CC BY
20РОЩИН Николай Яковлевич (1896-1956)
"Белая сирень: Роман" (Париж: Возрождение, 1937). Роман Рощина во многом автобиографичен. Композиционно он распадается на две части: мирная жизнь героев и, с другой стороны, война с ее бессмысленными смертями, озверением людей, оказавшихся в этой кровавой бойне. Роман открывается картиной уютного уездного городка, где собралась на летние каникулы студенческая молодежь. Сергей Полозов — главный герой романа, окружен молодыми друзьями, обласкан своей большой семьей: матерью, сестрами, братьями. Он пребывает в радостном ощущении своих нерастраченных юных сил, полон надеж на необыкновенную жизнь и любовь. В этот благополучный мир врывается война. Сергей, движимый патриотическими чувствами, идет добровольцем в армию, однако вскоре осознает "беспощадную и слепую свирепость войны", несущую смерть, страшные увечья "ничего не понимающим и ни в чем не повинным людям" (с. 206). В изображении фронтовых будней сказался личный опыт Рощина, участника первой мировой войны.
А.Амфитеатров, положительно оценивая роман, писал: "Белая сирень" — война и мир правнуков и праправнуков "Войны и мира" Толстого"; критик отмечает "правдивость, искренность" письма Рощина, "необычайную чистоту, даже как бы целомудренность общего тона" (В. 1937. 3 сент.). Амфитеатров высоко оценивает пейзажные картины Рощина, считая, что он "по праву должен быть причислен к заметнейшим современным русским мастерам пейзажа". В изображении природы Рощин скорее близок Б.Зайцеву, нежели И.Бунину, считает критик.
Л.Г.Голубева
СЕВЕРЯНИН Игорь (1887-1941)
"Вервэна: Поэзы 1918-1919 гг." (Собрание поэз. Том XI). (Юрьев: Одамес, 1920). Вервэна (вербена) — род растений со светло-лиловыми, приятно пахнущими цветами. В древности вервэне приписывали магические свойства — пробуждать любовь, изгонять вражду, водворять мир. Рукопись сборника "Вервэна" приобретена у поэта тартуским издательством "Odamees", возглавлявшимся К.Сарапом, в марте 1919. Книга была отпечатана в типографии Эд.Бергмана в Тарту и вышла в свет тиражом в 5 000 экземпляров в марте 1920. Тираж не был
реализован еще в конце 1920-х. На обороте титульного листа примечание автора: "Все поэзы этого тома, за исключением помеченных 1918 г., написаны в январе 1919 г., причем все написаны в Эстонии, на курорте Тойла. Поэза "Муза музык" написана в Ревеле". Из 78 стихотворений, помещенных в сборнике, 57 написаны в январе 1919. Время создания стихов было явно неблагоприятным для литературных занятий: в Эстонии шла война, и тойлаская округа переходила от "белых" к "красным" и вновь к "белым".
Сборник состоит из трех разделов. В первом, самом большом (42 стихотворения), "Жемчуг прилива" наблюдается своеобразный возврат к излюбленным темам, мотивам, стилю, поэтике, образной системе сборников Северянина первой половины 1910-х. Это отмечалось и в критических отзывах на сборник: "Первый цикл стихов сборника "Вервэна" — несмотря на название "Жемчуг прилива", — целиком гастрономический. Наиболее видную роль, роль героини играет почему-то безответная устрица, воспеваемая на все лады вместе с ликером из Вервены ... Поэт не только воспевает устрицы, он тоскует по ним и горько жалуется на их отсутствие. Тяжелые времена пришли! ... И как ни жалостно печалуется Игорь Северянин на это унылое отсутствие устриц (революция, очевидно, виновата!), как ни трогательно вспоминает он их "писк" (!?) и моря влажно соленый запах" — с этим пришлось бы примириться. Но для него "устрицы" и "ликер из вервэны" — это идеология: "Мы извервэненные, с душою изустричной" (Белозерская Л. Устрицы в стихах // ПН. 1921. 26 марта). Во втором ("Пчелы и стрекозы") и третьем ("Шорохи интуиции") разделах книги заметен отход от эгофутуристических установок ранних сборников Северянина. В разделе "Пчелы и стрекозы" появляется политическая лирика, вовсе отсутствовавшая в первом. Это язвительные филиппики в адрес А.Ф.Керенского — "самарского адво-ката", возомнившего себя "Александром IV". Это и неожиданная похвала В.И.Ленину за то, что он заключил мир с немцами, прекратил бессмысленную кровопролитную войну ("По справедливости"). С этим контрастирует стихотворение из третьего раздела "Во имя искусства", где поэт приветствует поход белой армии на красный Петроград, дабы "спасти науку и искусство". Поэт не делает особого различия между "красными" и "белыми", его отношение к ним амбивалентное или даже, вернее, отрицательно-амбивалентное. Северянин ни с теми и ни с другими. Ему одинаково чужды и Либкнехт, и Клемансо (стихотворение "Влюбленные в поэтику"). В оценке
"красных" и "белых" поэт исходит не из социальных и даже не из этических критериев, а из эстетических и в еще большей степени "эготических". Эта амбивалентность объясняется тогдашним мировосприятием Северянина с его отрицательным отношением ко всякой войне, всякому насилию, с его сознательной принципиальной "бестенденциозностью", с отказом от приятия какой-либо политики, ибо последняя всегда связана с войной, национальной ненавистью и противостоит "Любви, Свободе, Братству". Политике неизменно противопоставляется природа и волшебный мир поэзии. Стихотворения из третьего раздела "Шорохи интуиции" передают тогдашнее мироощущение Северянина. Поэт был раздавлен хаосом происходящего — войной, революцией, внутренними "смутами". Ему казалось, что рушится культура, цивилизация, гибнет искусство: это пришествие "хама" на землю. Поэт растерян, он не в силах разобраться в том, что происходит в мире, видит вокруг себя "сплошной кошмар, сплошной туман", признается, что "не понимает ничего" (стихотворение "Конечное Ничто"). Современный мир напоминает библейские Содом и Гоморру, и истоки этого бедлама поэт видит еще в дореволюционной России, в императорском дворе, в Распутине. Достается также "черни". Северянин винит в подготовке "всеобщего хаоса" и "упадочных модернистов", декадентов ("Поэза Упадка") и всячески стремится отмежеваться от них и от своих собственных эгофутуристических увлечений 1910-х. Поэт отказывается возвращаться в Петроград, в котором он видит "царство смрада", царство "взбунтовавшихся рабов", обреченное на гибель ("Борису Верину", "Отходная Петрограду"). Автор жаждет укрыться от всех этих ужасов в своем эстонском захолустье, в мире поэзии и искусства: он не хочет слышать бури, потрясающей мир ("К воскресенью"). В третьем разделе сгруппированы также стихи, посвященные Эстонии. В них продолжается развитие новой концепции Эстонии, ведущей свое начало со стихов 1918, вошедших в сборник "Соловей". Своеобразным хвалебным гимном Эстонии становится стихотворение "Секстина VI" (январь 1919). Северянин воспевает свою "вторую родину" прежде всего за то, что она гостеприимно встретила поэта, спасла от голода, создала ему уют. Эти гимны Эстонии с восхвалением эстонской картошки и эстонских шпрот, вызвали весьма ироническую реакцию эстонских критиков. Если стихотворения 1918, включенные в сборник "Соловей", отличались внешней простотой и относительным однообразием формы (четырехстопный ямб, катрены,
чаще всего с перекрестной рифмой), то в книге "Вервэна" преобладают разнообразные и сложные по своей внешней структуре поэтические построения. Кроме старых, уже неоднократно употреблявшихся в поэзии стихотворных форм (сонет, лэ, секстина, рондо, рондель, газэлла и др.), Северянин употребляет здесь и новые, им самим придуманные поэтические формы — дизэль, кэнзель, квинтина, — с очень сложной системой рифмовки. Некоторые стихотворения носят экспериментальный характер и сверхнасыщены аллитерациями ("Лунные блики", "Чары Лючинь").
Отзывы критиков не были однозначными. Цитировавшаяся рецензия Л.Белозерской носила сугубо негативный характер: "Стыдно! Это чувство не покидает до конца книги и особенно остро охватывает оно при чтении "политических" стихотворений". Самовлюбленное "гениальниченье" было свойственно Игорю Северянину и раньше. "Теперь мы устали и состарились, нам хочется простых, поэтических слов, чтобы хоть на секунду почувствовать: вот оно, настоящее. Но этого настоящего, подлинной поэзии нет и следа в новой крикливой книге даровитого Игоря Северянина". Л.Белозерской вторил А.Дроздов: ".Нового ничего нет в них: ни настроений, ни тем, ни техники, кроме двух-трех словообразований, свыше меры причудливых: душа изустреченная, ум луноизнервленный — деревянные безсочные образы, лишенные даже северянинской певучести . Поэт не изменился, не поглупел, но и не поумнел, не растратил своего богатого лирического таланта, но и не углубил его . В новых книжках Северянина можно сыскать стихи той кисейной нежности, на которую он большой мастер, но все его гризетки, дачницы, кусающие шоколад, и соловьи, защитники куртизанок, идут мимо, в лучшем случае утомляя, в худшем раздражая" (Русская книга. 1921. № 2. С. 11). А.Викторов в просоветской гельсингфорсской газете "Путь" также отмечал, что талант Северянина измельчал и потускнел: "Вервэ-
на" — мертвая книга. И это не случайность. Это мертвая зыбь крупного таланта, возросшего в упадочной общественности, изжившего самого себя в фарфоровой стилизации и в великую эпоху не нашедшего себе места на родине" (1921. 10 мая). Более положительным был отзыв С.В.Штейна "Песни усталости" в ревельской газете "Свобода России". Критик один из первых обратил внимание на изменения в поэзии Северянина, которые не замечались парижскими и берлинскими рецензентами. "Отсутствие питающей поэта среды, с одной стороны, а с
другой — пережитые им "ужасы яви" наложили печать глубокого утомления на новый сборник Игоря Северянина "Вервэна", и вошедшие в него поэзы мы по справедливости можем назвать песнями усталости. ...Чувство усталости от жизни сказывается не только в содержании, но и в самой структуре, даже во внешней форме большинства новейших стихотворений Игоря Северянина. В них вообще теперь редки прежние настроения, которыми было живо сердце поэта" (1920. 19 мая). Однако и С.В.Штейн, подобно другим рецензентам, отрицательно отнесся к политической лирике Северянина. Его вывод: "Несмотря на большое количество тленного в сборнике "Вервэна", все же в нем по временам слышатся подлинные "шорохи интуиции", которые заставляют нас сказать в заключение: "Жив великий Пан".". Эстонский драматург и критик Хуго Раудсепп также находил, что в прежние годы Северянин был оригинальнее, свежее, остроумнее, стал же скучным и манерным. "В памяти не осталось ни одного живого образа, сконцентрированного настроения. Только кривлянье ума по привычному шаблону" (ТаШппа teataja. 1920. 5 а^.). Более мягкой была рецензия молодого эстонского критика Ниголя Андрезена ^аЬа Маа. 1920. 27 ок!). Отвергая политическую лирику Северянина, он находил художественные достоинства в его пейзажной и любовной лирике, в его дизэлях и газэллах. Н.Андрезен положительно оценил и стихи Северянина, посвященные Эстонии, отмечая сердечное отношение автора ко своей "второй родине".
С.Г.Исаков (Эстония)
"Менестрель: Новейшие поэзы" Том XII (Берлин: Изд-во Москва, 1921; М., 1989). Сборник вышел в свет в июне 1921 тиражом в 3 000 экземпляров (отпечатан в типографии Е.А.Гутнова в Берлине). Обложка работы художницы К.Богуславской. Сборник должен был составить 12-й том "Поэз" Игоря Северянина. На экземпляре книги, ныне хранящемся в Эстонском литературном музее в Тарту, имеется сделанная автором запись: "Этот том исполнен Eesti. ТоПа. 1919 г.". Действительно, книга включает стихи, написанные в Тойле в 1919. Сборник был готов в 1920, и вначале предполагалось его опубликовать в Тарту в издательстве К.Сарапа "Одамеэс". Сборник включает 70 стихотворений. Открывает его "Увертюра к т. XII" с центральным романтическим образом "менестреля двадцатого столетья" — поэта, которому "подвластно всё" и весь смысл существования которого — "песня" (т.е. поэзия, творчество).
