CC BY
56
Terra Humana
НАУЧНЫЙ ПОИСК
В.Р. Арсеньев
МАНИФЕСТ ЭТНОСОФИИ
На протяжении всего ХХ-го века этнографическая наука использовала и разрабатывала теоретические основания видения культурной специфики общественного процесса, опираясь на принципы, постулаты и категории, сформулированные во второй половине века XIX-го. Однако со вступлением Цивилизации в постмодернистскую фазу, с исчерпанностью эвристических возможностей позитивистского мировоззрения наука обратилась к банальному эмпиризму. Понимание происходящего, тенденций, обозначающихся в жизни всего человечества, невозможно без нового обращения к основам этнографического знания на основе обновленной картины мира, учитывающей как равноправные и равно достоверные, наряду с европейской, другие культурные традиции, другое видение мира. Для этого нужен новый союз этнографии и философии, каковым может стать этнософия.
Завершившийся ХХ век подвел черту под весьма длительным этапом мыслимой нами человеческой истории. Это не первый прорыв на поверхность, в пространство восприятия очевидных, данных в манифестациях, истинных законов, сил, парадигм человеческого бытия в доступных людям образах и проявлениях реальности. Возможно, сегодня человечество лучше готово воспринять и осмыслить вызовы времени - природный императив, ставящий условием выживания адекватное приспособление к видимо меняющемуся миру.
Эта готовность предопределяется высоким уровнем развития рациональной / аналитической парадигмы мироотражения, выступающей уже около трех веков нормативной для организации познавательной деятельности.
Если в рефлексивной, сознательной сфере бытия эта тенденция проявлялась в движении по восходящей, то общественная практика периодически переживала скачки, «прерывы постепенности», например, в
форме войн или революций. Что, опять же, в силу действующей модели осмысления, рационализации практики, толковалось как качественные рывки, следующие той же модели - восходящей направленности, - в соответствии с принципом «прогресса».
Сегодня, на рубеже веков и тысячелетий, есть массовое дистанцирование от концепций прогресса, гиперрационалистических и прагматических способов взаимодействия с реальностью. Есть познавательная, поисковая потребность не воспринимать ее более как отчужденную по отношению к людям, но - как макросистему их существования.
Впрочем, в соответствии с принципом всеобщей взаимосвязи и всеобщей взаимообусловленности «имманентного / трансцендентного / данного в отражении» самое радикальное отрицание предшествовавших моделей, блоков и компонентов знания есть признание его как достоверного, но - достоверного лишь частично, в соответствии с некоторыми параметрами ограничения и условности.
Подобное утверждение порождено убеждением в единстве и целостности не только самого мира, но и совокупного общечеловеческого опыта отражения этого общего мира, необходимости выработки гибкого, универсального подхода к реальности, в котором каждая культурная традиция, в том числе и в канонических, нормативных для нее формах знания, может и должна иметь свое место и право на существование - но с поправками, коррективами релятивизирующего характера, своего рода «маркерами», «спецификаторами» ценностных систем и традиций видения. А это предполагает и принципиальное доверие к науке, ко всему багажу ее достижений, в том числе и к тем, которые по какой-то причине были выведены из оборота действительного знания. Фактически такой подход требует доверия ко всем формам познающих способностей людей - в их разных кодах, культурах и проявлениях. При этом необходимы постулирующие ограничения.
1. Исследователь и мир составляют единую систему.
2. Расчленение реальности - условность миропознания, логическая операция в соответствии с выработанными и унаследованными приемами.
3. Реальность есть целостность, неразделимая и нерасчленимая, кроме как в мыслительной операции.
4. Мир постижим лишь в пределах горизонтов видения и лишь в рамках практики (практики видения, практики использования).
5. Мир самодостаточен и самоценен, в нем нет ни начала, ни конца, ни пространства, ни времени, ни центра, ни периферии.
6. В мире нет ни причины, ни следствия, однако представление и о том, и о другом есть у исследователя / наблюдателя, ибо без этого он не умеет организовать свое существование как вероятностный выбор, целеполагание, целеустремление, целедостижение. Все это - «умственные конструкции», прямое выражение рефлексивной природы человеческого сознания. Таким образом, причина и следствие все же существуют, но лишь как рационализирующие и прагматизирующие приемы «чтения и письма» для постулируемого «текста» бытия.
7. По тем же причинам, вытекающим из способов и традиций организации мыслительного процесса, мы с неизбежностью постигаем мир «от себя», исходя из собственных (вплоть до индивида) ощу-
Инновационное общество
Terra Humana
щений. Хотя мир - сам по себе и вне нас, хоть и с нами. Но... наши ощущения его не есть ли такая же его часть, а значит, - и канал воздействия на него. Отсюда - вероятность альтернативных, в том числе и альтернативных «науке» взглядов на мир и его моделирование, при всей их возможной действенности в конкретных условиях и обстоятельствах.
Заявленное утверждение о принципиальном доверии к научному наследию и, в какой-то мере, к сохраняющейся научной практике предполагает, что искомая новая парадигма познания вряд ли может оказаться вне логических, вне причинно-следственных построений, столь необходимых для организации общественного процесса. Главным содержанием искомого видения должен явиться конструктивный отказ от антропоцентричного мировосприятия, равно как и европоцентричного либо любого другого локально или стадиально предопределенного подхода к восприятию и интерпретации реальности. Отдавая себе отчет в том, что некая общечеловеческая униварсальность может существовать только в инвариантах конкретных культурно определенных систем - как локальных, так и стадиальных, - при любом постулировании универсалий и инвариантов, при любой типологизации, шкалировании и прочих «пассах» классического научного процесса надо делать поправку на ограниченность его методологической (в том числе и технологической) и фактологической базы. Таковая сама есть универсалия, но универсалия, диктующая относительную ценность результата исследования. При всей видимой банальности подобного утверждения, на сегодняшний день такое признание есть само по себе весьма значительный шаг в нужном направлении, поскольку это простейшее допущение предполагает необходимость постоянной критики и логики поиска (в прошлом и настоящем), и корпуса источников и умозаключений (по поводу состоявшегося познания), и заданности видения в процессе взаимодействия (чувственного и рационального) с действительной реальностью (вне исследователя, в самом исследователе и в их сложнейших флуктуациях, слияниях и отторжениях в процессе познания).
Феномен завершения монопольного императивного действия предшествовавшей картины мира - как отражающей идеи «модерна», идеи научно-технической революции, доминанты техногенной, техно-антро-поцентричной ориентации организованного / регулируемого общественного процесса, их абсолютизации - последние три десятка лет ХХ-го века связывается с понятием «постмодернизма». Именно так, прежде всего как «постмодернистская», воспринимается пока критика научной / детерминистской и, в конечном счете, позитивистской картины мира. Постмодернизм возник в какой-то степени как стихия отторжения рационализма, как явление, сначала - в сфере духа и лишь затем - сознания. Отсюда - некоторый оттенок пейоративности, уничижительности, отношения в научной среде как к проявлению «дилетантизма», позы, «рекламного хода» к нарастающей критике «целостного» детерминистского знания «объективной» науки. Последняя сегодня способна либо судорожно цепляться за мнимую целостность на фундаменте былых постулатов позитивистской философии (в разных ее поновлениях), либо уходить в мнимую «фундаментальность» исследования, продолжая при прежних
методологических и технологических приемах усилия по поиску нового конкретно-научного знания, уточнения, детализации уже накопленного багажа. Неудивительно, что следующие по первому пути все более и более «виртуализируют» образ объекта (задавая, например, для исследования традиционных форм жизни некий мнимый рубеж Х1Х-ХХ вв.), все более и более втягиваясь в изучение формальной логики связей между ранее заданными категориями познания, с потерей содержательных сторон стоящей за категориями действительности, с исключением из области рассмотрения всего того, что фиксировалось в иных кодах видения
и, в особенности - интерпретации. Очевидно, что такой путь «теории» неизбежно зеркально отражается, если не преумножается в практике, в том числе и в практике эксперимента, практике полевого взаимодействия. «Черная кошка» обязательно обнаруживается в «черной комнате», даже если ее там нет.
Можно утверждать, что «смысл» постмодернистской эпохи - а постмодернизм еще очень далек от исчерпания (это - совсем не «детская болезнь постмодернизма» в европейской цивилизации / Цивилизации1) - в поиске (интуитивном и осознанном / формулируемом) гармоничного, равновесного соответствия и взаимодействия между давно разошедшимися в цивилизационном измерении парадигмами отражения: образной и аналитической / рациональной. Идет длительный, противоречивый процесс реабилитации образной парадигмы, ее возврат в вербализуемые и формализуемые / моделируемые картины мира. На начальных этапах -для цивилизационного процесса тридцать лет не являются заметным сроком (полтора поколения - примерно, половина, две пятых от культурно значимого) - постмодернистская тенденция и должна была восприниматься как эпатажная, как удел весьма ограниченной и видимой «маргинальной» группы исследователей, скорее получающей сочувствие за пределами собственного профессионального круга - в силу инертности его ценностей и традиций. Так оно может и есть. Но постмодернизм еще не завершился, а классическая наука упорно отрицает, если не просто игнорирует, не только концепции, но и - фактическую, эмпирическую базу, полученную в рамках «иной рациональности».
Особую остроту интеллектуальный процесс имеет в сфере сравнительного изучения культурных, а значит и социальных феноменов. Эта острота не снимается на уровне конкретно-научного дискурса, диалога, оппонирования. Различные ветви и традиции знания в этой сфере столь специализировались, столь замкнулись на самозаданную систему ориентиров, что без обращения к проблемам более отвлеченного уровня, без разрешения антагонизмов, либо, как минимум, определения их природы никакое взаимодействие, похоже, более невозможно. Проблемы феноменологического характера не представляется более возможным разрешать без выяснения позиций гносеологических, а отсюда - и онтология, функциональный и структурный аспекты, так или иначе, останутся вне соотнесения с объективной данностью: данностью вне нас, вне нашей культурной традиции, вне нашего корпуса источников, полученного в рамках детеминирующей наше же восприятие парадигмы.
Важно отметить еще один аспект проблемы смены действующей парадигмы мировосприятия: в рамках актуальной модели видения любые
Инновационное общество
Terra Humana
рассуждения об исчерпаемости потенциала жизневоспроизводства в его настоящих формах интерпретируются либо как своего рода метафора, либо как элемент эпатажа, привлечения скандального внимания, РЯ-ход. Зачастую оппоненты ссылаются на издавна свойственную цивилизационной культурной традиции эсхатологию: «мир многожды объявлялся обреченным, но тем не менее сущ». Однако эсхатология - и сама по себе - более чем только художественный прием, прием нагнетания обреченности форм данности. Это еще и стимул борьбы за выживание, поиска новых форм адаптации. В наше время частично эту проблему решает «рынок» с его «казенным оптимизмом», зиждящемся на вере во всесилие рацио и порожденных им технологий. Завораживающее действие экспоненты создает иллюзию восхождения, бесконечного совершенствования, оптимизации существования - в соответствии со стандартами потребления. Даже ограниченность пространственной, ресурсной да и физической жизни планеты рассматривается в соответствии с этим подходом как проблема преодолимая - через развитие технологий, через перспективы перемещения земной жизни в иные уголки вселенной.
Однако, признав, что мир - не просто иррационален, что он существует вне этих координат, в целом не адекватен, не релевантен подобному видению, мы и получаем возможность осознать равную бесперспективность как «оптимистической» парадигмы рацио, так и алармистского / тревожного предупреждения о конце мира. Впрочем, в самой эсхатологии наличествует свой «оптимизм», поскольку есть перспектива искупления, трансформации, перерождения.
Искомый взгляд, выводящий из тупика недоказуемости этих альтернатив, следовало бы формулировать не на основе их взаимного отрицания - в формальном и сущностном выражениях, но через принцип их взаимной дополнительности, т. е. как все тех же условностей видения, культурных координат. И здесь опять, в очередной раз, остро встает проблема сущностной нерелевантности категории «время» для постижения глубинных основ материального бытия. «Время» есть категория культурная, культурно детерминированная, а не проявление некоторой трансцендентности.
Именно это, частное проявление более общего феномена, влияющего на позиционирование людей в объективной реальности, ее восприятие, отношение к ней и поведение в ней, и следовало бы на сегодняшний день поставить во главу угла всех видимых перспективных коррекций обозримого в прошлом, настоящем и будущем общемирового общественного процесса - в том числе и в его локальных, частных выражениях. Следует четко обозначить непреложность учета фундаментального действия культурного императива.
Сегодня особенно, принимая во внимание остроту противоречий во взглядах на базовые для понимания объективного мира явлений и категорий, распад целостных картин мира - будь то в философском или конкретно-научном аспектах знания, своеобразную «цивилизационную шизофрению», эффект разбитого зеркала - на фоне судорожного удержания жестко рациональной парадигмы отражения в связанных с техногенными составляющими сферах общественного сознания, - важно обратить преимущественное, первичное внимание на переосмысление
накопленного опыта, а следовательно, - на культурную составляющую прошлого и нынешнего бытия, на культурный императив отражения и приспособления людей.
Это выдвигает в качестве задачи дня предпочтительное для этого этапа мировой истории и науки формулирование направления поиска, дисциплины, которая ставила бы перед собой двуединую задачу как сочетания конкретно-научного видения культурной специфики на макро- и микроуровнях, так и одновременную постановку и совместное разрешение общетеоретических, методологических вопросов, включая технику и технологию поиска и интерпретации фактов.
Таковую можно было бы назвать этнософией, понимая под этим мировоззренческое переосмысление информационного багажа человечества, структурированного в соответствии с унаследованными универсальными, для всего вида, и специфическими, для конкретных его групп и отрядов (культурно обособленных и детерминированных общностей) особенностями.
Необходимо подчеркнуть, что подобное определение задач постулируемого исследовательского направления, по сути дела, есть в значительной степени попытка вписать его в некоторый реально сложившийся культурный и социальный контекст, каковым выступает нынешняя Цивилизация. Культурная реалия, видимо выступая в качестве основного предмета и объекта познавательного интереса, служит лишь начальным этапом, начальной формой, начальным феноменом, подлежащим рассмотрению. Это - лишь то, что дает возможность предметно рассуждать, обоснованно передвигаться во вновь открываемом образе мира, строя его модель - в чем-то на ощупь. При этом - крайне важно «пальпировать» «осязаемое», т. е. двигаться в материально воспринимаемой среде - чувственно, а не только интуитивно или логически эксплицитно.
Переструктурирование исторически накопленной информации будет происходить в ходе развития самого предлагаемого направления и в соответствии со сформулированными выше наиболее общими постулатами. Информационный багаж выступает при этом как безусловный факт культуры - во множестве определений культуры в действительной научной традиции. Но предпочтение отдается определению культуры как формы (или совокупности форм, проявлений - в чувственной и отраженной ипостасях) общественного бытия. Алгоритм переструктурирования, определяемого выдвинутыми постулатами, есть непреложный компонент, фактор, аспект искомой парадигмы знания и путей его преумножения и совершенствования. Это - методологический, общетеоретический компас, ориентир. Это - своего рода общий контур, абрис, набросок, эскиз познающего движения.
Обращение к этнософии как к новому, внедряемому в общественный оборот «знаку», некоему - поначалу не вполне идентифицируемому - понятию может сразу породить два заблуждения, которые следует изначально оговорить и отмежеваться от их вероятного смешения или смещения. Во-первых, следует избегать каких бы то ни было аллюзий с антропософией, теософией и тому подобными направлениями, весьма востребованными 100 лет назад. Не отвергая и их информационное наследие, стремясь и его наряду с другими системами знаний включить
Инновационное общество
Terra Humana
в информационный банк данных (фактических и парадигматических), этнософия пытается следовать иной системе постулатов, которые, в свою очередь, сформулированы как следствие иного опыта, иной культурной и познавательной традиции. Таковую следует скорее искать в архаическом субстрате современного общества, Цивилизации - субстрате, испытавшем несомненное воздействие самой Цивилизации и, в то же время, давшем не столько синкретические, сколько синтетические формы жиз-невоспроизводства. Знаменателем или «интегралом» этого синтеза выступает тесная связь общества со средой существования - формально, внешней и внутренней природой человеческого бытия. В культурной действительности исторической России такого рода парадигма мирови-дения близка идеям философского космизма и евразийства, не порывая при этом с наследием исторического материализма. Однако в последнем с помощью этнософии императивно преодолеваются многие схоластические интерпретации, актуальные для своего времени, но не подтвержденные вновь приобретенным опытом, в частности, дух позитивистского мироощущения - в его эволюционистских проявлениях, монистический взгляд на историю, мистифицированный подход к пониманию «материального» и т. п. Можно еще раз оговорить, что все эти оспариваемые «ценности» могут и сохранять свою актуальность, но - только в рамках весьма упрощенных, схематизированных подходов, условность приложения которых не должна подменять этику и ответственность науки, да и людей в целом по отношению к своей первой природе - реальному миру.
Второе возможное заблуждение, идущее от самой формы слова, от нормы порождения термина, способно привести к заключению, что номинативно объектом этнософии должен с неизбежностью выступать «этнос». Претензия - вполне законная, но снимаемая, выводимая из поля дискуссии. На этом следует остановиться особо.
На рубеже ХХ-го и ХХ1-го веков понятие «этнос» оказалось одним из самых дискредитированных: и как научная дефиниция, абстракция, рассыпающаяся при конкретизации, при попытке эмпирического и практического приложения в условиях нарастающего кризиса культурной идентичности в рамках Цивилизации / цивилизаций, и как безусловная типологически универсалия, в ее относительно общепризнанном определении. Достаточно вспомнить, в этом отношении, взаимную удаленность последователей Ю. В. Бромлея и Л. Н. Гумилева. Это - разные идеологии, разно заданные системы: с сопоставимыми предметом и информационным насыщением, но с различными кодами и парадигмами интерпретации, с разными объектами наблюдения: с феноменологической несводимостью, но - с формальной номиналистической близостью. Впрочем, это было бы приемлемо, оставайся проблема внутри научного сообщества. Однако реальная практика в условиях кризиса Цивилизации и постмодернистской доминанты отражения делает подобное положение недопустимым. Это и есть один из показателей кризиса общественного сознания в рамках Цивилизации.
Тем не менее, в короткие сроки подобное положение не может нормализоваться, перейти в конструктивную форму - и, в первую очередь, из-за отсутствия движения именно в более теоретизированной, обобщенной части знания - в области методологии. А это как раз и приводит к необхо-
димости поисковой, теоретизирующей деятельности в поле уже сложившихся и поименованных специализированных областей знания, предметом которого являются социальные и культурные феномены: этнография, этнология, социальная и культурная антропологии и т. д. (в более частных специализациях и направлениях). Привнесение в объектно-предметную область этих наук природы - как макросистемы бытия - превратило бы эти дисциплины в близкие по уровню обобщения к философии, не смешивая их с таковой, поскольку предметной и информационной базой для них все равно должны были бы остаться, в конечном счете, социальные и культурные феномены. Признание за ними такой перспективы и делает не только возможным их сохранение, но оговаривает некоторое условие такового, а именно - развитие саморефлексии в них как залога внутреннего критического переосмысления и самопреодоления. По сути, речь идет о выработке новой идеологии и языка этнографического знания. Л. Н. Гумилев был в чем-то близок к этому пониманию, но в силу различных исторических и человеческих обстоятельств противопоставил себя и свои воззрения реально действующей позитивистской модели миро-видения, позиционировал себя вне ее. Возможно, более перспективный путь преодоления концептуального тупика проходил бы не через гиперболизацию и абсолютизацию природного (как антиномии - социального и культурного) и, в частности, географического и космического факторов, что приводит ко все той же мистификации этих внечеловеческих, внеземных факторов. Сегодня очевидно, что отрицать предшествовавшую этнографическую науку надо не игнорируя ее, не предлагая непересека-ющиеся альтернативы, а включая ее багаж и реинтерпретируя его. А это опять говорит в пользу формирования еще более ориентированного на мировоззренческий уровень направления знания (на той же преемственности, в рамках той же целостности и взаимной замкнутости), чем этнография и этнология. Вот почему терминологически «этнософия» могла бы оказаться приемлемой для разрешения упоминаемых задач.
Однако уже на этом этапе следует оговорить, что для реального успеха в обозначаемой области необходимо в качестве главного и реального объекта этнософского исследования рассматривать человеческое общество - множество, целостность человеческого существования.
Это - не просто постулат. Это - краеугольный камень, основа видения реальности: в случае с этнософией - реальности человеческой. Очевидно, что этнософия, в отличие от предполагаемо возможного инкриминированного ей родства с теософией, антропософией и прочими построениями, должна выступать как область материалистического знания, как дисциплина, претендующая на отражение, осмысление и интерпретацию объективного и материального мира. Этот мир доступен в ощущениях, образах и дефинициях, но он сущ и сам по себе, хотя и способен претерпевать преобразование в соответствии с человеческой деятельностью, не только в своем отраженном образе, но и в реальном бытии.
В классических философских определениях этнософия должна рассматриваться как знание, основанное на диалектическом видении реальности. Однако корректность подобного определения требует большого количества оговорок. Этой диалектики, можно сказать, нет в ее гегелевском и последующих вариантах. Нет ее и в античности, поскольку в экс-
Инновационное общество
Terra Humana
плицитном виде многие проблемы, возникающие сегодня, в те эпохи не существовали для науки - и не могли существовать. Этнософия - порождение своего века, реакция на рационализм, мистифицированную логику, доказуемость, абсолютную воспроизводимость, на жесткий техногенный императив и технократическое мышление. Этнософия исходит из обязательной связи всего и вся, из недопустимости пренебрежения деталями, попадающими в контекст исследуемой реальности.
В отличие от гегелевской диалектики - диалектики бинарности - этнософия обращает пристальное внимание на взаимное переплетение и взаимную обусловленность аспектов видения. При этом предполагается «инструментальная» применимость процедуры диалектического анализа. Но - анализа, ориентированного на последующий и непреложный синтез. Воссоздание реальности в ее достоверных образах, формах, сущностных связях - вот цель постулируемого подхода.
В конкретных исследовательских процедурах этнософия ориентируется на «контекстуальный детерминизм» - на диктат контекста в идентификации факта. Собственно, «факт» становится таковым только через соотнесение с контекстом - контекстом реальности, контекстом объекта, - и только через верифицируемую исследовательскую процедуру, находящуюся в постоянной зоне контроля. Вот почему каждый следующий шаг в пространстве исследования - реальном и отраженном / виртуальном -требует постоянного обращения исследователя к самому себе, к контексту собственной научной и шире - культурной традиции, для понимания «логики» и «детерминированности» собственного поиска. Вот почему каждый следующий шаг в пространстве исследования требует всесторонней осмотрительности - по всем азимутам: и для определения следующих «сопряженных» фактов, и для достоверного сохранения единого, непрерывного контекста, и для проверки «инструментария», и для определения ответственности во вновь открывающихся обстоятельствах.
Этнософия не является плодом досужего вымысла, она возникает из обобщаемого полевого и кабинетного опыта - опыта переживания и опыта осмысления - многих исследователей, подошедших близко (кто эксплицитно, кто имплицитно) к необходимости выхода на качественно иную картину действительности, понимания изучаемого культурного многообразия жизни. И хотя можно дискутировать по поводу номинации этого направления мысли, востребованность этнософии идет от самой жизни, от ее практики.
1 Арсеньев, В. Р. Свод основных понятий этнософии. - СПб., 2006. - С. 27-29.
