CC BY
79
Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 33 (171).
Философия. Социология. Культурология. Вып. 14. С. 45-50.
СИМУЛЯКРЫ КАК СПОСОБ ВИЗУАЛИЗАЦИИ РЕАЛЬНОГО ОБРАЗА КАТАСТРОФ В КОНТЕКСТЕ МАСС-МЕДИЙНОГО ДИСКУРСА
В статье рассматривается вопрос формирования дискурса масс-медиа, освещаются основные проблемы информационного управления обществом в посткатастрофической ситуации, называются и анализируются симулякры, посредством которых формируется виртуальный образ реальных катастроф. Также в статье указывается на то, что отсутствие единого информационного поля и осознанных этических норм несет в себе серьезную проблему.
Ключевые слова: дискурс, симулякр, виртуализация образа катастроф, информационное управление страной, информационная паника, фрустрационное сознание.
Культура информационной безопасности как макросоциальный феномен воспроизводится в дискурсе масс-медиа на микросоциаль-ном уровне.
Рассматриваемый феномен отличается от целого ряда других коммуникативных процессов, в которых дискурс превалирует над социальными практиками и семиотическими кодами. В связи с этим представляется спорным стремление свести анализ воздействия масс-медиа на общество и его отдельных членов к анализу текстов.
Масс-медиа влияет на общественное и индивидуальное сознание не только и не столько посредством слова. Дискурс масс-медиа, формулируя и выражая даже самое непредвзятое, безоценочное мнение делает его предвзятым и оценочным благодаря визуальным образам, знакам, иллюстрационному ряду, сопровождающим само новостное сообщение.
Как визуализируется виртуальный образ катастроф? Моделью послужит обычный киндер-сюрприз. Исследуем яйцо, используя в качестве ключевого понятия симулякр, слегка адаптировав его к предмету исследования. Почему симулякры? Потому что их социальная роль - «создавать замещение реальных предметов и явлений там, где они недоступны или малодоступны человеческому восприятию»1. Много ли людей пережили цунами, землетрясение, побывали на войне? К счастью, нет.
Жан Бодрияр выделял 4 вида симулякров:
1) символ, отражающий сущностную характеристику реальности;
2) символ, маскирующий и искажающий сущность реальности;
3) символ, скрывающий отсутствие сущности реальности;
4) не соотносящийся с реальностью вообще, представляющий лишь подобие или видимость чего-либо.
С последнего вида и начнем. Вот наше яйцо. Разноцветная фольга, в которую оно завернуто, является симулякром 4-го вида, т. е. упаковка не соотносится никоим образом с реальностью, представляет собой лишь видимость, подобие катастрофы.
Иллюстрация сказанного: ситуация, так и оставшаяся без оценки - погром на Манежной площади, который устроили футбольные фанаты после проигрыша российской сборной на чемпионате мира по футболу, когда 49 человек оказалось в больнице, а 17-летний выпускник средней школы погиб. Что за видимостью этой катастрофы? МВД расценило как провокацию показ на больших мониторах рекламного ролика, в котором персонаж крушит капот автомобиля2. Но в конечном итоге нашли «виноватого», им оказался инженер, отвечающий за трансляцию, а вслед за этим было сделано заявление, которое можно счесть за официальное мнение: Москва от уличных мониторов отказываться не будет, потому что они приносят большие доходы. Но ведь не в мониторах суть, а в содержании того, что на них транслируется.
Итак, содрав фольгу, мы натыкаемся на толстый слой шоколада. Это симулякр 3-го вида. Он скрывает отсутствие сущности реальности катастрофы. Почему отсутствие? Да потому что и действительно под толстым слоем шоколада не обязательно будет еще что-то. Почему бы не виртуализировать надуманную катастрофу?
Иллюстрация сказанного: нагнетание обстановки накануне дня рождения Гитлера. Сообщения о реальных бесчинствах скинхедов
перемежаются с «анонсом» готовящихся выступлений. Когда в «назначенный» СМИ день массовых волнений не произошло, срок, подобно концу света, был перенесен вновь. Например, «Московский комсомолец»3 срочно опубликовал сообщение о том, что неофашисты и не собирались выступать в день рождения Гитлера, выступление переносится на З0 апреля, а корреспондент, «завербовавшаяся» в их ряды и побывавшая на тренировке скинхедов в здании ОМОНа, написала подробный репортаж, чему и как учат в гитлер-югенде.
Но, предположим, шоколад растаял, съеден или просто испорчен также, как и «медовый месяц» любителей «страшилок» сменился депрессией. Зато нам открылся пластмассовый кокон, он же симулякр 2-го вида, маскирующий, скрывающий сущность. Этот футляр - символ той ситуационной клаустрофобии, в которую попадает человек, переживший катастрофу.
Иллюстрация сказанного: теракт в Каспийске во время Парада победы. Первым
о трагедии сообщил канал НТВ, прервав фильм. Страна узнала от корреспондента, передавшего по телефону, о том, что в воздухе распространился «жуткий запах крови»4. Затем - первый спецвыпуск на канале РТР5: репортаж с места события, асфальт с пятнами крови, вещдоки, кадры с носилками, кадры из Кремля, снова репортаж, оценка президента. Следующий выпуск - калейдоскоп кадров из операционной... В этот же день канал Euro News дал динамичную и информативно емкую подборку кадров - пятна крови, один из раненых, Путин, парад, военные в Чечне -сообщив, что «Россия оплакивает погибших в Каспийске в День Победы»6. Почему же отечественная тележурналистика сосредоточилась лишь на «запахе крови»? Потому что не модно быть патриотичными? Потому что приучены отвечать за слово только под гнетом цензуры?
Но вернемся к нашей модели. Только открыв футляр, мы увидим, какой символ скрывается под этой желтой оболочкой. Он и есть симулякр 1-го вида, отражающий сущностную характеристику катастрофической реальности. Но как донести один и тот же виртуальный образ для непосвященного читателя или зрителя, для очевидца и для пострадавшего?
Иллюстрация сказанного: то, как был сведен на нет эффект достаточно объективного, взвешенного репортажа о землетрясении в
Дагестане, над которым висел довольно-таки серьезный сейсмический прогноз. Поскольку тысячи людей боялись возвращаться в свои дома, четверть всего объема публикации была посвящена советам спасателей, как вести себя в критической ситуации. В подтверждение сказанного упоминалось японское землетрясение в Кусиро - случай, признанный «классикой в мире катастроф». Землетрясение случилось поздно вечером. 200-тысячный город лежал в руинах, но не было ни единой человеческой жертвы, произошло только 9 пожаров
- покидая дома, дисциплинированные японцы выключили газ. Это землетрясение не было предсказано. Просто люди находились в постоянной готовности к стихийным бедствиям. Но при подготовке публикации, материал был снабжен заголовком «Ужас землетрясения» и снимком, под которым значилась подпись: «После землетрясения в Нефтегорске (Сахалинская обл.)». На фотографии два человека на фоне руин сколачивали гроб7.
Для тех, кто там был, катастрофа сравнима с яйцом, в котором под натиском обстоятельств лопнула и фольга, и шоколадная оболочка. Они видят то, что заключено внутри (я предлагаю этот образ считать симулякром 5-го вида. Назовем его идентификационным).
Опыт, добытый в эпицентре катастрофы, делает человека осмотрительнее. Тот, кто находится извне, являясь очевидцем, не проецирует катастрофу на себя и приобретает «периферийный» опыт (тот самый толстый-толстый слой шоколада), который учит недооценивать опасность. Подобно двум рыбакам, наблюдавшим Чернобыльскую катастрофу с другого берега. Они получили по 400 мкР, потому что не проецировали катастрофу на себя. Для них она была зрелищем8.
Люди, включившие телевизор или просматривающие новости в интернете, или листающие газету, - о катастрофе судят только по оболочке, по той виртуальной фольге, в которую упаковывается катастрофическая информация масс-медиа.
«Фольгированная» виртуализация образов катастроф приводит сознание к фрагментации, который нагляднее всего представить на образчиках телевизионных клипов, когда не только зрительные образы, но и нравственные ценности, культура, свод знаний представляют собой случайнее, плохо структурированные и ничем не связанные между собой «клипы».
Вспомним февраль 1999 г. Самара хоронит 71 человека, сгоревших заживо в здании УВД. Десятки закрытых гробов. Телеканал РТР ведет прямую трансляцию из центрального кинозала «Россия». Надежда Бабкина лихо отплясывает под ручку с Юрием Лужковым. распевая озорные частушки про его грядущее президентство. «Юбилей в кругу друзей». В Самаре в это время тысячи людей только что сели за поминальный стол.
Неужели нельзя иначе, не кощунствуя? Можно. Когда умер Владимир Высоцкий, у Аллы Пугачевой тоже был бенефис. Она вышла на сцену и без пустопорожних речей начала свой концерт с его песни про беду. «С той поры беда ищет по свету меня...» Кстати, в Самаре в день похорон Ростропович и Вишневская прилетели на репетицию в местный театр. И вместо этого они стояли на панихиде, взявшись за руки. Это тоже виртуализации образа катастрофы, чужой беды. Правда, не растиражированная СМИ. Когда в Вильнюсе танки давили людей, а телевидению было велено молчать, в программе «Утро» на ОРТ звучала пронзительно-трепетная музыка. Не сказав ни слова, телевизионщики сказали стране все. Была выбрана верная тональность. Все всё поняли. Не дураки.
И еще один трагичный пример, который я бы назвала классикой мозаичного жанра. Утром 9 сентября 1999 г. службы новостей всех телеканалов передали сообщение о теракте в Москве, в Печатниках. Страна прильнула к телеэкранам. Выворачивающие душу наизнанку репортажи с места взрыва чередуются с хохочущей над новым фруктовым «Диролом» Кристиной Орбакайте. Рыдания мальчика над матерью, раздавленной в завале бетонной плитой, сменяются игривым весельем Людмилы Целиковской. Покойная актриса не виновата, что ее 80-летие отметили на телевидении таким чудовищным образом. Это просто традиция: юбилеи и бенефисы должны состояться несмотря ни на что. Слезы, ужас, боль, звонки друзьям и близким. Сначала - эмоции: «Вы живы? У вас нет друзей в Печатниках?», потом - «Вы смотрите телевизор? Включите, вдруг еще кого-нибудь спасли!» Включили. Вечер, начало одиннадцатого. ОРТ - комедия «Опекун». РТР - боевик «Близнецы-драконы». ТВЦ - комедия «Погоня». Канал «Культура» -комедия «Сердца четырех».
В 9 часов вечера телевизор смотрит вся страна. Заменить фильм в программе не стоит
ничего. Взяли и поменяли. Но на РТР, который является государственным каналом, руководство призналось в том, что после теракта 9 сентября они растерялись, окаменели вместе со всей страной, но переверстать программу не рискнули, ведь решение о дне траура принимает правительство.
И действительно, 13 сентября 1999 г. в день траура все телеканалы (за исключением СТС, продолжавшего транслировать бесконечные сериалы) впали в другую крайность, полярную неуместному веселью: пустили тематические программы «под трагедию».
Надрывная классическая музыка чередовалась с калейдоскопом растерзанных взрывами тел. В страшный «тройной» траурный понедельник 13 сентября 1999 г. особенно поразил документальный фильм про спасателей на ОРТ. Снятый профессионально и, казалось бы, уместный в трагические дни, фильм документальными кадрами недавних трагедий окончательно расшатал и без того расшатанные нервы. Существует ли компромисс между истерическим хохотанием и нагнетанием трагичности?
Существует. Канал МТУ, почти не меняя своей обычной программы, состоящей из музыкальных клипов, периодически перекрывал экран заставкой: на черном фоне всего два слова: «БУДЕМ ЖИТЬ». Лекарства от чрезвычайных ситуаций испытаны временем: надежда, вера, воля к победе и любовь к жизни.
Правда, «с тех пор пришли другие времена...» Исчезновение рекламы после очередной трагедии является таким же символичным действом, как на советском телевидении трансляция «Лебединого озера». А на мониторах на Тверской Правительство Москвы грозится под Новый год транслировать исключительно стихи Пушкина о зиме.
П. Вирилио9 однажды назвал телевидение «музеем катастроф». Сегодня мы все оказались внутри этого музея. И это само по себе тоже катастрофа реального.
Человек живет в двух мирах - в мире внешнем и в мире внутреннем. Когда дестабилизирован катастрофой внешний мир, тогда возрастает потребность в гармонизации внутреннего мира. Даже современный рассудочный человек имеет потребность во внушении.
В обычные, «некритические», дни телевизор заменяет Большой театр, стадион «Лужники», кинотеатр «Кодак-Киномир», секс-шоп и
публичную библиотеку вместе взятые. В дни трагедии и катастроф телевизор превращается в окошко рецептурного отдела и дверь в учительскую. От верно выбранной интонации зависит, как начнет страна день после катастрофы: паникой, инфарктным унынием, тупым равнодушием или единением и состраданием. Это и есть информационное управление страной.
Самый эффективный метод информационного управления - соединение рекламы (фикции, вымысла) с «объективным» информативным телерепортажем с места событий (создание «спектакля» по созданному сценарию). Против обеих этих вещей в отдельности может устоять человеческое сознание, но оно беззащитно против их комбинации. Трансляция сцен насилия, эротики, «катастрофизма» достаточно четко соответствует дневному и недельному жизненному циклу.
Если иметь в виду, что на вечерние часы приходится наиболее интенсивная трансляция насилия, агрессии, эротики и «катастро-физма», то, во-первых, это является особой «техникой» встраивания этих сцен в фазу подготовки ко сну, что приводит к проработке в сновидениях личностных образцов и поведенческих моделей, воспринятых с телеэкрана. Иными словами, эта информация усваивается телезрителями на подсознательном уровне, особенно если эти сцены представлены в художественной форме (каждая вторая сцена транслируется через художественные фильмы)10.
Лучшая иллюстрация тому _ рядовой сюжет программы «Очевидец»11, в котором парашютист падает на спину и ломает шею. Чтобы телезрители прочувствовали весь ужас случившегося, сюжет повторяется «на бис». Затем появляется радостный ведущий с вопросом: «Ну что, адреналин вырабатывается?»
Наверняка, эти кадры попали на RenТВ. обойдя до этого пару десятков зарубежных каналов. Это обычная практика, да и сама информация приходит к журналисту, будучи «сэкэнд хэндом».
Во время второй чеченской войны фронтовой репортер взял с собой в командировку 22-летнего стажера. Но, не рискнув взять с собой в боевую обстановку, оставил его на перевалочной базе в Моздоке, где военнослужащие ждали самолета на «большую землю». Стажер так и не увидел войны, но этих рас-
сказов ему хватило для того, чтобы вернувшись в Москву написать: «На войне быстро привыкаешь к виду оторванных голов». Второй журналист взял с собой 15-летнего сына. Они жили на той же базе в Моздоке. Но они вместе со спасателями Центроспаса побывали в Грозном и окрестных больницах, детских приютах и домах престарелых. И когда журналист ему показала на разбитые истребители на краю аэродрома и въезжающих на бэтээре солдатов со словами: «Смотри, это война, сынок». Он ответил: «Нет! Это не война. Война _ это те старики и дети». Суть не в том, что у этих двух стажеров были разные морально-этические установки, суть в том, что они видели разные образы одной и той же катастрофы и соответственно по-разному ее виртуализировали в своих материалах. Обе публикации с небольшим разрывом во времени были опубликованы в одном и том же приложении «АиФ» «Я молодой»12. Таким образом, читателя никто не лишил выбора. Ему пришлось, как и авторам, сделать свой выбор, какой из виртуальных образов катастрофы ему ближе.
В первую чеченскую компанию в России так называемая «чеченская тематика занимала в программе НТВ от 10 до 18 минут на информационный выпуск, в «Вестях» (информационная программа российского телевидения) от 3 до 7 минут. Причем, у НТВ до 80 % всех видеосъемок непосредственно боевых действий велись со стороны чеченских боевиков или использовались съемки, снятые со стороны сепаратистов13. А что потом? Потом была вторая чеченская...
Информационное управление имеет огромное значение не только с точки зрения национальной безопасности, но и с позиций личной безопасности. Оно определяет, как будет вести себя «человек из толпы» в чрезвычайной ситуации. Даже в эпицентре крупных природных и техногенных катастроф «обычная» паника, вспыхивающая очагами, охватывает не более 10 % людей. Скрытая информационная паника, на взгляд автора, формирует фрустра-ционное сознание.
Какая шкала ценностей формируется у тех, кто знаком с конкретной трагедии благодаря масс-медиа и у тех, кто был в гуще событий?
Нижеследующее исследование проводилось автором в форме расширенного неформализованного группового интервью респондентов. Сроки проведения полевых работ
- 1999-2001 гг. При опросе населения объем выборки составил 124 респондента. Респондентам предлагалось оценить приведенные ниже причины посттравматических последствий катастроф, позволяющие проанализировать уровень значения средств массовой информации как одного из стрессового фактора. Респонденты разделены на три группы:
1 - после пожара в здании УВД в Самаре (февраль 1999 г.); 2 - после наводнения в Ленске (июль 2001 г.); 3 - после антитеррористиче-ской операции в Грозном (1999-2004 гг.). При обобщении результатов опросов, полученные данные сравнивались с данными, полученными исследователями, изучавшими постка-тастрофическую ситуацию, сложившуюся 1) после аварии на Чернобыльской АЭС, а также
2) собственные данные, полученные в результате неформализованного группового интервью с пострадавшими во время землетрясения в Нефтегорске (май 1995 г.) и 3) людьми, ставшими жертвами терактов (Москва, сентябрь 1999 г., Владикавказ, июнь 1998 г.).
При ранжировании причин посттравма-тического стресса 1) слухи и 2) неадекватная запросам людей работа СМИ - являются, по оценке респондентов, наиболее стрессогенными, а точнее, теми факторами, которые усугубляют остроту и тяжесть всех остальных, подчеркивая их значимость.
Это объясняется тем, что восприятие человеком всех остальных факторов усваивается опосредованно, проходя «фильтрацию» либо через СМИ, либо через слухи. Ведь переживший беду человек, осознанно или неосознанно ищет отзвук своих мыслей и чувств.
«Кривой страха» в равной мере способствует и увеличение распространения слухов, и увеличение тенденциозных публикаций в СМИ, которые порой основываются на тех же слухах или, более того, порождают новую волну слухов. В то же время замалчивание проблемы в СМИ тоже, в свою очередь, способствует распространению слухов, которые заполняют информационный вакуум.
Масс-медиа обязаны принять на себя защитные функции по отношению к человеку и его духовному миру, но для этого масс-медиа должны стать интеллектуальной и этической силой.
Так срывать фольгу или нет? Решать читателю, зрителю, слушателю. А что будет с теми, для кого катастрофа - лопнувшее яйцо? Те, кто идентифицировал катастрофу, отделив
ее от виртуального образа, обречены, словно Алиса в стране катастроф, падать в черный колодец чужого человеческого горя.
Итак, дискурс занимает в подобных смысловых совокупностях особое место. Он позволяет нам формулировать и выражать абстрактные идеологические, этические и прочие верования самым непосредственным образом.
Информационное управление страной в посткатастрофической ситуации осуществляется именно в дискурсе, если понимать его в широком смысле как комплексное коммуникативное событие или явление14.
Дискурс масс-медиа есть коммуникативный процесс, в котором задействованы, помимо масс-медиа, еще три участника - издатель (частное лицо, финансовая группа или государство), рекламодатель, читатель (слушатель, зритель). Все они вовлечены в этот процесс в конкретном временном, пространственном, экономическом, идеологическом, этическом и прочем контексте, где вербальные и невербальные составляющие либо дополняют письменные (речевые) действия, либо вступают с ними в конфликт.
В современном медиапространстве информация все чаще и чаще рассматривается как ценный стратегический товар. Между тем, информация - это еще и оружие массового поражения. Разумеется, в условиях чрезвычайной ситуации любые задержки в передаче исходной информации не только безнравственны, но и преступны. Отсутствие единого информационного поля и осознанных этических норм несет в себе серьезную проблему.
Исходя из вышесказанного, в масс-медиа выделять только вербальную составляющую не представляется возможным. И в этом смысле под термином «дискурс» уместнее подразумевать конечный продукт коммуникативной деятельности масс-медиа по производству той или иной информационной единицы, которая, прежде чем достигнет своего адресата (читателя, зрителя, слушателя), претерпевает многократную интерпретацию (автором, редактором, бильд-редактором, издателем, рекламодателем и пр. включенными в процесс непосредственными и опосредованными участниками медийного производства).
Дискурс (точнее, весь его смысловой блок) превращается, таким образом, в вербальный продукт коммуникативной интерпретации. В то время как общество в критических ситуациях ждет от масс-медиа не просто «горячей» ин-
формации, а помощи и сострадания. И то, что вчера было дано как несправедливо тяжелое, жестокое испытание, сегодня гнетет грузом воспоминаний, завтра должно переплавиться в позитивный опыт выживания. В этом утраченный смысл дискурса масс-медиа.
Примечания
1 См.: Baudrillard, Jean. La Guerre du Golfe n'a pas eu lieu. P., 1991.
2 Интервью зам. министра МВД В. Васильева, начальника ГУВД В. Пронина в ИП «Время» на ОРТ 10 июня 2002 г.
3 Моск. комсомолец. 2002. 27 апр.
4 НТВ, спецвыпуск, 9 мая 2002 г.
5 РТР, спецвыпуск, 9 мая 2002 г.
6 Euro News, 10 мая 2002 г.
7 Аргументы и факты. 1999. № 9.
8 См.: Моляко, В. А. Особенности проявления паники в условиях экологического бедствия // Психолог, журн. 1992. Т. 13, № 2. С. 66-73.
9 См.: Вирилио, П. Информационная бомба. Стратегия обмана. М., 2002.
10 См.: Собкин, В. Трансляция моделей полового поведения в СМИ / В. Собкин, Н. Кузнецова // Основы безопасности жизни. 1999. № 11. С. 40-44.
11 RenTV, программа «Очевидец», 28 апреля 2002 г.
12 АиФ. Я молодой. 2000. 21 сент.
13 См.: Ярочкин, В. И. Секьюритология - наука о безопасности жизнедеятельности. М., 2000.
14 См.: Teun Van Dijk. Ideology : A Multidisciplinary Approach. L. : Sage, 1998.
