CC BY
424
УДК 303.022+323.2
Вестник СПбГУ. Сер. 6. 2015. Вып. 2
К. Ф. Завершинский ПОЛИТИЧЕСКИЙ МИФ
В СТРУКТУРЕ СОВРЕМЕННОЙ СИМВОЛИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ
В статье рассматриваются методологические возможности понятия «политический миф» в политологических и культурологических исследованиях современной символической политики. Автор анализирует методологические перспективы изучения дискурса политического доминирования через его соотнесенность с динамикой символических репрезентаций политической памяти.
Автор обосновывает новый теоретический подход к изучению роли понятия «политический миф» в социальном конструировании современных политических коммуникаций. Автор утверждает, что политический миф является симбиотическим механизмом (источник «политических страстей»), вызванным необходимостью символизации практики физического насилия в политике посредством симбиотических символов власти. В статье рассматриваются методологические возможности понятия «политическая память» для социологических и политических исследований семантических структур политического мифа и символической политики. Биб-лиогр. 18 назв.
Ключевые слова: политический миф, символическая политика, политический нарратив, сим-биотическая символизация, политическая коммуникация, политическая память.
K. F. Zavershinskiy
FOLITICAL MYTH IN THE STRUCTURE OF MODERN SYMBOLIC POLITICS
The article discusses the methodological opportunities of the concept of «Political Myth» in the political and cultural studies contemporary symbolic politics. The author analyzes the methodological perspectives of studying the discourse of political dominance through correlation with dynamics of the symbolic representation of political memory. The author justifies new theoretical approach to the study of the role of the concept of «political myth» in the construction of contemporary political communication. The author argues that political myth is a symbiotic mechanism (source of "political passion") to a need for symbolization practices of physical violence in politics by symbiotic symbols of power. The article discusses the methodological possibilities of the concept of "political memory» for the sociological and political studies the semantic structures of political myth and symbolic politics. Refs 18.
Keywords: symbolic politics, political myth, political narrative, political, symbiotic symbolization, political communication, political memory.
Научная актуальность обращения к проблеме мифических измерений символической политики обусловлена тем, что коммуникативная действительность современного мира существенно изменилась и не укладывается более в традиционные способы описания символического конструирования и политической легитимации. Отчасти это является следствием актуализаций старых и умножением новых социальных мифов, возникающих в результате политических разломов рубежа веков и активности политических элит по конструированию и реконструированию национальных идентичностей. Это актуализирует проблему описания динамики новых политический мифов «о государстве» и многообразных «политик памяти»
Завершинский Константин Федорович — доктор политических наук, профессор, Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7/9; [email protected]
Zavershinskiy Konstantin F. — Doctor of Political Sciences, professor, St. Petersburg State University, 7/9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation; [email protected]
16
по конструированию национальной мифологии, их использования в практике политического доминирования (см., напр.: [1, с. 92; 2, с. 108-109]). Особый импульс исследованиям мифического измерения символической политики придают трансформации современного коммуникативного пространства, стимулирующие особое внимание к процессу возникновения новых политических мифов и их «героических символов», существенно влияющих на эскалацию политических конфликтов.
В научных исследованиях феномена «символической политики» значимость его политико-культурных, в том числе и мифических, измерений достаточно очевидна. Наиболее отчетливо это прослеживается в конструктивистских, наиболее перспективных, на наш взгляд, стратегиях исследования «символической власти». Следуя интеллектуальным интенциям Тёна А. ван Дейка, специфику символической власти, соответственно, символической политики следует связывать с активностью властных элит по управлению и контролю за доступом к публичному дискурсу других групп. Подобная власть реализуется на основе имеющегося у этих групп символического капитала, используемого ими для социального конструирования и поддержания дискурсивных структур, что обеспечивает их политическое доминирование посредством контроля «над сознанием аудитории» [3, с. 32]. Тем самым исследование символической политики призвано дать ответы на вопросы; кто и как осуществляет контроль над публичным дискурсом во всех его многообразных семиотических проявлениях, кого и как исключают или включают в процесс публичных репрезентаций на различных уровнях социальных взаимодействий [4, р. 14 ].
Вместе с тем постоянный рост числа научных работ, отсылающих к понятиям «политический миф», «мифологизация политики», «технологии мифологизации политики», «идеологический миф», «идеологическая вера» как важному измерению символической политики, отнюдь не всегда ведет к качественному приращению знаний о природе, специфике политической мифологизации в коммуникативных реалиях современного общества. Полагаю, что проблема заключается не столько в перманентной «оспариваемости» понятия «политический миф» и произвольности его использования в академическом дискурсе, политической риторике и публицистике. Очевидна также и «утрата чувствительности» к той интеллектуальной интенции, которая, собственно, и актуализировала интерес к проблематике политической мифологизации в ХХ столетии — «жизненности» политического мифа в «современности», способности мифических форм, «фигур» к перманентным культурно-историческим модификациям в современном обществе.
Даже в весьма обстоятельных конкретно-исторических дискурсивных исследованиях содержания символической политики остаются когнитивные лакуны при описании мифо-политических измерений подобных процессов. Показательна в этом отношении весьма содержательная и академически обстоятельная работа Грема Гилла по исследованию символических практик политической легитимации в советском обществе. Он видит решение проблемы комплексного анализа специфики реализации символической политики на различных уровнях политического дискурса («идеология», «метанарратив», «миф») в исследовании политической эволюции «метанарратива» как методологического «ключа» к пониманию генезиса и развития символической политики «в настоящем» и ее «траектории в будущем». Проделанный им анализ символического содержания политического метанаррати-ва («язык», «визуальное искусство», «символическая оформленность повседневной
17
жизни», «ритуалы») как упрощенного символического основания идеологического дискурса и символического конструирования политического мифа в индустриальных обществах позволил выявить роль символической политики в интеграции и синхронизации политических взаимодействий [5, р. 20]. Однако его суждения о роли политического мифа остаются преимущественно в рамках реконструкции функции современного политического мифа как «упрощенной идеологии».
В свое время немецкий антрополог Я. Ассман, размышляя о возникновении «альянса власти и памяти», предостерегал от упрощенной трактовки противоположности «мифа» и «истории», «фикции» мифа и реальности «истории», нацеливал на изучение их симбиозов. Фундаментальную проблему он видел в том, миф возникает как «обоснование представлений о себе» посредством «семиотизации космоса» «холодными обществами», существовавшими в «абсолютном» прошлом и сохранявшими «равное расстояние» от настоящего. Продолжает же миф свое социальное бытие в «горячих», «государственных» обществах как «обоснование исторического прошлого» посредством «семиотизации истории», где прошлое постоянно интери-оризируется настоящим [6, с. 80-85]. В современном обществе этот симбиоз «мифического» и «исторического» стало наблюдать значительно сложней, так как в его воссоздании или разрушении участвует множество акторов, и протекают подобные процессы в различных социальных пространствах весьма противоречиво.
Автор этой статьи полагает, что описание проблемы жизненности мифа в современной символической политике предполагает не только акцентирование вопросов онтологии и гносеологии политического мифа (субстанциональности политического мифотворчества, «ложности» или «истинности» мифо-идеологических конструкций), но и артикуляцию вопросов о прагматике процесса семиотизации и символизации, характерного для политического мифа. В исследованиях мифического специфику действенности мифа так или иначе связывают с его способностью описывать мир в «чувственно-образной» форме. Это позволяет предположить, что динамика социальных практик политической мифологизации в значительной степени предопределяется спецификой эволюции «политической телесности», эмоционально-чувственного восприятия политики и ее символизации в политических коммуникациях, что выступает неотъемлемым измерением и семантическим катализатором политических коммуникаций в любом обществе. Подобная гипотетическая установка позволяет перевести достаточно абстрактные и весьма произвольные иллюстрации «работы» политического мифа в плоскость анализа морфологии и динамики его конкретно-исторических «символических фигур» на основе посылок «практической» политической философии и междисциплинарных исследований культур-социологии и социальной памяти.
При всей вариативности современных политологических трактовок природы политического мифотворчества в них продолжает доминировать установка на понимание политического мифа как некого комплекса коллективных представлений (архетипов, стереотипов, ментальностей и т п.), пришедших к нам из прошлого и влияющих на настоящее. При этом авторы могут расходиться в понимании «позитивного» или «негативного» влияния процесса политической мифологизации. Одни авторы подчеркивают позитивную роль политического мифа в обеспечении исторической преемственности в формировании и поддержании политической идентичности, другие тяготеют к критике негативных (манипулятивных) послед-
18
ствий использования мифологизации политической реальности как стратегии политического доминирования элит, порождающей патологии массового политического сознания.
Тем самым проблема жизненности мифа в настоящем часто редуцируется к обсуждению «истинности» того или иного академического дискурса мифического или описанию эффективности тех или иных социальных технологий идеологического продуцирования «мифологий». Показательны в этом отношении исследования Ролана Барта о взаимосвязи мифического нарратива с идеологическим. Ролан Барт весьма тонко заметил, что «мифу нет нужды обращаться к бессознательному» или что-то «скрадывать», поскольку он представляет собой вторичную семиоло-гическую систему, которая превращает историю в природу, и интересен людям не своей истинностью, а применимостью [7, с. 280, 307, 319-320]. Вместе с тем французский исследователь делает однозначный вывод: функция мифа в современном обществе — деформировать понятия, «деполитизировать вещи» — в отличие от более сложных дискурсов, что отбрасывает людей к их неизменному прототипу, который начинает жить вместо них, «душит» их изнутри и ограничивает деятельность [7, с. 319-320].
Для отечественных работ монографического плана, ориентированных на политологический анализ символических функций политического мифа, подобная амплитуда интерпретаций весьма характерна. От стратегий «развенчания» советского политического мифа маятник рефлексии качнулся в сторону поиска мифических оснований политики идентичности в современной России. Во многих работах отечественных авторов присутствует установка на основе весьма абстрактных и аксиоло-гизированных отсылок к понятиям «политический символ», «политический образ», «политический стереотип», «идеологическая вера» описать специфику содержания мировоззренческих компонентов политического менталитета России («русской власти», «образа лидера»), или же предлагаются способы конструирования или деконструкции манипулятивных, «мифических» дискурсов российских политических элит (см., напр.: [8-10]).
В связи с проблемой теоретической операционализации специфики политического мифа и обозначенной исследовательской гипотезой о «телесно-чувственной природе» символической прагматики политического мифа вызывают особый интерес работы, выполненные в предметной области политической философии, нацеленные на специализированное исследование специфики политического мифа и выход за рамки сложившихся политологических традиций толкования «жизненности мифа». Показательна в этом отношении монография «Политический миф» Генри Тюдора — одна из первых специализированных монографий в политической науке последней трети ХХ столетия, претендовавшая на аккумуляцию политико-философских стратегий изучения политического мифа и поиск путей совмещения политико-философского и социологического анализа политического мифа [11].
Симптоматично, что в качестве отправной точки в своем видении социальной роли политического мифа Г. Тюдор отталкивается от интерпретации мифа в творчестве Ж. Сореля, который видел отличительную черту социальных мифов Нового времени в их способности продуцировать у людей специфическое видение будущего, пробуждать в них чувства и стремление обнаружить новый смысл в рутине своего обыденного существования. Здесь очевидна семантическая смежность базовой
19
интенции британского автора о «прагматике мифа» и мысли Ж. Сореля о том, что «мифы побуждают людей готовиться к борьбе» [12, с. 50]. Политические мифы возникают в период политических потрясений, когда разрушается привычная прагматика повседневности, порождая у людей ожидания грядущих битв и побед. Мифы будят волю к действию, снимая с людей ограничения обыденности.
Тюдору представляется значимым и другой теоретический акцент Сореля: на том, что политический миф не следует путать с утопией, хотя он может включать утопическое содержание [11, р. 15], поскольку мифы — это не модели и не программы преобразований, созданные интеллектуалами. В мифопредставлениях утопическая и религиозная эсхатология пробуждает политическое воображение, которое обосновывает «решимость» к действиям в настоящем.
Многообразие политических мифов обусловлено вариативностью способов и форм «политизации» практического опыта существования в человеческих сообществах. Политический миф — всегда нарратив «конкретной группы», которая имеет своих «героев» или «героинь», выступающих в качестве «представителей своей группы» и символизирующих политическую судьбу именно этой общности [11, р. 130, 139]. В конечном счете именно политическая общность выступает в качестве главного героя, актора в мифическом повествовании о политических событиях. Политический миф вписывает эпизоды текущей жизни в процесс коллективного политического существования, наполняя их драматическими смыслами и принуждая к действию в настоящем. Поэтому политический миф — не только объяснение, но и «практический аргумент», который может приобретать многообразные семантические измерения [11, р. 138-139]. Политический миф обосновывает и подтверждает на практике претензии политической группы на гегемонию, артикулирует на практике ее политическую суверенность, поощряет политическое сопротивление меньшинства и аргументацию практических действий для отмены нежелательных учреждений.
Таким образом, миф может «драматизировать» политическую историю уже существовавших политических обществ, освящать политическое устройство из прошлого или настоящего, вдохновлять членов политического сообщества посредством отсылки к героическому будущему. При этом политические мифы могут повествовать о событиях как реальных, так и никогда не происходивших. Как правило, политический миф артикулируется в обществах, обладающих политической конституцией и опытом политического существования, но он может возникнуть и в неполитических обществах. Любая группа, которая лишена возможности политического существования и стремится его обрести, может посредством политического мифа начать оправдание насильственных действий (заговора, войны и т. п.), вовлекая при этом в политическую жизнь ранее неполитические по своей жизнедеятельности группы [11, р. 138-139].
Обобщая идеи, представленные в работе британского исследователя, можно заключить, что под политическим мифом можно понимать публичный нарратив, который в драматической форме рассказывает героическую историю того или иного политического сообщества (или претендующего быть таковым) посредством артикуляции коллективной значимости опыта непосредственного личного участия членов подобного сообщества в реализации практик политического доминирования.
Монография итальянского политолога Кьяры Боттичи «Философия политического мифа» [13], вышедшая тремя десятилетиями позже работы Генри Тюдора,
20
в целом комплементарна его выводам о практической направленности нарратив-ности политического мифа. Наибольший интерес для политологической интерпретации современного политического мифа в работе Боттичи представляет попытка заложить предпосылки для перехода от философской рефлексии о практических основаниях специфики нарративности политического мифа к социологическим экспликациям «работы мифа». Сопровождая свое исследование критическим обзором «классических теорий мифа», Боттичи при описании «работы мифа» делает акцент на семиотической стороне политического мифа, отсылая к проблеме символа и мифа, роли политического мифа в социальном конструировании идентичности.
Боттичи отмечает, что большинство исследований политического мифа оставляют в стороне процессуальные аспекты мифа, проблему его действенности в меняющихся политико-культурных реалиях [13, р. 8], подменяя ее описанием конкретных проявлений мифического в политике. Миф, как полагает исследователь, это не статический объект, он выражается в решимости действовать в настоящем и представляет собой процесс артикуляции социальной, коллективной значимости деятельности людей. Именно подобное бытование политического мифа предопределяет его жизненность и актуальность безотносительно к историческим формам презентации.
Боттичи отмечает: специфику политического мифа определяет не его содержание или его притязание на истину, а способность артикулировать значимость практического политического опыта людей [13, р. 14, 216]. При этом, как полагает итальянский политолог, современный политический миф не следует односторонне трактовать как источник социальной регрессии или средство прогресса. В отличие от Э. Кассирера, который в силу своей приверженности реализации проекта Просвещения видел в мифе источник социальной регрессии, и от Ж. Сореля с его прогрессистской трактовкой роли секулярных мифов в Новое время, итальянский политолог считает мифический потенциал политического амбивалентным по вероятному воздействию на политический процесс [13, р. 161]. Отвечая на вопрос о «прогрессивности» или «консервативности» влияния политических мифов на политическую динамику современного общества, нужно судить по их способности адаптироваться к меняющимся обстоятельствам и степени открытости содержания мифического нарратива для перманентной эволюции в настоящем, а не в соответствии со сложившейся догматикой религиозных элит, идеологических доктрин или научных преференций в объяснении политической эволюции.
Вместе с тем Боттичи полагает, что подобный аргумент отнюдь не препятствует анализу взаимосвязи, сосуществования современного политического мифа с иными видами социальных дискурсов, предлагая вариант классификации возможных типов политического мифа в зависимости от особенностей нарративности подобных мифических смысловых комплексов, возникающей под влиянием иных социальных дискурсов [13, р. 259-260]. При этом потребность в реализации экспрессивной функции политического мифа в условиях растущего многообразия социальных дискурсов только возрастает. Мифологизация в значительной степени «ординарный», естественный процесс для современных политических коммуникаций, а не результат их «экстраординарной регрессии» и патологии [13, р. 243-248]. Более того, усиливающееся проникновение новых медиатехнологий и биополитики в повседневное существование людей расширяет возможности для актуализации мифического, делая его воздействие «более зловещим» [13, р. 358]. На этом основании в работе
21
итальянского политолога намечаются теоретические контуры социологической классификации современных политических мифов на «религиозные политические мифы», «научные политические мифы», «исторические политические мифы» [13, р. 259-260]. Для оценки действенности этих мифических дискурсов следует учитывать особенности их симбиоза с социальными дискурсами, способность (отсутствие способности) к модификации в процесс их взаимодействия с содержанием этих дискурсов, особенности способов обоснования политической реальности.
Политический миф определяется в представляемой монографии как специфический нарратив группы или общества, который актуализирует значимость политического опыта людей и их поступков. Политические мифы являются основанием восприятия политики на уровне повседневности, поэтому мифопредставления по своей природе нерефлексивны. Нарративность мифа выражается в повествовании, которое привносит эмоциональную составляющую в обоснование значимости и смысла политического существования.
В связи с этим Боттичи обращается к наследию Б. Спинозы, усматривая значимость его идей о природе аффективности человеческого поведения как катализатора человеческой деятельности для понимания специфики политического мифа [13, р. 167-170]. По ее мнению, размышления Спинозы о том, как «адекватное» или «искаженное», «смутное» восприятие влияет на характер эффективности («душевной страстности»), порождая активные или пассивные состояния тела, позволяют перевести обсуждение особенностей политического мифа в плоскость социологической рефлексии о механизмах его действенности. Опыт «телесных» впечатлений в прошлом и настоящем играет значительную роль в возникновении практического «политического воображения», которое пробуждает «пассионарность» — стремление к деятельности и готовность к жертвенности ради реализации своего права на подобную активность.
Исследование роли и влияния телесности, чувственных представлений на социальные практики, способов их символизации составляет значимый компонент современной социальной философии и социологии. Вместе с тем социально-философская рефлексия о роли в символизации практик повседневности в политическом процессе часто оставляет открытым вопрос о специфике «чувственности» мифической символизации в современном обществе. Как в случае исследования политического мифа, в подобных интерпретациях телесно-эмоциональная составляющая политических коммуникаций чаще всего рассматривается как производная от цивилизационного процесса или динамики более сложных дискурсивных структур. Кроме того, работы, посвященные политической символизации в современном обществе, достаточно отчетливо ориентированы на социально-психологическую, психоаналитическую или феноменологическую традицию понимания мифической природы политических символов. Эта методологическая опция, при всей вариативности интерпретаций, истоки мифо-политической символизации связывает с коллективным «бессознательным», «предсознательным», «самодостаточностью» смыслового мира мифического.
Для дальнейших социологических и политологических исследований природы политической символизации современных мифопрактик, по мнению автора этой статьи, представляют интерес идеи немецкого социолога Н. Лумана, нацеленные на выход за рамки субъективизма психологических и феменологических интерпретаций природы символизма социальных коммуникаций. В своих исследованиях
22
процесса социальной, политической идентификации, сопровождающего коммуникативный процесс, Луман отталкивается от посылки, что возникновение и символизация социальных идентичностей («стягивания смысла») связаны с необходимостью выработки и поддержания в общностях «ингибирующей способности», «сдерживания импульсов» посредством «вытеснения неудобных ожиданий» [14, с. 413]. Символы стабилизируют и избирательно фиксируют ожидания участников коммуникаций, обеспечивают ее непрерывность. Важнейшим коммуникативным механизмом подобного структурирования коммуникаций и возникновения социальных идентичностей являются «симбиотические механизмы», которые включают контроль телесности в символизм своих генерализованных средств коммуникации. Подобные механизмы, как полагает Луман, должны готовить для этого особые знаки, поскольку социокультурная эволюция не «исключает материю», а приводит к все более многообразным комбинациям телесности и функционально-специфической коммуникации «посредством особых символизаций, а именно механизмов симбиоза» [14, с. 329-333]. Симбиотические символы возникают в связи с «необходимостью учета телесности» в процессе коммуникативных взаимодействий. Они выступают средством выражения подобной связи (симбиоза), содействуя «телесной обеспеченности» коммуникативного процесса [15, с. 220]. Семантика телесности влияет на ощущения и коррелирует с изменением форм коммуникации и идентичностей, возникающих в ходе социокультурной эволюции.
Особый интерес для политологического исследования представляют суждения Лумана по поводу симбиотических символов власти. Он полагает, что в случае властных коммуникаций симбиотические символы выражают физическое насилие. Несложно заметить, что все символы власти прямо или косвенно включают в себя семантику физического насилия. Никакая множественность источников публичной власти (авторитет, право, возможность наделения привилегиями) не может игнорировать, исключить вероятность использования ресурса физического насилия. Власть опирается в решающей мере на возможность применения негативных санкций, в первую очередь — физического насилия. Однако в случае реального применения этих санкций власть терпит неудачу, поскольку само насилие не является ее целью. Поэтому использование власти требует постоянной рефлексии по поводу неприменения средств власти, постоянного балансирования между демонстрацией силы и избеганием применения санкций. Это постоянно является коммуникативной проблемой: нужно дать представление об угрозе, не угрожая, нужно пытаться найти выход из ситуации простым намеком на структуры и условия, не определяя точно того, что будет предпринято, если указание не будет исполнено [15, с. 220-224, 229]. Замечания Лумана о роли симбиотических символов власти в структурировании политических коммуникаций открывают возможность более гибкой интерпретации природы жизненности политического мифа в настоящем, его вариативности, возрастания его роли в связи с возрастанием возможностей медийных технологий проникать в повседневность и конструировать язык новой чувственности.
Рефлексия Лумана по поводу специфики симбиотических символов власти не связана прямо с анализом политического мифа, но она в его теории тесно коррелирует с проблематикой эволюции структур социальной памяти. В связи с этим представляется перспективным изучение динамики политической мифологизации с использованием методологического инструментария семиотики, исследования
23
символических структур политической памяти, предопределяющих динамику и направленность способов описания и символизации политической реальности. Исследование символических режимов политической памяти открывает возможности для понимания источника преференциальности семантики и содержания политических мифов в репрезентации героического «прошлого», «настоящего» или «будущего». Важным звеном исследования коммуникативных процессов и возникновения политических идентичностей в современном обществе может стать исследование мифических оснований политической памяти.
Дальнейшая операционализация обозначенной выше стратегии исследования политического мифа и практик его символизации как важного измерения политической памяти возможна в рамках исследований «культурной прагматики» посредством изучения «социального перформанса», «драматургии власти». Как отмечает один из авторитетных представителей современной культурсоциологии, даже самые демократические страны и индивидуализируемые общества нуждаются в мифо-ри-туальных практиках для поддержания коллективных представлений. Мифы способствуют ритуализации современных практик социального доминирования, обеспечивая «повсеместность» присутствия культурных кодов. Социальный перформанс, включающий многослойный процесс символического конструирования и средств символического производства социальной власти, порождает сакральные объекты и многообразные символические фигуры взаимодействия [16, р. 29-89].
И, наконец, следует упомянуть наработки в рамках так называемой процессо-реляционной стратегии исследования «работы памяти», где социальная память пре-зентируется не «сосудом истины», а «горнилом смысла». Целью же исследования коллективной памяти становятся ее «фигурации», меняющиеся отношения между прошлым и настоящим, обусловленные взаимосвязью процесса символической борьбы «памятей» и «за память» в социальных полях, спецификой средств передачи памяти, а также жанрами и профилями социальной памяти [17, р. 158-159; 18]. Важным звеном подобного процесса является изучение процесса «работы» мнемонических практик, специфики их реализации в символической политике для того, чтобы обоснования прошлого («почему так») и будущего («как это будет») обрели телесно-чувственную, мифическую осязаемость.
Качество коммуникативного, солидарного эффекта многообразных современных практик символической политики в значительной мере зависит от коммуникативных структур политической памяти как динамической взаимосвязи символических схем ретроспекций и проекций политических событий. Важным звеном подобного процесса является политический мифический нарратив как семантический катализатор многообразных социально-политических дискурсов на уровне повседневности, когда легитимация и делегитимация политического доминирования (принуждения) дополняются символизацией телесно-чувственного восприятия политического посредством символизации событий героического и жертвенного. Выявление потенциала действенности подобных симбиотических символов, их конфигураций в социальном пространстве позволяет перевести в плоскость конкретного анализа роль политического мифа в социальном конструировании политических идентичностей.
24
Литература
1. Гуторов В. А. К вопросу о происхождении государства: парадоксы и аномалии современных интерпретаций // ПОЛИС. 2014. № 3. С. 91-110.
2. Ачкасов В. А. Политика памяти как инструмент строительства постсоциалистических наций // Журнал социологии и социальной антропологии. 2013. Т. XVI, № 4 (69). С. 106-123.
3. Дейк Т. А. Дискурс и власть: репрезентация доминирования в языке и коммуникации / пер. с англ. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2013. 344 с.
4. Dijk T. A. Discourse and power. New York: Palgrave Macmillan, 2010. 308 p.
5. Gill G. J. Symbols and legitimacy in Soviet politics. New York; Cambridge: Cambridge University Press, 2011. 356 p.
6. Ассман Я. Культурная память. Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности / пер. с нем. М. М. Сокольской. М.: Языки славянской культуры, 2004. 368 с.
7. Барт Р. Мифологии. М.: Академический Проект, 2008. 351 с.
8. Цуладзе А. М. Политическая мифология. М.: Эксмо, 2003. 384 с.
9. Савельев А. Н. Политическая мифология. М.: Логос , 2003. 384 с.
10. Шестов Н. И. Политический миф теперь и прежде. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2005. 414 c.
11. Tudor H. Political myth. New York; London: Praeger Publishers, Inc., 1972. 157 р.
12. Сорель Ж. Размышления о насилии. М.: Фаланстер, 2013. 293 с.
13. Bottici C. A Philosophy of Political Myth. New York: Cambridge University Press, 2007. 286 р.
14. Луман Н.Социальные системы. Очерк общей теории. СПб.: Наука, 2007. 643 с.
15. Луман Н. Медиа коммуникации. М.: Логос, 2005. 280 с.
16. Alexander J. C. Cultural pragmatics: social performance between ritual and strategy Social Performance. Symbolic Action, Cultural Pragmatics, and Ritual / ed. by Jeffrey C. Alexander, Bernhard Giesen, Jason L. Mast. Cambridge: Cambridge University Press, 2006. P. 29-89.
17. Olick J. K. From Collective Memory to the Sociology of Mnemonic Practices and Products // Cultural Memory Studies: An International and Interdisciplinary Handbook / eds. Astrid Erll and Ansgar Nünning, in collaboration with Sara B. Young. Berlin; New York: Gmb&Co. KG, 2010. P. 151-162.
18. Олик Д. Фигурации памяти: процессо-реляционная методология, иллюстрируемая на примере Германии // Социологическое обозрение. Т. 11, № 1. 2012. С. 40-75.
Статья поступила в редакцию 20 января 2015 г.
25
