Семейное дело Левиафанов. Государства в международных системах Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

СОСТОЯНИЕ ДИСЦИПЛИНЫ: ИЗУЧЕНИЕ ГОСУДАРСТВ И ИХ СООБЩЕСТВ

М.В. ИЛЬИН*

СЕМЕЙНОЕ ДЕЛО ЛЕВИАФАНОВ. ГОСУДАРСТВА В МЕЖДУНАРОДНЫХ СИСТЕМАХ

Аннотация. В статье рассматриваются морфологические свойства разного рода государств. Некоторые заданы программами воспроизводства и образуют внутреннюю форму политического порядка. Другие возникают в результате диффузии альтернативных модусов политической организации внутри сетей, образованных государствами.

Исторически осуществившиеся трансформации государств образуют поколения специфических типов государств и их систем, межгосударственных сетей.

Методологические перспективы зависят от нашей способности как различать внешние и внутренние формы, так и устанавливать их баланс и взаимное соотношение.

Ключевые слова: морфология; типы государств и их систем; поколения государств и их систем; трансформации; внутренние формы; внешние формы; воспроизводство; варьирование; дивергенция; диффузия; контаминация; конвергенция.

* Ильин Михаил Васильевич, доктор политических наук, ординарный профессор Национального исследовательского университета Высшая школа экономики, руководитель Центра перспективных методологий социально-гуманитарных исследований ИНИОН РАН, e-mail: [email protected];

Ilyin Mikhail, National Research University Higher School of Economics (Moscow, Russia), Institute of Information on Social Sciences of the Russian Academy of Sciences (Moscow, Russia), e-mail: [email protected].

M.V. Ilyin

Family affinities of Leviathans. States in international systems

The article explores morphological qualities of different kinds of states. Some of those qualities depend on their internal blueprints and constitute inner forms of political order. Other properties developed due to diffusion of alternative modes of political organization through networks of state communities. They account to external forms of states. Respectively inner forms entail reproduction, variation and eventually divergence, while outer forms require diffusion and convergence.

Actual transformation of states shapes into a sequence of generation of specific types of states and their networks or systems of states.

Methodological prospects of research rest on our ability both to differentiate convergence and divergence as well as to establish their balance and mutual interface.

Keywords: morphology; types of states and state systems; generation of states and state systems; transformation; inner form; outer form; reproduction; variation; divergence; diffusion; contamination; convergence.

В этой статье развиваются идеи «Политического атласа современности» о связях между собственными характеристиками отдельных государств и их местом в мировом сообществе. Отправная точка - тезис общего «семейного дела Левиафанов»: государства могут возникать, становиться самими собой и развиваться только в сообществе себе подобных. Этот принцип проявился при формировании ячеистого слоя государств. Уяснить логику семейного дела Левиафанов помогает общий, неизбежно панорамный и очень приблизительный обзор возникновения и трансформаций основных поколений международных систем и типов входивших в них государств. На этой основе дается также самая общая характеристика нынешней конфигурации координатной сети мировой политики в виде ячеистого слоя территориальных государств. Многие особенности этой координатной сети и ее ячеек поддаются более адекватному и корректному представлению и интерпретации с помощью морфологических категорий внешней и внутренней формы. Побуждение коллег к внедрению данных категорий в практику политических исследований как раз и составляет главную задачу данной статьи.

Появление и формирование ячеистого слоя государств

В политической истории не раз случалось, что горстка борющихся за гегемонию политий попадала сначала в патовую ситуацию, а затем оказывалась связана взаимными сдержками и противовесами. Возникали более или менее устойчивые конфигурации противоборства и союзничества со своими способами поддержания хрупкого баланса.

Порой способы поддержания баланса позволяли сохранять сложившийся порядок довольно долго вплоть до нескольких поколений. Замечательные примеры дают переходящие один в другой периоды весен - осеней и воюющих государств в Китае. Сходные и структурно даже более четкие порядки описаны великим Чанакья (Каутильей) в своей «Артхашастре» как мандала нескольких властителей [Лелюхин, 2009, с. 69; Ильин, 2015, с. 266]. Однако рано или поздно даже такие замечательные институциональные ухищрения сметались более или менее полной имперской гегемонией или торжеством феодального, а то и варварского соперничества.

Лишь однажды - чуть больше пяти столетий назад1 - подобная безотчетная институциональная новация в военно-политической сфере стала подкрепляться и закрепляться благодаря синергическо-му совпадению с рядом структурно сходных процессов неустойчивого равновесия в смежных сферах экономики, повседневного быта, новых технологий, социальных коммуникаций, языка и культуры [Сергеев, Бирюков, 1998]. Началось то, что мы привычно именуем модернизацией, зачастую недостаточно вдумываясь в противоречивость, многомерность и неоднозначность множества ее составляющих. При этом политические новации, сделавшие территориальные политии ячейками общего порядка, позволили развиться своего рода операционному интерфейсу совершенно разнородных процессов, вылившихся в постепенно обретающую контуры и мощь модернизацию.

1 Известна точная дата исходной военно-политической новации. 9 апреля 1454 г. на берегах реки Адда близ города Лоди был заключен мир между Венецией, Миланом и Флоренцией. К нему примкнули папа и неаполитанский король, провозгласив создание Италийской лиги 2 марта 1455 г. В результате удалось прекратить кровопролитие в истерзанной войнами всей Италии дольше, чем на целое поколение - вплоть до начала Италийских войн в 1494 г. См.: [МаШгщ1у, 1988, р. 78-86; Ильин, 2011, с. 255-256; Ильин, 2013 Ь, с. 58-59].

Постепенно с большим или меньшим успехом некоторые моменты этой новации - увы, на побудительном фоне откатов и возрастания кровопролития - были вынужденно инкорпорированы во все более активные взаимодействия территориальных политий. Из фиксируемых - прежде всего мирными договорами - позитивных конфигураций этого взаимодействия стали прорисовываться структуры, а сами территориальные политии становиться ячейками соответствующих сетей.

Сами по себе первые сети были клочковатыми и неустойчивыми. Однако десятилетие за десятилетием они расползались, уплотнялись. Исподволь стало образовываться общее структурированное пространство. Оно оказалось удобным и функциональным не только для сдерживания кровопролития, но и для поощрения все большего числа политических, экономических и социальных новаций, которые принято включать в общую рубрику модернизации.

На старые сети очень примитивного, рамочного сдерживания насилия стали наслаиваться сети других полезных начинаний, как раз и связанных с набиравшей мощь модренизацией. Так мало-помалу одни относительно простые сети со своим набором ячеек стали превращаться в более сложные с новым и обновленным набором ячеек, которые тоже становились сложнее. Порой ячейки усложнялись и институционально совершенствовались быстрее. Тогда они экспортировали свои новации в сеть и трансформировали ее институты. Впрочем, был и противоположный процесс ареста и даже редукции институциональных новаций, например, по логике «царя горы» [Мельвиль, Стукал, Миронюк, 2013].

Главный принцип, повторим, заключается в том, что современные территориальные государства формируются не изолированно, а в составе международных систем. Типологические особенности вовлеченных в процесс государственного строительства политий, их возможности, потенциал, институциональный дизайн становятся факторами, определяющими характер системы. В то же время по мере своего формирования международная система оказывает мощное обратное воздействие на образовавшие ее политии. С помощью синхронизации ключевые для международной системы организационные принципы и практики внедряются в составляющие ее страны. Помимо этого система решительным образом влияет на эволюционный отбор типов своих единиц-членов, на их институциональный дизайн и даже на политические культуры.

Не менее важно, что качественное соответствие между определенными типами государств и межгосударственных систем позволяет объединить их в череду поколений. Деление на поколения определяется логикой модернизации и динамикой вызванных ею исторических процессов. При этом происходит не механическая «смена» по принципу одно поколение вместо другого, а их «наслаивание» и наследование одних другим по принципу новое поколение вместе с предшествующими, сохранными в «снятом», т.е. критически переработанном виде.

Развитие и сама модернизация обеспечиваются неоднородностью координатной сети и разнородностью ячеек. Именно они создают момент изменений и развития. Некоторые из государств-ячеек, входящих в систему общего поколения, живут скорее логикой предыдущего поколения, тогда могут найтись и такие, которые уже предлагают иную логику, которой только предстоит стать если не всеобщим, то уж точно типичным достоянием следующего поколения международных систем.

С самого начала модернизации состав государств отличается значительной пестротой, а международные системы высокой степенью асимметричности. По мере эволюции количество разновидностей государств уменьшается, а типологические, точнее, так называемые семейные сходства между входящими в них территориальными политиями становятся более отчетливыми. Асимметрия сменяющих друг друга международных порядков постепенно сглаживается. Однако эволюционная асинхронность отдельных государств и их типов не только сохраняется, но и создает необходимый момент организационной и функциональной дифференциации внутри международных систем. Сохраняющаяся же асимметрия международных систем также создает моменты развития.

В развитии и международных систем, и образующих эти системы государств периоды относительной стабильности политического порядка чередуются с кризисами. В ходе модернизации относительная длительность периодов порядка увеличивается, а кризисов - уменьшается, хотя и незначительно, по крайней мере, в нынешней ретроспективе пяти с половиной веков.

По мере развития государств и межгосударственных систем отчетливо прослеживается укрепление во внешней и внутренней политике начал, принципов и традиций законности, представительства и участия. Это позволяет государствам и международным

системам накопить институциональный и политико-культурный потенциал, необходимый, но пока недостаточный для адекватного ответа на основной императив современности (Модерна) - установление контроля над развитием [Ильин, 2003 a; Ильин, 2003 b].

Учет параметра эволюционной зрелости позволил осуществить реконструкцию исторических поколений координатной сети мировой политики. Национальные политии по-прежнему оформлены пространственным образом, имеют собственный «эволюционный возраст» и развиваются в соответствии со своей внутренней логикой и приоритетами. Да и сама ячеистая структура мировой политики, образуемая государствами, сформировалась и продолжает формироваться в специфических эволюционных и исторических условиях.

При всех своих темпоральных характеристиках ячейки координатной сетки могут обладать пространственными параметрами, структурными характеристиками, определяющими их место в сообществе государств. Наиболее очевидным критерием различения является размер - причем не абсолютный, а относительный. Он использовался еще Джованни Ботеро, который впервые показал принципиальную разницу между величайшими (grandissime), средними (mezano) и крохотными (piccioli) государствами [Botero, 1997, p. 3-7]. Для Ботеро, однако, размер государства не сводится к территории. За размером стоит некое подобие комплексного индекса. Он включает также численность населения, природные ресурсы, трудолюбие людей и созданные ими богатства, их долю в распоряжении властителя, его ресурсы господства, в частности вооруженные силы, а главное - общее благо страны, которое является одновременно и началом, и средством государства, его государственным расчетом.

В связке с размером следует учитывать целый ряд показателей, включая такой важный, как общественные блага (public goods). Последний параметр следует трактовать куда более четко, чем Ботеро, обращаясь к современной трактовке общественных благ как услуг, предоставляемых политическими институтами своим «клиентам» - от граждан до политических, экономических и прочих структур самого разного масштаба.

Распределение общественных благ является основанием универсальных классификаций государств. Важны не только и не столько их «натуральные» размеры (численность населения, раз-

мер территории, объем ВВП и т.п.), сколько относительный масштаб их участия в циркуляции общественных благ [Ильин, 2010; Ильин, 2012 ё]. Структура мировой политики в значительной мере определяется направлением потоков общественных благ. Государства в этой глобальной системе становятся своего рода ячейками для организации и учета (подведения баланса) обмена общественными благами, которые могут производиться не только государственными ведомствами, но также транснациональными и субнациональными акторами. Плотность и интенсивность циркуляции общественных благ как раз и характеризуют масштаб отдельных ячеек или государств.

Соответственно появляется возможность выделить крупномасштабных поставщиков общественных благ или мегагосударства. Далее можно выделить участников циркуляции общественных благ, которые способны поддерживать баланс между получением и предоставлением общественных благ. Это макрогосударства. Оба объединяют нетто-получателей общественных благ. Одни при этом участвуют в циркуляции общественных благ - пусть и при дефицитном балансе. Они обладают в силу этого определенной долей самостоятельности. Другие же попросту не производят некоторых общественных благ, например, связанных с международной безопасностью, научно-технической деятельностью и т.п. Эти политии полностью зависят от поставляемых извне общественных благ. Предлагается различать эти группы как мини- и макрогосударства.

Структурные разделения на мега-, макро-, мини- и макрогосударства в зависимости от распределения общественных благ сохраняются на всех этапах развития международных систем и составляющих их государств.

Поколения государств и их систем

В эмпирическом отношении проведенные исследования позволили выделить поколения государств и их систем, а также получить классификации государств для отдельных этапов эволюции международной системы государств от локализованной Итальянской лиги второй половины XV столетия до глобальной системы наших дней [Ильин, 2011; Ильин, 2012 а; Ильин, 2012 Ь; Ильин, 2012 с; Ильин, 2013 Ь]. Данные классификации отражают состав

международных систем государств. Этот состав, как и типичные для него государственные формы, существенно отличается для отдельных больших волн развития - Раннего Модерна (ХУ-ХУШ вв.), имперско-националистического Модерна («долгий XIX век»), волны эволюционной паузы «короткого ХХ века» и нынешнего, незавершенного еще выхода из этой волны.

Выделенные в ходе эмпирического исследования классификации преимущественно отражают фазы консолидации и лишь частично фазы кризисов. При этом в рамках более мелких волн, охватывающих от половины столетия до двух десятилетий (исторически наблюдается постепенное сокращение темпоральной амплитуды волн), состав международных систем и наличные государственные формы варьируется менее значительно при переходе от одной волны к другой. Разумеется, что описываемая схема отражает логику задающих тон сегментов ячеистого слоя, его «ядра», если это слово применимо к сетям вообще. В ячеистом слое сохраняются также периферии своего рода - пережиточные ячейки прежних поколений или возникают разного рода девиации, которые могут создавать шумы и проблемы, а могут задавать потенциальные альтернативы для будущего.

В целом выявляется следующая логика волновой смены поколений международных систем и составляющих их государств [см.: Ильин, 2013 Ь].

Впервые сетевая структура баланса территориальных поли-тий была опробована и принята в Северной Италии во второй половине XV столетия после заключения в 1454 г. так называемого Лодийского мира. Затем наступил кризис в виде так называемых Итальянских войн. Он был завершен Аугсбургским миром 1555 г. и установлением системы конфессионализма. Этот новый политический порядок был подорван новой серией религиозных войн, которые продолжались вплоть до середины XVII столетия и прекратились лишь с заключением Вестфальского мира.

В этот и непосредственно последовавший за ним исторический период менялись состав и конфигурация международных систем. Достаточно констатировать, что их образовывали территориальные политии разных масштабов:

- империи или составные политии (унии) имперского масштаба;

- королевства или иные крупные территориальные политии;

- княжества или иные мелкие территориальные политии;

- города или иные мельчайшие территориальные политии.

Историческая Вестфальская система включала три империи, а именно издавна претендовавшую на этот статус Священную Римскую империю, а также двух ее противников, возвысившихся до этого статуса в результате Тридцатилетней войны - королевства Франции и Швеции.

В состав этой системы входили крупные территориальные политии: экстраимперские (Испания, Англия, Нидерланды, Дания, а также по инерции Португалия, Речь Посполитая и Венеция) и внутриимперские - курфюршества. Кроме того в нее были также включены внутриимперские княжества или мелкие территориальные политии и города или мельчайшие территориальные политии.

Историческая Вестфальская система обеспечивала циркуляцию единственного общественного блага - военной безопасности в ее простейшей форме. Первые поколения международных систем, включая исторически действительную, а не абстрактную Вестфальскую систему, были в высшей степени асимметричны. Эти системы формировали единичные суверены, которые на вторых и третьих ролях принимали в свой клуб избранные политии, а всех остальных рассматривали как бесправные объекты своего манипулирования.

Подобный порядок просуществовал до эпохи революционных потрясений и Наполеоновских войн.

Даже немногие государства, уцелевшие в этом потоке революционных изменений, претерпели существенные изменения. Восстановленные после Венского конгресса, например, королевство Франция или Швейцарское клятвенное сотоварищество уже были обречены стать фактически новыми государствами. Для абсолютных монархий не осталось места. В лучшем случае их удавалось заменить на легитимистские монархии. Происходило повсеместное обновление монархий за счет их ограничения, усиления представительных и парламентских начал и даже конституционализма. Формируются - первоначально на периферии международной системы за океаном - современные республики, которые постепенно становятся все более распространенной формой организации территориальных политий.

Постепенно уменьшается пестрота состава сообщества суверенных государств, количество специфических разновидностей и единичных уникальных отклонений. Происходит диффузия образцов государственного строительства, норм конституционализма и

парламентаризма. Все активнее используются институциональные решения, доказавшие свою эффективность в относительно успешных странах - прежде всего Великобритании и, отчасти, во Франции.

На протяжении всего XIX столетия, включая даже кризисные периоды, происходило нарастание сетевых взаимодействий как между государствами, так и внутри национальных политий. Эти процессы консолидации сопровождаются постепенным изменением представлений о природе власти и политического порядка. В предыдущую эпоху наиболее успешная практика государственного строительства вполне логично сочеталась и оправдывалась идеей разума как источника и основания политического порядка, верховной власти и ее суверенности. Еще более архаичные идеи об их сакральном источнике уже становились все более и более маргинальными. Новые идеи о народе как источнике суверенной власти при всем своем мощном распространении стали действительно заметными и значимыми только в эпоху революций и Наполеоновских войн.

Все эти изменения существенно сказываются на составе и способах циркуляции общественных благ. Количество благ и их разновидностей растет. Появляются все новые и новые способы их распределения - первоначально на локальном или национальном уровне. Медленно, но верно происходит расширение сетей циркуляции общественных благ. Все более диверсифицированными и сложными становятся многосторонние гарантии и интервенция. Нарастает транснациональный обмен людьми, товарами, услугами и капиталом. Формируются и уплотняются информационные и транспортные сети.

Вместе с тем XIX век - это эпоха торжества империалистической и националистической гегемонии. При общем расширении пределов международной системы и ее окончательном свертывании в глобальную, сферическую по конфигурации структуру сокращается общее число государств. Слоистость, многоуровневость международной системы скрадывается, а общая логика редуцируется к некому подобию теоретической Вестфальской системы ячеек как биллиардных шаров. Прежние и новые ячейки всемирной сетки территориальных политий унифицируются. Они либо прямо включаются в пространства имперского господства, либо попадают в сферы их воздействия. Все это делает клуб великих держав естественным и единственным распорядителем системы циркуляции

общественных благ, а большую часть остального мира - зоной колониального господства. Столь резкое нарастание асимметрии международной системы и диспропорций в масштабах ячеек мировой координатной сети привело к «закупорке» каналов циркуляции такого важнейшего общественного блага, как безопасность, что спровоцировало мировую империалистическую войну.

После Первой мировой войны начинается процесс переструктурирования мировой системы. Глобальная координатная сетка получает оформление сначала в виде Лиги Наций, а затем и Организации Объединенных Наций. Начинает реализовываться принцип национального самоопределения, который вопреки идеологически возобладавшей его этнонационалистической трактовке в структурно-функциональном плане сводится к самоопределению, точнее, признанию территориальных политий суверенными нациями-государствами. При этом государственное (так будет точнее) самоопределение санкционируется прежде всего великими державами и влиятельными макрогосударствами.

Проявляется противоречие между, с одной стороны, участием все большего числа территориальных политий в функционировании как претендующих на универсальность международных организаций, так и глобальной координатной сетки в целом, а с другой - постоянным воспроизведением гегемонии противоборствующих полюсов международного господства.

Данные тенденции проявляются в динамике. Смена поколений и фаз развития демонстрирует отчетливую логическую последовательность.

Первое поколение, образованное фазой относительно успешного функционирования Лиги Наций и первой волны демократизации с контрфазой краха системы коллективной безопасности и тоталитарного отката, характеризуется отрицанием гегемонии и одновременно ее парадоксальным утверждением. При этом суверенное равенство государств и гражданское равенство людей составляют важное позитивное достижение данного этапа развития.

Второе поколение охватывает фазу консолидации системы ООН и второй волны демократизации с контрфазой кризиса 1960-х годов. Здесь гегемония сверхдержав постепенно изживается за счет новаций, связанных с распространением практик эмансипации в разных формах и на разных уровнях политической организации.

Третье поколение формируется фазой так называемого хельсинкского процесса и третьей волны демократизации с контрфазой кризиса 1980-х и начала 1990-х годов. Здесь новую, более глубокую трактовку получают принципы суверенного равенства государств и гражданского равенства людей. Однако вновь, как и в рамках первого поколения, упрощенное и прямолинейное внедрение этих принципов ведет к парадоксальному на первый взгляд, но вполне понятному в логике настоящей статьи возрождению геге-монистских тенденций.

Середина 1970-х годов отмечена формированием международной Хельсинкской системы и началом волны демократизации, а точнее, политического участия все большего числа стран мира. В ходе предшествовавшего этому кризисного периода 1960-х и начала 1970-х годов возникает множество новых государств.

Четвертое поколение включает фазу спонтанного формирования униполярной системы гегемонии США и четвертой волны режимных трансформаций с контрфазой кризиса американской гегемонии и проблематизацией режимов национальной гегемонии во многих странах мира. Здесь вновь гегемония подрывает саму себя и создает контекст и условия для нового обращения к принципам суверенного равенства государств и гражданского равенства людей.

Соответствующие волнам развития поколения международных систем и составляющих их политий консолидируются благодаря распространению и признанию определенных принципов политической организации. Она далеко несводится к производству и распределению общественных благ, но также создает и другие институциональные возможности. Соответствующие принципы и возможности на практике реализуются далеко не всеми государствами и далеко не в полной мере. Наряду с ними существуют также альтернативные принципы, которые либо сохранились с прошлых времен, либо остаются новациями, спецификами, а то и патологиями отдельных стран или даже более мелких политических образований. Фактически можно говорить лишь об относительном преобладании неких моделей и модальностей политического поведения и взаимодействия. Вместе с тем и относительного преобладания порою бывает довольно, чтобы сделать тот или иной набор принципов интегратором определенного поколения политической организации. Зачастую возникают альтернативные наборы прин-

ципов, противоречивое столкновение которых позволяет образовать конфликтные системы - международные, национальные и даже локальные.

Эмпирический анализ волн государственного строительства и развития международных систем позволил соединить различные масштабы (уровни, диапазоны, горизонты, тренды) как широты, так и глубины мировой динамики. Например, современные государства и образуемые ими системы не есть нечто непосредственно наблюдаемое в 2012 г., а куда более сложный и многослойный феномен, который каждый раз по-разному предстает при его анализе в масштабе последних двух десятилетий гегемонии США, в масштабе волн демократизации XX столетия, в масштабе социальных сдвигов, вызванных промышленной революцией, в масштабе экспансии европейского миропорядка, начавшегося вслед за Великими географическими открытиями и т.п. Меняется масштаб и при рассмотрении мировой динамики с точки зрения отдельного «точечного» актора - того же государства - или же совокупности таких акторов в национальном, региональном или глобальном изменении. При этом переход от одного масштаба к другому, как в темпоральных, так и пространственных измерениях, не означает, что из поля зрения можно полностью исключить все остальные масштабы. Изменчивость масштабов сама становится важнейшей характеристикой глобальной динамики.

Нынешние конфигурации ячеистого слоя

Нынешние конфигурации ячеистого слоя многомерны. В нем отложились институциональные характеристики различного темпорального масштаба. Ячейки в одном масштабе обладают одним набором характеристик суверенности, а в ином масштабе - иным. Их характеристики и возможности варьируются с учетом их многомерности и изменчивости. Сами эти возможности разнятся в зависимости от места того или иного государства в сообществе других суверенов, от того исторического опыта и, соответственно, возможностей, которые были им накоплены, и т.п. Это означает, что суверенность государств не сводима к тому или иному набору прерогатив, а включает куда более широкий спектр возможностей, которые могут использоваться в масштабах отдельного локуса (пограничный пе-

реход, таможенное управление и т.п.), региона (ЕС, СНГ, АСЕАН и т. п.) или всего глобального сообщества (ООН и ее учреждения).

В ходе реализации проекта были получены эволюционные типологии отдельных групп государств, а также эволюционные модели отдельных казусов, которые могут рассматриваться в качестве прототипи-ческих. Так, наименьшую дивергенцию и максимальное накопление морфологического разнообразия государственного строительства демонстрируют страны западноевропейского ядра или так называемого пояса городов. Это страны Бенилюкса и Швейцария. Фактически Швейцария может рассматриваться как своего рода прототип.

Помимо базовой группировки западноевропейского ядра выделяются несколько типов раннего государственного строительства. Эти типы отличаются преимущественно разной локализаций в роккановской модели концептуальной карты Европы.

На этом относительно благополучном фоне выделяются группировки государств, возникших в поздних волнах государственного строительства, например в рамках второй волны демократизации и связанной с ней деколонизацией.

На основе эволюционных типологий вырисовывается общая генеалогия мировой системы государств и их важнейших типов. При этом происходит умножение сложности общественных благ и способов их производства и распределения. Отдельные государства либо сохраняют свои параметры мега-, макро-, мини- и макрогосударств, либо переходят из категории в категорию в основном за счет появления новых и исчезновения старых ячеек межгосударственной сети.

В конечном счете складывается нынешняя конфигурация международной системы и сосуществующих ныне форм государственного устройства.

Сейчас ООН включает наряду с долгожителями, имеющими четырех-пятисотлетний опыт суверенов различных разновидностей (Великобритания, Нидерланды, Швейцария, Испания, Португалия, Швеция, Дания и др.), больше десятка типов иных политических образований. Одни сформировались на западноевропейских перифериях или вновь образовались путем слияния (Германия, Италия) или разделения (отделения от) исходных членов клуба суверенов (Норвегия, Ирландия, Финляндия, Исландия и т.п.). Другие были созданы как бы на пустом месте по западноевропейским лекалам (США, Канада, Австралия и т.п.). Третьи включились в междуна-

родную систему со своими особыми цивилизационными традициями и специфическими структурами неевропейской политической организации (Россия, Япония, Китай и т.п.). Четвертые подверглись сложной переработке по модели «гибели-и-возрождения» (Индия, Египет и т.п.). Пятые заставили признать себя путем решительного сопротивления давлению великих держав (современная Турция, Эфиопия, Таиланд и т.п.). Шестые в разные исторические эпохи искусственно формировались великими державами (Греция, Албания, страны «малой Антанты» и т.п.). Седьмые послужили простым оформлением тех или иных территорий (Микронезия и многие другие подобные островные образования, ряд африканских государств и т.п.) при фактическом сохранении внешнего контроля - нужно было формально заполнить «бреши» в глобальной ячеистой структуре. Наконец, возникло несколько поколений и типов постколониальных политий, в большей или меньшей степени развивших альтернативные версии государственности.

Нынешняя структура ячеистого слоя стала результатом весьма прихотливого взаимодействия внешних и внутренних факторов институционального строительства. Эффекты их действия можно выявить и проанализировать с помощью довольно грубых категорий статусности и состоятельности, а также более тонкого различения внешней и внутренней формы.

Внешняя и внутренняя форма

Еще на завершающем этапе работы над «Политическим атласом современности» было констатировано, что «присоединение к международной системе все новых участников способствует появлению у них некоторых общих или аналогичных черт политического устройства, идентификации и т.п.» [Ильин, 2007]. Одновременно различались «статусность как принадлежность к сообществу государств-состояний» (statehood), а также их «состоятельность как соответствие своей собственной природе государства-состояния» (stateness)» [Ильин, 2007]. Они позволяли различить то, что получалось в результате наведения общих институциональных решений сетью (статусность), и то, что порождалось собственными возможностями отдельных ячеек (состоятельность).

В цитированной статье отмечалось, что «статусность преимущественно, хотя и не исключительно, относится к месту политий в координатной сети, т.е. к их внешнеполитическим особенностям, а состоятельность - к собственным, в основном внутриполитическим возможностям. При этом нужно учитывать, что у статусности есть и внутренние аспекты, а у состоятельности - внешние. Грубо говоря, статусность можно соотнести с разными сторонами - внешними и внутренними - признания властного режима, а состоятельность с его возможностями - тоже внешними и внутренними)» [Ильин, 2007].

Данные оговорки и уточнения только отчасти проясняли соотношение внешних и внутренних моментов государственности. Как показали дальнейшие исследования [Ильин, 2016 a; 2016 b], в значительной мере интуитивное различение статусности и состоятельности, подсказанное наличием соответствующей терминологической пары в англоязычной политической науке, находит более основательное и системное понимание с помощью общеморфологических категорий, в частности внешняя и внутренняя форма [Ильин, 2016].

Более эффективным и точным оказывается использование общеморфологических категорий внешней и внутренней формы. Хотя они еще не получили широкого признания в научном мейн-стриме институциональных и сравнительных исследований, это фундаментальные категории морфологии как глубинной методологической основы подобных исследований. Вообще термины форма и формальный употребляются зачастую крайне произвольно, становятся растянутыми жужжалками (overstretched buzzwords). Они легко тривиализуются до почти полного лишения смысла. На этом фоне особенно разумно обратиться к базовым принципам морфологии в ее наиболее отчетливых, классических проявлениях.

Решительный шаг в создании научного аппарата морфологии сделал великий Гёте в своем «Опыте объяснения метаморфоза растений» [Гёте, 1957]. Используя понятия метаморфоза и морфологии, он предложил абстрактную модель растения как биологического явления. Гёте продемонстрировал, например, что отдельные органы растений являются лишь превращенными формами или метаморфозами листа. Создание формальной модели растения «прямо вело к следующему важнейшему обобщению: систематическое выявление гомологических сходств любых типов явлений позволяет находить их прафеномен (Urphanomen) или обобщен-

ный морфологический аналог и своего рода порождающую модель» [Ильин, 2016 а]. Данная модель была, выражаясь современным языком Матураны и Варелы, автопоэтической, самотворящей. Она из себя самой порождала явления.

Важный шаг в морфологических изысканиях сделал Вильгельм фон Гумбольдт - один из ярчайших преемников и продолжателей гётевских начинаний. Он расширил трактовку прафено-мена, включив в него также и практическое осуществление задаваемых их алгоритмов самотворения. Это он назвал внутренней формой, специально сфокусировав внимание на внутренней форме языка, но придавая внутренней форме общеморфологическую значимость.

Гумбольдтовские идеи были и остаются крайне эвристичными. Однако более простые, быстрые и эффективные для частных, сфокусированных на конкретных вопросах исследований давали редуцированные методики порождения форм, выстроенные, например, по иерархической логике лествицы жизни (scala naturae). Таким путем пошел создатель лингвистической морфологии Август Шлейхер [Schleicher, 1859], который вместе с целой плеядой первого поколения индоевропеистов разработал теоретико-методологическую концепцию родословного древа языков (Stammbaumtheorie) [Schleicher, 1861]. Она предполагала, что все языковые формы логически, по строгим законам порождаются из ранних форм путем дивергенции. Она позволила, к примеру, осуществить великолепные реконструкции исчезнувших языков или несохранившихся языковых форм исходя из внутренней логики формообразования.

Однако все эти замечательные результаты были очень методологически однобоки и были отмечены существенным изъяном. Внешние воздействия либо вообще исключались, либо трактовались как чисто случайные помехи, которые могли, впрочем, дать неожиданные и порой важные, но системно необъяснимые и не-объясняемые результаты.

Прямо противоположный поход был предложен наиболее неортодоксальными индоевропеистами следующего поколения Иоганнесом Шмидтом и Гуго Шухартом. В основу предлагалось положить внешние воздействия и влияния, которые как раз и порождали новые формы или модифицировали старые. Была выработана волновая теория (Wellentheorie) [Schmidt, 1872]. Движущей

силой образования форм становится конвергенция. Формы передаются от одного языка или диалекта к другому, распространяются из центра инновации к периферии, постепенно затухая и образуя своего рода волны. Тем самым семейному родству через порождение (descent) противопоставляется семейное же свойство через брак (affinity). Любопытно, что первый морфолог Гёте использует в названии своего знаменитого романа выражение избирательные сродства (Wahlverwandtschaften), а философ Витгенштейн предпочитает говорить о семейном сходстве (Familienähnlichkeit, family resemblance)».

Следующий научный прорыв был сделан биологами в рамках морфологии растений. Великий датский ботаник Эугениус Варминг выдвинул новаторскую концепцию жизненной формы (livsform) растений или биоморфы в дополнение к категориям вида и особи, отдельного организма. Одни и те же наблюдаемые феномены, оставаясь и уникальными организмами, и типичными представителями вида, можно очнень эффективно и эвристично объяснить как формы их включения в среду [Warming, 1895].

Один из его учеников - Вильгельм Людвиг Иогансен сделал следующий шаг и выделил генотип и фенотип [Johannsen, 1905]. Дальше категория формы жизни была использована политологом Рудольфом Челленом. Он рассматривал государства как формы жизни, обусловленные взаимодействием со своими средами - природной, хозяйственной, международной и т.п. [Kjellen, 1916; Чел-лен, 2008]. Психолог Эдвард Шпрангер связал жизненные формы с типами личности [Spranger, 1914; Spranger, 1921], а философ Людвиг Витгенштейн - с практиками лингвистических игр (см. пункт 241 [Wittgenstein, 1953]).

Что же дает или может дать различение внешней и внутренней форм для развития методологии сравнительного изучения государств? Что это различение добавляет к нашему пониманию сетевой структуры ячеистого слоя? Прежде всего трактовку происходящих процессов как дивергентных и конвергентных, а дивергенциию и конвергенцю как основу формообразования. Соответственно, сложившиеся и относительно устойчивые формы удобно и эвристично трактовать с точки зрения баланса конвергенции и дивергенции.

Трактовка координатной сети ячеистого слоя как совокупного результата взаимных процессов конвергенции и дивергенции открывает доступ к открытости и в этом смысле неокончательности всей этой системы. Ее свойства становятся доступны для изучения.

Появляется возможность пойти дальше простого вычленения как будто бы закрытых фрагментов системы и формально моделировать их в терминах зависимых и независимых переменных, векторных, однонаправленных связей между причинами и следствиями. С точки зрения общих методологических принципов моделирование можно начинать в любой интересующей нас точке, например, в состоянии ячейки на определенный момент, а затем развертывать в любых направлениях пространства и времени, точнее пространства-времени. Это, однако, лишь теоретико-методологический принцип. Его применение в практике исследований предполагает выработку конкретных методов и методик, если не с нуля, то практически с неосвоенных современной наукой позиций. Подобного рода методологическое творчество может и должно стать основным научным вызовом для нового этапа изучения «семейного дела Левиафанов».

Список литературы

Гёте И.В. Опыт объяснения метаморфоза растений // Гёте И.В. Избранные сочинения по естествознанию. - М.: АН СССР, 1957. - 556 с.

Ильин М.В., Мелешкина Е.Ю., Мельвиль А.Ю. Формирование новых государств: Внешние и внутренние факторы консолидации // Полис: Политические исследования. - М., 2010. - № 3. - С. 26-39.

Ильин М.В. Большие и малые волны государственного строительства // ПОЛИТЭКС. - М., 2012 а. - № 4. - С. 17-45.

Ильин М.В. Включение новых государств в международные системы: Сравнительный исторический анализ // Модернизация и политика: Традиции и перспективы России. Политическая наука: Ежегодник 2011 / Российская ассоциация политической науки; гл. ред. А.И. Соловьев. - М.: РОССПЭН, 2011. - 431 с.

Ильин М.В. Влияние имперского наследия, форм и порядков управляемости на развитие // Модернизация и демократизация в странах БРИКС / И. М. Бусыгина, И.Ю. Окунев (ред.). - М.: Аспект-пресс, 2015. - С. 261-292.

Ильин М.В. Возможна ли универсальная типология государств? // Политическая наука / РАН. ИНИОН. - М., 2008. - № 4. - С. 8-41.

Ильин М.В. Волны трансформации мирового порядка: 1970-2000-е годы // Сравнительная политология: Трансформация мирового порядка, региональных режимов и государственности. - М.: Аспект-Пресс: МГИМО, 2013 а. - С. 17-22.

Ильин М.В. Государство-нация и исторические трансформации мирового устройства // Мегатренды: Основные траектории эволюции мирового порядка в XXI веке / Т. А. Шаклеина, А. А. Байков (ред.). - М.: ЗАО Издательство «Аспект-пресс», 2013 Ь. - С. 54-68.

Ильин М.В. Имперская форма и политические порядки различной эволюционной сложности // Политическая наука / РАН. ИНИОН. - М., 2013 с. - № 3. - С. 98-116.

Ильин М.В. Масштабы мировой политической динамики // Политическая наука / РАН. ИНИОН. - М., 2012 с. - № 4. — С. 31-51.

Ильин М.В. Морфологический анализ от реконструкции прафеноменов и праформ до морфогенетики и эволюционной морфологии // МЕТОД. Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. -М., 2016. - Вып. 6: Способы представления знаний. - В печати.

Ильин М.В. Политическая глобализация: Институциональные изменения // Грани глобализации. Трудные вопросы современного развития. - М.: Альбина паблишер, 2003 а. - С. 193-248.

Ильин М.В. Признание государства в контексте эволюции мировой системы // Международные процессы. - М., 2012 Ь. - № 2. - С. 18-27.

Ильин М.В. Россия как создатель международных общественных благ // Вестник Ереванского государственного лингвистического университета им. В. Брюсова. Вопросы россиеведения. - Ереван, 2012 (1. - № 1(24). - С. 5-11.

Ильин М.В. Структурные параметры неблагополучия государств // Асимметрия мирового суверенитета: Зоны проблемной государственности / Под ред. М.В. Ильина, И.В. Кудряшовой. - М.: МГИМО, 2010. - С. 20-47.

Ильин М.В. Суверенитет: Развитие понятийной категории. - Суверенитет. Трансформация понятий и практик / Под. ред. М.В. Ильин, И.В. Кудряшова. - М.: МГИМО, 2007. - 228 с.

Ильин М.В. Существуют ли общие принципы эволюции? // Полис: Политические исследования. - М., 2009. - № 2. - С. 186-189.

Ильин М.В. Типы и разновидности политик мирового развития // Состязание старых и новых политик мирового развития / Е. Лобза, К. Костюк (ред.). - М.: Московское представительство Фонда им. Конрада Аденауэра: НП «Редакция журнала «Полис», 2003 Ь. - С. 7-32.

Лелюхин Д.Н. Коллективные органы управления и их роль в структуре индийского государства // История и современность. - 2009. - № 1. - С. 56-72.

Мелешкина Е.Ю. Постимперские пространства: Развитие территориальных поли-тий в условиях неконсолидированных границ // Политическая наука / РАН. ИНИОН. - М., 2013. - № 3. - С. 10-29.

Мелешкина Е.Ю. Институциональные альтернативы становления новых государств в Восточной Европе в ХХ - начале XXI века: Дис. ... доктора полит. наук, специальность 23.00.02. - М.: МГУ им. М.В. Ломоносова, 2012. - 258 с.

Мелешкина Е.Ю. Государственная состоятельность постсоветских территориальных политий // Сравнительная политика. - М., 2011. - № 2. - С. 118-132.

Мельвиль А.Ю., Стукал Д.К. Условия демократии и пределы демократизации. Факторы режимных изменений в посткоммунистических странах: Опыт сравнительного и многомерного статистического анализа // Полис: Политические исследования. - М., 2011. - № 3. - С. 164-183.

Мельвиль А.Ю., Стукал Д.К., Миронюк М.Г. «Царь горы», или Почему в посткоммунистических автократиях плохие институты // Полис: Политические исследования. - М., 2013. - № 2. - С. 125-143.

Мельвиль А.Ю., Стукал Д.К., Миронюк М.Г. Траектории режимных трансформаций и типы государственной состоятельности // Полис: Политические исследования. - М., 2012. - № 2. - С. 8-30.

Мельвиль А.Ю., Ильин М.В., Мелешкина Е.Ю. Методология универсального сравнения мировой политики // Политическая наука / РАН. ИНИОН. - М., 2007. -№ 3. - С. 16-42.

Политический атлас - 2: Мировой кризис, мегатренды и анализ нелинейной динамики политического развития / А.Ю. Мельвиль, М.В. Ильин, Е.Ю. Мелешкина, М.Г. Миронюк, В.М. Сергеев, И.Н. Тимофеев // Полис: Политические исследования. - М., 2009. - № 3. - С. 98-104.

Политический атлас современности: Опыт многомерного статистического анализа политических систем современных государств / А.Ю. Мельвиль, М.В. Ильин, Е.Ю. Мелешкина, М.Г. Миронюк, Ю.А. Полунин, Н.И. Тимофеев. - М.: Изд-во «МГИМО-Университет», 2007. - 272 с.

Челлен Р. Государство как форма жизни. - М.: РОССПЭН, 2008. - 319 с.

Frobenius L. Paideuma. Umrisse einer Kultur- und Seelenlehre. - München, 1921. - 125 S.

Goethe J. W. Versuch die Metamorphose der Pflanzen zu erklären. - Gotha, 1790. - 86 S.

Humboldt W. Ideen zu einem Versuch, die Grenzen der Wirksamkeit des Staates zu bestimmen. - Darmstadt, 1792. - Repr. 1967.

Humboldt W. Plan einer vergleichenden Anthropologie // Humboldt W. Werke in fünf Bänden / Von A. Flitner, K. Giel. - Stuttgart: JG Cotta'sche Buchhandlung, 1980. -Bd 1. - S. 337-375.

Humboldt W. Über das Entstehen der grammatischen Formen, und ihren Einfluss auf die Ideenentwicklung. - Berlin, 1822. - Repr. 1985.

Humboldt W. Über das vergleichende Sprachstudium in Beziehung auf die verschiedenen Epochen der Sprachentwicklung. - Berlin, 1820. - 252 S.

Humboldt W. Über die Verschiedenheit des menschlichen Sprachbaues und ihren Einfluss auf die geistige Entwicklung des Menschengeschlechts. - Berlin, 1836. - 414 S.

Factors of Post-Soviet stateness: Basic research program / M. Ilyin, T. Khavenson, E. Meleshkina, D. Stukal, E. Zharikova / NRU Higher School of Economics. Working papers. - M., 2012. - N 3. - 44 p. - (Series: Political science. WP BRP 03/PS/2012). - Mode of access: https://www.hse.ru/pubs/share/direct/document/ 58953106 (Дата посещения: 29.08.16.)

Ilyin M., Meleshkina E., Stukal D. Two decades of Post-Soviet and post-socialist stateness // REGION: Regional studies of Russia, Eastern Europe, and Central Asia. -Seoul, 2012. - N 1(2). - P. 177-211.

Johannsen W.L. Arvelighedslœrens elementer. - Copenhagen, 1905.

Kjellen R. Staten som livsform. - Stockholm: Hugo Gebers, 1916.

Schleicher A. Compendium der vergleichenden Grammatik der indogermanischen Sprachen. - Weimar, 1861. - Bd 1.

Schleicher A. Zur Morphologie der Sprache. - St. Petersburg: Eggers und Comp, 1859. - 38 S. - (Mémoires de Académie Impériale des Siences; T. 1, N 7).

Wittgenstein L. Philosophical investigations. - Oxford: Blackwell Publishing, 1953. - 464 p.

А.Ю. МЕЛЬВИЛЬ, Д.Б. ЕФИМОВ*

«ДЕМОКРАТИЧЕСКИЙ ЛЕВИАФАН»? РЕЖИМНЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ И ГОСУДАРСТВЕННАЯ СОСТОЯТЕЛЬНОСТЬ - ПРОБЛЕМА ВЗАИМОСВЯЗИ

Аннотация. В данной статье рассматривается явление государственной состоятельности и различные подходы к его концептуализации, использовавшиеся исследователями на протяжении последних десятилетий, различные способы измерения этого концепта, а также весь спектр существующих теорий о взаимосвязи государственной состоятельности с динамикой режимных трансформаций. В эмпирической части работы авторы кластеризуют траектории изменения характеристик государственной состоятельности и политического режима в большинстве государств мира за 1992-2011 гг., после чего сопоставляют траектории между собой и формулируют выводы о подтверждении или опровержении тех или иных гипотез о взаимосвязи политического режима и госсостоятельности. В частности, находят довольно много опровержений гипотезы о примате государственной состоятельности над демократизацией и о невозможности успешного развития состоятельности при жестком автократическом режиме. Вместе с тем гипотеза о возможности параллельного развития демократии и государственной состоятельности, скорее, находит свое подтверждение.

Ключевые слова: государственная состоятельность; демократизация; режимные трансформации; кластерный анализ.

* Мельвиль Андрей Юрьевич, доктор философских наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ, декан факультета социальных наук, руководитель департамента политической науки НИУ ВШЭ, e-mail: [email protected]; Ефимов Дмитрий Борисович, студент факультета социальных наук НИУ ВШЭ, e-mail: [email protected];

Melville Andrei, National Research University Higher School of Economics (Moscow, Russia), e-mail: [email protected]; Efimov Dmitry, National Research University Higher School of Economics (Moscow, Russia), e-mail: [email protected].

A. Yu. Melville, D.B. Efimov

«The democratic Leviathan?» Regime change, state capacity, and challenge of interdependence

Abstract. This article discusses the phenomenon of state capacity, the different approaches to its conceptualization used by political scientists over the last decades, various ways of measuring this concept, as well as the whole spectrum of the existing theories about the relationship between state capacity and dynamics of regime transformation. In the empirical part of the article, the authors cluster trajectory changes in the characteristics of state capacity and the political regime in the majority of countries in the world for 1992-2011, then match trajectories between themselves and formulate conclusions about the acceptance or rejection of hypotheses about the relationship of the political regime and state capacity. In particular, there are quite a lot of refutations of the hypothesis about the primacy of the state capacity before the democratization and the impossibility of successful development of state capacity under autocratic regimes. However, the hypothesis about the possibility of parallel development of democracy and state capacity, rather, is confirmed.

Keywords: state capacity; democratization; regime transformations; cluster analysis.

Введение

Интерес к государству и связанной с ним проблематике еще со времен Античности неизменно пульсирует в мировой политической мысли. Начиная с 1980-х годов после предшествующего периода с преимущественным акцентом на теоретические и методологические вопросы, связанные с политическими системами и их функционированием, государство, государственность (stateness) и государственная состоятельность (state capacity) вновь оказываются в центре интенсивных политологических дискуссий [см.: Evans, Reuschemeyer, Skocpol, 1985; Spruyt, 1994; Frye, 2010; Migdal, 1988 и др.]. Такое смещение аналитического фокуса было связано с разнообразными факторами, в том числе глобального политического характера - обостряющимися проблемами качества управленческих институтов и социально-экономического развития, распространением феномена «несостоятельных» государств, сложностями демократизации и государственного строительства в развивающихся странах, распадом коммунистической системы и становлением новых независимых государств.

В политической науке в целом и в изучении государственного управления в частности в последние два десятилетия сохраняется устойчивый бум новых теоретических исследований и прикладных разработок, связанных с проблематикой государства, государственности, государственной состоятельности. Особое внимание уделяется изучению влияющих на них факторов и их последствий для экономического и социального развития, эволюции социального и человеческого капитала, динамики режимных изменений и др. [Fukuyama, 2004; Back, Hadenius, 2008; Fortin, 2010; Ильин, 2005; Мелешкина, 2011; Мельвиль, Стукал, Миронюк, 2012; Melville, Stukal, Mironyuk, 2013 и др.]. Среди важных факторов, сказывающихся на направлении и ходе современных сравнительных исследований, выделяются реальные и остро стоящие сегодня проблемы качества существующих государственных институтов в развитых и развивающихся странах, возможности и пределы институциональных заимствований, феномен «несостоятельных» государств, вопрос о последовательности экономических и политических реформ в трансформирующихся обществах и др.

Отдельное исследовательское направление связано сегодня с теоретически значимой и политически крайне актуальной проблематикой, касающейся взаимосвязи политических режимов (разных типов) и режимных изменений (в разных направлениях) с государственностью и государственной состоятельностью. Ее отдельный и крайне важный срез - проблема последовательности (так наз. sequencing1) государственного строительства, становления и развития управленческих институтов, одной стороны, и демократических реформ и преобразований - с другой. Основное содержание этой проблемы заключается в следующем: является ли формирование и развитие эффективных государственных институтов (прежде всего - принуждающего характера) необходимым предварительным условием для последующей демократизации или же оба процесса могут быть взаимодополняющими и развивающимися параллельно? Иными словами, какова оптимальная последовательность реформ и преобразований, способных привести к формированию в новых независимых государствах своего рода «демократического

1 Проблема «sequencing» породила чрезвычайно интенсивную теоретическую и политическую дискуссию [Carothers, 2007; Mansfield, Snyder, 2007; Weinstein, Halperin, 2004; Fukuyama, 2004 a; Fukuyama, 2007; Berman, 2007; MacLaren, 2009].

Левиафана» - эффективной государственной власти и демократических институтов?

Ниже мы рассматриваем основные параметры и направления попыток концептуализации и разработки эмпирических индикаторов государственной состоятельности. Мы также проанализируем основные существующие в современной литературе теоретико-методологические подходы к проблеме sequencing и предложим собственный опыт ее эмпирического анализа, в том числе в более широком контексте обозначенной выше проблемы взаимосвязи режимных изменений и государственной состоятельности. В Заключении будут сформулированы основные выводы осуществленного нами анализа и предложены перспективные направления для дальнейших исследований.

Понятие государственной состоятельности: История, подходы, проблемы

Обращение политических исследователей к изучению понятия государственной состоятельности не могло не быть связано с общим повышением интереса к тематике государства как объекта для политологического анализа. После фокуса на менее объемном понятии индивидуальных акторов (в бихевиоральном подходе) и фокуса на, напротив, более объемном понятии политических систем (в подходе системном) политическая наука с конца 1960-х -начала 1970-х годов возвращается к анализу государства как основополагающего, структурирующего разнообразные политии конструкта. Работы Дж. Неттла [Nettl, 1968], Ч. Тилли [Tilly, 1975], П. Эванса с соавторами [Evans, Rueschemeyer, Skocpol, 1985] ознаменовали основные вехи нового прилива интереса к проблемати-зированию государства и его влияния на социально-политические процессы. В числе характеристик государства, выделенных и с той или иной степенью успеха проанализированных, одно из основных мест и заняла государственная состоятельность.

Но даже в современной литературе, несмотря на ведущиеся бурные и в целом весьма плодотворные теоретико-методологические дискуссии, а во многом и вследствие таковых, нет полного согласия относительно ключевых параметров проблематики государственной состоятельности, ее компонентов, показателей и последствий,

в том числе в контексте общественных трансформаций и режимных изменений1. Тем не менее в ходе этих дискуссий можно выделить, по крайней мере, некоторые общие узловые моменты, связанные с концептуализацией и способами измерения государственной состоятельности.

Фундаментальным предположением, распространенным в большей части существующих в политической науке исследований понятия государственной состоятельности, является четкая ассоциация этой характеристики государства с возможностью эффективного формулирования и реализации им собственной внутренней и социально-экономической политики, достижения поставленных целей в политике, экономике и социальной сфере [Kjaer, Hersted, Thomsen, 2002]. Этот подход перекликается и со многими концепциями в смежных науках, в частности менеджменте: эффективность управления заключается в возможности обеспечить процессы принятия правильного решения и качественной его реализации [Adizes, 2004]. Но это внешнее согласие таит в себе множество противоречий и проблем, связанных с необходимостью дать концептуальные определения различным компонентам государственной состоятельности, определить их соотношение между собой в статике и в динамике, изучить факторы влияния и разнонаправленные последствия государственной состоятельности для социально-политических, экономических, внутри- и внешнеполитических аспектов существования государства и общества.

Своего рода отправным методологическим пунктом такого анализа может служить едва ли не классическое различение между «формами» правления (во многом - режимными характеристиками) и «степенью» управляемости, предложенное еще С. Хантингтоном [Huntington, 1968]. Основной смысл этого принципиально важного аргумента применительно к рассматриваемой нами проблематике заключается в необходимости и важности учета и конкретного рассмотрения особенностей взаимовлияния уровней государственной состоятельности и характеристик политических режимов, а также их собственной и взаимообусловленной динамики. В свою очередь, постановка такой задачи предполагает определение теоретико-методологической позиции в отношении содержательного

1 По словам К. Хендрикса, государственная состоятельность - это «концепт все еще в поисках точных определений и измерений» [Неп(1пх, 2010, с. 273].

понимания компонентов государственной состоятельности в их связи с влияющими на них факторами и их последствиями / результатами.

В данном контексте важной также является базовая логика Ч. Тилли, в соответствии с которой ключевыми характеристиками и базовыми функциями государства являются его способности извлекать ресурсы и создавать управляющий ими административно-бюрократический аппарат, чтобы иметь возможность вести войны [Tilly, 1990]. По крайней мере, имплицитно здесь также содержится определенное представление о государственной состоятельности, вытекающее из качества реализации отмеченных выше государственных функций1.

М. Манн, концептуальные разработки которого оказали значительное влияние на ход современных дискуссий по рассматриваемой проблематике, различает два типа государственной состоятельности - «принуждающую состоятельность» (despotic, coercive capacity) и «инфраструктурную состоятельность» (infrastructural capacity) [Mann, 1984]. Первая по сути дела отсылает нас к вебе-ровскому тезису о монополии на принуждающее насилие и представляет собой своего рода базовую способность государственного состояния sine qua non: нет принуждающей способности - нет и государства как такового. Вторая же, по его мысли, отражает реальные различия между существующими государствами в части их возможностей по формулированию и воплощению своей экономической, социальной и иной политики на всей своей территории и получаемым результатам. Именно второе - «инфраструктурное» -понимание государственной состоятельности задает основные теоретико-методологические параметры одного из влиятельных направлений в современных исследованиях государственной состоятельности [Fortin-Rittberger, 2014; Soifer, 2014; Soifer, Hau, 2014].

С различением «принуждающей» и «инфраструктурной» состоятельности связан и такой часто дискутируемый сегодня в литературе вопрос, как оппозиция «сильных» и «слабых» государств [Rotberg, 2007]. Это достаточно распространенная, хотя и вызывающая определенные сомнения точка зрения. Во-первых, в литературе существуют разные определения «силы» и «слабости» (ко-

1 Сходная позиция прослеживается и в некоторых современных исследованиях. См.: [Gennaioli, Voth, 2015].

торые, к тому же, часто лишены аналитической строгости). Во-вторых, использование государством силы / насилия (особенно в отношении гражданского общества) может быть свидетельством как раз недостаточной государственной состоятельности. Далеко не всегда понятно, каковы источники и факторы этой «силы» -слабость оппозиции, репрессивные возможности и монополия исполнительной власти, монопольный контроль над политическим процессом, партийной системой, средствами массовой информации и пр.? Заметим при этом, что данный вопрос имеет не только теоретический, но зачастую и вполне прикладной политический характер.

Переходя к обобщению существующих в политической науке подходов к определению компонентов государственной состоятельности, следует еще раз отметить, что они базируются во многом на различных традициях представлений о функциях государства. Исследователи, опирающиеся на марксистскую или олсоновскую традицию понимания государства, будут склонны к выделению фискально-экономических и принудительных функций государства, функций извлечения средств из подвластного населения и принуждения его к тем или иным повинностям. Исследователи, опирающиеся на веберианскую традицию мысли и представление о государстве как единственном акторе в политической системе, имеющем право и возможность осуществлять легитимное насилие, также будут склонны к выделению принудительных функций государства. Исследователи, опирающиеся на институционалист-скую традицию воззрений на политические системы, будут склонны к выделению административно-институциональных функций государства, способствующих установлению четких «правил игры» в обществе, повышению качества государственного управления и т. д. Из этих и примыкающих к ним традиций политической мысли и формируются три основных подхода к определению компонентов государственной состоятельности: (а) фискально-экономический, (б) административно-бюрократический и (в) военно-принудительный.

Многие современные исследователи рассматривают различные сочетания этих трех основных компонентов. Ф. Фукуяма, например, выделяет следующие аспекты государственной состоятельности: обеспечение обороны; поддержание закона и порядка; обеспечение прав собственности; защита неимущих; здравоохра-

нение; образование; защита окружающей среды; поддержка безработных; макроэкономическое регулирование; содействие развитию рынков и др. [Fukuyama, 2004]. Ц. Робертс и Т. Шерлок говорят о трех измерениях (аспектах) государственной состоятельности: институциональном; политическом и административном [Roberts, Sherlock, 1999]. Для К. Хендрикса государственная состоятельность - это военная способность; бюрократически-административная способность и качество политических институтов [Hendrix, 2010]. В рамках индекса трансформации Бертельсманна государственная состоятельность трактуется как один из критериев оценки уровней демократии в переходных странах. С этой точки зрения ее компоненты включают в себя монополию государства на применение насилия на своей территории; согласие относительно гражданства; разделение конституционного порядка и религиозной догматики; а также существование функционирующей административной структуры [Transformation index... 2016]. Из числа современных авторов к выделению и фиксации всех трех основных компонентов государственной состоятельности наиболее близко подошли Дж. Хансен и Р. Сигман, которые выделяют три аспекта государственной состоятельности: способность к налогообложению, способность к принуждающему насилию и административную способность [Hansen, Sigman, 2011].

Первый из обозначенных компонентов, фискально-экономический, является и самым популярным, по крайней мере, в современной мировой литературе. В широком смысле он включает в себя способность государства извлекать ресурсы у подконтрольного ему населения, а также направлять эти ресурсы на решение тех или иных задач. Предполагается, что государство, действуя в логике стационарного бандита М. Олсона [Olson, 1993], будет в той степени более состоятельным, в какой оно сумеет добиться увеличения возможных налоговых поступлений от собственного населения. С другой стороны, чем больше государство может позволить себе тратить, тем оно также в большей степени может считаться состоятельным - тем больший фундамент у проводимой им политики. Для оценки такого компонента государственной состоятельности в первую очередь подходит такой индикатор, как фискальные возможности, т.е. общая собираемость налогов, с помощью которых государство способно достигать поставленных целей.

Как правило, в существующих исследованиях этот параметр предлагается исчислять как соотношение собираемых налогов к ВВП, хотя существуют и другие варианты - соотношение только подоходного налога к ВВП, соотношение подоходного налога к сумме всех налогов, соотношение всех налогов, кроме торговых и косвенных, к сумме всех налогов в целом, а также соотношение реальной величины извлекаемых налогов к ожидаемой исходя из предикторов социально-экономического развития страны и ежегодные подушевые налоговые поступления [Besley, Person, 2010; Schmitter, Wageman, Obydenkova, 2005; Gehlbach, 2008; Fykuyama 2004 и др.].

В целом это вполне логичный и распространенный подход, но вместе с тем необходимо учитывать некоторые встроенные в него ограничения. Например, нерешенной проблемой в таком случае остается так называемая «теневая» экономика, которая не учитывается в этом параметре [см., например: Ottervik, 2013; Hendrix, 2010]. Кроме того, при осуществлении эмпирических сравнительных исследований, прежде всего применительно ко многим посткоммунистическим и значительной части развивающихся стран в целом, необходимо принимать во внимание такую проблему, как так называемые «пропущенные данные», в частности отсутствие достоверной статистики о реальной собираемости налогов. В качестве альтернативы предлагаются и реально используются другие показатели, например, так или иначе связанные с уровнями ВВП на душу населения. Необходимо, однако, учитывать, что это тоже не лучшее решение - хотя бы потому, что в ВВП на душу населения могут быть «зашиты» и другие показатели, напрямую не связанные с уровнями государственной состоятельности. Поэтому при возможном использовании этого индикатора нужно принимать во внимание также встроенные в него ограничители.

Среди других используемых альтернативных индикаторов для измерения этого компонента государственной состоятельности -доля государственной собственности в экономике [Thies, 2010], уровень инфляции [Besley, Persson, 2008], процент государственных расходов в ВВП [Fjelde, De Soysa, 2009]. Каждый из этих индикаторов еще в большей степени, чем ВВП на душу населения, обременен теми или иными проблемами - в частности тем, что они в еще большей мере отражают концепты, не связанные напрямую с государственной состоятельностью. Применение подобных

индикаторов всегда должно сопровождаться осторожностью со стороны исследователя.

Второй из обозначенных компонентов, административно-бюрократический, по популярности в современной литературе лишь немного уступает первому. В широком смысле он включает в себя способность государства определять и эффективно, без вмешательства каких-либо посторонних факторов вроде коррупции, реализовывать политику и качественное государственное управление - обеспечивая при этом защиту таких ценностей и работу таких институтов, как защита прав собственности, исполнение контрактов, внутренний порядок и безопасность. Предполагается, что государство, которое может обеспечить своим гражданам вышеперечисленные условия и на этом фоне имеет возможность грамотно и эффективно определять собственный политический и социально-экономический курс, по определению является куда более состоятельным, нежели государство, которое этого обеспечить не может. Эмпирическая оценка этого компонента государственной состоятельности, однако, сталкивается с проблемой: определение пригодных для сравнительного анализа индикаторов качества институтов как важного показателя государственной состоятельности также является непростой задачей. Одна из основных сложностей здесь - множественность измерений качества управленческих институтов и различные концептуальные подходы, влияющие на выбор конкретных показателей или их сочетаний.

В некоторых случаях для решения этой задачи используются уже существующие информационные базы и формируемые на их основе индексы. Крайне распространенными источниками являются индексы качества государственного управления - Quality of Government (QoG) по версии одноименного проекта Гётеборгского университета [Data, 2015] и Worldwide Governance Indicators (WGI) [Kaufmann, Kraay, Mastruzzi, 2011], рассчитываемые по методике Всемирного банка [см. Charron, Lapuente, 2010; Bratton, Chang, 2006]. В ряде исследований для этого используются индексы «бюрократического качества», рассчитываемые по известной базе данных International Country Risk Guide [International Country Risk Guide, 2007; Back, Hadenius, 2008].

Другие походы к измерению качества управленческих институтов опираются не столько на существующие индексы, сколько на отдельные специально отобранные показатели, используемые как

так называемые «прокси-переменные», т.е. «замещающие» те переменные, значения которых не выявляются непосредственным образом при попытках измерения уровней государственной состоятельности в разных странах. Это, например, соблюдение прав собственности и деловых контрактов [Soifer, Hau, 2008], уровни коррупции, контроль над коррупцией [Back, Hadenius, 2008], гарантии прав «физической целостности» (physical integrity), понимаемой как обеспечение личной безопасности и неприкосновенности и рассчитываемой по отдельным показателям специальной базы данных Cingranelli-Richards Human Rights Data Project (CIRI) [Cingranelli, Richards, 2010], разработанной и поддерживаемой Д. Сингранелли и Д. Ричардсом. В. Попов предлагает еще две «прокси-переменные» для измерения государственной состоятельности - уровень убийств на 100 тыс. населения (по данным Всемирной организации здравоохранения и Всемирного банка) и процент теневой экономики в ВВП, прежде всего тоже по данным Всемирного банка [Popov, 2011]. Распространенным и в целом удачным индикатором являются также «контрактоемкие деньги» (contract intensive money, CIM), используемые в качестве показателя доверия к финансовым институтам и рассчитываемые по показателям Международного валютного фонда [Fortin, 2010]. Возможным его заменителем является индикатор доли частных кредитов от ВВП (это также коррелирует с доверием к финансово-экономическим институтам страны) [Persson, Besley, 2009]. Также в ряде исследований используется индекс легкости ведения бизнеса, разработанный и поддерживаемый Всемирным банком [Cardenas, 2010].

Наконец, третий из компонентов государственной состоятельности, военно-принудительный, в современных исследованиях куда менее популярен, однако остается теоретически очень значимым. В широком смысле он включает в себя способность государства и его лидеров принуждать своих граждан к повиновению, эффективность потенциального использования ими силы. Эта трактовка state capacity, как отмечалось выше, проистекает еще из веберовского определения государства как института, обладающего монополией на легитимное насилие - именно государство, которое может эффективно осуществлять эту основную свою функцию, лежащую в основе собственного определения, будет более состоятельным. Другим источником этой трактовки является выдвинутое

Манном и упомянутое ранее разделение на деспотическую и инфраструктурную власть. Для измерения этого компонента государственной состоятельности в существующих исследованиях используются, прежде всего, показатели, отражающие военную мощь и милитаризацию страны (доля военнослужащих от общей численности населения или рабочей силы, военные расходы на душу населения и как процент от ВВП, степень контроля легальных политических институтов над военными из Institutional Profiles Database [Institutional Profiles Database Ш, 2009], степень владения монополией на использование силы на своей территории из Bertelsmann Transformation Index) [Fortin-Rittberger, 2014; Thompson, 2016].

Использование всех этих индикаторов также сопряжено с очевидной проблемой: они не совсем подходят для мирных демократических государств, обеспечивающих верховенство права и статус единственного имеющего право на легитимное насилие на своей территории посредством не военных инструментов. В разных исследованиях, пытающихся операционализировать этот компонент государственной состоятельности, используются также иные прокси-индикаторы, в том числе, к примеру, степень ограничений на власть лидера страны из Polity IV [Marshall, 2016 b; Fortin-Rittberger, 2014] и измерения степени контроля чиновников локального уровня со стороны центральной власти [Edin, 2003].

Итак, в современном аналитическом арсенале существуют весьма различные теоретико-методологические и эмпирические подходы к концептуализации и измерению государственной состоятельности. Очевидно, что какие-либо идеальные варианты здесь вряд ли возможны - особенно с учетом многомерности проблемы и ее различных измерений, особенностей и разновидностей аналитического фокуса, неявного характера причинно-следственных зависимостей и др. Тем не менее мы имеем дело с относительно ясно очерченным кругом важных и актуальных исследовательских вопросов, в том числе имеющих прикладной политический характер, оригинальными вариантами исследовательских методологий, а также богатой информационной базой, позволяющей проводить эмпирическую проверку предположений и гипотез.

С теоретико-методологической точки зрения важными различиями в исследовательских ракурсах являются также два основных альтернативных варианта использования государственной состоятельности (прежде всего в эмпирическом анализе) - как зависимой и

независимой переменной. В первом случае фокус внимания исследования обращен на выявление эмпирическим путем совокупности разнородных факторов (экономических, социальных, политических и иных), которые потенциально могут оказывать либо реально оказывают влияние на качество государственной состоятельности в разных странах. Среди таких факторов - уровни экономического и социального развития, качество человеческого капитала, режимные характеристики и др. Во втором - сама государственная состоятельность (независимо от ее концептуализации) рассматривается как фактор влияния на различного рода эффекты и последствия. Например, на все те же уровни экономического и социального развития, место и положение того или иного государства в системе мировой политики, конкретные режимные характеристики и др. Наконец, возможен и третий вариант - когда сама по себе государственная состоятельность не выступает ни зависимой, ни независимой переменной, поскольку сама по себе не оказывает влияния на тот или иной процесс, но оказывается тесно связанной с одним из участников этого процесса, уже непосредственно осуществляющим влияние. В этом случае можно говорить о роли государственной состоятельности как инструментальной переменной.

Прежде чем приступать к результатам осуществленного нами опыта эмпирического анализа одного из важных аспектов рассматриваемой проблематики, рассмотрим еще одно лежащее в его основе и крайне важное измерение государственной состоятельности - ее взаимосвязь с другими переменными, используемыми в межстрановых исследованиях, а именно проблематикой режимных трансформаций и демократизации. Статус этой взаимосвязи и места государственной состоятельности в ней - на одной из упомянутых выше позиций зависимой, независимой или инструментальной переменной, либо в какой-либо иной роли - представляет собой предмет долгих и обстоятельных дискуссий в политической науке.

Государственная состоятельность и демократизация: Неоднозначность взаимосвязи

Само по себе наличие взаимосвязи государственности, государственной состоятельности и демократии / демократизации не вызывает сомнений - с точки зрения как теоретического, так и эм-

пирического анализа. Рассматривая проблему в более широком контексте связи государственной состоятельности с политическим режимом в стране, в рамках теоретических рассуждений можно прийти к совершенно различным выводам: исследователи выдвигают предположения о линейном росте качества государственного управления (как было выяснено ранее, одного из основных компонентов государственной состоятельности) при движении от менее демократического к более демократическому порядку, о зависимостях по моделям J-кривой и U-кривой, а также иные варианты, согласно данным большинства исследований, относительно высокие уровни государственной состоятельности способствуют стабилизации авторитарных режимов и препятствуют демократизации. Но они же способствуют выживаемости новых демократий [Kuthy, 2010]. Другой распространенный вывод сводится к тому, что демократизация на начальных стадиях режимных изменений ослабляет государственную состоятельность [Schmitter, Wageman, Oby-denkova, 2005; Back, Hadenius, 2008].

Критика государственной состоятельности гибридных режимов перекликается с логикой аргументации в моделях «демо-кратуры» и «диктабланды» О'Доннела и Шмиттера [O'Donnell, Schmitter, Whitehead, 1986], рассматривающих их как переходные и неустойчивые, в том числе с точки зрения качества выполнения собственных функций, состояния «мягкой диктатуры» и «жесткой демократии» при переходе от авторитарного к демократическому правлению, и «демократуры» Адизеса, предусматривающей, в целях эффективного управления, демократическое принятие решений и авторитарную их реализацию: в условиях режимов как без устоявшихся демократических, так и без твердых авторитарных политических институтов корректная работа сразу обеих частей механизма эффективного управления оказывается под угрозой [Adizes, 2004]. Необходимо при этом подчеркнуть, что большинство данных исследований не позволяет говорить о сколько-нибудь четком направлении причинно-следственной зависимости, а вместо этого говорит только о тех или иных корреляциях [Fortin, 2011].

В контексте же проблемы каузальности государственная состоятельность в рамках анализа ее связи с процессом демократизации предстает либо в роли независимой переменной, от значения которой зависит успех процесса демократизации, либо в роли инструментальной переменной, связанной с демократическими ин-

ститутами, но развивающейся параллельно с ними в рамках общего процесса реформ государственного устройства. Есть и отдельные модели, в рамках которых государственная состоятельность и демократия оказываются не связаны друг с другом.

За первой из обозначенных вариантов логики стоит хорошо развернутая система аргументации, суть которой может быть выражена в базовом тезисе Stateness First, т.е. государственность и государственная состоятельность как предварительные условия для демократизации [Rustow, 1970; Linz, Stepan, 1996; Tilly, 1990]. Из этого следует предположение, что современная демократия и демократизация невозможны без относительно высокого уровня государственной состоятельности [Fukuyama, 2007; Mansfield; Snyder, 2007; Moller, Skaaning, 2011]. В противном случае без качественных институтов демократизация чревата социально-политическим хаосом и экономической деградацией [Полтерович, Попов, 2006].

В целом с учетом имеющихся теоретических аргументов и эмпирических свидетельств, нельзя не согласиться, что демократизация оказывается более эффективной после достижения относительно высокого уровня государственной состоятельности, в том числе в ее «принуждающем» аспекте [D'Arcy, Nistotskaya, 2015]. С этим трудно спорить, но проблема sequencing, тем не менее, заключается в другом - может ли демократизация идти параллельно процессу выстраивания эффективных государственных институтов? Представленная выше аргументация ответа на этот вопрос не дает.

Второй вариант исследовательской логики - государственная состоятельность как инструментальная переменная - связан с важным и альтернативным тезисом: условно о Democratization Backwards / Building the Ship of State at Sea (выражение Р. Роуза и Д.Ч. Шина [Rose, Shin, 2001]. Его главный смысл в вопросе о возможности одновременного и взаимно подкрепляющего государственного строительства, укрепления качества управленческих институтов и демократизации, демократических реформ. Эта линия аргументации убедительно представлена в работах [Bratton, Chang, 2006; Carbone, Memoli, 2011I2012 и др.].

В последнее время появился целый ряд теоретических и эмпирических исследований, свидетельствующих в пользу такой возможности. Так, [Mazzuca, Munck, 2014] в своем сравнительном анализе с использованием эмпирического материала показывают,

как демократия и демократизация могут способствовать решению проблем государственного строительства в развивающихся странах. Эта же позиция подтверждается и в других работах [Slater, 2008].

Третий вариант логики, предусматривающий отсутствие какой бы то ни было сильной взаимосвязи между государственной состоятельностью и демократизацией, может быть охарактеризован тезисом Democratization Without a State - иными словами, в современном взаимозависимом мире государственность и государственная состоятельность вовсе не обязательны как предпосылка демократии. Строго говоря, это логически и теоретически возможная, но в содержательном отношении совершенно маргинальная позиция [Tansey, 2007]. Как бы то ни было, эта аргументация совершенно не приоритетна в контексте рассматриваемой нами проблематики1.

Наконец, в отношении рассматриваемой нами проблематики возможна и четвертая линия аргументации - условно говоря, Stateness Without Democratization. Здесь центральный аргумент сводится к рассмотрению и обоснованию своего рода «авторитарного равновесия», при котором диктатуре нет никакой нужды в создании, развитии и укреплении тех или иных демократических институтов для развития или поддержания на сравнительно высоком уровне государственной состоятельности, поскольку она добивается этого и с использованием имеющихся в ее распоряжении недемократических политических институтов. Это в контексте нашей проблематики, разумеется, тоже предельная позиция, но важная и вполне представительная [см.: Wintrobe, 1990; Clague, 1996; Weede, 1996; The logic of political survival, 2003; Haber 2006; Gandhi, Przeworski, 2007; Besley, Kudamatsu, 2009; Svolik, 2012; Boix, Svolik, 2013; Roller, 2013; McGuire, 2013; Guriev, Treisman, 2015; Knutsen, Nygârd, 2015 и др.].

Далее, в ходе сравнительного анализа на материале основной выборки государств мира за 1992-2011 гг. мы осуществляем эмпирическую проверку существующих гипотез относительно взаимосвязи режимных характеристик и их трансформаций, с одной стороны, и государственной состоятельности - с другой, а наиболее подробно останавливаемся на гипотезе, связанной с проблемой sequencing - а именно предположения, что процессы госу-

1 Подробнее об этих подходах см.: [Мельвиль, Стукал, Миронюк, 2012].

дарственного строительства, укрепления государственной состоятельности, с одной стороны, и демократизация, формирование демократических институтов и практик - с другой, могут быть взаимодополняющими и идти параллельно друг другу.

Эмпирический анализ и проверка гипотез о взаимосвязи режимных изменений и государственной состоятельности

В основе представленного ниже эмпирического анализа -выборка, включающая 162 государства, в том числе 28 посткоммунистических, 35 азиатских и 18 европейских (за пределами бывшего коммунистического лагеря), 50 африканских, 14 северо-и центральноамериканских, 12 южноамериканских и пять государств Океании. Происходит оценка и сопоставление траекторий режимных трансформаций за 1992-2011 гг. и траекторий достижения тех или иных уровней государственной состоятельности за тот же период1.

Оценка траекторий режимных трансформаций осуществляется, исходя из усредненного и стандартизированного на промежуток от 0 до 10 индекса демократичности политического режима по соответствующим индикаторам Polity IV [Marshall, 2016 b] и Freedom in the World [Global country status overview, 2015]. Измерение динамики государственной состоятельности осуществляется на основе трех ее рассмотренных выше концептуальных компонентов, каждый из которых, в свою очередь, рассчитывается, исходя из значений нескольких прокси-переменных.

Первый концептуальный компонент - фискально-экономический - измеряется нами с учетом обозначенных выше ограничителей в отношении доступных данных, с использованием показателей ВВП на душу населения (усредненное по базе данных проекта Мэдисона [Bolt, Zanden, 2014] и World Penn Tables [Feenstra, Inklaar, Timmer, 2015]) и индикатора Relative Political Capacity (со-

1 Пространственный и временной состав выборки обусловлены степенью доступности необходимых для эмпирических расчетов данных, а также представлениями об общей - чрезвычайно противоречивой - динамике процессов демократизации в мире после окончания холодной войны (как в бывшем социалистическом лагере, так и среди недемократических режимов, поддерживавших связи с США и их союзниками) [Levitsky, Way, 2010].

отношение реальной величины различных экономических показателей страны, в том числе налоговых сборов, к ожидаемой исходя из предикторов социально-экономического развития страны) из базы данных Relative Political Capacity Dataset [The performance of nations, 2012], путем умножения показателей друг на друга, логарифмирования получившегося произведения и его z-стандартизации.

Второй концептуальный компонент - административно-бюрократический - измеряется нами на основе среднего по доступным для данной страны в данный год предварительно агрегированным и стандартизированным путем использования метода главных компонент или z-преобразования различным показателям качества государственного управления (компоненты Investment Profile, Corruption, Bureaucracy Quality, Socioeconomic Conditions из базы данных International Country Risk Guide [International Country Risk Guide, 2007]; компоненты Government Effectiveness, Regulatory Quality и Control of Corruption из базы данных Worldwide Governance Indicators [Kaufmann, Kraay, Mastruzzi, 2011]; компонент Physical Integrity Rights из базы данных Cingranelli-Richards [Cingranelli, Richards, 2010], свидетельствующий, в том числе, о степени соблюдения индивидуальных прав и верховенства закона).

Третий концептуальный компонент - военно-принудительный - рассчитывается на основе среднего по доступным для данной страны в данный год четырем индикаторам: (1) агрегированные методом главных компонент показатели Government Stability, Internal Conflict, Law and Order из базы данных International Country Risk Guide; (2) агрегированные методом главных компонент показатели Stability and No Violence и Rule of Law из базы данных Worldwide Governance Indicators; (3) стандартизированный z-преобразованием индекс интенсивности внутренних конфликтов из базы данных Major Episodes of Political Violence [Marshall, 2016 a]; (4) стандартизированная z-преобразованием по каждому году логарифмированная величина военных расходов на душу населения из базы данных National Material Capabilities версии 4 [Singer, Bremer, Stuckey, 1972]. Индексы, соответствующие концептуальным компонентам государственной состоятельности, затем агрегируются в единый индекс путем использования метода главных компонент.

Для эмпирического анализа, как уже отмечалось, избран временной промежуток 1992-2011 гг., на который пришлось мно-

жество политических трансформаций во всем мире, причем идущих в разных направлениях. Необходимо также учитывать, что в этот период в целом ряде стран имела место и противоречивая нелинейная режимная динамика, в том числе своего рода «взлеты» и «падения», в результате которых переходили из одних кластеров в другие.

Методология дальнейшего анализа базируется на иерархической кластеризации траекторий режимных трансформаций (в одном случае) и трансформаций государственной состоятельности (в другом). Переменными для каждой из реализаций кластерного анализа выступают, соответственно, значения демократии и государственной состоятельности в каждый год на промежутке 19922011 гг. В анализе используется метод Варда, минимизирующий необъясненную полученной классификацией информацию, в качестве метрики «расстояния» между странами и их кластерами используется квадрат расстояния Евклида.

В ходе проведенного анализа были выделены несколько основных кластеров по различным основаниям - в соответствии с используемыми индексами демократии - автократии и государственной состоятельности. По критерию режимных траекторий это: (а) демократии в течение всего периода; (б) автократии в течение всего периода; (в) равномерная демократизация от авторитарных режимов до несовершенных демократий в течение всего периода;

(г) трансформации гибридных режимов, близких к демократиям;

(д) трансформации гибридных режимов, близких к автократиям. По критерию траекторий динамики государственной состоятельности это: (а) стабильно очень высокая состоятельность в течение всего периода; (б) стабильно высокая состоятельность в течение всего периода с тенденцией к росту в конце периода; (в) стабильно низкая состоятельность в течение всего периода с тенденцией небольшого роста в 2000-е; (г) трансформации государств с состоятельностью сильно ниже среднего; (д) трансформации государств со средней состоятельностью; (е) трансформации государств с состоятельностью несколько выше среднего). В свою очередь, последние два из пяти кластеров режимных траекторий и последние три из шести кластеров траекторий развития state capacity были подвергнуты углубленному кластерному анализу, выделившему различные конкретизированные варианты трансформаций. Денд-рограммы общей кластеризации представлены на рисунке.

Рис.

Дендрограммы кластеризации данных по трансформациям за 1992-2011 гг. показателей демократичности политического режима (слева) и государственной состоятельности (справа)

После проведения дополнительного анализа по наиболее неоднозначным (и, как следствие, в наибольшей степени интересующим нас) кластерам мы сопоставляем для каждой страны траекторию ее режимных трансформаций и траекторию ее успехов или неудач в сфере достижения и упрочения государственной состоятельности. Перечисление и краткий анализ получившихся в результате таких сопоставлений групп стран со схожими связями траекторий демократизации и государственной состоятельности представлены далее. Следует особо отметить, что государства с противоречивыми траекториями режимных изменений или укрепления либо ослабления состоятельности, а также с траекториями, входящими в противоречие с общим уровнем развития демократических институтов или состоятельности, могут, благодаря разным периодам своей истории в анализируемых временных рамках, входить в разные сочетания групп стран, описанные ниже. Так, например, государство, политический режим которого в ходе исследуемого периода трансформировался в разные периоды как в сторону демократии, так и в сторону авторитаризма, могло испытывать падение уровней государственной состоятельности на про-

тяжении всего рассматриваемого временного отрезка: в этом случае это государство является иллюстрацией как к случаям падения состоятельности при автократических режимах, так и к случаям падения состоятельности при демократиях.

В первую очередь, эмпирическое подтверждение находит распространенный в современной литературе аргумент о сильной и положительной корреляции демократичности режима и состоятельности государства: такие страны, как США, Канада, Великобритания, Ирландия, Голландия, Бельгия, Люксембург, Швейцария, Германия, Австрия, Финляндия, Швеция, Норвегия, Дания, Австралия, Новая Зеландия, Франция, Испания, Португалия, Италия, Греция, Кипр, Чили, Тайвань, Республика Корея, Япония, Ботсвана, Маврикий, Словения, Эстония, Венгрия, Чехия, Польша, Латвия, Литва и Словакия одновременно демонстрируют демократический (разной степени) политический режим и высокие уровни государственной состоятельности (тоже разной степени) в течение всего анализируемого периода.

Вместе с тем рассмотрение группы государств с несовершенной демократией (около 7 по стандартизованному от 0 до 10 индексу) заставляет сохранить сомнения в линейности и универсальности этой корреляции. Такие, например, государства, как Гайана, Эквадор, Гондурас, Никарагуа, Бенин, Мадагаскар, Гамбия, Гана и Молдова при всей относительной демократичности режима, но уступающей лидерам соответствующего индекса, гораздо менее состоятельны и, что самое важное, не демонстрируют при этом положительной динамики по этому критерию.

Вопрос, напрямую вытекающий из анализа и постулирования любой корреляции - кроется ли за этой корреляцией та или иная причинно-следственная связь? В поисках возможных и хотя бы частичных ответов на этот наиболее интригующий в контексте рассмотрения взаимосвязей государственной состоятельности и политического режима вопрос мы далее рассматриваем другие сочетания исследуемых траекторий. В частности, тезис о том, что формирование демократических институтов и укрепление государственной состоятельности могут положительно развиваться параллельно друг другу, подтверждается на траекториях развития таких государств из совершенно различных регионов мира, как Доминиканская Республика, Сальвадор, Панама, Тринидад и Тобаго, Коста-Рика, Боливия, Уругвай, Ямайка, Бразилия, Перу, Намибия,

Джибути, Алжир, Нигер, Коморские острова, Мозамбик, Малави, Мали, Замбия, Кабо-Верде, Ботсвана, Маврикий, ЮАР, Лесото, Сенегал, Гвинея-Бисау, Ливан, Бутан, Таиланд, Фиджи, Словакия, Югославия (Сербия и Черногория), Босния и Герцеговина, Польша, Латвия, Литва, Монголия. Все они осуществляли как переход к более демократическим формам политического режима, так и одновременно повышение уровня своей состоятельности.

Примеров государств, в которых демократические преобразования (впрочем, очень разной степени успешности) происходили без укрепления государственной состоятельности или даже при ее снижении, также достаточно много - среди них Аргентина, Венесуэла, Буркина-Фасо, Танзания, Либерия, Сьерра-Леоне, Бурунди, Кения, Нигерия, Индонезия, Индия, Непал, Бангладеш, Филиппины, Израиль, Болгария, Румыния, Россия в первой половине 1990-х годов, Армения. Поскольку за исключением Аргентины, Болгарии, Румынии, Израиля (а также частично России, Армении и Венесуэлы) изначальный уровень государственной состоятельности в этих странах был достаточно низок, можно сделать предварительный вывод о том, что пример этих стран не подтверждает распространенный в исследовательской литературе тезис о более-менее высокой государственной состоятельности как обязательном предварительном условии для демократии (того или иного уровня) и / или демократизации.

Далее, полученные эмпирические данные показывают, что авторитарные режимы в большинстве своем обладают более низкой государственной состоятельностью, нежели демократические, и во-вторых, в большинстве случаев при отсутствии более-менее демократических институтов положительной динамики государственной состоятельности ожидать тоже не приходится. Такие «эталонные» недемократические режимы в исследуемый период, как, например, Куба, Судан, Сомали, Эфиопия, Чад, Мавритания, Гамбия, Египет, Иран, Ирак, Афганистан, Мьянма, КНДР и Таджикистан, отличаются низкими уровнями государственной состоятельности, хотя и в разной степени (у Египта, Кубы, Ирана и Мавритании они несколько выше).

Есть, однако, и примеры своего рода «аномалий»: так, Марокко, Иордания, Тунис и Габон при недемократичности своих политических режимов достигают уровней государственной состоятельности несколько выше среднего по этой группе. Более того,

несколько стран - Катар, Объединенные Арабские Эмираты, Оман, Кувейт, Саудовская Аравия, Бахрейн и Сингапур - при авторитарности политических режимов обладают относительно высокими уровнями государственной состоятельности. Эти примеры, как и примеры стран с несовершенной демократией, не достигших и сколько-нибудь высоких уровней государственной состоятельности, заставляют вновь усомниться в линейном характере исследуемой корреляции характеристик политического режима государства и его состоятельности.

Динамика государственной состоятельности в авторитарных или авторитаризирующихся странах представляет собой примечательную картину. В части соответствующих государств она, действительно, отрицательная - так происходило или происходит, к примеру, в Свазиленде, Кот-д'Ивуаре, Центрально-Африканской Республике, Ливии, Сирии, Лаосе, Йемене, Бангладеш, Саудовской Аравии, Бахрейне, Пакистане, Таиланде, Узбекистане, Туркменистане, Кыргызстане. Однако в других государствах, почти столь же многочисленных, наблюдается прямо противоположная тенденция - относительный рост государственной состоятельности при недемократичном или авторитаризирующемся режиме. В этой логике происходило развитие, например, Уганды, Руанды, Анголы, Экваториальной Гвинеи, Республики Конго, Камбоджи, Китая, Вьетнама и Азербайджана.

Выявляется также и отдельная группа государств - те, в которых режимные изменения в авторитарном направлении (хотя и разной степени) не сопровождались ни в момент их «старта», ни впоследствии, значимыми изменениями уровней государственной состоятельности. К таким государствам относятся Россия в 2000-е годы., Армения, Венесуэла, Гамбия. Нахождение подобного глубокого различия в исходах трансформаций близких друг к другу в изначальных ситуациях государств заставляет обратиться к поиску причин, его обусловивших, и искать их, в том числе, в акторно ориентированных, а не структурных факторах развития государств и политических режимов. Подробный ответ на данный вопрос -предмет других, более специализированных будущих исследований.

При более детальном изучении гибридных (в разных пониманиях) режимов в контексте рассматриваемой нами проблематики анализ позволяет выделить две группы - гибридные режимы с положительной динамикой состоятельности (в их числе Гватемала,

Колумбия, Папуа - Новая Гвинея, Турция, Албания, Грузия) и режимы с динамикой состоятельности отрицательной (в их числе Мексика, Парагвай, Малайзия, Шри-Ланка, Украина). Как и в предыдущем случае, на данном уровне анализа можно только предположить влияние более глубинных, в том числе акторно ориентированных факторов на процессы демократизации и государственного строительства в этих странах, после чего оставить это в качестве предмета для дальнейшего изучения.

В дальнейших исследованиях стоит сосредоточиться и на том выявленном нами эмпирически обстоятельстве, что режимная нестабильность, как ни парадоксально, слабо связана с уровнями государственной состоятельности. Государства, характеристики политического режима в которых серьезно менялись за исследуемый период, по крайней мере, несколько раз, разделяются на две группы по динамике своей состоятельности: положительной (Соломоновы острова, Камерун) и отрицательной (Гаити, Зимбабве). Таким образом, говорить об обусловленности динамики государственной состоятельности режимной стабильностью (как можно было бы предположить, опираясь на примеры наиболее состоятельных - и «успешных» - демократий и автократий) также не приходится.

Проведенный эмпирический анализ позволяет в общем и целом подтвердить аргумент о возможности параллельных процессов демократизации и повышения государственной состоятельности. Удается это, впрочем, далеко не всегда, о чем свидетельствует достаточно большое число государств, осуществивших демократизацию без повышения государственной состоятельности. Последний факт свидетельствует против распространенной в современной литературе точки зрения о примате государственности и государственной состоятельности, необходимых для движения к демократии. Подвергаются большим сомнениям также и соображения о том, что недемократические или неустойчивые режимы не могут добиваться повышения уровней государственной состоятельности -обилие примеров, как подтверждающих, так и опровергающих данные тезисы, заставляет отложить их и обратить внимание в дальнейших исследованиях на иные факторы, обусловливающие успех или неуспех действий недемократических, неустойчивых и гибридных режимов по повышению государственной состоятельности.

Заключение и перспективы дальнейших исследований

Проблематика государственной состоятельности остается сегодня в центре интенсивных политологических дискуссий. Различные варианты эмпирических индикаторов, предлагаемых для ее измерения и сравнительной межстрановой оценки, обусловлены существующими различиями в подходах к концептуализации этого многомерного феномена. В соответствии с конкретным исследовательским дизайном государственная состоятельность может выступать в качестве как зависимой, так и независимой и инструментальной переменной. Предлагаемые в современных сравнительных исследованиях эмпирические индикаторы (в том числе используемые «прокси-переменные») государственной состоятельности отражают три ее основных концептуальных компонента - фискально-экономический, административно-бюрократический и военно-принудительный - или, иными словами, имеющиеся у государства ресурсы, с одной стороны, и институты, используемые для осуществления государственной политики в различных общественных сферах - с другой.

Проведенный нами эмпирический анализ подтверждает зафиксированную в литературе общую позитивную корреляцию между характеристиками политического режима и уровнями государственной состоятельности. Вместе с тем мы показываем, что эта корреляция не является линейной, здесь есть существенные «аномалии», которые должны стать предметом дальнейшего углубленного исследования.

Нынешнее состояние исследований не позволяет, к нашему сожалению, установить сколько-нибудь четкие направления каузальной зависимости между компонентами и измерениями государственной состоятельности и связанными с ней эффектами в социально-экономической и политической областях. В частности, это относится к крайне важному и актуальному вопросу о взаимосвязи государственной состоятельности и режимных изменений, в том числе наиболее оптимальной (с точки зрения достижения желаемых идеальных результатов) последовательности процессов государственного строительства и демократизации. Вместе с тем имеющиеся эмпирические данные, в том числе представленные выше, свидетельствуют в пользу возможности синхронизации этих процессов как наиболее оптимального варианта их сочетания,

не исключающего, впрочем, и другие. Также можно довольно уверенно говорить о возможностях продвижения к демократии без сильной государственной состоятельности и повышения состоятельности государств с недемократическими политическими режимами.

В перспективных исследованиях представляется важной дальнейшая концентрация аналитических усилий на углубленной концептуализации государственной состоятельности и ее компонентов, а также вытекающих из этого эмпирических индикаторов. В разрезе эмпирических сравнений перспективными направлениями могли бы стать расширение анализируемых временных рядов, глубинное изучение различных стратегий повышения уровня государственной состоятельности в разных странах и режимах, в том числе в схожих условиях, а также исследование эффектов не только самой государственной состоятельности как единого концепта, но и ее компонентов.

Список литературы

Ильин М.В. Суверенитет: Вызревание понятийной категории в условиях глобализации // Политическая наука / РАН. ИНИОН. - М., 2005. - № 4. - С. 10-28.

Мелешкина Е.Ю. Исследования государственной состоятельности: Какие уроки мы можем извлечь? // Политическая наука / РАН. ИНИОН. - М., 2011. - № 2. - С. 9-27.

Мельвиль А.Ю., Миронюк М.Г., Стукал Д.К. Государственная состоятельность, демократия и демократизация (На примере посткоммунистических стран) // Политическая наука / РАН. ИНИОН. - М., 2012. - № 4. - С. 83-105.

Мельвиль А.Ю., Стукал Д.К., Миронюк М.Г. Траектории режимных трансформаций и типы государственной состоятельности // Полис: Политические исследования. -М., 2012. - № 2. - С. 8-30.

Мельвиль А.Ю., Стукал Д.К., Миронюк М.Г. «Царь горы», или Почему в посткоммунистических автократиях плохие институты // Полис: Политические исследования. - М., 2013. - № 2. - С. 125-142.

Политический атлас современности: Опыт многомерного статистического анализа политических систем современных государств / А.Ю. Мельвиль, М.В. Ильин, Е.Ю. Мелешкина, М.Г. Миронюк, Ю.А. Полунин, Н.И. Тимофеев. - М.: Изд-во «МГИМО-Университет», 2007. - 272 с.

Adizes I. The ideal executive: Why you cannot be one and what to do about it: A new paradigm for management. - Santa Barbara, CA, 2004. - Mode of access: http://www.adizes.com/wp-content/uploads/The_Ideal_Executive_Sample_CH.pdf (Дата посещения: 25.07.2016).

BackH., HadeniusA. Democracy and state capacity: Exploring a J-shaped relationship // Governance. - L., 2008. - Vol. 21, N 1. - P. 1-24.

Berman S. The Vain hope for «correct» timing // Journal of Democracy. - Baltimore, 2007. - Vol. 18, N 3. - P. 14-17.

Besley T.J., Kudamatsu M. Making Autocracy Work // Institutions and economic performance / E. Helpman (ed.). - Harvard: Harvard univ. press, 2009. - P. 452-510.

Besley T., Persson T. State capacity, conflict, and development // Econometrica. - N.Y., 2010. - Vol. 78, N 1. - P. 1-34.

Besley T., Persson T. The origins of state capacity: Property rights, taxation, and politics // The American economic review. - Pittsburgh, 2009. - Vol. 99, N 4. - P. 1218-1244.

Boix C., Svolik M.W. The foundations of limited authoritarian government: Institutions, commitment, and power-sharing in dictatorships // The Journal of Politics. - Chicago, 2013. - Vol. 75, N 2. - P. 300-316.

Bolt J., Zanden J.L. The Maddison project: Collaborative research on historical national accounts // The Economic history review. - Glasgow, 2014. - Vol. 67, N 3. - P. 627-651.

Bratton M., ChangE.C. C. State building and democratization in sub-saharan Africa forwards, backwards, or together? // Comparative political studies. - Thousand Oaks, 2006. - Vol. 39, N 9. - P. 1059-1083.

Carbone G., Memoli V. Does democratization foster state consolidation? A panel analysis of the 'Backward Hypothesis': Unpublished paper - 2012. - Mode of access: http://www.sociol.unimi.it/papers/2012-04-19_G.%20Carbone%20e%20V.%20Memoli.pdf (Дата посещения: 08.08.2016.)

Cárdenas M. State capacity in Latin America // Economía. - Washington, 2010. -Vol. 10, N 2. - P. 1-45.

Charron N., Lapuente V. Does democracy produce quality of government? // European journal of political research. - Hoboken, 2010. - Vol. 49, N 4. - P. 443-470.

Cingranelli D.L., Richards D.L. The Cingranelli and Richards (CIRI) human rights data project // Human rights quarterly. - Baltimore, 2010. - Vol. 32, N 2. - P. 401-424.

Clague C. Property and contract rights in autocracies and democracies // Journal of economic growth. - Berlin, 1996. - Vol. 1, N 2. - P. 243-276.

D'Arcy M., Nistotskaya M. State first, then democracy: Using cadastral records to explain governmental performance in public goods provision. - Gothenburg, 2015. - Vol. 2015, N 11. - 30 p. (QoG Working Paper Series.)

Data // The quality of government institute. - 2015. - Mode of access: http://qog.pol.gu.se/ data (Дата посещения: 06.08.2016.)

Edin M. State capacity and local agent control in china: CCP cadre management from a township perspective // The China Quarterly. - Cambridge: Cambridge univ. press, 2003. - Vol. 173. - P. 35-52.

Evans P.B., Rueschemeyer D., Skocpol T. Bringing the state back in. - Cambridge: Cambridge univ. press, 1985. - 404 p.

Feenstra R.C., Inklaar R., TimmerM.P. The next generation of the penn world table // The American economic review. - Pittsburgh, 2015. - Vol. 105, N 10. - P. 3150-3182.

Fjelde H., De Soysa I. Coercion, co-optation, or cooperation? State capacity and the risk of civil war, 1961-2004 // Conflict management and peace science. - Thousand Oaks, 2009. - Vol. 26, N 1. - P. 5-25.

Fortin J. A tool to evaluate state capacity in post-communist countries, 1989-2006 // European journal of political research. - Hoboken, 2010. - Vol. 49, N 5. - P. 654-686.

Fortin J. Is there a necessary condition for democracy? The role of state capacity in postcommunist countries // Comparative political studies. - Thousand Oaks, 2012. -Vol. 45, N 7. - P. 903-930.

Fortin-Rittberger J. Exploring the relationship between infrastructural and coercive state capacity // Democratization. - L.: Taylor & Francis, 2014. - Vol. 21, N 7. - P. 12441264.

Global country status overview, FIW 1973-2015 // Freedom House. - 2015. - Mode of access: https://freedomhouse.org/sites/default/files/Global_Country_Status_0verview_1973-2015.pdf (Дата посещения: 07.08.2016.)

Frye T. Building states and markets after communism: the perils of polarized democracy. -Cambridge: Cambridge univ. press, 2010. - 314 p.

Fukuyama F. Liberalism versus state-building // Journal of democracy. - Baltimore, 2007. -Vol. 18, N 3. - P. 10-13.

Fukuyama F. State-building: Governance and world order in the 21 st century. - Ithaka: Cornell univ. press, 2004 a. - 160 p.

Fukuyama F. The imperative of state-building // Journal of Democracy. - Baltimore: The Johns Hopkins univ. press, 2004 b. - Vol. 15, N 2. - P. 17-31.

Gandhi J., Przeworski A. Authoritarian institutions and the survival of autocrats // Comparative Political Studies. - Thousand Oaks, 2007. - Vol. 40, N 11. - P. 1279-1301.

Gehlbach S. Representation through taxation. - N.Y.: Cambridge univ. press, 2008. -216 p.

Gennaioli N., Voth H.J. State capacity and military conflict // The Review of economic studies. - Oxford: Oxford univ. press, 2015. - Vol. 82, N 4. - P. 1409-1448.

Guriev S., Treisman D. How modern dictators survive: an informational theory of the new authoritarianism. - Cambridge: National bureau of economic research, 2015. -N 21136. - 46 p. - (NBER Working Paper).

Haber S. Authoritarian government // The Oxford handbook of political economy / B. Weingast, D. Wittman (eds.). - Oxford, 2006. - P. 693-707.

Halperlin M.H., Siegle J.T., Weinstein M.M. Why democracies excel // Foreign Affairs. -N.Y., 2004. - Vol. 83, N 5. - P. 57-71.

Hanson J.K. Democracy and state capacity: complements or substitutes? // Studies in comparative international development. - Berlin, 2015. - Vol. 50, N 3. - P. 304-330.

Hanson J.K., Sigman R. Leviathan's latent dimensions: measuring state capacity for comparative political research // APSA 2013 Annual meeting paper. - 2013. - Mode of access: http://www-personal.umich.edu/~jkhanson/resources/hanson_sigman13.pdf (Дата посещения: 01.08.2016.)

Hendrix C.S. Measuring state capacity: theoretical and empirical implications for the study of civil conflict // Journal of peace research. - Thousand Oaks, 2010. - Vol. 47, N 3. - P. 273-285.

Huntington S.P. Political order in changing societies. - New Haven: Yale univ. press, 1968. - 512 p.

Institutional Profiles Database III // Presentation of the Institutional Profiles Database .2009. - Mode of access: http://www.cepii.fr/institutions/EN/ipd.asp (Дата посещения: 04.08.2016.)

International Country Risk Guide Researchers Dataset // The PRS Group.-2007. - Mode of access: https://www.prsgroup.com/about-us/our-two-methodologies/icrg (Дата посещения: 01.08.2016.)

Kaufmann D., Kraay A., MastruzziM. The Worldwide Governance Indicators: methodology and analytical issues // Hague journal on the rule of law. - Hague, 2011. - Vol. 3, N 2. - P. 220-246.

Kjm- M., Hansen O.H., Thomsen J.P.F. Conceptualizing state capacity // Democracy, the state and administrative reforms, DEMSTAR report. - Nicosia, 2002. - Mode of access: http://documents.mx/documents/conceptualizingstatecapacity-hensen-e-thomsen.html (Дата посещения: 06.08.2016.)

Knutsen C.H., NygardH.M. Institutional characteristics and regime survival: Why are semi-democracies less durable than autocracies and democracies? // American journal of political science. - Hoboken, 2015. - Vol. 59, N 3. - P. 656-670.

Kuthy D. The effect of state capacity on the survival of new democratic regimes // APSA 2010 Annual Meeting Paper. - 2010. - Mode of access: http://papers.ssrn.com/sol3/ papers.cfm?abstract_id=1643525 (Дата посещения: 01.08.2016.)

Levitsky S., Way L.A. Competitive authoritarianism: hybrid regimes after the Cold War. -Cambridge: Cambridge univ. press, 2010. - 536 p.

Linz J.J., Stepan A. Problems of democratic transition and consolidation: Southern Europe, South America, and Post-Communist Europe. - Baltimore; L.: The Johns Hopkins univ. press, 1996. - 504 p.

MacLaren M. «Sequentialism» or «gradualism»? On the transition to democracy and the rule of law /WP 38. National Center of Competence in Research: Challenges to Democracy in the 21 st Century. - Bern: Swiss national science foundation, 2009. - Mode of access: http ://www.nccr-democracy .uzh. ch/publications/workingpaper/pdf/wp3 8 .pdf (Дата посещения: 06.08.2016.)

Mann M. The autonomous power of the state: its origins, mechanisms and results // European journal of sociology. - Cambridge: Cambridge univ. press, 1984. - Vol. 25, N 02. - P. 185-213.

MansfieldE.D., Snyder J.L. The sequencing «fallacy» // Journal of democracy. - Baltimore, 2007. - Vol. 18, N 3. - P. 5-10.

MarshallM.G. Polity IV project, political regime characteristics and transitions, 18002015 / Center for systemic peace. - 2016 b. - Mode of access: http://www. systemicpeace.org/inscr/p4v2015.xls (Дата посещения: 05.08.2016.)

Marshall M.G. Major episodes of political violence (MEPV) and conflict regions, 19462015. - 2016 a. - Mode of access: http://www.systemicpeace.org/inscr/ MEPVcode-book2015.pdf (Дата посещения: 06.08.2016.)

Mazzuca S.L., Munck G.L. State or democracy first? Alternative perspectives on the state-democracy nexus // Democratization. - L., 2014. - Vol. 21, N 7. - P. 1221-1243.

McGuire J.W. Political regime and social performance // Contemporary Politics. - L., 2013. - Vol. 19, N 1. - P. 55-75.

Melville A., Stukal D., MironyukM. Trajectories of regime transformation and types of stateness in post-communist countries // Perspectives on European politics and society. -L.: Taylor & Francis, 2013. - Vol. 14, N 4. - P. 431-459.

Migdal J.S. Strong societies and weak states: state-society relations and state capabilities in the Third World. - Princeton: Princeton univ. press, 1988. - 320 p.

Moller J., Skaaning S.E. Stateness first? // Democratization. - L., 2011. - Vol. 18, N 1. -P. 1-24.

Nettl J.P. The state as a conceptual variable // World politics. - Cambridge, 1968. -Vol. 20, N 4. - P. 559-592.

O 'Donnell G., Schmitter P.C., WhiteheadL. Transitions from authoritarian rule: comparative perspectives. - Baltimore: The Johns Hopkins univ. press, 1986. - 208 p.

Olson M. Dictatorship, democracy, and development // American political science review. -Cambridge, 1993. - Vol. 87, N 3. - P. 567-576.

Ottervik M. Conceptualizing and measuring state capacity. - Gothenburg, 2013. -Vol. 2013, N 20. - 39 p. - (QoG Working Paper Series).

Political atlas of the modern world / A. Melville (ed.). - Hoboken: John Wiley & Sons, 2010. - 256 p.

Roberts C., Sherlock T. Bringing the russian state back in: explanations of the derailed transition to market democracy // Comparative politics. - N.Y., 1999. - P. 477-498.

Roller E. Comparing the performance of autocracies: issues in measuring types of autocratic regimes and performance // Contemporary politics. - L.: Taylor & Francis, 2013. -Vol. 19, N 1. - P. 35-54.

Rose R., Shin D. Democratization backwards: the problem of third-wave democracies // British journal of political science. - Cambridge, 2001. - Vol. 31, N 2. - P. 331-354.

Rotberg R.I. The challenge of weak, failing, and collapsed states // Leashing the dogs of war. - Washington, DC: United States Institute for Peace, 2007. - P. 83-94.

Rustow D.A. Transitions to democracy: toward a dynamic model // Comparative politics. -N.Y., 1970. - Vol. 2, N 3. - P. 337-363.

Scheuerman W.E. Postnational democracies without postnational states? Some skeptical reflections // Ethics & Global politics. - Stockholm, 2009. - Vol. 2, N 1. - P. 41-63.

Schmitter P., Wagemann C., Obydenkova A. Democratization and state capacity // Paper for X Congresso Internacional del CLAD sobre la Reforma del Estado y de la Administracion Publica. - Santiago, Chile, 2005. - Mode of access: http://unpan1.un.org/ intra-doc/groups/public/documents/clad/clad0052201.pdf (Дата посещения: 05.08.2016.)

Singer J.D., Bremer S., Stuckey J. Capability distribution, uncertainty, and major power war, 1820-1965 // Peace, war, and numbers / B. Russett (ed.). - Thousand Oaks, 1972. - 352 p.

Slater D. Can Leviathan be democratic? Competitive elections, robust mass politics, and state infrastructural power // Studies in comparative international development (SCID). -Berlin, 2008. - Vol. 43, N 3-4. - P. 252-272.

Soifer H. State infrastructural power: approaches to conceptualization and measurement // Studies in comparative international development (SCID). - Berlin, 2008. - Vol. 43, N 3-4. - P. 231-251.

Soifer H., Vom Hau M. Unpacking the strength of the state: the utility of state infrastruc-tural power // Studies in comparative international development (SCID). - Berlin, 2008. -Vol. 43, N 3-4. - P. 219-230.

SpruytH. The sovereign state and its competitors: An analysis of systems change. -Princeton: Princeton univ. press, 1996. - 304 p.

SvolikM.W. The politics of authoritarian rule. - Cambridge: Cambridge univ. press, 2012. - 258 p.

Tansey O. Democratization without a state: democratic regime-building in Kosovo // Democratization. - L., 2007. - Vol. 14, N 1. - P. 129-150.

The logic of political survival / B. Bueno de Mesquita, A. Smith, R. Siverson, J. Morrow. -Cambridge; L.: Cambridge univ. press, 2003. - 550 p.

The performance of nations / J. Kugler, R.L. Tammen (eds). - Lanham: Rowman & Littlefield publishers, 2012. - 348 p.

Thies C.G. Of rulers, rebels, and revenue: state capacity, civil war onset, and primary commodities // Journal of peace research. - Thousand Oaks, 2010. - Vol. 47, N 3. -P. 321-332.

Thompson W.R., Ganguly S. Ascending India and its state capacity. - New Haven: Yale univ. press, 2016. - 352 p.

Tilly Ch. Coercion, capital, and European states, AD 990-1990. - Cambridge: Basil Blackwell, 1990. - 288 p.

Tilly Ch. Democracy. - Cambridge, N.Y.: Cambridge univ. press, 2007. - 248 p.

Tilly Ch., Ardant G. The formation of national states in Western Europe. - Princeton: Princeton univ. press, 1975. - 711 p.

Transformation index BTI 2016 // Bertelsmann Stiftung. - Mode of access: https://www.bertelsmann-stiftung.de/de/unsere-projekte/transformationsindex-bti/ (Дата посещения: 25.07.2016.)

Weede E. Political regime type and variation in economic growth rates // Constitutional political economy. - Dordrecht, 1996. - Vol. 7, N 3. - P. 167-176.

Wintrobe R. The tinpot and the totalitarian: an economic theory of dictatorship // American political science review. - Cambridge, 1990. - Vol. 84, N 3. - P. 849-872.