CC BY
367
Z.K. Basharina
Creative Cooperation of Poets during World War II
The author of the article analyses personal and creative contacts between A.S. Pestyukhin-Olkhon and M.I. Timofeev-Tereshkin. The article reveals the type of artistic relations and peculiarity of the Russian and the Yakut poets’ works. The author points out creative cooperation to be strengthened during World War II when Soviet people had a single goal: to protect Motherland, nation and culture.
УДК 882
H.B. Покатипова
ПОЭТИКА РАССКАЗОВ В.Г. КОРОЛЕНКО
Статья посвящена исследованию поэтики В.Г. Короленко как проявления особенностей индивидуальной повествовательной манеры, восходящей генетически к очерковому началу, но в то же время развивающейся в сторону усиления сюжетности, особой многоплановости повествования, объединенного единым стилевым качеством, наиболее полно отразившимся в «сибирской» теме и проблематике рассказов писателя как периода ссылки, так и в более позднее время - в 1900-е годы.
В.Г. Короленко относится ктем авторам, в творческой биографии которых определенная тема проходит через все творчество, пронизывая его устойчивой нитью не только тематического плана, как это утверждают многие его исследователи, но и более глубинного уровня, истоки которого восходят к особенностям повествовательной манеры самого писателя, не в последнюю очередь определившейся, а возможно, и сложившейся именно в период сибирской ссылки. На этом общем начале, объединяющем сибирские рассказы Короленко, а также на тех повествовательных структурах, на которых они основаны и выразились не только в сибирских рассказах, но и в последующем творчестве писателя, хотелось бы остановиться более подробно. Иными словами, какие особенности поэтики определяют Короленко-рассказчика периода сибирской ссылки и каково их влияние на творческую манеру писателя в целом.
Общеизвестным является представление об этнографизме рассказов Короленко, умении писателя представить «живую» речь персонажей, уделяя пристальное внимание языку в самых разных его «речевых» ипостасях. В основе такой манеры ведения повествования - тонкая наблюдательность, внимание к мелочам быта и речи, в известной степени восходящая к традициям «натуральной школы» 1840-х годов, и то преломление этой традиции, которое мы встречаем у современников Короленко - Г. Успенского, В. Гаршина, А.П. Чехова. Вместе с тем у Короленко встречается ряд отличий, которые в совокупности создают неповторимое своеобразие именно его повествовательной манеры, определяя в конечном счете индивидуальную поэтику его рассказов.
Жанровые аспекты поэтики В.Г. Короленко: от очерка к рассказу.
Одним из важных аспектов поэтики В.Г. Короленко является жанровый, несмотря на некоторую парадоксальность обратного утверждения. Именно в жанровом отношении его творчество не поддается той однозначной трактовке, которая принята, исходя из жанровых определений самого писателя: очерк, рассказ, повесть. Авторское же акцентирование в этом ряду «очерка» вместе с тем настораживает своей настойчивостью. Наоборот, то, что традиционно обозначают как рассказ, в том числе по определению самого автора, далеко выходит за пределы жанра своей развитой сюжетностью («Река играет», «Марусина заимка»), приближаясь к романной форме, точнее, повести, соотносимой с понятием «малого романа», обычно принятым в чеховедении.
В отношении Короленко также нельзя говорить о каком-либо единстве его стиля, даже о каких-то характерных стилистических особенностях этого писателя как совокупности всех сторон формы его произведений. В то же время на материале творчества этого писателя вполне закономерно проступает вопрос об единстве его повествовательной манеры, резко индивидуальной и в то же время типологически характерной для литературы конца XIX века. Истоки этой манеры прослеживаются в том очерковом начале, которое восходит к «натуральной школе», но к концу века переплавленном в особую плоскость - сюжетно-повествовательную, уже выходящую за рамки собственно очеркового начала. Именно в творчестве В.Г. Короленко вновь, как это было характерно для многих романистов XIX века (в частности, для И.А. Гончарова,
В.Г. Григоровича, молодого Ф.М. Достоевского), на первый план выступает соотношение очеркового начала с романным (сюжетно-повествовательным), более того, первоначальное «очерковое» начало переходит в качественно иное начало, сохраняя едва заметную генетическую связь со своим истоком - очерком 40-х годов.
От очеркового начала у Короленко сохранилось очень многое и не только генетического плана - это, прежде всего, особая наблюдательность, «данность» в тексте, позиция «вненаходимости» (по определению М.М. Бахтина), причем характерная не столько для писателя, сколько присущая самому рассказчику, ведущему повествование. Повествование как бы перепоручается определенным персонажам, порой вполне случайным с точки зрения сюжета. В результате в рассказах складывается особая повествовательная система, образованная различными стилистическими, а точнее, речевыми напластованиями, с одной стороны, разных сюжетных планов, когда одна сюжетная линия наслаивается на другую, иногда и третью; с другой, - соотношением разных повествовательно-временных планов («рассказ в рассказе», наличие нескольких параллельных рассказчиков, несоответствие времени рассказывания времени происходящих событий, включенность самого автора в событийный ряд и др.).
Углубление исходной, «очерковой» по своему происхождению позиции намечается у писателя по двум линиям: с одной стороны, - это обогащение очеркового начала сюжетностью, тенденция к романизации повествования, развитая сюжетность, уже не характерная для исходного очерка, с другой, - принципиальное разграничение «я» повествователя и «я» рассказчика, ведущее к формированию индивидуальной «сказовой манеры» автора.
В рассказах Короленко, на первый взгляд, казалось бы, придерживающихся обычной очерковой наблюдательности, в скором времени повествование незаметно переходит в совершенно иное повествовательное русло - оно осложняется не столько даже сюжетно, следуя каким-либо сюжетным перипетиям, сколько композиционно. Однако в данном случае, помимо традиционного понимания композиции как построения, объединяющего композиционного начала целого, хотя и это характерно для Короленко, речь, скорее всего, должна идти о сравнительно узком понимании композиции, как объединяющего целое повествовательного плана, то есть о композиции повествовательной, как организующем повествование начале, то, что Б.В.Томашевский в свое время назвал «композицией рассказывания» [1, 187]. Особенности такого понимания композиции применительно к Короленко складываются из нескольких составляющих: это и объединяющая все повествование рамочная конструкция «я» рассказчика («Чудная», «Река играет», «Последний луч»); композиция по типу «рассказ в рассказе» («Соколинец», «Мороз», «Марусина заимка»); ярко выраженное автобиографическое начало в повествовании («Огоньки», «Последний луч»).
Об эволюции повествовательной манеры В.Г. Короленко: к постановке проблемы. В своих сибирских рассказах Короленко выступил уже вполне сложившимся мастером. Об определенной же эволюции писателя, наоборот, можно говорить на примере того, как эволюционирует в его творчестве собственно «сибирская» тема. По существу, сибирская тематика распадается у писателя на два этапа: 1) время, когда рассказы были написаны непосредственно по следам событий и даже в период собственной ссылки - в 1880-е годы («Чуцная», «Яшка», 1880; «Убивец», 1882; «Сон Макара», 1883; «Соколинец», 1885 идр.); 2) период 1890-1900-х годов, когда сибирская тематика осмысляется как прошлое, но вместе с тем всегда сопутствующее настоящему («Ат- Даван. Из сибирской жизни», 1892; «Марусина заимка», 1899; «Огоньки», 1900; «Последний луч», 1900; «Мороз», 1900-1901).
Тема Сибири в последующие годы разрабатывается преимущественно в качестве ретроспекции автобиографического плана, как воспоминание о прошлом самого автора. В то же время между 1890-ми и 1900-ми годами существуют различия, но, скорее всего, хронологического порядка, чем - в плане поэтики. Существеннее, по-видимому, то, что эти расхождения показательны для эволюции повествовательной манеры самого Короленко. Именно в этот период ретроспекция, появившаяся уже в рассказах 1890-х годов, приобретает характер временной перспективы, позволяющей отдалить события от времени написания о них, причем все чаще именно в 1900-е годы появляется момент ностальгии, эмоционально-оценочного отношения к давно минувшим событиям, что позволяет автору делать более масштабные обобщения и одновременно давать их в более напряженном эмоциональном ключе, не в последнюю очередь определяемом тем личностным переживанием, которое далось автору в течение прошедших десятилетий. По существу, все это своеобразное, новое возвращение к теме Сибири, но с несколько иных ценностных позиций. Особенно ярко это выразилось в очерке «Огоньки»: «Мне часто вспоминается теперь и эта темная река, затененная скалистыми горами, и этот живой огонек. Много огней и раньше и после манили не одного меня своею близостью. Но жизнь течет все в тех же угрюмых берегах, а огни еще далеко. И опять приходится налегать на весла... Но все-таки... все-таки впереди - огни!..» [2, с. 480]. В данном случае налицо появление в повествовательной манере писателя надличностного, обобщенного начала, из стилистического приема перерастающего в стилевую особенность философского плана. Это качественно новое начало характерно для позднейшего, по сути, ностальгического, возвращения Короленко к теме Сибири.
Поэтика сибирских рассказов В.Г. Короленко: к проблеме эволюции «сибирской» проблематики.
Ранний этап разработки писателем сибирской темы отличается пристальным вниманием писателя к судьбе «бродяг» («Убивец», «Соколинец»), ссыльных («Чуцная»,
и 97
«Яшка»). Во многих случаях автор придерживается повествования от первого лица, что позволяет открыто ввести автобиографическое начало: «Мои провожатые, дважан-дарма, бряцая целым арсеналом вооружения, стряхивают снег в жарко натопленной, темной, закопченной избе» («Чудная»). Или: «Я не спал. В голове, под шум бури, поднимались и летели одна за другой тяжелые мысли» [2, с. 85]. «Нас ввели в коридор одной из сибирских тюрем, длинный, узкий и мрачный» («Яшка»). Или: «На следующий день и мы тронулись в путь» [2, с. 120]. «Когда я на почтовой тройке подъехал к перевозу, уже вечерело» («Убивец»).
В 1890-е годы «сибирская» тема от уровня проблематики отчетливо переходит на другой уровень - на уровень разработки собственной повествовательной манеры, подключаясь тем самым к той системе координат, которая определяет уже поэтику Короленко 1890-хи 1900-хгодов. Особенность этого периода в разработке «сибирской» проблематики заключается в том, что воспоминания автора о Сибири создают не только устойчивый фон авторского видения текста и материала, но и включаются в систему особого авторского восприятия, создания присущей только Короленко «композиции рассказывания» (по Б.В. То-машевскому). Сибирская проблематика в этот период органично входит в систему повествования почти всех текстов, созданных в это время: а) в виде отчетливо выраженного автобиографического начала, своего рода «я» автора в тексте; б) или в виде композиционно отмеченной рамочной конструкции рассказов, обрамляющей повествование.
В системе «сибирской» проблематики особое место в плане поэтики занимает рассказ «Сон Макара» (1883), относящийся к раннему этапу разработки темы Сибири. Так же, как и в рассказе «Чудная», повествование ведется от лица «чужого» рассказчика, именно ему перепоручается ведение повествования. Более того, в этом рассказе появляется герой-рассказчик, дистанциированный от автора. Вместе с тем так называемая «1сИ»-форма представляет собой не классическую форму повествования от первого лица, а «двунаправленное» (по М.М. Бахтину) слово рассказчика, в котором переплавлены оценочное слово, завуалированные интенции речи самого автора, оттенки речи говорящего и одновременно столкновение «чужих» мнений (точка зрения героя-рассказчика на «других»: на «якутов», на «татарина», на «попа» и т.п.), что в целом создает ироническую оценку речи говорящего, а иногда и прямо комическое ее восприятие, умело направляемое автором. Авторское отношение почти не выражено в тексте, но оно порой проступает в ремарочных конструкциях типа «Как бы то ни было, все же мой Макар твердо помнил...», в начальной характеристике героя («Этот сон видел бедный Макар, который загнал своих телят в далекие, угрюмые страны, - тот самый Макар, на которого, как известно, валятся все шишки» [2, с. 41]) и, наконец, в сюжетном построении рассказа в целом. Последнее находит выражение в принципиальной открытости компози-
ции всего повествования, построенной по принципу рассказа «без конца», в его фабульной предсказуемости (герой уже умер, повествование же о нем продолжается), которая на самом деле оборачивается сюжетной «незавершенностью» всего повествования («И Макар дрогнул. /.../ А весы все колыхались, и деревянная чашка подымалась все выше и выше!» [2, с. 68]).
В последующий период развития сибирской темы, в 1890-е годы, появляется ряд новых моментов. Среди них, в первую очередь, следует назвать появление ретроспективного плана повествования, что могло быть выражено соответствующим подзаголовком (рассказ «Ат-Даван», например, имеет подзаголовок «Из сибирской жизни»). В 1899 году такого же типа подзаголовок будет сопровождать произведение «Марусина заимка», в котором, правда, специально буцет подчеркнута временная отдаленность происходящих событий: «Очерки из жизни в далекой стороне» [подчеркнуто нами. - Н.П.].
Все сибирские рассказы характеризует разная степень присутствия автора и соответственно различная степень отстраненности повествования, что также следует выделить в качестве особенностей эволюции «сибирской» проблематики. Если в ранний период писатель стремится к открытой автобиографичности, то постепенно усиливается момент дистанцированности автора от изображаемого, что вместе с тем свидетельствует об усложнении повествовательной структуры текста, многослойности сюжетных линий, разветвленности повествовательных планов, что в целом ведет к более глубинному сопереживанию автора своим героям. Все эти моменты наиболее полно представлены, например, в произведении «Марусина заимка»
(1899).
Это произведение является пограничным между двумя обозначенными десятилетиями, а жанровая природа этого текста выходит за пределы собственно рассказа. Дело здесь не только в его временной отдаленности от рассказов 90-х годов, ноив том, что тематически и в плане поэтики он ближе к рассказам 1900-х годов, когда сибирская тема приобретает некоторый ностальгический характер, появляются ремарочные высказывания автора типа «У всякого свои понятия о счастье... Маруся тоже отвоевала у судьбы свой рубль и - значит, тоже счастлива» [2, с. 375]. Обобщающее и, по существу, типологизирующее отношение к теме Сибири проявляется в композиционном и сюжетном завершении повествования в этом произведении. Оно заканчивается следующими словами: «Известия эти доставили мне чувство некоторого удовлетворения: героические усилия молодого надломленного существа не пропали даром. Но когда я гляжу теперь на несколько пожелтевших листочков, на которых я тогда набросал в коротких чертах рассказ Степана, - сердце у меня сжимается невольным сочувствием. И сквозь благополучие Дальней заимки хочется взглянуть в безвестную судьбу беспокойного, неудовлетворившегося, может быть, давно уже погибшего человека...».
Еще одной характерной чертой в разработке «сибирской» проблематики в 1890-1900-е годы становится отчетливо выраженная ретроспектива в самом авторском повествовании. Существенно, что ретроспективное возвращение «в прошлое» характерно не только для миниатюры «Огоньки»
(1900) и восходит к очерковому началу, но и встречается в рассказах «Последний луч» (1900), «Мороз» (1900-1901). Ретроспектива в очерке «Огоньки» получает развитие в отчетливо выраженной трехчастной композиции, которая и держит все повествование. (1) -ретроспекция как исходный мотив («Как-то давно, темным осенним вечером, случилось мне плыть по угрюмой сибирской реке. Вдруг на повороте реки, впереди, над темными горами мелькнул огонек»); (2) -развитие действия в виде эллиптических конструкций, ведущих к неоднозначности толкования («Мелькнул ярко, сильно, совсем близко...»); (3) - выражение авторской интенции, характеризующейся не столько обобщенностью, сколько многозначностью особого плана («Свойство этих ночных огней - приближаться, побеждая тьму, и сверкать, и обещать, и манить своею близостью») [2, с. 480].
В рассказах этой поры ретроспекция наполняется двойным сюжетным смыслом. С одной стороны, она отчетливо соотносится с описанием природы, пейзажной зарисовкой, данной как воспоминание об увиденном в прошлом. «Нюй-ский станок расположен /.../на берегу Лены. Несколько убогих избушек задами приближаются к отвесным скалам, как бы пятясь от сердитой реки. Лена в этом месте узка, необыкновенна быстра и очень угрюма». С другой стороны, это впечатление прошлого переосмысляется в разных временных плоскостях как сосуществование двух временных планов: «тогда» и «сейчас». Например: «Впоследствии, вернувшись в Россию, я старался узнать что-нибудь о ссыльной ветви чернышовскогорода». Или: «Я напрасно старался узнать имя этого человека и подробности этого события: равнодушная и холодная Сибирь плохо хранит эти сведения...». Или: «Так же неясно и неопределенно происхождение мальчика, которого я встретил на Нюйском станке». Иногда соотношение разных временных планов переосмысляется метафорически: «В обширной и угрюмой Сибири затерялось таким же образом немало жизней, и многие роды с вершин, освещенных солнцем, опускались навсегда в эти холодные низы, в ущелья и туманные долины...». В результате первое живое впечатление прошлого не только не стирается в памяти, но и переводится в плоскость авторского обобщения, данного в то же время в том же ретроспективном ключе: «Но когда мои воспоминания обращаются к Сибири, в моем воображении невольно встает эта темная щель, и быстрая река, и убогие
лачуги станка, и последние отблески уходящего солнца, гаснущие в печальных глазах последнего потомка какого-то угасающего рода...» («Последний луч», 1900). В этом и подобном случае («Феодалы», 1904) можно говорить о некотором изменении типа рассказывания: от конкретного рассказчика («Сон Макара» 1880-х годов) к отвлеченному рассказу («Государевы ямщики», 1901).
В рассказе «Мороз» (1900-1901) ретроспективный взгляд автора приобретает глубинный смысл на сюжетном уровне. Уже начальная фраза повествования («Мы ехали берегом Лены на юг, а зима догоняла нас с севера») содержит ретроспективный план. Соотнесенность «север/ юг» в повествовании приобретает характер оппозиции в прямом и переносном значении, все «живое/неживое» соотносится здесь с морозом, перерастая в противопоставление «жизнь/смерть», а на уровне нравственных отношений в оппозицию «благородство/подлость». Характерно, что все отчетливее сюжетные сдвиги вводятся как свойство рассказа. Большее внимание отводится самому рассказу как таковому в общей системе повествования.
В связи с этим к 1900-м годам «сибирская» тема в творчестве В.Г. Короленко отчетливо начинает приобретать ярко выраженный мемуарный оттенок, как неизбежная часть авто- и биографии, в том числе творческой, самого писателя. Начинает переосмысляться этапность в собственной биографии автора «сибирской» темы и связанных с ней мотивов. Тем самым можно утверждать, что уровень ее повествовательной разработки именно в этот период приобретает характер саморефлексии по отношению к собственной биографии и, что более всего важнее, к собственной стилевой манере. Устойчивость «сибирской» проблематики в творчестве Короленко в последние два десятилетия после ссылки свидетельствует о появлении типологизирующей тенденции в последующем его творчестве, тематической основой и предпосылкой которой становится тема Сибири. Более того, следует признать, что эта тенденция начинает распространяться на особенности осмысления собственной поэтики писателя, означая моменты писательской саморефлексии, характеризующей творчество Короленко последних двух десятилетий.
Литература
1. Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика. М., 2002.
2. Короленко В.Г. Собрание сочинений: В шести томах. М., 1971. Т. 1.
N. V Рокай1оуа
Poetic Style of V.G. Korolenko Short Stories
The author of the article investigates the poetic style of V.G. Korolenko and defines it as an individual narrative manner of the writer, genetically belonged to feature article but with strengthened plot, exceptional multidimensional narration and an indivisible style. The “Siberian” short stories reflect this peculiarity of the writer’s style more significantly.
■ФФФ-
U 99
