CC BY
94
32
ВЕСТНИК УДМУРТСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
УДК 39 (470. 51) «16/18»
М.В. Гришкина
СЕМЬЯ КАК ХОЗЯЙСТВЕННАЯ ЕДИНИЦА И ТРАНСЛЯТОР НРАВСТВЕННЫХ ЦЕННОСТЕЙ УДМУРТСКОГО КРЕСТЬЯНСТВА (ХУН-ПЕРВАЯ ПОЛОВИНА XIX В.) *
Анализируется эволюция хозяйственного потенциала удмуртской семьи. Выясняется, что с нарастанием товарно-денежных отношений возрастает роль неразделенной семьи, обладающей значительными по сравнению с малой индивидуальной семьей рабочими возможностями. Воспроизводственная функция семьи рассматривается через выявление принципов воспитания детей, важнейшие из которых: физическая закалка, трудолюбие, уважение к старшим, коллективизм, обеспечивали процесс успешного функционирования крестьянского социума.
Ключевые слова: аграрно-традиционалистское общество, удмуртское крестьянство, семья, хозяйственный потенциал, дети, нравственные ценности, трансляция.
Существование человека в аграрно-традиционалистских обществах всегда опосредовано коллективом: семьей, общиной - «родом, племенем», как постоянно подчеркивали удмурты в своих челобитных к органам власти. Взаимодействие, и позитивное и негативное, с социальным окружением было опосредовано коллективом. Коллектив структурировался в иерархически организованную систему, состоявшую из первичной ячейки - семьи, затем шла община - сообщество семейных коллективов селения. Безусловной и абсолютной ценностью для удмуртов, как и для любого крестьянского мира, была семья - первичная социальная и хозяйственная ячейка, в рамках которой происходило воспроизводство самой жизни и создавались материальные условия, обеспечивающие ее. При этом производственная и воспроизводственная функции крестьянского хозяйства выступали продолжением одна другой. «Подобно социальному организму, крестьянская семья проявляла себя средоточием основных социальных функций: единица производства и потребления, воспроизводства и естественного размещения населения, самоуправления и управления, соединения хозяйственной целесообразности и ритуальных нужд, социализации нового поколения и обеспечения старости», - отмечает один из отечественных теоретиков крестьяноведения А.В. Гордон1. В современном крестьяноведении общепризнанным является организационно-производственное направление, основоположниками которого стали отечественные экономисты А.В. Чаянов и Н.П. Макаров, для которых крестьянское хозяйство являлось не только звеном народнохозяйственного механизма, но и самоценным семейным организмом. Развивая далее это направление, английский ученый Т. Шанин выдвинул теорию «экспо-лярных типов», базирующихся на семейной организации и продолжающих функционировать и в современных условиях не только на Западе, но и на Востоке2.
Неженатый мужчина и незамужняя девушка не могли быть полноценными представителями крестьянского мира. Семья, в которой приходили «в возраст» дети мужского пола, была всерьез озабочена подысканием невест, чтобы гарантировать возникновение новой супружеской пары. В документах XVII в. зафиксирована сложившаяся у северных удмуртов и бесермян система, обеспечивающая создание семьи для всех потенциально способных к этому мужчин. Существовал очень любопытный обычай закрепления за женихом нескольких «свестей» - невест. При этом различались «свести» дальние и ближние: «По их де вотяцкой вере исстари и искони водитца так: женятца на ближних свестях, а мимо ближних дальнюю хватать и замуж за себя имать им, зятьям, не ведетца». Тот же обычай был характерен для бесермян: «И у нас сирот, в бесермянской вере водитца, кои девки свести за явками бывают, и со стороны тех явочных девок никому имать не велено»3.
Трудно уяснить, по какому принципу различались «свести ближние и дальние». Можно предположить, что иерархия «свестей» выстраивалась в системе воршудно-родовой экзогамии, а обычай их явочного закрепления был продиктован сложившимся у удмуртов острым дефицитом невест. Так, перепись 1716 г. зафиксировала по Арской дороге 2493 мужчин и всего 1560 женщин, находившихся
Работа подготовлена при финансовой поддержке Программы фундаментальных исследований Президиума РАН «Историко-культурное наследие и духовные ценности России», проект «Удмуртское крестьянство: нравственные императивы и культура взаимодействия с природной и социальной средой».
в наиболее активном брачном возрасте (от 15-30 лет). Мужчины в отмеченном возрасте составляли 34% населения, а женщины - 21,3%, то есть удельный вес женщин оказался на 12,7 % меньше4. Естественно, что родители мальчика стремились заранее вступить в сговор с семьей будущей невестки. Во избежание экстраординарных обстоятельств подобный договор заключался еще и с другой или с несколькими семьями. Затем жених писал официальную «явку» на имя царя на «ближнюю свесть» и оформлял ее в с уплатой соответствующих «явочных» денег. Такая сложившаяся на основе обычного права практика заключения брачных договоров гарантировала создание новой семьи. Обработка сведений переписи 1716-1717 гг. показала, что в браке состояло 76,7% населения старше 15 лет5.
Однако жизнь оказывалась неожиданнее любой системы договоров. Очень любопытным является дело бесермянина починка Жувамского Саманая Сабрекова, заявившего: «В прошлом 1700 г. являл явку я, сирота, на свою ближнюю свесть на бесермянку Тутышку Иванову дочь Семенова для того, чтобы свесть мою Тутышку никто мимо меня со стороны замуж в жены не имал. И после той явки в нынешнем 1702 г. я же, сирота, бил челом тебе в Хлынове, в бурмистерском приказе в том: есть у меня бурмистров подписная челобитная, чтоб мне взять ее в замужество по нашей бесермянской вере». Выясняется, что предполагаемой свадьбе предшествовала длительная бюрократическая волокита: явка была подана в 1700 г., и только спустя два года Саманай получил разрешение власти, которая выступала в удмуртско-бесермянской деревне в роли вотчинника, вершившего матримониальные дела крепостных. Однако злоключения незадачливого жениха не завершились. Очевидно, истомившись в долгом ожидании, Тутышка вышла замуж за бесермянина дер. Шамардан Апаса Сабрекова. Последний держал свою женитьбу и «жену втайне в доме своем», а несостоявшийся муж был вынужден за восстановлением справедливости обращаться к московскому сыщику6. Другой казус связан с нарушением норм обычного права со стороны жениха - удмурта починка Чабьи Силы Асылова. В свое время он оформил «явку ... на свою свесть на отку деревни Заозерской на Бекзянку Семенову дочь Дерышеву, и за тою ево явкою та девка жила в девицах з год и болши». По неизвестным нам соображениям жених решил отказаться от прежних планов и дал отцу невесты 1 руб. отступного, чтобы «ту девку впредь за себя в замужество не имать». Отец Бекзянки выдал ее замуж за другого «по любове». Но Сила Асылов повел себя наперекор обычному праву. Весной 1702 г. он приехал в дом своей бывшей невесты в сообществе 9 мужчин за ее младшей сестрой Жагой. Хватальщики «ухватя ту девку, хотели выдать за Силу по нашей отяцкой вере, потому что она, Жага, ему свесть и ныне у него в девицах, не хватана». Возмущенный поведением Асылова и особенно отсутствием у него «явки» и тем, что «он хочет взять на живую жену и дети у него есть», отец Жаги обратился к московскому сыщику. В допросе Сила заявил, что якобы у удмуртов «исстари водитца: после явочные девки и иную свесть за себя имать можно»7. Думается, что Асылов толковал сложившиеся нормы обычного права вольно и в свою пользу.
Можно привести немало примеров, свидетельствующих о том, что чепецкая удмуртская деревня была пронизана очень своеобразными брачными отношениями. Кроме «явок» и целой системы «све-стей», ближних и дальних, выясняется, что двоеженство не считалось явлением предосудительным. У южных удмуртов, по сведениям переписи 1716 г., двоеженство встречалось достаточно часто. Так, по двум сотням Арской дороги, по которым мы провели сплошную обработку данных, в 15 случаях (1,3%) у главы семьи зафиксированы две жены. В дер. Верхний Кен Пронкиной сотни Янмурзина две жены отмечены у сына главы семьи: «Дв. Ямурска Коканов 60, у него жена Кваркейка Сысина 60, сын Урманайко 25, у него жены: Келдычка Сабаева 35, Некечка Токмурзина 30, дочери Наречка 14, Иштелечка 10лет. Из того двора после переписи 1711 году Урманайков сын Тимофей умер в 1714 году»8. Явно, вторая жена у Урмакея появилась вследствие недостатка рабочих рук: довольно пожилые родители, не достигшие рабочего возраста сестры, умерший брат. Не исключено, что одна из жен досталась ему после старшего брата в силу обычая левирата. К концу XVIII в. с распространением христианства двоеженство отошло в прошлое. До нас дошла любопытная челобитная от 1757 г. удмурта д. Нижний Кумор Батулковой сотни Бакеева Тимофея Анисимова: «Наперед сего был я, именованный, инверцем и имел две жены: одна отка Бектей Амирова, другая Сизяй Аламышева. А как восприял святое крещение, то мне две жены держать стало нельзя». Анисимов окрестил обеих жен и решил оставить за собой старшую, младшую же вознамерился отдать замуж «за кого она похочет», предметом беспокойства стали выплаченные за нее 21 руб. калыПо, изовдрпБщмснхютшійратериутшигах сведениям о брачном ареале удмуртов (в 74 случаях сообщается, куда и за кого выдана дочь или другая родственница дворохозяина), трое вышли замуж в
пределах своей деревни, 59 - в пределах своей сотни, 7 - в другие сотни Арской дороги и 4 были выданы замуж в Вятский уезд10. Как свидетельствуют метрические книги церквей сёл Новые Зятцы и Зон-Шудзи за 1790 г., браки новокрещеных заключались как между жителями одного и того же селения, так и между жителями разных уездов. Брачные партнеры удмуртов с. Новые Зятцы Сарапуль-ского уезда проживали в Глазовском, Малмыжском уездах, то же можно отметить в отношении прихожан-удмуртов Зон-Шудзи.
Большинство христианских браков заключались, судя по метрикам, в апреле, после завершения предпасхального поста: из 49 браков, зарегистрированных в 1790 г. в Новых Зятцах, 46 приходится на апрель, в январе было заключено 2 брака, на ноябрь выпала всего одна запись. Значительная часть браков (38) была заключена в первый раз. В 11 случаях для одного или для обоих партнеров это был второй брак, хотя женитьба вдовца на вдовице же была явлением редким. Для удмуртов более характерными были случаи, когда «отроки» женились на вдовицах. Так, новокрещеный «отрок» Сарапуль-ского уезда д. Якшур Ермил Петров 26 лет женился на вдове Матрене Сидоровой 27 лет, Артемий Данилов, удмурт этой же деревни 26 лет «поемле» вдову д. Мазги Глазовского уезда Марью Иванову
30 лет. Наблюдалась и женитьба вдовцов на девицах, например удмурт д. Кечгурт Сарапульского уезда Матвей Иванов 47 лет сочетался браком с «отроковицей» Глазовского уезда д. Мазги Офимьей Федоровой 25 лет. По данным на 1716 г. наблюдается, что средний возраст вступления в брак у мужчин составлял 18-25, у женщин 16-20 лет, хотя встречались случаи женитьбы 16 и даже 13-летних мальчиков. Хотя церковью в 1774 г. был установлен бракоспособный возраст в 13 лет у женщин и в
15 лет у мужчин, возраст «отроковиц» в конце XVIII в. колеблется между 16 и 22, женихи чуть старше: 20-22 года11.
Изученные нами судебные материалы продемонстрировали, что новокрещены не всегда шли к алтарю, жизнь заставляла многих жить невенчанными. Так, в 1849-1856 гг. Малмыжский уездный суд по жалобам священников проводил расследование: под следствие попали 15 семей. Рассказанные истории при всем разнообразии сходятся: женщины были взяты в дом по хозяйственной необходимости: «по неимению домашних», «по одиночеству для домашнее работы», «для домашней экономии» и т.д. Так, крещеный удмурт д. Селты Козьма Алексеев 17 лет рассказал, что в 1838 г. засватал невесту - дочь удмурта д. Каравай-Пудги Гордея Родионова Агриппину, которая у него живет «для домашней работы». Причиной незаконного сожительства было его несовершеннолетие. Афанасий Михайлов привез в дом дочь крещеного удмурта д. Уметь-Гурт Афанасия Сидорова и с 1838 г. жил с нею невенчанным «из за того, что не имею у себя денег». Бедность в качестве причины игнорирования церковного обряда выставили и другие нарушители 12.
Судебные дела свидетельствуют и о сохранении языческого обряда умыкания невест. В 1847 г. в Малмыжском уездном суде рассматривалось дело о похищении удмуртом д. Новой Бии Иштуганом Ивановым сестры удмурта д. Ураскозь-Можги Федота Наумова. Похитители явились в количестве 15 человек, когда все уже спали, схватили сестру Наумова и увезли. Попытки вызволить ее были безуспешными. Дело о похищении Марины Наумовой, которая проявила твердость и не согласилась обвенчаться с Иштуганом (Алексеем Ивановым), дошло до Сената. Допрошенные участники похищения признались, что брак «таким средством по их вотскому быту нередко случается во избежание расходов». В ходе следствия, которое длилось 3 года, Марина вышла замуж за другого удмурта. Сенат же нашел, что поступок учинен по невежеству, по старинному вотскому обычаю, не имея никаких дурных и предосудительных последствий, и ограничился резолюцией: «сделать внушение, чтоб они впредь от таких самовольных поступков удержались под опасением за то строгого взыскания по законам»13.
Для выявления особенностей удмуртской семьи как социальной и хозяйственной ячейки очень важным представляется изучение ее типологии, которая включает сведения о ее численности, половозрастном, поколенном составе и хозяйственном потенциале. Выяснение этих показателей проведено нами на основе массовых демографических источников: материалов ландратской переписи 17161717 гг. и X (1858 г.) ревизии. В конечном итоге типология семьи изучена на основе анализа сведений о 1566 семьях южных удмуртов по переписи 1716 г. и 331 семье северных удмуртов по переписи 1717 г., что дает основания для следующих выводов.
Во всех выделенных группах населения в изучаемое время преобладали семьи, связанные прямым родством. У южных удмуртов варианты отцовской семьи составляют 62-69%, у северных -52,6%. Относительно велик также удельный вес неполных семей, к которым мы относили одиноких и
супругов без детей. Они составляют у северных удмуртов 9,4%, у южных - 6,1%. Среди семей с прямым родством преобладают малые индивидуальные семьи супругов с малолетними детьми, составляя от 36 до 40% у южных удмуртов. Значительно меньше (21 %) распространена нуклеарная семья у северных удмуртов. Наиболее усложненные варианты неразделенной отцовской семьи, состоящие из супружеской пары (вдовцов или вдов), 1-2 (редко более) женатых сыновей, внуков и младших неженатых сыновей с детьми, у северных и южных удмуртов распространены почти одинаково (ок. 8%). Братская неразделенная семья представлена наиболее характерными вариантами, объединяющими 1-
2 женатых братьев с холостыми или женатыми детьми: у северных удмуртов - 14,2%, у южных - 11,9
- 13,7%. Нередко в составе такой семьи проживали еще и младшие неженатые братья и незамужние сестры. Последний вариант встречался столь же часто (14% у северных и 9-15% у южных удмуртов).
Перепись фиксирует достаточно интенсивный процесс распада неразделенных семей на малые индивидуальные. Случаи выделения супругов с детьми или других структурных элементов в отдельный двор-хозяйство составили почти 8% у южных удмуртов. Наиболее часто распадались братские неразделенные семьи: в 66,7% случаев зафиксирован выдел в самостоятельный двор брата, 17,6 % случаев касаются выдела племянника и лишь 1,2 % разделов приходятся на выдел женатого сына от отца.
Преобладание малой индивидуальной и достаточно несложный состав неразделенных семей обусловили преимущественное распространение двухпоколенной семьи. Она составляла 72,5% у северных, 66,7-71,3% у южных удмуртов. Трехпоколенные семьи в различных вариантах представлены в 14,5 % случаев у северных, в 22 % случаев у южных удмуртов.
Доля лиц старше 60 лет среди населения была незначительной. Среди южных удмуртов они составляли 4,2%, при этом на 100 женщин в этой возрастной когорте приходилось 92 мужчины. Самую значительную группу крестьянства представляли лица от 16 до 60 лет, которых принято относить к рабочему возрасту. Среди мужчин полные рабочие составляли 73,5%, при этом на 100 женщин приходился 121 мужчина.
Мы уже отмечали несоответствие между числом мужчин и женщин, находящихся в наиболее активном брачном возрасте от 16 до 30 лет. При всей относительности данных переписи о возрасте это несоответствие, очевидно, имело место в действительности, иначе трудно объяснить отмечаемое переписью значительное число неженатых удмуртов в возрасте 20 и даже 30 лет. Обращает на себя внимание строгая моноэтничность браков: браки с русскими и представителями других этнических групп не отмечены переписью даже среди новокрещен.
Анализ данных переписи о численном составе свидетельствует о преобладании относительно малолюдных семей. У южных удмуртов 65-75% семей имели от 1 до 5 человек обоего пола. Удельный вес семей, состоящих из 6-10 членов, колебался, в зависимости от массива обследования, от 23,4% до 32%. Более 10 человек отмечены лишь в 2,6% семей. Наивысшая численность семьи- 20 человек. Такие семьи имеют ничтожный удельный вес (0,08 %), примерно таков же удельный вес семей из 15-17 человек. Семьи из 13-14 человек составляют не более 0,2%. То же можно сказать о северных удмуртах: семьи из 1-5 человек обоего пола составляют почти 92%, а состоящие из 11 и более человек только 0,3%.
Таким образом, в первой четверти XVIII в. крестьянская семья в Удмуртии не отличалась многолюдностью. Абсолютное большинство хозяйств у удмуртов имели 1-2 работников-мужчин и столько же женщин. Доля семей с 3-4 мужчинами при таком же количестве женщин в возрасте от 15 до 60 лет составляла всего 6%. Дворов-хозяйств, в которых было 5-6 работников-мужчин, насчитывалось 2%, с таким же количеством женщин-работниц - буквально единицы.
Еще одной особенностью структуры семьи является относительная малодетность. Дети и подростки от года до 15 лет составляли 22,3% в структуре мужского и 36,7% - женского населения. Ощутимый удар по численности детей, по-видимому, нанесли эпидемии каких-то заболеваний, охвативших население в 1712-1714 гг., наибольшее число смертей детского и взрослого населения регистрируется именно в эти годы.
В первой половине XIX в., по сведениям X (1858 г.) ревизии, типология семьи претерпевает на первый взгляд парадоксальные изменения, выражающиеся в сокращении числа малых семей, удельный вес которых к 1858 г. сократился до 21,9%, то есть уменьшился по сравнению с 1716 г. более чем в полтора раза. Происходит стремительный рост числа неразделенных семей. Удельный вес неразделенных братских семей вырос к 1858 г. до 45,5%, доля отцовского варианта осталась почти неизменной - 22%.
Усложнилась и поколенная структура: почти 36% стали составлять трехпоколенные (35,8%) и четырехпоколенные (3,3%) семьи. К 1858 г. наметилось и нараставшее преобладание многолюдных семей: 13% составили семьи из 16-20 и 20-25 человек, еще более многолюдные варианты (из 30 и более человек) составили 1,3%. Размеры малой семьи не превышали 9 человек, чаще она состояла из супружеской пары с 1-3 детьми. Это еще раз свидетельствует о том, что численность удмуртской семьи в первой половине XIX в. увеличивалась не за счет роста рождаемости и числа выживших детей, а из-за счет усложнения состава, включения в ее структуру родственников по боковой и прямой линии и даже неродственных элементов.
Выборочная обработка материалов по Бурановской волости Сарапульского уезда позволяет говорит и о возрастании рабочих возможностей семьи: 66% семей располагали в первой половине XIX в. 3-4 работниками и работницами14.
Таким образом, в конце XVII - первой четверти XVIII в. роль основной хозяйственной единицы успешно выполняла малая индивидуальная семья. В первой половине XIX в. возросла роль усложненных вариантов неразделенной семьи, имеющей трех- и даже четырехпоколенную структуру и довольно многолюдный состав, а стало быть, и больший хозяйственный потенциал.
Приведенные данные красноречиво демонстрируют, как удмуртская семья адаптируется в меняющемся мире. На исчерпание резерва свободных земель и возможностей для расширения крестьянского землепользования после завершения к 1834 г. генерального межевания она однозначно отреагировала усилением регенерации неразделенных семей. В условиях, когда крестьяне Удмуртии потеряли 44,5% имевшегося в их распоряжении земельного фонда и размеры крестьянских наделов были жестко ограничены, семейные разделы стали невыгодными и для общины, и для крестьянских хозяйств. Кроме того, община при разделе испытывала затруднения в соблюдении очередности в поставке рекрут. Так, в 1798 г. община «Верхочепецкой нижней доли Лекомской стороны Уканских деревень» на совете утвердила к отдаче в рекруты племянника Лариона Уткина и его сына, которых отправили в Вятку на выбор, «которой принят будет». Годом раньше мирской совет принял решение
о разделе семейства, состоявшего из трех братьев: Лариона, Андрея, Ивана Уткиных на три части, с детальным расписанием процедуры раздела имущества. Но в рекрутских списках семья продолжала считаться единой и общинники, давшие раздельную, постарались забыть об этом и сочли Уткиных «по семейным спискам единым семейством и годны в рекруты»15.
Ослаблению темпов дробления семьи способствовал также Указ от 30 марта 1823 г., по которому семейные разделы позволялись лишь тогда, когда в каждом дворе было не менее 3-4 работников. Усложнилась и процедура: кроме общинного схода, требовалось решение палаты государственных имуществ, принимавшееся после обследования. Можно привести множество примеров, когда решение общины о разделе не утверждалось палатой государственных имуществ. Типичный случай произошел с удмуртами Сарапульского уезда Бурановской волости д. Биктовой Максимовыми. В 1834 г. они просили узаконить уже совершившийся раздел семьи, в которой было 7 мужчин, мотивируя, что «через раздробление семейства лучше можем иметь всякой через старание приличное быту нашему содержание». Община дала согласие, но казенная палата отказала в просьбе, подчеркивая, что они разделились без позволения начальства назад тому только 7 лет, следственно, после 1823 г.16 В фондах низших земских судов сохранилось немало дел, свидетельствующих о том, что крестьяне вынуждены были сохранять единую семью, несмотря на выраженное стремление ее членов к разделу.
Однако главным фактором, к которому приспосабливалась семья, стало расширение товарноденежных отношений и неизбежное втягивание удмуртского крестьянского хозяйства в сеть формирующихся рынков, местных, областных, всероссийского и даже европейского. Многолюдная неразделенная семья располагала большими возможностями для разделения труда в пределах семейной кооперации, для сочетания земледелия с промыслами, могла производить значительно больше земледельческой продукции и одновременно выделять из своего состава работников для отхода. Таким образом, адаптируясь к складывающимся социально-экономическим условиям, удмуртская семья регенерировала некоторые особенности, давшие исследователям уверенность, что у удмуртов вплоть до начала XX в. сохранялась большая патриархальная семья, являвшаяся осколком первобытнообщинной формации17. Проведенный нами анализ типологии и хозяйственных возможностей удмуртской семьи убеждает, что она проходила через пульсирующий процесс распада неразделенной семьи на малые индивидуальные с последующей регенерацией новой неразделенной семьи. Для того чтобы зафиксировать эти процессы, необходимо изучать их на протяжении длительного периода на
основе массовых демографических источников. Возможности распада и регенерации неразделенной семьи говорят в пользу ее эксполярности, благодаря этой особенности семья как хозяйствующий субъект могла приспособиться к любым внешним обстоятельствам, в том числе к развитым товарноденежным отношениям, характерным для капитализма. Усложнение структуры, увеличение численности удмуртской семьи продолжалось и дальше, во второй половине XIX в., в условиях утвердившейся капиталистической формации.
Семья возглавлялась ее главой, который беспрекословно распоряжался не только ведением хозяйства, но и судьбой членов семьи: принимал решение о выделе женатых сыновей, об отдаче в рекруты, отдавал детей в работу на длительное время, иногда пожизненно, за семейные долги, выдавал дочерей замуж и т.д. Авторитет старшего, безоговорочное подчинение ему были правилом существования удмуртской семьи, исключения из которого встречались редко. Роль главы семьи не обязательно принадлежала самому старшему в семье, это мог быть сын главы семьи или другой мужчина, отличавшийся сноровкой и сметливостью. Обиженный наследник не всегда беспрекословно переносил обиду. В 1702 г. Артемию Челищеву пожаловался удмурт д. Большой Полом Юлка Бердычев, просивший принять меры по отношению к сыну Бекбулату, который «бил его пред чюмом батогом и бранил скаредной бранью». Причиной конфликта была пожня, в которой отец не выделил сыну при разделе хозяйства пай18. Однако приведенный случай был редким исключением из правила. В семейном коллективе, по наблюдениям этнографов, царили преимущественно мирные взаимоотношения, построенные на взаимопомощи. Многое решал семейный совет, поэтому власть большака и большу-хи не возрастала до деспотизма. По сведениям И.Н. Смирнова, глава семейства сохранял старшинство до тех пор, пока управлял семьей согласно с ее интересами и сам работал впереди всех. Как только он начинал растрачивать семейное достояние или лениться, его сменяли19. Любое жизненно важное решение непременно принималось по взаимному согласию супругов. М. О. Косвен отмечал, что удмуртская женщина «с изумительной стойкостью сумела сохранить свое равноправие и независимое положение в различных областях жизни и быта, она никогда не знала приниженного и полурабского состояния»20. Противопоставление коллективу индивидуалистских устремлений было в принципе невозможно, ибо вся система воспитания, как семейного, так и общественного, была нацелена на формирование коллективного, законопослушного (не только по отношению к официальному законодательству, но и по отношению к нормам обычного права - сям) человека. «Йкс кадь лу, калык радын ветлы» (Будь как люди, в одном ряду с другими) - главная заповедь, которая внушалась с младенчества. Материалы крепостных контор свидетельствуют, что дети, отданные «в зажив долга», покорно переносили свою участь, понимая, что это было вызвано не деспотизмом главы семьи, а суровой необходимостью.
Дети были главным богатством удмуртской семьи. Г.Е. Верещагин писал, что удмуртские крестьяне «счастье полагают только в детях, особенно в сыновьях; поэтому у кого есть дети, тот считает себя вправе назвать себя счастливым, довольным судьбой»21. Трансляция нравственных, социокультурных ценностей осуществлялась в семье прежде всего через детей.
Удмурты не отдавали предпочтения мальчикам, конечно, рождению пахаря были рады, но рождение мальчика означало увеличение налогового бремени (с 1724 г. подать стала подушной, в ее основе лежала мужская ревизская душа независимо от ее возраста). Мать, глядя на младенца-сына, кручинилась о его доле - падет на него рекрутская очередь, и будет он отбывать ее в дальних, чужих краях или скитаться, если станет беглым, не смея появиться в отчем доме. В труде удмуртские мужчина и женщина были равны. «Их жены исправляют такия работы, которые у русских считаются не бабьими: ездят в лес за дровами, в луга за сеном, на гумна за соломой и т.п.», - писал священник М.И. Осокин22.
Явившийся в мир новый человек, независимо от того, родился ли он в браке или вне его, встречался с радостью, а его мать могла гордиться способностью к продолжению рода. Изучая разнообразные материалы уездных судов, в которых встречается немало дел о внебрачных беременностях, об истреблении младенцев, о мертворожденных, о расследовании таких случаев на общинном сходе и т.д., мы не столкнулись ни с одним подобным фактом, касавшимся удмуртской общины. Ханжеская средневековая мораль не была присуща удмуртскому миру. Дети, рожденные вне брака, назывались здесь «сяська вылысь шедьтэм нылпи» (найденные в цветах дети), сама метафора характеризует отношение к незаконнорожденным детям. Г.Е. Верещагин в своих замечаниях о Сосновском крае приводит показательный пример: «В одной из деревень дочь зажиточного вотяка, не имеющего сыновей,
одарила отца здоровым мальчиком, и он подарил дочери «на зубок» 30 руб. и отпраздновал рождение внучка особенно блистательно»23.
Вновь возникшая пара молодых супругов вскоре после бракосочетания представлялась божеству Инву через особое жертвоприношение (Выл вось), и жрец просил для них счастья, мира, согласия, чтобы были у них дети и водилась скотина24.
Рождение ребенка, как правило, происходило в бане - этом пограничном пространстве между двумя мирами. Ребенка после обрезания пуповины обмывали теплой водой. Однако нередко роды заставали крестьянку во время страды в поле, и в этом случае она сама справлялась со всеми действиями, сопровождающими появление ребенка, новорожденного просто заворачивала в какую-либо часть своей одежды, обмыв холодной водой. Как отмечает К. Герд, у глазовских удмуртов обмывали ребенка холодной или так называемой «дряблой (комнатной температуры) водой». При этом соблюдалось одно условие: малыша заворачивали в пеленку, изготовленную из старой материнской или отцовской одежды. Этот обычай был продиктован не только и не столько экономическими соображениями. Он имел психофизиологическое значение: ребенок сразу оказывался в поле воздействия энергетики родителей, которая была призвана защитить его от всех враждебных сил. Необходимо отметить, что беременная женщина вела себя чрезвычайно осмотрительно, чтобы оградить себя и будущего ребенка от злых духов и колдунов. Окружающие также должны были вести себя в ее присутствии очень осторожно, чтобы не нарушить равновесие необдуманным словом, неуравновешенной эмоцией. Женщина старалась ничем не обидеть не только окружающих людей, но и животных. Она стремилась соблюдать все нравственные заповеди: не воровать, не ссориться, не проявлять к кому-либо неприязненные чувства. Любопытно, что интуитивно удмурты различали людей с разной энергетикой - капчи киё (легкая рука) и се-кыт киё (тяжелая рука). У первого типа людей все действия совершаются чрезвычайно легко и плодотворно как для самого человека, так и для окружающих. Люди же, обладающие тяжелой рукой, на все влияют отрицательно. В их присутствии все затрудняется, усугубляется, делаются продолжительными болезни, бедствия и т.д. По поверьям народа, здоровье и самочувствие ребенка зависели от того, кто перевязывал пуповину: у человека с «тяжелой рукой», нервного и сердитого, дитя непременно будет много плакать и хворать25. Самой первой болезнью, которая грозила ребенку, был сглаз. На первых порах малыша старались не показывать посторонним, на руку ему повязывали красную нить, желающие взглянуть на него выполняли ритуал сплевывания в сторону очага со словами син медаз усьы (чтоб не сглазить). Конечно, понятие об энергетике не артикулировалось в повседневной жизни, но удмуртский язык сохранил и донес до нас древний корень ви, в котором сжаты, скручены воедино и время, и пространство (ви-время, ~ визэ шедьтыны - 1) найти подходящий момент; 2) не упустить время); одновременно вис - промежуток в пространстве, промежуток, грань, межа; виснумыр - бесконечность; визы
- стрежень, стремнина, перекат. Корень ви входит в основу целого гнезда слов, обозначающих жизненную силу, энергию жизни: ви - нерв; вир - кровь, вирву - плазма крови; вирсэр - вена, артерия, кровеносный сосуд; езви - сустав, визь - ум, разум, сообразительность, виым - мозг и др. Эту же основу ви имеют слова, несущие смысл лишения жизни, уменьшения жизненной силы, энергии: висён - болезнь; виён - убийство. Нельзя не обратить внимания на совпадение удмуртского корня ви и основы латинских слов витальность, витальный, означающих жизненность, жизненный. Смысл передачи жизненной энергии непосредственно ребенку от матери имело частое поглаживание его по головке, по спине со словами, выражающими любовь и ласку: «гыдке, зарние, мусое!», после чего плачущий ребенок вскоре успокаивался.
Обеспечить новорожденному и его матери здоровье и покровительство родового божества -воршуда и почивших предков должен был ритуал, проводившийся в семейной куале. По сведениям «Описания Вятской губернии» 1850 г., «по рождении младенца старший в семействе делает жертвоприношение, разложивши огонь перед шалашем, становится у онаго всегда с непокрытою головою и выливает в оной из деревянной чашечки, называемой семык, несколько капель кумышки с произношением молитвы, подает оставшуюся кумышку первоначально родильнице, потом старшему по нем и так далее всем вообще домашним, потом собираются соседи и угощаются кумышкою и горячей кашею, но последнюю до того не употребляют, пока каждый посетитель не подаст роженице на ломте хлеба какого-либо достоинства медную монету»26. Укладывание новорожденного в колыбель сопровождалось также магическим обрядом «кокы шыд», во время которого собираются все ближние родственники и глава семьи просит у богини Инву «вордскем пиналлы сёт шудбур» (родившемуся ребенку дай счастья).
Важнейшим элементом формирования физической природы человека у удмуртов была закалка. Детей с самого младенчества окунали в суровую прозу жизни, учили терпеливо переносить лишения и трудности. Наблюдатели отмечали, что малышей здесь никогда не кутали, напротив, доверяли их здоровье природным стихиям. «Влиянию холодной воды, которая употребляется при омовении по рождении, нередко и в дальнейшем возрасте при омовении от нечистот, надобно приписать то явление, что кожа вотских детей делается мало чувствительною к воздушным переменам, поэтому в деревнях нередко приходится видеть, как в зимнее время годовых или еще в меньшем возрасте детей, ничем, кроме рубашки не одетых и не покрытых, переносят через всю улицу в соседний дом, и без всяких, по-видимому, дурных последствий для ребенка», - писал М. Фармаковский. «Далеко не редкое явление, когда ребенок босой и полуодетый зимой перебегает из избы в избу иногда на значительные расстояния, - продолжает он. В этих случаях перебежавший значительное пространство по снегу, по прибытии в избу прямо отправляется на печь и согревает свои закоченелыя ноги. А из бани дети большей частию препровождаются босыми и даже без штанов. Натуры крепкия, выдержавшие холод и голод и всякия невзгоды еще более крепнут и закаливаются. Ребенок с младенчества приученный ко всяким воздушным переменам, не знает впоследствии ни насморка, ни простуды, вынослив, терпелив. По достижении 7-10 летнего возраста он вместе со взрослыми работает в лесу в глубокую осень, иногда весь сырой и обмокший сидит на возу с дровами при сильном ненастном ветре, при той же утлой одежонке, его берут в проводники под извоз. Вообще, с самых юных лет под вляни-ем всевозможных воздушных пермен дети вотяков вступают в свою жизнь, и полуголодные, полухо-лодные доживают до глубокой старости»27. Точно такую же картину с оттенком осуждения рисует Г.Е. Верещагин: «Малолетние дети зимой из обуви и одежды, кроме коротенькой рубашонки, на себе ничего не имеют и, несмотря ни на какой мороз, ходят весь день босиком и сидят на полу, вдыхая в себя холодный воздух»28. Такая закалка имела следствием, что удмурты в самые лютые морозы одевались довольно легко, чем приводили в удивление и русских крестьян, и ученых наблюдателей их быта. Закалка в дальнейшем продолжалась в труде, к которому удмуртские дети приобщались в очень раннем возрасте. С самого нежного грудного возраста ребенок делил с матерью ее труды: в колыбельке мучко, изготовленной для легкости из бересты или луба, она брала его с собой в поле, на луга, на овин, где во время перерывов в работе кормила материнским молоком (кормление продолжалось чаще всего до года, но могло растянуться и до 3 лет), баюкала, но чаще ребенок оставался предоставленным самому себе. Таким образом, терпение, которое все наблюдатели отмечали как одну из самых характерных черт удмурта, воспитывалось в нем с младенчества. Судебные дела свидетельствуют, что иной раз с детьми, оставленными без присмотра, случались непредвиденные трагедии. В сентябре 1836 г. новокрещеный удмурт Ельцов привез в церковь умершую дочь и рассказал: «С семейством находился на жатве хлеба в поле и полугодовую свою дочь, спавшую в люльке, оставил за несколько расстояния у раскладеннаго огня, от ветру вылетевшими искрами воспалило на ребенке одежду, когда это было усмотрено, ребенок уже сильно обгорел»29. О случаях подобного рода повествует и Г.Е. Верещагин. Повседневный напряженный ритм труда приводил порой к трагедиям и
30
в домашних условиях .
Главной нравственной ценностью народа, которая прививалась детям, было трудолюбие. Не случайно Н.П. Рычков, во время своего путешествия по России видевший жизнь и быт многих народов, восклицал «. я могу смело сказать, что нет в Российском государстве ни одного народа, могущего с ними сравниться в трудолюбии. Границы их трудам есть смерть и младенчество; а прочее время жизнь препровождают и самые дряхлые старики в домашней работе»31. Трудолюбие как главное качество удмуртов неизменно отмечали все наблюдатели их быта. «С начала сенокоса до окончательной уборки озимого и ярового хлебов, все способные к работе ни днем, ни ночью не сходят с поля, только старики и малолетние остаются в домах для присмотра» - пишет глазовский лесничий Иванов.32 «В летнее время в целом вотском селении нет ни старых, ни малых и ни одной собаки: все на поле живут и ночуют»33 - вторит ему священник Н. Курочкин. Другие авторы подчеркивали, что удмуртские крестьяне «во всякое время года находят для себя занятия и весьма редко можно встретить здорового вотяка праздным, посему все они живут безбедно, и многие даже зажиточно»34. Пословицы и поговорки, которые исподволь по мере взросления впитывались детьми, были проникнуты высочайшим уважением к труду как к источнику всех ценностей и самой жизни. «Уж зарнилэсь но дуно», Ужатэк кот уг тыр. Ужтэк нянь уд басьты» (Труд дороже золота. Без труда сыт не будешь. Без труда хлеба не получишь) - утверждается в них. Начиная с освоения навыков труда внутри дома,
крестьянской усадьбы, дети постепенно подключались к труду на поле, в лесу, на покосе. Передача навыков происходила в процессе самого труда, на личном примере родителей, прежде всего отца и матери. Г.Е Верещагин писал: «Находясь при работах и занятиях родителей, дети их скоро и легко привыкают к работе; сын находится постоянно при отце, а дочь - при матери. С семи лет сыновья уже боронят, ездят за дровами, за сеном, а с десяти - владеют сохой, и с этого времени вотский мальчик уже заменяет большого работника во всех полевых работах. Девочки тоже с семилетнего возраста много помогают матерям в трудах их»35. В. С. Кошурников отмечал, что «мальчик лет девяти ходит с отцом на охоту в качестве ученика и пособника, где учится всем приемам скрадывания птицы и схаживания зверя и, кроме того, знакомится с местами их гнезд и логовищ по следам их и перелету. Возмужавши, он становится хорошим охотником, настойчивым, терпеливым и ловким»36. Архивные материалы дают поразительные свидетельства очень раннего и очень ответственного отношения детей к трудовым обязанностям. В семьях, в которых все взрослые жили в напряженнейшем трудовом ритме, дети очень рано осознавали необходимость посильного участия в делах. Приобщаясь к повседневным заботам, они исподволь становились умелыми работниками, способными заменить родителей в нелегкой крестьянской доле. Таким образом, успешная межпоколенная трансляция основных нравственных ценностей, происходившая прежде всего в семье, способствовала процессу непрерывного воспроизводства удмуртского крестьянского социума.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Гордон А.В. Тип хозяйствования - образ жизни - личность // Крестьянство и индустриальная цивилизация. М., 1993. С. 113.
2 Шанин Т. Перспективы исследования крестьянства и проблема восприятия параллельности общественных форм // Крестьяноведение. Теория. История. Современность. Ежегодник. 1996. М., 1996. С. 9.
3 Российский государственный архив древних актов (далее РГАДА). Ф. 131. Оп.1. Д. 1. Л. 18, 72.
4 Гришкина М.В. Семья у удмуртского и русского крестьянского населения Удмуртии в XVII - первой четверти
XVIII в. // Вопросы социально-экономического и культурного развития Удмуртии в XVII - первой половине
XIX в. Ижевск, 1981. С. 80.
5 Гришкина М.В., Берестова Е.М. Колонизационные процессы и расселение этнических групп в Вятско-Камском междуречье в XVI - первой половинеXVIII века. Ижевск, 2006. С. 72.
6 РГАДА. Ф. 131. Оп. 1. Д. 1. Л. 18.
7 РГАДА. Ф.131. Д. 1. Л. 72.
8 РГАДА. Ф. 350. Оп. 1. Д. 1061/ каз. 142. Л. 328 об.
9 РГАДА. Ф. 1040. Оп. 1. Д. 10. Л. 24-24 об.
10 Гришкина М.В., Берестова Е.М. Указ соч. С. 72,73, 74.
11 Центральный государственный архив Удмуртской Республики (далее ЦГА УР). Ф. 134. Оп.2. Д. 634. Л. 1-102.
12 Государственный архив Кировской области (далее ГАКО). Ф. 56. Оп. 1. Д. 291. Л. 8-15 об., 28-28 об., 30-31, 48-50.
13 ГАКО. Ф. 56. Оп. 1. Д. 258. Л. 1-48 об.
14 Гришкина М.В. Удмуртская семья в XVII - первой половине XIX в. // Семейный и общественный быт удмуртов в XVIII-XX веках. Ижевск, 1985. С. 3-18.
15 ЦГА УР. Ф. 126. Оп.1. Д. 23. Л. 265об.-266.
16 ГАКО. Ф. 582. Оп. 81. Д. 546. Л. 1-8 об.
17 Косвен М. О. Распад родового строя у удмуртов // На удмуртские темы. М., 1931. С. 5-35.
18 РГАДА. Ф. 131. Оп. 1. Д. 1. Ч. 8. Л. 398.
19 Смирнов И.Н. Вотяки. Казань, 1890. С. 151.
20 Косвен М. О. Указ соч. С. 23.
21 Верещагин Г.Е. Вотяки Сосновского края // Собрание сочинений в шести томах / под ред. В.М. Ванюшева. Ижевск, 1995. Т. 1. С. 21.
22 Осокин М. И. Народный быт в северо-восточной России // Вятские губернские ведомости (далее ВГВ). 1857. № 8. С. 49.
23 Верещагин Г.Е. Указ соч. С. 22.
24 Верещагин Г. Е. Вотяки Сарапульского уезда Вятской губернии // Собрание сочинений в шести томах. Ижевск, 1996. Т. 2. С. 103.
25 Герд К. Рождение человека у восточных финнов // Стихи, поэмы, статьи и научные работы, письма. Ижевск, 1997. С. 233, 236.
26 ГАКО. Ф. 574. Оп.1. Д. 11. Л. 36.
27 Фармаковский М. Сведения по вопросам первоначального физического воспитания детей вотского племени // ВГВ. 1879. № 93. С.3.
28 Верещагин Г.Е. Вотяки Сарапульского уезда. С. 42, 43.
29 ЦГА УР. Ф. 126. Оп. 1. Д. 155. Л. 417.
30 ЦГА УР. Ф. 126. Оп. 1. Д. 136. Л. 570.
31 Журнал или дневные записки путешествия капитана Рычкова по разным провинциям Российского государства. СПб., 1770. Ч. 1. С. 189.
32 ВГВ. 1839. № 42. Прибавления. С. 85.
33 ВГВ. 1847. № 23. Прибавления. С. 145.
34 ВГВ. 1839. № 21. С. 85.
35 Верещагин Г.Е. Вотяки Сарапульского уезда. С. 49, 50.
36 Кошурников В.С. Быт вотяков Сарапульского уезда Вятской губернии. Казань, 1880. С. 12.
Поступила в редакцию 03.05.10
M. V. Grishkina, doctor of history, professor
The family as an economic unit and a transmitter of moral values of the Udmurt peasants (XVII - first half of the XIX century)
The family in rural society was the main economic unit. In the first quarter of the XVIII century the small family with a fairly low economic potential predominated in the Udmurt community. By the middle of XIX century regeneration of a non-separated family occurs, its functional capabilities increase. The Udmurt family successfully propagated physical tenacity, patience, endurance, industry, respect to the senior and other values.
Keywords: traditional society, Udmurt peasants, family, economic potential, children, moral principles, transition.
Гришкина Маргарита Владимировна, доктор исторических наук, профессор
Учреждение Российской академии наук «Удмуртский институт истории, языка и литературы УрО РАН» 426004, г. Ижевск, ул. Ломоносова, 4.
E-mail: grishkina@ni.udm.ru
