CC BY
64
И. Ю. Карташева
СКАЗОЧНО-АНЕКДОТИЧЕСКИЕ МОТИВЫ
В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ СИСТЕМЕ "ШУТЕЙНЫХ РАССКАЗОВ" В. ШИШКОВА
"Шутейные рассказы" Вяч. Шишкова никак нельзя отнести к произведениям со счастливой литературной судьбой. Единственное полное издание "Шутейных рассказов" датируется 1926—1929 гг. С тех пор большая
120
часть рассказов практически не воспроизводилась в публикующихся собраниях сочинений писателя.
Ситуация с "Шутейными рассказами" имеет свои исторические корни и причины. Большой массив произведений появился в тот момент, когда в советском литературоведении шел горячий и жесткий спор о судьбах сатиры в послереволюционной действительности. "Сатира более обнаженно, чем какой-либо другой художественный жанр, есть орудие классовой борьбы, а между тем наши сатирики претендуют обличить действительность с точки зрения какой-то абстрактной нормы. Если в "советской сатире" в авторе не виден, не чувствуется коммунист или вообще идеолог пролетариата... это... буржуазная сатира...", — писал, например, В.Блюм1.
В этих условиях появление ряда рассказов В.Шишкова было воспринято как вылазка классового врага. С тех пор, вплоть до 60—70-х годов, в критике закрепилась мысль об идеологической ущербности "шутейных" произведений писателя. "Реабилитация" их была предпринята в серьезной работе Н.Яновского2, который показал, что В. Шишков одним из первых поднял проблему трагической раздвоенности человека революционной эпохи, открыл характер, разработанный позднее М.Шолоховым и другими советскими писателями. Но эти наблюдения и выводы не были учтены исследователями-фольклористами, занимающимися проблемой связи творчества В.Шишкова с народной культурой. Данная статья — попытка частично восполнить этот пробел.
Очевидно, что "Шутейные рассказы" ориентированы на смеховыс жанры русского фольклора и, в первую очередь, на структуру народного анекдота. Именно анекдот в разных его модификациях лежит в основе фабулы большинства рассказов В.Шишкова, является костяком повествования.
У Шишкова есть рассказы, представляющие собой литературную обработку известных народных анекдотов и анекдотических новелл. Например, рассказ "Сахарок"3 [VII, 104—106] повторяет широко распространенный сюжет сатирического фольклора "Уж и шел чернец по проулку"4, где объектом насмешки является женолюбие духовных лиц. Но народное произведение повествует о противоестественности закрепощения плоти, а у Шишкова народная мораль редуцируется, из сюжета извлекается нехитрый агитационный смысл: богатый нюансами фольклорный сюжет сведен к осуждению "жеребячьей природы". Думается, что в данном случае писатель, искусственно модифицируя сюжет, не учел законов фольклорного слова: из рассказа исчезла острота, народный юмор заменился пропагандистской идеей.
Более сложный случай представлен рассказами, также основанными на традиционных народных сюжетах, но в структуре этих произведений чувствуется расслоение позиций, точек зрения героев, повествователя, автора. Фольклорная ситуация входит в сюжет рассказа, не покрывая, а усложняя его смысл. В рассказе "Кикимора" тон задает авторское вступление: "Сидели в охотничьем зимовье бродяги, пили водку, закусывали огурцами, врали" [VII, 68—70 ]. Основное повествование ведется от лица Тузика, который в темной бане принял женщину за кикимору. Хотя
прелюдия встречи оснащена всеми зловещими приметами (скрип дверей и половиц, волчий вой и петушиные крики), комический исход истории предрешен авторским зачином. В рассказе "Трубка" [X, 160—164] тоже использованы быличные мотивы (черт показывается людям в облике простого человека; дареная трубка обращается в баранью кость)5. Эти мотивы сразу поставлены под сомнение рассказчиком, хотя не отвергнуты окончательно: "Молодежь да грамотеи говорят, что нет чертей на белом свете, что это глупость, бабы выдумали, а мы, по-стариковски, думаем, что черти все-таки кое-где остались". Подобная двойственность сохраняется и в финале: несмотря на то, что наваждение героя мотивируется опьянением, загадка все же до конца не раскрыта. Рассказ балансирует на грани былички и анекдота.
Еще один вариант использования Шишковым фольклорных традиций представлен в произведениях, основанных на цепи анекдотических ситуаций, где скрепляющим элементом становится образ рассказчика, близкого типу шута, скомороха. Рассказ "Посельга" [X, 171 —188] открывается обширным авторским вступлением, в котором "воссоздана праздничная атмосфера "шишкованья": "Это, в сущности, не работа — отдых. Все трудное осталось сзади: там, в деревне, скирды хлеба, с излишком хватит на круглый год. А здесь — знай, "женихайся". В эту обстановку прекрасно вписывается "посельга" — бывалый человек, который развлекает артель. Характер его задан уже первыми репликами:
"— Который час?
— 83 минуты первого...
— А где же стрелки-то?!
— Дурак, — сказал Тузик, прищуривая левый глаз. — Дорогие часы завсегда живут без стрелок. Надо понимать толк".
Сразу возникает ассоциация с фольклорным театром, в котором полноправным хозяином является раешный дед:
"— У вас, господа, есть часы?
— У меня часы есть. Два вершка пятнадцатого"6.
Причем Тузик-посельга чувствует себя не только героем , но и автором: "Что ж бы такое сочинить? Просто и не знаю. Ara, вот! Полное сочинение будет пропечатано, как в книжке". Он, сочиняя забавные истории, дает им соответствующие названия в духе народного лубка: "Моментальная смерть, ну, впрочем, — мужичья сумка", "Благочестивая взятка, или вполне облапошенный мох". А содержание его рассказов — анекдоты об одурачивании, в которых Посельга непременно оказывается победителем. Но вся соль рассказа Шишкова — в финале, исполненном в традициях народного анекдота: когда артельщики, убаюканные рассказами Тузика, засыпают, он бесследно исчезает с их добром. Посельга не только шут. но и своеобразный режиссер, воплощающий свои фантазии в жизнь. Смех оборачивается для слушателей слезами. В рассказах подобного плана авторское слово и слово персонажа-повествователя разведены, но не противопоставлены. Автор, введя читателей в суть дела, отказывается от оценочного комментария происходящего — комизм и оценка достигаются
через сюжетно-фабульный план. Как и в народном анекдоте, комизм заключен в резком сломе сюжета, в неожиданном финальном мазке.
К анекдотическим рассказам можно отнести и такие произведения,
п
которые основаны на пословице, расширившейся до анекдота . Эти рассказы интересны тем, что позволяют проследить, как старая народная мудрость обретает плоть в новых исторических условиях. В основе рассказа "Кум" [VIII, 56—60 ] лежит поговорка "Без царя в голове". Герой агитирует крестьян голосовать за эсеров и против большевиков. А его кум, призывая поддержать большевиков, заявляет, что при большевиках будет "царь в голове". Крестьяне дружно голосуют за большевиков, надеясь на царя во главе. Игра слов в традициях народного театра приобретает здесь актуальный политический смысл.
В ряде рассказов старые фольклорные сюжеты сочетаются, а порой и конфликтуют с новой топикой революционной эпохи. В.Шишков показал человека из народа, в сознании которого живы утопические фольклорные представления, но они уже взаимодействуют с реалиями новой жизни. Печать подобного конфликта, но уже в смеховой модификации, лежит и на облике рассказчика в "Нечистой силе" [IX, 71—85]. Рассказ начинается с обширного "теоретического" вступления об истории чертей и русалок. Интересно, что gce рассуждения повествователя опираются на новейшие "научные" взгляды и сведения. Фольклорные мотивы сочетаются с лексикой и понятиями нового времени. Ущербность русалок объясняется, например, тем, что они — "дочери кулацкого элемента", черти проходят "чистку", оказываются безработными и постепенно вырождаются. Традиционные быличные мотивы подвергаются смеховому отрицанию: козни чертей лишь снятся вдове, коза-оборотень мерещится пьяному милиционеру. Так напрашивается однозначный вывод — "предрассудки есть достояние темных масс". Но финал рассказа совершенно неожиданен. Вновь звучит голос повествователя, глубокомысленно заявляющего: "Что такое колдун? Человек и человек, как все мы, грешный. А надо вот что... Надо усиленно ловить чертей". Трагедия раздвоенного сознания дана здесь в смеховой версии.
Противоречия сознания героев "Шутейных рассказов" отразились на характере авторской обработки известных фольклорных сюжетов и образов. У В.Шишкова обнаруживается богатый спектр сочетаемости литературных и фольклорных элементов по уровню сложности. Наиболее простой случай дан в рассказе "Провокатор" [VII, 35—44 ], построенном на игре слов, нарушении норм словоупотребления. Жители глухой деревни через полгода после Февральской революции избирают комитет, путая поначалу слово "комитет" с "канителью". А затем, с подачи заезжего шутника солдата, выбирают "провокатора" ("агитатора") деда1 Ефрема — самого уважаемого человека в деревне. Но путаница слов и понятий приводит к тому, что Ефрема бьют и сажают под арест. Традиционные анекдотические структуры начинают "проседать" под давлением жизненного материала. Финал рассказа далек от анекдотического. Мужики, обиженные за Ефрема, заявляют: "Камитетов нам не надо! Пес с ней и со свободой... Век не видеть!" Совмещение словесной игры с драматическим сюжетом приводит к
разрушению смехового мира анекдота. Сходный эффект возникает и в рассказе "Бабка". Сюжетный стержень рассказа связан с фольклорными анекдотами о лихих солдатах, хитростью добывающих себе пропитание и
о
обманывающих жадную хозяйку . Но у Шишкова ситуация качественно меняется, насыщается трагической атмосферой гражданской войны [VII, 31—34]. Политрук Телегин с группой солдат угощается у старухи, которая принимает их за белых. Тогда "кожаные куртки", решая разыграть старуху, представляются ей не красными и не белыми, а черными. Бабка восклицает: "Черти вы! ... Направо — налево кровь льют, а!?" В анекдот проникают серьезные, несвойственные ему краски.
В ряде рассказов цельность смехового сознания сохраняется, фольклорный сюжет узнаваем, но происходит замещение традиционных героев современными типами. Рассказ "На травку" [VIII, 49—55] строится на мотиве одурачивания, однако герои взяты из нового времени: голодный городской рабочий, меняющий сапоги на картошку, и хитрый деревенский мужик, заманивающий Мохова к себе в хозяйство: "...надул я тебя, Яков Иваныч, вот так... не сапоги твои, ты мне нужен, ты!" Хотя современные реалии затемняют фольклорную фактуру, сам тип комизма очень близок анекдоту.
Ряд "Шутейных рассказов" построен на известном анекдотическом сюжете, как сметливые крестьяне водят за нос противников. Но в народных произведениях в роли противников выступали барин или поп, а в рассказах Шишкова — советская власть и ее представители, мнимые или истинные. В "Коммунии" [VIII. 36—44 ] использован расхожий фольклорный сюжет "Змей и цыган"9. Дезертиры братья Туляевы объявляют себя большевиками и устраивают Коммунию. Эта Коммуния поразительно близка Чевенгуру А. Платонова (напомним, что рассказ Шишкова датирован 1919 г.). Братья обогащаются за счет села, грабят попа — "это все в Коммунию пойдет", а жителей отправляют на общественные работы. Очевидно, что Шишков одним из первых увидел возможность для процветания разного рода жуликов и авантюристов под прикрытием новых идей и революционной фразеологии. Но разрешается конфликт чисто фольклорным способом. Мишка Сбитень, напоминающий идеального героя устного народного творчества (удалой силач с цыганским обликом), разгоняет дармоедов и начинает строить новый мир: "Чтоб всем была свобода, чтоб можно было дышать по всем статьям..." Торжествует крестьянская Утопия. Драматические коллизии снимаются временно, случайно, в духе фольклорных чудес, как. например, в рассказе "Луковка" [VIII, 31—35]. Деревня всем миром прячет в ямс от красноармейского отряда корову деда Пахома. Но корова пала, не спасла и луковка, которую Пахом держал на счастье в кармане. Только случайно, благодаря доброй воле командира отряда, Пахом получает новую корову. По-иному решаются конфликты в рассказах "Падучая" [VII, 131 —139] и "Темный лес" [IX, 67—70 ]. Здесь торжествует мужицкая хитрость и смекалка, а в роли одураченных оказываются власти. В "Падучей" хитроглазовцы (сам топоним многозначителен и подкреплен сюжетным движением) обводят вокруг пальца и спекулянтов, и советскую власть. В
итоге сюжет реализует пословицу "И волки сыты, и овцы целы". Народный здравый смысл торжествует, несмотря на смутные времена. Хитроглазовцы, не получив разрешение на продажу товара, все же находят выход: "Еще мы с ними, с товарищами-то, потягаемся! Чтоб мужика утеснять! Ишь ты!" Народ сталкивается с неуемными прожектерами и одерживает победу.
В.Шишков вводит новые мотивы и в тему оборотничества, фольклорных метаморфоз и превращений. В центре рассказа "Оборотень" [X, 147—155] — излюбленный герой Шишкова — враль Пахом. Начинается рассказ картиной разгульного веселья, непрерывной "смеховой работы": "Пахом как загнет, Осип как наддаст, Степка как саданет, как все грохнут враз — того гляди печь лопнет от хохота". Пахом в лицах рассказывает, как он с хмельными друзьями устроил побоище с "православными свиньями" в свинарнике, а оборотка в это время ушла. Слушатели убеждены в неправдоподобности истории, но с увлечением внимают Пахому, который, как скоморох, смеется не только над окружающими, но и над собой. Тот же мотив оборотничества по-новому аранжируется в рассказах о современной жизни. Героиня "Рокового выстрела" [X, 105—113] Александра Стукова напоминает фольклорных дев-воительниц своей решительностью и пристрастием к мужской одежде. Именно ее мужской костюм спровоцировал игровую ситуацию, когда ее принимают за мужчину, а ревнивый муж подруги Александры превращается из культурного человека в "отвратительную обезьяну". Оборотничество становится метафорой моральной деградации персонажа.
Думается, что "Шутейные рассказы" можно рассматривать как произведения пограничного характера, отразившие переход взаимоотношений фольклора и литературы в эпоху социального и психологического слома в новое качество. Народное сознание, во многом опиравшееся на фольклорные представления, переживает кризис. Это сказалось на принципах изображения человека в литературе, на выборе фольклорных жанров, на темах, образах, сюжетах, на характере сочетаемости литературных и фольклорных элементов. В рассказах В. Шишкова представлены разные формы этой сочетаемости: от доминирования этико-эстетических ценностей народной культуры до полной социализации культурно-идеологических мотивов фольклора.
Примечания
1 Блюм В. К вопросу о советской сатире / / Жизнь искусства. Л., 1925. С.30.
2 Яновский Н. Вячеслав Шишков. М., 1983.
3 Шишков В. Шутейные рассказы // Полн. собр. соч.: В 10 т. М., 1926—1929. (Далее ссылки на это издание приводятся в тексте.)
4 См.: Русское народное творчество против церкви и религии. М.; Л., 1961. С.236—237.
5 См.: Мифологические рассказы русского населения Восточной Сибири. М.: Наука, 1987. С.32—33.
6 Фольклорный театр. М.: Современник, 1988. С.399.
п
См.: Пельцер А. Происхождение анекдотов в русской народной словесности / / Сб. Харьковского ист.-филол. о-ва. Т. II. Харьков, 1899 .
8 См.: Русские народные сатирические сказки Сибири. Новосибирск, 1984. С.208.
9 См.: Севернорусские сказки в записях А.И.Никифорова. М.; Л., 1961. С.32-33.
