CC BY
71
Библиографический список
1. Достоевский, Ф.М. Собр. соч.: В 12 т. - М., 1982. - Т. 2
2.Буланов, А.М. «Ум» и «сердце» в русской классике. Соотношение рационального и эмоционального в творчестве А.И. Гончарова, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого. - Саратов, 1992.
3. Вересаев, В.В. Живая жизнь: О Достоевском и Л. Толстом: Апполон и Дионис (О Ницше). - М., 1991.
4. Безносов, В.Г. «Смогу ли уверовать?». - СПб., 1993.
5. Вересаев, В.В. Живая жизнь: О Достоевском и Л. Толстом: Апполон и Дионис (О Ницше). - М., 1991.
Статья поступила в редакцию 12.11.09
УДК 882.09-93(09)
О.Н. Челюканова, канд. филол. наук, доц. АГПИ, г. Арзамас, докторант кафедры русской и зарубежной литературы РУДН, Email: [email protected]
СИМУЛЬТАННЫЙ ХРОНОТОП В РУССКОЙ ДЕТСКОЙ ПРОЗЕ 50-80 гг. ХХ ВЕКА
В статье рассматривается специфика художественного пространства и времени произведений русской детской прозы 50-80 гг. ХХ века. Своеобразие хронотопа, при котором художественное время становится универсальным, позволяет спроецировать эмоционально-событийный ряд на любую историческую эпоху, можно назвать симультанным. Хронотоп, воссоздающий одновременно несколько пространственновременных пластов, или симультанный хронотоп - отличительная черта многих произведений детской прозы 50-80 гг. ХХ века.
Ключевые слова: русская детская проза 50-80 гг. ХХ в., симультанность, хронотоп, дискретность, монтаж.
Под симультанностью (от лат. 8Ішиі - в одно и то же время) в искусстве понимают практическую одновременность протекания каких-либо процессов [1, с. 167]. Современными исследователями симультанность воспринимается как общее свойство искусства создавать эффект дополнительных образов. Симультанность проявляется на разных уровнях организации художественного произведения: на уровне
образов, проблематики, идейного содержания, сюжета, композиции.
Идея симультанности в хронотопе художественного произведения витала в мировой философской мысли во второй половине ХХ века. «С 1970-х, пишет Г.-У. Гумбрехт, -и возникла постмодернистская концепция сложного Настоящего симультанностей - как альтернатива «историцистской» теории времени и представлению об истории как о последовательности (точнее — как альтернатива теории одной-единственной последовательности периодов, представленной в рамках одного-единственного господствующего исторического нарратива) [2, с. 55-57]. Своеобразие хронотопа, при котором художественное время становится универсальным, позволяет спроецировать эмоционально-событийный ряд на любую историческую эпоху, можно назвать симультанным. Хронотоп, воссоздающий одновременно несколько пространственновременных пластов, или симультанный хронотоп -отличительная черта многих произведений детской прозы 5080 гг. ХХ века. Например, герой романа В. Медведева «Свадебный марш» Алик, вступивший в бой против несправедливости, мыслит себя в контексте истории, одновременно во множестве временных координат. Позируя для картины художника Гронского «Генерал Раевский благословляет своих сыновей на бой», Алик ощущает себя не только персонажем картины - сыном Раевского, а воплощением всех сыновей, которых взрослые благословляют на «бои», ощущает себя солдатом времен Отечественной войны 1812 года.
Алик видит себя на своем поле боя «симультанно» («есть такая средневековая живопись - симультанная, это когда на одной картине изображается вся жизнь человека, с его рождения до самой смерти. Себя я тоже увидел симультанно, но как-то так не в пространстве боя, а как бы во времени» (поясняет Медведев) [3, с. 54]). Только такой взгляд на свою жизнь позволяет вернее оценить прошлое и настоящее, яснее представить будущее.
«Симультанный» хронотоп присущ и многим произведениям В. Крапивина. Его интеллектуальнотеоретическое обоснование дает юный барабанщик Валерка (фантастическая повесть «В ночь большого прилива»): «Говорят, что время - это вроде струн, которые звучат то
вместе, то вразнобой. А иногда - как бусы, которые могут рассыпаться. Или как запутанная петля - бежит то вперед, то обратно, только мы не замечаем. Петлю, говорят, можно рассечь и пробиться через сотни лет...» [4, с. 102]. Так была создана крапивинская Вселенная, продуманная автором до мелочей. Вселенная со своей историей, географией, со своей астрономией и религией, где достоверность обыденного уживается со сказкой, научное - с волшебным и мистическим, а обычные, знакомые нам животные - с вымышленными существами (шкыдлы, чуки, ржавые ведьмы).
Художественное пространство фантастического цикла «В глубине Великого Кристалла» специфично: это особое
симультанное время-пространство, в котором "ничто не преходит, но пребывает как настоящее во всей полноте", в котором соседствуют настоящее, прошлое и будущее, далекие миры, в котором даже космос вплетен в узел симультанного хронотопа. Это пространство не предназначалось для измерения расстояний, но служило скорее целям соизмерения: в основе концепции некоторых карт лежит идея общечеловеческого Гуманизма.
Хронотоп цикла не застывший, но энергийный и функциональный, поскольку требует от героев Крапивина быть не пассивными зрителями, объектами информации, но активными участниками, становящимися в процессе некоего действа частью всего сотворенного пространства, всей Священной истории. В основе цикла - вымышленный образ мироздания, имеющий крайне сложную структуру, включающий в себя параллельные миры и разные времена. Из-за сложности параллельных миров и временных потоков трудно говорить о внутренней хронологии цикла, тем более что даже события излагаются не последовательно, а по логике развития авторской мысли. Место действия тоже определить довольно сложно. В двух словах - это Великий Кристалл, Вселенная. Цикл насыщен жанровыми приметами сказки. Чудеса в фантастическом мире крапивинских произведений происходят на каждом шагу. Чудесное и магическое, заклинания и волшебные существа - неотъемлемая часть той реальности, в которой живут и действуют герои.
Симультанность хронотопа детской прозы 50-80 гг. ХХ века определяет такую специфику художественного пространства, как мозаичность, пространство и время кажутся смонтированными, нарезанными из ряда отрывков. Такая особенность симультанного хронотопа близка концепции монтажа как культурологического принципа построения, принадлежащей С.М. Эйзенштейну [5, с. 557]. Вяч. Иванов вслед за Эйзенштейном определяет монтаж как «такой принцип построения любых сообщений (знаков, текстов и т. п.) культуры, который состоит в соположении в предельно близком пространстве-времени (хронотопе, по Бахтину) хотя
бы двух (или сколь угодно большего числа) отличающихся друг от друга по денотатам или структуре изображений, самих предметов (или их названий, описаний и любых других словесных и иных знаковых соответствий) или же целых сцен (в этом последнем случае обычно опредмечиваемых)» [6, с. 119]. По В.Е. Хализеву, монтаж представляет собой "способ построения литературного произведения, при котором преобладает прерывность (дискретность) изображения, его "разбитость" на фрагменты". . И его функция понимается как разыв непрерывности коммуникации, констатация случайных связей между фактами, обыгрывание диссонансов, интеллектуализация произведения фрагментаризация мира и разрушение связей между предметами» [7, с. 276]. Дискретное изображение - основа композиционной специфики
произведений Крапивина. Пространственно-временные пласты его повестей причудливо сплетаются, формируя разорванное на фрагменты, но тем не менее целостное онтологическое содержание.
Космизм - значимая составляющая крапивинской
онтологии. В его произведениях космос живет, дышит, наделяется чертами одушевленного существа. В повести «Голубятня на желтой поляне» интересен образ
одушевленной Галактики [8]. Живая галактика появляется на страницах «Голубятни.», когда мальчишки в Старогорске из трех капелек крови, «движенья», «полета» и «праздничного огня» создали вечную искорку, которая оказалась маленькой галактикой.
Вселенная тоже живая, она предстает целостным организмом, существующим в собственных пространственновременных координатах: «Какая разница? Модель вселенной и мальчик... Может быть, это одно и тоже .», - говорит герой повести «Белый шарик матроса Вильсона» [9, с. 279]. И действительно, для реальности этого мироздания нет разницы между звездой и ребенком, галактикой и ребенком, Вселенной и ребенком. И то, и другое одинаково важно для автора. Не зря детство в произведениях цикла столь могущественно, что свободно «дирижирует» временами и пространствами.
В структуре симультанного хронотопа произведений Крапивина наряду с общечеловеческими понятиями времени важную роль играют категории, указывающие на индивидуально-человеческое протекание времени -«детство», «юность», «взрослость», «старость». Сказочнофантастический мир Крапивина содержит черты, указывающие на то, что жизнь ребенка ничуть не проще, не легче жизни взрослого. Он переживает в жизни не меньше и защищен гораздо слабее. Взрослый мир для него слишком жесток и хранит в себе много опасностей. Поэтому, чтобы защитить этого маленького человека, научить его защищаться самому и защищать других от жестокого и несправедливого мира, созданного взрослыми, Крапивин помещает своих героев в вымышленный мир.
В «Колыбельной для брата» идея симультанного времени находит воплощение в образе колыбельной. Так, Кирилл в отдельные моменты персонифицирует в себе определяющие особенности колыбельной, которая настойчиво звучит в его душе («Он сейчас словно целиком состоял из песни» [10, с. 75], а ее живительные токи незримо отдаются в сердцах окружающих, в их сознании и жизненных перипетиях. Своими поступками герой вносит гармонию в духовный мир окружающих: помогает попавшему в
материальную зависимость от хулигана Дыбы и его банды однокласснику Чирку; вместе со своими друзьями отправляется в непогоду на паруснике, рискуя собственной жизнью, спасать оказавшихся под угрозой затопления туристов с детьми.
По Бахтину, "в литературно-художественном хронотопе имеет место слияние пространственных и временных примет в осмысленном и конкретном целом. Время здесь сгущается, уплотняется, становится художественно-зримым;
пространство же интенсифицируется, втягивается в движение времени сюжета истории.
Приметы времени раскрываются в пространстве и
пространство осмысливается, измеряется временем. Этим перечислением рядов и слиянием примет характеризуется художественный хронотоп. Хронотоп как формальносодержательная категория (в значительной мере) и образ человека в литературе; этот образ существенно хронотопичен" [11, с. 447].
Для психологии эта характеристика имеет не меньшее значение, чем для искусства. Хронотоп невозможен вне смыслового измерения. Если время - это 4-е измерение, то смысл - 5-е (или первое?!). Не только в литературе, но и в реальной жизни у человека бывают состояния "абсолютной временной интенсивности", прообразом которой может быть закон развертывания числового ряда (Г.Г. Шпет). К идее фиксированной точки интенсивности пришел М. К. Мамардашвили. Он называл ее: Punctum Cartesianum,
"абсолютный зазор", "мгновениедление", "вечное мгновение", "мир чудовищной актуальности". Имеются и другие названия: "точки на пороге", "вневременное зияние", точки кризисов, переломов и катастроф, когда миг по своему значению приравнивается к "биллиону лет", т.е. утрачивает временную ограниченность (Бахтин). Учет подобных характеристик позволяет придать хронотопу энергийное измерение [12].
Произведения А. Алексина представляют собой прекрасный пример симультанного хронотопа. Автор постоянно акцентирует внимание на несоответствии реального и психологического времени. В «Безумной Евдокии» реальное время составляет не более часа, а герой всего за несколько секунд успевает вспомнить шестнадцать лет - от знакомства с женой Надюшей и истории рождения дочери до ее теперешнего возраста. «Я вспомнил обо всем этом. А они трое так и стояли за порогом. Мне казалось, что они стоят уже очень давно. Но прошли всего лишь минуты, потому что передача «С добрым утром!» была в полном разгаре» [13, с. 21].
В повести «Третий в пятом ряду» героиня вспоминает несколько десятилетий своей жизни за несколько секунд, во время тяжелой операции внучки. Болезнь внучки Елизаветы для нее - пороговый момент, который заставляет ее переосмыслить свое отношение к Ване Белову, и воспоминания о бывшем ученике дают ей надежду на благополучный исход. Само имя - Иван Сергеевич Белов -наделяется доброй силой человека, неустанно и деятельно творящего добро. Хирург, оперирующий Елизавету, оказывается однофамильцем ученика Веры Матвеевны, и она начинает пересматривать свое отношение к нему. («С высоты своего несчастья я вдруг разглядела Ванины проступки в истинном свете» [13, с. 73].
Героиня понимает, что добрые чудаки делают мир светлее. «На благородных фанатиках, чем бы они ни занимались, держится мир. И лишать таких людей фанатизма - все равно что плеснуть водой на костер.» [13, с. 74]. Пережив несчастье, она осознает, что нравственный компас в жизни у каждого свой, и нельзя подчиняться чужим ориентирам, чтобы не потерять свои собственные.
Лейтмотивом, скрепляющим художественную ткань рассказа и формирующим единство и цельность хронотопа, является фраза «На круглых часах было семь минут третьего» [13, с. 73]. Читатель воспринимает остановившееся время как абсолютную реальность, обоснованную психологически и онтологически, ведь в это время решается судьба девочки, врачи пытаются спасти ее жизнь. И не случайно несколько секунд тянутся для героини столько же, сколько вся прошлая жизнь. Часы с застывшими стрелками - символ времени, повелевающего человеком. И лишь в финале, после того как операция закончена и Елизавета спасена, героиня понимает, что часы просто стоят. Онтологическая аллегория создает сильнейшее эмоциональное напряжение, передает его читателю как нечто вещественное, транслирует его энергетику, - и когда напряжение спадает, аллегория сразу утрачивает свой смысл и превращается в обычную бытовую деталь.
Основу хронотопа составляет сформировавшийся симультанный образ, лишенный координаты времени. В нем есть недосказанность, вызывающая напряжение, заставляющая его развернуться в протяженное во времени и пространстве действие. Энергия возможного развертывания образа накоплена при его формировании. Начальная фаза действия ориентирована на хронос: взрывным образом преодолевается покой и запускается время; следующая фаза больше ориентирована на преодоление пространства.
В. Железников сквозь призму симультанного хронотопа исследует феномен чудачества. Место действия - старый русский городок на берегу Оки, где-то между Калугой и Серпуховым, а время триедино: прошлое прорастает сквозь настоящее и предвещает будущее. Временная симультанность в повести «Чучело» находит свое воплощение в образе картин [14]. Прошлое материализовано в образах-символах дома, его окон, комнат, четырех балконов, картин, старого пальто.
Неизбежная часть симультанного хронотопа детских произведений 50-80 гг. ХХ века - пауза, представляющая собой активный покой - дление, место свободного выбора
следующего шага. Сукцессивное действие вновь свертывается в пространственный симультанный образ, в котором содержание приобретает вид формы, что допускает игру форм, оперирование и манипулирование ими.
Это происходит в масштабах деятельности, действия и движения (Н.А. Бернштейн [15], Н.Д. Гордеева [16]). Конечно, возникновение точек "абсолютной временной интенсивности" непредсказуемо, как непредсказуемо всякое событие. В человеческой жизни они возникают, когда сходятся пространство, время, смысл и энергия.
Лишь поднявшись над потоком времени человек может, если не познать, то хотя бы осознать Вечность или сковать время, т. е. превратить его в пространство, держать его при помощи мысли. Занимая такую позицию наблюдения, глядя на него сверху, человек оказывается на вершине светового конуса, его посещает откровение, озарение. У героев детской прозы 50-80 гг. ХХ века в результате такого озарения возникает новое представление о Вселенной, точнее, - он создает новую Вселенную: микрокосм становится
макрокосмом.
Библиографический список
1. Психологический лексикон. Энциклопедический словарь в шести томах / ред.-сост. Л.А. Карпенко. Под общ. ред. А.В. Петровского. - М.: ПЕР СЭ, 2005.
2. Гумбрехт, Х.-У. «Современная история» в настоящем меняющегося хронотопа // Новое литературное обозрение. - 2005. - № 74.
3. Медведев, В.В. Свадебный марш: Избранное. - М.: Молодая гвардия, 1983.
4. Крапивин, В.П. Собрание сочинений в 29 кн. В ночь большого прилива: Фантастические повести. - М.: ЗАО Изд-во Центрополиграф, 2000. -Кн. 6.
5. Эйзенштейн, С. М. Избр. произведения. - М.: Искусство, 1964.
6. Иванов, Вяч. Вс. Монтаж как принцип построения в культуре первой половины ХХ в. // Монтаж. Литература, Искусство, Театр, Кино. - М.:
Просвещение, 1988.
7. Хализев, В.Е. Теория литературы. - М.: Высшая школ, 1999.
8. Крапивин, В. П. Голубятня на жёлтой поляне: Роман-трилогия / Вступ. ст. С. Казанцева - 2-е изд., испр. - М.: Дет. лит., 1988.
9. Крапивин, В. Белый шарик Матроса Вильсона. - Св.: Средне-Урал. кн. изд-во, 1993.
10. Крапивин, В.Колыбельная для брата. - Св.: Средне-Урал. кн. изд-во, 1980.
11. Бахтин, М. М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. - М.: Худож. лит., 1975.
12. Большой психологический словарь / сост. и общ. ред. Б. Мещеряков, В. Зинченко. - СПб.: Олма-пресс, 2004.
13. Алексин, А.Г. Избранное: В 2-х т. - М.: Мол.гвардия, 1989.
14. Железников, В.К. Чучело: Повесть. - М.: Дрофа - Плюс, 2008
15. Бернштейн, Н.А. О построении движений. - М.: Медгиз, 1947.
16. Гордеева, Н.Д. Экспериментальная психология исполнительного действия. - М.: Тривола, 1995.
Статья поступила в редакцию 12.11.09
УДК 811
Ю.А. Курдин, канд. филол. наук, доц., АГПИ им. А.П. Гайдара, г. Арзамас, E-mail: [email protected]
ПОДВИЖНИКИ НАРОДОВЕДЕНИЯ
В статье предлагается обзор собирательской и исследовательской деятельности видных этнографов и фольклористов Нижегородской губернии второй половины XIX века П.И. Мельникова-Печерского и А.С. Гациского.
В научный оборот вводится новое, малоизвестное имя - Андрея Васильевича Карпова, плодотворно работавшего на ниве отечествоведения, но не получившего надлежащей оценки до настоящего времени.
Ключевые слова: традиционная культура, фольклористика, народоведение, этнография, народные песни.
В современном научном обороте подзабыты термины «родиноведение», «народоведение», «народознание». Между тем, в XIX веке они были на слуху и обозначали широкое общественное движение в России по изучению жизни, быта и культуры населяющих ее народов. Внести свою лепту в народоведение стремились выдающиеся ученые и писатели, чиновники и священники, в большинстве своём
неравнодушные к Отечеству. Научный синкретизм,
характерный для XVIII XIX столетий, требовал от исследователей народной жизни прочных знаний по экономике, статистике, этнографии и филологии, поэтому труды известных и безымянных народознатцев являют собой не только неисчерпаемую кладезь мудрости, но и непреходящую научную ценность для современных историков-краеведов, этнографов, фольклористов и
этнолингвистов.
Перед всеобщим увлечением «народностью» не устояли и выдающиеся русские писатели, отдавшие дань изучению
жизни и быта различных сословий и состояний. Нередко литераторы, удачно сочетавшие писательское ремесло со служебными обязанностями, оставляли роскошный суетный Санкт-Петербург и переселялись в провинцию, поближе к героям своих произведений. Именно так поступил в 40-е годы XIX века Владимир Иванович Даль, переехавший в Нижний Новгород в звании действительного статского советника. По петровской «Табели о рангах» это был высокий гражданский чин IV класса, равный воинскому званию генерал-майора [1, с. 53-54]. Не случайно, по отзывам современников, в губернии сложилось своеобразное «двоевластие», ведь по своему служебному положению В.И. Даль почти не уступал губернатору князю М.А. Урусову.1
Выдающийся знаток народных говоров и непревзойденный лексикограф В. И. Даль явился инициатором изучения этнографии, фольклора и языка полиэтнического населения Нижегородской губернии. Среди самых активных помощников составителя «Пословиц русского народа» и
