CC BY
401
А.М. Лаврёнова
СИНИЙ МУНДИР В ЗЕРКАЛЕ ВЕНЕРЫ: ВЗАИМОВЛИЯНИЕ ЛИЧНОЙ ЖИЗНИ И СЛУЖЕБНОЙ КАРЬЕРЫ ЧИНОВ ОТДЕЛЬНОГО КОРПУСА ЖАНДАРМОВ
A. Lavryonova
The Blue Uniform in the Mirror of Venus:
Interactions between Personal Life and Professional Career of the Separate Gendarme Corps Officials
Если политическая история Российской империи на рубеже веков предоставляла женщине место, пусть и небольшое, то полицейская и, в частности, жандармская, история, казалось бы, всецело являлась мужской вотчиной. За вычетом влияния, оказываемого представительницами революционного движения. Однако куда большее место, нежели идеологические противницы, в повседневности жандармских офицеров занимали их «подруги жизни» - невесты, жены, любовницы.
Попытаемся рассмотреть, что за личная жизнь скрывалась за блестящим и пугающим фасадом жандармской службы? Какова была подлинная личная повседневность тех, кто являлся едва ли не последней надежной опорой дряхлеющего самодержавия?
На первый взгляд, картина жандармского семейного быта представляется ясной и непротиворечивой. Женщины, несмотря на первые робкие ростки эмансипации, пробивающиеся сквозь патриархальную броню российского общества, были серьезно ущемлены в правах и, в массе своей, социально пассивны. Едва ли не единственной моделью социального лифта для них являлся брак, и потому союз с жандармским офицером, чье жалованье существенно превышало армейское, являлся сокровенной мечтой многих барышень. Знаменитый А.И. Спиридович писал, что его сестры, воспитанные в архангельской провинциальной глуши и чуждые интеллигентских предрассудков, убеждали его идти в жандармерию. Они смотрели на жандармского офицера просто: «Офицер, служба серьезная, очень важная, жалованье хорошее и форма красивая, чего же еще нужно для брата?»1.
Аналогичные свидетельства находим у С.Г Елпатьевского, который привел на страницах мемуаров историю своего приятеля, жандармского ротмистра. Когда тот был еще пехотным офицером, ему случилось влюбиться в дочь богатого помещика. Отец невесты, впрочем, не хотел отдавать дочь за офицера, живущего на грошовое армейское жалованье, а сам он не желал вводить жену в обстановку жизни полковых дам. И после короткого раздумья поступил в жан-
31
дармы2.
И действительно, девушки, не отягощенные политическими воззрениями, и их родственники склонны были видеть жандармов в сугубо положительном свете. Так, утрированно слащавая Верочка, героиня рассказа «Ангелочек» М.Е. Салтыкова-Щедрина, и ее мать, пишущие сочинение на тему «О чем бы голубой цвет мог говорить?», видят жандармов в одном смысловом ряду с “l’azur des deux” (небесная лазурь), “les cherubins” (херувимы), “les seraphins” (серафимы) и голубыми нарядами невесты: «Ангелочек почивает, а добрый жандарм бодрствует и охраняет ее спокойствие... Ежели мы ничего дурного не сделали, то и жандармы за нас спокойны».
Еще и не всякая девица могла стать супругой жандармского офицера. Например, лица, женатые на католичках, по правилам, в Отдельный корпус жандармов в принципе не допускались3. Если же по вступлении в корпус офицер был холост и решал связать себя узами брака, будучи уже облаченным в жандармский мундир, ему необходимо было добиться разрешения своего начальства.
* * *
В социальном отношении большинство жандармских офицеров относилось к безземельному православному дворянству, то есть принадлежали к нижним слоям традиционной российской элиты. По подсчетам Дж. Дэйли, отцы 78 % из числа 72-х жандармских офицеров, которые служили в Московском губернском жандармском управлении (ГЖУ) в 1890-1915 гг., были дворянами (из них 45 % имели потомственное и 55 % - личное дворянство). Остальные были потомками мещан и разночинцев (по 3 % тех и других), купцов и священнослужителей (по 4 % тех и других) или младших офицеров (5 %). Женились жандармские офицеры на женщинах близкого социального положения. 46 женатых офицеров из указанного числа взяли в жены женщин православного вероисповедания, отцами которых были потомственные дворяне (24 %), личные дворяне (48 %), купцы (17 %), разночинцы (6,5 %) или священнослужители (4,5 %)4.
В основе этих цифр и лежит одна из специфических реалий жандармского брака, подрывающих классическое представление о таковом: жандармские офицеры, обедневшие дворяне, живущие на одно жалованье, не меньше, а вероятно, даже и больше, чем их избранницы, зависели от успешного бракосочетания. Удачная женитьба приносила им не только приданое невесты, но и могла обеспечить необходимыми связями, протекцией, каковые в жандармском мире имели порой решающее значение. Поэтому неудивительно, что многим блестящим жандармским карьерам сопутствовало семейное благополучие. Таков был союз генерал-лейтенанта Е.К. Климовича и Е.П. Тютчевой5, снискавший похвалу даже у столь одержимого вопросами нравственности В.Ф. Джунковского. По его словам, Кли-
32
мович был «честный человек и отличный семьянин»6.
Однако специфика жандармской корпорации была такова, что неблагоприятное течение семейной жизни могло иметь далеко идущие служебные последствия. Повышенное внимание начальства к нравственному облику и репутации своих подчиненных нередко делало личную жизнь офицера постоянным источником переживаний и даже угрозы служебному положению, а женщинам придавало особое влияние.
Жалобы на жандармских чинов, подаваемые начальству корпуса, практически во всех случаях становились основанием для служебного разбирательства или, по меньшей мере, требовали представления объяснительной в виде рапорта непосредственно начальнику управления. Однако если в случае принесения жалобы на служебные действия жандармского чина, в первую очередь, опрашивался он сам, то намек на какой-либо «женский след» означал возможность сбора сведений негласным путем у третьих лиц, порождал слухи и явно не играл на руку чести и репутации офицера. В этом случае от данной, весьма сомнительной с этической точки зрения, процедуры не спасало даже высокое служебное положение. Так, совершенно рядовая по форме, но весьма слезливая жалоба жены священника Таисии Дылевской, у которой летом 1907 г. по требованию начальника Санкт-Петербургского охранного отделения М.Ф. Фон-Коттена был произведен обыск, вероятно, не привлекла бы ничьего внимания, если бы не намек на близкие отношения подполковника с некоей Ольгой Федоровной Русиновской-Пуцято, по чьему наущению, якобы, и был произведен этот обыск. По агентурным сведениям, попадья занималась распространением запрещенной литературы среди паствы своего супруга и поддерживала конспиративную переписку с московскими членами РСДРП, что более чем оправдывало возможность обыска. Тем не менее, ее доносу был дан ход. Не щадя служебного достоинства жандармского офицера, его коллеги бросились наводить справки, чтобы наконец выяснить, что ни в каких особых отношениях с указанной дамой Фон-Коттен не состоял, тем более что последняя все лето в Москве и вовсе не жила7.
Впрочем, порой и намеков на любовную связь было не нужно: жалобы подавались и на более расплывчатых основаниях. Примечателен инцидент, приключившийся на финской границе в июне 1915 г. Из-за недоразумений с паспортом возвращающиеся с дачи барышни Анна Паталеева и ее подруга Наталья Дацевич (дочь жандармского полковника Владимира Ивановича Дацевича), очутились в канцелярии жандармского управления для разъяснения ситуации. Обращение с ними офицерских чинов жандармского надзора показалось им оскорбительным, в связи с чем отец Паталеевой, Василий Васильевич, кандидат прав и член редакции «Петроградского листка», счел необходимым пожаловаться командующему Отдельного корпуса жандармов генералу В.Ф. Джунковскому. Что же, по его
33
словам, «превзошло всякую меру терпимого в общежитии»? «Виновник неосновательного предположения о проезде моей дочери по чужому паспорту, младший жандармский офицер, заложив ногу на ногу - это в присутствии-то девушек! - и покручивая ус, саркастически глядел на растерявшихся, робких, непривыкших к подобному обращению и к подобной обстановке девиц», - писал возмущенный отец. «Робкими» этих девушек, однако, никак не назовешь: с жандармским офицером, задававшим формальные вопросы, они вели себя вызывающе. Подруга Паталеевой Наталья Дацевич вместо паспорта предъявила заведующему жандармским надзором на Финляндской границе полковнику В.А. Тюфяеву визитную карточку отца. А на резонное замечание полковника об обязанности проезжающих удостоверять свою личность посредством предъявления паспорта, ответила ему повышенным резким тоном: «Что за чушь ваши паспорта!»8
Более того, женщинам нередко удавалось оставаться «на высоте положения» даже будучи за решеткой. По свидетельству Ф.Э. Дзержинского, его соседкам по X павильону Варшавской цитадели удавалось порой совершенно безнаказанно нарушать режим: петь, шуметь и всячески перечить охране. Некоторые, из числа наиболее экзальтированных, не гнушались иногда «заезжать в морду» жандарму, нагнувшемуся отодвинуть дверной засов9. А если девушка была к тому же и богата, она могла себе позволить вовсе игнорировать некоторые тюремные порядки. Возлюбленная В.М. Зензинова, Амалия Фондаминская (в девичестве Гавронская), арестованная в числе своих товарищей осенью 1905 г., была как раз из таких. Ее матери, принадлежавшей известному клану московских евреев-мил-лионеров, удалось добиться того, что одиночную камеру ее дочери в Таганской тюрьме оклеили обоями, а тюремный повар персонально готовил для вегетарианки Амалии особые блюда. Кроме того, она получала огромные передачи, среди которых было много конфет и цветов - «то и другое она рассылала по все тюрьме». В камере и в коридоре, куда выходила ее одиночка, пахло духами. В тюрьме ее продержали только один месяц, и она, как сама рассказывала впоследствии, провела это время «с удовольствием»10.
Общественные этические нормы эпохи давали женщинам более или менее знатного происхождения особые преимущества, которыми им случалось пользоваться с неблаговидными целями. Так что, когда жена статского советника Елизавета Балтаго решила отомстить помощнику начальника Волынского ГЖУ ротмистру РБ. Бржезиц-кому за невыгодное служебное перемещение ее любовника, она без труда сочинила кляузу: якобы, жандармский офицер публично насмехался над ней. Бржезицкий был, по меткой характеристике сослуживца, будущего начальника Московской охранки, А.П. Мартынова, «скучным», «равнодушным», «корректным джентльменом», явно неспособным на подобную выходку11. Начальник Бржезицкого
34
по этому поводу писал: «Г-жа Балтаго сознавала, что возбуждать какое-либо дело в суде ей невыгодно и что последствием этого может быть даже привлечение ее к ответственности за явно недобросовестное обвинение. Тогда как приезд на станцию командированного или начальника управления или старшего офицера невольно вызовет суждения, неблагоприятные для репутации ротмистра Бржезиц-кого». К тому же, Балтаго понимала, что при оставлении ее просьбы без последствий она ничего не проигрывает и даже «подает поводы» другим жаловаться начальству корпуса на всякое действие ротми-стра12.
В чем более близких отношениях с жандармом состояла женщина, тем больший вред его репутации она могла нанести. Практически любые отношения между особой женского пола и представителем «голубого ведомства», не имеющие официального статуса, могли при дурном стечении обстоятельств или по воле клеветников сделаться, своего рода, ахиллесовой пятой жандарма. Именно в таком плачевном положении оказался в 1901 г. начальник Самарского жандармско-полицейского управления железных дорог полковник К.С. Яниковский, когда в штаб корпуса поступил анонимный донос касательно проживания в его доме некоей Жозефины Бернадской. Штабное начальство со ссылкой на ст. 229 книги VI Свода Военных постановлений 1869 г. поставило начальнику жандармского управления ультиматум: или немедленно прекратить сожительство с Бер-надской, или попрощаться с жандармской службой13. Престарелый полковник вынужден был оправдываться, уверяя, что Бернадская жила в его доме долгие 18 лет, будучи воспитательницей его малолетних дочерей, а когда те выросли, пребывала в доме на положении экономки. Разумеется, Жозефина была не только воспитательницей и экономкой, но полковника вполне можно понять, принимая во внимание то, что его злосчастная семейная жизнь расстроилась еще в далеком 1879 г. За год до знакомства Яниковского с очаровательной овдовевшей француженкой его жена уехала, оставив мужу двух девочек 7-ми и 4-х лет от роду. Больная мать офицера заниматься девочками не могла, нанять бонну не было средств, а француженка изъявила готовность помочь, что и делала в течение последующих 18-ти лет, пока девочки не вышли замуж14. Интересно, что когда после 38 лет службы, 32 из которых прошли в Отдельном корпусе жандармов, несчастный Яниковский вследствие продолжительной и мучительной болезни скончался, «безутешная» вдова Юлия Александровна поспешила обратиться за пенсией, каковую и получила в размере 500 руб. в год15.
Особенно уязвимым положение офицера делало сватовство и весь предшествующий ему период. В равной мере как потакавшему своим желаниям, так и не имевшему возможности или желания связать себя узами Гименея, жандармскому офицеру следовало остерегаться неприятных, если не роковых, последствий отношений, не
35
увенчавшихся браком. Знай унтер-офицер Антон Коголь, что его ожидает, он, вероятно, никогда бы не решился завести интрижку с крестьянкой Ю.И. Яновской, которая в отместку за отказ жениться на ней, действуя в припадке умопомешательства, облила своего задремавшего любовника серной кислотой, после чего сама выпила раствор йода. Благодаря счастливой случайности, Коголь отделался легкими ожогами, а «барышню-крестьянку» удалось спасти. Но и на этом злоключения пары не окончились. Когда оправданная судом истеричка после пяти месяцев предварительного заключения, наконец, оказалась на свободе, она продолжила досаждать бывшему любовнику, преследуя его на улице и карауля около дома. Наконец, она решила расправиться с ним с помощью жалобы жандармскому начальству, обвинив Коголя в присвоении 20 руб. Возможно, сделай она это до эпизода с кислотой и отравлением, такое обвинение имело бы тяжелые для жандармского унтер-офицера последствия, но официально засвидетельствованное помешательство, вызволившее ее из тюрьмы, в данном случае сослужило ей дурную службу. Начальство обязало Антона Коголя деньги выплатить, но никакого наказания он не понес, тем паче, что выяснились подробности, предшествующие этой печальной истории: несостоявшаяся невеста Яновская еще до знакомства с Коголем находилась в сожительстве с денщиком одного офицера и двумя унтерами16.
Куда меньше повезло прикомандированному к штабу корпуса корнету Всеволоду Владимировичу Дацевичу, брату вышеупомянутой Натальи Дацевич, по милости своей возлюбленной Марии Прокофьевой, оказавшемуся исключенным из жандармских рядов. Практически сразу после знакомства девица стала настойчиво зазывать корнета к себе на квартиру, однако, считая ее невинной, Да-цевич избегал подобных визитов. Вскоре он сделал ей предложение, которое и было с радостью принято. Состоятельная дочь ямбургско-го купца, Прокофьева начала осыпать жениха подарками и постоянно предлагать деньги взаймы. «Увлеченный ею, я по неопытности остался у ней однажды ночевать и с того времени жизнь моя пошла вверх дном», - жаловался корнет. Выяснилось, что Прокофьева - никакая не девица, что в юности она сбежала из дому с графом
В.А. Трубецким, которого бросила по прошествии нескольких лет, сойдясь с неким юнкером. Через некоторое время этот юнкер начал ужасно ревновать Прокофьеву и в пылу очередной ссоры ударил девушку шашкой по ноге. Оправившись от раны, Прокофьева закрутила роман с поручиком Воеводиным, с которым прожила несколько лет, пока тот не умер. Примерно в это время первый любовник Марии Прокофьевой, князь Трубецкой, положил на ее имя более ста тысяч и продолжал помогать деньгами даже тогда, когда она уже стала встречаться с корнетом Дацевичем в качестве невесты. Спустя короткое время после помолвки Прокофьева начала закатывать жениху ужасные сцены ревности, и тогда Дацевич, вероятно, попытал-
36
ся спастись бегством: уехал в Киев, якобы для подготовки к свадьбе. Но не тут-то было: невеста последовала за ним. Заподозрив, что корнет посещает другую даму, она поспешила вломиться к ней в дом и, не обнаружив там жениха, упала без чувств. Очнувшись, она вернулась в свой гостиничный номер, который застала в полном беспорядке: жених при помощи своего брата спешно забрал вещи и бежал. Но невеста снова настигла корнета в Петербурге, где прямо посреди улицы затеяла с ним драку, в результате чего оба оказались в полицейском участке. Так о скандале узнала широкая общественность, включая начальство корпуса, которому роковая барышня в красках описала злодеяния вероломного корнета и обвинила в краже ее денег. Итог, как мы уже знаем, оказался плачевен для Дацевича, хотя морально коллеги и заняли его сторону. «Очень жаль, что такой юный и слабохарактерный офицер попал в руки такой опасной и известной девицы как Прокофьева, жертвою которой был хорошо знакомый мне прекрасный офицер Воеводин», - такова резолюция, вероятно, принадлежащая перу начальника Киевского отделения Киевского жандармско-полицейского управления железных дорог17.
Но солидные офицеры порой рисковали репутацией, нервами и кошельком ничуть не меньше неискушенных корнетов. Так, разменявший шестой десяток помощник начальника Подольского ГЖУ подполковник Владимир Николаевич Шафалович, находясь в течение нескольких месяцев в Киеве, принялся посещать галантерейный магазин, содержавшийся двумя иностранками небезупречного поведения - относительно молодой Терезой Михновской и Отилией Тенниг, 41 года от роду. Кончилось тем, что он сошелся с последней. Посещая Тенниг, Шафалович платил каждый раз по 15 руб. Такое щедрое вознаграждение дало подругам повод думать, что они имеют дело с человеком состоятельным, и потому они начали особенно активно ухаживать за ним. Вероятно, Шафалович сказал, что холост, после чего Тенниг тут же предложила жениться на ней или взять ее на содержание. Может быть, Шафалович и обещал, шутя или в пылу страстей, сделать это, но вслед за тем он, очевидно, обеспокоенный столь далеко идущими планами Тенниг, перестал посещать свою любовницу. Тогда подруги стали преследовать Шафаловича на улицах. В одну из таких встреч Шафалович объявил Михновской, что уезжает в Петербург. Вскоре настойчивая Михновская начала разыскивать Шафаловича, хотя он явно уклонялся от встречи с ней. Как практичная особа она сразу заметила, что Шафалович - человек весьма слабохарактерный с женщинами. Узнав, что Шафалович в Виннице, она тотчас же поехала туда и отправилась прямиком к нему на квартиру. Настоящая жена Шафаловича, Людмила Александровна18, особа вспыльчивая и строптивая, закатила мужу отменный скандал, и разгневанный супруг приказал Михновской убраться из Винницы восвояси. Однако уже через месяц Михновская с Тенниг приехали в Винницу на жительство, где сошлись с артиллерийским
37
офицером Семеновым, находящимся под судом за растрату казенных денег, и бывшим казачьим офицером Протопоповым, от которых услышали сплетню, будто бы с Шафаловичем живет не жена, а посторонняя дама (Шафалович и вправду не жил с женой много лет и съехался вновь лишь за полгода до описываемых событий). Эта сплетня дала повод Михновской и ее подруге действовать смелее и нахальнее: они начали фланировать под окнами его квартиры, вызывать его через посыльных на улицу, передавать записки, что Тенниг не может жить без него, а затем писать самые грязные письма госпоже Шафалович. Заметим, что Шафалович не был единственной жертвой предприимчивой женщины: в аналогичной ситуации оказался содержатель бакалейного магазина, человек семейный и пожилой. В конце концов, Михновская потребовала 300 руб. в обмен на обещание покинуть Винницу, а когда Шафалович отказался предоставить ей деньги, она стала подавать прошения жандармскому начальству. Однако, как видно, она не ожидала того, что ее жалоба станет поводом для официального расследования, и вскоре начала просить о прекращении дела, а затем поторопилась уехать из Винницы несолоно хлебавши19.
Все же, надо признать, что подобные шокирующие истории, хоть и происходили сравнительно часто, не являлись нормой. Подавляющее число документов, отражающих перипетии взаимоотношений жандармов с представительницами прекрасного пола, составляют имеющие сугубо материальный характер жалобы жандармских жен, чья супружеская жизнь потерпела фиаско, а развод по какой-либо причине оказался невозможен. Суть подобных материальных споров ярко рисует картину глубокого социального и нравственного кризиса, в котором оказалось общество поздней Российской империи, с его обветшавшей и полуразложившейся сословной структурой, с одной стороны, и буржуазным лицемерием, с другой. Примечательно, что хотя женщины в рамках патриархального общества, каковым, так или иначе, оставалось российское общество на рубеже веков, оставались почти бесправными, они зачастую отнюдь не выглядели жертвами. Напротив, именно отсутствие эмансипации, со всеми сопутствующими оной возможностями и нормами, порой превращало женщину в чудовищную эгоистку.
Показателен случай из семейной жизни ротмистра А.А. Боро-даевского. Когда он получил назначение в Вильну, жена Антонина отказалась последовать за ним, оставшись в Москве. Старший их сын остался при матери и по прошению отца был определен на казенный счет во 2-й Московский кадетский корпус, а младшего, больного мальчика, неспособного даже самостоятельно есть, отец забрал с собой. Вскоре ротмистр добился перевода в Либаву, чтобы иметь возможность купать сына в море, как ему это рекомендовали врачи. На новом месте ему приходилось с сыном и сожительницей помещаться в вагоне на пассажирской станции. В течение семи лет
38
он исправно высылал своей жене по 45 руб. ежемесячно, надеясь однажды получить развод, который она, естественно, дать ему не пожелала. Когда же он остался без должности, на голом жаловании в 75 руб., и денег жене не выслал, она не нашла ничего лучше, как требовать у его начальства принудить ротмистра к выдаче ей этой суммы20.
Аналогичная ситуация имела место и в семействе подполковника Н.П. Гулевича: жена не вынесла жандармского быта и решила вернуться под крыло к богатым родственникам, прихватив с собой двоих дочерей, а двух других детей - мальчика и девочку - оставила мужу. При расставании Гулевич обещал выплачивать ей 50 руб., что и удавалось ему некоторое время. Когда же дети, оставшиеся с отцом, подросли, и встал вопрос об их дальнейшем образовании, оказалось, что сына в кадетский корпус за казенный счет не примут, а штаб корпуса в пособии отказал. Таким образом, подполковник лишился возможности высылать благоверной такую сумму и стал посылать только по 25 руб., что ее крайне возмутило. В процессе разбирательства выяснилось, что, хотя с матерью и остались две дочери, одна из них была принята на казенный счет в Тамбовский Александровский институт, а вторая жила при весьма состоятельных родных жены и была прилично обеспечена21.
Как и в случае с ротмистром Бородаевским, в деле подполковника Гулевича штаб корпуса счел объяснения офицера заслуживающими уважения: первому было позволено претензии жены проигнорировать, а второму разрешили продолжать выплачивать по 25 руб.
Такую же сумму выплачивал и штабс-ротмистр жандармскополицейского управления Сибирской железной дороги Г.К. Фон-Вильперт, чья супруга не пожелала последовать за мужем к месту его службы в Омск, оставшись с сыном в Петербурге. Данная сумма составляла треть причитающегося жандарму жалованья, за вычетом долгов, причем Фон-Вильперт выразил желание забрать сына к себе, если супруга найдет эти средства недостаточными22.
А недостаточными высылаемые суммы жандармские жены находили довольно часто. Когда жена ротмистра К.К. Миллера пожаловалась на то, что муж высылает ей только 80 руб. вместо обещанных 100 и что из-за этого ей пришлось заложить теплые вещи, то оказалось, что жалованье самого Миллера с добавочными составляет всего 91 руб. Жена же за год получила 1 000 руб., «сумму на которую в Санкт-Петербурге живет масса чиновного люда». Если верить объяснениям ротмистра, жена закладывала вещи еще в Москве, на прежнем месте службы, где Миллер получал по 100 руб. в месяц. Кроме того, при своем отъезде ротмистр оставил ей всю квартирную обстановку, правда, не особенно богатую, но со всей столовой и кухонной посудой, а когда через год приехал навестить детей, то ни от обстановки, ни от посуды не было и следа: все было женою распродано23.
39
Схожую картину, но в несколько более контрастных тонах, можно было наблюдать и в семье ротмистра Кременчугского жандармско-полицейского управления железных дорог Г.С. Добрянского, 22 года прожившего бок о бок с патологической ревнивицей и хронической алкоголичкой. Когда в штабе корпуса получили жалобу этой женщины, будто благоверный вынудил ее съехать, обзаведшись новой семьей и оставив без средств, первой естественной реакцией заведующего Судной частью корпуса ротмистра В.И. Добрякова стало предложение начальнику Добрянского удовлетворить претензии обиженной супруги, так как «настоящая жалоба компрометирует жандармского офицера». Но последующие разбирательства заставили Добрякова передумать. Во-первых, оказалось, что покинутая жена живет в Кишиневе открыто и весело, ни в чем себе не отказывая, устраивает у себя вечера, посещает театры и состоит в связи с одним из своих квартирантов, на которого тратит свои деньги. Начальник Бессарабского ГЖУ, специально посланный ее проведать, удостоверил, что обстановка ее квартиры очень приличная, что она держит прислугу, сама же хозяйка квартиры выглядит лет на 35 (на самом деле, ей было 46), любит кокетничать и хорошо наряжаться. Во-вторых, выяснилось, что госпожа Добрянская не так уж и остро нуждается в средствах к жизни, так как имеет 200 десятин земли, приносящие ей 1 200 руб. в год, между тем как ее муж никаких источников дохода, помимо своего жандармского жалованья, из которого вынужден также помогать больной матери и бедным родственникам, не имеет. История семейной жизни этих людей, пусть и односторонне, отраженная в рапорте ротмистра, выглядит довольно безрадостно. Проблемы начались уже спустя две недели после свадьбы, когда выяснилось, что жена одержима самой безрассудной ревностью, доходящей до сумасшествия, так как она ревновала без всякого основания и ко всякой без исключения женщине, какого бы возраста и наружности та ни была, и даже к собственным племянницам и родным сестрам мужа. Спустя 22 года жена ротмистра и вовсе сделалась совершенно невыносимой: к ужасу мужа, она стала позволять себе чрезмерное употребление спиртных напитков, что и послужило поводом к окончательному разрыву. Уезжая, она на свое усмотрение выбрала мебель, взяла все золотые и серебряные вещи и даже обручальные кольца, словом, все, что только пожелала и что имело ценность, кроме... собственных детей. Спустя пару месяцев после отъезда супруги ротмистр Добрянский приискал экономку, пожилую даму, для присмотра за тремя своими детьми. Этот факт и породил болезненную фантазию жены о том, что ротмистр завел семью на стороне24.
Но если разрушительное влияние жены ротмистра Добрянского на благосостояние семьи было ограничено, а последствия пьянства не ушли дальше прилюдных оскорблений мужа, то асоциальный образ жизни супруги унтер-офицера Екатеринославского ГЖУ Авра-
40
ама Храпко Анастасии погубил все семейство. Еще в молодые годы Анастасия начала предаваться пьянству. Сначала понемногу, а потом запила так, что уходила из квартиры и возвращалась домой только на второй день, так что мужу приходилось готовить для детей обед самому. Средства на покупку водки она добывала воровством: являлась в квартиру в отсутствие супруга и, что попадалось под руку, таскала на рынок и продавала. Доходило до того, что грязное белье дочери украдкой забирала и продавала на рынке. Когда же та запирала квартиру, она начинала громить окна и ломать двери. Однажды, гуляя по улице, Анастасия поссорилась со своими собутыльниками, а те в отместку оставили ее в костюме Евы. К великому горю отца, из трех сыновей и двух дочерей большая часть последовала примеру матери. В своей жалобе жена Авраама Храпко просила взыскать со своего мужа выплаты в 10 руб. ежемесячно, однако ей было в том отказано на основании ст. 53 Свода Военных постановлений (издания 1915 г.), гласившей, что нижние чины не могут быть подвергаемы денежным взысканиям из получаемого ими от казны денежного содержания25.
В сущности, ту же мрачную картину, с минимальными оттеночными вариациями, можно наблюдать и в семье вахмистра Санкт-Петербургского жандармско-полицейского управления железных дорог Мартина Григоровича. Эмма Григорович, женщина буйного нрава, без определенных занятий и ведущая весьма сомнительный, в нравственном отношении, образ жизни, неоднократно обращалась к начальнику мужа с назойливыми просьбами об удержании из жалованья супруга денег в ее пользу, выдаче отдельного вида на жительство, выдаче проездных билетов, и т.п. Жалобы свои она сопровождала бесконечными подробностями о предосудительной жизни мужа, о его зверском обращении с нею, смертельных побоях, трехдневных непрерывных лежаниях без чувств и прочем подобном. По ее прошениям каждый раз производились подробные расследования, причем свидетелей, которые могли бы доказать ее жалобы на жестокое обращение с ней ее мужа, не находилось. В конце концов, муж выдал ей отдельный вид на жительство, но обеспечивать ее материально отказался, ссылаясь на то, что она перед свадьбой сказалась невинной и скрыла последствия аборта, не позволившие ей иметь детей. Это обстоятельство обнаружилось лишь спустя семь лет после женитьбы. Со временем Эмма Григорович стала вести разгульный образ жизни, транжирить деньги. Возвращаясь со службы, муж заставал в гостях неизвестных лиц. В ответ на свое возмущение, он получил откровенный ответ: она не считает нужным отказывать себе в чем-либо, так как «детей не имеет, а гулять хочется». После этого муж предложил жене разойтись и подал на развод. Впрочем, от этого поведение супруги лучше не стало. Вахмистр Григорович утверждал даже, что жена часто угрожала ему его же револьвером и однажды, как он подозревает, подсыпала что-то в чай. А как-то раз,
41
воспользовавшись его кратковременной отлучкой, присвоила себе 210 руб., мелкие ценные вещи, охотничье ружье, его сапоги, всю квартирную обстановку и белье, всего на сумму 450 руб., и скрылась с указанными вещами и деньгами из квартиры26.
В случае, если жандармский офицер пытался совмещать службу с увеселениями своей супруги, с первой ему вскоре приходилось попрощаться. Так закатилась звезда молодого, способного и трудолюбивого адъютанта жандармско-полицейского управления КВЖД штабс-ротмистра Г.К. Купидонова. В угоду жене он проводил бессонные ночи в кутежах и большей частью являлся на службу в полном изнеможении, за что вскоре был уволен в запас27.
Начальник Минераловодского отделения Владикавказского жандармско-полицейского управления железных дорог подполковник Е.Ф. Мальдонатов и вовсе пострадал безвинно. В один прекрасный день жандармское начальство внезапно и без каких-либо объяснений перевело его в Воронеж. Недоумевающий офицер бросился выяснять, чем же он провинился. Оказалось, что это было сделано в наказание за, казалось бы, безобидную выходку его жены Екатерины. Госпожа Мальдонатова, мать семерых детей, ожидающая восьмого, была приглашена на маскарад в Пятигорский клуб, где вошла в состав жюри конкурса масок, присудившего первое место костюму дуба, на вершине которого сидел филин, а на ветвях цыплята, причем рядом были приколоты надписи «Дуб-Россия», «Птица-царь» и «Птенцы-народ»28.
Бывали и курьезные случаи, когда даже жандармское начальство затруднялось определить основного виновника совершившихся безобразий. Так было в случае с жалобой обманутой любовницы подполковника Н.А. Зубова А.Д. Комаровой на своего обидчика и его жену. Что касается четы Зубовых, то это были люди, мягко говоря, без предрассудков. Жена подполковника Мария Зубова слыла крайне безнравственной особой, состояла в интимной связи с каким-то купцом, ранее была на содержании у нескольких лиц и, как говорили, склонила некоего поручика к растрате казенных 1 000 руб. Сам же супруг, помощник начальника Симбирского ГЖУ в Сызранском и Сенгилеевском уездах, пользовался бешеным успехом у женщин, не пропускал ни одной юбки и, кажется, патологически не мог хранить верность ни одной из своих пассий. А.Д. Комарова, чей муж, подполковник, служил на Дальнем Востоке, была женщина «полоумная», без воспитания, и производила впечатление какой-то озлобленной, крайне нервной и странной особы. Познакомившись с подполковником Зубовым, она почти тотчас же вступила с ним в интимную связь. И хотя оба формально состояли в браке, роман их ни для кого не был тайной. Подполковник говорил знакомым, что очень влюблен, и даже мужу любовницы написал два письма с изложением нежных к ней чувств, но о разводе не просил. Впрочем, быт, запутанные денежные дела и ветреный характер подполковни-
42
ка вскоре разрушили и этот союз, а подоспевшая Мария Зубова, к ужасу сослуживцев, приняла мужа под свое покровительство29.
* * *
Совершенствование законодательства не поспевало за изменением социальных условий и форм, что наглядно отразилось в категорическом несоответствии насущной социально-бытовой необходимости с умопомрачительной сложностью процедуры развода. Так, начальнику дворцовой агентуры полковнику А.И. Спиридовичу огромного труда стоило оформить развод с неизлечимо больной женой, после нескольких попыток самоубийства и покушения на убийство мужа помещенной в психиатрическую клинику30.
Поскольку добиться официального расторжения брака зачастую не удавалось, порой складывались самые дикие ситуации. Приведем историю из жизни жандармского поручика Станислава Лелиов-ского, чья жена Елизавета Ивановна после перевода мужа в Зимний дворец зажила отдельной, веселой и безбедной жизнью, так как муж высылал ей по 40 руб. ежемесячно. Спустя полтора года госпожа Лелиовская явилась к мужу с просьбой признать родившегося у нее ребенка, что он сделать отказался и, более того, посчитал себя вправе прекратить выплату содержания. Однако попытка поручика получить развод оказалась бесплодной, а жена, тем временем, обратилась в суд. Мировой судья постановил продолжать высылать ей содержание, да к тому же и выплатить 80 руб. недоимки за два месяца. Для Лелиовского, чье жалованье было на тот момент немногим более 60 руб., это было совершенно непосильно, поэтому ему пришлось перевестись на железную дорогу, в Жандармско-полицейское управление Среднеазиатской железной дороги, где его жалованье штабс-ротмистра составило более солидные 93 руб. 71 коп. Новому же начальнику Лелиовского было приказано принять меры, чтобы деньги аккуратно высылались, чтобы не доводить дело до суда31.
Порой в ситуацию вмешивались и тещи жандармов-неплатель-щиков. Жена помощника начальника Таврического ГЖУ Л.Д. Ку-зуб, певица, и ее мать, жена статского советника, Дарья Кравчин-ская, четырежды направляли жалобы на ротмистра Ф. Г. Кузуба в различные учреждения, в том числе и в суд, а когда всюду их жалобы нашли неосновательными, они решили обратиться в штаб корпуса. По их словам, ротмистр истязал жену и их малолетнего сына Олега, лишал супругу всякой возможности письменного и телеграфного сношения с родственниками, учинял скандалы и драки. Деньги, присланные родителями и получаемые Людмилой Кузуб за музыкальные уроки, ротмистр, якобы, отбирал и тратил на кутежи с женщинами в Мелитополе. Особым пунктом жалобы жены-певицы было требование вернуть ей рояль и ноты32. Разбирательство по данному поводу заставило жандармское начальство затребовать мате-
43
риалы Таганрогского окружного суда, рассматривавшего это дело и постановившего оставить ребенка с отцом. Из свидетельских показаний явствовало, что сын, пока мать была дома, по большей части находился с прислугой на кухне. Отец, хоть и покрикивал на сына и шлепал его, патологической жестокости ни в чем не проявлял, по крайней мере, медицинское освидетельствование наличия травм и побоев на теле малыша не установило. Кроме того, выяснилось, что семейная жизнь четы Кузубов сразу не сложилась: жена желала ехать в Италию, чтобы продолжить свое музыкальное и певческое образование, а когда муж ей в этом отказал, она поспешила уехать к матери в Петербург. Однако, не удовольствовавшись столь скудными результатами своих усилий, женщины задумали прибегнуть к более изощренному способу добиться реванша над ротмистром. Кравчинская послала свою прислугу, 11-ти летнюю девочку Феклу Чумакову, во двор дома квартиры Кузуба, якобы с целью «посмотреть внука или спросить других, здоров ли он». Бдительный ротмистр Кузуб вовремя заметил маленькую визитершу и задержал ее как заблудившуюся, после чего та подписала признание, что была послана украсть ребенка. К чести ротмистра, он попытался дать знать теще о местонахождении ее служанки, а саму девочку к вечеру отпустил. Но поскольку Кравчинская переехала из одной гостиницы в другую, Фекла, не найдя ее, возвратилась к Кузубу. Кроме того, барыня не желала явиться за девочкой лично, посылая то извозчика, то городового. Вряд ли ротмистр Кузуб, прошедший Русско-японскую войну и побывавший в Харбинском госпитале для нервнобольных, был образцовым семьянином, но нельзя не признать: каковы бы ни были его прегрешения, поведение его жены и тещи было ничем не лучше. Поэтому жалобы их и на этот раз были оставлены без по-следствий33.
В этой и едва ли не в большинстве подобных картин краха семейного очага жандармов проступает одна общая деталь, которую точно сформулировал начальник Харьковского жандармско-полицейского управления железных дорог полковник П.Д. Каневцов в ответ на финансовые притязания своей супруги Клавдии, выдвинутые спустя 18 лет после разрыва: «С момента разрыва я не считаю ее участницей моих прав, жизнью и службой приобретенных, - писал полковник, - ибо она пренебрегла ими и мною необдуманно оскорбительно, когда я был мал, с безвестным будущим, тем более удивляет меня ее бесцеремонная настойчивость захватить их через 18 лет, только потому, что это ей выгодно»34. Госпожа Каневцова, вернувшаяся к отцу и не изъявлявшая желания вернуться к совместному с мужем проживанию, развод дать все же отказалась, хотя и расходы, и вину за развод супруг готов был взять на себя. Когда же Каневцов получил привлекательную должность, жена подговорила брата-генерала написать мужу письмо, чуть ли не угрожающего содержания, с требованием обеспечить супругу материально35. Что
44
удивительно, в данном случае законных поводов игнорировать притязания супруги найдено не было. Полковника Каневцова обязали «впредь до окончания дела о разводе» выплачивать жене содержание в размере, «необходимом для безбедного ее существования», и настоятельно рекомендовали не доводить до судебного разбирательства, компрометирующего служебное положение жандарма36.
Выходит, многие женщины, вступая в брак с представителями жандармского ведомства, ничем иным, кроме материальных соображений, и не руководствовались. Существующее семейное законодательство вполне позволяло им претендовать на финансы своих мужей, не принимая в их жизни никакого участия. Так, обедневшая дворянка-бесприданница Екатерина Павловская, выйдя замуж за унтер-офицера Антона Бурча из корыстных побуждений, мужа не любила, и сразу вскоре после свадьбы ее начали видеть в сомнительных компаниях. Кроме того, большое влияние на нее оказывала мать, невзлюбившая зятя и решившая его выгнать. Хотя единственным их мотивом к размолвке было то, что Бурч «солдат, невоспитанный, что с ним невозможно жить», они решили с ним расправиться. Однажды, когда он застал их в саду, пьющими пиво в компании молодых людей, и попытался отвести жену домой, Екатерина закатила сцену, после чего умышленно оступилась, упала на землю и начала кричать, что муж ее избил. Жалоба жандармскому начальству, естественно, не заставила себя долго ждать. Впрочем, все опрошенные в ходе дознания свидетели, друзья и знакомые семьи, большинство из которых составляли дворяне, настаивали на невиновности мужа37.
* * *
Несмотря на приведенные данные, отнюдь не стоит считать, что жандармы поголовно являли собой образец безукоризненного поведения. Несмотря на очевидно более строгий отбор и пристальное внимание к соблюдению нравственности, жандармы обладали теми же пороками, что и их собратья по военной службе. Склонность к пьянству и агрессии, неудовлетворительное психическое состояние, усугубляемое тяжелой военной и политической обстановкой, разгульный образ жизни, нередко провоцирующий растраты казенных сумм, общение с женщинами сомнительной репутации не являлись такой уж редкостью. Все это очевидным образом диссонировало с предполагаемой благородной ролью чинов корпуса, поэтому золотым правилом жандармской корпорации было «не выносить сора из избы»: жалобы не доводить до суда, скандалы не делать достоянием гласности.
Несогласных с этим неписаным законом, как правило, не ожидало ничего хорошего, и даже протекция и связи не в силах были отвратить плачевный финал.
Так, в 1907 г. «ушли» небезызвестного полковника С.Н. Мясо-
45
едова, публично давшего показания на суде против злокозненного корнета Л.Е. Пономарева38.
Так распрощался с жандармской службой начальник Бердянско-го отделения Екатерининского жандармско-полицейского управления железных дорог подполковник Б.А. Левенец, неоднократно намекавший начальству на свою осведомленность в вопросе злоупотреблений своих коллег. Поводом к удалению подполковника стали многочисленные и колоритные обвинения в избиении домочадцев и неврастении, исходившие от его супруги. Хоть медицинская экспертиза и не подтвердила мнение жены, диагностировав только ревматизм, ему было приказано подать в отставку по здоровью. Выйдя в отставку полковником с пенсией и мундиром, глубоко уязвленный, Левенец задался целью привлечь жену к ответственности за клевету, а также поквитаться с начальниками, для чего стал направлять жалобы В.Ф. Джунковскому, перечисляя все прегрешения сослуживцев, о которых ему было известно. Большая часть их, впрочем, выглядит вполне предсказуемо и обыденно: «регулярное» казнокрадство и мелкое взяточничество уверенно лидируют в списке жандармских прегрешений. Но встречаются и более изощренные: «Адъютант оскорбил семью уважаемого и любимого начальника управления тем, что, заведя 12-тилетнюю дочь в темную комнату, сунул ребенку свой дет... ч...ъ в руки. Ужас, горе родителей, скандал в нашей среде - это подробности, которые следует здесь опустить. “Офицер” этот служит, на отличном счету, имеет связи». По словам отставного полковника, даже преступного унтер-офицера, «пьяного, заводящего девок в дежурную комнату, выжимающего из людей слезы, но имеющего право делать личные доклады начальнику», нельзя было удалить со службы: «Все вывернут на нашу же голову, оклевещут перед штабом, а подлый солдат останется несгораемым»39.
Таким образом, в своем понимании нравственности штаб Отдельного корпуса жандармов пытался балансировать на узкой грани соблюдения благопристойного реноме, с одной стороны, и отъявленного лицемерия - с другой. Прекрасным примером служит судьба одного из самых колоритных персонажей, когда-либо переступавших пороги учреждений корпуса, ротмистра князя Ивана Константиновича Эристова, начинавшего адъютантом при Московском ГЖУ, вслед за этим сменившего несколько постов на железной дороге и бывшего некоторое время и.д. штаб-офицера для поручений при Разведывательном отделе штаба 11-й армии40. В 1905 г., еще будучи корнетом и служа в Манчжурии, Эристов занял у своего начальника 800 руб. и к 1914 г. так и не удосужился вернуть долг до конца. Несмотря на жалобу жены своего кредитора, штаб на этот раз удовлетворился объяснениями князя, а просительнице было рекомендовано обратиться в гражданский суд41. Тем не менее, нельзя сказать, чтобы князь бедствовал, поскольку в конце сентября Эри-стов явился в штаб 2-й армии с собственным аэропланом системы
46
«Ньюпорт» и автомобилем. Князь был принят добровольцем даже без соблюдения формальной проверки документов. Однако уже в начале октября аппарат он сломал и под предлогом его починки отправился в Петроград, откуда возвратился лишь спустя два месяца и, действуя именем начальника Главного военно-технического управления, почти сразу же выехал на Кавказ, взяв с собой свой аппарат и прихватив заодно казенный42. Но на вокзале в Тифлисе его уже ждали, он был арестован, аэроплан поступил в распоряжение начальника военных сообщений Кавказа генерала В.К. Карпова, а сам князь с ведома штаба верховного главнокомандующего вскоре был отдан на попечение жены43.
Но на этом злоключения князя отнюдь не завершились.
В сентябре 1915 г. согласно решению Главного военного суда князь Иван Эристов, штаб-офицер для поручений при Разведывательном отделении штаба 11-й армии, был предан Общему корпусному суду по обвинению в попытке изнасилования. Инцидент, послуживший основанием для подобного обвинения, имел место в ночь на 7 июня того же года в г. Бережаны, в Галиции, когда Эри-стов явился под предлогом обыска в квартиру, занимаемую тремя австрийскими подданными, сестрами Гольдберг. Велев младшим сестрам, Генриетте и Эрнестине, удалиться из комнаты, Эристов лег в кровать к старшей сестре, Розе, и попытался принудить ее, сначала на словах, а потом и силой, к половому акту, однако, будучи пьян, потерпел фиаско и «измученный, уснул». Проспав до утра в постели потерпевшей, Эристов поднялся и, как ни в чем не бывало, ушел. В ходе следствия выяснилось, что, будучи заподозренными в шпионаже, девушки уже подвергались обыску днем ранее, который, впрочем, результатов не дал, и были препровождены в Разведывательное отделение штаба армии. Там все три были опрошены князем Эри-стовым и отпущены, причем каждой он вручил по цветку. Ближе к ночи Эристов, в компании капитанов Баумгартена и Щербачева, решил наведаться к барышням, так как «до них доходили сведения об их доступности». При появлении непрошенных гостей девушки «крайне испугались, дрожали и плакали», что совершенно не соответствовало ожиданиям спутников Эристова, в связи с чем им «пришлось успокаивать двух младших сестер, заявляя, что арестовывать их не будут и что из их квартиры сейчас уйдут». Поддавшись уговорам товарищей, Эристов ушел из квартиры сестер Гольдберг, однако когда его товарищи разошлись по своим квартирам, Эристову пришла в голову идея вернуться.
Как ни выгораживало незадачливого донжуана его жандармское начальство в лице В.Ф. Джунковского, в числе прочих доводов пытавшегося разыграть антисемитскую карту, армейское командование оставалось непреклонно в намерении довести дело до суда. Видя это, ротмистр князь Эристов стал искать высочайшего заступничества, прося пожалеть своего 80-летнего отца, брата, жену и 47
9-летнюю дочь, «которые не вынесут позора его осуждения». Видя плачевное состояние сына, Константин Эристов также подал прошение императору, которое вкупе с мнением Джунковского перевесило чашу весов Фемиды в пользу обвиняемого, и дело было прекращено высочайшим повелением, не дожидаясь суда44.
Куда меньше повезло унтер-офицеру Брест-Литовской крепостной жандармской команды Степану Качану, за изнасилование и растление 14-летней служанки Марии Котловой осужденному на 4 года каторжных работ. Супруга осужденного и начальство корпуса, в лице сначала генерала Д.К. Гершельмана, а затем В.Ф. Джунковского, настаивавшее на недостаточности улик, многократно подавали ходатайства о помиловании унтер-офицера Качана, однако тщетно. И даже когда по окончании тюремного срока Качан стал испрашивать разрешения вступить в ряды действующей армии, «дабы смыть с жандармского мундира то позорное пятно, которое благодаря женщине, искавшей денежных выгод, легло на нем», ему было отказано45.
То, что в этих двух случаях обвинения определенно имели под собой почву (объяснения Эристова выглядят довольно неубедительно46, равно как и его утверждение, будто его оговорили, а унтер-офицер Качан, по сути, не отрицал свершившегося факта), это отнюдь не означало, что все подобные жалобы на жандармских чинов заслуживают полного доверия.
Обвинения в изнасиловании часто возводились из мести или с целью шантажа. Так, девица Надежда Иванова, крестьянка Рязанской губернии, обвинила и.д. помощника начальника Саратовского ГЖУ штаб-ротмистра Чубакова в том, что он, якобы, изнасиловал ее 14-летнюю сестру Любовь. Но когда дело дошло до суда, выяснилось, что у предполагаемой потерпевшей врачами признаков изнасилования не обнаружено, а порочащие жандармского офицера слухи Иванова, прежде работавшая у него горничной, распускала из мести за то, что ротмистр уволил ее за недобросовестное исполнение своих обязанностей. В итоге, дело было закрыто за отсутствием состава преступления47.
Аналогичный случай имел место в жизни Дмитрия Шевиенко-ва, унтер-офицера Великолуцкого отделения Санкт-Петербурго-Виндавского жандармско-полицейского управления железных дорог, обвиненного крестьянкой Анной Гусевой, работницей станционной пивной, в изнасиловании. Исходя из ее показаний, преступное деяние было совершено непосредственно там же, в пивной, на полу, и хотя она кричала и вырывалась, никто-де ее не услышал. Свидетели, проживавшие при станции, все охарактеризовали Ше-виенкова весьма положительно. Кроме того, оказалось, что Гусева, проживавшая отдельно от мужа, напропалую кокетничала с посетителями пивной, нередко зазывала их в подсобное помещение и вообще позволяла себе всякие вольности. В довершение всего вы-48
яснилось, что ей уже и ранее случалось подавать жалобы на разных лиц с целью шантажа48.
Столь же беспочвенно было и обвинение в изнасиловании, возведенное предприимчивой портнихой Ковалевой на начальника Выборгской крепостной жандармской команды подполковника Н.И. Кунакова. Подполковник и впрямь однажды провел с ней ночь с полного ее согласия и за вполне приличное вознаграждение, однако спустя полгода она решила пожаловаться. Дело в том, что она стала встречаться с одним бедным студентом, и, чтобы содержать любовника, ей понадобились деньги. Расчет ее был прост: Кунаков - человек женатый, пойдет на любые жертвы, лишь бы не стать причиной краха своей семьи. За малограмотностью, сама она написать жалобу не смогла, и это сделал за нее ее любовник. Очевидно, парочка решила, что обвинения в изнасиловании будет недостаточно, и присочинила, что жандармский подполковник предлагал Ковалевой фальшивые 500 руб. Гроза, впрочем, миновала подполковника, поскольку сомнительное поведение Ковалевой было общеизвестно, а цели ее жалобы - слишком очевидны49.
Красноречивые резолюции жандармских начальников в отдельных случаях обнаруживают чувство мужской солидарности. Так, когда вахмистр Нижегородского отделения Московского жандармско-полицейского управления железных дорог М.Н. Шанин в припадке ревности стрелял в жену и ее любовника, унтер-офицера того же отделения, застигнутых с поличным после пирушки, генерал-майор Ю.Э. Фрейберг начертал на рапорте: «Жаль человека. Надо бы написать письмо председателю Суда». Несмотря на то, что вероломная жена вахмистра от полученных ран скончалась, генерал продолжал ходатайствовать за своего подчиненного: «Относительно служебных и нравственных качеств вахмистра Шанина доношу, что он считался отличным во всех отношениях вахмистром, и в этом духе я дал показание суд[ебному] следователю, закончив показание мнением, что если состоится оправдание Шанина, то с удовольствием вновь приму его на службу». С тем большим удовольствием генерал согласился с заключением военно-прокурорского надзора, что эти преступления, «приписываемые Шанину», не могут быть вменяемы ему в вину, так как данными, обнаруженными при медицинском освидетельствовании, была установлена ненормальность умственных способностей Шанина в момент совершения им этих преступлений. Резолюция штаба корпуса была лаконична: «И прекрасно, к делу»50.
* * *
Обобщая все вышесказанное, стоит с прискорбием констатировать, что вопреки поэтически возвышенным устремлениям отцов-основателей «голубого ведомства», проза жандармской действитель-
49
ности была изрядно омрачена в силу двух основных обстоятельств.
Во-первых, жандармское начальство было озабочено проблемами нравственности и, в частности, вопросами «чести мундира» лишь в той степени, в которой это предписывалось известной общественной моралью и которая, по возможности, обеспечивала бы отсутствие судебных исков и публичных обвинений. А во-вторых, женщины, со своей стороны, являясь заложницами традиционного общества, пытались по полной использовать те, в сущности, небогатые права и возможности, которые предоставляло им довольно архаичное семейное законодательство царской России.
Разумеется, представленный в данной статье материал нельзя считать исчерпывающим. Вот почему судить о том, насколько типичными являются сохранившиеся источники, довольно трудно, ведь приведенные свидетельства живописуют, преимущественно, последствия всяческих девиаций и неудачного супружества. Тем не менее, истории этих трагедий и скандалов вполне опровергают расхожий афоризм Л.Н. Толстого, будто бы «каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». В данном случае, требования, предъявляемые к службе и моральному облику жандарма, делавшие его уязвимым для жалоб и клеветнических наветов, предполагали весьма ограниченное количество вариантов развития сюжета, в котором переплетались личная жизнь и служебная карьера. Если успешная женитьба могла принести большие плоды, то неудачное супружество (или даже сватовство) могло привести к катастрофе, разыгрывавшейся по вполне схожим сценариям. В связи с этим, не было бы ошибкой сказать, что жандармы сами категорически не вписывались в социальный уклад строя, который были призваны защищать, также как, впрочем, и их «подруги жизни», чье поведение, как ничто другое доказывало необходимость эмансипации.
Примечания
1 Спиридович А.И. Записки жандарма. Харьков, 1928. С. 29.
2 Елпатьевский С. Воспоминания за 50 лет. Л., 1929. С. 73.
3 Перегудова З.И. Политический сыск России (1880 - 1917 гг.). М., 2013.С. 366.
4 Daly Jonathan W. Autocracy under Siege: Security Police and Opposition in Russia, 1866 - 1905. DeKalb (IL), 1998, P. 55.
5 Хутарев-Гарнишевский В.В. Рыцарь в синем мундире: Генерал Климович во главе русского политического сыска // Мы в России и зарубежье. 2007. № 1. С. 31.
6 Джунковский В.Ф. Воспоминания. Т. 1. М., 1997. С. 213.
7 Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ). Ф. 110. Оп. 6. Д. 1641.Л. 2-3.
8 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 3265. Л. 4-6, 10, 10об.
9 Лаврёнова А.М. Чины Отдельного корпуса жандармов в восприятии российских революционеров // Вестник РГГУ 2014. № 19. С. 26-27. 50
50
10 Зензинов В.М. Пережитое. Нью-Йорк, 1953. С. 212.
11 Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов // «Охранка»: Воспоминания руководителей политического сыска. Т 1. М., 2004. С 138
12 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 738. Л. 2-3 об., 16-16об.
13 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 704. Л. 1.
14 Там же. Л. 2-3.
15 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 2. Д. 10685. Л. 3, 21, 23, 63.
16 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 3217. Л. 3-8.
17 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 1134.
18 Сенина Н.В. Владимир Николаевич Шафалович - начальник Тульского губернского жандармского управления (январь 1906 - февраль 1908 гг.) // Тульский краеведческий альманах. Вып. 9. Тула, 2012. С. 177-183.
19 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 762.
20 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 1466.
21 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 1396. Л. 9-10об.
22 ГА РФ. Ф .110. Оп. 6. Д. 1377. Л. 6, 12.
23 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 699. Л. 9, 9об.
24 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 533. Л. 2-11, 13,14.
25 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 3397. Л. 2, 2об., 4-5, 7.
26 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 2520. Л. 2-3.
27 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 1374. Л. 2, 13.
28 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 2. Д. 16584.
29 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 1500. Л. 5-7, 12, 29об.-30.
30 ГА РФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 721.
31 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 1576. Л. 2, 3, 9, 10, 13, 17.
32 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 2491. Л. 1, 8, 14, 22-23об.
33 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 2708. Л. 4, 20-23об., Л. 28.
34 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 1785. Л. 7-8.
35 Там же.
36 Там же. Л. 9.
37 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 862. Л. 312-325.
38 ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1910 г. Оп. 316. Д. 75. Л. 1-6.
39 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6 Д. 2826. Л. 23-27об.
40 Справочник-список офицерского и рядового состава жандармских управлений, охранных отделений, агентов охранной агентуры дворцового коменданта и чинов Департамента полиции Министерства внутренних дел царской России. М., 1940. С. 317.
41 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 3324. Л. 3-4.
42 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 4. Д. 3762. Л. 1-2.
43 Там же. Л. 8, 13.
44 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 3253. Л. 7, 23-31, 52, 56-59об., 64.
45 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 2903. Л. 1, 6, 7, 9-41.
46 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 3253. Л. 58.
47 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 1259. Л. 1, 2, 4, 6, 7.
48 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 2400. Л. 1-13.
49 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 2666. Л. 5-10об.
50 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 1946. Л. 1, 4, 8, 9.
51
Автор, аннотация, ключевые слова
Лаврёнова Анна Михайловна - аспирантка Российского государственного гуманитарного университета
В статье на основе широкого круга архивных документов, хранящихся в Государственном архиве Российской Федерации, анализируются эпизоды личной жизни чинов Отдельного корпуса жандармов. Выявляются закономерности гендерных взаимоотношений в жандармской среде, их отношений с невестами, женами и любовницами. Особое внимание уделяется причинам конфликтов в личной жизни, а также последствиям этих конфликтов для служебной карьеры. Наконец, раскрывается мотивация и конструирование оценки командованием корпуса морально-нравственных качеств своих подчиненных. Делается вывод, что социальные реалии и ведомственные требования, предъявляемые к моральному облику жандарма, делали его уязвимым для жалоб и клеветнических обвинений со стороны женщин. Неудачная женитьба могла привести и, как правило, вела к разрушению служебной карьеры.
Российская империя начала XX в., политическая полиция, Отдельный корпус жандармов, жандармский офицер, офицерская честь, брак, развод, семейный конфликт, гендерная история
References
(Articles from Scientific Journals)
1. Khutarev-Garnishevskiy V.V. Rytsar v sinem mundire: General Klimovich vo glave russkogo politicheskogo syska. My v Rossii i zarubezhe, 2007, no. 1, p. 31.
2. Lavryonova A.M. Chiny Otdelnogo korpusa zhandarmov v vospriyatii rossiyskikh revolyutsionerov. Vestnik RGGU, 2014, no. 19, pp. 26-27.
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
3. Senina N.V. Vladimir Nikoleyevich Shafalovich - nachalnik Tulskogo gubernskogo zhandarmskogo upravleniya (yanvar 1906 - fevral 1908 gg.). Tulskiy kraevedcheskiy almanakh [Tula Local History Miscellany]. Tula, 2012, no.9,pp.177-183.
(Monographs)
4. Daly Jonathan W. Autocracy under Siege: Security Police and Opposition in Russia, 1866 - 1905. DeKalb (IL): Northern Illinois University Press, 1998, p. 55.
5. Peregudova Z.I. Politicheskii sysk Rossii (1880 - 1917 gg.) [Russian Political Police (1880 - 1917)]. Moscow, 2013, p. 366.
52
Author, Abstract, Key words
Anna M. Lavryonova - Postgraduate Student, Russian State University for the Humanities (Moscow, Russia) [email protected]
The article, based on a wide range of archive documents kept in the State Archives ofthe Russian Federation, analyzes episodes from Russian gendarmerie officials’ privacy. The research reveals the regularities of gender relations in the gendarmerie environment, their relationships with their brides, wives and mistresses. Particular attention is paid to the causes of conflicts in gendarme officer’s personal lives, as well as the consequences of these conflicts for their career. Finally, it reveals the Separate Gendarme Corps Command’s motivation in evaluation of the moral qualities of its subordinates. The conclusion is that social realities and official moral requirements made gendarme officers vulnerable to complaints and slanderous accusations by women. A failed marriage was very likely to lead to the career destruction.
Russian Empire of the early 20th century, political police, Separate Gendarme Corps, gendarme officer, officer’s honor, marriage, divorce, family conflict, gender history
53
