17].
Фотографии многих гуранов того времени - казаков-героев Гражданской войны Ф. Е. Балябина, Г. К. Богомягкова, П. Н. Журавлёва, Макара Якимова и др., казаков-писателей К. Ф. Седых, В. И. Балябина - доказывают, что возобладал русский генотип.
Все вышесказанное показывает специфику лексической единицы гуран, ее словообразовательные и семантические связи, а также демонстрирует отличие этой единицы от сходной по значению лексической единиц карым. Можно обоснованно утверждать, что в слове гуран, знаковом для русских говоров Забайкалья и русских говоров Приамурья, отражён сегмент истории освоения Забайкалья и Приамурья, часть материальной культуры тех, кто осваивал эти территории.
ЛИТЕРАТУРА
1. Пляскина Е. И. Заимствованная лексика в русских говорах Забайкальского края // Русский язык в странах СНГ: проблемы и перспективы. Материалы 2 международной научно-практической конференции. Костанай, 2014. С. 58-62.
2. Даль В. И. О наречиях русского языка // Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1981. Т. 1. С. 41-85.
3. Черемисов К. М. Бурятско-русский словарь. М., 1973. 804 с.
4. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1981. Т. 1-4.
5. Словарь русского языка под ред. А. П. Евгеньевой. М., 1981. - Т. 1-4.
6. Словарь говоров старообрядцев (семейских) Забайкалья. Новосибирск, 1990. 540 с.
7. Черкасов А. А. Из записок сибирского охотника. Иркутск, 1987. 576 с.
8. Седых К. Ф. Даурия. Иркутск, 1975. 431 с.
9. Балябин В. И. Забайкальцы. М., 1977. 816 с.
10. Гончаров Г. Г. Краткий гуранский словарь. Воронеж, 2015. 106 с.
11. Аникин А. Е. Этимологический словарь русских диалектов Сибири: заимствования из уральских, алтайских и палеазиатских языков. М., 2000. 765 с.
12. Галуза О. Ю. Албазинский словарь. Благовещенск, 2010. 294 с.
13. Словарь русских говоров Приамурья. Благовещенск, 2007. 542 с.
14. Мищенко А. Карымы // Забайкальский рабочий, № 64, 6 апреля 2002.
15. Васильев А. П. Забайкальские казаки: исторический очерк. Чита, 1916. Т. 1. 232 с.
16. Элиасов Л. Е. Словарь русских говоров Забайкалья. М., 1980. 472 с.
17. Балабанов В. Ф. В дебрях названий. Чита, 2006. 101 с.
18. Дамдинов Д. Г. О предках Гантимуровых (титулованных князей и дворян по московскому списку). Улан-Удэ, 1996. 93 с.
19. Голик А. А. Государственная политика России в отношении дальневосточного казачества в 1851 - 1917 гг. Дисс. канд. ист. наук. СПб., 2015. 209 с.
20. Пляскина Е. И. Бытовая лексика говора: опыт систематизации материала. Чита, 2016.
222 с.
21. Пляскина Е. И. Метафорическая лексика со значением лица в романе К.Ф. Седых «Даурия» // Приграничный регион в историческом развитии: партнёрство и сотрудничество. Материалы международной научной конференции в 3 ч. Чита, 2017. Ч. 2, с. 209-213.
22. Цомакион Н. А. Историческая хрестоматия по сибирской диалектологии. Ч. 2, вып.1. Красноярск, 1974. 208 с.
23. Георгиевский А. П. Русские на Дальнем Востоке. Русские говоры Приморья. Вып. 3. Владивосток, 1928. 95 с.
24. Забайкалье: краткий исторический и статистический очерк Забайкальской области. Ир-кутск,1891. 155 с.
25. Воробьёв В. В. Формирование населения Восточной Сибири: географические особенности и проблемы. Новосибирск, 1975. 259 с.
26. Майоров А. П., Болсохоева А. Д. Материалы к словарю русских говоров Бурятии // Русские народные говоры Забайкалья (лексикография, лексикология). Улан-Удэ, 1995. С. 63-99.
УДК: 811.161 М. А. Куроедова, Н. Г. Архипова
Благовещенск, Амурский госуниверситет
ЛЕКСИЧЕСКЕ СРЕДСТВА ВЫРАЖЕНИЯ ЛИЧНОСТНОГО НАЧАЛА В ОЧЕРКАХ В. ПЕСКОВА: КОНЦЕПТЫ «РАДОСТЬ» И «ПЕЧАЛЬ»
В статье исследуются лексические средства выражения личностного начала в очерках В. Пескова через анализ концептов «радость» и «печаль»; рассматриваются речевые стратегии журналиста при анализе речевых действий, представленных в интертекстах.
Ключевые слова: концепт, лексикон, речевое действие, языковые элементы, текстовые элементы, интертекст.
M. A. Kuroedova, N. G Arkhipova
Blagoveshchensk, Amur State University
LEXICAL MEANS OF EXPRESSION OF PERSONAL BEGINNING IN THE ESSAYS OF V. PESKOV: THE CONCEPTS OF «JOY» AND «SADNESS»
The article deals with the lexical means of expressing the personal principle in V Peskov's essays through the analysis of the concepts «joy» and «sadness»; the speech actions of a journalist are considered in the analysis of speech actions presented in intertexts.
Keywords: concept, lexicon, speech action, linguistic elements, text elements, intertext. doi 10.22250/WFDA.2021.17.6
При изучении языковой личности лингвокогнитивный, тезаурусный уровень (лексикон) занимает важное место. Именно с возможности индивидуального выбора, с личностного предпочтения одного понятия другому и начинается языковая (речевая) личность. В качестве единиц этого уровня рассматриваются обобщенные (теоретические или обыденно-
