CC BY
63
ПЕРЕВОД И ПЕРЕВОДОВЕДЕНИЕ
УДК 81'25 + 81'23
А. Ф. Фефелов
Новосибирский государственный университет, ул. Пирогова, 1, Новосибирск, 630090, Россия
bobyrgan@mail. т
ЭТНОСЕМАНТИЧЕСКИЕ СВОЙСТВА КУЛЬТУРНОЙ СРЕДЫ: РЕФРАКЦИЯ И АДАПТАЦИЯ
Обобщается теория и практика использования в культуральном и стандартном переводе несколько непривычного для них термина рефракция. В термине выделяются те его понятийные толкования, которые связаны с первичной реальностью и помогают понять действительные причины, механизмы и сущность асимметричных процессов, возникающих при передаче культуральной информации (культурем, макрознаков). Пример Е. Зисельман, обсуждаемый в статье, показывает, как в переводоведении следует проводить метафорические аналогии, соблюдая методологические принципы науки. Понятие этносемантической рефракции, свойственное культурной среде в целом, встраивается также в систему понятий, используемых в стандартной теории перевода для описания трансформаций исходного текста различной природы, а само оно разграничивается с индивидуальными и авторскими «преломлениями».
Ключевые слова: этнолингвокультурная среда, этносемантика, конфликтогенность, культуральный перевод, рефракция, преломление, адаптация, метафорическая аналогия, культуремы, макрознаки, акциональные знаки.
Цель данной статьи состоит в том, чтобы обобщить практику использования в переводе и переводоведении термина рефракция. Главная задача состоит в том, чтобы отделить ее предметно-сущностные черты от метафорических переформулировок, которые, придавая переводу и переводоведению псевдоновую терминологическую тональность, пытаются лишь несколько освежить их образ, переводя вопрос из первичной реальности в плоскость семиотической символики.
Задача заключается в том, чтобы предложить и аргументировать этносемантическую концепцию рефракции информации, неизбежно возникающую при массовой рецепции отдельных культурем или инокультурного текста. В сочетании с адаптацией и другими приемами переводческой доместикации
или форенизации, принятыми в Стандартной теории перевода, этносемантическая концепция позволяет глубже понять причины, механизмы и сущность асимметричных процессов, возникающих при обмене культур знаниями (равно как и переводческой передаче культуральной информации). Параллельно мы обсудим степень методологической обоснованности метафорических аналогий А. Лефевра и Н. В. Шутёмовой, связанных с явлением и сущностью рефракции (преломления).
Функционирование понятия рефракция в переводе и межкультурной коммуникации будет подробно проиллюстрировано во второй статье на примере расхождений между вербализацией британской и китайской версий документального сериала о Китае,
Фефелов А. Ф. Этносемантические свойства культурной среды: рефракция и адаптация // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Т. 14, № 3. С. 15-33.
ISSN 1818-7935
Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Том 14, № 3 © А. Ф. Фефелов, 2016
вышедшего накануне Олимпиады 2008 года в Пекине.
1. Интродукция термина
Андре Лефевр был, вероятно, первым в переводоведении, кто рискнул применить физический термин refraction (далее рефракция) в статье от 1982 г. «Mother Courage's cucumbers. Text, system and refraction in a theory of literature» 1, относимой, однако, Лоуренсом Венути, включившим ее в свою хрестоматию (см.: [Lefevere, 2004]), к жанру эссе 2. Важно также отметить, что вокруг основного термина (refraction), задаваемого им поначалу как абстрактное понятие, спонтанно возникает несколько производных терминов-понятий, суть которых, однако, не разъясняется, что не может не вызывать законной теоретической настороженности на российской стороне западно-восточного переводоведческо-го Дивана 3. В тексте Лефевра появляются, например, несколько конкретизаций с единичным процессуальным значением, передаваемых формой мн. ч. refractions, употребляется глагольная форма refracted (о текстах), создается семантическое новообразование refractor с категориальным значением деятеля. Кроме того, ключевое исходное понятие неразрывно связано в статье c понятием spectrum (ср. например, «...the spectrum through which refractions are made.»), тогда как ожидается явно другое - medium или его синоним, spectrum среди которых не фигурирует.
Прямое определение понятия refraction в статье А. Лефевра не дается. Его комментатор Л. Венути связывает это понятие в большей степени с переводом, а не сравнительным литературоведением, как Лефевр, и трактует рефракцию («refraction») как си-
1 Речь идет о главном персонаже из пьесы Бертоль-да Брехта, и потому моя переводческая и сугубо риторическая «рефракция» здесь такова: «Огурчики (от) мамаши Кураж. Текст, система и рефракция в теории литературы».
2 Предметной областью в названии статьи обозначена теория литературы, но ее нужно сразу сузить по фактическому содержанию текста, где она раскрывается как теория рецепции переводной литературы и сравнительного литературоведения.
3 Актуализированного в турецком, а не персидском значении этого высокочтимого восточного концепта в [Фефелов, 2015/3].
ноним переписывания («rewriting»), что легко выводится из следующей цитаты: «Lefevere, - пишет Венути, - treats translation, criticism, editing, and historiography as forms of "refraction" or "rewriting"». Этот наш вывод не случаен, он поддерживается еще одной текстовой интерпретацией термина Лоуренсом Венути: «Refractions, ..."carry a work of literature over from one system into another," and they are determined by such factors as "patronage," "poetics," and "ideology"» [Lefevere, 2004. P. 217].
«Перенос» литературного произведения из одной системы в другую, осуществляемый с помощью рефракций, это, конечно же, перевод. Такая редукция, на наш взгляд, ошибочна, но повод такой интерпретации текста дает сам Лефевр. Понять, какое содержание он вкладывает в понятие рефракция и какими признаками оно наделено в его статье, можно только с помощью реконструкции, базирующейся на анализе контекстов употребления термина refraction. Именно этим мы и займемся в следующей части статьи.
2. Реконструкция понятийного
содержания термина refraction
Вместо формальной дефиниции понятия А. Лефевр использует скорее псевдоопределения рефракции, ограничиваясь указанием на аналогии или синонимы, возникающие по ходу объяснения контекстов с этим новым термином. Этот индексальный метод постулирования понятия иногда подкрепляется также разъяснением по его предназначению.
2.1. Рефракция я адаптация
Если верить самому развернутому «определению» методом индексального уподобления, то рефракция это то же, что адаптация: «...refractions - the adaptation of a work of literature to a different audience, ...» [Lefevere, 2004. P. 233]. Доверять полностью ему, однако, нельзя, потому что дается оно мимоходом, в предложении, где главная мысль совсем другая, а именно: рефракции (обратите внимание на мн. ч.!), уподобляемые адаптации, во все времена были неотъемлемой частью литературы [Там же]. Еще большее сожале-
ние вызывает то, что такая синонимическая пара уподоблений не единственна, их много, а значения, возникающие в аналогиях, отличаются сильными смысловыми сдвигами.
2.2. Рефракция я перевод
Второе отождествление «по аналогии» легко реконструируется на основе утверждения «to show ... how translations or, to use a more general term, refractions, play a very important part in the évolution of literatures» [Lefevere, 2004. C. 233]. В выделенных мной курсивом словах понятие рефракция теряет абстрактную семантику, оно синонимизиру-ется с понятием translations и, следовательно, может быть раскрыто и как version(s). В этой связи нужно заметить, что, в отличие от русскоязычного соответствия версия(и), в английском и во французском переводческое понятие version не выдвигает на первый план субъективность переводческого продукта, как это часто происходит теперь в неаккуратном русскоязычном переводческом дискурсе. Но, как будет видно дальше, именно это «неаккуратное» значение актуализировано А. Лефевром в термине refractions в цитированном контексте.
Вместе с тем, в паре переводы / рефракции второй элемент рассматривается Лефевром как родовой (= более общий). Это связано с тем, что к рефракции (и рефракциям) он относит не только переводческую рецепцию иноязычного текста, но и, например, критическую, литературоведческую, культурологическую и культурно-идеологическую. Все эти инстанции составляют, хотя он и не говорит об этом прямо, тот самый spectrum, ко -торый пропускает через себя иноязычное художественное произведение. Альтернативное обозначение у понятия спектр тоже есть, для Лефевра это примерно то же, что и background [Там же. С. 234], т. е. [культурный] фон, фоновый опыт, но в данной статье мы будем пользоваться тем терминологическим соответствием, которое является гораздо более адекватным предметному контексту, а именно: среда.
Существенным для концепции рецепции Лефевра оказывается то, что, во-первых, эта среда, говоря на нашем варварском жаргоне,
институализирована, т. е. сформирована некоторыми институтами, которые обязательны для развитых обществ с их культурой и которые образуют систему со специфической для каждого из них структурой, причем, добавим от себя, структурой иерархического типа. Во-вторых, по указанной выше причине, эта среда никогда не является инертной, нейтральной по отношению к иноязычному автору и его произведениям. Она обязательно активна, она движима у А. Лефевра интенцией повлиять на читательскую аудиторию с тем, чтобы сформировать ее отношение к новому тексту (= «...with the intention of influencing the way in which that audience reads the work»).
Нужно также отметить, что он, судя по всему, не допускает градуальности в трактовке иноязычного культурного феномена, существования большей или меньшей степени ее объективности, которая в иных странах подразумевается, например, различиями в подходах между университетским литературоведением, литературной публицистикой и газетной художественной критикой с коммерческим уклоном. На этом представлении об инфраструктуре рецепции иноязычного автора и его произведений возникает новая понятийная вариация рефракции, анализируемая далее.
2.3. Рефракция я манипулирование
Действительно, рефракции этой среды, которые мы бы назвали ради контекстуальной точности реакциями, неизменно ассоциируются у Лефевра с манипулированием. Оно также проявляется двояко, как преднамеренное и «непреднамеренное».
Во-первых, это навязывание читательской аудитории тех мнений, которые формирует внутри себя посредническое звено критиков, литературоведов, редакторов, издателей, преподавателей и, конечно же, переводчиков. Все эти реакции и мнения есть не что иное как оценочные суждения, по выражению Ле-февра, беззастенчиво подгоняющиеся («un-abashedly based», с. 234), как и всякая оценка, под современные «рефракторам» представления о том, что нужно и что не нужно включать в понятие «хорошая» литература (ка-
вычки от Лефевра) 4 [Там же. С. 235]. В этом ракурсе рефракция предстает по преимуществу как оценка, здесь фактически оторванная от перевода, но, в принципе, имеющая чрезвычайно важное значение для формирования заграничной репутации писателя и его / ее произведения. В характере такой связи между рефракцией и манипулированием отчетливо проявляется специфика личной литературоведческой парадигмы А. Лефевра, для которого вопрос о заслуженности писателем литературной славы был приоритетной теоретической проблемой. Он считал, что литературная слава (literary fame) часто есть продукт деятельности «рефракторов», что-то вроде навязанного «решения жюри», а не свободное волеизъявление читательских масс, каким якобы должно было бы быть. Анализ этой позиции выходит за рамки проблематики нашей статьи, но ее изложение позволяет точнее понять, кто такие «рефракторы» у А. Лефевра: они, несомненно, представляют собой регуляторов культурного (точнее, культурно-понятийного) пространства, определяющих его иерархию, его топологию и занимающихся сопоставительным ранжированием писателей и прочих деятелей искусства в каждый данный период времени. Конечно же, они часто не признают себя регуляторами, оставляя этот ярлык министерству и отделам по культуре бывшего Советского Союза и озвучивая публично тезис о том, что литературный процесс и в этом «премиальном» аспекте носит случайный характер. Однако, как показывает русский язык, эта случайность фиктивна, их французский hasard вполне закономерно доводит участников этих социально-литературных игр до нашего азарта 5, и часто то, что подается в социальной действительности как случайное и отвлеченное, является результатом ангажированной азартной вовлеченности в выстраивание писательской (или авторской) иерархии, руководствующейся принципом «в этом калашном ряду вам не место».
Во-вторых, у рефракции-манипулирования Лефевром подмечается также и собствен-
4 «... in which the evaluation is unabashedly based on the current concept of what "good" literature should be...».
5 В английской ментальности этот фр. случай, случайность понятийно преломился, прежде всего, в сторону риска, опасности.
но переводческая вариация, строго индивидуальная и субъективная по своей сущности, на что указывает сближение этого понятия с другим рядом: ошибочным пониманием, субъективным раскрытием, неверными концепциями творчества (ср. «misunderstandings and misconceptions, or, to use a more neutral term, refractions...») [Там же. С. 234].
Анализ содержания понятия рефракция у А. Лефевра на этом можно завершить, поскольку новых его сугубо контекстуальных интерпретаций в статье больше нет, а есть лишь отдельные случайные употребления термина, окончательно размывающие содержание данного понятия. К таковым нужно отнести упоминание об экономических аспектах рефракции [Там же. С. 245], о рефракциях Брехта, доступных английскому читателю [Там же. С. 238], о рефракции как компромиссе между двумя системами ценностных императивов [Там же. С. 237].
Особенно ярко такое фантазийное конструирование новых смыслов видно в двух примерах [Там же. С. 239], заслуживающих двойного перевода, семантического и смыслового. Первый пример: предложение ИТ «Brecht "did not make refraction any easier," by insisting on his own poetics, which challenged traditional assumptions about drama» и его буквальный перевод: «Брехт не стал облегчать рефракцию, отстаивая принципы своей поэтики, которые шли вразрез с традиционными представлениями о драме». В смысловом переводе (тоже мой. - А. Ф.) говорится всего лишь о том, что «Отстаивая принципы своей поэтики, Брехт не пошел на компромисс с защитниками традиционных представлений о театральном искусстве, ради того, чтобы быстрее попасть на сцену театра». Второй пример раскрывает, тоже в двух версиях, утверждение Лефев-ра о том, что «refractors who do have a receptive attitude towards Brecht find themselves in the unenviable position of dealing with a poetics alien to the system they are operating in». Буквальный перевод (во имя «сокрытия» смысла, но ради оправдания Л. Венути) показывает следующее: «Рефракторы, которые были настроены принять Брехта, нашли себя в незавидной позиции обращения с поэтикой, чужой той системе, в которой они оперировали». Тогда как его смысловое раскры-
тие на основе Стандартной теории перевода позволяет прояснить гораздо четче мысль в букве высказывания: (Рефракторы, которые благожелательно относились к театру Брехта, оказались, однако, в незавидном положении, поскольку им пришлось иметь дело с поэтической системой, чуждой той, в которой они работали». Однако обе эти версии убедительно показывают, что ключевой термин рефракторы в них только мешает понять, о чем идет речь, и поэтому для большей ясности его нужно раскрывать как театральные деятели или театральная среда.
Проведенная реконструкция семантики термина refraction показала, что она отличается у А. Лефевра множественностью интерпретаций, и по этой причине можно утверждать, что он не дефинирует какое-то бы ни было новое понятие, существенное для перевода или теории литературы. Эта последняя к тому же принимает у него очень упрощенное, бытовое и идеологическое оформление. Ее главной задачей выступает выполнение функций какого-нибудь отдела по культуре с его стремлением к пропаганде национального искусства, ранжированию авторов, оценке их репутации, степени влияния на общество (т. е. «величия»).
Итак, в аспекте межкультурной коммуникации, в том числе переводческой, изучать рефракции по Лефевру значит исследовать функции и полномочия институтов, образующих иноязычный «спектр», через который проходит текст, т. е. многоуровневую общественную среду. Это, однако, совсем не одно и то же, что исследовать исторически сложившиеся этносемантические свойства данной среды на предмет ее культурной и интеллектуальной проницаемости, поскольку эти свойства иногда уже не зависят ни от каких институтов или же их зависимость от институтов, абстрактно-теоретически вероятная, определению уже не поддается. При этом этносемантические (~ социокультурные) свойства среды сильно влияют на декодирование и восприятие культуральной информации. Такой анализ по Лефевру не затрагивает также взаимоотношения между системами культурем, которые включены в текстовое сообщение на ИЯ и требуют адекватной ре-
локации или локализации на ПЯ. С самим процессом перевода художественных произведений понятие рефракции практически никак не соприкасается, поскольку оно располагается им не внутри системы переводчик - текст, а в переводческой деятельности, в культурном контексте переведенного произведения, где неразрывно связано с автором, успех которого сначала производен от популярности произведения, а затем уже его популярность (понятие, конечно, крайне многогранное и зыбкое) содействует успеху его новых текстов. Объектом исследования в таком подходе является всегда «рефракция» самого текста целиком как коммуникативной единицы и как культурного знака, и никогда - те ассоциативные сдвиги, кон-нотативные приращения, семантические и смысловые трансформации, искажения и «искажения», которые сопровождают передачу различных типов и видов информации, включенной в текст, причины и факторы появления которых нужно, однако, обязательно понимать и выявлять.
Культурная среда имеет, конечно, важное значение для рецепции произведения в целом или отдельных идей и эстетических форм, свойственных произведению, однако ее реальная топология и стратиграфия гораздо дифференцированнее той, которая была нарисована А. Лефевром. Она по-разному преломляет тексты как в зависимости от дифференциации своей «потребительской» структуры, своих рецептивных свойств и кодифицированных в ней приоритетов, так и в зависимости от целевой установки, концепции, качества, наконец, конкретного перевода. Давно было сказано В. Брюсовым и М. Л. Гаспаро-вым: «Читатель неоднороден; "что трудно для понимания и звучит странно для одного круга читателей, то может казаться простым и привычным для другого"; ... Разным читателям нужны разные типы переводов. ... Минский переводил для неискушенного читателя надсоновской эпохи, Вересаев - для неискушенного читателя современной эпохи, а Гнедич - для искушенного читателя пушкинской эпохи», но их всех читают и сейчас [Гаспаров, 1971. С. 111-112].
3. Идея преломления в концепции переводческого отражения и репрезентации поэтического произведения Н. В. Шутёмовой
К этой неявной, опосредованной временем и пространством дискуссии с А. Ле-февром и, следовательно, англо-саксонским переводоведением примкнула Н. В. Шутё-мова. Ее концепция отражения и репрезентации поэтического произведения базируется также на понятии и термине преломление, что через перевод неизбежно выводит нас на рефракцию (= refraction). Говоря об отражении и репрезентации поэтичности оригинала в принимающей культуре, она эксплицитно подчеркивает сложность этого процесса и его прямую связь, в первую очередь, с переводческим преломлением текста. «Поэтичность оригинала, - говорит она, - может получить разное преломление в сознании разных переводчиков, вследствие чего (курсив мой. - А. Ф.) она может быть по-разному воспринята новой культурой» [Шутёмова, 2012. С. 65]. Сложность же такой релокации в чужое непривычное культурно-литературное пространство состоит в том, что она (поэтичность) требует тройного преломления: 1) в сознании переводчика при освоении типологической доминанты ИТ, выражающемся в формировании переводческой модели объекта, 2) при реализации данной модели в акте и тексте перевода, 3) при восприятии ПТ реципиентами [Шутё-мова, там же].
Вместе с тем, использование ею того же термина, что и ранее у Лефевра, является, вероятнее всего, случайным совпадением: диалог действительно носит неявный и опосредованный характер, поскольку в ее концепции нет не только ссылок на Лефев-ра, но и принципиальных совпадений с ним в постулировании и дефинировании данного понятия, равно как и в определении сферы его применения. Эти трактовки объединяет только то, что в обоих случаях феномен преломления / рефракции раскрывается на материале художественной литературы.
Н. В. Шутёмова не пренебрегает, однако, правилами научного изложения и дает вполне четкое формальное определение явлению преломления, заимствуя его в физике. Со-
знание переводчика и самого переводчика правомерно рассматривать медиумом (~ medium, среда и посредник), оно отлично от авторского, и потому при освоении и трансляции переводчиком поэтичности оригинала в этой среде происходит изменение информации, извлеченной переводчиком на когнитивном этапе перевода. На этом основании она считает, что «термин "преломление", заимствованный [...] из физики и обозначающий изменение направления распространения волны, обусловленное ее переходом из одной среды в другую (курсив мой. - А. Ф), наиболее полно обозначает закономерности освоения поэтичности оригинала переводчиком и ее передачи в тексте перевода» [Шутёмова, 2012. С. 62]. Далее она придает этому еще метафорическому понятию некоторую долю переводоведческой инструментальности, предполагая, что когнитивно-трансляционная среда дает повод концептуализировать степени преломления понимания и трансляции. Ею сначала обозначаются минимальная, средняя, максимальная и нулевая степени преломления так называемой типологической доминанты текста (ТД) с разграничением когнитивного и трансляционного этапов поэтического перевода, выделяются три типа преломления ТД (консонансный, диссонанс-ный и консонансно-диссонансный) и затем конструируется матрица комбинаций освоенности и транслированности типологической доминанты оригинала [Там же. С. 62-64].
Консонансность диагностируется по соответствию двум связанным показателям, один из которых характеризует деятельность переводчика на этапе освоения ТД оригинала (когнитивный), а второй - на этапе преломления при передаче в тексте перевода (трансляционный).
Диссонансность возникает тогда, когда на обоих этапах критерии консонансности оказываются недостигнутыми или когда наблюдается консонансно-диссонансный тип преломления ТД оригинала на этапе декодирования и диссонансный тип преломления ТД в ходе акта перевода.
Комбинация этих двух характеристик в процессе работы с оригиналом также возможна и приводит к появлению смешанного типа поэтического перевода, консонанс-но-диссонансного, детали которого здесь
опускаются. Автор справедливо замечает, что граница между степенями преломления ТД оригинала на когнитивном и трансляционном этапах и между типами поэтического перевода все равно остается нечеткой [Там же. С. 65]. Минимальное, среднее, максимальное преломление и его отсутствие (т. е. полное внутреннее отражение поэтичности в сознании переводчика) остаются оценочной условностью, результатом интуитивного экспертного вывода, и не являются объективно подтверждаемыми степенями преломления. Для их дифференциации требуются не только дополнительные качественные критерии, но и внятный набор количественных. Без таковых понятие преломление остается всего лишь метафорой.
При этом изложенная имплементация принципа преломления не выводит нас еще за пределы своей культурной среды. Н. В. Шутёмова, в принципе, признает это, и потому не ставит знак равенства между описанным преломлением и тем, которое свойственно рецепции переводного текста в принимающей культуре, т. е. чужой или другой культурно-языковой средой. Точки соприкосновения понятия преломления у Н. В. Шутёмовой с тематикой и проблематикой А. Лефевра, с его псевдоконцептуальными вариациями рефракции обнаруживаются только в этом пункте, и становится ясно, насколько сильно эти два автора расходятся в объяснении сути рецепции переводного текста (далее ПТ) реальной социокультурной средой, по отношению к которой перцепционная среда переводчика оказывается лишь небольшим «кирпичиком».
Последовательно проводя свою теоретическую линию, Н. В. Шутёмова рассматривает модели рецепции через призму выведенных ею типов преломления типологической доминанты оригинала, экстраполируя то, что характерно для индивидуального переводческого преломления на собственно среду (т. е. социальную реальность!) со сложившейся системой ценностей, норм, канонов, критериев, императивов, интересов и т. д., иными словами, со своей культуральной топологией и стратиграфией. Результат такой экстраполяции оказывается очень скромным. В отличие от А. Лефевра, пытающегося описать принимающую среду как систему и как со-
вокупность «рефракторов», Н. В. Шутёмова ограничивается, разумеется, бесспорным, но абсолютно ожидаемым выводом о том, что «[к]аждый тип может быть полностью или частично освоен принимающей культурой или отторгнут ею» [Шутёмова, 2012. С. 65]. Логическая детализация этого вывода такова: «Если консонансный перевод полностью осваивается иностранной культурой, то поэтичность оригинала оказывается максимально репрезентированной не только в тексте перевода, но и в иностранной культуре. Вместе с тем в ней признается и статус переведенного произведения как художественной ценности, что способствует диалогу культур и их взаимному обогащению [с. 65]. Более сложную для анализа ситуацию создает рецепция диссонансного перевода. «При любой степени освоенности диссо-нансного перевода принимающей культурой он, - как верно замечено автором, - не репрезентирует поэтичности оригинала, создавая о ней ложное представление, и в этом смысле препятствует познанию ценностей исходной культуры и обогащению принимающей культуры [Шутёмова, 2012. С. 65].
Сложность состоит, однако, в том, что, не репрезентируя оригинал и создавая ложное представление о нем, перевод может все-таки получить высокий статус в принимающей культуре и узурпировать на какое-то время функции «полномочного посла» оригинала и культуры в целом. Структура принимающей среды часто этому способствует, и требуются усилия литературоведов, лингвистов, переводчиков, культурологов и издателей, чтобы скорректировать или отменить результаты первичного преломления / рефракции оригинала. Модели преломления ТД оригинала Н. В. Шутёмовой не дают теоретического ответа на такие вопросы, как нет их собственно и у Андре Лефевра.
Фактически, предложенная Н. В. Шутё-мовой концептуализация переводческого «преломления» выступает синонимом первичного декодирования исходного текста (далее ИТ), с прагматической семантикой прочтения, интерпретации, освоения и т. д., и его вторичного выражения (перевыражения, трансляции, переписывания, релокации и т. д.) в форме ПТ, тогда как сам термин выполняет не концептуальную, а преимуще-
ственно риторическую функцию. В русском языке это существительное давно уже используется примерно в таком же переносном («физическом») значении. Так, в толковых словарях Д. Н. Ушакова и Т. Ф. Ефремовой оно получает абсолютно одинаковое определение своего переносного значения: «Субъективное осмысление какого-л. события, факта, меняющее его смысл, содержание» (Ефремова) и «Субъективное осмысление ка-кого-н. события, факта, меняющее его смысл, содержание. В детском преломлении новые слова могут получать совершенно неожиданный смысл» (Ушаков). Новое, привнесенное в концепции В. Н. Шутёмовой, состоит лишь в том, что с помощью физической аналогии она объективирует (правда, несколько искусственно) субъективность осмысления (то самое, которое выступает главным признаком словарных определений процесса), выделяя в нем три упомянутых выше типа.
Слабооформленная концепция А. Ле-февра и цельнооформленная концепция Н. В. Шутёмовой вместе показывают, что рефракция в переводческом процессе и переводческой деятельности сопровождает любое действие переводчика и любое действие адресатов в ходе восприятия переводческого продукта. Во всякой трансформации, действительно, есть что-то от рефракции и всякую трансформацию можно назвать рефракцией в каком-то условном или безусловном смысле, и подобный казус встречается в теории перевода не в первый раз. То же самое можно сказать и о приеме компенсации, например. Если компенсацию определять широко, включая в нее выполняемую переводчиком элиминацию лексико-грамма-тической и синтаксической асимметрии (что равно компенсации потерь, связанных со сменой языкового кода), а также собственно компенсацию утрачиваемой жанрово-стили-стической и лингвокультурной информации текста, то всякое переводческое действие можно будет считать компенсацией. Такие теоретические парадоксы, конечно же, крайне опасны для переводоведения, они свидетельствуют скорее о поверхностном определении понятий и их использовании в какой-нибудь вторичной функции.
4. Требования к метафорическому
моделированию: пример Е. Зисельман
Подход А. Лефевра и Н. В. Шутёмовой требует высказать несколько соображений по поводу самого принципа метафорического моделирования процессов в межкультурной коммуникации и переводе как одной из ее главных реализаций. У Лефевра никакого моделирования рецепции нет - его термин рефракция (и рефракции) выполняет свою функцию на сугубо семиотических (и вместе с тем риторических) основаниях, он всего лишь акцентирует в сознании идею всевозможных влияний и воздействий, которым подвергается инокультурный оригинал при прохождении через нечто, обозначенное термином спектр. Оба термина, в принципе, физические, но используются фантазийно, характера процесса не описывают и не добавляют в содержательном плане ничего нового к тому, что об этом процессе вхождения в чужую культуру говорилось ранее. В англоязычной межкультурной среде с ее - согласно Венути - имперским характером эта идея звучит, однако, крайне разоблачительно, и уже потому достигает своей цели, хотя бы частично.
Н. В. Шутёмова, со своей стороны, предпринимает серьезную попытку придать истинную концептуальность своим параллелям между распространением информации в культурно-языковой (т. е. света художественной мысли) и природной средах (т. е. физического света, световых волн и лучей), но и в этом случае главным средством аргументации становится, в конечном счете, риторика, а не описание новых типов и видов преломления культурального знания и информации на базе новой концептуальной метафоры. Между тем, в истории отечественной переводческой мысли у Н. В. Шутёмовой, в отличие от А. Лефевра, пребывавшего в ином геокультурном пространстве, имеются впечатляющие примеры в высокой степени научного мышления при конструировании взаимоотношений между исходным текстом (ИТ), с одной стороны, и переводными текстами (ПТ), с другой, на базе метафорических аналогий. Один из них продемонстрирован в работе Е. Зисельман в статье «Теория перевода и теория подобия» (1981).
Остановимся подробнее на особенностях ее адаптации теории математического подобия, приспособленной для решения задачи установления авторства перевода недоступного ей поэтического оригинала с французского языка на русский в историко-культурном контексте XIX века 6.
В распоряжении литературоведа было стихотворение на французском языке, не имевшее названия. Именно его и предстояло установить достоверно. Сопоставив текст, предположительно принадлежавший О. Барбье, с тремя русскими переводами «IX ямба», Е. Зисельман пришла к выводу, что анонимное французское стихотворение и было искомым «IX ямбом» О. Барбье. Это аналитическое экспертное заключение полностью подтвердилось позднее, когда этот же текст был все-таки найден под названием «IX ямб» в одном из первых прижизненных изданий «Ямбов» О. Барбье 1832 года.
Метод литературоведческого, разумеется, сопоставительного исследования был «прост и прям», поскольку он был концептуализирован в терминах и логике математической теории подобия, но реализован на литературно-языковом объекте. Доказательство подобия оригинала и трех его переводных версий строилось по «ньютоновской» теории подобия. Поскольку, согласно Ньютону, «[п]одоб-ные между собой явления имеют одинаковые критерии подобия» [Зисельман, 1981. С. 62], то именно выявление адекватных для данной поэтической выборки критериев и стало первым практическим этапом исследования. В математических и вероятностно-статистических подходах к установлению подобия или его отсутствия теория требует количественного описания объектов исследования, а сами критерии подобия в точных науках
6 Речь идет о переводе «IX ямба» Огюста Барбье (Анри-Огюст Барбье, фр. Henri-Auguste Barbier), входившего в его первый сборник «Ямбы» («Jambes», 1831), отразившем настроения французской революции 1830 года. Пользовался успехом в России, был запрещен цензурой и потому переводился иногда анонимно, либо же выдавался за оригинальное произведение, созданное на русском языке, что и создало позднее ситуацию неопределенности с авторством переводов и их числом.
выражаются в математической форме. Искусство же оперирует эстетическими категориями, а его аналитики - качественными (ср., например, все типы преломления оригинала у Н. В. Шутёмовой).
Е. Зисельман исходит из того, что на семантическом, просодическом, ритмико-интонаци-онном и стилистическом уровнях сопоставительного анализа для определения степени подобия версий применение количественных критериев возможно. Она продемонстрировала эффективность некоторых из них в своем исследовании, но здесь требуются дальнейшие коллективные усилия. При этом сначала нужно ввести качественное определение критериев или коэффициентов подобия каждой пары языков (что так и не сделано) с тем, чтобы затем квантифицировать их по обозначенным уровням [Там же. С. 74], что тоже еще не произведено. Она признавала, что аппарату теории подобия в теории перевода не хватает строгости, и потому надеялась на достижения в области структуральной поэтики, в частности, на идеи Ю. М. Лотмана, А. Н. Колмогорова, В. В. Иванова и В. Н. Топорова [Зисельман, 1981. С. 76], которые, по ее мысли, должны были способствовать оформлению идеи комплексной сопоставительной стилистики, предложенной А. В. Федоровым, в полноценную науку. Этого, как мы сейчас видим, тоже не произошло. Напротив, степень доказательности в российском переводоведении падает 7. В результате, она также была вынуждена перейти на качественные критерии, и это решение показывает, что ее методологическая аналогия тоже представляет собой, в конечном счете, некоторую условность, что она метафорична. Превращение абстрактных рассуждений о художественном переводе в доказательную науку произошло в ее теории функционального подобия лишь частично.
7 К сожалению, в современных лингволитератур-ных науках возобладал принцип «мышления» в каком-то смысле культуро-ориентированный. Его суть лучше всего передают слова бельгийского лингвиста Андре Госса (André Goosse): «dire n'importe quoi [но] d'un ton passionné» [1991. Р. 6]. Или: «Не важно, что вы говорите о [родном] языке, важно, чтобы со страстью в голосе». О языке стало пристойно рассуждать только, как о Родине, как о маме, которая плохого не посоветует, т. е. с пристрастностью, но при непременном отрицании этой самой пристрастности.
Исследователь, как было замечено выше, не отказывается полностью от количественной стороны процесса. Во-первых, используя понятия «полное подобие», «неполное подобие», исследователь проводит несложные, но информативные статистические сопоставления [Зисельман, 1981. С. 62], чтобы проиллюстрировать их в материале. Во-вторых, ее теоретическая установка на функциональное подобие как наиболее близкое сути художественного перевода и теории подобия вообще наделяет предлагаемый метод очень высокой степенью инструментальности, показывая, что мы имеем дело не с метафорической, а реальной новизной в описании взаимоотношений между исходным текстом и его переводами или между переводами 8.
Два ее главных теоретических тезиса сохраняют полную актуальность и поныне.
Первый тезис утверждает, что функциональное подобие является основным законом художественного перевода и потому должно быть признано исходной точкой всех возможных в этой предметно-объектной области определений подобия [Там же. С. 62]. Вместе с тем, с точки зрения теории подобия художественный перевод должен быть отнесен к одному из видов функционального моделирования [Там же. С.75].
Второй тезис говорит о том, что в теории подобия и моделирования функциональное подобие может быть ограничено только наличием в двух явлениях качественно одинаковых функций и одинакового взаимодействия с окружающей средой (жирный шрифт мой. - А. Ф.), не требуя обязательной фиксации количественных соотношений
8 Разумеется, и этот метод подобия может столкнуться с «подводными камнями». Так, если его применить к сопоставлению конфессиональных христианских переводов Библии (особенно протестантских и католических) для показа их специфичности или «оппозиционности» друг другу, то, без сомнения, выяснится, что в языковом смысле их версии представляют собой результат синонимического варьирования (переформулировки), а не уникальные, независимые друг от друга переводческие «проекты». Но их семантическая близость не означает, однако, содержательной близости или, тем более, единства конфессионального толкования библейского текста. Различия в религиозном содержании появляются чаще в результате преломления «буквы текста» в соответствующей интерпретативной среде, а не в голове переводчика.
между всеми сторонами рассматриваемых явлений [Там же. С. 62].
Еще один очень важный для нынешней проблематики переводоведческих исследований момент состоит в том, что Е. Зисельман еще до появления культуро-ориентиро-ванного перевода (т. е. до провозглашения Cultural Turn) ставила задачу идентификации на уровнях сопоставления «всеобщи[х] необходимы[х] услови[й] подобия в художественном переводе», которые помогли бы описать категорию национально-исторического подобия в лингвокультурах мира [Там же. С. 74] в условиях, когда пресуппозицией пе-реводоведения было требование рассматривать перевод как средство взаимного общения и обогащения народов.
Эта идея адекватного описания универсального содержания культур мира (которая как раз и подразумевается ею в данном случае, на наш взгляд) была уже почти требованием дня, но актуализировалась в культураль-ном и культуро-ориентированном переводах (Cultural Translation и Cultural Turn, соответственно), с совсем иной, диаметрально противоположной стороны: с акцентом на том, что различает и разъединяет культуры, с идентификации Другого (the Other), специфичного в них, а не общего. В европоцентричном (фактически, англоцентричном) постколониальном мире такой вектор взаимодействия вполне «разумен», если судить в парадигме эмоционального интеллекта, конечно. Им «логичнее» признать неустранимое, неизбежное и объективное, существование другой - специфичной - культуры (ранее для них чужой или просто туземной) и на этом принципе выстраивать новые power relationships, возникшие после распада колониальных империй. В межкультурном дискурсе он приводит к возникновению вербальных деконструкций и выражается в требовании культивировать в себе мульткультурализм с его непременной толерантностью и пропагандой сопротивления (англ. resistance) своей многовековой внутренней установке на доминирование. Такая стратегия взаимоотношений для цивилизованного мира (совпадающего в рассуждениях многих с европоцентричным) проще, чем согласиться с положением об изначальном равенстве культур мира и их базовом подобии. Европоцен-тричный мир, например, не очень-то желает
признавать свою культурно-историческую общность, и, тем более, свою близость с евразийской Россией в условиях, когда геополитические соображения требуют приписать ей все признаки отрицательного члена этой самой геополитической оппозиции. Подобие культур, его степень и даже их родственность, приоритетные для Е. Зисельман, стремящейся, очевидно, в соответствии с недавними лозунгами, к приснопамятной дружбе и взаимопониманию между народами, включая соседние, оказываются часто на периферии европоцентричного сознания, поскольку в его ядре доминируют по-прежнему идеи power relationships, бинаризма типа мы / они и мира как вербальной конструкции. Эти установки особенно явственно выражены в культураль-ном переводе (который, напомним, переводом не является), заметны в новом культуро-ори-ентированном переводе и даже оказываются причудливым образом связанными с понятием рефракции. Не случайно А. Лефевр в одном из своих контекстуальных толкований рефракции синонимизировал ее с компромиссом между двумя системами ценностных императивов [Lefevere, 2004. P. 237].
В итоге выясняется, что перенос теории подобия на область переводческих сопоставлений, выполненный Е. Зисель-ман, несмотря на свою методологическую и предметно-сущностную корректность, оказался по странному стечению обстоятельств на периферии интересов современных пере-водоведов, которых, как, например, Р. К. Ми-ньяр-Белоручева или В. А. Татаринова, больше привлекает метод, ставящий во главу угла теорию несоответствий [Миньяр-Белоручев, 1980; Татаринов, 2007. С. 182-185]. Методологический крен в сторону несоответствий проявляется особенно сильно в теории лакунарности, предназначенной для описания этносемантической асимметрии [Марковина, Сорокин. 2008], создаваемой культуремами любого типа. Причина тому предельно проста, и она кроется в рецептивной прагматике межкультурного взаимопонимания и взаимодействия. Всякие отличия, расхождения и особенности как вербальных, так и акцио-нальных знаков 9 в практической плоскости
9 К акциональным культурным знакам мы относим любое действие, включая бытовое ритуального и обрядового характера, которое в социуме уже получило
воспринимаются как барьер в процессе общения, они очень легко стереотипизируются, превращаются в негативные семиотические «метки», деформируя отношение к чужой культуре в целом или к отдельным ее представителям, усиливают естественное инстинктивное недоверие к ней и провоцируют негативное отношение [ср. Яшина, 2009б. С. 59].
5. Рефракция и адаптация:
причина и следствие
На наш взгляд, этносемантическая рефракция локализуется в принимающей среде и сначала проявляется обязательно в области культурального перевода в виде оценки значимости и приемлемости получаемой информации для различных субкультурных категорий адресатов. Речь идет фактически о совместимости ценностных установок и систем, выяснение которой беспрерывно сопровождается своеобразным - заочным -спором о «значениях», т. е. negotiating of meanings (если передавать в переводе одно из основных требований к взаимоотношениям между доминантной и доминируемой культурами именно так). Рефракция куль-турем и социальных «истин» закономерна, поскольку этносемантические в широком смысле характеристики интерпретанты в каждой принимающей культуре специфичны, но константы. Ее характер поэтому предсказуем и должен приниматься во внимание начальным (первичным) отправителем сообщения, т. е. автором, и промежуточным отправителем-интерпретатором, т. е. переводчиком.
Процесс вхождения инокультурных и ино-языковых понятий в культуру адресата никогда не является единичным однотактным актом, он многоступенчатый.
Переводчик, принадлежа «по жизни и pays d'origine 10» одной лингвокультуре, но представляя по характеру своей деятельности две или больше, должен вербализовать конкретный текстовой материал, в нашем случае полимодальный документальный текст, и может сделать это только с учетом
или должно получить по воле его создателя однозначно определенную смысловую интерпретацию.
10 Страна происхождения.
особенностей уже сформировавшихся этно-семантических условий стандартного декодирования его концептуальной программы и фоновых культурных индикаторов в двух средах. То согласование позиций, которое имеет место в акте перевода, не сводится, однако, как это принято думать, только лишь к адаптации текста (как правило, для облегчения его понимания) в интересах получателя. В этом процессе между адаптацией и рефракцией возникают гораздо более сложные отношения. Адаптация - это переводческая реакция на рефракционные свойства принимающей этнолингвокультурной среды. Переводчик пытается тем самым прогнозировать, как отзовется его слово, репрезентирующее слово автора, в иной среде. Он выстраивает при этом стратегию подбора конкретных формальных или функциональных эквивалентов, равную negotiating of meanings, меняющую метаязык восприятия (описания) двух систем и приводящую к их гибридизации. В его голове должна сложиться концепция передачи ключевых культурем исходной (своей) этносемантической среды представителям иной (чужой), но тоже изученной им. Однако definitive decision принадлежит все-таки принимающей стороне, которая лучше исходной понимает последствия внедрения чужеродных культурем в тело своей культуры 11.
Различие между рефракцией и адаптацией замечательно видны на материале межкультурных переходов имен собственных, единиц, не имеющих понятийного значения и потому не могущих претерпевать какие бы то ни было формально-логические понятийные трансформации, но легко поддающиеся семиотическому «переосмыслению».
Так, утверждение одной детской русскоязычной писательницы «Миша, как вы понимаете, мальчик», прозвучавшее в одной передаче на российском радио, оказывается истинным только для русскоязычной среды, и аргумент «как вы понимаете» за пределами этой среды может легко потерять свою
11 Все дело в их объеме - правильная дозировка создает превосходные сплавы, излишняя, продемонстрированная в начале XXI века в нескольких странах арабского юга американскими и западноевропейскими культуральными «переводчиками», приводит к разрушению даже булатной стали.
доказательность и убедительность. В англоязычной среде такое же по звучанию имя существует (Measha), хотя и характеризуется не очень высокой популярностью 12. Рефракция русского имени Миша возникает по двум причинам: 1) Measha имя женское (никак, заметим, не связанное с именем Michelle), и потому заимствованная или импортированная форма Миша также будет иметь тенденцию трактоваться как женское; 2) суффикс -ша в заимствованных из русского языка имена вроде Паша, Саша и др. также воспринимается в США как показатель женского пола его носителя, а имя Pasha, прямо связанное с Паша, является уже женским. Поэтому и Миша, заимствованное ее представителями как раз в такой форме, легко может быть как женским (причем чаще), так и мужским.
Это и есть пример рефракции данного ономастического знака в новой этнолингво-культурной среде, но не адаптации. Адаптироваться в имени собственном нечему, у него нет объективного значения, а все другие, астрологические, обесцениваются сразу при пересечении геокультурных границ и проникновении в иное этнолингвокуль-турное пространство. Возникая непредвиденно в ходе межкультурной коммуникации, она скорее отдаляет культуры, чем сближает их. Действительно, русскоязычному Мише трудно представить, что оказавшись в США, он попадет в категорию девочек, а нам будет невозможно предвидеть, как он отреагирует на различные ситуации, связанные с его эт-носемантической перекатегоризацией.
Такая рефракция, затрагивающая также некоторые другие имена с внутренними показателями половой принадлежности (или гендерной идентификации), заимствованные у нас или в других славянских странах, стала неожиданно создавать теперь при переводе с английского на русский разные мелкие проблемы. Они как раз и связаны иногда с приемами адаптации текста различного рода, поскольку у нас есть согласование по роду. Имена собственные Миша Брюггергосман (англ. Measha Brueggergosman) и Миша
12 MEASHA is the most popular 20410.th name in USA ... One in every 351,102 Americans is named MEASHA and popularity of name MEASHA is 2.85 people per million.
Дамев, например, должны по-разному раскрываться в переводном тексте. Первое имя Миша указывает на оперную и концертную певицу, а не певца, и она выступает в одном концерте с Мишей Дамевым (а не Дамевой), швейцарским дирижером, происхождение которого понятно по его фамилии - она болгарская. При этом Мишель (как в Michel Stern, например, в отличие от Michelle Obama) не будет в англоязычной среде тезкой Миши, потому что эта форма отделена там от Миши, даже когда она заимствована, и функционирует как самостоятельное имя.
Примерно то же самое происходит на прагматическом уровне реализации стратегии адаптации при поиске конкретных эквивалентов геокультурным понятиям. Переводчику чрезвычайно трудно решить, какое соответствие в русском языке лучше передает, например, североамериканское геокультурное понятие Deep South: Дальний Юг, Крайний Юг или буквальная калька Глубокий Юг, которой обычно утешается газетный буквалист, исповедующий принцип экономии усилий. Еще сложнее интерпретировать такие окказиональные понятия «с третьей стороны»: английское in the far south в описании географии Китая было переведено выше «у жителей Крайнего Юга» лишь потому, что формально-логическая семантика слов дальний или далекий еще сильнее дезориентируют получателя информации.
6. Рефракция в системе
межкультурных трансформаций текста
В силу того, что рефракция рассматривается нами в качестве естественного этно-семантического свойства культурной среды, к ней можно относить далеко не всякую межкультурную семантическую асимметрию, возникающую как рецептивная реакция на нее у коллективного адресата сообщения в условиях внутри- и межкультурных контактов. Область ее проявления, критически значимого для межкультурного взаимопонимания и взаимодействия, распространяется на системы ключевых ценностных концептов (ключевых слов культуры), формирующие региональный или глобальный метаязык и метадискурс, соотносимый с моно- или многополярностью мира.
Что касается индивидуальной рецепции инокультурной информации или инокультур-ного макрознака, то она крайне вариативна, поскольку зависит от массы факторов, среди которых более всего на результате интер-претативной работы сказывается интеллект и образованность индивидуального адресата, не существенные в случае коллективной рецепции, где ведущая роль принадлежит здравому смыслу (традиции) в его этнона-циональных и социокультурных манифестациях.
В Стандартной теории перевода, которая имеет дело со специфической переводческой рецепцией культуры через язык и тексты самого разного типа, рефракция должна быть обязательно соотнесена со стандартным категориальным рядом таких понятий, как сдвиг (shift) 13, трансформация, замена (фр. traduction indirecte), несоответствие, мутация с дальнейшим определением ее прикладной специфики. Далее будут сформулированы несколько кратких замечаний по этому вопросу.
1. С точки зрения текстоцентрического подхода, к рефракции в принципе нельзя относить те смысловые сдвиги, которые неизбежно возникают при буквальном и подстрочном методах перевода. Явление рефракции начинается там, где по шкале де Ваарда - Найды начинается область ближайшего естественного перевода, поскольку только с этого момента предполагается в качестве объекта перевода работа не только с семантикой слов, но и со всей социокультурной средой текста и только отсюда от переводчика требуется стратегия «двойной лояльности», которую можно обозначить также как двувекторную. В буквальном же (пословном) и подстрочном переводах приоритетным объектом перевода выступает всего лишь семантика исходного слова (т. е. лингвистический код), избавляющая переводчика от обязанности заботиться о смысловой проницаемости для массового адресата своей версии текста 14.
13 Трактовки этого понятия в западноевропейской переводческой лингвистической теории, начиная с Дж. Кэтфорда, см. в МишЗау, J., 1998.
14 Осмысленное культивирование буквалистских, по выражению М. Л. Гаспарова, методов перевода
можно проследить, пройдя по цепочке Вяземский -Брюсов/Гаспаров - Ланн - Бибихин и встретившись
2. В отсутствие возмущающего фактора культурной среды с ее рефракционными свойствами, область семантических сдвигов в интерпретации значений слов сильно сужается и редко приобретает характер этносемантической рефракции, оставаясь очень часто лишь понятийной, очень близкой по механизму к конкретизации в таких ее разновидностях, например, как специализация или идеографическая дифференциация. Так, англ. student в русских словарных соответствиях и текстовых эквивалентах предсказуемо специализируется, «расщепляясь» на 1) студент; 2) ученик, учащийся; 3) курсант. Последняя специализация реализована, например, в переводе словосочетания flight student = курсант летной школы. То же происходит со словом hospital, актуализируемым в контексте чаще всего как больница или как госпиталь по признаку специализации, тогда как вполне возможные контекстуальные эквиваленты больничка или лазарет диктуются или возникают факультативно на совсем других текстовых (семантических и стилистических) основаниях. Еще один характерный пример. Очень частое ныне в языке прессы слово attack требует в силу особенностей ситуации в мире соответствия теракт, а не некого абстрактного нападения и тем более атака.
Важно отметить, что в этих случаях никакого собственно этносемантического преломления, этнокультурной рецептивной мутации, не происходит, и термин рефракция для их описания будет неадекватен. Семантические сдвиги такого рода гораздо адекватнее описываются понятием межъязыковой интерференции (как правило, лексической) и ее механизмами, а сама интерференция очень сильно зависит от индивидуальных языковых и когнитивных способностей индивида 15 и особенно от способности к быстрому переключению языковых кодов. В этом случае при релокации значений единиц наблюдаются сдвиги, трансформации (конкретизация, дифференциация), расще-
нежданно-негаданно в конце пути с принципом форе-низации Л. Венути.
15 См. в качестве иллюстрации расхождений между индивидуальными (авторскими) и этносемантически-ми (традиционными, коллективными) трактовками статью: Фефелов А. Ф., Фёдорова Я. Я., 2014.
пление значений т. д., причем семантические отношения между исходным словом и его соответствиями в ИЯ и ИТ абсолютно доступны наблюдению и не выходят за рамки их стандартных формально-логических типов, хорошо известных по Я. И. Рецкеру: тождество, подчинение, контрарность (это точнее, чем контрадикторность), перекрещивание, внеположенность 16.
3. В общественных и гуманитарных науках в силу того, что они описывают социальную действительность, существуют также категории слов, которые регулярно (и потому, в этносемантическом смысле, закономерно) подвергаются очень сильной смысловой и концептуальной мутации при пересечении этнокультурных границ. Это позволяет квалифицировать ее как рефракцию понятий смешанного типа, этнокультурного и предметного. Этот факт общеизвестен, о чем свидетельствует, например, появление «Рекомендаций по переводу текстов социальных наук», разработанных международным коллективом переводчиков 17. Привычные, казалось бы, слова-термины вроде government, state, nation, nationalism, chauvinism, officer и т. д. как правило переосмысливаются, и этот факт часто не осознается теми, кто перелагает их значение в тексте на русском языке. Более того, само осознание рефракции этих понятий в русскоязычной среде специалистами еще не всегда гарантирует адекватной передачи их терминологического значения. Так, выражение электронное правительство, вошедшее в русский административно-деловой язык, абсурдно по своему семантическому составу именно потому, что является семантической и синтаксической калькой с ам. electronic government. А различение на иностранных языках русскоязычных моновокабульных терминов понятие и концепт, уже достаточно четко дифференцированных в российской ког-нитивистике, представляет собой громадную проблему в зарубежной, потому что оба
16 Заметим, однако, что последние два типа часто встречаются и в этносемантической рефракции.
17 Guidelines for the translation of social science texts. Social Science Translation Project, American Council of Learned Societies. URL: http://www.acls.org/sstp.htm и http://www.russian-translators.ru/.
они восходят к одному и тому же латинскому этимону и далее западноевропейскому слову concept.
4. «Ложные друзья переводчика» возникают иногда как результат последовательности семантических сдвигов лексической единицы в ходе множественных нерегулируемых коммуникативных актов, вызывающих устойчивое переосмысление ее первоначального значения, и этот механизм достаточно близок к предлагаемому в статье толкованию рефракции, потому что в нем учитывается роль естественной анонимной интерпрета-тивной среды. «Ложные друзья переводчика» могут также преднамеренно конструироваться, как это произошло в русской среде с французским музыкальным термином chanson. Калька шансон никогда и не использовалась в качестве синонима русского слова песня или русского музыкального термина итальянского происхождения канцона. Слово шансон предназначено для выделения в песенном творчестве масс особого жанра русской блатной сентиментальной авторской песни, не имеющей ничего общего с французской музыкальной традицией. При этом появляющееся иногда на радио выражение французский шансон есть не более, чем недомыслие и дань моде. Ясно ведь, что словесное сближение классической французской песни и русского шансона унизительно для первой в силу обозначенных выше особенностей второго. Не имея никаких понятийных связей с французским словом chanson, русское слово шансон опирается все-таки на трудноуловимые ассоциативные переклички с ним, носящие то ли «народно-этимологический», то ли фоносемантический характер.
Эта разновидность понятийной рефракции может быть связана с геокультурными факторами. Так, английское слово Indian (и франц. indien, ne) в различных коллокациях при перемещении в русскоязычную среду неизбежно расщепляется для достаточно образованного человека на два понятия: индийский и индейский. В самом исходном слове индикаторов такой рефракции нет, они присутствуют лишь в контексте его употребления в востокоцентричных и западноцентричных языках. Употребление слова применительно к так называемому Новому свету указывает на индейцев, а по отношению к Индийско-
му субконтиненту - на индийцев. Данная рефракция подталкивает переводчика к применению в ходе акта перевода принципа адаптации, которая выразится в выборе конкретного переводческого соответствия в словаре или переводческого эквивалента в тексте. Сама задача адаптации имеет в переводе, как правило, множество решений, обоснованность которых является исключительной ответственностью переводчика. Так, открытие европейцами Америки породило название East India (ср. франц. Indes Orientales) лишь потому, что Америку, особенно ту, которая называется у нас Центральной, европейцы стали называть West India (Вест-Индия). Производное название уже не существующей торговой организации English East India Company, поставившей некогда на поток незаконный ввоз опиума в Китай, по-русски передается как Британская Ост-Индская компания. Если же топонимы East India (East-Indian) и West India разместить на территории настоящей современной Индии, то в русском языке потребуются соответствия Восточная и Западная Индия, или Восток и Запад Индии, или восточные и западные области (территории, штаты) Индии.
Обоснован и более широкий вывод - оценочная этнокультурная лексика раскрывается во всей полноте своего истинного коммуникативного эффекта, во всех своих истинных прагматических смыслах только в своем культурно-историческом контексте. Их восприятие из других точек мирового культурно-исторического пространства обязательно подвергнется эффекту рефракции (преломления) по принципу «то же, да не то же» (или «хорошо-то, хорошо, да ничего хорошего») 18, где первый элемент формулы указывает на формальную симметрию (изоморфизм) речевых средств, а второй - на этнокультур-
18 На формально-логическом уровне обе формулы замечательно иллюстрируются семантико-регистровой рефракцией выражения «Просят вас Козлов...», которое может быть прочитано и как «просят вас козлов», т. е. как вежливое (дружественное) и как грубое (агрессивное): Недавно в ДТП попал. Мужик ко мне вежливо так обращается: «Просят же вас козлов переходить по улицу по подземному переходу, так вы все норовите под колеса залезть». Форма «козлов» идентифицируется либо с категориальным российским этнокультурным референтом (козлы), либо индивидуальным (Козлов).
ную содержательную асимметрию. Упрощенный аналог таких интерпретационных ошибок, являющихся прямым следствием перемещения в иную пресуппозиционную базу (интерпретанту), хорошо известен по понятию «ложный друг переводчика». В этом разряде слов в ходе межкультурного общения, культурального «перевода» и перевода текстов социальных и гуманитарных наук также регулярно возникает этнокультурная рефракция, которая особенно опасна своей способностью вводить получателя сообщения в заблуждение, случайно или преднамеренно дезинформируя его.
5. В «переводе» грамматики рефракция также может иметь место, выступая как разновидность грамматической транспозиции, вполне четко разграничиваясь при этом с грамматической эквиваленцией. Принцип идентификации остается тем же: высокая вероятность асимметричной связи между грамматической формой в одном языке и неграмматическими средствами ее выражения в другом. Так В. Г. Калинин статистически доказал, что прием семантико-грамматической рефракции китайского дополнения направления доминирует в глаголах совершенного вида. Семантическое соответствие этих двух форм особенно высоко в русско-китайском переводе при передаче дополнения направления, употребленного в прямом значении (79,8 % транспозиций). В остальных случаях это соотношение тоже довольно стабильно и составляет не менее 50,5 % при переводе с китайского на русский и 44,6 % в обратном направлении [Калинин, 2016. С. 28].
6. Фоносемантические сдвиги, сопровождающие переход слова из одной лингво-культурной или этносемантической среды в другую, есть результат рефракции, признаками которой выступает неизбежная, устойчивая и массовая смена лексико-фоне-тических ассоциативных связей исходной культуремы, оказавшейся в чужой культуре с ее собственной ценностно-оценочной сеткой. Под фоносемантикой мы подразумеваем в данном случае всего лишь благозвучие, эвфонию (эуфонию) слова, его звуковой образ, а не некую семантику, приписываемую ми-фопоэтическим языкознанием фонемам язы-
ков различной типологии 19. Примеров фо-носемантической рефракции, вызывающей «автоматически» либо облагораживание, либо уничижение перемещенного объекта, много. Разбойник Robin Hood становится в наших переводах всегда Гудом, а никак не Худом, что, казалось бы, точнее передает аутентичность формы. А лежащая на поверхности находка Заходера назвать известного всем русскоязычным медвежонка Винни-Пухом является результатом фоносемантиче-ского облагораживания, сопровождающего звуко-графическую кальку с оригинального английского «рвотного» (Winnie-the-) Pooh. И даже реальные американские медийные персонажи вроде Jennifer Psaki, не имеющие высокой профессиональной репутации в своей собственной среде, могут осознанно облагораживаться в передаче на русский: Псаки вместо аутентичного произношения Саки.
Итак, суммируем некоторые выводы.
Этносемантическая рефракция обретает свой полный смысл тогда, когда она постулируется как массовый предсказуемый сдвиг в интерпретации и рецепции значений, культурно детерминированных понятий (куль-турем, культуронимов), возникающий при переводческой релокации (перемещении) любого дискурса или макрознака в новую культурную среду со своей иерархией этических, идеологических, общественных, религиозных ценностей. Она является естественным свойством культурно-языковой среды, сформировавшимся в ходе культурно-религиозного развития различных сообществ мира.
Рефракция проявляется в форме альтернативного видения содержания, функций и ценностного статуса однотипных объектов, понятий и сущностей мира; она ценна своей способностью обнаруживать в ходе межкультурных контактов конфликтогенные зоны, точки культуральной несовместимости. Их выявление как в культуральном, так и стандартном текстоцентрическом переводах дает четкие ориентиры для последующего согласования метаязыка и метатекста общения (т. е. для negotiating of meanings).
19 Отметим сразу избирательность такой семан-тизации фонем: значение мерещится регулярно только в гласных звуках, тогда как согласные остаются без оного.
Этносемантическая рефракция отдельной ключевой культуремы или макрознака, т. е. ценностная, связанная с ядром языкового сознания, существенно отличается от индивидуальной интерпретации текста, его «рефракции» в авторском или переводческом сознании. Вторая связана с переработкой формы и содержания отдельного текста с целью выявления их информативности или трактовкой отдельной культуремы, идеи с целью выявления ее новизны и оригинальности.
Понятие семантической рефракции, непосредственно определяя переводческую программу адаптации, соотношение доместикации и форенизации в тексте перевода, заметно модифицирует традиционные переводческие представления о верности автору и тексту, о цензуре и переводческой субъективности. Более того, некоторые отступления абсолютно закономерны и неизбежны, и потому их уместнее обозначить современным термином рефракция, но в его этносе-мантической интерпретации.
Нужно отказаться от признания справедливым расхожего положения, согласно которому ассоциации и коннотации автоматически искажают адекватную передачу информации при рецепции переводного текста и всегда воспроизводят эффект «кривого зеркала». Понятие этносемантической рефракции, подкрепленное ассоциативным экспериментом, позоляет точно определять закономерности семантических сдвигов, траектории культурно-языковой рефракции культурем, возникающей при переводческой или иной релокации текстов.
Этносемантическая рефракция предполагает существование геокультурных координат общения и его векторный характер. Чтобы понять тип социокультурной рефракции, которую претерпевает текст при проникновении в иную культурную среду со свойственной ему культурной стратификацией, переводчику и автору нужно обязательно знать точку отсчета и иметь возможность определить пространственно-временные и иерархические векторы межкультурного общения.
Так, анализ фильма Wild China, совместного британско-китайского производства, показывает, что различные структуры китайского и британского общества предпола-
гают различные ценностные системы, асимметричные оценки одних и тех же явлений. В связи с этим при релокации кинодискурса из китайской культуры в британскую возникает рефракция многих культурно-значимых понятий, которая затем ведет к переводческой адаптации содержания вербального комментария, модификации связи между видеорядом и словом или к купюрам.
Список литературы
Гаспаров М. Л. Брюсов и буквализм (по неизданным материалам к переводу «Энеиды») // Мастерство перевода: Сб. науч. ст. / Под ред. А. Гатова. М., 1971. Вып. 8. С. 88-128.
Зисельман Е. Теория перевода и теория подобия // Мастерство перевода. М.: Сов. писатель, 1981. Вып. 12. С. 51-79.
Калинин В. Г. Средства выражения значений китайского дополнения направления в русском языке и переводном тексте (сравнительно-сопоставительное статистическое исследование) // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Т. 14, № 1. С. 12-30.
Марковина И. Ю, Сорокин Ю. А. Культура и текст. Введение в лакунологию. М., 2008.
Миньяр-Белоручев Р. К. Общая теория перевода и устный перевод. М., 1980. 237 с.
Татаринов В. А. Методология научного перевода: к основаниям теории конвертации. М.: Изд-во «Московский Лицей», 2007. 384 с.
Фефелов А.Ф. Геокультурные координаты российской переводческой интерпретан-ты (Западно-Восточный переводоведческий диван) // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2015. Т. 13, вып. 3. С. 55-78.
Фефелов А. Ф, Фёдорова Я. Я. Борьба авторских и этнокультурных мотивов в трактовке зоонимических образов // Язык и культура в условиях интернационализации образования: Материалы Междунар. науч.-практ. конф. Новосибирск, 2014. С. 125-139.
Шутёмова Н. В. Типы поэтического перевода // Вестн. Перм. ун-та. Серия: Российская и зарубежная филология. 2012. Вып. 1 (17), С. 60-66.
Яшина М. Г. Приемы и методы исследования культурно-маркированной лексики // Studi Linguistici e Filologici Online. Dipartimento di Linguistica, Università di Pisa. 2009. Vol. 7.1. P. 45-76. URL: www.humnet.unipi.it/ slifo. ISSN 1724-5230.
Goosse А. Simples réflexions sur une « réforme ». Bruxelles, Académie royale de langue et de littérature françaises de Belgique, 1991. URL: www.arllfb.be.
Lefevere А. Mother Courage's cucumbers. Text, system and refraction in a theory of literature // The Translation Studies Reader / Ed. by Lawrence Venuti. Taylor & Francis e-Library, 2004. Р. 217-248.
Munday J. A Computer-assisted Approach to the Analysis of Translation Shifts // Meta. Translators' Journal. 1998. Vol. 43. № 4. P. 542-556. URL: http://id.erudit.org/iderudit/003680ar. DOI: 10.7202/003680ar.
Справочная литература
Ефремова Т. Ф. Толковый словарь русского языка. Режим доступа: онлайн.
Ушаков Д. Н. Толковый словарь русского языка. Режим доступа: онлайн.
Материал поступил в редколлегию 23.08.2016
A. F. Fefelov
Novosibirsk State University 1 Pirogov Str., Novosibirsk, 630090, Russian Federation
ETHNOSEMANTIC PROPERTIES OF CULTURAL MEDIA: REFRACTION AND ADAPTATION
The paper is focused on theoretical and pragmatic aspects of refraction as used in cultural translation and its standard text-oriented approaches. The purpose is to single out its conceptual interpretations, those that are really new, which directly stem from cultural reality and help us to understand reasons, mechanisms and contents of the asymmetrical processes inherent to relocation of cultural information into a new cultural medium. In addition, the methodological and scientific status of metaphorical analogies, regarding the concept of refraction is discussed. Also, an ethnosemantic conception of refraction is proposed.
Key words: ethnocultural medium, ethnosemantics, cultural incompatibility, Cultural Translation, Standard Translation Theory, refraction, interpretation, adaptation, metaphorical analogy, cultureme, macro-signs, action-signs.
References
Bassnett Susan. Culture and Translation. In: A Companion to Translation Studies. Edited by Piotr Kuhiwczak and Karin Littau. MULTILINGUAL MATTERS LTD. Clevedon • Buffalo • Toronto.
Fefelov A. F. Geokul'turnye koordinaty rossiyskoy perevodcheskoy interpretanty (Zapadno-Vo-stochnyy perevodovedcheskiy divan) [Geocultural Coordinates of the Russian Translation Thought and its Interpretative Background (East-West translational divan)] // Vestn. Novosib. gos. un-ta. Seri-ya: Lingvistika i mezhkul'turnaya kommunikatsiya. Tom 13, vyp. 3. Novosibirsk, 2015. S. 55-78.
Fefelov A. F., Fedorova Ya. Ya. Bor'ba avtorskikh i etnokul'turnykh motivov v traktovke zoonimi-cheskikh obrazov [Author's conceptual visions vs. ethnosemantics representations in describing ani-
OepenoB A. 0. Этносемантuмескuе CBoficrBa KynbTypHoR cpeflbi
33
mal characters] // Yazyk i kul'tura v usloviyakh internatsionalizatsii obrazovaniya: Materialy Mezhd. nauch.-prakt. konf. ... Novosib. nats. issled. gos. un-ta. Novosibirsk: RITs NGU, 2014. S. 125-139.
Gasparov M. L. Bryusov i bukvalizm (Po neizdannym materialam k perevodu «Eneidy») [Bry-usov and literalism: experimental versions of the Aeneid] // Masterstvo perevoda: Sb. nauch. st. / Pod red. A. Gatova. M., 1971. Vyp. 8. S. 88-128.
Goosse, André. Simples réflexions sur une « réforme ». Bruxelles, Académie royale de langue et de littérature françaises de Belgique, 1991. URL: www.arllfb.be.
Guidelines for the translation of social science texts. Social Science Translation Project, American Council of Learned Societies. URL: http://www.acls.org/sstp.htm h http://www.russian-transla-tors.ru/.
Kalinin V. G. Sredstva vyrazheniya znacheniy kitayskogo dopolneniya napravleniya v russkom yazyke i perevodnom tekste (sravnitel'no-sopostavitel'noe statisticheskoe issledovanie) [Chinese Directional Complement and Expression of Its Grammatical Meanings in the Russian Language and Translation Texts (Contrastive Research)] // Vestn. Novosib. gos. un-ta. Seriya: Lingvistika i mezh-kul'turnaya kommunikatsiya. 2016. T. 14, № 1. S. 12-30.
Lefevere, André. Mother Courage's cucumbers. Text, system and refraction in a theory of literature // The Translation Studies Reader /Edited by Lawrence Venuti. Taylor & Francis e-Library, 2004. C.217-248.
Markovina I. Yu., Sorokin Yu. A. Kul'tura i tekst. Vvedenie v lakunologiyu. [Culture and text. Introduction to lacunae theory]. M., 2008.
Min'yar-Beloruchev R. K. Obshchaya teoriya perevoda i ustnyy perevod. [General theory of translation and Interpreting] M.,1980. 237 s.
Munday, Jeremy. A Computer-assisted Approach to the Analysis of Translation Shifts // Meta. Translators' Journal, vol. 43, n° 4, 1998. P. 542-556. URL: http://id.erudit.org/iderudit/003680ar. DOI: 10.7202/003680ar.
Shutemova N. V. Tipy poeticheskogo perevoda [Types of poetic translation] // Vestn. Permskogo un-ta. Seriya Rossiyskaya i zarubezhnaya filologiya. Vyp. 1 (17), 2012. S. 60-66.
Tatarinov V. A. Metodologiya nauchnogo perevoda: k osnovaniyam teorii konvertatsii. [Methodology oftranslating science: approaches to the theory of conversion]. M., Izd-vo «Moskovskiy Litsey», 2007. 384 s.
Zisel'man E. Teoriya perevoda i teoriya podobiya [Theory of translation and theory of similarity] // Masterstvo perevoda. Sb. XII. M. «Sovetskiy pisatel'», 1981. S. 51-79.
Yashina M. G. Priemy i metody issledovaniya kul'turno-markirovannoy leksiki [Study of culturally marked lexis: methods and techniques] // Studi Linguistici e Filologici Online. Dipartimento di Linguistica, Università di Pisa. Vol. 7.1, 2009. P. 45-76. URL: www.humnet.unipi.it/slifo ISSN 1724-5230.
Dictionaries and Primary Sources
Efremova T. F. Tolkovyy slovar' russkogo yazyka [Russian language dictionary]. Rezhim dostupa: online.
UshakovD. N. Tolkovyy slovar' russkogo yazyka [Russian language dictionary]. Rezhim dostupa: online.
