CC BY
33
«СКРЫТОЕ» И «ЯВНОЕ» В СОЗНАНИИ:
К ПРОБЛЕМЕ ОПРЕДЕЛЕНИЯ ГЛУБИННЫХ ВОЗМОЖНОСТЕЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ МЕНТАЛЬНОСТИ
М.Л. ГРУЗДЕВА
Кафедра гуманитарных и социально-экономических дисциплин Военная Академия радиационной, химической и биологической защиты
ул. Горького, 1,
156013, Кострома, Россия
В предлагаемой статье авторское внимание сосредоточено на философских предпосылках поиска потаенных оснований человеческого сознания, которые в своем самобытном измерении залегают в глубинных слоях психики человека. Анализ работ ряда западноевропейских философов приводит автора к выводу: для того чтобы раскрыть все наличествующие в сознании скрытые возможности, необходимо перейти от рассудочно-потребительского уровня сознания к иному, духовному, глубинному уровню.
Что есть человеческое сознание? Ответить на этот вопрос означает решить вечную проблему определения человеческой природы вообще, раскрыть все ее феномены и загадки, понять, наконец, в чем смысл человеческой жизни и почему человек так кардинально отличается от своих меньших братьев. Необходимо определить, какой смысл мы вкладываем в известные понятия, о сути которых написаны тома различных философских произведений, монографий и учебников. Начнем с рациональности, которую принято или ставить на высокий пьедестал, своеобразную вершину мудрствования, или откровенно порицать как источник бед, порождаемых стремлением рационально присвоить все в этом мире ради практического использования. Начнем с того, что ratio — латинское слово, обозначающее разум, — во всем своем многозначии гармонично вплелось в западноевропейские языки и стало отражать суть способности индивидов к интеллектуальной деятельности, поскольку именно интеллект как свойство мышления отличает человека от всего остального мира. Интеллект (мышление, рассудок, ratio), являясь основой науки, технического развития и т.д., трансформирует привычное и ищет новое; он создает современную цивилизацию со всеми ее атрибутами благополучия (хотя бы видимого в сравнении с прошлым «неблагополучием»)... И если смотреть глобально, «в общем», разве не рациональноинтеллектуальная способность человеческого сознания является сущностью определения, применяемого к каждому представителю «разумного человечества» — homo sapiens?
В свое время апофеозом европейской рациональности стали философские системы Р. Декарта и И. Канта: фундаментально обоснованные теории, ставящие мышление (Декарт) и рассудочные способности (Кант) во главу угла всей сознательной деятельности индивида, определяя их в качестве некоего «механизма существования», без которого и вне которого нет и не может быть ничего лишнего, того, что не укладывалось бы в рамки мыслительно-рассудочных кате-
горий. Без сомнения, основополагающей работой Декарта является «Рассуждение о методе» (вместе с «Метафизическими размышлениями»), где он, как известно, выдвигает свой «методический» первопринцип, свой главный «тезис»: Ego cogito ergo sum — «я мыслю, следовательно, я существую» [1, с. 269]. Именно с него и начинается классический новоевропейский рационализм, для которого философия как .метеафизика обернулась в своего рода иодфизику, т.к. стала мыслиться на уровне априорно-трансцендентальных форм, за счет которых мышление себя и осуществляет: я мыслю, потому что уже мыслю. «Уже» указывает на наличие априорных (трансцендентальных) логических форм (категорий).
И. Кант конкретно указывает на те априорные формы мысли, на те категории, с помощью которых мышление себя осуществляет в сфере естественных наук, не считая «чистых форм созерцания» — пространства и времени, за счет которых становится возможным математика, столь важная в обнаружении истины познания для обоих мыслителей (вспомним сентенцию о том, что «в любом знании ровно столько науки, сколько в ней математики»). На наш взгляд, основное противоречие кантовской критики «чистого разума» заключается в поставленном с самого начала вопросе: как возможна метафизика как наука? Ответ Канта на этот вопрос оборачивается обнаружением антиномий чистого разума (трех идей: космологической, психологической и теологической, а проще — идей свободы, души и Бога) и вывода из этого обнаружения: метафизика как наука невозможна. Поскольку метафизика теряет смысл вне разума, то разум, стало быть, теоретически к действительности неприменим, он играет, по Канту, лишь так называемую регулятивную роль, в общем-то, совершенно не обязывающую, не «конституирующую» [3, с. 117]. Кант прав в том, что обобщение эмпирического опыта человека, да и всего человечества, не ведет к научному знанию, т.е., по его мнению, знанию общезначимому (стало быть, по его же мнению, необходимому и достоверному). Отсюда и делается вывод, что любое общезначимое для всех людей знание (научное знание) возможно лишь за счет укоренных в мышлении априорных форм, т.е. независимых от эмпирического опыта форм. Но вот почему и на каком основании эти априорные формы способны соединяться (синтезироваться) с эмпирическим опытом — вопрос, на который Кант не дает ответа. Тем не менее, таинственный этот синтез, или способность мышления к этому синтезу, Кант и называет «разумом» в его «чистой» ипостаси.
А. Шопенгауэр, наверное, из-за этой двусмысленности и таинственности кантовского разума вообще отказался от употребления данного термина и уж тем более его использования, удовлетворившись привычным рассудком, в том числе и трансцендентального характера [9, т. 1]. Таким образом, Кант окончательно и, казалось бы, бесповоротно разгромил ту метафизику, о существовании которой люди узнали благодаря платоновским диалогам, яркому, но быстро сгоревшему под слишком жгучим солнцем научно-философского подхода неоплатонизму, зачахшему и не понятому гностицизму и искорененному поздней инквизицией европейскому мистицизму. Неконституирующее, ноуменальное, объективно недоступное процессу познания свойство человеческого сознания — разум, имеющий, согласно Аристотелю, «мысль в сердце», т.е. мысль не фор-
мально-рассудочную, а некую чувственно-постигающую, гармонизирующую всю сферу человеческого сознания, благодаря теориям величайших рационалистов свелся к обоснованию рассудочно-интеллектуальной деятельности сознания, ограниченной субъектно-объектной природой познавательных отношений [10]. Какие-либо иные способы постижения действительности по умолчанию были признаны идеалистичными и вообще не существующими в природе человеческого сознания.
Как мы видим, любые попытки показать иной путь к истине, основанный на иных принципах, всегда терпели неудачу, и понятно почему. Рационализм тем привлекателен, что он, способствуя активизации и наиболее яркому проявлению рассудочных способностей индивидов, создает наштучшие условия для трансформационной деятельности любого плана (индивидуальной или общественной, бытовой, коммерческой, научной и даже творческой); говоря современным языком, он всегда креативен, поскольку направлен на вечный поиск наилучших условий и решений. Привычная реальность является почвой для развития рациональности, поскольку, прикладывая к ней (почве) необходимые усилия, рационалист всегда получает результат, причем во время процесса «трансформации — использования» обычно отбрасывается все то лишнее, что не подпадает под ее определение. Зачем стремиться понять то, что не видно, не слышно, а лишь смутно ощущаемо? Думая так, мы «разумно» отодвигаем ненужное на второй план, формируя в своем собственном сознании непроницаемый пласт
— барьер, через который уже не пробиться никаким иным сигналам, идеям, интуитивным ощущениям и нравственным переживаниям.
В европейской философии и науке было время, когда «узники разума» бунтовали, взять хотя бы такого оппонента Декарта, как Паскаль [4, с. 303]. Оппозиционным течением также стал экзистенциализм, всеми возможными средствами открестившийся в XIX - второй половине XX вв. от «рацио», поставив проблему столь драматичного существования человека, закрепощаемого «рассудочной пещерой», узника серой безысходности и нескончаемой охоты за будущим счастьем... Удивительная вещь — рассудочный образ жизни, с одной стороны, насыщает человеческую реальность вполне ощутимым наполнением и соответствующими целями — извлекать возможную пользу и выгоду, и в то же время лишает его смысла жизни. Но какой смысл жизни может быть в пещере? Попытки экзистенциалистов найти помощь и понимание у научной общественности не удались, тем более что понять метафизически-мистическую онтологию М. Хайдеггера, последнего выдающегося экзистенциалиста, рационально мыслящему европейскому уму оказалось не под силу, как не удалось принять немыслимый для западноевропейского ума иррационализм С. Кьеркегора. Оба они были едины практически в одном: невозможно подлинно бытийствовать, руководствуясь нормами и правилами обыденного, или привычного, разума, или того самого ментального феномена, который привязывает человека к привычной реальности, к самой естественности и норме. Даже в своих попытках «оправдать Бога» разум терпит катастрофу, поскольку получается, что Бог превращается из непостижимого, запредельного и трансцендентального благого начала в некий объект, доступный логическому обоснованию (как это произошло в теории Гегеля, против которого так яростно боролся Кьеркегор). Всякая логичность (даже
диалектическая, если это диалектика объективного, т.е. почти научного, если так можно выразиться, идеализма) и рассудительность губят непосредственное ощущение, или чувствование веры, которая, по Кьеркегору, не имеет ничего общего с верой догматической, «которая есть надежда на индивидуальное счастье» [7, с. 108]. В этом смысле вера, по Кьеркегору, — эта не та вера, к определению которой мы привыкли. Здесь она ближе мистическим откровениям Августина Блаженного или Дионисия Ареопагита, чем формальному теоретизированию Канта или Гегеля.
В данных суждениях датского философа наиболее важным является сущностное разведение в разные, ничем не объединимые стороны «я» рационалистического, обыденного, приобщенного к множественному и «Я» истинного, единичного, отрешенного от множественного абсолютно и категорически. «Я» истинное и «я» рассудочное не могут существовать вместе и рядом, именно поэтому Авраам навсегда останется непонятым «безумцем», а толпа «верующих» граждан будет неизменна в своем лицемерном восхищении его богоугодным поступком; «Я» и «я» никогда не встретятся на почве понимания друг друга. Именно в этом отношении Кьеркегор совершил беспрецедентный поступок, разведя по разные стороны баррикад не тело и душу, как это принято в любых монотеистических религиях, а «я» и «Я», т.е. две сферы сознания, отвечающие за две различные грани понимания существования мира и себя в нем.
До Кьеркегора в официальной научно-философской среде Европы считалось, что существует только эмпирическое «я», движимое различными, телесными или духовными побуждениями: если преобладает телесное, то индивид ведет себя безнравственно, антиобщественно, теряет веру и т.д. Если же превалирует духовное, то он обычно бывает верующим, высоконравственным человеком... Тем не менее «я» — это та мыслящая цельность, представление о которой позволило Р. Декарту убедиться в собственном существовании. Осознание «я» как фундаментальной ценности, цементирующей человеческое существование
— это как раз то достижение европейской рациональности, против которой боролся Кьеркегор, а до него — малочисленные христианские мистики. Согласно рациональной установке, христианской или атеистической — без разницы, именно «я» человека ответственно за все его поступки. Догматика утверждает, что «я» человека должно осознавать свои поступки как добрые или злые, руководствуясь соответствующими заповедями: так утверждается в богословии, а затем и в философии, представление о самосознании. Самосознание, таким образом, это непрекращающееся оценивание своих поступков, мыслей и чувств в соответствии с чем-то, что принято в том обществе, в котором живет индивид, в качестве нормы или примера. Наше самосознание «достраивает» нас в угоду нашим же адаптивным запросам: если хочется быть успешным, мы в своем идеальном образе более чем высоко ценимы, всеми любимы, обеспечены и т.д. Самосознание прочно укоренено в сфере эго-концепции, оно является имманентным свойством проявления рассудочного эгоизма по отношению к окружению, своеобразным буфером, который адаптирует столкновения с другими, переводя их во внутреннюю область сознания. Если говорить современным языком — это всего лишь программа, запускаемая в случае, если человек начинает жить определенным (рациональным) образом. Если же человек по определенным причи-
нам изменяет свой взгляд на мир, стремясь не столько анализировать его и себя в нем, сколько внутренне переживать, самосознание отходит на второй план, уступая дорогу чему-то иному, тому, что Кьеркегор называет единичным Я, М. Хайдеггер — БаБет, американский философ У. Джеймс — Сверхличност-ным доменом сознания, российский ученый В.В. Налимов называет этот феномен Метаэго, чешский профессор С. Гроф — измененным (трансперсональным) состоянием сознания.
Еще А. Бергсон, рассматривая проблему возникновения религии, высказывался о существовании по меньшей мере двух уровней человеческого сознания: разумного (рассудочного), с одной стороны, и мистико-интуитивного — с другой, причем разумное, адаптивное, природное, естественное состояние — это привычное всем обыденное восприятие действительности, в то время как мистическое, интуитивно-созерцательное восприятие дается лишь сложнейшим усилием, «направленным на то, чтобы по ту сторону ума перейти к видению трансцендентальной реальности, к соприкосновению с ней, к ее раскрытию» [2, с. 236]. Именно это, иное состояние сознания, позволяет нам быть способными на духовную трансгрессию, или трансгрессию сознания, раскрывающую подлинную метафизику мира, недоступную при обыденном существовании и рассудочном мышлении. Мы называем это состояние сознания глубинным, природа которого трансгрессивна, т.е. опосредуется способностью к выходу за рамки обыденности, фиксируя при этом феномен перехода непроходимой границы между возможным и невозможным. Соответственно, глубинное состояние сознания — это скрытая под пластом рассудочности способность к подлинной трансценденции, к трансгрессивному акту, пробуждающему иное, объемлющее мировосприятие. Собственно, именно эта способность человеческого сознания к трансгрессии создает условие для раскрытия всех глубинных способностей и возможностей человека, для разумного восприятия мира, сопряженного с нравственной деятельностью по отношению ко всему иному.
Таким образом, вторая (глубинная) способность сознания — это способность интуитивно-метафизического постижения внесущностных сфер бытия, выражающаяся в трансцендентальной направленности переживаний человека. Эта способность объемлет внутреннюю сущность человека, но при этом одновременно направлена «за пределы вещей и предметов», причем первое свойство порождает ощущение отсутствия самосознания (абсолютного единения с чем-то непостижимым) [8], а второе создает ощущение непрерывного постижения неких фундаментальных истин бытия.
Глубинное состояние сознания, проявляющееся в ходе изменения самого сознания, является тем состоянием, через которое разум себя проявляет. Нам необходимо понять, что разум не имеет свойства изменяться, быть глубоким или плоским, высоким или низким: если разум есть, то он есть. В то же время мы настаиваем на том, что сознание человека не является постоянной величиной, т.е. некоей неизменной принадлежностью человека, о которой можно сказать только то, что оно есть. Во всяком случае, психология давно определила, что существует по меньшей мере два состояния одного человеческого сознания — само сознание и бессознательное. Само сознание также имеет выражения, соотносимые с двумя проявлениями: рассудочными и глубинными. Обыденное со-
стояние сознания порождает рассудочные нормы, фильтры или штаммы мыслительно-чувственной деятельности человека, при которых наличие глубинных состояний сознания лишь смутно и интуитивно ощущается в моменты экзистенциальных и онтологических переживаний. Но раскрытие глубинных состояний сознания возможно, и любой человек, ставящий перед собой онтологический вопрос, уже готов к этому. Другое дело, что мы не знаем о путях изменения сознания и раскрытия его глубинных слоев, известных тем, кто самостоятельно пришел к пониманию смысла бытия и изменению собственного сознания выше порога обыденно воспринимаемой реальности. Тот человек, который по разным причинам не находит пути раскрытия глубинных состояний сознания, но ищет их, открывает те способности, которое мы называем пред-глубинными, где и рождается разум не в смысле западноевропейского «ratio», а в смысле древнегреческого nous.
Наша точка зрения состоит в том, что, раскрыв в себе пред-глубинные состояния сознания, которые проявляются в результате сильных и драматических экзистенциальных переживаний и драм, человек одновременно раскрывает в себе разум и его потаенные возможности. Но такое состояние не может продолжаться долго, поскольку обыденная реальность разбивает те чистые помыслы и устремления, которые характерны для человека, находящегося в пред-глубинном состоянии сознания, периодически нивелирует совесть, поскольку рассудочно-эмпирическое «я» не может долго находится в состоянии «нравственного дискомфорта». Находясь в пред-глубинном состоянии сознания, человек или опять начинает рассудочную жизнь, поскольку «так удобнее», или ищет иные пути, выводящие его на уровень глубинных состояний сознания, раскрывающих в человеке разум, т.е. способность к постижению «самих истин» бытия. Истинная разумность выражается, во-первых, в знании о различных способностях собственного сознания, в стремлении выйти на качественно иной уровень восприятий и переживаний (ограничить влияние рассудочных фильтров), и, во-вторых, в особом, духовном существовании, возможном только при раскрытии глубинных состояний сознания. Именно при таком подходе сознание каждого конкретного человека будет способно воспринимать, анализировать, переживать те смыслы бытия, которые для большинства являются лишь смутно ощущаемыми, скрытыми и неявными. В этом смысле весьма существенным является высказывание Хайдеггера: «Происхождение сущности бытия сущего непомыслено. По-настоящему более всего требующее осмысления по-прежнему скрыто. Для нас оно еще не стало достойным мышления. Поэтому наше мышление еще не попало в свою собственную стихию. Мы мыслим еще не в собственном смысле слова. Поэтому спрашиваем: что значит мыслить?». [6, с. 145].
На данный вопрос философа мы можем ответить следующим образом: для того чтобы скрытое стало явным, мыслить необходимо иначе, поскольку мысль не есть только некая априорно заданная логическая форма. Мыслить иначе — означает раскрыть в себе глубинную способность познавать, используя все способности и возможности сознания как рассудочного, так и разумнонравственного, духовного и интуитивного.
ЛИТЕРАТУРА
1. Декарт Р. Соч.:В2-хт. — М., 1991.
2. Бергсон А. Два источника морали и религии. — М., 1994.
3. Кант И. Соч.: В 6 т. — М., 1964-1966.
4. Паскаль Б. Мысли. — М., 1994.
5. Стрельцова Г.Я. Паскаль и европейская культура. — М., 1994.
6. Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге. — М., 1991.
7. Кьеркегор С. Страх и трепет. — М., 1993.
8. Гроф С. За пределами мозга. — М., 2005.
9. Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. —В 2 т. М., 1993.
10. Хант Г. О природе сознания. — М., 2004.
“HIDDEN” AND “EVIDENT” IN THE CONSCIOUSNESS:
TO THE PROBLEM OF DETERMINATION OF DEEP OPPORTUNITIES
OF HUMAN MENTALITY
M.L. GRUZDEVA
Department of Humanitarian and Social-Economic Disciplines,
Military Academy of Radiation, Chemical and Biological Protection
Gorkogo Str., 1,
156013, Kostroma, Russia
The aim of this article is a philosophical search of the fundamentals of the human consciousness, which, in the author’s opinion, lie in the deep levels of a person's psyche. Analysing works of some west-european existentialists the author comes to a conclusion that, in order to open all hidden opportunities present in the consciousness, it is necessary to turn from a rational-consumering level of the consciousness to another, spiritual, deep level.
