CC BY
74ТЕМА ВЫПУСКА: ТЕМПОРАЛЬНЫЕ ПРОЕКЦИИ СИМВОЛИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ
К.Ф. Завершинский
СИМВОЛИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА КАК СОЦИАЛЬНОЕ КОНСТРУИРОВАНИЕ ТЕМПОРАЛЬНЫХ СТРУКТУР СОЦИАЛЬНОЙ ПАМЯТИ
Господство легитимируется ретроспективно и увековечивается проспективно.
[Ассман Я., Ассман А., 2010]
В научных исследованиях феномена «символической политики» значимость его темпоральных измерений достаточно очевидна. Это отчетливо прослеживается в конструктивистских, наиболее перспективных, на наш взгляд, стратегиях исследования «символической власти». Следуя интеллектуальным интенциям Тёна А. ван Дейка, специфику символической власти и, соответственно, символической политики следует связывать с активностью властных элит по управлению и контролю за доступом к публичному дискурсу других групп. Подобная власть реализуется на основе имеющегося у подобных групп символического капитала, используемого ими для социального конструирования и поддержания дискурсивных структур, что обеспечивает их политическое доминирование посредством контроля «над сознанием аудитории» [см.: Дейк, 2013, с. 32]. Тем самым, исследование символической политики призвано дать ответы на вопросы: кто и как осуществляет контроль над публичным дискурсом во всех его многообразных семиотических проявлениях, кого и как исключают из процесса публичных репрезентаций на различных уровнях социальных взаимодействий [см.: Бук, 2010, р. 14]?
Так или иначе, несмотря на нюансы аналитических различений, многие отечественные исследователи символической политики разделяют подобные методологические установки, полагая, что символическая политика связана с производством «способов интерпретации социальной реальности и борьбой за их доминирование», способов символической репрезентации и легитимации многообразных практик политического господства [см.: Малинова, 2012, с. 10; Поцелуев, 2012]. При этом дискурс-анализ и междисциплинарные теории дискурсивного и семиотического исследования рассматриваются как теоретико-методологическое ядро изучения символической политики, а в качестве важных измерений продуцирования символического доминирования выступают «история и культура» Рук, 2010, р. 16-17].
Научная актуальность обращения к проблеме темпоральных измерений символической политики обусловлена также тем, что коммуникативная действительность современного мира существенно изменилась и не укладывается более в традиционные способы описания символического конструирования и политической легитимации. Отчасти это является следствием умножения гибридных идентичностей, которые возникают, с одной стороны, под влиянием новых символических кодов и сетевых структур глобализирующегося общества, а с другой - в результате сопротивления их социокультурному влиянию на национальном и локальном уровнях. Это актуализирует проблему описания темпоральной динамики новых социальных «мобильностей» и их символических репрезентаций, которые зависят от «фактора времени», особенностей «различных режимов времени», что делает время «центральным звеном рассуждений» в рамках формирующейся «преобразованной» междисциплинарной социологии [Урри, 2012, с. 154-157].
Вместе с тем вполне очевидно и то, что подобные методологические интенции достаточно далеки от оформления в некую целостную и операционализируемую для прикладных исследований стратегию темпоральных измерений символического доминирования. В основном в темпоральных измерениях символических объектов и форм в прикладной социологии, пусть и в несколько редуцированном виде, так или иначе воспроизводится эпистемологическая дихотомия «культуры» и «социальной структуры», когда символическая составляющая рассматривается как производная так или иначе понимаемой «культуры» или «структуры». Несмотря на наличие работ, подвергающих подобную исследовательскую
установку деконструкции в логике структуралистских и постструктуралистских подходов, она нередко в снятом виде воспроизводится при описании темпоральной компоненты социально-политических процессов.
Теоретико-методологические проблемы темпоральных измерений символической политики
В работах, нацеленных на многоуровневый дискурс-анализ или эмпирическое обоснование общетеоретических посылок, значимость темпоральных измерений и «временной составляющей» социальных взаимодействий (социальное время) часто рассматривается в качестве общего «культурно-исторического контекста», «опыта» дискурсивного производства. Даже в весьма обстоятельных и содержательных конкретно-исторических дискурсивных исследованиях содержание символических практик политической легитимации остаются когнитивные лакуны при описании темпоральных измерений подобных процессов. Показательна в этом отношении весьма содержательная и академически обстоятельная работа Грема Гилла по исследованию символических практик политической легитимации в советском обществе. Он видит решение проблемы комплексного анализа специфики реализации символической политики на различных уровнях политического дискурса («идеология», «метанарратив», «миф») в исследовании политической эволюции «метанарратива» как методологического «ключа» к пониманию генезиса и развития символической политики «в настоящем» и ее «траектории в будущем». Проделанный им анализ символического содержания политического метанарра-тива («язык», «визуальное искусство», «символическая оформлен-ность повседневной жизни», «ритуалы») как упрощенного символического основания идеологического дискурса и символического конструирования политического мифа в индустриальных обществах позволил выявить роль символической политики в интеграции и синхронизации политических взаимодействий. Однако утверждая, что метанарратив, мифы и символы меняют политическое пространство и время [Gill, 2011, p. 20], он по сути ограничивается реконструкцией синхронизирующей функции символической политики, вынося за скобки вопрос о единстве синхронизирующей и диахронной функций политического времени в символическом конструировании. В немалой степени это предопределяется тем,
что Г. Гилл (как и многие другие исследователи) рассматривает в качестве важнейшего индикатора эффективности символической политики ценностный консенсус [Gill, 2011, p. 18].
Подобная посылка весьма спорна, особенно при анализе символической политики в реалиях современных коммуникаций. За выстраиванием аксиоматики политических значимостей и иерархии предпочтений при планировании политических действий скрывается стремление различных символических элит к ценностной мотивации политических решений. Это представляется необходимым для предотвращения рисков спонтанного насилия в процессе реализации политических проектов, а также с учетом потребности легитимировать собственную аксиоматику согласия и спрогнозировать возможные коммуникативные сбои. Следует учитывать, что ценности, ценностные обоснования - это «слепые пятна» [Луман, 1991, с. 206], которые хотя и побуждают политических акторов к поиску символов согласия («схем согласия») на основе разграничения «истинных» политических ценностей и антиценностей («политического цинизма»), сами по себе не выступают в качестве основы для символического структурирования политических коммуникаций во времени.
Достаточно распространенный в отечественных культурфи-лософских и политико-культурных исследованиях анализ исторических оснований символических форм власти в связи с особенностями социально-психологического или идеологического восприятия социального времени как «цикличного», «линеарного», «спиралевидного» или «ковариантного» весьма часто порождает концептуальные натяжки при переходе к прикладным исследованиям символической политики в конкретном «пространственно-временном континууме». Это достаточно ясно прослеживается в поисках «ментальных матриц» и символических кодов «русской власти», обнаруженных в контексте ложной оппозиции универсального циклизма или линеарности (их комбинаций) исторического процесса. Результатом использования такого рода конструкций в конкретно-исторических исследованиях оказывается описание политических изменений и возникающих различий с позиций морализирующего «идеолога-наблюдателя», стремящегося отыскать «духовные основания» современного кризиса или «возрождения» солидарной символической политики в частных практиках прошлого.
Вторая тенденция, связанная с трактовкой времени как производной от социальных структур, не исчезает и в «преобразованных социологиях». Упомянутая выше посылка сторонников «мобильных
социологий» о ключевой роли пространственно-временных параметров «распределения людей и поступков» также не вполне пригодна для прикладных исследований темпоральных измерений символической политики. Подобная теоретическая стратегия используется преимущественно для описания и измерения нового качества организации «перемещаемости» в социальном пространстве, а не собственно культурных кодов символического конструирования. Время, по сути, остается «фактором» («ресурсом») «реальной» политики в социальном пространстве, влияющим на темпы, интенсивность и длительность реализации политики вообще и использования символического капитала в многообразных социальных пространствах в частности. Изучение же «телесных», «физических», «воображаемых», «виртуальных» и иных «пространственно-временных модальностей» трансформируется в «мобильную социологию места». Временные рамки сохраняют характер неких внешних дополнительных «скреп», многообразных комплексных мобильных систем («человеческих» и «нечеловеческих») в социальном пространстве [см.: Урри, 2012 а, с. 134-145]. Темпоральность и в этом случае выступает «зависимой переменной», производной от вариативных структур социального пространства.
Вместе с тем, на наш взгляд, существует, пусть не в виде целостной теории, междисциплинарный теоретико-методологический инструментарий, позволяющий обозначить контуры исследовательской программы, способной обеспечить концептуальную «переводимость» и методологическую комплементарность при изучении темпоральной составляющей в прикладных социологических и политологических исследованиях. Представляется перспективным изучение темпоральных измерений символической политики с помощью методологического инструментария описания временных структур социальной памяти, предопределяющих динамику и направленность способов символической оформлен-ности социальной реальности.
Темпоральные измерения социально-политической памяти
Исследования «социальной», «культурной» и «исторической памяти» достаточно широко представлены в дискурсе социологии и исторической науки двух последних десятилетий. Последний, в свою очередь, опирается на достаточно долгую традицию осмысления «памяти» как важнейшего модуса человеческого существования в философии культуры и социальной психологии. Новый
импульс подобного рода исследованиям придали политические и идеологические трансформации постсоветского и постсоциалистического пространства, побудившие сосредоточить внимание на изучении процесса институционализации современных способов символического конструирования социальной памяти: «политики памяти», «политики идентичности», «политизации истории» и «исторической политики»1. Вместе с тем существующие научные концептуализации феномена «социальная память» и расширение предметного пространства «исследований памяти», политических практик ее социального конструирования сохраняют семантическую и методологическую размытость.
Можно согласиться с Тёном А. ван Дейком, что хотя общая структура социальной памяти до сих пор не известна, исследование социально-политической памяти возможно как изучение процесса конструирования на основе «знаний, позиций, идеологий и норм, когнитивных моделей» [Дейк, 2013, с. 208, 215]. Когнитивные процессы и репрезентации, как отмечает нидерландский ученый, определяются относительно абстрактной ментальной структурой, которую он называет «мемор» и описывает как «кратковременную» и «долговременную память». Долговременную память он, в свою очередь, разделяет на эпизодическую и семантическую (социальную) [см.: Дейк, 2013, с. 197-200]. Информация в социальной памяти организована на основе ментальных репрезентаций (ментальных структур). Субъекты в результате динамики подобных структур порождают модели событий и действий (событийные модели), определяющие содержание значений дискурсов и обеспечивающие связь и синхронизацию кратковременной памяти (личностной) и социальной. Вместе с тем подобные теоретические суждения нуждаются в уточнении, поскольку, как замечает сам нидерландский исследователь, при трактовке структур социальной памяти он отталкивается от категориального аппарата психологии, характеризуя модели действий как субъективно-оценочные репрезентации («субъективные характеристики политического позна-
перспективы исследования феномена «исторической памяти», возможностей использования и развития методологического инструментария ее анализа в контексте социологии политического коммуникативного процесса и политической легитимации более подробно представлены в работе автора, вошедшей в первый выпуск сборника научных трудов «Символическая политика» [см.: За-вершинский, 2012; и также см.: Завершинский, 2013].
ния»), детерминируемые культурной средой как основой коммуникаций и интеракций в обществе. Выше уже отмечались методологические ограничения исследования темпоральных измерений символической политики как «вторичных» производных от пространственных измерений или субъективно переживаемого опыта реализации политических решений.
На наш взгляд, для социологического и политологического описания «темпоральной составляющей» дискурсивных структур символической политики более продуктивно понимание времени как специфического «измерения смысла» событий политической коммуникации, где символическое является замещением «множества» этих событий, являясь их «архивированной» презентацией. Определяющую роль в подобном конструировании и структурировании социальных событий (смысловых комплексов) играет символическое конструирование «темпорального режима» политических коммуникаций, где «память социальной системы», как динамическая взаимосвязь символических схем ретроспекций и проекций политических событий, является своего рода символическим ядром. Темпоральная составляющая символической политики проявляется в семантических практиках создания, поддержания или разрушения подобных проекций и, следовательно, динамики социальных идентичностей и дискурсов их политического доминирования. «Время» в рамках подобной теоретической установки не рассматривается в качестве «вторичной переменной», а выступает конституирующей структурой, «горизонтом смысла» для участников коммуникаций и «наблюдателей» символических практик конструирования социальных идентичностей.
Наиболее перспективными для исследования темпоральных структур символической политики и разработки теории политической памяти как своего рода теории «промежуточного уровня», по нашему мнению, оказываются методологические посылки, представленные в моделях социальной памяти немецких исследователей Яна и Алейды Ассман, а также близких им по научной интенции коллег. Их подход является результатом междисциплинарного синтеза исследования социальной памяти в антропологически ориентированной истории, структурализме и теории социокультурных коммуникаций. Это позволяет связать общесоциологические посылки коммуникативного процесса с теорией дискурсивного анализа и исторической реконструкцией символических практик политического доминирования.
Не следуя строго всем общим теоретическим посылкам Яна и Алейды Ассман, остановимся на тех содержательных аспектах их работ, которые представляются нам наиболее значимыми для разработки методологического инструментария анализа темпоральных измерений социальной памяти и дискурсивного анализа содержания символической политики1.
В трактовке Я. Ассмана социальная, культурная память - это комплекс обеспечивающего идентичность знания, смыслов, объективированных в символических формах [см.: Ассман Я., 2004, с. 16, 64, 71, 82]. В этой эпистемологии темпоральные рамки социальной памяти рассматриваются в качестве самодостаточного символического параметра культурных коммуникаций. Показательно в связи с этим его суждение, что «синтез времени и идентичности осуществляется посредством памяти» [см.: Л88шапп I., 2010, р. 109]. При этом он замечает, что понятие памяти - это не метафора, а метонимия, нацеливающая на выявление, артикуляцию связи идентичности и времени, где память выступает своего рода темпоральной структурой, предопределяющей специфику отношений идентичности и времени, символической взаимосвязи между «вспоминающим разумом и напоминающими объектами» [см.: Л88шапп I., 2010, р. 109-110]. Всякое «вспоминание», как постоянно подчеркивает Я. Ассман в своих работах, - это, прежде всего, акт семиотизации и символизации.
Подобную связь времени, идентичности и памяти, следуя теоретической интенции немецких исследователей, можно описать в трех темпоральных измерениях: персональном, социальном и культурном, где «культурная память» - разновидность идеального «института презентации», комплекс «мнемонических институтов»
1 Обобщая и интерпретируя теоретическое наследие немецких исследователей, мы «ослабляем» их методологические акценты при описании функционирования «культурной памяти» как «придания постоянства», «повторяемости» возникающих культурных стереотипов и идентичностей. Поскольку, на наш взгляд, это ограничивает возможности исследования современных форм социальной памяти, которые в своей динамике ближе к концептуализации культуры как исторической формы «мобильной памяти», соединяющей идентичности прошлого с идентичностями настоящего для предвосхищения будущих коммуникаций [см.: Луман, 2005, с. 195-209]. И наоборот, усиливаем присущую их видению временной динамики памяти рефлексию о памяти как символическом «органе диахронии», осуществляющую «расширение во времени» посредством продуцирования различий.
и специфических символических форм их объективации, что обеспечивает ее относительную «долговременность» [см.: Assmann J., 2010; Assmann A., 2010; Ассман Я., Ассман А., 2012]. Подобная объективация обеспечивается символической фиксацией «точек» во времени. Описывая динамику памяти с точки зрения качества ее структурированности как «накапливающую» (менее структурированная и спонтанная) и «функциональную» (обосновывающая настоящее на основе конкретного прошлого), Алейда и Ян Ассма-ны последнюю рассматривают в качестве основания для оформления политических идентичностей и символической политики. Реализуя функции легитимации или делегитимации через поддержание динамичного баланса в воспоминаниях властвующих и подвластных, функциональная память порождает формы политической памяти, создавая особые идентичности (этнополитические, национальные) и символическую политику сохранения памяти. Национальная память как историческая модификация политической памяти выступает наиболее эффективным способом поддержания и реконструкции семантически значимого прошлого в силу своей временной структуры, обеспечивающей большую «растяжимость во времени», играет ведущую роль в легитимации политических институтов и конструировании политической идентичности посредством символизации событий героического и жертвенного [см.: Assmann A., 2006].
Алейда Ассман, отталкиваясь от теоретических интенций Яна Ассмана о культурной памяти как «мнемонического института», интерпретирует социальную память как культурный, смысловой горизонт, который выступает своего рода «пластичной властью», «фильтром», осуществляющим контроль за отбором того, какие социальные события являются «жизненно важными», а что подлежит забвению и вытеснению на периферию. Именно этот «горизонт» определяет появление и специфику социальных идентичностей, возникновение устойчивых взаимосвязей между персональной памятью и памятью группы [см.: Assmann A., 2006; Ассман А., 2012].
Опираясь на эти теоретические посылки, А. Ассман вводит понятие «временной режим культуры», обозначающее, как она отмечает, «темпоральную организацию и ориентацию, укорененные в культуре», как основу для возникновения когнитивных схем коллективных взаимодействий [Ассман А., 2012]. Специфику временного режима Нового времени, для которого характерно структурирование событий из «настоящего», она характеризует как
«время разрыва», «фиктивное новое начало», «творческое разрушение», «возникновение понятия "исторического"», «ускорение», опираясь (что симптоматично) на семантический анализ, представленный в рамках немецкой школы «истории понятий» Р. Козеллека. Идеи интеллектуального лидера этого научного направления о «темпоральных внутренних структурах понятий» [см.: Козеллек, 2010], определяющих эволюцию семантического содержания текстов и специфику социальных ожиданий в обществе, весьма хорошо дополняют обозначенную А. Ассман стратегию изучения символических структур социальной памяти. Именно структуры социальной памяти, на наш взгляд, являются своего рода символическими границами, неким виртуальным «резервуаром» возникающих смыслов. Эти структуры определяют темпо-ральность социальных концептов, которые отражают ожидания людей, описывают разрушение / появление новых идентичностей и их институциональный дизайн, ориентируя участников коммуникаций на «настоящее», «прошлое» или «будущее».
Методологические стратегии, основанные на «попытках обойти исторические феномены с фланга» [см.: Артог, 2008], рассмотрение исторических событий как «производных» от темпоральных структур, «порядка времени» могут использоваться для сравнительного политологического анализа в рамках прикладных исследований. Так, подобные установки и способы анализа символической политики прослеживаются в работах по сравнительному исследованию «темпоральных культур» («темпоральных» кодов) тоталитарных и авторитарных политических режимов. Это позволяет прояснить специфику практик легитимации и причины эффективности / неэффективности политики элит в зависимости от их темпоральной ориентированности на «прошлое» или «будущее» как «мерило» настоящего [см.: Сабров, 2009]. На основе подобной методологии возможна эвристическая трансформация исследовательской программы политической культуры как ценностных ориентаций в комплексную теорию культуры политических коммуникаций, а политическая легитимация может быть тематизирована существенно вариативней.
Перспективы дальнейших исследований темпоральных структур символической политики
Обозначенные методологические возможности исследования темпоральных измерений символической политики оставляют множество незаполненных и непроясненных в теоретическом плане лакун, связанных: с концептуальной совместимостью теории политической памяти с теорией политической культуры и политической легитимации; с основаниями типологизации темпоральных режимов политической памяти и характера их взаимосвязи; со спецификой смыслового содержания базовых политических событий, наконец, с приоритетами в выборе стратегий дискурс-анализа при описании структур и объектов политической символизации. Отдельную проблему составляет исследование темпорального режима символической политики в условиях глобализирующегося мира, когда меняется характер воспроизводства «политического», а сетевые коммуникации ведут к дефрагментации национальной памяти.
Вместе с тем подобная стратегия позволяет, с одной стороны, преодолеть нормативизм и аксиологизм, свойственный более традиционным интерпретациям символических феноменов при описании их влияния на социальные процессы в современном обществе. С другой - преодолеть издержки осмысления временной составляющей символической политики как некой «зависимой» от пространственных и технологических параметров социальных коммуникаций, отчетливей выявить «независимость», относительную автономность временных структур в символической динамике. На основе артикуляции темпоральных «рамок» социальной памяти можно более комплексно использовать уже имеющиеся способы структурирования, классификации и содержательного анализа символических форм и практик символической политики.
Это актуализирует теоретические суждения авторитетного исследователя символических измерений коммуникативного процесса Н. Лумана, который акцентировал внимание на том, что история может конституироваться только «во времени как особом измерении смысла» и не должна оставаться историей «фактической последовательности событий», где «настоящее постигается как результат прошлых и будущих действий» [Луман, 2007, с. 122]. Именно «смысловая история» обеспечивает «свободный
доступ к смыслу прошлых и будущих событий...» [Луман, 2007, с. 122], открывая возможности для контроля за социальным конструированием политического времени посредством символической политики.
Литература
Артог Ф. Порядок времени, режимы историчности // Неприкосновенный запас. -М., 2008. - № 3 (59). - Режим доступа: http://magazines.russ.т/ш/2008/3/ ar3-pr.html (Дата посещения: 10.01.2014.)
Ассман Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности / Пер. с нем. М.М. Сокольской. - М.: Языки славянской культуры, 2004. - 368 с.
Ассман А. Трансформации нового режима времени // НЛО. - М., 2012. - № 116. -Режим доступа: http://magazines.russ.ru/nlo/2012/116/a4-pr.html (Дата посещения: 10.01.2014.)
Дейк Т.А. ван. Дискурс и власть: Репрезентация доминирования в языке и коммуникации / Пер. с англ. - М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2013. - 344 с.
Ассман А., Ассман Я. День вчерашний в дне сегодняшнем: Средства массовой информации и социальная память // Уроки истории ХХ века. - М., 2012. -24 декабря. - Режим доступа: http://www.urokiistorii.ru/memory/research/51658 (Дата посещения 10.01.2014.)
Завершинский К. Ф. Символические структуры политической памяти // Символическая политика: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр социал. науч.-информ. исслед. Отд. полит. науки; Отв. ред.: Малинова О.Ю. - М., 2012. - Вып. 1: Конструирование представлений о прошлом как властный ресурс. - С. 149-163.
Завершинский К. Ф. Легитимация и делегитимация «советского» в политико-культурных практиках современной России // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 6: Философия. Культурология. Политология. Право. Международные отношения. - СПб., 2013. - Вып. 3. - С. 74-83.
ЛуманН. Социальные системы. Очерк общей теории. - СПб.: Наука, 2007. - 643 с.
Луман Н. Тавтология и парадокс в самоописаниях современного общества // СОЦИО-ЛОГОС. - М., 1991. - С. 194-216.
Луман Н. Эволюция. - М.: Изд-во «Логос», 2005. - 256 с.
Козеллек Р. К вопросу о темпоральных структурах в историческом развитии понятий // История понятий, история дискурса, история менталитета: Сб. ст. / Под ред. Х.Э. Бёдекера; Пер. с нем. - М.: НЛО, 2010. - С. 21-33.
Малинова О.Ю. Символическая политика: Контуры проблемного поля // Символическая политика: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр социал. науч.-информ. исслед. Отд. полит. науки; Отв. ред.: Малинова О.Ю. - М., 2012. - Вып. 1: Конструирование представлений о прошлом как властный ресурс. - С. 5-16.
Поцелуев С.П. «Символическая политика»: К истории концепта // Символическая политика: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр социал. науч.-информ. исслед. Отд. полит. науки; Отв. ред.: Малинова О.Ю. - М., 2012. - Вып. 1: Конструирование представлений о прошлом как властный ресурс. - С. 17-53.
Сабров М. Время и легитимность в немецких диктатурах XX века (сравнительный анализ) // НЛО. - М., 2009. - № 100. - Режим доступа http://magazines. russ.ru/nlo/2009/100/sa11-pr.html (Дата посещения: 10.01.2014.)
Урри Д. Мобильности. - М.: Праксис, 2012 a. - 576 с.
УрриД. Социология за пределами обществ: виды мобильности для ХХ1 столетия. - М.: Изд. дом НИУ-ВШЭ, 2012 b. - 336 с.
Assmann A. Memory, individual and collective // The Oxford handbook of contextual political analysis / Ed. by R.E. Goodin and C. Tilly. - N.Y.: Cambridge univ. press, 2006. - P. 210-226.
Assmann A. Canon and archive // Cultural memory studies: An international and interdisciplinary handbook / Eds. A. Erll and A. Nünning. - Berlin; N.Y.: De Gruyter, 2010. - P. 97-108.
Assmann J. Communicative and cultural memory // Cultural memory studies: An international and interdisciplinary handbook / Eds. A. Erll and A. Nünning. - Berlin; N.Y.: De Gruyter, 2010. - P. 109-118.
Dijk T.A. van. Discourse and power. - N.Y.: Palgrave Macmillan, 2010. - 308 p.
Gill G.J. Symbols and legitimacy in Soviet politics. - N.Y.; Cambridge: Cambridge univ. press, 2011. - 356 p.
