CC BY-NC-ND
58
Е.Н. Басовская
«ШКВОРЕНЬ» ПРОТИВ «ПАБЛИСИТИ» (ДИСКУССИЯ О «ЧИСТОТЕ ЯЗЫКА» НА СТРАНИЦАХ «ЛИТЕРАТУРНОЙ ГАЗЕТЫ» В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ 70-х гг. ХХ в.)
В статье рассматривается обсуждение вопросов культуры речи в «Литературной газете» первой половины 70-х гг. ХХ века. Автор демонстрирует размытость понятия «чистота языка» и возможность его использования в подцензурной прессе с целью неявного выражения идеологически спорных взглядов. В тексте представлены воззрения «почвенников» - сторонников особого пути России, а также прозападнически настроенной либеральной интеллигенции. Сделан вывод о том, что такие качества концепта, как размытость понятийного содержания, наличие очевидных позитивных коннотаций, длительная история публичного обсуждения, делают его эффективным средством идеологического воздействия, востребованным публицистическим дискурсом.
Ключевые слова: концепт, чистота языка, пропаганда, заимствованные слова, диалектизмы, просторечие, речевой штамп.
«Литературная газета» - главная советская газета для интеллигенции - начиная с первых лет своего существования постоянно обращалась к теме так называемой «чистоты» русского языка. В разные годы с материалами, посвященными общей культуре речи, а также языковому качеству художественных текстов, на страницах «ЛГ» выступали Г.О. Винокур, В.В. Виноградов, В.Б. Шкловский, М. Горький, А.Н. Толстой и другие крупные ученые и писатели1.
С 1964 г. в «Литературной газете» существовала рубрика «Служба русского языка». Ее работой руководили К.И. Чуковский и Л.В. Успенский - истинные энтузиасты лингвистического просвещения. Они регулярно печатали не только статьи о развитии
© Басовская Е.Н., 2010
русского языка, но и ответы на читательские письма, касавшиеся речевых норм. Однако к концу десятилетия материалы под рубрикой «Служба русского языка» фактически прекратили публиковаться (одной из причин этого была смерть К.И. Чуковского в 1969 г.).
В начале 1970-х гг. новый всплеск общественного интереса к теме русского языка был ознаменован появлением на страницах «ЛГ» большой статьи М. Алексеева, С. Баруздина, Г. Березко, В. Кожевникова и Л. Татьяничевой «Заслон - словесной шелухе»2. Показательно само название, построенное по одной из типичнейших моделей советского газетного языка. (Н.С. Валгина, говоря о стандартности эллиптических конструкций - газетных заголовков, приводит стилистически узнаваемые примеры из советской прессы: «Вузы -народному хозяйству»; «Горному земледелию - научные основы»; «Перевозкам зерна - скорость и ритм»; «Ученые - родине»; «Радио -школьникам»; «Мир - Земле»; «Хлеб - Родине»3).
Советскому канону соответствовала и композиция статьи: текст начинался с констатации негативного факта («Время от времени на страницах наших газет и журналов появляются статьи и письма, в которых высказывается тревога в связи с засорением устной и письменной речи уродливыми словами и словосочетаниями»); далее следовала ссылка на В.И. Ленина, учившего писать «ясно, точно, сжато»4, и М. Горького, боровшегося «с паразитивным хламом»5; затем были приведены примеры ошибочных и безвкусных словоформ и словосочетаний; завершался же материал призывом: «Язык - наше национальное богатство, будем же относиться к нему бережно и уважительно».
Показательно, что, с одной стороны, в публикации М. Алексеева, С. Баруздина, Г. Березко, В. Кожевникова и Л. Татьяничевой была воспроизведена структура советской проблемной статьи с ее обязательными идеологическими атрибутами; с другой стороны, приведенные в тексте примеры речевых уродств свидетельствовали не только об искренней любви писателей к русскому языку и беспокойстве о его судьбе, но и о неприятии, скорее подсознательном, нежели осознанном, многих сугубо советских черт этого языка.
В отличие от своих предшественников, в том числе и от почтительно упомянутых В.И. Ленина и М. Горького, авторы письма даже не упоминают об иностранных словах, вульгаризмах и жаргонизмах - традиционных лингвистических «сорняках». Их внимание приковано к стереотипизации речи, к газетному штампу, разрушающему экспрессивную сущность метафоры. По словам писателей, «безвкусной красивостью» стали от частого употребления «черное» и «белое», «золото», «серебристые лайнеры», «прописка трудового коллектива» и другие современные клише.
В данном случае обнаруживается одна из примет журналистики периода так называемого «застоя»: в отсутствие свободы слова в эти годы допускалось, однако, некоторое разнообразие точек зрения; правда, для выражения собственного мнения требовалось облечь его в официально одобренную форму. Ссылки на В.И. Ленина и другие идеологически безупречные имена могли не иметь прямого отношения к существу текста, но играли роль своего рода пропуска в печать.
Лишенные возможности открыто говорить о реальных недостатках советской прессы, ее критики, чтобы выразить возмущение, использовали концепт «чистота языка», принадлежавший к числу разрешенных и даже поощряемых. Содержавшийся же в конце текста призыв придавал высказыванию необходимо позитивный, жизнеутверждающий характер.
Надо отметить, что реакция на письмо М. Алексеева, С. Баруздина, Г. Березко, В. Кожевникова и Л. Татьяничевой была также организована в традициях советской газетной кампании, имевшей определенную макрокомпозицию. Письмо литераторов в целом сочувственно прокомментировал Л.В. Успенский, оговорившийся, правда: «... Я враг всякого пуризма (думается, "Литературная газета" придерживается этой же позиции)» [1971. № 21. С. 6]. Конкретизировав важнейшие положения письма, Л.В. Успенский указал, что «самый страшный грех газетной стилистики» - штамп, такой как «голубые огоньки, дороги, просторы», «серебристые лайнеры, птицы, стрелы».
В одном из ближайших номеров «ЛГ» были напечатаны отклики заместителей главных редакторов двух газет - «Советский спорт» и «Советская торговля». Оба они признавали, что их издания не лишены стилистических недостатков [1971. № 23. С. 4].
Еще через две недели редакция отметила, что получила более 200 писем: «Читатели живо откликаются на призыв писателей бороться с языковыми сорняками, (выделено автором. - Е. Б.), беречь чистоту русской речи» [1971. № 25. С. 5]. Здесь же были помещены однотипные письма ленинградского инженера П. Тюмене-ва и редактора газеты «Ленинградская правда» М. Куртынина, причем последний писал о том, что с современным образованным читателем нельзя говорить «языком примитивным, изобилующим штампами, канцеляризмами, словесными сорняками». Обращает на себя внимание тот факт, что, осуждая газетные штампы, участники кампании сами постоянно прибегали к их использованию.
В августе 1971 г. с подзаголовком «Приглашение к разговору» на пятой странице газеты появилась редакционная статья «Язык и время» [1971. № 34. С. 5], давшая название новой рубрике. Редак-
ция предложила читателям обсудить вопрос: есть ли основания тревожиться за судьбу русского литературного языка?
Начало дискуссии положила статья В. Липатова «Слово в опасности...» [1971. № 34. С. 5]. Известный прозаик описал сцену в электричке: по дороге за город он стал свидетелем того, как две женщины читали и обсуждали отрывок из его повести. Не поняв таких слов, как «столешница», «кожух», «шкворень», «прясло», они возмутились: «Как автор недифференцированно относится к словам!» В. Липатов оценивает эту фразу как симптом культурной катастрофы: «Мне было тоскливо от того, что интеллигентный русский человек не стыдится незнания слов кожух, шкворень, прясло, босо-шлепый, городьба, плетень и т. д.». По мнению писателя, во многом виноваты авторы словарей, выбрасывающие эти истинно народные слова из литературного языка «с грозной пометой "областное"»6.
Пафос статьи В. Липатова заключался в предложении полностью пересмотреть содержание понятия «чистота языка» и вместо объявления войны нескольким десяткам или сотням слов и выражений, напротив, встать на их защиту, видя в просторечии и диалектизмах воплощение народного духа. Утрату сочности и выразительности современной речи В. Липатов связывал прежде всего с ее бюрократизацией и засильем штампов.
В материале В. Липатова, как и в письме М. Алексеева, С. Баруздина, Г. Березко, В. Кожевникова и Л. Татьяничевой, содержалась ссылка на В.И. Ленина, который, по свидетельству Н.К. Крупской, зачитывался словарем В.И. Даля и настаивал на его переиз-дании7. В духе времени В. Липатов обращался к авторитету вождя революции, а не к существу его высказываний. Совершенно очевидно, что ни заметка 1920 г. «Об очистке русского языка», направленная против бездумного употребления иностранных слов, ни сам факт интереса Ленина к словарю Даля не давали ни малейших оснований для предложенной писателем интерпретации: «Поиски и мысли вождя пролетарской революции свидетельствуют о том, что борьба за чистоту русского языка лежит в области пополнения его теми словами, которые ныне легко становятся областными».
Статья В. Липатова вызвала возражения бывшего члена редколлегии «Литературной газеты» прозаика Н. Атарова. Он заступился за читателей, не понимающих отдельных устаревших слов и диалектизмов: «.Ратуя за сохранение всех богатств и сокровищ языка, не будем его ненароком обеднять: справедливо видя в деревне корневую основу языка, не будем обижать и городской народ <...> он внес в язык свой вклад.» [1971. № 35. С. 6].
Столкновение взглядов В. Липатова и Н. Атарова стало одним из симптомов ускорившегося в брежневский период советской ис-
тории «процесса размежевания интеллигенции»8. Возникновение оппозиции, принявшей форму диссидентского движения, сопровождалось поляризацией мнений о русском народе, судьбе России, Западе, социализме. Одно из заметных идейных течений 70-80-х гг. - почвенническое, или русофильское, имело ряд весьма разнообразных проявлений - от безусловно талантливой «деревенской прозы» до крайнего национализма, характерного для ряда публикаций в журналах «Октябрь» и «Молодая гвардия»9.
Предложенное В. Липатовым толкование «чистоты языка» как простонародности, архаичности стало воплощением формировавшегося в начале 1970-х гг. нового русского национализма, неотделимого от скрытого неприятия советской реальности.
Через месяц «Литературная газета» организовала «второй тур» дискуссии о судьбе языка, опубликовав материал Вс. Рождественского с красноречивым названием «Основания для тревоги есть!» [1971. № 42. С. 5]. Эта заметка была основана на анализе речевых погрешностей, допущенных современным молодым поэтом, и завершалась призывом: «Берегите слово в его первозданной свежести и в умножающих его силы обличиях искусства!» Такой тип лозунга, исключающий возможность конкретных ответных действий и направленный на формирование эмоционального фона концепта (так называемый прием «блистательной неопределенности»10), типичен для газетной пропаганды 70-х гг.
Такие черты публикаций этого периода, как нечеткость авторской позиции, неясность лозунгов, обилие противоречий, в высокой степени свойственны и программной статье Вл. Солоухина «Океан родной речи» [1971. № 45. С. 6-7]. Автор использует сочетание слов «боец за чистоту языка» как позитивную характеристику писателя А. Югова, хотя и не соглашается с ним в том, что ограничительные стилистические пометы в словарях обедняют язык художественной литературы. Говоря об «очищении» языка как об «удалении пустой породы», Солоухин уже в следующем абзаце противоречит сам себе: «Не надо бороться за чистоту языка (непосредственно перед этим речь шла о полезном процессе «очищения». -Е. Б.), надо учиться красиво и правильно говорить, имея в виду, что неряшливая, а тем более грязная речь хуже, чем грязное платье или грязная кожа».
Можно предположить, что Солоухин вполне грамотно различает язык как систему, не нуждающуюся во внешнем очищении, и речь как процесс ее функционирования, который требует оптимизации. Однако в тексте статьи это противопоставление не разъясняется и вряд ли может быть понятно читателю-непрофессионалу (а именно к нему обращены публикации «Литературной газеты»).
Поэтому даже если допустить, что сама позиция Солоухина на содержит серьезных противоречий, форма ее представления неизбежно порождает в сознании аудитории «информационный шум».
Дискуссия 1971 г. велась не так энергично, как было принято в предшествующие десятилетия. Публикации, продолжавшие тему, появлялись в газете через несколько недель, поэтому следить за обсуждением вопроса могли только очень заинтересованные читатели. Понятно, что следствием такого темпа дискуссии было и то, что допускавшиеся в ней повторы не бросались в глаза большинству аудитории. Например, статья писателя С. Шуртакова «Шелуха и янтарное зерно» была напечатана через три месяца после материала В. Липатова «Слово в опасности», и читатели скорее всего не обратили внимания на возвращение к теме «столешницы».
С. Шуртаков повторил многие утверждения своего предшественника в значительно более резкой форме. Он не только выразил сожаление в связи с уходом таких существительных, как «столешница» и «калужина», но и объяснил причину этого явления: исконные слова вытесняются из языка новыми непонятными терминами, которые навязываются народу газетами, радио и телевидением. По утверждению писателя, «противопоставить . наступлению, если не сказать нашествию, всевозможных неологизмов, жаргонизмов, канцеляризмов и прочей шелухи мы можем только . янтарное зерно родного языка - великого, могучего, прекрасного русского языка» [1971. № 47. С. 7]. Стилистика С. Шуртакова максимально типична для газетной речи данного исторического периода: пафос решительно преобладает над смыслом, суть понятия скрыта за метафорами («шелуха», «янтарное зерно»); дополнительным средством эмоциональной аргументации является реминисценция из стихотворения в прозе И.С. Тургенева «Русский язык», превращенного советской школой в пропагандистский штамп.
К началу 1972 г. противостояние архаистов и новаторов сделалось идейным стержнем периодически возобновлявшихся дискуссий о языке. В феврале под рубрикой «Язык и время» была напечатана статья Евг. Винокурова «Со словом шутки плохи». Поэт высказывался в защиту языка газеты, который, по его мнению, часто несправедливо упрекают в перенасыщенности терминами и канцеляризмами. По словам Евг. Винокурова, «отменить газетный язык -смешная претензия, этого никогда не произойдет, он функционален, он выполняет свою задачу» [1972. № 7. С. 6]. Автор дистанцируется от намерения воздействовать на язык, совершенствовать его: «...Задача состоит не столько в том, чтобы очистить язык, а наоборот - в том, чтобы максимально использовать все богатство русско-
го языка, использовать все его пласты, смело вводя в бой все новые и новые языковые силы»; «...хороший язык ... это не очищенный язык, не дисциплинированный, а язык богатый».
«Литературная газета» 1970-х гг., демонстрируя взвешенность, объективность редакционной политики, чередовала публикации сторонников разного подхода к развитию языка. Так, вслед за статьей Евг. Винокурова появился ответ К.С. Горбачевича, называвшего идеал своего оппонента «правом на неграмотность» [1972. № 12. С. 7]. Подчеркивалась некорректность противопоставления «язык нормированный - язык богатый». По мнению ученого, хорошим может считаться только «богатый литературный», то есть нормированный язык.
Итак, в «Литературной газете» 70-х гг. определились три ключевые позиции в отношении языка, которые могут быть схематически представлены следующим образом: 1) нормализаторство -М. Алексеев, С. Баруздин, Г. Березко, В. Кожевников, Л. Татьяни-чева, Л.В. Успенский, К.С. Горбачевич; 2) антинормализаторство «архаистов» - защитников диалектных и устаревших слов - В. Липатов, С. Шуртаков; 3) антинормализаторство «новаторов» - защитников современной научной терминологии, жаргонизмов и га-зетизмов - Н. Атаров, В. Винокуров.
Правда, дискуссиям этого времени были свойственны некатегоричность формы и многочисленные оговорки, затруднявшие выявление существа авторской позиции. Например, статья Ан. Ланщи-кова, опубликованная как продолжение темы, затронутой Евг. Винокуровым и К. Горбачевичем, называлась «Не покушаясь на норму.», но при этом носила очевидно антинормализаторский характер: «Пока язык развивается, он будет иметь дело и с полновесным "зерном", и с "шелухой", и это скорее закономерное, чем печальное, обстоятельство не должно повергать нас в паническое состояние, окажись ты свидетелем вторжения в наш язык слов иноземного происхождения или слов происхождения областнического» [1972. № 14. С. 6].
Тем не менее в ходе дискуссии, «размытой» хронологически и стилистически, все-таки вырисовывался новый поворот темы: писатели, ученые и публицисты все чаще обращали внимание на опасность излишне правильного, гладкого, безликого языка. Об этом рассуждал, в частности, детский писатель Ф. Лев: «.Надо бояться не корявости выражения мысли . а приглаженности, обкатаннос-ти, правильного, но безликого литературного стандарта» [1972. № 14. С. 6]. Идея во многом характерна для эпохи: к 70-м гг. утратила актуальность проблема ликвидации неграмотности, публичная (прежде всего газетная) речь лишилась черт революционности, вы-
работала многочисленные клише, стала активно влиять на речевую культуру народа. Можно сказать, что очищение языка, к которому стремился в 1930-х гг. М. Горький, произошло естественным путем, под воздействием социальных факторов. Вульгаризмы, жаргонизмы и диалектизмы проникали в сферу публичного общения исключительно через художественные тексты. При этом интеллигенция не только не была удовлетворена состоянием языка, но и испытывала все возраставшую тревогу, замечая, что с укреплением литературной нормы происходит утрата выразительности речи. В действительности эти два процесса не находились в отношениях обусловленности: низкое качество журналистской, деловой и научной речи определялось не жесткостью норм, а отсутствием свободы слова, вообще свободы личного самовыражения в советском обществе. Но поскольку это обстоятельство в силу тех же причин в принципе не могло обсуждаться, авторы газетных материалов искали (иногда, вероятно, искренне) некие «легальные», «разрешенные» причины падения качества русской речи при социализме.
Мнение рядовых читателей часто звучало значительно более решительно, нежели то, которое высказывали специалисты. В некоторых случаях профессионал, избегая резких формулировок, мог сослаться на читательское письмо как отражение «народной» точки зрения и таким способом снять с себя ответственность за излишнюю категоричность. Так, сдержанный по тону материал заведующего сектором культуры речи Института русского языка АН СССР Л.И. Скворцова сопровождался публикацией письма читателя Арбенина из Гродно, заявлявшего: «Широкая общественность, профсоюзы и комсомол должны включиться в благородную борьбу и защиту русского литературного языка . Организация в каждой средней и высшей школе Общества любителей и пропагандистов русского литературного языка, проведения ... конкурсов и олимпиад могли бы сыграть плодотворную роль в охране и развитии литературной речи, в распространении культуры родного языка» [1972. № 27. С. 7].
Предложения читателя Арбенина свидетельствовали о повороте общественного сознания в сторону не просто советских, но сталинских методов воздействия на культуру. Существенное же отличие пропаганды брежневского периода от той классической, на которую она была ориентирована, заключалось в том, что слова чаще всего не сопровождались конкретными действиями и даже их не предполагали. Вряд ли, публикуя письмо Арбенина, редакция «ЛГ» действительно рассчитывала на участие профсоюзов и комсомола в борьбе за «чистоту» языка.
Еще одно знаменательное свойство пропаганды «периода застоя» - ее низкое качество. Трудно объяснить не то, почему выбор
редакции пал именно на это читательское письмо, а то, почему оно не было отредактировано и появилось в печати с такими формулировками, как «сыграть плодотворную роль» и «охрана литературной речи», свидетельствовавшими о низком уровне речевой культуры самого поборника «чистоты» языка.
По мере дальнейшего обсуждения темы нарастало и число пропагандистских формул, сопровождавших упоминание русского языка: в статье доктора филологических наук А. Бабкина говорилось о «достоинстве, мощи и чистоте» языка и подчеркивалось, что «великий и могучий русский язык не нуждается в мелочной опеке» [1972. № 31. С. 5], а статья поэта В. Бокова называлась «Родное слово, богатство наше.» [1973. № 6. С. 4-5].
Одно из стержневых противопоставлений, выявившихся в начале 1970-х гг., - «язык города / язык деревни». Можно сказать, что была воспроизведена идеологическая структура позднего сталинского времени - «наше, русское / не наше, нерусское», но с типичным для периода «застоя» смягчением формулировок. Истинно русское чаще всего именовалось теперь «деревенским» или «крестьянским». Так, доктор филологических наук А. Бабкин утверждал: «Ценен призыв писателей, пишущих о деревне, "деревенщиков" .окунуться в море крестьянской речи, чтобы добыть перлы народного языка». Далее ученый, решительно противопоставляя себя «филологам-нормализаторам», возражал против ряда словарных стилистических помет. Он заявлял, что слово «ковач» в значении «кузнец» не является устаревшим, а слова «прясло», «городьба» и «заплот» - областными. Это положение не было подкреплено данными словарей и базировалось, видимо, исключительно на субъективном языковом чутье автора. Надо отметить, что стилистические характеристики названных слов сохраняются и в толковых словарях новейшего времени11, что доказывает справедливость той их оценки, которая представлялась А. Бабкину непатриотической и потому неверной.
Еще решительнее высказался прозаик Ф. Абрамов - один из самых талантливых представителей так называемой «деревенской: прозы» он вообще объявил литературный язык фикцией на том основании, что писатель должен пользоваться языком, «на котором говорит время» [1972. № 47. С. 6]. И, по словам поэта В. Бокова, по-настоящему хорош язык крестьян, продающих на рынке яблоки и грибы. Но публикуя подобные утверждения, редакция заботилась о том, чтобы их националистический подтекст не стал слишком заметным и не нарушил декларируемый советской пропагандой принцип «пролетарского интернационализма»12. Поэтому эмоциональные похвалы русской крестьянской речи в тексте В. Бокова не вполне логично сопро-
вождались упоминанием о многонациональности советской культуры: «Вот этой звонкости, емкости, выразительности должен каждый из нас добиваться, чтобы наша многонациональная литература несла в себе высокий человеческий, гражданский и эстетический заряд!» (выделено автором. - Е. Б.) [1973. № 6. С. 4-5].
Давая все более высокую оценку деревенскому, то есть «народному», языку, «Литературная газета» параллельно критиковала техницизированный, оторвавшийся от народа язык города. При этом позитивные высказывания носили преимущественно общий, декларативный характер, негативные же были предельно конкретны. В числе слов и выражений, подвергшихся публичному осуждению в 1972-1973 гг., отмечаются и такие:
- товары в дорогу; товары для женщин (на том основании, что покупают не товары, а вещи);
- дворец бракосочетаний (поскольку «брак» предполагает «сочетание»);
- водообеспечение; руслоочищение;
- проезжая часть, звуковой сигнал, чулочно-носочные изделия; выйти из строя (так как эти словосочетания есть не что иное, как длинные аналоги коротких и выразительных слов «мостовая», «гудок», «чулки» и «носки»);
- производить, оказывать, процесс, достигать (как лишние слова в сочетаниях «производить очистку» = «очищать», «оказывать влияние» = «влиять», «процесс изготовления» = «изготовление», «достигать экономии» = «экономить»).
Безусловно, некоторые из подобных замечаний были вполне обоснованны и затрагивали такой болезненный вопрос развития русского языка при социализме, как описанный К.И. Чуковским «канцелярит»13. Однако во многих случаях авторы преувеличивали опасность явления и, что самое главное, не принимали во внимание его функциональную нагрузку. Резкость некоторых формулировок доходила до абсурда. Например, директор Института физики Ростовского государственного университета М.А. Блохин прямо заявлял, что русскому языку не нужны вспомогательные глаголы [1973. № 8. С. 5]. Отвечая на поток возмущенных читательских писем, кандидат филологических наук Г. Солганик в заметке с говорящим названием «Гнев - плохой советчик» разъяснял: «Дело не в том, что есть плохие слова, которые надо изъять из обращения, а в том, чтобы умело их употреблять ... Получается нередко, что борьба за чистоту технического языка оборачивается его упрощением, обеднением» [1973. № 8. С. 5].
Через два месяца то же мнение высказал на страницах газеты директор Института русского языка, член-корреспондент АН
СССР, лауреат Ленинской премии Ф.П. Филин14 [1973. № 16. С. 6]. Он указал на то, что вспомогательные глаголы не чужды русской грамматике, а такие слова, как «осуществлять», правомерно используются в рамках официального стиля.
Интервью Ф.П. Филина, казалось бы, отражало такое представление о закономерностях развития языка, которое вообще исключало идею борьбы за его «чистоту». Но уже через три месяца другой профессиональный лингвист - А. Калинин, отвечая на письма читателей, утверждал: «Очень радует то, что в последнее время так заметно возрос интерес к языку в самых широких читательских кругах. Борьба за чистоту нашей речи может вестись только общими усилиями» [1973. № 27. С. 6].
Летом 1973 г. на страницах «Литературной газеты» в рамках рубрики «Язык и время» развернулась дискуссия между Л.В. Успенским и Д. Галкиным. Комментируя статью Л.В. Успенского «Причуды именослова» [1973. № 27], Д. Галкин не только оспорил ее основные положения, но и заявил, что советским людям не следует знать исходного смысла личных имен и тем более справлять именины. Кроме того, журналист предъявил автору целый ряд сугубо стилистических претензий: существительное «именослов» устарело, конструкция «в силу этого» представляет собой канцеляризм и так далее [1973. № 34. С. 6]. И суть, и тем более тон заметки имели вызывающий характер: нельзя не учитывать, что Л.В. Успенский на протяжении многих лет оставался одним из главных экспертов «Литературной газеты» в области языка и стиля. Резкая, явно недоброжелательная критика в его адрес должна была прочитываться привыкшей к намекам советской аудиторией как очередное указание на смену исторического периода.
Правда, редакция газеты заняла выжидательную позицию и дала классику уходящей эпохи возможность высказаться. В «Ответе рецензенту» [1973. № 34. С. 6] Л.В. Успенский в очередной раз указал: словарные стилистические пометы не имеют запретительного характера; право выбора слова всегда остается за говорящим и пишущим. Значит, нет ничего страшного и в том, чтобы использовать устаревший термин «именослов».
Однако позиция Л.В. Успенского оказалась столь твердой далеко не во всех отношениях. Публицист ничего не противопоставил заявлению рецензента о том, что именины как церковный праздник чужды советскому человеку, и согласился: в календарях следует указывать, не в честь какого святого дается имя рожденному в определенный день, а кто из достойных людей прошлого это имя носил. Невозможно сказать, сознавал ли Л.В. Успенский всю абсурдность такого замысла (так, в соответствии с его предложением
2 августа календари должны были бы без очевидных причин сообщать, что имя Илья носили, например, отец В.И. Ленина Илья Николаевич Ульянов и писатель Илья Григорьевич Эренбург). Вероятнее всего, семидесятитрехлетний Л.В. Успенский вообще не выступал с такой инициативой, а просто не стал возражать против предложенного ему редакцией компромиссного текста.
Начатую ранее дискуссию о традиционных и современных языковых ценностях продолжил писатель Илья Фоняков в статье «Садись, Машенька, пятерка!» [1973. № 43. С. 6-7]. Он отметил, что о языке и раньше писали немало, но подходили к проблеме «не с того конца». По мнению И. Фонякова, силы, брошенные на борьбу с иностранными словами, тратятся впустую, а добиваться того, чтобы молодежь знала устаревшие и областные слова, абсолютно бесполезно. В ХХ в. слово «индустрия» такое же русское, как «промышленность», а слово «коммунизм» такое же русское, как «родина». При анализе этой статьи важно обратить внимание не только на сами авторские тезисы (они вряд ли могут вызывать серьезные возражения), но и на систему аргументации. В целом грамотный и разумный текст содержит очевидную несообразность: если «индустрия» и «промышленность» - бесспорные синонимы и сопоставлены вполне обоснованно, то «коммунизм» и «родина» никак не синонимичны и их сближение имеет чисто идеологические основания. Строить доказательство на основе не логической, а политической было свойственно советской журналистике начиная с первых послеоктябрьских лет; но в годы оттепели подобные приемы не поощрялись и дискуссия значительно чаще велась по существу. 1970-е же годы были ознаменованы решительным возвращением советской прессы к активному использованию десемантизирован-ных слов-«заклинаний», не допускавших дальнейших возражений. К числу таких слов принадлежало и существительное «коммунизм».
На рассуждения И. Фонякова эмоционально отреагировал прозаик Сергей Залыгин. Писателя задели претензии к текстам Виктора Астафьева, и он сделал вывод о том, что в статье Фонякова живому и яркому авторскому языку противопоставляется «гладко-пись», безликость «канцелярски-выхолощенного стиля» [1973. № 46. С. 6]. Надо сказать, что мысль Фонякова была решительно искажена Залыгиным, видимо, опасавшимся цензурных атак на самобытное слово писателей-деревенщиков.
Именно публикация С. Залыгина окончательно повернула дискуссию о языке в сторону обсуждения стилевых вопросов художественной литературы. В дальнейшем читатели не раз пытались вернуться к разговору о проблемах живой речи, писатели же вновь и
вновь требовали творческой свободы. Встречались среди читательских писем - или были организованы редакцией газеты - и чисто лозунговые, не содержавшие ничего кроме традиционных, узнаваемых формул, повторявшихся на протяжении советского периода всякий раз, когда обсуждалась тема языка. Наиболее характерно в этом отношении письмо инженера Д. Николаева из Иркутска (распространенная фамилия в сочетании с профессией усиливает подозрения относительно того, что журналисты «Литературной газеты» сами составили это письмо). В нем говорилось: «Нам следует помнить призывы великого писателя М. Горького к борьбе за чистоту русского языка, языка художественной литературы, правильность русской речи» [1973. № 48. С. 6]. Важно, что в этом лишенном конкретности, но очевидно программном письме язык вообще и язык художественной литературы были поставлены в один ряд, как будто при оценке разговорной речи и стиля литературного произведения должны применяться одни и те же критерии. Сами же эти критерии были не впервые объединены нечетким, хотя и безусловно позитивным концептом «чистота языка».
Рубрика «Язык и время» продолжала существовать и в 1974 г. Ее открыла статья Н.Т. Федоренко «Не перевести ли на русский?» [1974. № 5. С. 6], в которой затрагивалась проблема наплыва в русский язык иностранных слов.
Этот вопрос не только в течение ряда лет не обсуждался на страницах газеты, но и неоднократно упоминался как не заслуживающий слишком большого общественного внимания. Редакция, казалось, солидаризировалась с учеными и публицистами, утверждавшими, что язык представляет собой самоочищающуюся систему и не нуждается в защите от заимствований. Однако на сей раз автора тревожного по тону материала решительно поддержал член-корреспондент АН СССР Ф.П. Филин [1974. № 16. С. 6-7]. Отметив в начале статьи, что право пишущих на употребление тех или иных терминов нельзя ограничивать «в административном порядке», и категорически отмежевавшись от «пуристов» и «шишковистов», он тем не менее признал: «Полная стихийность в области термино-творчества создает условия для рабского копирования иностранной терминологии». Среди слов, которые Ф.П. Филин посчитал неприемлемыми для русского литературного языка, были такие, как бойлер, бройлер, дисплей, нейлон, сериал. Об этих и подобных словах в статье говорилось, что они «создаются нередко с каким-то озадачивающим пренебрежением к широчайшим возможностям русского словообразования».
Особенно решительно осуждалось употребление слов бармен, лайнер, паблисити: Ф.П. Филин требовал использовать их точные
синонимы буфетчик, корабль и популярность. В данном случае автор статьи, видимо, настолько поддался эмоциям, что не уточнил значений существительных, которые приводил в пример. В противном случае он знал бы, что английское publicity означает не популярность, а публичность и заимствовано русским языком как средство обозначения не популярности вообще, а искусственно создаваемой широкой известности. Отсутствие соответствующего существительного в русском языке, а также сложность значения, затруднявшая выражение смысла средствами словообразования, полностью оправдывали применение заимствованного слова. Но Ф.П. Филин был заинтересован не в объективном анализе процесса, а в дискредитации слов западного происхождения.
Позицию, которую «Литературная газета» пропагандировала на протяжении многих лет, Ф.П. Филин с явным неодобрением назвал «фаталистической». По его мнению, «галломания» и вообще «европомания» Петровского времени «угрожала национальным основам русского языка», а преодолена была не стихийно, а в длительной борьбе. Отсюда следовал вывод о том, что и в современных условиях «нужно постоянное активное вмешательство».
Как и во многих других случаях пропаганды так называемой «чистоты языка», самой слабой в программной статье Ф.П. Филина оказалась позитивная часть. Заявляя, что в русский язык вторгаются слова, «которых не должно было быть», требуя борьбы с ними, Ф.П. Филин не дал читателям никаких практических рекомендаций, за исключением одной - не допускать при употреблении иностранных слов грамматических несообразностей, таких как «заработанное мною копирайт». Причем в статье это словосочетание просто давалось как пример неграмотности, но отсутствовало изложение принципа, в соответствии с которым склоняемое заимствованное существительное приобретает грамматический род.
Эта деталь чрезвычайно показательна: многие годы на страницах «Литературной газеты» отражалось несовпадение двух подходов к языку - просветительского и пропагандистского. В то время как одни лингвисты, писатели, журналисты терпеливо объясняли аудитории, какие нормы действуют в литературном языке, как они формируются, насколько строго должны соблюдаться, другие авторы выступали с лозунгами «борьбы» и «защиты», воздерживаясь от анализа конкретных языковых фактов. К середине 1970-х гг. второй подход к языку стал преобладающим.
При этом оставалась одна сфера, в которой патетически-охранительная стилистика по-прежнему не одобрялась, а слово «чистота» вообще не использовалось в сочетании с существительным «язык». Речь идет о языке художественной литературы. Как уже
было показано, в начале 70-х гг. полемика о языке на страницах «Литературной газеты» фактически зашла в тупик: читателей интересовала преимущественно обиходная речевая практика, авторы же статей переводили разговор на писательский стиль. В итоге область анализа языка художественной литературы обособилась от общей лингвистической проблематики. И в том же году, когда член-корреспондент АН СССР Филин призывал общественность очищать язык, писатели, не вступая с ним в прямую дискуссию, продолжали тем не менее настаивать на свободе обращения со словом - хотя бы в рамках литературного творчества.
Таким образом, в первой половине 70-х гг. обсуждение «чистоты языка» в прессе имело, как минимум, два идеологических уровня. На поверхности было недовольство читателей речевыми ошибками, допускавшимися в художественной литературе, печати, обиходном общении, - на замечания такого рода компетентно и спокойно отвечали лингвисты, определявшие границы допустимого и объяснявшие изменчивую природу языковой нормы.
Глубинный же уровень газетной полемики 70-х гг. составляло столкновение взглядов «архаистов», требовавших возвращения к «народному» языку, и «новаторов», в целом одобрявших активизацию языковой эволюции под воздействием НТР. Тема «чистоты языка» в очередной раз использовалась как своего рода декорация для болезненных и сомнительных, с точки зрения официальной идеологии, сюжетов, в частности для завуалированной пропаганды русского национализма.
Примечания
1 См. об этом: Басовская Е.Н. Поиск врага: «Литературная газета» о русском языке (Аналитический обзор материалов 1929-1940 гг.) // Вестник РГГУ. Сер. «Журналистика. Литературная критика». М.: РГГУ, 2007. С. 99-113; Басовская Е.Н. Проблема «чистоты языка» на страницах «Литературной газеты» в годы оттепели // Вестник РГГУ. Сер. «Журналистика. Литературная критика». М.: РГГУ, 2008. С. 160-170.
2 Литературная газета. 1971. № 21. С. 6. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с указанием года, номера и страницы.
3 Валгина Н.С. Синтаксис современного русского языка: Учебник. М., 2000.
4 Имелась в виду прежде всего знаменитая заметка В.И. Ленина «Об очистке русского языка» (Правда. 1924. № 275), в которой ставилась задача отказаться от неправильного и необоснованного применения иностранных слов.
5 М. Горький активно выступал против «засорения» русского языка, и в первую очередь языка художественной литературы, вульгаризмами, жаргонизмами и
провинциализмами. Его статьи на эту тему неоднократно публиковались и в самой «Литературной газете». М. Алексеев, С. Баруздин, Г. Березко, В. Кожевников и Л. Татьяничева процитировали статью М. Горького «О языке», где, в частности, говорилось: «В числе грандиозных задач создания новой, социалистической культуры пред нами поставлена и задача организации языка, очищения его от паразитивного хлама» (ЛГ. 1934. № 33. С. 1).
6 Слова, приведенные В. Липатовым в качестве примера несправедливо дискриминируемых, были включены в четырехтомный «Словарь русского языка» под редакцией А.П. Евгеньевой, так называемый «Малый академический словарь» 1957-1961 гг.: Городьба - 1. Действие по глаг. городить (в 1 знач.); 2. Обл. Ограда, изгородь. Кожух - 1. Тулуп из овчины. 2. Тех. Оболочка, покрышка, футляр и т. п. для изоляции или предохранения сооружений, механизмов или их частей. Плетень - изгородь из сплетенных прутьев, ветвей. Прясло - 1. Часть изгороди от столба до столба. || Жердь изгороди. || Изгородь. 2. Приспособление из продольных жердей на столбах для сушки снопов, сена. Столешница - верхняя доска, крышка стола. Шкворень - стержень, являющийся вертикальной осью передка повозки или поворотной части колесной транспортной машины (автомобиля, локомотива и т. п.), который обеспечивает поворот на ходу. Обратим внимание на то, что помета «обл.» встречается здесь только один раз. Единственное слово, не отраженное этим словарем, - прилагательное «босош-лепый», отсутствующее и в «Толковом словаре живого великорусского языка» В.И. Даля. Все это свидетельствует о том, что в рассуждениях В. Липатова эмоции очевидно преобладали над знанием предмета.
7 В отношении оценки Лениным словаря Даля В. Липатов тоже не продемонстрировал глубокой компетентности. Сохранилась записка В.И. Ленина, адресованная А.В. Луначарскому и датированная 18 января 1920 г., в которой сообщается: «Недавно мне пришлось - к сожалению и к стыду моему, впервые, -ознакомиться с знаменитым словарем Даля. Великолепная вещь, но ведь это областнический словарь и устарел». См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. М., 1958. Т. 51. С. 121-122.
8 Шульгин В.С., Кошман Л.В., Зезина М.Р. Культура России IX-XX вв.: Учебное пособие. М., 1998. С. 349.
9 По замечанию немецкого историка В. Эггелинга, «зародыши открыто провозглашенных примерно с 1987 г. русофильских и русско-националистических позиций наблюдались уже в конце 60-х гг., прежде всего в публикациях "Молодой гвардии"». Эггелинг В. Политика и культура при Хрущеве и Брежневе. 1953-1970 гг. М., 1999. С. 236-237.
10 Копнина Г.А. Речевое манипулирование: Учеб. пособие. М., 2007. С. 86.
11 По данным «Толково-словообразовательного словаря» Т.Ф. Ефремовой, слова «ковач», «заплот», «прясло» - местные, «городьба» - разговорно-сниженное (в указанном словаре эта помета применяется вместо традиционной «просторечное»): Ефремова Т.Ф. Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный. М., 2000.
12 «Коммунисты считают своей первостепенной обязанностью воспитывать трудящихся в духе интернационализма и социалистического патриотизма, непримиримости к любым проявлениям национализма и шовинизма». См.: Программа КПСС. М.: Политиздат, 1971. С. 24.
13 Чуковский К.И. Живой как жизнь. Разговор о русском языке. М., 1962. С. 110-154.
14 Показательная деталь: чаще всего фамилии авторов газетных публикаций сопровождались полным именем или одним инициалом. Фамилия Филина была дана с двумя инициалами. «ЛГ» опубликовала не его статью, которая могла бы быть воспринята как выражение личной точки зрения, а интервью с ним, где он по просьбе корреспондента отвечал на сложные вопросы, связанные с развитием языка. Фигура Ф.П. Филина относится к числу одиозных: известны его жесткая позиция в отношении какого бы то ни было инакомыслия и кадровая политика, направленная на изгнание из Института русского языка независимо мыслящих ученых. Однако в данном случае позиция «официального лингвиста» представляется корректной и взвешенной.
