«СЛОН» КАК МИР И МИР КАК «СЛОН»: КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ И ТРИВИАЛЬНЫЕ СТОРОНЫ ВИДЕНИЯ МИРА И ДВИЖЕНИЯ В НёМ Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

УДК 1-140.8+101.8 ББК 87

В.Р. Арсеньев

«СЛОН» КАК МИР И МИР КАК «СЛОН»: концептуальные и тривиальные стороны видения мира и движения в нём

Видение мира определяется культурной заданностью. Этот взгляд ставит вопросы условности, исторической предопределённости и методологической ограниченности многих параметров и процедур познания, считающихся обязательными для современной науки. В частности, подвергается сомнению всеобщность и всеобъемлемость такой дихотомии видения как «объективная» и «субъективная» реальности. Допускается введение в оборот познания понятия «истинной» реальности , как одной из предпосылок снятия культурных клише с восприятия и интерпретации мира, как этапа преодоления догмата «монистического» видения истории и культурного процесса, а с этим - и ухода от абсолютизации опыта Европы, в том числе, и в сфере науки. Мир - множественен в данных нам проявлениях.

Ключевые слова:

всеединство, всесвязность, всецелостность, Всё, действительность, картины мира, монистический взгляд на историю, реальность (мнимая, истинная, объективная, субъективная), самозамкну-тость мира, этнософия

Преамбула

Однажды трём слепым старцам, шагавшим гуськом по стране от деревни к деревне, от города к городу, повстречался на дороге человек. Этот человек вёл за собой слона. Увидев старцев, человек предостерёг их:

- За мной идёт слон. Будьте осторожнее!

- А что такое слон? - вопросили слепцы.

- Ну, это такое большое животное.

- А на что оно похоже?

- Слон - он и есть слон...

Неудовлетворённые ответом слепцы решили разобраться сами.

- А можно его потрогать?

Человек подвёл старцев к слону и позволил его ощупать. Один из них ухватил слона за хобот, другой за ногу, третий за хвост.

Общество

Terra Humana

- Ну, вы поняли, на что похож слон?

- Да, добрый человек.

- И на что же он похож?

- Он похож на огромную змею, - сказал тот, что держал слона за хобот.

- Да нет же! Он похож на огромный столб, - промолвил трогавший ногу.

- Ничего подобного! Это - большое дерево. Я потрогал его ветку, -сказал тот, кому досталось держаться за хвост.

Поскольку мнения слепцов о слоне не совпадали, между ними завязался спор. Спорили они малое время и обратились к зрячему человеку - погонщику слона:

- Рассуди нас.

- Послушайте! Вы все правы и не правы, - ответил им погонщик.

- Да, он похож и на змею, и на столб, и на дерево. Он и такой, и такой, -и другой. Ну как вам объяснить это?!

И пошёл погонщик своим путём, увлекая слона за собой.

А старцы ещё долго спорили на обочине, на кого похож слон.

На кого похож слон.

Староиндийская притча.

Наука всё отчётливее выступает как совокупное, организованное по определённым правилам, признающееся действительным знание. Равно и сопряжённо с этим знанием выступает сообщество учёных, считающихся «посвящёнными», носителями, производителями и воспроизводителями общественно значимого знания, обладающими своей организационной структурой. Эта структура служит как для поддержания и воспроизводства данного сообщества в данной его форме, так и вместе с тем - для поддержания, воспроизводства и преумножения хранимого и развиваемого, преумножаемого, совершенствуемого «знания», общественно значимой информации. Во всяком ином случае наука не сумеет преодолеть элементарный эмпиризм, избыточность, засилие фактов в отсутствие осознаваемых закономерностей. Например, мировое востоковедение хорошо знает этот феномен в форме начётничества средневековых эрудитов. Да и само классическое востоковедение, занимающееся типичными культурами, языками и обществами Востока, как правило, не выходит далеко за рамки воспроизводства и интерпретации основ их культур и процессов в них средствами, существенно отличающимися от обиходных для самих изучаемых обществ и культур.

Неудовлетворённости разного рода, несоответствия между накопленным материалом и интерпретирующей его моделью вызревали подспудно, проявляясь, в частности, в потере интереса учёных к проблемам метода. Причём неудовлетворённости эти переносятся и на мировидение, и на способы оперирования, поиска и интерпретации информации.

Это состояние общественного сознания в системе мировой цивилизации получило название «постмодернизм». В нем можно усмотреть ощущаемое и частично осознанное завершение большой исторической эпохи, знаменовавшейся безраздельным господством рациональности, и наступление полосы неопределённости образа и проекта будущего.

«Кризис науки» выражается в её деидеологизации и находит своё проявление, в частности, через последовательное поощрение прагматизации, практического выхода, «рентабельности» и «доходности» и т.п. со стороны тех, кто занимается формулированием, организацией и финансированием научной деятельности. На деле же это означает потерю стратегической перспективы для общества, переходящего на такие принципы.

Всё видимое, всё отражённое, как и всё усвоенное отражение (как способ и как оборачиваемый в процессе жизни объём знаний, информации и приёмов видения) суть мифы, их система, их конгломерат, который «наука» поколениями стремится упорядочить, расширить, распространить на области вновь выявляемых манифестаций Бытия. Равно как и мифом является идея восхождения Знания, его приращения, его совершенствования, его устремлённости к оптимизации, адекватности отражения реальности, его прагматизации, приложимости к улучшению условий жизни людей, комфортности их жизневоспроизводства.

Это мифы - не в значении «некритично воспринимаемых построений», оформленных в текстах и аллегориях, не как постулаты, догмы и т.п. Мифы -это редуцированная реальность, блоки суждений о мире, о конкретных его проявлениях, воспринимаемые как не требующие постоянной проверки и доказательства (по действующим правилам), ибо они проверены опытом поколений и объясняют Мир в достаточной мере, чтобы в нём можно было жить и всему обществу, и отдельному его представителю.

Если же в цепи этих рассуждений вернуться к староиндийской притче о слоне, то требуется обратить внимание на то, что каждый «старец» ощущал данную ему в восприятии часть реальности вполне адекватно, каждый из них субъективно был прав. Просто его познающее пространство в силу заданности условий было крайне ограничено и не выходило за рамки тактильных возможностей каждого отдельного «старца» как единственного источника эмпирического познания и как методологического постулата реконструкции целого по фрагменту. «Старцы» вообще не должны были прикасаться к «слону», а делать умозаключения на основе самой номинации познаваемого «объекта». И то данный эксперимент не был бы «чистым», т.к. само слово «слон» имеет звуковую форму, а следовательно, - чувственно данное выражение, воплощение, передачу. Информационный вакуум «старцев» притчи должен стать абсолютной информационной пустотой, чтобы соответствовать задачам внечувственного познания. Но при таких условиях не было бы и притчи, а вся ситуация выступала бы как абсурд, нонсенс, некий «кунштюк», «конструкт», пустая величина - Ничто. И в этом жизненность притчи, опора на реальность, ибо задача притчи - создавать литературно оформленные, жизненно данные и распознаваемые аналогии, призванные служить дидактическим целям.

Истоки сомнений

Сорокалетний опыт практического и теоретического взаимодействия с весьма отличной от повседневного бытия соотечественников, да и европей-

Общество

Terra Humana

цев, культурой западноафриканского народа бамбара привёл меня как автора ещё на начальных этапах профессиональных занятий к глубокой неудовлетворённости инструментарием поиска и интерпретаций. Речь идет о неадекватности конкретных концепций обществоведения уже на начальной стадии исследования. Погружение в исследовательский процесс привело к сомнениям существенно более общего характера. Возникли поводы для предположений о неадекватности признаваемой за истинно научную европейской картины мира, о правильности принципов и прикладных приёмов теории познания.

С этой же точки зрения, нет и не может быть абсолютно неверных, ложных суждений о мире, о любом его проявлении. В частности, потому что всё происходящее, всё произносимое, видимое, слышимое, интерпретируемое, чувствуемое даже как факт отражения есть факт реальности, возможно, не менее достоверный, не менее истинный - причем, не как факт отражения, а как факт перцептируемой реальности. Кроме того, как минимум, люди не в состоянии придумать (отразить, сконструировать) нечто, с чем они не соприкасались до этого, о чём нет никакого представления или аналога для идентификации. «Конструкт» всегда должен быть создан, явлен из известных блоков. Только их комбинация может быть ранее неизвестной.

Мой личный опыт взаимодействия с альтернативными картинами мира на примере культуры бамбара и, прежде всего, охотничьей субкультуры, восходящей к целостному мироотражению, мировосприятию через императив включённости людей в мир Природы, и был опытом соприкосновения с инореальностью, с иной, отражённой эманацией Мира.

Этот поворот темы заставляет поднять вопрос об ограниченности возможностей вербализованных форм отражения Мира адекватно передавать его сложность, всесвязность, целостность. Я хотел привлечь особое внимание именно к этому обстоятельству как ключевому и для критической, и для конструктивной сторон этих рассуждений.

Язык как средство, как инструмент кодирования, хранения и передачи информации диктует свои правила, которые отчасти определяются традицией силлогизмов, отождествляемой с традицией самой науки и миропознания в целом. Отчасти же это импринтинг норм самого языка, его конструктивных и организационных императивов, вполне свободных от «природных конструктов реальности», но строящихся по моделям субъектно-объектных отношений, по связям в цепях «субъект - предикат». Не говоря уже о том, что базой языковой реальности, по сути, выступает воспроизводимый или подразумевающийся звуковой ряд, образующий текстовую реальность и текстовую определённость в действительном, латентном и вероятном звуковом воплощении. По крайней мере, с развитием языковых форм общения и передачи информации этот звуковой ряд - как информационный поток, как сообщение, в его явной или возможной вербально выраженной эманации - вытеснил либо полностью, либо на периферию информационных обменов иные формы сообщений. В частности, стали существенно менее актуальными ранее

весьма активные и исторически предшествовавшие генезису языковой формы коммуникации способы информационного взаимодействия (зрительно образные, образно-звуковые, образно-обонятельные, образноосязательные и т.п.).

Эта «познающая» коллизия, конфликт интерпретаций, конфликт «конструктов» познания показательны ещё одним весьма важным обстоятельством. По условиям индийской притчи, вербализация познающего действия проявляется лишь как вспомогательная сфера, и система ментального процесса (как способ «описать» созданный, построенный образ «слона») - цель и результат познания. Ведь само слово «слон» (и стоящий за ним образ) оказывается «пустым символом», который предстояло наполнить содержанием «познающим субъектам» - «старцам». Действия и выводы каждого отдельного «старца» можно признать вполне закономерными, именно в правилах вербализованных построений. Абсурд понятен для нас, но не дан в осознании и в ощущении «старцам».

Вопрос о вербализации образов упирается не только в проблему отражения действительности на уровне сознания, но и в проблему соотношения, конструктов сознания, конструктов науки и самой действительности. В какой-то мере уместно говорить о принципиальном соотношении и со-относимости «имманентного» и «трансцендентного». Особенно если принять во внимание, что и то, и другое - конструкты сознания, культуры, инструменты познающей деятельности. В связи с этим приведу цитату из книги основоположника социального и культурного структурализма как метода и как способа мироощущения К. Леви-Стросса: «Можно было бы получить нечто вроде периодической таблицы лингвистических структур подобно таблице элементов, которой современная химия обязана Менделееву. Тогда нам осталось бы только разместить уже исследованные языки в таблице, установить их место и соотношения с другими языками, непосредственное исследование которых ещё недостаточно для того, чтобы познать их теоретически, и даже найти место для языков, исчезнувших, будущих и просто предполагаемых»1.

В этом высказывании заключено уже многое для побуждения к поиску альтернативы хотя бы из-за механистичности подразумеваемого подхода, из-за «святой» убеждённости автора в необходимости для гуманитарии ориентироваться на методы «точных» наук и т.п. Однако если посмотреть, в какой преемственности рассуждений самого К. Леви-Стросса выступает это высказывание, то поводов для согласия становится меньше. Несколькими строками ранее он пишет, что «если в рамках какого-либо языка установить правила, определяющие сочетаемость согласных и гласных, то машина могла бы составить перечень комбинаций фонем, образующих имеющиеся в словаре слова из п слогов, а также перечень различных других комбинаций, совместимых с предварительно ею определённой структурой языка..., [т.е., по сути] исчерпывающую по своей полноте таблицу фонологических структур»2. Из этого следует весьма важный и актуальный для гуманитарии вывод: «Из всех общественных явлений, видимо,

Общество

Terra Humana

только язык может подвергаться истинно научному исследованию, объясняющему способ его формирования и предусматривающему некоторые направления его развития. Эти результаты были достигнуты благодаря фонологии, которой в известной мере удалось выявить объективные реальности, выйдя за пределы сознательных исторических манифестаций языка, всегда остающихся поверхностными. В отличие от них реальность, изучаемая в фонологии, представляет собой системы отношений, являющиеся продуктом бессознательной умственной деятельности. Отсюда возникает проблема: применим ли этот же метод к другим типам социальных явлений? И если это так, то приведёт ли такой метод к сходным результатам?»3 К. Леви-Стросс на момент написания этих строк в 1958 году был полон энтузиазма и убеждённости, что - да.

Но вот прошло пятьдесят лет, и ныне очевидно, что структуры отнюдь не трансцендентны и вневременны, особенно когда речь идёт о явлениях социальных, о явлениях культуры. Мне как этнографу/этнологу-полевику это более чем очевидно. Без историчности подходов к изучаемой общественной, человеческой действительности, да и к сообщениям и исследованиям научных предшественников невозможно ни понять принципы динамики бытия, ни основы эволюции взглядов на него, будь то в обыденной, или научной форме. Без этого мы никогда не выйдем за жёсткие рамки кантианства, не преодолеем мистицизма метафизического мировосприятия - важного, но исключительного способа и одной из унаследованных форм познания бытия.

Откуда взялся, к примеру, «текст» космогонического мифа бамбара? Непосредственно из «первоисточника»! Привожу этот «текст» в изложении, весьма близком источнику4: «Мир произошёл из первоначальной пустоты “гла”. Пустота исторгла звук - собственный голос, в результате чего возник её двойник. От их соединения появилось влажное вещество “зо сумале” -“холодная ржавчина”, образовавшая твёрдые и блестящие тела. В дальнейшем в результате взаимодействия всё той же пары “гла” произошёл взрыв, который выбросил твёрдое мощное вещество, оседающее в состоянии вибрирования. Вибрация породила знаки (символы), которые соединились с ещё неоформленными предметами для их обозначения. Затем от “гла” отделилось человеческое сознание и направилось к вещам, чтобы познать их, наделить именами и пробудить в этих вещах осознание самих себя. В процессе этого выявился активный дух Йо и двадцать два основных элемента. Двадцать два витка этих элементов расшевелили Йо и породили звуки, свет, все существа, действия и чувства».

Есть над чем задуматься! Особенно, если ни литературные источники, возникшие вне школы М. Гриоля, ни собственный опыт прямого и косвенного взаимодействия с носителями эзотерического знания не давали и намёка на существование подобной стройной и разветвлённой модели.

Ж. Дитерлен, автор монографии о религии бамбара в 1996 году ответила мне коротко: «...вы располагаете лишь поверхностным знанием. У меня же были прекрасные информаторы». Ответ меня не слишком убедил. Тем

более, что, как и предполагалось заранее, почтенная дама всю жизнь проработала с переводчиками.

Я отмечаю подобную специфику работы западных коллег в «поле», чтобы через это обстоятельство подчеркнуть сервильный, возможный вторичный характер информации, поступающей из традиционной среды в оборот науки и массового общественного сознания современных обществ, как удовлетворяющей потребительский спрос этой общественной системы и заведомо искажающей реалии своего происхождения. Это своего рода «товар», востребованный, произведённый и получивший своего потребителя. Однако, если вспомнить К. Леви-Стросса, то настоящая реальность для него весьма далека от эмпирически устанавливаемой, но зато теоретически выведенная структура реальности и есть «истинный» её закон. Так, успех фонологии он видит в том, что реальность, изучаемая ею, «представляет собой системы отношений, являющиеся продуктом бессознательной умственной деятельности»5. Но, где гарантия, что они истинно «природ-ны», безусловно «объективны», надкультурны и всечеловечны?!

Не отрицая значение языковых реалий для жизни людей, для передачи и хранения информации, для кодировки самой картины действительности через последовательное описание, моделирование её всё теми же языковыми средствами, считаю нужным обратить внимание на то, что структуры языков и структуры действительности - нетождественны. Как и нет тождества языка и мышления, культуры и языка и т.п.

Разрабатывая «этнософское» направление как стык этнографии/этнологии и философии как общей теории бытия, отражения и познания, я попытался сформулировать своё рабочее определение «языка». Оно позволяет следовать в гуманитарии разными путями, а не только неукоснительно придерживаться мнения К. Леви-Стросса, фонологов, семиотиков и сторонников других сопряжённых направлений науки, исходящих из идеи о безусловном примате языка. При этом под «языком» ими почти исключительно подразумевается вербализованная - озвученная и графически выраженная - передача информации, умозаключения.

Итак: «Язык - форма и способ передачи информации в вербальном и образном выражении. Он имеет внутреннюю структуру, предполагающую «разворачивание» информации во времени через «нанизывание» элементов информации в цепочке в соответствии с некоторым логическим императивом, свойственным для данного конкретного языка, как, впрочем, и для всех возможных языков в вариативном многообразии их внутренней организации. В основе обоих главных вариантов реализации языка содержится их глубокая внутренняя связь и взаимообусловленность. Так, в основе вербальных форм лежат образно детерминированные символы. Т.е. главная информационная нагрузка лежит на “словах”, выступающих символами, фонетически или графически оформленными знаками, сигналами, указывающими на соответствующие элементы действительности. Их взаимная увязка есть продукт истории, факт данной культуры и данного языка в их соответствующих формах. В то же время образно данные язы-

Общество

Terra Humana

ковые конструкты, на практике выступающие в виде цепочек или иных комбинаций, конфигураций и последовательностей символов, могут быть вербализованы, т.е. допускают или даже предполагают интерпретацию в качестве текста - со своей последовательностью “разворачивания”, с особой логикой ассоциации и связи компонентов, со своими задачами всего данного “высказывания» или данной “развёртки символов”»6.

Уместно обратить внимание на неудовлетворительность атомистического мировидения, свойственного культурной традиции в рамках Цивилизации со времён натурфилософских рассуждений философов Античности. Стремление узреть, выявить основные «кирпичики» построения мира, любого феномена, любой эманации его бытия дало очень стройную и строгую во внутренней согласованности систему знания, да и всей культуры в целом, как раз и именуемую цивилизацией. Но именно эта строгость и жёсткость, безусловно, затребованные практикой и прагматикой жизни общества, и вызывают в условиях постмодернистского междупутья серьёзные сомнения.

Говоря об утвердившейся в научной традиции идее жёсткой императивной детерминированности связей компонентов единого мира, об их соответствии логическим конструктам, лучше и нагляднее всего отслеживаемым, в частности, в языках, прежде всего, в их грамматической ипостаси, а также - в математике, в логике и т.п. (в их комбинациях), нельзя обойти молчанием т.н. «сокровенное знание». Современная наука последовательно отмежёвывается от эзотерики, осознанно или неосознанно игнорируя при этом и собственную историю, и практически применяемые приёмы и подходы к познанию мира. Стоит ли напоминать, что и Ньютон, и Бэкон, и Декарт теснейшим образом сопряжены с тем, что ассоциируется с Каббалой. А, соответственно, всё, что выступает основой сегодняшнего «позитивного знания» о мире, опирается на иную систему знания, квинтэссенцией которого во многом выступает «древо сефирот», так образно воплощённое в романе У. Эко «Маятник Фуко». Трансцендентность фонем, их взаимодействий, их «запретов» и «разрешений» оказывается постулируемым «истинным» знанием. Это вне опыта, это «над опытом»!

Важно подчеркнуть, что вследствие преемственности исторически сложившихся форм культуры, многие привычные для нас категории познания, видения мира в его физическом/природном проявлении, в его культурой определённых формах, зачастую суть не более, чем перенос на физический мир и на общество специфических норм организации языка, как то: детерминистские или причинно-следственные конструкции, категории «времени» и «места/пространства». То же относится и к пресловутым «бинарным оппозициям», рассматриваемым как императивно заданные самой природой в рамках структуралистского и семиотического дискурса, а, по сути, выражающим лишь «техническую» сторону языкового конструкта, как приём структурирования и организации лексики.

Набор привычных, но ставших сомнительными параметров рассмотрения действительного мира, оказывается весьма и весьма объёмным. Та-

кие категории, как «время» и «пространство», «космос» и «хаос», «предикативность» и «детерминация», «субъектно-объектные взаимодействия», «элементарные частицы», «материя» и «дух» оказываются весьма уязвимыми для любых по-новому заданных построений картин действительного мира. Ещё более сомнительными представляются привычные поиски «первоэлементов», «простейших частиц» построения мира. Это конструкты ума, пусть и выступающие результатом осмысления некоторого значительного по времени и объёму опыта. Как не меньшую условность следует воспринимать и привычные, и в какой-то степени фундаментальные для обыденности и повседневности представления о «начале» и «конце» феноменов, процессов, да и всего мира в целом.

Чтобы попытаться выбраться из тупика не согласующихся ценностных ориентиров, можно предпринять попытку задаться вопросом об «истинной реальности» как главном объекте познания и среде бытия всего сущего.

Эмпирическая база поиска определённости

Следует принять во внимание, что специфика человеческого мировосприятия предполагает и «отсчёт» ситуации от известного, прежде всего от себя, от своего времени, состояния культуры в качестве осознанного или неосознанного эталона познания. Кроме того, люди воспринимают и отражают мир по преимуществу через его фокусировку, через задание органами чувств и сознанием «центра» восприятия. Здесь концентрация информации о познаваемом явлении - максимальная. Да и само явление видится как наиболее «насыщенное».

Это своего рода уплотнение тумана, некоторая более или менее отчётливая сфера с разряжающейся периферией. Однако перемещение угла восприятия (зрения, слуха и др.) ведёт и к перемещению рассматриваемой «сферы», к смещению зон концентрации и разряжённости. И это заставляет задуматься: а не является ли сфера восприятия феномена лишь познавательным отражением, образом действительного, но не самим действительным образом феномена, да и мира, в целом? К тому же человеческое восприятие (по крайней мере, при нынешней конфигурации соотношения чувств и мышления, при действующей парадигме основных каналов чувственного восприятия мира) характеризуется наличием «рамок» перцепции и осмысления мира, формирующим «коридор» этого восприятия.

Но мир не укладывается в «рамку», которая была и остаётся только выборкой, только фрагментом действительности. К тому же и в «рамке», отражающей угол зрения, восприятия, имеется тот же феномен уплотнения и относительная чёткость образа в центре, и разрежение, размывание, за-мутнение этого образа у границ «рамки». «Рамка видения» - это культурная традиция. Она может быть шире или уже. Это зависит от уровня информированности, обученности, от познающего инструментария и умения обращаться с ним, от этапа исторической эволюции культуры и общества. Но «рамка» остаётся, в любом случае, как единая модель структурирования действительности. Причём структурирование неотделимо от вербализа-

Общество

Terra Humana

ции, от рационализации картины видимого, от превращения «картины» в модель действительности. Европейская модель мировидения относится к наиболее структурированным. В ней чётко выделены блоки видимой традицией организации действительного мира. Степень структурирования, детализации этой модели столь велика, что познание структур отдельных блоков вызывает сомнение в вероятности познания структуры соотношения этих блоков, т.е. целостного образа действительности, её разноплановой, но внутренне согласованной модели. И всё же «рамка» или «коридор» видения выступает константой, непреложностью восприятия, перцепции мира. Является ли она следствием соматической организации тела, в частности, головы с её основными органами восприятия информации (уши, глаза, нос), имеющими ограниченный, направленный сектор, или есть какие-то иные причины, определяющие векторный характер улавливания информации, сказать трудно.

Впрочем, исторически, на этапе большей близости природе, возможно, «окно видения», конфигурация образа действительности, необходимого для реагирования на среду, для принятия решений в отношении реального мира и его перемен были несколько иными, и активность или лидерство каких-то наших чувств оказались утрачены нами безвозвратно.

Во всяком случае можно утверждать, что в историческом прошлом в жизни людей, пребывающих в лоне природы, существенно большую роль, чем ныне, играла эмпатия7, чувственное восприятие действительности, моментальное, мгновенное, внерациональное отражение её и реагирование на её перемены, минуя сознание.

Необходимо постулируемая условность: исторически люди отдаляются от природы, отгораживаются от неё системой культуры, выступающей квазиприродой и вновь создаваемой средой существования. Единственным источником для умозаключений по поводу гипотетического пребывания людей в природе как главной системообразующей среде бытия выступает этнографическая реальность, наблюдения живых, действительных форм, определяемых включённостью в природу, а не включением природы в собственную систему на основе потребительских интересов. И хотя этот образ Архаики как антитезы Цивилизации нигде не встречается в завершённом, целостном виде, он выступает вполне достаточным основанием для многих теоретических построений, в том числе и для поиска определения данной нам действительности - мира, в котором мы существуем. Во всяком случае вопреки любой «трансцендентности» этнографический материал позволяет, как хочется надеяться, преодолеть, при условии корректности его сбора и интерпретации вне основополагающих клише европоцентризма и ставшего «естественным» эгоцентризма исследователей, многие проявления механистичности, линейности и атомарности познающего видения.

Важной предпосылкой концептуального прорыва в преодолении европоцентризма во всех его составляющих явилась новая волна идей, возникших во второй половине ХХ в. Вполне уместно упомянуть взгляды Э. Фромма, выдающегося немецкого мыслителя, психолога и философа, и

привести следующие его слова, характеризующие соответствующий этап цивилизации: «С началом промышленного прогресса, замены энергии животного и человеческой механической, а затем ядерной энергией до замены человеческого разума электронной машиной мы почувствовали, что находимся на пути к неограниченному производству и, следовательно, к неограниченному потреблению; что техника сделала нас всемогущими, а наука - всезнающими. Мы были на пути к тому, чтобы стать богами, высшими существами, способными создать второй мир, используя мир природы лишь в качестве строительного материала для своего нового творения... [Но] эти Большие Надежды не оправдались. Ибо индустриальный век действительно не сумел выполнить свои Великие Обещания.»8. В последние два-три десятилетия существенные коррективы в прежние представления о действительности, о способах её познания начинают происходить и в науках этнографического профиля9. А это дает повод признать, что высказываемые мною сомнения и устремленность к новым формам видения, в достаточной степени отражают целую тенденцию в рамках эволюции цивилизации.

Л.С. Сенгор в своей концепции «негритюда»10 весьма тонко и верно уловил специфику архаического мироощущения, его принципиальное отличие от восприятия мира людьми Цивилизации. Ошибка его, пожалуй, заключалась только в том, что к расовому типу, к географии, само по себе, это явление не имеет сущностного отношения. Оно только в силу исторических обстоятельств коррелирует с ним.

Общим же фоном для серьёзных сдвигов в мировидении выступал нарастающий в конце ХХ века протест против «индустриального общества». Прежде всего, требовалось определить макросистему бытия, место людей в ней, принципы её организации. В этом смысле привычные «природа», «материя», «материальный мир», «космос», «Вселенная» не очень подходили для номинации того, что ещё на начальных этапах социо- и культурогене-за воспринималось людьми как некая целостность, интегральной частью которой они являлись, поскольку вряд ли относятся к начальным этапам формирования понятийных систем. Причём верным определением первичной и сохраняющейся, как минимум, в субстрате сознания макроцелостности бытия, как мне представляется, должно было выступать то, что со специализацией культуры превратилось в нечто относительно аморфное, неконкретное, да и изначально, скорее всего, не выступало как категория из-за отсутствия на начальных этапах социо- и культурогенеза выраженных форм категориального мышления. Подвергнув сравнительному рассмотрению словарный состав известных мне языков, разных по характеру и по уровню эволюции культур и народов, я остановился на слове «всё» как выражающем всеохватность, всеобъёмность, всецелостность «всего и вся» без какого-либо мыслимого и немыслимого исключения. При этом, я отдаю себе отчёт в некотором допускаемом мною произволе, придавая этому слову роль краеугольного камня понятийной системы, которая, возможно, исторически не была ему свойственна. Пусть это конструкт, гипотеза. В конце концов, существовало холистическое направление философии, в

Общество

Terra Humana

котором (как, впрочем, и в любом другом движении мысли) имелась своя очевидная оправданность, своя (пусть частная) рациональность. Для меня это допущение тем более произвольно, что в культурах западносуданской зоны Африки, которыми я занимаюсь (в том числе и практикой включённого наблюдения), категориальность мышления вообще не свойственна, а (соответственно, и «краеугольного камня системы» быть в принципе не может). Но мне задача видится в том, чтобы «перекинуть мост», найти преемственность Архаики и Цивилизации, некие константы видения, которые (пусть, и в переосмысленном виде, с изменённым содержанием) продолжают существовать. И это не только след прошлого, константа человеческого бытия, человеческого отражения жизни. И именно с учётом этих обстоятельств я обращаюсь к универсальному понятию «всё», но не как к конкретной исчерпываемой совокупности однородных предметов и явлений (например, «все листья на этом дереве»), но как к тотальному универсуму - ‘Всё’.

Соответственно, ‘Всё’ - фундаментальное базовое имплицитное понятие, основа действенной парадигмы видения мира, обозначение целостности бытия на макроуровне (всеохватности). Оно подразумевает отсутствие включённости более высокого иерархического и таксономического уровня. Это полное и исчерпывающее воплощение возможных явлений и проявлений действительности - в их истинных и мнимых формах. Вне ‘Всего’ нет ничего, и мнимое ‘ничего’ есть реальная часть ‘Всего’ - как его мыслимый, но не существующий антипод, конструкт ума, самим умом по факту разумения приобщаемый к тому, что содержит ‘Всё’. При определённых оговорках ‘Всё’ может отождествляться с понятиями ‘Бог’ или ‘Природа’.

Имманентными свойствами постулируемого ‘Всё’ выступают всецелос-тность, всеединство, всесвязность. При этом «всецелостность» выступает постулируемым фундаментальным свойством бытия как среды, пространства, контекста самого Бытия как всего, что и составляет данный и не данный всему сущему в отражении, ощущении, познании и предположении мир. Это свойство выражает непреложность восприятия феноменов любого таксономического уровня - продуктов отражающей и познающей деятельности как непременных и органичных частей ‘Всего’. И - что вне этой целостности ‘Всего’ выделяемые компоненты-феномены суть абсурд, неправомерно редуцируемая действительность, какими бы условиями и условностями ни была оговорена подобная практика познания и жизнедеятельности. В свою очередь, «всеединство» - постулируемое фундаментальное свойство Бытия, до некоторой степени производное от фундаментального свойства всецелостности. Особенностью этого свойства выступает императивный принцип тотальной согласованности всей совокупности произвольно и непроизвольно выделяемых компонентов Бытия в его все-целостности. А «всесвязность», также выступающая как постулируемое фундаментальное свойство Бытия, является производным от фундаментального свойства всецелостности. Она тесно связана со свойством всеединства как указание на структурно-функциональную форму реализации всеединства, как проявление всецелостности ‘Всего’ во ‘Всё’. Это понятие

отражает то непреложное обстоятельство, что в бытии ‘Всего’ мыслимые, чувствуемые, надчувствуемые и никак не данные в прямом отражении компоненты ‘Всего’ суть частные проявления того, что определяется как ‘Всё’. И все эти компоненты отделяются лишь в познающем действии, в то время как в бытийном плане, т.е. в действительности бытия, они находятся в непреложной связи, отношении со всеми и вся, друг с другом.

В практическом познании и отражении, а также в практике бытия, в практике жизни подавляющее большинство этих всевозможных связей и отношений редуцируется до минимума. Таковой обусловлен традициями и практикой самой жизни людей, животных, растений и т.д. Однако свойство всесвязности, осознанное и нет, тем значительнее, чем ближе в отражении и в практике компонент ‘Всего’ к своей первичной природе. В случае людей, соответственно, - к ранним этапам социо- и культурогенеза. А в том же, что проявляется на уровне особи - к социализации и аккультурации. У людей природой данным свойством и механизмом удержания целостного восприятия ‘Бытия’, действительности выступает эмпатия, идентифицируемая в сознании людей как «чутьё», «интуиция»11.

Однако и вводимое базовое понятие «всё», и прилагаемые к нему номинации или определения свойств задают лишь самую общую канву рассуждений о методе. Впрочем, даже на этом этапе можно ставить вопрос, что подразумевается под уже введёнными понятиями - онтологический, феноменологический или гносеологический аспекты? И ответить на этот столь очевидный для философов вопрос окажется совсем непросто, так как то, что непременно и очевидно для философов, для поставленных задач может не иметь никакого значения. А именно, - это и то, и другое, и третье одновременно. И хотя для профессиональных философов это не более чем дилетантизм (и может быть даже дилетантизм воинствующий, вопиющий и чудовищный) тем не менее, если понимать условность рассмотрения мира по аспектам, то классические направления философии, в конце концов, говорят об одной и той же общей и целостной, по сути своей, реальности. Именно так для меня, этнографа-полевика, выглядит «доказательная аргументация» типа «да, это так!» Точно так же, как мы воспринимаем как нелепицу или даже вызов в ответ на вопрос «почему?» звучащее «потому!» И тем не менее, «да, это так!» - это вполне нормальный и убедительный ответ старших на вопросы младших в привычных межпо-коленных диалогах в африканской деревне. «Да, это так!» выступает обобщающей констатацией эмпирически установленной взаимосвязи явлений. Понятно, что для философов это не аргумент. Но что поделаешь, если это так! Я ведь и сам во время первой же поездки в Африку в 1973 году воспринял как абсурд или как розыгрыш, эпатаж утверждение моего собеседника, что африканцы не ставят вопросы «отчего?», «зачем?» и «почему?»12. Но зато потом, в ходе десятков и сотен разговоров со стариками и молодёжью, убедился, что это более, чем похоже на правду.

Теперь важно определиться в отношении того, что в традициях науки принято называть «объектом». Обязательна поправка на то, что и предпо-

Общество

Terra Humana

лагаемый императивно «субъект» является интегральной частью «объекта» и противопоставлять себя «объекту» может исключительно умозрительно, в исторически адекватных условиях. Таковыми практически исключительно выступает цивилизационное состояние общества и культуры, либо подступы к нему, т.е. приближенное или состоявшееся отчуждение человечества, данного общества от естественной среды протекания жизненного процесса. Только тогда и возникает понятие «природа» как оппозиция уже ставшим специфически выделенным и осознанным явлениям и понятиям «культура» или «общество», т.е. человеческой реальности как противопоставленной реальности внечеловеческой. Уместно обратить внимание на хорошо известную, но часто упускаемую из вида концептуальную и генетическую связь слова «культура» с земледелием как основой цивилизации, а слова «общество» - с объединением, ассоциацией, совокупностью людей.

Однако важно, что окружающий и собственно человеческий мир, составляющие реальность протекания жизни и постулируемую целостность Бытия, с историческим временем конкретизируются по отношению к более или менее аморфному «Всё» с имплицитно и имманентно присущими ему свойствами всеединства, всесвязности и всецелостности. Более того, до становления индустриального общества эти свойства невербализуемо подразумеваются или ощущаются. Им может даваться иная по кодировке, по понятийным символам интерпретация. Например, весь этот комплекс представлений может совпадать или «покрываться» понятием «Бог» - во всех данных и неданных в ощущениях и осмыслении его проявлениях. Но отчуждение людей от единого и целостного мира, постепенное формирование антропоцентричных картин Бытия в их социоцентричных, а по мере индивидуализации сознания и эгоцентричных вариантах, приводит и к изменению способов и процедур видения мира.

Пользуясь близкой по духу философской терминологией, можно сказать, что с отчуждением людей от начального целостного мира происходит «субъективация» его, а затем и «объективация» этого былого единства Бытия. Осмысляемое и всё более вербализуемое отражение мира и чувственно, и рационально отделяется от самого мира, самого Бытия, от первичного «Всего». Причём примеры сегодняшнего образа бытия людей в условиях «информационной» фазы индустриального общества говорят о виртуализации Бытия. Отражённые формы превращаются во вторичные феномены Бытия, в конструкты, в концептуальные артефакты, в квазиреальности, зачастую искусственно управляемые и манипулируемые. Порой они оказываются более реальными в своём воздействии на реальность, в частности, человеческого бытия, чем императивно необходимые для поддержания жизни общества и особей в нём элементы культуры. Но парадигма познания, парадигма идентификации реальности, действительного мира и бытия в нём, кажется, навсегда оказалась распятой в координатах «субъективного» и «объективного». Это выглядит примерно так же, как соотношение «имманентного» и «трансцендентного». Ибо «имманентное» оказывается «субъективным», а «трансцендентное» - «объективным».

Если выйти за рамки мифологизированных определений и терминов, то фигурирующая в нашей системе понятий и ценностной заданности категория «объективная реальность» есть не более, чем постулат. Предполагается, что это то, что существует как имманентное свойство «объекта», каковым выступает познаваемая действительность и которое находится вне зависимости от наблюдателя - познающего «субъекта». Этот субъект может быть и отдельно взятым человеком, особью. Но он же является и коллективным - обществом, всем человечеством или группой с единой системой представлений и ценностей. Считается также, что познающий субъект в состоянии уловить какие-то свойства объективной данности. К этому во многом и сводится задача науки: создавать образ, модель «объективной реальности». Сама наука утверждает, что приближается, в соответствии с принятыми в ней процедурами, к пониманию этой «объективной реальности». Таковой и выступает данный нам мир. Это инвариант совокупности профессиональных, но субъективно отражённых картин объективного.

Можно сказать, что «объективной реальностью» выступают единовременно и данность мира (включая её внечеловеческую и человеческую составляющие), и некий «договорный», условный образ этой данности, продукт научного познания. Можно даже заключить, что «объективная реальность» близка по своему соответствию тому, что совпадало бы содержанию выражения «надчеловеческая реальность», если бы вдруг понадобилось определить одним словосочетанием единство внечеловеческой и человеческой составляющих Бытия. Но присутствие в этом обороте понятия «человек» опять возвращает к антропоцентричным моделям мира. А это порок, требующий если не изживания, то, по крайней мере, коррекции. «Мир», «Вселенная», «реальность», «Бытие», возможно и были бы хороши для требуемого определения. Но будучи сами либо (хоть косвенно, хоть в силу инерции видения) геоцентричны или антропоцентричны, либо слишком расплывчаты, либо, имея относительно узко понимаемые смыслы в частных сферах знания, эти понятия не слишком удовлетворяют задаче поиска конкретизации «объективной реальности». Но при этом они вовсе не далеки от требуемого уточнения. В этом смысле, предложенное чуть ранее «Всё» было бы ближе искомому. Вопрос только, как включить это «Всё» в парадигму поиска и знания.

Так получается, что реальность может выступать «объективной» только в рамках одной парадигмы видения, одной культурной, одной цивилизационной заданности. Но тогда чем она отличается от «субъективной», если принять во внимание, что «субъект» - это не обязательно индивид, но и, чаще всего, - коллектив, сообщество, общество, культура? Отдельный человек усваивает нормы данного сообщества, в том числе и в способах восприятия мира. Это происходит в процессе социализации, взросления, включения в общественную систему. Это продукт обучения и научения, продукт подражательной интегрирующей парадигмы поведения, как на доцивилизационном, так и на цивилизационном этапах истории.

Общество

Terra Humana

15B

И, если «объективная реальность» оказывается культурно детерминированной, то и сам термин лишается своего генерализующего характера. Ибо это оказывается «субъективная объективность», нонсенс!

Если понятие «объективная реальность» в силу культурной заданности традиций познания оказывается слишком узким, подразумевает неприемлемо много оговорок, дабы охватить неисчерпаемое многообразие мира, его безграничность и в то же время всеохватность, способность включить в себя мыслимые и немыслимые эманации Бытия, то возникает мотивация для выработки более адекватного понятия. Таковым могла бы выступить «истинная реальность».

Под «истинной реальностью» можно понимать то, каковым является мир, в одном из проявлений которого мы существуем. Это то самое «Всё» со всеми единомоментными проявлениями и предположениями, вероятностями и невозможностями манифестаций мыслимого и немыслимого, данного и неданного в восприятии и отражении, в единстве чувственного и логического. Это сразу и отражённое, и воображённое, материальное и идеальное, имманентное и трансцендентное, абсурдное и закономерное, хаотическое и гармоническое, динамическое и метафизическое, т.е. «быва-емое» и «небываемое». Это одновременно - как подтверждаемое опытом, так и лежащее за рамками эмпирического. Это доказуемое и недоказуемое, случайное и повторяющееся, и т.п. Это «всё». И всё, что мы в состоянии приписать ему, а равно - и не способны вообразить себе даже близкое по возможностям проявления его, это и есть «всё». Это и есть «истинная реальность». И, поскольку нам было бы неуютно, дискомфортно в такой действительности из-за отсутствия каких-либо ориентиров для организации бытия, мы конструируем «объективную реальность». В противном случае, мы вынуждены были бы действовать, т.е. своими помыслами и поступками обеспечивать жизненный процесс в условиях, несколько напоминающих базовую для этого текста притчу о слоне. Либо слепота, глухота, амнезия, либо внешние условия, блокирующие основные каналы чувственного восприятия действительности. Например, полная темнота или, наоборот, ровный без отчётливого источника свет, отсутствие звуков и отсутствие каких-либо ориентиров - пустыня.

Приняв это понятие «истинной реальности» и соотнеся с ним «объективную реальность» как частный случай, как коридор человеческого бытия, определив вложенность «объективной реальности» в «реальность истинную», мы не отказываемся от «объективной реальности» и всего сопряжённого с ней знания и опыта. Мы попросту расширяем возможности непредсказуемости, мы расширяем коридор «возможного», готовность столкнуться с немыслимым. А, соответственно, и признаём инокультурные «рациональности» как правомерные отражения «истинной реальности».

Можно специально оговорить, что императив «объективной реальности», её примат во всех рассуждениях в системе нашей культуры есть выражение непреложности нескольких имманентных для неё постулатов, среди которых - монистический взгляд на мир и на процессы в нём как на

единонаправленные, безальтернативные, поступательные, восходящие, по крайней мере, применительно к эволюции общественных систем. Другой важный постулат, теснейшим образом связанный с первым, это органическая целостность мира, в частности, проявляющаяся в его единой «кодовой определённости», под которой следует понимать единство или всеобщность элементной базы его «построения» (к этому следует отнести и идею «материальности» мира, и таблицу системы элементов, и генетический код, и волновую теорию, и попытки создать единую теорию поля, и т.п.), равно как единство законов и принципов организации этого мира во всех его проявлениях. И, наконец, основой видения мира во всех его эманациях, появлениях, бытии выступает убеждённость в познаваемости этого мира. Без такого убеждения возможности науки были бы предельно ограничены, да и была бы она вообще возможна?

Вернемся к основной канве, каковую я всё же вижу в единстве феноменологического, онтологического и гносеологического аспектов отражения действительного, т.е. целостного восприятия мира через императив сверхкатегории «Всё». По сути, можно утверждать, что это «Всё» и есть категориально сопоставимая величина с представлением об «истинной реальности». Она равно неконкретна, но и равно повсеместно присуща.

Можно предложить следу-Исти нноя ющие схемы, образно пред-

ставляющие уже затронутые сюжеты о соотношении «реальностей». При этом уместно уточнить, что речь идёт, во всех случаях, кроме «реальности истинной», о «реальностях» отражённых.

Итак, даже привычная для нашей системы культуры «объективная реальность» есть величина постулируемая. В какой-то мере она выступает в рамках одной и той же культуры как некий «инвариант», некоторая договорная, усреднённая величина, как образ и как конструкт, построенный на осмыслении огромного количества совпадений опыта отдельных представителей данного общества, данной культуры. Что, впрочем, и не удивительно. Ведь на этапе научения, социализации и аккультурации входящих в систему общественной жизни новых членов, рождённых, как правило, в этой же системе, общество и передаёт им реально действующую систему отражения Бытия, соответствующие данной системе коды и правила оперирования ими. Именно такие, стоящие над индивидуальным опытом знания о мире человеческом и мире внечеловеческом и даже надчеловеческом, продукт рефлексии многих поколений, общество и передаёт будущим поколениям. И именно здесь так или иначе фигурирует представление об «объективной реальности», ибо опыт предшествовавших поколений свидетельствует о

рестльност Ь

ксяк посталат

И кок С-ре-Аа р<2С>! лиьоаи и * СЗБ-ЪеКт-с1

Общество

Terra Humana

существовании реальности, не сводимой к индивидуальному восприятию и осмыслению, что есть что-то вне нас, что живёт своей, относительно не зависимой от нас жизнью, но что, безусловно, оказывает воздействие (и чаще всего императивное) на самих людей. Такое Бытие-вне-субъекта, но отражаемое субъектом, воздействующее на него не только отражённым, но и прямым светом, флюидами, информационными волнами, и есть «объект», и есть сущая и мнимая сущей «объективная реальность». Именно она признаётся средой реализации и «субъективно» (в соответствии своей собственной культурной заданности) отражающего «субъекта», будь он - индивидом или коллективом, т.е., в конечном счёте, являясь самим этим обществом.

Попробую описать идею, отражённую в приведенной схеме. Необходимо начать с того, что всё та же система отражения, перцепция действительности опирается на единомоментные «отпечатки» её. Это принято именовать «синхронным срезом» действительности, представленным подобием плоскости, на которую и проецируется, как на экран, это моментальное воспроизведение Бытия. Как фотоснимок. К тому же, как я это уже попытался оговорить, видение действительности практически реализуется в рамках некоторого «коридора», определяемого традицией воспроизведения накопленной информации и унаследованными кодами оперирования ею. И, хотя этот «коридор» в своём синхронном сечении есть «рамка», но вследствие особенностей психологии восприятия, отражения, а не конфигурации приборов и традиций воспроизведения образов в прямоугольной системе координат и вычленения из окружающей среды, он приближается к сфере, а в сечении - к окружности. С подключением фактора движения, а соответственно нашим традициям - и времени, такой «коридор» напоминает трубу с переменным диаметром «сечения», зависящим от уровня компетентности и эвристических возможностей индивидуального или коллективного «субъекта». Что же касается привычной для нас противопоставленности «субъекта» «объекту», этот «коридор познания» оказывается вынесенным за рамки «субъекта», хотя одной из процедур познавательного процесса является и мыслимое помещение себя «субъектом» в «объект», позиционирование себя в нём. А затем полученный образ «объекта», а затем - и «субъекта» в «объекте» возвращается к «субъекту», разрывая при этом ограничения «синхронности», единомоментности восприятия.

O-v-fKiH с. и

поло Ж«-М VXV % и

Р А Ь Vi О С.-Г М

КісгЬсч *, Н с* *ср^2>о Г~л * <2.Хииое»^емс*4-^ л о с^т" ил — о БАасть О-о»3 и 9і ^ П

* С- 0&2>с? О V-4 VXV ^ .

Это возвратно-поступательное движение отражения и мысли может вызвать зрительную ассоциацию с тором. Однако следует отметить, что у него переменный «диаметр» - «окно видения». Ибо на определённом этапе процесса «кольцо» расширяется до видения не только «объекта», или до изолированного видения «субъекта» (как непреложная контролирующая саморефлексия «субъекта»), но и в связи с обязательностью, по процедуре включения «субъекта» в «объект» и их рассмотрения во взаимодействии. Равно как и познающее «позиционирование» «объекта» в «субъекте», подобно операционному столу познания. А это, особенно с учётом постоянной ротации этапов и ситуаций, позволяет ставить вопрос о фрактальной голографической природе отражения. Если попытаться выразить этот принцип в словесной форме, то можно получить высказывание:

«Всё - само в себе и себя в себя вбирает во всём»

В то же время пространственно-образное соответствие этому принципу заключено в известной математикам «односвязной поверхности» (в опред-меченном, овеществлённом виде - в «бутылке Клейна»).

Интересно отметить в связи с этим, что подобная идея так или иначе «висит в воздухе» в рамках изучения «миров» внеевропейских культур. Во всяком случае, мне довелось увидеть в конце 2007 г. вполне реальную «бутылку Клейна», размером по вертикали около 20 см, выполненную из прозрачного светлого стекла, в одной из витрин временной тематической выставки «Культуры-метисы». Выставка проходила во вновь открытом в Париже Музее набережной Бранли, изначально именовавшемся в проектных документах как Музей начального (первичного) искусства. Причём помещённый в витрину предмет был близкого к современному европейского ручного ремесленного производства и преподносился именно как аналогия. Сам же я пришёл к идее подобного рода в конце 1980-х гг. и впервые опубликовал её в 1991 г.: «Если поискать пространственные аналогии описываемой модели мироздания, то наилучшим образом подходит известная в математике «бутылка Клейна». Что это - только ли парадокс, или реальная модель диалектики, модель мира, модель Вселенной?»13. Нечто весьма похожее по архитектонике на такую конструкцию в 2003 г. я отметил на надгробии скульптору М. Певзнеру на русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа.

Это весьма важно, чтобы понять: обсуждаемая аналогия модели мира в виде «бутылки Клейна» скорее близка её математическому соответствию и лишь для наглядности обозначается «в материале». И в связи с такой моделью более чем сложно с уверенностью утверждать, что это: отражение мо-

Общество

Terra Humana

дели познания, видения или сама организация мира («истинной реальности»). Потому что в каком бы направлении, на каком бы участке отражаемого мы ни сконцентрировали бы свой взгляд, ни сфокусировали внимание, в каждой из таких точек мы получим образ «сходящегося» (фокусирующегося) пространства, в дальнейшем расходящегося, как при обратном движении в «воронке», а затем вновь сходящегося и возвращающегося в ту точку, куда помещает себя наблюдатель. И происходит это оборотом, ротацией, возвращением вновь в исходную точку и новым оборотом - с возможно меняющимся «веером» расширения и может быть даже с некоторым смещением точки фокусировки интереса в изучаемом пространстве. Получается нечто вроде многоуровневой фонтанной системы «чаш», вложенных друг в друга, из которых изливающаяся «вода» попадает в «чашу» более низкого иерархического уровня и затем каким-то неведомым образом возвращается из самой низкой в самую высокую «чашу». А по сути, наблюдатель собирает, «прогоняет» через себя информацию об «объекте», находясь сам (истинно или мнимо) в условной «точке» односвязной поверхности, открытой «по всем азимутам».

Своеобразным «фокусом» этой познающей (а, возможно, и онтологической) модели мира выступает как раз «точка», пространство соединения внешнего «горлышка» со «стенкой» «бутылки Клейна». Из внутренней логики организации модели возникает иллюзия «фокусности» в обе стороны в данной точке. Здесь проявляется «конструкционная» симметрия, «кираль-ность» - зеркальная отраженность данного участка модели. Ведь пройдя через «стенку» модели, «внешнее горлышко» становится «внутренним», но обращённым своим расширением в противоположную сторону. Если взять непременную и привычную для нас эманацию действительности как «космоса», то можно говорить об органичном переходе в этой «точке» наблюдения «макрокосма» в «микрокосм», и наоборот. Равно можно говорить и о проявляющейся в данном месте проекции «субъекта» в «объект», и - обратно. Собственно, это и есть проявление «голографичности» или, точнее, «фрактальной голографичности», подразумевающей отражённос-ти и присутствия целого в части - и части в целом.

Обсуждаемые модели, построения нужны не сами по себе: это инструменты познания, преобразования «пространства» существования людей. Они необходимы для решения задач выживания человечества, его большей готовности осознанно адаптироваться к условиям самого существования. Это не «картина», не образ для улавливания гармонии, для любования и публичного экспонирования. Это база, основа алгоритма поведения.

Истинная

Р<г<з»/»Ь иость

Такой алгоритм формулируется «сегодня» (синхронно), но ориентирован он в «завтра» (футуристически диахронно), хотя и опирается на связи и последовательности, установленные через учёт того, что было «вчера» (ретроспективно диахронно) и сохраняется «сегодня». Можно сказать, что во многом это и есть «коридор бытия», объективируемая людьми «истинная реальность», преобразованная ими в пространство существования - в «объективную реальность».

«Объективная реальность» постулируемо познаваема. К этому формулированию, моделированию, к прикладной интерпретации её и сводится деятельность науки. В отличие от «объективной реальности», «реальность истинная» не подлежит познанию, ибо проявляет себя исключительно в координатах «субъективная/объективная реальность». Т.е. познаваемо только то из области «истинной реальности», что проявляет/манифестирует себя в вариантах реальности «субъективной» или «объективной». А соответственно, то, что лежит за рамками этого «коридора» видения, знания, отражённого Бытия, не релевантно этой привычной дихотомии. Да и наоборот, то, что видится как «субъективная» или «объективная реальность», может выступать вполне искажённым отражением «реальности истинной», но при этом оставаться её частью, её специфическим для людей «отпечатком», своего рода, «колбой» для эксперимента, возможно, всё той же «бутылкой Клейна», - в единстве Бытия, перцепции, сознания и познания.

Схематично, разделяя заявленные аспекты восприятия «реальности», можно представить их соотношение в двухмерном виде, памятуя об их неизбежной «объёмности»:

И в равной степени схематичности можно всё же попытаться придать видимость «объёмности» предыдущей схеме, дабы приблизить её, пусть в форме «оговорки», к тому образу, который более соответствует духу этих рассуждений и представлений: Такая схема имеет, помимо параметра условной «объёмности», ещё одно важное

вИ<2Л_СЧН ио«

(* А-о пэс к: с* гиое)

Пост^аирчс -

мар рййли-нос-гЬ —— о, сть • истин -

и О * е е И.СХ ИНЬ1И

*С » л *тъ Рои * Ьр^ з

иостъ

С. & «Е>"ье «<. —

т-и»£и ых о-т- -

НИИ и ИСГИН-

нсм

ре счЛ*- ИО<-

ОТ ретхемиое

Общество

Terra Humana

свойство: она позволяет отразить принцип «вложенности» рассматриваемых систем отражённого и внеотражённого Бытия. Это приближает к ранее высказанной аналогии со своеобразным фонтаном, имеющим иерархически выраженные вложенные «чаши» с изливающейся и возвращающейся водой, - идее ротации, поступательно-возвратного движения мира и улавливаемой людьми информации о нём. Впрочем, передать это

графически крайне сложно напрямую, хотя некоторое созвучие можно обнаружить в графике М.К. Эшера (см. рис. ниже), а в понятных и привычных объёмных объектах это, в какой-то мере, можно усмотреть в обыкновенном клубке и ещё более - в капустном кочане, луковице и т.п.

Жизнь людей по преимуществу протекает в субъективных формах отражённой реальности. При этом существуют и проявляют себя непредусмотренные данной системой культуры, привычных форм её протекания феномены, факторы, становящиеся «данными», явлёнными и даже императивными более или менее непредсказуемо для этой устоявшейся системы, переходящей как основная парадигма организации жизненного процесса из поколения в поколение. Они-то в значительной мере и побуждают говорить об «объективной реальности». На деле же, учитывая постулируемый характер «объективной реальности», они могут быть не более чем «объективировавшимися» проявлениями реальности «истинной», т.е. как подлежащими интерпретации в рамках «субъективной реальности» эманациями «внеданного».

Смысл подобных умозаключений связан с тем, что образ «объективной реальности» строится по правилам организации знания этой «объективной реальности», т.е. известное экстраполируется на неизвестное. Далее, ему приписываются законы, мотивы, следствия «субъективного мира». Однако, как ни печально, практика конкретно-научных исследований показывает, что подобного рода «допущения», условности, предопределённости видения остаются вне сознания самих исследователей. Особенно это проявляется в условиях кризиса целостных мировоззренческих систем и упадка методологических координат видения, распознавания и понимания «данного» и «внеданного» мира.

Это видение самого себя в «объекте», экстраполяции клише культуры исследователей на исследуемых не прошло вне внимания ряда исследователей, среди которых я бы выделил особо В.М. Мисюгина. Ему, в частности, принадлежит работа «О «бумеранге» в этнографических и

исторических исследованиях (из лекций по этносоциальной истории)»14. В 1995 году в Таллине мне довелось познакомиться с автором книги «Разведка и зеркало. Создавая противника»15. В этом сочинении обыгрывается на качественно иных примерах и материалах та же, по существу, методологическая проблема. Только имеется в виду, что разведка, как и наука применительно к культурно обособленному сообществу, склонна приписывать противнику такие же мотивации и стереотипы действий, что органичны для представителей собственного общества, собственной армии. А соответственно, они весьма далеки от движущих сил в поступках и решениях противника и поэтому дают неверную, искажённую картину действительности.

Приведённые примеры как раз и выступают иллюстрацией «объективации» «субъективной реальности» и неизбежного восприятия проявлений этой «субъективной реальности» как «реальности объективной», при условии формального соблюдения процедур познания, признающихся в данной «субъективности» как научные. В соответствии с этим любая картина «объективного» оказывается возможна.

В вопросе об «истинной реальности» может возникнуть возражение по поводу избыточности такого понятия. Отчасти это уже проявилось в связи с рассмотрением коллизии между «истинной» и «объективной реальностью». Но уместно припомнить также и допустимую соотносимость понятия «истинной реальности» с дихотомией «имманентного» и «трансцендентного». Впрочем, скорее всего, ни «имманентное», ни «трансцендентное» не оказывается релевантным для данной системы рассмотрения. В лучшем случае эти понятия применимы для рассуждений в связи с «субъективной» и «объективной реальностью» и их соотнесённостью. Можно говорить о том, что проявлениями «имманентного» выступает нечто, внутренне присущее отражаемой или познаваемой реальности. Притом что сама эта реальность не только представляет собой подразумеваемую целостность и отделённость от своего окружения, от «контекста» своего существования, но одновременно выступает замкнутой, недоступной для проникновенного изучения. А это заведомо предполагает априорное представление об «объекте» в единстве его составляющих и в единстве его проявлений. Но это, с одной стороны, может быть экстраполяцией на «объект» и «предмет изучения» уже существующих представлений об «объективной реальности», а с другой, - сам по себе такой перенос подразумевает убеждённость в наличии феноменов и их непреложных коннотаций в трансцендентной ипостаси реальности. Такая ипостась, наверное, и должна идентифицироваться со всё той же «объективной реальностью».

То есть, если всё же задуматься о сути «имманентного» и «трансцендентного» аспектов отражения, то, скорее всего, с неизбежностью придёшь к заключению, что эти обозначающие их понятия, «измерения» действительного мира в процессе его познания суть конструкты ума, культуры, «субъективного знания» - артефакты, помноженные на веру, на освящён-

Общество

Terra Humana

ность традицией познания и приложения к общественной практике. Сама традиция может выступать и как обобщение конкретного исторического опыта, и как сакральная величина, сакральный символ. Но они говорят не совсем о том, что могло бы выражаться категорией «истинной реальности» при свидетельстве о внутренне присущем «объекту» как о «данном» и «не-данном» в опыте.

Итак, в отличие от «субъективной» и «объективной реальности», от «реальности имманентной» и «трансцендентной», выявляемых и обозначаемых в процессе исторически данного позиционирования людей в пространстве Бытия, «истинная реальность» - это абсолютная неопределённое^. Это может быть и «мрак», и «слепящий свет», «Нечто», не данное нам ни в прямых ощущениях, ни в конструктах ума и культуры. Единственно, что можно о ней сказать (с оттенком утверждения), - то, что она ЕСТЬ. Она более суща, чем любой «слепок», отпечаток, отражение и воспроизведение реальности.

«Истинная реальность» - это императивное допущение, выступающее в качестве производного от обобщённого рефлексированного и чувственного опыта. Это догадка. Это интуитивистски предопределённое тяготение. Тяготение и догадка - без какой бы то ни было возможной формулировки. Это даже не вопрос веры или неверия. Просто это то, без чего всё разваливается, ибо это и есть «Всё»!

Вполне справедливо задаться вопросом по поводу принципиальной новизны предлагаемого. Ведь во многом речь идёт о вещах очевидных, либо интерпретированных ранее, может быть, в иных понятиях, в иных чувственных и образных соответствиях. И здесь уместно вспомнить не только всю историю науки, историю взглядов на мир и на способы его познания, отражённую в истории философских учений, из которых для унаследованной нами традиции российской культуры Нового времени важны И. Кант и Г. Гегель, К. Маркс и Ф. Энгельс, яркая плеяда философов, представлявших русский космизм, В.С. Соловьёв - с его идеями «всеединого сущего» и целостного мировосприятия, единства теологии, философии и науки. В том же русле развивались и взгляды П.А. Флоренского, Н.А. Бердяева. В том же потоке мысли сформировались мировоззренческие подходы и научные концепции В.И. Вернадского, получившие, в частности, воплощение в важной для поднимаемой проблематики идеи о существовании ноосферы как единого для всей Земли, для всего сущего интеллектуального и чувственного, пространства. В этих вопросах недостаточно ограничиваться «подключением» к поискам «рациональности» мировосприятия конца XIX - начала XXI вв. традициями только европейской ментальности и европейского знания.

В конце XIX века в культуру Запада активно вторгается «экзотика» -для начала среди интеллектуальных элит распространятся увлечение буддизмом. Реанимируются различные течения неоплатонизма, а вместе с тем и интерес к оккультизму, Каббале, к магическим знаниям и практикам неевропейских, а затем и европейских народов. После Второй миро-

вой войны идеи целостности, идеи единства Бытия вновь востребованы. На Западе распространение получает учение холизма, сформулированное ещё в 1920-е гг., и хотя оно подвергается критике, или попросту игнорируется как в позитивистской, так и в советской науке, к концу XX века к аналогичным взглядам приходят многие представители иных философских школ и мировоззренческих течений. Так, со всей очевидностью в СССР можно было констатировать в середине 1970-х гг. активный интерес к «системным» исследованиям, в которых одним из ключевых понятий и выступала категория «целостность». При этом нельзя забывать, что традиции, восходящие к русской философии, в СССР не пресекались полностью никогда. Достаточно упомянуть в качестве примера имена А.Ф. Лосева и Л.Н. Гумилёва. В гуманитарии (благодаря своеобразному синтезу официального марксизма-ленинизма и корневой для многих проявлений отечественной культуры русской философии, в частности, к русскому космизму), в области изучения культур Африки, традиции этой ментальности позволили выйти на передовые и прорывные направления исследований и, благодаря, в частности, феномену В.М. Мисюгина16, добиться выхода на альтернативные позитивистским картины научного знания, одной из конкретизаций которых и претендует выступить данное сочинение.

Высказанная здесь система догадок, предположений и постулатов позволяет подняться над былыми клише мировоззренческих учений, образов и картин действительного мира, включая их как частные и не противоречащие возникающему, постепенно материализующемуся, «уплотняющемуся из тумана» контуру нового целостного мировосприятия. Я вижу перспективу в синтезирующем подходе - и в отношении к пребывающему в «осколках» отражённому миру, и в связи со способами познания его, и в том, что касается целеполагания, целедостижения и последующего использования результата. Я убеждён, что все эти научные построения, особенно если принять во внимание их дальнейший выход на общественную практику, должны быть интегрированы в единую систему, определяющую образ жизни, другой неотъемлемой частью которой должна выступать система этическая. Таковая должна обеспечивать согласованность, гармонизацию жизненного процесса во всех его составляющих, как среди людей, так и в отношении к среде существования - на основе последовательного проведения принципа функционирования интегрированных систем, идей целостного императива Бытия.

Знание Архаики должно быть органично согласовано с соответствующим образом скорректированным знанием «позитивных наук». Это непросто. Но это должна быть не поверхностная «экзотизация» по форме, по аспектам видения, переведённым на «язык науки», на язык «индустриального общества»17. Это с неизбежностью должен быть продукт синтеза, самокоррекции так называемых «развитых» обществ и культур, задание новых ориентиров, ведущих к структурным переменам в ставших привычными системах существования в рамках «общества потребления». Од-

Общество

Terra Humana

ним из путей разрешения таких задач я вижу формирование этнософского направления. Оно должно происходить на стыке этнографического знания, переосмысленного и переструктурированного на основе новых мировоззренческих посылов, и сопровождаться возникновением новых идей в философии, физике, космологии и других естественных науках. Такие перемены могут произойти на основе альтернативных картин единства и целостности бытия, в свою очередь почерпнутых из данных этнографии и этнологии, проходящих свою одновременную и согласованную «пере-стройку»18.

Несмотря на жёстко выраженные ранее суждения о непознаваемости «истинной реальности», о невозможности прямого взаимодействия с нею, тем не менее, есть повод допустить, что не всё так фатально предопределено. Единственно, что рациональное, вербализуемое взаимодействие с нею следует отрицать заведомо. Отчасти это логическое, вполне рациональное следствие из основных условий формулирования феномена «истинной реальности», отчасти - эмпирическое обобщение опыта отражения действительного мира, учитывающего и осознанные, и ощущаемые, и предвосхищаемые импульсы, поступающие от этого мира.

В то же время возможна корреляция между восприимчивостью к воздействию «истинной реальности», её влиянию на данный нам в отражении мир и правополушарной парадигмой отражения. Таковая даёт моментальные «отпечатки» действительности, адекватные они или нет - другой вопрос, но главное - цельные, хоть и несколько расплывчатые. Тогда как «объективная» реальность «реконструируется» - из деталей и блоков. А по сути она «конструируется» по законам рациональности, т.е. в соответствии с левополушарным вариантом отражения.

В позитивистской науке есть тенденция, как максимум, отождествлять, а, как минимум, уподоблять «конструкт», в структуре и обличии которого выступает «познанная» часть «объективной реальности», самой этой «объективной реальности». Последняя постулируется, как правило, познаваемой, а актуальный «конструкт» - этапами познания, нарастающим приближением к познанности.

Реально и единовременно существует некоторый набор «актуальных конструктов», находящихся в конкуренции за признание в качестве адекватных самой «объективной реальности». Как правило, этот «набор» выражает общую направленность познавательной деятельности на данный момент. Такие «конструкты» обычно и имеют статус «гипотез», «теорий», «учений» - в зависимости от разработанности и детализации, согласованности частей, подтверждаемости практикой. Причем их адекватность «истинной реальности» - вопрос отдельный.

Идея «множественности миров», их пересечения и взаимодействия, несмотря на видимую отделённость, вероятно, очень стара и восходит к архаическим этапам существования человечества. Она отражена и в волшебных сказках. Она встречается в качестве глубокого убеждения,

например, в связи с культом предков. Очень убедительно и достоверно об этом, в частности, говорится в статье Ж.-П. Дозона19. Возможно, следует поставить вопрос о неисчерпаемости альтернатив сущему и данному в прямом ощущении и восприятии, либо множественности таковых.

К примеру, в европейской культуре параллельно с непосредственно чувственно данной реальностью существовало пространство вымысла, фантазии. В него можно было погружаться, но как в условную, игровую реальность - ирреальную, иллюзорную реальность. Не таким ли допущением, образом, метафорой была, в конечном счёте, ноосфера В.И. Вернадского? Но вот появляются компьютеры, Интернет. И оказывается, что помимо реальной жизни есть ещё и жизнь виртуальная и что порой она оказывается реальнее, чем сама реальность банальной жизни. То есть, если представить себе пространство протекания жизни как некоторый туннель, всё тот же «коридор», прокладываемый человечеством в неопределённости «истинной реальности», то таких «коридоров», да ещё и с вариантами направлений будет множество. Причем переходы из одного «коридора» в другой не исключены полностью, хотя и технологии таковых «переходов» нередко весьма сложны.

Нередко может складываться ощущение, что человек способен мыслью или чувственным порывом охватить огромные пространства, установить внутренне безусловные и обоюдные эмоциональные связи с хорошо знакомыми и близкими людьми. При этом он будет пребывать в уверенности, что такая связь вполне реальна, хотя и едва отчётлива, - как догадка, как интуитивный ток.

Возможно, что распространённое во многих близких к Архаике культурах убеждение в том, что мысль может воплощаться и приобретать материальную силу, или что слово может вполне действенно влиять на среду, также обладать силой и действовать, будучи произнесённым (или только помысленным), не так уж далеки от истины. Во всяком случае, если вспомнить уже высказанные сомнения в безусловности причинно-следственных связей и обязательности «времени», как неизбежного атрибута таковых, то исключить полностью такую возможность неправомерно. Проективность, как и простая ориентация в пространстве бытия, позиционирование в нём, обеспечиваемое и чувствами, и культурой, происходит, видимо, по одним и тем же фрактально-голографическим принципам. Всеохватная «односвязная поверхность», «бутылка Клейна» направляется вслед за вектором видения, сознания, возвращается от постижимого и непостижимого, идентифицируемого и остающегося вне восприятия (или в частично воспринятом). И ещё можно отметить, что куда бы ни направлялся вектор внимания, вектор мысли в предполагаемом (или в предвосхищаемом) «пространстве» «истинной реальности», все допустимые «охваты» её, все возможные «бутылки Клейна» включённости и взаимодействия с этой «истинной реальностью» будут изоморф-

Общество

Terra Humana

ны, а равно и будут выступать «вложенными» друг в друга, а в конечном счёте и тождественными друг другу. Подобно шару: как его ни поверни, он сам себе тождественен.

Вместо эпилога

Эти заметки выступают лишь началом, самым общим рассуждением на пути поиска такого образа действительности, который позволил бы преодолеть весьма серьёзные условности и допущения, содержащиеся в актуальных для мира Цивилизации картинах Бытия. Как этнограф и этнолог, я могу с уверенностью сказать, что образ мира изучаемых нами народов, пребывающих в лоне Природы, сложившиеся у них правила поведения в рамках адаптации, поиска согласованности, синергии с этим Миром достойны не только праздного или любопытствующего изучения. Это школа, школа Жизни, ориентир самокоррекции, самосовершенствования, оптимизации нашего собственного бытия в мире, где мы есть.

Цельную, взаимосвязанную по компонентам поисковую систему, можно сформулировать. Она уже на этом этапе вынужденно снимает целый ряд священных для философов утверждений и правил поведения в процессе познания. В частности, с неизбежностью должна идти речь о единстве и неразделимости онтологии, феноменологии и гносеологии, лишь условно разводимых в операциональных целях. Итак:

1) Исследователь и Мир составляют единую систему;

2) Расчленение реальности - условность миропознания, логическая операция в соответствии с выработанными и унаследованными приёмами;

3) Реальность есть целостность неразделимая и нерасчленимая (за исключением ее разделения в мышлении);

4) Мир постижим лишь в пределах горизонтов видения и лишь в рамках практики (практики видения, практики использования);

5) Мир самодостаточен и самоценен, в нём нет ни начала, ни конца, ни пространства, ни времени, ни центра, ни периферии;

6) В мире нет ни причины, ни следствия, однако и то, и другое есть в исследователе, ибо без этого он не умеет организовывать своё существование как вероятностный выбор, целеполагание, целеустремление, целе-достижение. Всё это «умственные конструкции», прямое выражение рефлексивной природы человеческого сознания. Таким образом, причина и следствие всё же существуют, но лишь как приёмы «чтения и письма» для постулируемого «текста» Бытия;

7) По тем же причинам, вытекающим из способов и традиций организации мыслительного процесса, мы с неизбежностью постигаем Мир «от себя», исходя из собственных (вплоть до индивида) ощущений. Хотя Мир - сам по себе и вне нас, хоть с нами. Но. наши ощущения его не суть ли такая же его часть, а, значит, и канал воздействия на него!? Отсюда альтернативная науке модель, в том числе магия.

Подобная система - один из возможных ответов, приближений к решению насущных задач познания. Она потребует серьёзных дополнительных усилий по своей конкретизации до уровня методик и практических рекомендаций.

«Мир» и бесконечно мал и бесконечно огромен одновременно. Охватить мир можно мгновенно. А на изучение не хватит никаких жизней. Всё только начинается!

1 Леви-Стросс К. Структурная антропология. - М., 2008. - С. 70.

2 Там же. - С. 69-70.

3 Там же. - С. 71.

4 Dieterlen G. Essai sur la religion Bambara. - P., 1951. - P. 28-52.

5 Леви-Стросс К. Указ. соч. С. 71.

6 Арсеньев В.Р. Свод основных понятий этнософии // Манифестация. Учебно-теоретический журнал «Ленинградской школы африканистики». № 7а. - СПб., 2006. - С. 37-38; Арсеньев В.Р. Базовые понятия этнософии. Подступы к формированию мировоззренческой альтернативы // «Общество. Среда. Развитие». - 2008, № 1. - С. 100-116.

7 Арсеньев В.Р. «Эмпатический подход» или принцип всеединства в изучении архаики // Своя и чужие культуры. Сознание. Искусство. Образ. СПбГУ. Материалы теоретического семинара «Теория и методология архаики». - СПб., 1998. - С. 12-19.

8 Фромм Э. Иметь или быть. - М., 1990. - С. 9-10.

9 Barley N. Un anthropologue en deroute. - P., 1994; Berger L. Les nouvelles ethnologies. - P.,

2004; Clifford J. Routes, travel, and translation in the late twentieth century. - L., 1997; Copans J. Mondialisation des terrains ou internationalisation des traditions disciplinaires, l’utopie d’une anthropologie sans frontieres // Anthropologie et societe, 24, n.1, 2000. - P. 21-42; Latour B. La

science en action. - P., 1995; Meillassoux Cl. Mythes et limites de l’anthropologie. Le Sang et les

Mots. - P., 2001; etc.

10 Сенгор Л.С. Негритюд: психология африканского ветра // Ступени. Философский журнал. № 3 (6). 1992. СПб. - С. 90-104.

11 Арсеньев В.Р. Свод основных понятий этнософии... - С. 22-23.

12 Арсеньев В.Р. Звери = боги = люди. - М., 1991. - С. 36.

13 Там же. - С. 143-144.

14 Мисюгин В.М. О «бумеранге» в этнографических и исторических исследованиях (из лекций по этносоциальной истории) // Africana. Африканский этнографический сборник, XV. - Л., 1991. - С. 108-135.

15 Bathurst R.B. Intelligence and The Mirror. On Creating an Enemy. - Oslo, 1993.

16 [Бочаров В.В.] Истоки власти // Потестарность: генезис и эволюция. - СПб., 1997. -С. 65-66.

17 Сотов А.А. «Ориентализм»: постколониальная критика Эдварда Саида // Манифестация. Учебно-теоретический журнал «Ленинградской школы африканистики». № 6.

- СПб., 2005. - С. 195-208, 205.

18 Арсеньев В.Р. Манифест этнософии // «Общество. Среда. Развитие». - 2006, № 1. -С. 36-44.

19 Дозон Ж.-П. Африканские пути смерти и потусторонья // Манифестация. Учебнотеоретический журнал «Ленинградской школы африканистики». - СПб., 2005, № 6. -С. 138-149.

Общество