CC BY
97
«СИБИРСКИЕ РАССКАЗЫ И ОЧЕРКИ» В.Г. КОРОЛЕНКО : КОНТРАПУНКТ НАЦИОНАЛЬНОЙ И РЕГИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТЕЙ
Н.С. Тишевская
Ключевые слова: колонизация, Сибирь, социокультурная и национальная идентичность, региональное самосознание,
В.Г. Короленко, этнопоэтика.
Keywords: colonization, Siberia, regional, national and social identity, V.G. Korolenko, ethnopoetics.
«Сибирские рассказы и очерки» создавались В.Г. Короленко в ссылке, в 1880-1904 годах. Сборник рассказов был, как известно, высоко оценен А.П. Чеховым, Вс. Гаршиным. Рассказ «Соколинец» Чехов назвал «самым выдающимся произведением последнего времени» (цит. по: [Котов, 1953, с. 11]). Положительные рецензии на рассказы Короленко 1880-х годов были написаны в самой Сибири и напечатаны в газете «Сибирская жизнь», выходившей в Томске. Основатель сибирского областничества Г.Н. Потанин отметил: «“Сон Макара” такой же многозначительный рассказ для крестьянской Сибири, как гончаровский “Сон Обломова” для дворянской России» [Потанин, 1903, с. 1-2].
М.К. Азадовский указывал на важное значение «Сибирских рассказов и очерков» Короленко для развития «сибирской темы» в русской литературе. Исследователь отмечает, что в то время как в начале XIX века Сибирь воспринималась в романтической перспективе, во второй половине столетия «тема Сибири трактуется или в плане этнографическом, или в плане областного патриотизма» [Азадовский, 1947, с. 171]. Причем именно с произведений Короленко о Сибири начинается, по мысли исследователя, художественное воссоздание особенностей быта и природы этого необычного края.
В советский период изучение творчества Короленко было подчинено господствовавшему в тогдашней науке вульгарно-социологическому подходу и, как правило, рассматривалось в узкой классовой перспективе. Единственным собственно литературоведческим аспектом, развивавшимся в исследовательской традиции в связи с Короленко, было изучение связей писателя с творчеством предшественников и современников -
А.П. Чехова, Н.А. Некрасова, М.Е. Салтыкова-Щедрина. Этой теме посвящены работы Г.А. Бялого [Бялый, 1983], В.И. Каминского [Каминский, 1972], Г.М. Миронова [Миронов, 1962]. Внимание современных литературоведов привлекают природно-антропологические и этнокультурные основы его мировидения и поэтики. Так, в частности, этой проблематике посвящены работы Г.З. Горбуновой [Горбунова, 1992] и Е.А. Макаровой [Макарова, 2004].
С 1885 года в столичных журналах начинают публиковаться рассказы и очерки писателя, созданные в ссылке: «Сон Макара», «Соколинец» и др. Собранные воедино они составили книгу «Очерки и рассказы» (1886).
При сопоставлении семантики названия рассказов можно предположить, что автора интересовала не только отдельная конкретная личность, но и особые приметы, которые, как ему кажется, свойственны и другим обитателям сибирского региона. Тем самым, каталогизируя набор этих свойств, Короленко реконструирует, «воображает» целостный «портрет» сибиряка. Персонажи его рассказов - люди утомленные и одинокие - показательно подаются читателю в перспективе преобладания телесной мощи над внутренней духовной работой, которая сама по себе тем самым проблематизируется. Так, Яшка из одноименного рассказа предстает перед читателем в следующем виде: «серые выразительные глаза, слегка лишь подернутые какой-то мутью, как у сильно утомленного человека. Лоб был высокий и по временам собирался в резкие - не то гневные, не то скорбные складки. По-видимому, Яшка был высок ростом и очень крепко сложен» [Короленко, 1980, с. 20]. Федор Силин из рассказа «Убивец» - это «мужик громадного роста, крепкий, широкоплечий, настоящий гигант. Лицо его было как-то спокойно угрюмо, с тем особенным отпечатком, какой кладет обыкновенно застарелое сильное чувство или давно засевшая невеселая дума. Глаза глядели ровно, упорно и мрачно» [Короленко, 1980, с. 38]. Сходными качествами наделен Василий из рассказа «Соколинец»: «Черные выразительные глаза его кидали быстрые, короткие взгляды <... >. Только легкое подергивание нижней губы и нервная игра мускулов выдавали по временам беспокойную напряженность внутренней борьбы» [Короленко, 1980, с. 88].
Все рассказы связывает единый образ автора-повествователя. Объединяющим началом рассказов является слияние субъективного плана автора с субъективным планом персонажа-повествователя. Так, в «Чудной» персонаж-повествователь Гаврилов, завершая рассказ о политической ссыльной Морозовой, произносит: «И все я эту барышню сердитую забыть не мог, да и теперь то же самое: так и стоит, бывает, перед глазами» [Короленко, 1980, с. 13]. В свою очередь автор так заканчивает
произведение: «Глубокий мрак закинутой в лесу избушки томил мою душу, и скорбный образ умершей девушки вставал в темноте под глухие рыдания бури...» [Короленко, 1980, с. 13]. Экспрессивная окрашенность речи, заложенная в синтаксических конструкциях и семантике форм субъективной оценки, позволяют нам предположить, что автор становится спутником своих героев. Например, в рассказе «Яшка» автор задается вопросом, кем являются по отношению друг к другу, казалось бы, столь разные заключенные - камышинский мещанин и Яшка: «Кто же это: непримиримые враги или союзники?» [Короленко, 1980, с. 30]. Автор словно слит с этим миром, а обращения его направлены к читателю. В этом отношении показателен и рассказ «Сон Макара», в котором использование несобственно прямой речи говорит о соединении мыслей и чувств героя со своими: «Да, его гоняли всю жизнь! Гоняли старосты и старшины, заседатели и исправники» [Короленко, 1980, с. 82].
Достигающийся этими стилистическими средствами эффект соединения автора и героя-рассказчика является необходимым техническим подступом к художественной концептуализации сибирского пространства, осуществляемой как бы изнутри этого территориального мира. Однако в сознании автора и героев образ Сибири воспринимается неодинаково. Г ерои рассказов и очерков в силу различных обстоятельств пребывают в Сибири вынужденно. Поэтому она рисуется в страшных, даже угрожающих красках: «когда “чужая сторона” враждебно веет <... > своим мраком и холодом, когда перед встревоженным воображением грозно встают неизмеримою, неодолимою далью все эти горы, леса, бесконечные степи...» [Короленко, 1980, с. 85]. Короленко, находясь в амгинской ссылке, изучал Сибирь. В «Истории моего современника», созданной много позже сибирских рассказов и очерков, он напишет, что три года пребывания в Амге стали самым здоровым периодом в жизни. Автор так описывал свои впечатления о трескучем морозе: «Однажды, когда я стоял и любовался ночью, мне послышался какой-то треск. Я невольно обернулся в сторону. Тогда и треск послышался с другой стороны. Я наконец понял: это замерзало мое дыхание, точно вблизи ворошили сухое сено» [Короленко, 1985, с. 330]. Амбивалентность в восприятии климата объясняется тем, что чужая сторона с мраком и холодом, издавна выступавшие «дополнительным природным наказанием узнику» заменяется любованием ночью «со смыслом преобразования и обновления национального мира» [Анисимов, 2009, с. 114]
Процесс колонизации неевропейских пространств европейскими державами начался в эпоху Великих географических открытий и имел различные направления и формы. В России колонизационные потоки
XVrП-XX веков исторически были ориентированы прежде всего на уральский и сибирский регионы. Для всего этого времени характерно активное заселение и хозяйственное освоение пустующих и окраинных земель. Неоднозначность в понимании терминов «колония», «колонизация», возросший интерес к проблемам нации и национализма, поиск ответа на вопрос о формировании регионального самосознания - все это открывает возможность для изучения региональной идентичности и ее литературнохудожественных репрезентаций.
Историки и социологи культуры справедливо отмечают, что художественная литература - главное «прибежище персонажей, томящихся проблемой идентичности» [Кустарев, 2008, с. 214-215], что «ни «литература», ни «общество» не существуют по отдельности, как бы абстрактно не определялись эти понятия» [Гудков, 1998, с. 11]. В этом смысле освоение Сибири сказалось не только на исторической судьбе поселенцев и аборигенов, но также существенно повлияло на векторы распространения русской литературы, специфику зарождения ее региональных модификаций. Короленко отразил этот процесс в «Сибирских рассказах и очерках».
В ряд фрагментов рассказа «Сон Макара» (1883) Короленко имплицирует содержательные стороны одного из этапов колонизации Сибири -сельскохозяйственного ее освоения: «Отцы и деды Макара отвоевали у тайги кусок промерзшей землицы, и хотя угрюмая чаща все еще стояла кругом враждебною стеной, они не унывали» [Короленко, 1980, с. 67]. Кроме того, переселенцы перенимали у инородцев формы хозяйствования, одежду, нравы, забывали свой язык, обращались к шаманизму: «Он (Макар) ездил очень искусно верхом на быках, а в случае болезни призывал шамана, который, беснуясь, со скрежетом кидался на него, стараясь испугать и выгнать из Макара засевшую хворь» [Короленко, 1980, с. 67].
Философ С.В. Лурье отмечал, что «русские осваивают “дикое поле”, вбирают его в себя, не стремясь ни ограничить его, ни устранить встречающиеся на нем препятствия» [Лурье, 2004, с. 314]. Короленко описывает аналогичный процесс изменения предков Макара, которому они подверглись за время борьбы со зловещей тайгой: «.сами они незаметно дичали. Женясь на якутках, они перенимали якутский язык и якутские нравы. Характеристические черты великого русского племени стирались и исчезали» [Короленко, 1980, с. 67].
В. Сандерландом были изучены культурные конструкты «русскости» и русской национальной идентичности времен заката империи. Исследователь полагает, что ассимиляция на восточных окраинах Российской империи, направленная, по замыслу власти, на «отсталых» жителей Востока, которые со временем должны были уподобиться русским, при-
водила вопреки ожиданиям к обратному результату: «не столько “инородцы” подвергались “обрусению”, сколько русские “обынородчивались”» [Сандерланд, 2005, с. 199]. Художественную рефлексию на эту тему мы видим прежде всего в рассказе «Сон Макара».
Пространство Сибири, которое изначально «обживают» отцы и деды Макара, а также сам герой маркируется такими образами как «угрюмая чаща», «страшная стена», «заколдованная чаща», «враждебная тайга». Значимым атрибутом пространства, в котором обитает Макар и другие герои сибирских рассказов и очерков Короленко, является колокольня. Она «точно победное знамя, на холмике из середины поселка выстрелила в небо» («Сон Макара») [Короленко, 1980, с. 67]. Ср.: «Все вокруг замерло. Горный берег реки, бедные юрты селения, небольшая церковь, снежная гладь лугов, темная полоса тайги - все погрузилось в безбрежное туманное море» («Соколинец») [Короленко, 1980, с. 86]. Но в церковь накануне Рождества идут якуты, а Макар проезжает мимо. Сравнение «победное знамя» не случайно. В XIX веке среди сибирских инородцев распространялось несколько религий. Как отмечал Н.М. Ядринцев, большинство из них были язычниками или шаманистами, а распространение православия осложнялось тем, что инородческие племена по своему мировоззрению более тяготели к восточным религиям. Между тем миссионер в Сибири не был человеком, который высоко осознавал «свои задачи изучения народности и ее духа» [Ядринцев, 2003, с. 153]. Короленко воссоздает в рассказе образ одного такого миссионера Ивана. Автор так характеризует сибирского духовника: «Это был добрый попик <... > Макар сам назначал ему плату за крестины и за молебны и теперь со стыдом вспоминал, что иногда платил маловато, а порой не платил вовсе. Поп Иван не обижался; ему требовалось одно: всякий раз надо было поставить бутылку водки» [Короленко, 1980, с. 74]. Умер герой «страшной» смертью - упал пьяный в огонь. Пронизанная народнической сатирой зарисовка вечно пьяного попа имеет и культурный смысловой оттенок: неочевидность преобладания христианской веры в традиционно нехристианском окружении.
Люди, населяющие родину Макара, кажутся ему чужими, «дальними». Герой обращает внимание на одного пьяного якута: «В углу, на соломе, пьяный якут покачивался сидя и тянул бесконечную песню. Он выводил горлом дикие скрипучие звуки, повторяя на разные лады, что завтра большой праздник, а сегодня он пьян» [Короленко, 1980, с. 69]. Однако Макар мало отличается от них: характеристики героя-«колонизатора» эквивалентны характеристикам «аборигенов». «Макар сидел на дровнях, покачиваясь, и продолжал свою песню. Он пел, что выпил пять возов дров и что старуха будет его колотить. Звуки, вырывавшиеся из горла,
скрипели и стонали в вечернем воздухе так уньло и жалобно, что у чужого человека... » [Короленко, 1980, с. 70]. Подобный процесс этнической гибридизации представлен и в рассказе «Соколинец»: «Наше жилье стояло на краю слободы, в некотором отдалении... Обыкновенно с нашей крыши можно было видеть всю небольшую равнину, и замыкавшие ее горы, и огни слободских юрт, в которых жили давно объякутившиеся потомки русских переселенцев и частью ссыльные татары» [Короленко, 1980, с. 87]
Главный герой рассказа «Сон Макара» живет бедно, терпит голод и холод, но не перестает думать о том времени, когда бросит все и уйдет «на гору»: «Там он не будет ни пахать, ни сеять не будет рубить и возить дрова, не будет даже молоть зерно на ручном жернове. Он будет только спасаться» [Короленко, 1980, с. 67]. Действительно, крестьяне страдали от бесконечных поборов, штрафов, недоимок. Но о каком спасении мечтает Макар?
Итак, в рассказе возникает мифологический образ горы как символ спасения от жизненных невзгод. Традиционно гора рассматривается как трансформация мирового древа, образ мира или модель Вселенной, отражающая основные элементы и параметры космического устройства [Топоров, 1987, с. 311]. Таким образом, гора выступает как воплощение идеи духовного возвышения, место пребывания отшельников и мудрецов. Неудивительно, что герой рассказа В.Г. Короленко стремится попасть на гору, хотя «какая это гора, где она, он точно не знал» [Короленко, 1980, с. 67].
Композиционно святочный рассказ В.Г. Короленко подразделяется на две части. Первая - пребывание Макара в земном пространстве, вторая - путь и участие Макара в небесном суде после смерти. Образ жизни и условия, в которых жил Макар, не давали ему возможности осознать себя, не случайно именно на небе происходит момент истины, и герой словно раздваивается: «Макар, тот самый Макар, который никогда в жизни не произносил более десяти слов к ряду, вдруг ощутил в себе дар слова. Он заговорил и сам изумился. Стало как бы два Макара: один говорил, другой слушал и удивлялся» [Короленко, 1980, с. 81]. Раздвоение героя на «Я» и «Не-я» связано с неразличимостью сна и яви. И теперь перед читателем предстает не деградировавший «колонизатор», а тот человек, который вспомнил, что он «коренной чалганский крестьянин». Иными словами, произошло рождественское чудо, а именно, душевная перемена главного героя, обретшего свою идентичность, а точнее - вспомнившего про нее. Таким образом, в рамках земного пространства Макар и его предки не смогли пройти «проверку на национальную устойчивость,
приверженность православию» [Ремнев, 2011, с. 119], такую проверку герой проходит, подчинив свое сознание власти скорее мифу, чем социальным коммуникациям, аналитиком которых преимущественно и был В.Г. Короленко.
Осознавая невысокий уровень материальной цивилизации русских переселенцев, что сближало их с инородцами, Короленко конструирует в рассказе «Сон Макара» путь главного героя к Богу как средство познание самого себя. С проблемой самопознания связаны практически все рассказы этого периода, однако, если в рассказе «Убивец» автор воссоздает в душе героя Федора Силина бушующую темную разрушительную стихию, то в рассказе «Федор Бесприютный» герой пытается найти ответы на вопросы о душе, жизни и смерти в книгах. А в рассказе «Яшка» отказ от семьи, дома, земли, на которой когда-то трудился главный герой, помогает ему сохранить душу в чистоте, так как «душу блюсти в одиночку» [Короленко, 1980, с. 31] легче. Анализируя сибирские рассказы Короленко, мы выделили обращенность художественной стратегии автора к этнокультурной проблематике, прочно укорененной в историческом контексте освоения Сибири - как Российской империей, так и русской культурой.
Литература
Азадовский М.К. Очерки литературы и культуры Сибири. Иркутск, 1947. Вып. 1.
Анисимов К.В. Климат как «закоснелый сепаратист». Символические и политические метаморфозы сибирского мороза // Новое литературное обозрение. 2009. № 5 (99).
Бялый Г.А. В.Г. Короленко. Л., 1983.
Горбунова Г.З. Короленко и Достоевский (художественно-этические искания) : автореф. дис. ... канд. филол. наук. Томск, 1992.
Гудков Л., Дубин Б., Страда В. Литература и общество : введение в социологию литературы. М., 1998.
Каминский В.И. Короленко и Глеб Успенский (К вопросу о реализме «переходного времени») // Русская литература. 1972. № 4.
Короленко В.Г. Сибирские рассказы и очерки. М., 1980.
Короленко В.Г. История моего современника. М., 1985. Т. 3-4.
Котов А.К. Владимир Галактионович Короленко. М., 1953.
Кустарев А.С. После понижения в должности - Британия, Франция, Россия // Наследие империй и будущее России. М., 2008.
Лурье С.В. Историческая этнология. М., 2004.
Макарова Е.А. Специфика «художественного мира» Н.С. Лескова и В.Г. Короленко // Феномен русской классики. Томск, 2004.
Миронов Г.М. Короленко. М., 1962.
Мифы народов мира. Энциклопедия. В 2-х тт. М., 1987. Т. 1.
Потанин Г.Н. Владимир Галактионович Короленко. // Сибирская жизнь. 1903. № 151.
Ремнев А.В. Национальность «сибиряк»: региональная идентичность и исторический конструктивизм XIX века // Полития. 2011. № 3 (62).
Сандерланд В. Русские превращаются в якутов? «Обынародчивание» и проблемы русской национальной идентичности на Севере Сибири, 1870-1914. // Российская империя в зарубежной историографии. Работы последних лет. М., 2005.
Ядринцев Н.М. Сибирь как колония в географическом, этнографическом и историческом отношении. Новосибирск, 2003.
