Семантика и прагматика взаимодействия британской и китайской культур в поликодовом тексте документального фильма Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

ПЕРЕВОД И ПЕРЕВОДОВЕДЕНИЕ

УДК 81'25 + 81'23 + 811.873.1

А. Ф. Фефелов

Новосибирский государственный университет ул. Пирогова, 1, Новосибирск, 630090, Россия

bobyrgan@mail. ru

СЕМАНТИКА И ПРАГМАТИКА ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ БРИТАНСКОЙ И КИТАЙСКОЙ КУЛЬТУР В ПОЛИКОДОВОМ ТЕКСТЕ ДОКУМЕНТАЛЬНОГО ФИЛЬМА

В статье исследуются и обобщаются прагматические аспекты функционирования этносемантической рефракции в культуральном и стандартном переводе. Применение понятия рефракция в переводе и межкультурной коммуникации показано на примере поликодового текста: документального фильма и его сопроводительной вербализации в британской и китайской версиях сериала о Китае (Природа Китая), вышедшего накануне Олимпиады 2008 года в Пекине.

В фильме выделяются и описываются причины, механизмы и сущность процессов, возникающих при вербальной передаче культуральной информации, содержащейся в общем для коммуникантов видеоряде. Статья раскрывает связи, возникающие в этносемантической среде между рефракцией культуральной информации, ее адаптацией в акте перевода и приемами компенсации, имеющими целью достижение ценностно-нормативного компромисса, именуемого в теории культурального перевода negotiating of meanings.

Ключевые слова: этнолингвокультурная среда, этносемантика, этносемантическая рефракция, культуральный перевод, стандартная теория перевода, конфликтогенность, гармоничность, культуральный компромисс, адаптация, поликодовость, полимодальность, макрознаки.

Введение: взгляд на переводческую адаптацию через призму этносемантической концепции рефракции

Рефракция рассматривается нами не как синоним хорошо знакомого переводоведам понятия сдвиг в интерпретации и рецепции художественного, как правило, произведения в целом или его отдельных идей и понятий [см. Лефевр, 1998; Шутемова, 2012]. Ей придается здесь статус закономерного этносемантического явления, которое проявляется в форме альтернативного видения, прежде всего, ценностного статуса однотип-

ных объектов, понятий и сущностей мира при их перемещении (релокации) в иную культурную среду. В таком ракурсе она ценна своей способностью обнаруживать в ходе межкультурных контактов точки культураль-ной несовместимости, которые могут стать потенциально конфликтогенными зонами. Отсюда возникает и инструментальная ценность для перевода самого понятия этносемантическая рефракция среды: она состоит в выявлении точек острой реакции отторжения и имеет несомненное практическое значение как для культурального, так и стандартного текстоцентрического переводов. Она дает четкие ориентиры для создания, как говорят

Фефелов А.Ф. Семантика и прагматика взаимодействия британской и китайской культур в поликодовом тексте документального фильма // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Т. 14, № 4. С. 60-80.

ISSN 1818-7935

Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Том 14, № 4 © А. Ф. Фефелов, 2016

представители Стандартной теории перевода, адекватного текста перевода, т. е. такого, в котором соблюдается приемлемый баланс формы и содержания исходного текста, его концептуальной надкультурной программы и этнокультурной специфики.

Эта трактовка адекватности вполне предвосхищает новые терминологические веяния, продвигающие идею некоего гармоничного в межкультурном отношении перевода [ср. Кушнина, Иванова, 2012], и, по существу, дезавуирует их, показывая его иррациональный мифопоэтический характер. Ясно, что философия Стандартной теории перевода в ее российско-советском варианте всегда предполагала конечной своей целью межкультурную гармоничность, или, в «старых» словах, культурное и интеллектуальное взаимообогащение народов, продвижение идеи дружбы между ними и достижение мира (ср. знаковое для России изречение: «Давайте жить дружно!»). Понятия адекватности и эквивалентности ничуть этому не мешали. С позиций культурального перевода (Cultural Translation) учет той же самой рефракции требует, однако, введения других терминов: достижение концептуального и/или межкультурного компромисса (ср. его краеугольный термин negotiating of meanings), межкультурной (полит)корректности, in-between, иерархия власти (от power relationship) и т. п. Если все это перевести на более строгий и понятный язык, то нужно говорить об осознанной «верхами» необходимости и идущем от «низов» требовании согласовать и переформатировать метаязык и метатекст межкультурного общения, что прямо влияет на переводческую деятельность в постколониальную эпоху.

Этносемантическая рефракция обретает свой инструментальный смысл тогда, когда она постулируется как предсказуемый сдвиг в интерпретации и рецепции значений, культурно детерминированных понятий (куль-турем, культуронимов), возникающий при переводческой релокации (перемещении) любого дискурса или макрознака в новую культурную среду за пределы «своей», не важно интра- или интернациональной, туда, где существует своя нормативно-регулирующая иерархия этических, идеологических, общественных, религиозных ценностей.

Учет этого свойства этнокультурной среды особенно важен тогда, когда рефракция носит массовый характер. Она существует как свойство культурно-языковой среды, сформировавшееся в ходе культурно-религиозного развития различных сообществ мира и ставшее естественным.

Понятие этносемантической рефракции, непосредственно определяя переводческую программу адаптации, соотношение доместикации и форенизации в тексте перевода, заметно модифицирует также традиционные переводческие представления о верности автору и тексту, о цензуре и переводческой субъективности. Адаптация чаще проявляется вовсе не как спонтанная или концептуальная субъективность переводчика, а как переводческая реакция на рефракционные свойства принимающей этнолингвокультур-ной среды. Переводчик, редактор и издатель пытаются тем самым спрогнозировать, как отзовется слово переводчика, репрезентирующее слово автора, в иной среде. Они выстраивают при этом стратегию подбора конкретных формальных или функциональных эквивалентов, аналогичную negotiating of meanings. При этом метаязык восприятия (описания) двух систем меняется, он становится гибридным, компромиссным для двух и более культурных общностей. В процессе перевода у переводчика должна, конечно, сложиться концепция передачи ключевых культурем исходной (т. е. своей) этносеман-тической среды представителям иной (т. е. чужой), но тоже изученной им. Однако definitive decision по поводу их совместимости с инаковой системой культурных ценностей принадлежит все-таки принимающей стороне, которая лучше, чем исходная, понимает последствия внедрения чужеродных культу-рем в тело и самосознание своей культуры.

Хотя рефракция рассматривается нами в качестве естественного этносемантическо-го свойства культурной среды, к ней можно относить далеко не всякую межкультурную семантическую асимметрию. Область ее проявления, критически значимого для межкультурного взаимопонимания и взаимодействия, распространяется на системы ключевых ценностных концептов (ключевых слов культуры), формирующих региональный или глобальный метаязык и метадискурс, соот-

носимый с моно- или многополярностью мира. Что же касается индивидуальной рецепции инокультурной информации художественно-эстетического или просветительского характера, то она крайне вариативна, поскольку зависит от массы переменных факторов. Среди них более всего на результате интерпретативной работы сказывается интеллект и образованность индивидуального адресата [ср. Бубнова, 2008. С. 15, и др.] мало существенные, однако, в случае коллективной рецепции, в которой ведущая роль принадлежит здравому смыслу (т. е. традиции, народной мудрости) в его обезличенных этнонациональных и социокультурных манифестациях. Этносемантическая рефракция, будучи почти всегда в большей или меньшей степени оценочно-ценностной, связана с ядром языкового сознания и существенно отличается по этому своему признаку от индивидуальной интерпретации текста, его «рефракции» в авторском или переводческом сознании. Эта последняя связана с переработкой формы и содержания отдельного текста с целью выявления их концептуальной или эстетической информативности, с трактовкой отдельной культуремы или идеи для выявления ее новизны и оригинальности. В этом случае интерпретатор вдохновляется иной когнитивной установкой, давно сформулированной немецким поэтом И. Гёте: «В том, что известно, пользы нет, Одно неведомое нужно» (перевод Б. Пастернака).

Этносемантическая рефракция предполагает также понимание геокультурных координат общения, знание его культурной топологии и векторный характер социокультурной коммуникации. Чтобы понять тип социокультурной рефракции, которую претерпевает текст при проникновении в

1 Вместе с тем и кроме того, образ мира «есть [у них] производное не от языка, а от специфики видов деятельности, опосредованной категориальной структурой человеческого сознания. ... Поэтому существует высокая степень вероятности, что на когнитивном уровне (на котором и происходит членение действительности при ее осознании человеком) можно обнаружить гораздо больше общих черт у индивидов с одинаковыми показателями психометрического интеллекта, но относящихся к разным культурам, чем у тех, кто относится к одному лингвокультурному сообществу, но различается по ведущему базовому уровню категоризации» [Бубнова, 2008. С. 44].

иную культурную среду со свойственной ему культурной стратификацией, переводчику и автору нужно обязательно знать свою точку отсчета и иметь возможность определить не только привычные пространственно-временные, но и иерархические векторы межкультурного общения. Приведем простую иллюстрацию из одного ассоциативного эксперимента по франкофонии, проведенного М. Дебренн с респондентами из Франции, Бельгии, Канады и Швейцарии. В состав стимулов входило слово mer (море). «В силу географических причин», - замечает она, -«можно предположить, что у представителей этих стран будет отмечаться неодинаковое видение моря. Действительно, это сказалось на характере и частотности реакций» [Де-бренн, 2014. С. 150]. Неодинаковое видение моря здесь - это то же, что мы называем эт-носемантической рефракцией культуремы. Оно обязательно проявится в этих четырех странах и в восприятии иноязычных текстов морской тематики, переведенных на французский язык, влияя, прежде всего, на их ассоциативные и коннотативные компоненты. При этом специфика представлений о море будет зависеть также от уровня бытовой и литературной культуры.

Таким образом, понимание этносеман-тической рефракции, свойственное той или иной культурной среде, подкрепленное сопоставительным ассоциативным экспериментом, позволяет более достоверно определять закономерности культурно-языковой рефракции, их траектории.

Нечто подобное показывает и анализ фильма Wild China, совместного британско-китайского производства: различные структуры китайского и британского общества предполагают наличие различных нормативно-ценностных систем, асимметричность оценки одних и тех же явлений.

Завершить введение можно следующим выводом: понятие рефракции имеет хорошие перспективы для прояснения характера взаимодействия двух (и более) лингвокультур в процессе прямой или переводческой коммуникации, но только при условии введения адекватного культурной реальности понятия среда, уточнения категорий единиц, подвергающихся рефракции, и характера взаимо-

действия рефракции со стратегией и тактикой адаптации.

Рефракция культурно-

религиозных знаков

Манипуляции с данной категорией знаков вызывают много конфликтных ситуаций, отличающихся крайней остротой и неоднозначностью трактовок. Так, пляска глупых девочек, устроивших акцию на амвоне храма Христа Спасителя, православными России была воспринята как оскорбление, а на протестантском и атеистическом Западе - как вызов церковной тирании, потакающей П-ну. Она даже приветствовалась как проявление похвальной, якобы, во всех мыслимых случаях свободы поведения и абсолютного права личности на публичное выражение мнения.

Демонстрация в общественном месте татуировки Будды на глупой ноге европейца также имеет абсолютно разные последствия в Европе и в странах Юго-Восточной Азии: в Таиланде такие действия рассматриваются, например, как оскорбление общественной морали и вызывают репрессии со стороны судебной власти независимо от того, случайный или преднамеренный характер они носят. Такая тайская реакция однозначно подсказывает нам, вместе с тем, что апелляция к оскорблению чувств верующих - это не пустая болтовня только лишь сочувствующих православной церкви России.

Бездумные действия россиянина из Дагестана (вероятнее всего, мусульманина), совершившего непотребные действия в отношении статуи Будды в Элисте (столица Калмыкии, Россия) - это тоже следствие незнания культурно-понятийной топологии России ее же гражданами. Квалификация бездумные и непотребные суммируют как раз ту резкую реакцию, которую эти действия вызвали у местного населения, правоохранительных органов Калмыкии (наследницы воинственной Джунгарии) и высшего руководства Дагестана.

У братьев Стругацких употребление культурно-религиозного знака в одном из романов носит случайный непреднамеренный характер, но потенциально может еще вы-

звать какие-нибудь мелкие претензии со стороны индейцев. Имя Вицлипуцли (Старый шкипер Вицлипуцли, sea-dog Witzliputzli, «Трудно быть богом») встречается единожды в контексте шуточной песенки: «Старый шкипер Вицлипуцли, ты, приятель, не заснул? Берегись, к тебе несутся стаи жареных акул!» (ТТБ). Но в реальной мифологии Вицлипуцли - это имя древнего могущественного бога ацтеков, а не слово-выворотень, приспособленное авторами для своих сиюминутных целей. Никакой связи между ним и шкипером, однако, не возникает и никакой аллюзии на грозного бога войны, следовательно, не закладывается. Братьев просто привлекла фоносемантика русского варианта имени: в русском оно звучит комично, несколько по-детски, что вполне подходит к единичному контексту. Следовательно, ни о каком переносе культурного содержания или о создании межкультурного контакта говорить в данном случае нельзя. Мы констатируем лишь заимствование означающего, полностью оторванного от означаемого, и его применение в целях, никак исходным культурным контекстом не предполагаемых и, пожалуй, призшем это, потенциально оскорбительных для представителей культуры-донора. Показательно, что английская переводчица романа Вендейн Аккерман (Wendayne Ackerman) это поняла и предпочла отказаться от использования имеющегося в английском языке общепринятого эквивалента данного имени собственного - Vitzliputzli. Она преднамеренно немного исказила графическую форму слова, чтобы дистанцироваться от прямой идентификации шкипера из детской песенки с ацтекским богом и важным культурно-религиозным знаком в индейской мифологии.

Межкультурные манипуляции с культурно-религиозными знаками требуют, как мы видим, крайней осмотрительности. Диалектика прав человека (=индивида) и прав общества в отношениях с этими знаками сложна и взывает к аналитической деликатности.

В совместном документальном британско-китайском фильме о Китае, снятом BBC и вышедшем перед Пекинской олимпиадой 2008 года на английском и китайском языках, китайские прокатчики сделали ряд купюр в,

Время

Кадр

Действия в кадре

Опущенный оригинальный английский текст

Дети катаются на молитвенном колесе, как на карусели

Perhaps the Buddha would have enjoyed the thought that his teachings could provide so much fun! (Мой перевод с учетом визуального ряда таков: Не исключено, что эта детская попытка «трактовать» в таком забавном ключе религиозное учение Будды очень понравилась бы и самому Учителю.)

казалось бы, безобидных контекстах 2. Одна из них тоже оказалась косвенно связана с Буддой. В третьей серии сериала

(«Чудесное нагорье») есть кадр, приводимый ниже, который длится 9 с.

Кадр (т. е. кинотекст) остался, но английский комментарий к нему - типичный пример вполне добродушного европейского юмора -был, тем не менее, удален. В данном случае абсолютно невозможно говорить об акте идеологической цензуры (в ее европоцентрич-ных проявлениях для нас и востокоцентрич-ных для китайского адресата), потому что ни на какую условно тираническую власть это замечание не посягает, и если задевает чьи-то чувства, то только своей зачаточной фамильярностью 3. Однако сама купюра показывает, что топология китайского культурно-понятийного пространства нам знакома

2 Все примеры киноматериала, использованные в статье, собраны в выпускной квалификационной работе А. С.Туриновой (Новосибирский гос. ун-т, 2016. См. http://www.nsu.ru/xmlui/handle/nsu/10581), выполненной под моим руководством, на тему «Этносемантиче-ская рефракция при переводе документального полимодального дискурса». Материалом ее работы служат три эпизода (из шести) британско-китайского сериала «Wild China» (совместное британско-китайское производство). Все переводы с китайского, появляющиеся в данной статье, выполнены А. С.Туриновой.

3 Интересно, видели ли в Англии российский шутливый ролик программы «Мульт личности» о праздновании нынешней британской королевой Нового года «по-русски». Королева отплясывает там, помахивая платочком и то ли взвизгивая, то ли вскрикивая à la russe, а уморившись, заскакивает на трон. В России он смотрится замечательно - весело и задорно, но это не значит, что в Англии его не сочтут издевательским (и не подвергнут его авторов каким-нибудь пожизненным санкциям). Королева не может позволить себе русский народный танец - он резко диссонирует с королевской символической семиотикой (а африканского народного

мало и что в его пределах возникает закономерная для китайцев рефракция восприятия западного дискурса о Китае. Китайские редакторы сочли, что насмешкам подверглись буддистские верования тибетцев. Для них Будда является Учителем, олицетворением Вечной жизни и Просветления, поэтому никакие публичные шутливые комментарии по его и их поводу недопустимы. Важно также подчеркнуть очень существенный момент: кинотекст (т. е. поликодовое изображение) был оставлен, и это, очевидно, значит, что он соответствует нормам китайской религиозной толерантности, но вербальный текст был удален, вероятнее всего потому, что он тем или иным образом может концептуализировать изображение и направить его декодирование в ненужное русло.

Действительно, в индивидуалистских и коллективистских культурах аналогичные виды культурных ситуаций типологизируют-

бывших британских колоний с энергичными движениями нижнего бюста тем более!).

Экс-президент США Джордж Буш-мл. позволил себе некоторые телодвижения на официальной траурной церемонии в Далласе во время исполнения «Боевого гимна республики», и тут же был сурово осужден некоторыми своими и всеми заграничными комментаторами за такой вольный бушизм. Чтобы оправдать такое «недостойное» поведение, все эксперты дружно, повторяя друг друга, заговорили о том, что он уже страдает болезнью Альцгеймера, т. е. намекая, что у него уже начался маразм. Если же оценить представленную видеозапись с нашей точки геокультурного пространства и в наших культурно-понятийных критериях, то мы увидим еще живого, непосредственного, раскованного человека, выражающегося посредством, так сказать, plain English (т. е. простого человеческого кинеси-ческого «языка»), «пляска» которого есть не более чем плод воображения чопорных поклонников британского Двора.

Время Кадр Оригинальный английский текст

54.0055.00 Buddhists believe in the concept of rebirth, and at Kailash, the journey from one life to the next is marked with an ancient but outlandish ritual. Tibetans believe there's no need to keep or bury the bodies of their dead, since a departed life will already have kindled a new one elsewhere. The word for burial in Tibetan means «giving offerings to the birds», an act of generosity in line with the concept of compassion for all beings.

ся по-разному как с точки зрения семиотики культуры, так и этносоциальной логики. Однако эти различия всегда доступны пониманию, обсуждению и потому не являются непреодолимым барьером для межкультурного взаимодействия на самых различных уровнях социокультурной иерархии.

Рефракция

и геокультурные параметры среды

Для понимания закономерностей и аффективной и понятийной рефракции нужно иметь информацию о геокультурных параметрах и характеристиках интерпретанты. Нельзя в Украине (и даже на Украине) называть город Укрополем, хотя такая модель именования городов существует и, кроме того, есть определенная потребность ознаменовать новый этап в истории основанием новой столицы именно с таким названием, свободным от киевских ассоциаций. Но дело даже не в том, что основа укр- (укры), активно внедряемая в языковое и историческое сознание славян, перекликается с урк- (урки) и может стать источником естественной в речи «простого народа», но крайне нежелательной метатезы, лингвистически вредящей делу украинского национализма. Достаточно и того, что в названии гипотетической столицы русскоязычные народные этимологи сразу вычленят мифопоэтическую основу, укроп-, и выведут ее на первый план своего символико-семиотического дискурса 4. Это,

4 Сходный мифопоэтический мотив просматривается и в нормативном написании имени одного библейского царя (а для других короля) в языках Западной, Центральной и Восточной Европы: Соломон и Саломон. В русском языке утвердилась первая форма,

в свою очередь, может вызвать совсем ненужные новой государственности шутливые ассоциации.

Не зная точки отсчета, мы не имеем возможности определить ни пространственные векторы межкультурного общения, ни характер социокультурной рефракции, которую претерпевает текст или его культуремы при проникновении в иную культурную среду со свойственной ему социокультурной стратификацией.

В той же третьей серии фильма «^^Л («Чудесное нагорье»), повествующем о Тибете, был полностью удален минутный кадр с парящим в небе стервятником, который без сопроводительного текста может быть интерпретирован каком угодно, но только не в антикитайском духе.

Текст в данном эпизоде сообщает о тибетском обряде расставания с умершими, называемом «небесными похоронами» или «раздачей милостыни птицам», традиционном для местных жителей, но очень специфичном и абсолютно шокирующем для многих других культур мира за исключением, быть может, кочующих оленеводов российского Крайнего Севера. Заметим, что в

и потому в новоукраинском, в соответствии с законом лингвополитической алиенации (от фр.-англ. alienation), регулирующим создание нового политического дискурса для потребностей новой политической идентичности, должна восторжествовать вторая, которая, к тому же становится ближе ему в общечеловеческом (т. е. европоцентричном) смысле. Но, с другой стороны, в цивилизованных языках нет переклички с салом, той, что подспудно присутствует в украинской идентичности, культурно-понятийной топологии и межкультурных сальных шутках, не вызывавших до сих пор правовых санкций лишь по чистому недоразумению или недомыслию (в буквальном смысле).

русской культуре намек на такую ситуацию косвенно просматривается в народной песне «Черный ворон» (ср. «... черный ворон, весь я твой»).

Этот обряд не типичен для материкового Китая, был запрещен на какое-то время под предлогом вреда для экологии и затем вновь разрешен. Возможно, китайские прокатчики не захотели вводить в рассказ о Тибете (названном ими «Чудесное нагорье»!) куль-турему, которая представляет собой яркий пример культурного диссонанса, и может быть все-таки истолкована как региональная китайская. В попытке хоть как-то рационализировать для себя этот антихристианский обряд и тем самым оправдать его существование британские создатели сериала, сначала оценив обряд как нелепый, странный (outlandish), стали концептуализировать этот вид похорон как an act of generosity («акт щедрости»), намекая на то, что отдавать мертвецов хищным птицам - значит, в конечном счете, проявлять бескорыстную заботу о поддержании природной фауны, пусть и в такой странной для европейца форме. Эту же функцию выполняет указание на compassion for all beings (сострадание ко всем земным тварям), которую христианин, принимающий евро-поцентричную экофилософию природного разнообразия, обязан увидеть в этом выражении.

Данные комментарии авторов текста, которые христианин может прочитать как неуклюжие, издевательские для себя или ироничные, как раз представляют собой попытку преодолеть аффективную рефракцию, неизбежно возникающую у представителей одной геокультурной общности при знакомстве с сокровенными и сензитивными обычаями другой.

Практическая проблема, провоцируемая, на наш взгляд, именно этносемантической рефракцией состоит в данном случае в потенциальной неопределенности переводческой передачи английского утверждения [It's] an act of generosity, которое представляет собой вызывающе смелое этическое истолкование обычая. Поиск компромиссного перевыражения может вывести на самые различные варианты компенсации. Ведь и в переводе на русский эта попытка семиотически ослабить жестокость данной ритуальной практики мо-

жет привести к рефракции, контрпродуктивной для тибетской культуры. В ситуации, где грань между нейтральностью и привычным для англосаксов черным юмором предельно тонка, естественно возникают циничные ассоциативные параллели с выражениями типа «не пропадать же добру» или «нет худа без добра» (причем это последнее нужно раскрывать от фр. A quelque chose le malheur est bon ^ во всяком худе для кого-то или чего-то есть что-нибудь положительное) и т. п. Сама же неопределенность реакции среды существует потому, что в христианских культурах вопрос, поставленный в таком ключе, не подлежит публичному обсуждению.

Таким образом, английский текст - это стремление примирить непримиримое, и желаемой межкультурной гармоничности достичь здесь невозможно. Мы видим в нем лишь косвенное приглашение христианской культуры к диалогу с тибетской, которую рьяно защищают, когда дело касается Далай-ламы (т. е. политики и power relationships между Китаем и странами Запада), но которую не смогут принять в систему своих представлений о смерти и форм сохранения памяти об умерших.

Для китайской стороны эта ситуация выглядит иначе: как внутренняя, но тоже как шокирующая, и потому они предпочитают не напоминать о ней массовому зрителю накануне Олимпийских игр 2008 г. в связи с Тибетом и комплексом политических разногласий между Западом и Китаем в отношении этой территории. Отсюда следует вывод, что данная купюра китайских прокатчиков - это осторожная реакция на потенциально негативную аффективную или этическую рефракцию, которой грозит предъявление данного кадра в Китае.

Векторность геокультурной

рефракции

Геокультурная рефракция понятий и текстовой информации, связанная с географическими характеристиками интерпретанты, часто проявляется без малейшего намерения со стороны адресата что-либо перетолковать или подкорректировать. Так, если рассмотреть понятия зима, лето, весна, осень, юг, север, восток, запад с учетом существования

северного и южного полушарий, то легко увидеть, что в прагматике (т. е. в обыденном человеческом сознании и его речевых овнеш-нениях) все они подвергаются локализации и истолковываются в зависимости от места бытования конкретного субъекта речи, его литературы, истории и т. д. Иными словами, претерпевают закономерную этносемантиче-скую рефракцию, конкретная форма которой должна обязательно учитываться в переводе и межкультурной коммуникации.

Любое из этих понятий получает внятное формально-логическое словарное толкование, общее для всех, по крайней мере, образованных людей планеты, но частные, т. е. локальные геокультурные формы реализации общего сильно отличаются на лингвосистем-ном, признаковом, ассоциативном и эстетическом уровнях реальности. Где-то нейтрализуются совсем или ослабляются привычные на территории России оппозиции зима / лето, весна / осень. Во всех европейских странах, например, есть представления о морозе, но генерал Мороз локализуется ими в России, в окрестностях Москвы, не имеющим, тем не менее, никакого отношения к понятию полюс холода. Декабрь, январь и февраль далеко не везде можно назвать, как это сделано в одной советской песне, тремя белыми конями. В одних местах России можно сказать «У нас девять месяцев зима, остальное лето», в других - наоборот.

Сибирь видится со стороны царством тайги и вечной мерзлоты, идеально подходящим для каторги и ГУЛАГа, вечным предостережением смутьянам. Таков ее образ в бытовых представлениях некоторых наших соотечественников, проживающих в европейской части России. Он, конечно, будто списан ими со страниц книги английского писателя-путешественника Колина Таброна «В Сибири» (Colin Thubron: In Siberia. 1999), но это чистое совпадение и лишь часть «правды писателя-туриста». Причины такой рефракции образа Сибири различны. У наших соотечественников главным ее фактором выступает этносемантический, у английского «путешественника» Таброна они носят более сложный рисунок, в котором переплетаются личностные качества и общественные стереотипы. Мотивы английского автора идут издалека, они, как можно судить по стилю тек-

ста и фокусу авторского внимания, отчасти литературны и изложены эксплицитно еще в стихотворении Огюста Барбье «IX ямб» в 1831 г., фигурировавшего в нашей предыдущей статье. Достаточно напомнить его первые строки, чтобы понять главную, хотя, быть может, и не единственную, причину мрачной картины, нарисованной современным английским странствующим писателем:

Бывают часто дни, известные в году,

Когда душа у нас как старец на ходу,

Когда мы тащимся куда не зная сами

И недовольными на все глядим глазами 5.

Для самих жителей Сибири, пришлых и коренных, давно уже образовавших органичный культурный симбиоз, этот край никак не может быть «страшилкой», сформировавшейся в центрально-русском сознании, подаренной затем Европе и лелеемой ею уже к своей пропагандистской и геополитической выгоде. В их сибирской памяти есть еще даже следы ГУЛАГа, но эта теперь уже только идеологическая культурема всегда размещалась где-то ближе к Колыме (ср. сибирское народное выражение «отправить на Колыму») и Магаданской области. Но вся остальная Сибирь была территорией привычной и обычной жизни во всех ее человеческих проявлениях, мало озабоченной политико-идеологическими интерпретациями («рефракциями»), возникающими отчасти на формально-логических, отчасти аффективных основаниях в головах столичной общественности.

Внешняя и внутренняя установки наблюдателя, т. е. вектор взгляда, чрезвычайно важны для понимания того преломления, которое получает объект наблюдения в его сознании. Его столичное положение, формирующее внешнюю установку, является неотъемлемым элементом его геокультурных координат, что естественным образом сказывается на характере видения действительности и модальности изложения увиденно-

5 В полном виде с ним можно ознакомиться, помимо переизданий, в [Зисельман, 1981. С. 67]. Знаки препинания сохранены в оригинальном виде. Этот текст, будучи переводом, по цензурным соображениям появился на русском языке в 1832 г. как оригинальное стихотворение В. Щастного «Хандра».

го, подчиняющихся внутренней установке. Эти установки прекрасно иллюстрируются в «Сибирских блокнотах» (Les Carnets de Sibérie) французского писателя-путешественника Филиппа Б. Тристана, представляющего восточную французскую провинцию Франш-Конте [Tristan, 2012]. Специально подчеркивая субъективность своих записок, он, вместе с тем, столь же определенно, хоть и в старомодных терминах, дистанцируется от философии восприятия мира, свойственной как столичным наблюдателям социальной действительности, так и рядовым жителям столичных городов, обвиняемым им в снобизме:

«On connaît le snobisme de tous les habitants des capitales, qui ont toujours tendance à regarder les provinciaux avec un air condescendant. Les parisiens sont assez experts en la matière...» [Там же].

Перед поездкой в Россию Ф. Тристан прочитал текст К. Таброна. Часть маршрута от Новосибирска до Горного Алтая и часть тем у них совпадает, но отражение увиденного в их внутренней среде подчиняется принципу «то же, да не то же». В прагматике текста субъективность Ф. Тристана выражается в симпатии к Сибири, а не антипатии к ней, как это было у К. Таброна или у российских последователей Чаадаева к России в целом. Его субъективность носит благожелательный характер (ср. «...cette subjectivité va plutôt vers la sympathie etc.) [Там же]. И он, конечно же, не считает истинным одно расхожее убеждение русскоязычного обывателя, согласно которому «что русскому сибиряку Елбань 6, то французу le bagne» (произносится как два слова: лё бань и значит каторга. К слову банить никакого отношения не имеет). По крайней мере, в первый месяц пребывания там. Таким образом, мы обнаруживаем в этом сопоставлении как различия соци-культурного характера (столица vs. провинция), так и два частных отражения одной и той же инокультурной реальности (Тристан vs. Таброн), феноменология которых гораздо сложнее социкультурной.

Затронем еще один геокультурный аспект. Геополитическое понятие Средний Восток

6 Типичная деревня в Маслянинском р-не Новосибирской обл. с населением ок. 1 000 жителей и координатами 54°19'10'' с. ш., 84°35'30'' в. д.

(Middle East, фр. Moyen Orient) для России может быть связано только с географическим югом, при этом данный регион нельзя переименовать, как это произошло со Средней Азией, в Центральный Восток. Что касается советской Средней Азии, то этот регион долгое время имел свои собственные границы, пусть приблизительные, и существовал наряду с Центральной Азией, которая занимает пространство к юго-востоку от советской Средней Азии. Н. К. Рерих, например, в начале XX в., добираясь до Тибета через Горный Алтай, совершал путешествия по Центральной, а не Средней Азии. Нынешнее переименование Средней Азии в Центральную в русскоязычном пространстве имеет смысл только в области политической семиотики и подчеркивет смену символического статуса стран этого региона после распада СССР. В англоязычном же именовании Средней (Центральной) Азии в речи русскоязычных, пишущих на английском языке, абсолютно ничего не изменилось - и раньше, и теперь единственным английским соответствием было Central Asia. Однако говорить о гармонизации географических названий на английском языке было бы в данном случае неточностью и гораздо уместнее трактовать этот процесс как упомянутую выше лингво-политическую алиенацию.

В южном полушарии сезоны, в отличие от северного, как бы инвертированы, они ассоциируются с другими месяцами, и потому понятие зимние, летние месяцы подвергаются в сознании рефракции: замерзают там на юге, а на севере отогреваются. Асимметрия первичных оппозиций порождает асимметричные образы во вторичных употреблениях слов. Октябрь - далеко не везде категори-зируется как унылая пора или как очарованье очей. Концепты юг и север в России сильно отличаются от аналогичных и в северном полушарии. В США существует выражение Deep South, полностью отсутствующее в русской культуре, тогда как в США обыденное сознание не пользуется привычным для нас понятием Крайний Север, хотя, в принципе, оно и существует (ср. словарный пример inhabitant of the Extreme North). Оно было бы гораздо естественнее для Канады.

Географические квалификаторы типа deep, extreme, far, дальний, крайний соотно-

сятся в языковом сознании, как правило, с очень крупными странами или с планетой в целом, непременно предполагая существование некоего реального или условного центра (точки отсчета) и системы геокультурных координат. При этом признак эксцентричности, характеризующий такую систему, может реализоваться как в прямом, так и скрытом оценочном значении (=периферийный, провинциальный, экзотичный). Практически в каждой крупной стране, независимо от того, входит ли она в категорию высокоразвитых и культурных или нет, существуют свои медвежьи углы, «камчатки», дыры, глубинка, глухомань, урюпински и т. п. Равно как и есть места, пользующиеся высокой репутацией у тех же жителей. Другими словами, везде существует некая культурная топология, топология культурного пространства, мало знакомая посторонним, но реально влияющая на восприятие «чужой» культуральной информации. При этом иностранцы тоже могут легко увидеть в «чужой» культуральной топологии нечто незаметное для коренных жителей: обозначение Дальний Восток, абсолютно исчерпывающее для граждан России, в переводе на иностранные языки должно уточняться (Russian Far East), без этого идентификатора термин относится ко всему громадному зарубежному дальневосточному региону.

Геокультурная семиотика пропитания

в аспекте угрозы окружающей среде

Пример косвенной оценки, связанный с геокультурной и экологической семиотикой еды, обнаруживается как раз в одной из купюр длительностью всего лишь 9 с в китайской версии британско-китайского сериала, в его первой серии. Географическое место

действия определяется авторами английского текста как far south, причем вариант написания Far South, вероятнее всего, рассматривается как необычный и потому отвергается, хотя, судя по семантике предложения, полностью не исключается. Авторы отталкиваются, вероятнее всего, от китайских координат, а не английских или европейских, и поэтому far означает здесь удаленность от китайских геокультурных центров.

Купюра вызвана сопутствующей причиной - в этом далеком краю где-то на юге Китая и уклад жизни в целом, и представление о том, что можно есть и что нельзя, сильно отличается от того, что известно о культурном китайском мире и, тем более, о европейском. В британской версии в переводе на английский звучит цитата одной, как утверждается, популярной у жителей Крайнего Юга (=in the far south) (псевдо)народной присказки, утверждающей, что «Мы едим все, что с ногами и ножками, лишь бы не стол, и все, что с крыльями и крылышками, лишь бы не самолет». При этом, заметим, в переводе на русский (внешнем по отношению к двум сопоставляемым лингвокультурам) семантику слов legs и wings приходится раскрывать дважды, поскольку русское языковое сознание наделяет стол и многие другие неодушевленными предметы ножками, но не ногами, тогда как одушевленные имеют в нем право на ноги, ножки, ножищи.

В китайской культурной среде этот английский текст неизбежно подвергается ценностной рефракции, поскольку такой вербальный комментарий не может быть воспринят в Китае благожелательно. В британском варианте звучит шутливая интонация, которая введена, чтобы примирить британского и западноевропейского адресата с такой всеядностью жителей далекой страны.

Время

Кадр

Действия в кадре

Оригинальный английский текст

37.5938.08

Крестьянин выкладывает на крыше личинки для сушки.

There's a saying in the far south, «We will eat anything with legs except a table, and anything with wings except a plane».

Но в другой стране эта самая интонация может получить, особенно среди тех, кого она касается напрямую, только отрицательную интерпретацию, так как показывает пищевые привычки в абсолютно экстравагантном свете и потому уже затрагивает самые глубинные идентификационные черты этноса. Массовый китайский адресат может воспринять этот достоверный этнографический факт как подшучивание, высмеивание отсталости образа жизни крестьян Юга. Поэтому понятна и реакция китайских соредакторов на такую прогнозную оценочную рефракцию: стремясь устранить неблагоприятный эффект английского текста (при вполне благих намерениях его авторов!) и не ввязываясь в negotiating of meaning по поводу потребления личинок в пищу, они заменяют текст с латентной негативной оценкой на отстраненную констатацию действий человека в кадре.

Тема китайских гастрономических привычек или, шире, тема пропитания и питания, часто возникает в обозначенном сериале. Выше она привлекла внимание в аспекте своей экзотичности (съедобности / несъедобности личинок), но фигурирует также в связи с многочисленностью китайского населения и вопросом обеспечения его продовольственной безопасности. Эта вполне понятная озабоченность не очень богатых стран с большим населением, таких как китайская или индийская, диктует определенный тип отношений в пищевых цепочках китайца с природной продовольственной ресурсной базой. Именно он вызывает у европоцентричного мира немалые опасения и страхи, которые дают знать о себе в британском просветительском сериале для англоязычных гостей Пекинской олимпиады. Фильм постоянно ставит перед китайцами свой, главный для развитых стран, европейский вопрос «How best to protect nature in an increasingly crowded space?» [см. серия 6: 54.05-54.15] или «Как надежно защитить окружающую среду в непрерывно растущей численности населения в мире? (перевод наш, - А. Ф.). То, что обозначено выше продовольственной ресурсной базой трактуется в британском сопроводительном тексте сериала всего лишь как (дикая) природа, которая ценна для современного последователя философии зеленых сама по себе, а не потому, что она обеспечивает

пропитание значительной части еще совсем не богатого сельского населения 7. По этой причине в комментариях к документальному кинотексту, показывающем характерные природные особенности различных китайских географических зон с их специфичной флорой и фауной нередко звучит подспудный рефрен: они их уже съели или они их тоже скоро съедят. Похоже, одни лишь личинки вызвали простое человеческое удивление, а не экофилософское сожаление и сочувствие.

В подтверждение этому тезису приведем еще несколько примеров на данную тему, которые получают однотипную реакцию с китайской стороны.

В первой серии рассказ об одном знаменитом буддистском храме близ Шанхая (38.43-40.18) привычно и потому предсказуемо перерастает в сетования о печальной судьбе мягкопанцирной черепахи 8 с намеком на главную причину исчезновения этого вида в природной среде: она высоко ценятся в Китае как деликатес 9. Кадр из китайской версии фильма удален, история вида полностью изъята из него, потому что, во-первых, для китайцев, в отличие от англоязычных зрителей, это не новость. Во-вторых, эта информация трансформируется в очередной упрек и затем в обвинение по поводу «неправильного» отношения к пресноводным черепахам в целом, из-за чего, якобы, они встречаются теперь в природных условиях крайне редко. К тому же, и это главное, цель данного сериала, с точки зрения китайцев, абсолютно

7 В этом последнем слове при переходе из западных в восточные языки тоже часто возникает глубинная этносемантическая рефракция, потому что лат. слово популяция, незаметно уравнивающее за Западе людей и биологические виды, соединяется в ментальности многих носителей восточных языков только с миром природы, тогда как людские сообщества обозначаются обязательно словом/понятием население или народ.

8 «...this was one of just three Swinhoe's turtles left alive in China, the rest of its kind having been rounded up and eaten. Sadly, just a few weeks after filming, this ancient creature died. ... Swinhoe's turtle is now reckoned extinct in the wild. In fact, most of the 25 types of freshwater turtles in China are now vanishingly rare».

9 Вопрос о другом простонародном китайском де-

ликатесе - собачятине - подвергся деликатному умолчанию, надо полагать, в силу своей исключительной конфликтогенности. В отличие от русскоязычных китайцы, вероятно, всегда знают, где собака зарыта. И даже знают, зачем.

противоположная - показать то, как Китай заботится об охране окружающей среды и старается беречь уникальное природное достояние.

В шестой серии британской версии фильма рассказ об олене милу (18.36; 19.32-20.05) развивается примерно по такой же схеме, но Китай представлен в крайне невыгодном свете. Для мира спасителем оленя Давида (Père David's Deer), как он называется в Англии по имени француза, священника и ученого, описавшего и открывшего его тем самым для Европы во второй половине с XIX в., в этом рассказе оказывается, из-за нескольких рито-рико-стилистических штрихов, Англия 10, а Китай - губителем. Почти та же схема межкультурного диалога, называемого теперь очень часто и более точно культуральным переводом (Cultural Translation), реализована там же (16.23-16.30) в комментарии о медузах. Британские и китайские текстовики придали одному и тому же кадру разные значения. В британском варианте присутствует некоторая недосказанность и уклончивость в оценке действий властей (...what is seen elsewhere as a problem, in China is perceived as an opportunity), тогда как в китайской версии на фоне кадра констатируется их высокая эффективность:

= Ловля медуз стала важной развивающейся областью в прибрежных районах Китая.

Британцы, как мы видим, в очередной раз ставят под сомнение заботу китайцев о своей и, следовательно, мировой экологии.

Сопоставительный материал сериала показывает, что социокультурная рефракция может возникнуть даже при трактовке концепта рис. Его британская оценка подверглась своеобразной «цензуре». В британской версии фильма rice - это «a remarkable member of the grass family». Разумеется, обозначить его с помощью научно-популярного ботаническо-

10 Выделяю жирным шрифтом эти «ухищрения»: «In the early 1900s Milu became extinct in the wild, but luckily, some of the Imperial herd had been sent as a gift to Europe. Those at Woburn Abbey, in England prospered». Но так красиво получается только потому, что некоторые подробности их долгой истории были слишком длинны для фильма. Более полная и объективная история представлена на сайте Московского зоопарка (http://www.moscowzoo.ru/animals/parnokopytnye/ olen-davida/).

го термина всего лишь замечательным представителем семейства злаковых (« the grass family) значит принизить его традиционную символику, сформировавшуюся в Китае, полностью лишить национальной геокультурной специфики, приравняв, например, к пшенице или другим злаковым 11. По этой причине в китайском прокате зритель слышит другое: Рис - это император ^St^li. ). Именно так воспринимается его ценностный статус в народе. Будучи дешевым продуктом питания, он очень высоко ценится в Китае; в иерархии ценностей он соперничает с китайскими императорами. Именно по этой причине примененный переводческий прием нельзя квалифицировать как вольное перефразирование, потому что переводчик всего лишь подбирает то слово и помещает его в то место иерархической концептуальной решетки (conceptual grid = сетка, решетка), которое оно занимает в языковом сознании китайцев. Никакой вольности со стороны редакторов здесь нет, а есть negotiating of meaning - своеобразное обсуждение ценностного символического статуса представленного в кинотексте этносеманти-ческого объекта. Своим переводом на китайский они намекают британской стороне, что в современной китайской мифологии рис относится не к злаковой (grass), а к королевской (Royal) family. Нечто подобное свойственно, кстати, и российской (русской), конечно же, народной культурной среде, традиционно возвеличивающей хлеб: хлеб - всему голова 12.

11 А вот в переводе Библии это возможно и правильно.

12 Здесь самое место вернуться к русским огурчикам, имплицирующим, как нам известно, рассол или рассольчик, который имеет определенное значение для народной культуры... Одновременно мы напомним о высоких литературных огуречных аналогиях от Лефев-ра / Брехта, т. е. об огурчиках от мамаши Кураж.

Начнем с высокой теории. Один современный мыслитель, премьер советского плутовского театра Остап Бендер, учил нас, что не стоит делать культа из огурца. Мудрость этого совета бесспорна, но вся мейнстрим-ная сопоставительная культурология и культуральный перевод показывают сейчас, что всякая этнокультурная специфика и неповторимость базируются как раз на культах такого рода, где полными синонимами огурца выступают квас, рис, сыр, кока-кола, сало, пинта пива, хамон и т. п.

У Ильфа и Петрова странствующий плут из Одессы, должно быть, не знал, что Лев Николаевич запечат-

Время Кадр Английский текст Китайский текст

56.1056.20 "If? The question is where to draw the line. ([Весь] вопрос в том, где провести черту. - перевод мой, А. Ф.) (Разве это не является своеобразным диалогом между человеком и животными?)

Такая же межкультурная дискуссия через посредство передачи средствами английского и китайского языка содержания одной и той же визуальной этнокультурной информации обнаруживается во многих других кадрах. Следующий, взятый из шестой серии, привлек внимание британских создателей тем, что он показывает характер взаимоотношений между человеком и обезъяной, животным, очень близким, по Дарвину, к человеку.

В южном Китае обезъяна гораздо ближе к человеку, чем в северном или чем в Европе, где общение между ними проходит часто через решетку вольера в зоопарке или в цирке, т. е. на расстоянии и под контролем дрессировщика. Англйиский комментарий

лел некогда с помощью огурца, через посредство князя Вронского, образ типичного европейского аристократа королевской крови. Это было сделано по-римски лаконично и емко следующей формулой - глянцевитый голландский огурец [см. «Анна Каренина», т. 2, часть 4, гл. 1]. Отсюда следует, что сам Толстой / Вронский себя и людей своего российского круга к глянцевитым не относил. Но глянцевитость того «голландского огурца» до сих пор для многих остается идеалом и здесь, и там. По сравнению с этим типажом, обычный российский образец Homo Rectus et Sapiens (и его сибирская мутация в том числе) стесняется своей глянцевитости и предпочитает крепить и пестовать шершавый образ огурчика мелко- или среднепупырча-того (как от фирмы Гавриш), нечто под семиотической сенью народной charming awkwardness. Мелкопупырчатый, пожалуй, ближе поэтике и эстетике Бертольда Брехта, не говоря уже о сокровенной мифологии мамаши Кураж. В современном англосаксонском переводо-ведении у Льва Толстого появились последователи. Это те, кто яростно осуждает так называемую гладкопись англоязычной конвенциональной переводческой нормы, т. е. ее приглаженность, глянцевитость, считая, что она несет на себе отпечаток британского культурного империализма. Они все стремятся в своих переводах на английский к некому подобию формально-языковой шершавости, противопоставляя гладкописи с ее неизбежной доместикацией принцип «политкорректной» форенизации.

обнаруживывает некоторое напряжение и неловкость, испытываемую британским наблюдателем. Его аффективный (первичный, перцептуальный) интеллект противится такой фамильярной близости или, говоря на европейских языках, интимности этой картинки: переодетая обезьяна дерется с человеком, а китайские зрители одобрительно смеются. Британцы своей вербализацией концептуализируют сцену в свете новой философии прав животных и намекают на недопустимость такого отношения к зоологическим видам, поскольку оно трактуется уже как насилие над слабым. Главная философ-ско-этическая установка состоит здесь в признании принципа «проводить черту» между человеком и животным. Где и как - это и есть предмет спора между современными культурами, особенно восточными и западными. Фактически, европейский человек цифровой эпохи не хочет больше признавать себя животным, частью мира природы. Он даже стремится полностью отделить себя от этого мира, желая, однако, руководить им как просвещенный монарх и ища нравственное утешение в борьбе с теми культурами, которые еще «не доросли» до специфической европейской природоохранной этики, транслируемой, прежде всего, представителями «верхнего» сегмента европейской менталь-ности.

Китайская же культурная среда совсем иначе преломляет ставшую общемировой тему «мы и животные», что и сказывается на трактовке визуальной информации для своего внутреннего адресата. Китайский комментарий учитывает реакцию своей публики (смех, но одобрительный!), и потому, не осуждая поведение простого люда, зафиксированное в кадре, предлагает своим британским соавторам-оппонентам взглянуть

на сцену как на диалог между человеком и животным, в котором каждая сторона демонстрирует свои потенции.

Такой подход, вероятнее всего, подкрепляется традиционными китайскими представлениями о месте обезьяны в мире восточного человека. Китайцы вообще как бы намекают британцам, что обезъяна стала очень близкой человеку благодаря их соотечественнику Дарвину, который указал в XIX в. на фиктивный характер черты, разделявший дотоле эти виды. Англосаксонская же культура, как показывает новейшая история, в принципе любит проводить черты в отношениях разного рода, особенно красные.

Рефракция и адаптация макрознаков

Британско-китайский документальный киносериал позволяет сделать некоторые заключения о рефракции макрознаков в поликодовом тексте. Во всех примерах выше в сферу нашего внимания попадали только культуремы, т. е. довольно простые понятия незначительного этносемантического объема, давно уже включенные в систему лингвокультурных знаков. Однако чаще речь идет, как (например, в литературоведческих работах А. Лефевра [1998] и Н. В. Шутё-мовой [2012], посвященных теоретическим аспектам переводческой рефракции) о преломлении и циркуляции в межкультурном пространстве других знаков, целостных авторских произведений и даже творчества автора вообще. И творчество, и отдельное произведение сильно отличается по своим характеристикам от этносемантических культурем, представленных культуронимами или акциональными знаками. Для их обозначения гораздо уместнее использовать термин макрознак. Определим это понятие так - искусственный комплексный знак очень сложной структуры, принципиально открытый для непрерывной внутренней и внешней интерпретации, включающий в свой состав много неизвестных 13. План выражения тако-

13 По определению В. Н. Тюпы, макрознак есть «многомерный информационный комплекс холистично настраивающийся на вхождение в речь в соответствии с коммуникативными интенциями говорящего и столь же холистично воссоздаваемый слушателем как в нормативном, так и в прагматическом информационном

го комплексного знака формируется всем его языковым формализмом, но репрезентируется в культурном сознании или памяти общества обычно названием конкретного произведения или именем автора.

Сопоставление названий дает очень показательное представление о том, в каком ключе его декодирует исходная и целевая культуры, какой образ целого транслируется и какой интерпретативной рефракции подвергается при этом содержание произведения в той или иной культурной среде. Документальный сериал BBC и CCTV (Центральное китайское телевидение), вышедший в преддверии Олимпийских игр 2008 г. в Пекине дает богатый материал для исследования характера трансформации макрознаков. Он состоит из шести серий, распределенных по регионам, что преследует цель показать характерные особенности культуры и природы каждой области Китая. Сериал предназначен для показа в двух странах - Великобритании и Китае.

В англоязычной версии общее название сериала - «Wild China» - выбрано в строгом соответствии с языковыми нормами и основной прагматической целью, а именно: рассказать о природе Китая. В принципе, для англоязычных зрителей в нем нет какой-либо стилистической коннотации или желания ввести негативные ассоциации. Это название, в каком-то смысле, типично для носителей ангийского. Так, небольшой сюжет под названием «Wild in Texas», встретившийся автору данной статьи на керамической плитке, показывает несколько характерных представителей флоры этого штата, и потому в переводе закономерно возникнет название «Флора Техаса». Сериал же рассказывает не только о растениях, и потому его можно назвать «Природа Китая» или «Природный мир Китая», на крайний случай «Дикая природа Китая», но не «Дикий Китай». Семантика прилагательного дикий все-таки несет в себе остаточную явно конфликтогенную ассоциацию с дикостью и варварством, и весь посыл названия может легко преломиться в сознании китайского реципиента, создавая основу

полях» [цит по: Аманбаева, 2005]. Слово «холистично» поэтически указывает на некое идеально полное восприятие макрознака, встречающееся, по нашему мнению, чрезвычайно редко.

Время Кадр Действия в эпизоде Текст

С1: 15.0515.10 Лi Холмы This vast area of southwest China, the size of France and Spain combined, isfamous for its clustersof conical hills, likegiant upturned egg cartons, separated by dry empty valleys.

для философского и этического конфликта на всех иерархических уровнях культуры.

Такой вывод обоснован материалом фильма. Он показывает, что культивируемая ныне визуальная грамотность (visual literacy) не имеет особого значения для просмотра и декодирования документального кинодискурса, информационного по своей прагма-тико-коммуникативной функции, и что ключ для интерпретации картинки задается вербальным комментарием.

Придирчивость и щепетильность китайского реципиента к слову, чреватому нежелательными для китайской эстетики видеоряда ассоциациями и коннотациями, прекрасно иллюстрируется даже одним крошечным эпизодиком из первой серии длиной в 5 с. На экране появляется характерный для юго-запада Китая холмистый ландшафт, особенность которого составляет непривычная для нашего и европейского глаза форма то ли холмов, то ли гор, в чем легко убедиться по представленной ниже картинке. Площадь этого региона громадна, она равна территории, занимаемой Испанией и Францией, и потому его трудно обойти вниманием при описании характерных черт рельефа страны.

Английский комментатор, пытаясь создать визуальный образ этой уникальной гористой системы, говорит, что эти «холмы» имеют коническую форму и что они похожи на гигантские упаковки для куриных яиц, если на них смотреть в перевернутом виде. Простой кухонный эксперимент показывает, что сравнение работает. И, тем не менее, оно было удалено из китайской версии; причина такой «цензуры» состоит, вероятнее всего, в приземленности образа, его антиэстетичности и отсутствии привычной китайской изящности.

В представлении этого фильма англичанами акцент вообще сдвигается на такие характеристики страны и ее природы, как первобытность, неприрученность, что неприемлемо для древнего восточного самосознания Поднебесной, которое не хочет признавать свое относительное технологическое отставание от Запада некой культурной отсталостью.

Именно такое опасение обнаруживает смена названия в китайской версии. Китай эстетизирует свою природу. Вместо дикого Китая появилось «^ йвФИ », что означает в буквальном переводе прекрасный, очаровательный Китай. Китайское название сериала говорит о том, что им важнее представить природу как одно из доказательств красоты своей страны и что природа неотделима от самой страны. В техническом плане мы также видим, что название мыслится в единстве с документальным кинотекстом, что оно призвано не только отразить главную установку сериала, но и направить его восприятие в определенное русло. Это новое название нельзя назвать ни парафразированием, ни адаптацией, ни модуляцией параллельного английского - оно принципиально другое, результат той рефракции, которую один и тот же видеоряд приобретает в культурном сознании китайцев. Это общее название задает также логическую схему названий последующих серий («эпизодов») фильма.

В британской версии фильма первая серия называется «Heart of the Dragon» (т. е. «Сердце дракона»), а в китайской используется совсем другой макрознак - » (т. е.

«Прекрасный южный Китай»). Если принимать во внимание общую тематику фильма, то это название более адекватно, потому что

юг Китая отличается наибольшим разнообразием флоры и фауны. В английском же названии видны как мифопоэтические корни образа Китая, так и прагматические обстоятельства его исторического «освоения» британцами (и Западной Европой вообще). Оно началось с юга, оттуда, где находились торговые порты, важные для международной торговли Британии и всей Западной Европы. По этой, вероятно, причине китайский Юг является для создателей фильма «сердцем» Китая, хотя географически во внутрикитай-ских координатах это не так, и давно уже не соответствует его политико-административным реалиям.

Что касается семиотики дракона, то упоминание этого древнего китайского культу-ронима указывает уже на инерцию британского мышления относительно Китая. Как говорит по другому поводу С. Басснетт, английский образ старого Китая является ярким примером культурной мифологии, сформировавшийся в переводных текстах и через перевод («as manifested in translation») и до сих пор довлеющий в британском сознании. Образ старого Китая маркирован до сих пор ономастической метафорой Cathay, то есть средневековым европейским названием этой страны. Этот сугубо литературный образ она целиком приписывает творчеству переводчиков, в первую очередь, Э. Паунду (Ezra Pound) и А. Уэйли (Arthur Whaley), создавших его с помощью средств художественно-поэтического языка. Эта условная стилизация китайской культуры через английский переводной язык (что равно переводческому преломлению в английской культуре образа китайского языка) оказалась настолько популярной, что определила стилистику и характер дальнейших англоязычных литературных описаний Китая, также старающихся сохранить уже созданный образ [Bassnett, 2007. P. 22). Иначе говоря, сам этот образ вкупе с его планом выражения получил затем знаковую функцию, став конвенциональным представителем китайскости в высокой английской культуре.

Такой конвенциональный язык, продолжает С. Басснетт, связан с переводом кино; он преобладает, например, при дублировании китайских фильмов на английский язык. Но данная литературная авторская мифопоэтика

далекого воображаемого прошлого имеет, согласно С. Басснетт, и свою британскую специфическую функцию: знаковая функция Cathay состоит в том, что это название передает чувства ностальгии, утраты, страсти, выраженные в высокоэстетической и изощренной форме, далекой от обычного литературного стандарта. Этот миф не имеет, казалось бы, отношения к сегодняшней стране, маркированной ономастической метафорой communist (ср. Мао Цзедун) или nationalist (ср. Чан Кайши) China, ни к современной китайской литературе (Bassnett, 2007. P. 22). И все-таки названия частей сериала показывают, что старая мифопоэтика Китая в Британии «ще не вмерла». Об этом свидетельствует и дракон в названии и громадный интерес на Западе к эстетике китайских исторических костюмных кинополотен новейшего времени.

Китайские соредактры вполне поддерживают такой акцент в раскрытии кинотекста через слово. Третья серия носит в британской версии предельно краткое, но полное подрывного историко-политического подтекста название - «Tibet»: выбрав такое название британцы фактически предприняли попытку отделить Тибет от материкового Китая, и не случайно. Не секрет, что по поводу этого региона между Китаем и странами Запада существуют серьезные разногласия, связанные с его поддержкой стремления Тибета к полной независимости от Китая. Тибет, таким образом, функционирует в западноевропейской общественной мысли как политико-идеологический макрознак, как призыв к единению в борьбе с китайской «экспансией», что, впрочем, в очередной раз оставляет без внимания всю сложную историю взаимоотношений между Тибетом и Китаем. Ясно, что такой взгляд не может быть принят в самом Китае, и потому в китайской версии третья серия называется что значит в

переводе «чудесное нагорье». В результате семиотика макрознака меняется полностью, вектор его обращения тоже.

Собственно, в этом и состояла, вероятнее всего, сама цель выбора того названия, которое отвечает требованию коллективного китайского адресата. Макрознак, будучи своеобразной интерпретационной матрицей, раскрывает содержание видеоряда и вербального текста с акцентом на самобытности

и уникальности исторической судьбы тибетского народа в неразрывной связи с буддизмом, который он исповедает уже более тысячи лет и который оказал значительное влияние на религиозную и бытовую философию многих народов Центральной Азии, самого Китая и других народов Дальнего Востока.

В английском названии шестой серии - «Tides of Change» - обнаруживается все та же установка на выбор макрознака с намеком. Серия последняя, и потому именно в завершении всего сериала формулируется надежда на «скрытые» ожидания, выраженные, однако, достаточно ясной и привычной европейской метафорой. Ее материальной основой служит рассказ о береговой линии Китая, которая является самой густонаселенной, быстроразвивающейся и непосредственно открытой, в отличие от северной границы с Россией, всему миру. Именно оттуда можно ждать перемен, а образ мощной океанской массы воды, обрушивающейся на берег, лишь поддерживает веру в их неизбежность. Действительно, северная линия ассоциируется в Западном мире с закрытостью Поднебесной, что хорошо показывают англоязычные метафоры the Great Chinese Wall и производная от нее the Great Chinese Firewall, тогда как южное побережье было, начиная с так называемых Опиумных войн, линией открытости Китая иностранным вторжениям. Помимо крупнейших городов Китая - Шанхая и Сянгана, еще привычно называемого Гонконгом, - в шестой серии также показаны нетронутые цивилизацией уголки приморской природы.

В китайской прокатной версии серия 6 называется «^Д};^», что значит буквально «морской прибой». Семантические различия в названиях, таким образом, очень незначительны: английскому tides в русском нет мо-новокабульного соответствия, и потому для раскрытия его семантики требуется употребить два слова - приливы и отливы. Однако в английском названии очень ясно подчеркнут переносный и только «приливный» характер значения словосочетания, который в русском может быть передан, например, словосочетанием ветер перемен или обыгрыванием цитаты «Буря, скоро грянет буря». В китайском же названии иносказательность скорее

нейтрализована или сильно ослаблена. Но, несмотря на формальную близость названий, их рефракция в головах массового китайского зрителя будет совершенно иной, потому что понятие «перемены в Китае» на Западе и в самом Китае раскрывается совершенно по-разному. И те, и другие, несомненно, за перемены, хотя обе культуры отличаются приверженностью традициям. Однако в Китае название транслирует потенциальным гостям Олимпиады и через них - всему миру идею динамичности и желания справиться как можно скорее со своими большими экологическими проблемами, так волнующими западное сообщество, тогда как в англоязычных странах его можно понять как призыв к политическим переменам. За этим названием скрывается, в принципе, и площадь Тяньань-мынь, хотя она и не упоминается.

Три описанных переименования, три новых макрознака, возникшие как результат рефракции культурной средой содержания одного и того же кинотекста, абсолютно закономерны. Они отражают два разных видения страны, что особенно ярко подтверждается еще одним текстовым расхождением, появляющимся в первой серии. Обращаясь, конечно, к своему зрителю, но зная, что фильм увидят и китайцы, британцы осмеливаются назвать Китай «последним спрятанным (от нас) миром» (The last hidden world, China). Пожалуй, эти слова и могли бы стать эпиграфом ко всему сериалу, обнаруживающим непримиримую европоцентричность этого утверждения и сообщающим самое главное своему зрителю. Эти слова трудно обсуждать по существу, в буквальном их значении, но важнее для нас, третьей стороны, асимметричная китайская реакция на него, давшая следующий результат:

№ Или «Эта преисполненная

жизнью страна - Китай».

Словесно, кроме названия страны, в этом вербальном сопровождении ничто не совпадает, но назвать ее вольной интерпретацией нельзя, поскольку в данном случае это переводческое понятие полностью нейтрализуется. Это и не адаптация, поскольку не сделано никакой попытки к переводческому компромиссу, ни с точки зрения Стандартной теории перевода, ни в парадигме куль-турального. Это программное философское

заявление - мы видим нашу страну именно так и такой хотим показать. Действительно, в Европе, ранее всего лишь проецировавшей свою науку, промышленную мощь и военную силу вне своих географических пределов, не стараясь особо вникать в культурные миры покоренных или более слабых стран, Китай до сих пор можно рисовать загадочной и скрытой страной. В самом Китае такое признание интересно только лишь специалистам по межкультурным отношениям. Для них Поднебесная не может быть затерянным на карте мира местом, потому что в их восто-коцентричной философии Китай - это центр мира.

Эта претензия китайской цивилизации хорошо известна [см. напр. Борзова, 2010] 14. Добавим к ней только один штрих, связанный с письмом китайского сановника первой половины XIX в. Линь Цзе-сюя (пиньинь: Lin Zexu), адресованным им королеве Виктории в 1839 г., накануне первой Опиумной войны, и, вероятно, не прочитанном ею.

Из письма, доступного нам, к сожалению, только в переводе на английский язык, ясно следует, что китайский сановник, получивший от императора задание уладить с Великобританией вопрос о прекращении противозаконного ввоза на территорию Китая опиума, производимого Английской Ост-Индской компанией, в упоминаниях об иностранцах называет их варварами. Так, как то и подобает представителю центра мира. Королева Виктория, к которой Линь Цзесюй обращается с советом от своего имени соблюдать китайские законы, абсолютно не задумываясь о «европейском дипломати-

14 Очень интересны соображения Малявина о главной сути цивилизационных расхождений между Востоком и Западом: «... критерием различения типов цивилизации - и, в частности, цивилизаций Запада и Востока - может служить характер опредмечивания символизма культуры. Этот процесс может выступать в двух видах: как объективация "данности" опыта и как объективация самих пределов данности. В первом случае реальность приобретает умопостигаемый (идеальный) или эмпирический (материальный) характер. Во втором случае сохраняется память о символической природе опыта, и реальность не имеет своего единственно "истинного" образа. В целом первый путь определил лицо западной цивилизации, тогда как цивилизация Дальнего Востока являет собой наиболее законченный в мировой истории продукт второй тенденции» [Малявин, 1995].

ческом протоколе», исключается, конечно, им из числа британских варваров, но это можно трактовать лишь как риторический прием автора. По контексту видно, что британцы для китайцев варвары уже потому, что они сознательно травят опиумом китайский народ, хотя у себя дома запрещают его потребление, а королева Виктория составляет исключение лишь потому, что она должна призвать своих подданных к ответу 15. Из письма также ясно следует, что Китай считает себя первой из первейших стран мира, самой нужной и самой справедливой, стремящейся ко всеобщему благу: « [...] articles coming from the outside to China can only be used as toys. We can take them or get along without them. [...] The goods from China carried away by your country not only supply your own consumption and use, but also can be divided up and sold to other countries, producing a triple profit. Even if you do not sell opium, you still have this threefold profit. How can you bear to go further, selling products injurious to others in order to fulfill your insatiable desire?» 16.

Однако призывы к британской совести не возымели тогда действия. Сила, как нам известно из истории, оказалась на стороне британцев и французов, и они на долгие годы навязали Китаю свои условия «межкультурного общения». Сейчас отношения власти изменились, и потому в интерпретации ключевых макрознаков упомянутого документального фильма, призванных моделировать его интерпретацию, китайские партнеры BBC уже не следуют подсказкам английского вербального комментария.

Если их подход рассмотреть с собственно переводоведческих позиций, то отноше-

15 «... the ruler of your honorable country, who takes delight in our culture and whose disposition is inclined towards us, must be able to instruct the various barbarians to observe the law with care. ... The wealth of China is used to profit the barbarians. That is to say, the great profit made by barbarians is all taken from the rightful share of China. By what right do they then in return use the poisonous drug to injure the Chinese people? ... Let us ask, where is your conscience? I have heard that the smoking of opium is very strictly forbidden by your country; that is because the harm caused by opium is clearly understood. Since it is not permitted to do harm to your own country, then even less should you let it be passed on to the harm of other countries [...]».

16 https://cyber.law.harvard.edu/ChinaDragon/lin_ xexu.html.

ния между вербальными формами передачи содержания макрознаков в двух языках нельзя идентифицировать как парафрази-рование, вольный перевод или комплексное лексико-синтаксическое преобразование. Мы наблюдаем здесь прием переписывания (rewriting) в чистом виде, когда видеоряд получает через слово ту концептуальную форму, которая традиционно связывается с этим видеорядом в принимающей этнокультурной среде.

Сформулируем главные теоретические выводы из сказанного.

Этносемантическая рефракция проявляется, прежде всего, в вербальном комментарии видеоряда (собственно кинотекста), причем в документальном фильме она связана с реализацией двух ценностно-оценочных парадигм информационного пространства. Природный видеоряд сам по себе, при всей его выразительности, малоинформативен.

Этносемантическая рефракция есть производное от геокультурных координат общения, от характеристик культурной топологии, иерархической организации культурного пространства и векторов социокультурной коммуникации.

Этносемантическая среда определяет программу адаптации видеоряда, реализуемую только с помощью купюр, и вербального сопровождения, реализуемую через расстановку новых смысловых акцентов в переводе, переписывание комментария или полное его опущение. В китайской версии киносериала все они регулируются критерием культураль-ной приемлемости и стремлением отреагировать на имплицитное критическое содержание английского комментария, носящего часто идеологический характер.

Связи, возникающие в этносемантиче-ской среде между рефракцией культуральной информации, ее адаптацией в акте перевода и приемами компенсации, имеют целью достижение ценностно-нормативного компромисса (negotiating of meanings), который не соответствует, однако, критерию межкультурной гармоничности.

Список литературы

Аманбаева Г. Ю. Психолингвистическая база семантической организации макрознака

// Материалы междунар. науч. конф. «Модернизация образования в условиях глобализации», посвященной 75-летию Тюменского гос. ун-та. 14-15 сентября 2005 г. Тюмень, ТюмГУ. 2005. 176 с. URL: http://knigi1.dissers. ru/books/library3/6178-5.php.

Борзова Е. П. Восток и Запад: сравнительный анализ культур. Санкт-Петербург, 2010. URL: http://www.e-reading.club/bookreader. php/1023236/Borzova_-_Sravnitelnaya _kultur-ologiya._Tom_1.html.

Бубнова И. А. Структура субъективного значения слова (психолингвистический аспект). Автореф. ... дисс. докт. филол. наук. М., 2008. 51 с.

Дебренн М. Ассоциативные нормы фран-кофонии // Язык и культура в условиях интернационализации образования: Материалы Межд. науч.-практ. конф. ... Новосиб. нац. исслед. гос. ун-т / отв. ред. Т. А. Пермино-ва, С. И. Филиппов, А. Л. Соломоновская; Новосиб. гос. ун-т. Новосибирск: РИЦ НГУ, 2014. С.148-158.

Зисельман Е. Теория перевода и теория подобия // Мастерство перевода. Сб. XII. М.: «Советский писатель», 1981. С. 51-79.

Кушнина Л. В, Иванова О. А. Синерге-тическое моделирование переводческого пространства: от межъязыковой эквивалентности к межкультурной гармоничности // Современные проблемы науки и образования, 2012. URL: http://cyberleninka.ru/article/n/ sinergeticheskoe-modelirovanie-perevodchesk-ogo-prostranstva-ot-mezhyazykovoy-ekviva-lentnosti-k-mezhkulturnoy-garmonichnosti.pdf.

Малявин В. Россия между Востоком и Западом: третий путь? 1995 // Иное. Хрестоматия нового российского самосознания. URL: http://www.russ.ru/antolog/inoe/maljav.htm/ maljav.htm.

Шутёмова Н. В. Типы поэтического перевода // Вестн. Пермского ун-та. Серия Российская и зарубежная филология. Вып. 1 (17), 2012. С. 60-66.

Bassnett S. Culture and Translation // A Companion to Translation Studies. Ed. by P. Kuhiw-czak, K. Littau. Multiligual Matters Ltd. Clevedon, Buffalo, Toronto. 2007.

Lefevere A. Mother Courage's cucumbers. Text, system and refraction in a theory of literature // The Translation Studies Reader / Ed. by L. Venuti. Taylor & Francis e-Library, 2004. С.217-248.

Lin Zexu. Letter of Advice to Queen Victoria // Ssuyu Teng and John Fairbank. China's Response to the West (Cambridge MA: Harvard University Press, 1954), reprinted in Mark A.

Kishlansky, ed., Sources of World History, V. II, (New York: HarperCollins CollegePublishers, 1995),pp.266-69 URL: https://cyber.law. harvard.edu/ChinaDragon/lin_xexu.html.

Список справочной литературы

Thubron C. In Siberia / HarperCollins Publishers Ltd., London. 1999. P. 297. URL: http:// www.uk.harpercollinsebooks.com.

Tristan B. P. Les Carnets de Sibérie. Parties 1-3. 2012. URL:

pebtristan.fr/Journal_CARNETS-SIBERIE. htm#120924.

Strugatsky B. and A. Hard to be a God. Daw Books, Inc. / Translated from the Russian by W. Ackerman, 1974.

Uilp- Материал поступил в редколлегию 03.10.2016

A. F. Fefelov

Novosibirsk State University 1 Pirogov Str., Novosibirsk, 630090, Russian Federation

bobyrgan@mail.ru

SEMANTICS AND PRAGMATICS OF BRITISH AND CHINESE CULTURAL INTERACTIONS IN MULTIMODAL TEXT OF A DOCUMENTARY

The paper considers some pragmatic aspects of ethnosemantic refraction as observed in the cultural and standard text-oriented approaches to translation. To illustrate the functional potential of this notion in translation research, the author analyses a number of examples from a multimodal text, a British and Chinese versions of a documentary called Wild China which was shown before the Olympic Games 2008.

The purpose is to single out contents, reasons and ethnosemantic causes of some verbal discrepancies found in the commentaries to the same pictures of the British and Chinese versions. The paper reveals links between refraction of culturemes and cultural macrosigns in a new cultural medium, their adaptation during the act of relocation and techniques of compensation. All of these are considered to be ways of "negotiating meanings" which purpose is to achieve a kind of cross-cultural compromise about the same picture.

Keywords: ethnocultural media, ethnosemantics, ethnosemantic refraction, Cultural Translation, Standard Translation Theory, cultural incompatibility, adaptation, intercultural harmony, negotiating of meanings, multimodal text, macrosigns.

References

Amanbaeva G. Yu. Psikholingvisticheskaya baza semanticheskoy organizatsii makroznaka [Psy-cholinguistic basis of macrosigns semantic structure] // Materialy mezhdunar. nauch. konf. "Modern-izatsiya obrazovaniya v usloviyakh globalizatsii ", posvyashchennoy 75letiyu Tyumenskogo gos. unta. 14-15 sentyabrya 2005 g. Tyumen', TyumGU. 2005. 176 s. URL: http://knigi1.dissers.ru/books/ library3/6178-5.php.

Bassnett S. Culture and Translation. In: A Companion to Translation Studies. Edited by Piotr Kuhi-wczak and Karin Littau. Multilingual Matters Ltd. Clevedon, Buffalo, Toronto. 2007.

Borzova E. P. Vostok i Zapad: sravnitel'nyy analiz kul'tur. [The West and The East: comparative cultural analysis] Sankt-Peterburg, 2010. URL: http://www.e-reading.club/bookreader.php/1023236/ Borzova_-_Sravnitelnaya _kulturologiya._Tom_1.html.

Bubnova I. A. Struktura sub"ektivnogo znacheniya slova (psikholingvisticheskiy aspekt) [Structure of the subjective word meaning (psycholinguistic aspect)]. Avtoref. ... diss. dokt. filol. nauk. M., 2008. 51 s.

Debrenne M. Assotsiativnye normy frankofonii [Associative norms of French-speaking communities] // Yazyk i kul'tura v usloviyakh internatsionalizatsii obrazovaniya: Materialy Mezhd. nauch.-prakt. konf. ... Novosib. nats. issled. gos. un-t / otv. red. T. A. Perminova, S. I. Filippov, A. L. Solo-monovskaya; Novosib. gos. un-t. Novosibirsk: RITs NGU, 2014. S. 148-158.

Kushnina L. V., Ivanova O. A. Sinergeticheskoe modelirovanie perevodcheskogo prostranstva: ot mezh"yazykovoy ekvivalentnosti k mezhkul'turnoy garmonichnosti [Synergetic modeling of translation space: from interlingual equivalence to intercultural harmony] // Sovremennye problemy nauki i obrazovaniya, 2012. URL: http://cyberleninka.ru/article/n/sinergeticheskoe-modelirovanie-perev-odcheskogo-prostranstva-ot-mezhyazykovoy-ekvivalentnosti-k-mezhkulturnoy-garmonichnosti.pdf.

Lefevere A. Mother Courage's cucumbers. Text, system and refraction in a theory of literature // The Translation Studies Reader /Edited by Lawrence Venuti. Taylor & Francis e-Library, 2004. C.217-248.

Lin Zexu. Letter of Advice to Queen Victoria // Ssuyu Teng and John Fairbank. China's Response to the West (Cambridge MA: Harvard University Press, 1954), reprinted in Mark A. Kishlansky, ed., Sources of World History, V. II, (New York: HarperCollins CollegePublishers, 1995), pp. 266-69. URL: https://cyber.law.harvard.edu/ChinaDragon/lin_xexu.html.

Malyavin V. Rossiya mezhdu Vostokom i Zapadom: tretiy put'?. 1995 [Russia between the East and the West: the other way?] // Inoe. Khrestomatiya novogo rossiyskogo samosoznaniya. [The Other. Anthology of a new Russian self-consciousness]. URL: http://www.russ.ru/antolog/inoe/maljav.htm/ maljav.htm.

Shutemova N. V. Tipy poeticheskogo perevoda [Types of poetic translation] // Vestn. Permskogo un-ta. Seriya Rossiyskaya i zarubezhnaya filologiya. Vyp. 1(17), 2012. S. 60-66.

Zisel'man E. Teoriya perevoda i teoriya podobiya [Theory of translation and theory of similarity] // Masterstvo perevoda. Sb. XII. M. «Sovetskiy pisatel'», 1981. S. 51-79.

Dictionaries and Primary Sources

Thubron C. In Siberia. / HarperCollins Publishers Ltd., London. 1999. P. 297. URL: http://www. uk.harpercollinsebooks.com.

Tristan B. P. Les Carnets de Sibérie. Parties 1-3. 2012. URL: http://www.philippebtristan.fr/Jour-nal_CARNETS-SIBERIE.htm#120924.

Strugatsky B. and A. Hard to be a God. Daw Books, Inc. Translated from the Russian by Wendayne Ackerman, 1974.