Семантические топосы как инструмент апелляции к этосу и пафосу (на материале судебных речей Н. П. Карабчевского) Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

УДК 81'37

СЕМАНТИЧЕСКИЕ ТОПОСЫ КАК ИНСТРУМЕНТ АПЕЛЛЯЦИИ К ЭТОСУ И ПАФОСУ (НА МАТЕРИАЛЕ СУДЕБНЫХ РЕЧЕЙ Н. П. КАРАБЧЕВСКОГО)

© Бондарева Анна Александровна

магистрант, Южный федеральный университет

Россия, 344006, г. Ростов-на-Дону, ул. Большая Садовая, 105/42

E-mail: [email protected]

В статье рассматривается функционирование семантических топосов в качестве инструментов для построения аргументации к этосу и пафосу. Разбираются различные подходы к понимаю общих мест и их систематизации в современной русской риторике. За основу взята трехчастная классификация топосов, в рамках которой общие места делятся на синтактико-логические, прагматические и семантические. Также дается краткий обзор существующих взглядов на этос и пафос в русской и западной риторических традициях. На материале защитительных речей Н.П. Карабчевского разбираются возможные тематические группы семантических топосов; анализ конкретных примеров позволяет сделать вывод об особенностях построения эффективной аргументации при помощи семантических топосов в случаях, когда аргументов к логосу недостаточно для эффективного решения задач, стоящих перед оратором. Ключевые слова: риторика; убеждение; аргументация; этос; пафос; топика; общие места; топос; красноречие; судебное красноречие.

Несмотря на обширный опыт, накопленный более чем за две тысячи лет существования риторики, исследователи до сих пор не пришли к единому мнению относительно того, как следует понимать общие места (топосы) и как их классифицировать.

Античные авторы не оставили после себя стройной топической теории [10]. В этом можно убедиться, изучив, скажем, «Риторику» и «Топику» Аристотеля, в которых предлагается сразу несколько трактовок общих мест, причем трактовок достаточно противоречивых [1].

Прикладной характер риторики диктовал необходимость в первую очередь создать инструментарий на основе имевшихся прецедентов [5]. Теоретические же задачи воспринимались как вторичные, и эта тенденция сохранялась на протяжение последующих веков, даже когда живая культура греческой агоры и римского форума была давно утрачена.

Попытки прояснить аспекты топики предпринимались уже в наше время. Так В.П. Москвин, проанализировав тексты трактатов, пришел к выводу, что первичным следует считать понимание топоса как «параметра анализа, угла зрения», и предложил разделить топосы на внешние и внутренние в зависимости от того, представляют они собой типовые связи анализируемого объекта или же его типовые характеристики [4].

В схожем ключе рассматривал топосы А.А. Волков, однако его концепция подразумевала несколько иной принцип их систематизации: исследователь выделил внешние (содержательные) топосы и внутренние (логические). Первые представляют собой «сочетание смысловых категорий, которые в совокупности обозначают соединение и соотношение смысловых ценностей», а вторые — «от-

ношение между понятиями и высказываниями, посредством которого делается ход мысли» [2].

Оба упомянутых подхода чрезвычайно интересны с теоретической точки зрения, однако применение этих двух классификаций может оказаться затруднительным при решение чисто практических задач.

В этой связи следует упомянуть еще один принцип систематизации топосов, предложенный Г.Г. Хазагеровым. Согласно его теории, все топосы можно разделить на синтактико-логические, прагматические и семантические [6]. Первые два типа являются структурообразующими и напрямую связаны с логическими операциями и речевыми жанрами, в то время как третий тип представляет собой классические общие места. Семантические топосы способны внести в речь новую тему и по-новому взглянуть на предмет, активизируя при этом метафорическое мышление. К этой группе отнесены пословицы, поговорки, сентенции, персоналии, названия событий и топонимы.

В настоящей статье предпринимается попытка изучить материал именно с позиций трехчастной классификации, предложенной Г.Г. Хазагеровым, т.к., с одной стороны, она позволяет охватить все существующее разнообразие общих мест, а с другой — является достаточно гибкой и удобной для практического применения.

Задача данной статьи заключается в том, чтобы рассмотреть семантические топосы как инструменты апелляции к этосу и пафосу. Эти два типа доводов зачастую выступают у современных авторов как вторичные по отношению к логосу, особенно когда речь идет о судебном красноречии [12], однако именно они позволяют вызвать у слушателей чувства, которые в дальнейшем подтолкнут их к перемене мнения или совершению какого-либо действия [8]. Особенно важно это может быть в тех случаях, когда аудитория или недостаточно подготовлена для рационального, логического восприятия вопроса (например, у нее уже сложилось определенное впечатление) или же когда фактическая сторона дела не подлежит сомнению и оратору остается только обращаться к чувствам и эмоциям слушателей, чтобы повлиять на их оценки.

Классическая схема делит доводы к пафосу на угрозу или обещание, хотя на практике вызвать необходимые чувства у слушателей можно путем использования лексики или образов, которые вызывают определенные ассоциации [7]. Хотя доводы к пафосу и являются полновесным элементом аристотелевской триады, некоторые риторические традиции сближают этот тип доводов с манипулированием и признают недопустимым в ситуациях, когда требуется здравая оценка фактов: так, например, американская традиция судебного красноречия резко осуждает апелляцию к эмоциям присяжных [13].

Что касается доводов к этосу, то здесь наблюдается некоторое расхождение во взглядах. Русские авторы рассматривают их преимущественно с точки зрения отсылок к общим нравственным представлениям, т.е. аудитория может признавать или отторгать определенные позиции. Ядром аргументов к этосу являются аргументы к человеку, которые позволяют поставить под сомнение честность другого оратора, его компетентность, человеческие качества и реалистичность видения фактов [8].

В то же время, западноевропейские и американские исследователи делают больший акцент на личности самого оратора и рассматривают этос как своего

рода репрезентацию положительного образа говорящего, которая повышает уровень доверия к нему слушателей. В этом контексте часто упоминается стиль одежды, жестикуляция, зрительный контакт с аудиторией, выражение лица в момент произнесения речи — словом, все то, что создает образ оратора и приближается к так называемому имиджу [10].

Невозможно отрицать, что перечисленные элементы могут быть важны для формирования впечатления, однако мы все же будем вынуждены оставить их за пределами исследования и взять на вооружение подход русских авторов, т.к. вышеупомянутые элементы не относятся непосредственно к построению доводов и инвенциональному аспекту речи.

Проанализировать весь корпус судебных речей Н.П. Карабчевского в рамках одной статьи довольно затруднительно, поэтому для исследования были отобраны три наиболее известные защитительные речи оратора: по делу мултанских вотяков, по делу Бейлиса и по делу Мироновича. В процессе разбора текстов были выявлены тематические закономерности, которые позволили разделить найденные семантические топосы на группы.

Первую и наиболее многочисленную составляют сентенции. Как правило, они обращены к присяжным заседателям и заключают в себе некое побуждение. Например, в деле Бейлиса читаем: ««Ищите человека, старайтесь быть человеком, и вы исполните честно ваш долг на всяком поприще» (здесь и далее цитируется по [3]. — А.Б.).

Однако побуждение может носить и более скрытый характер: «Большое горе и несчастье — преступление, но преступные или безнравственные приемы раскрытия его — еще большее горе и несчастье. Это — аксиома, которой проникнут весь гуманный дух наших судебных уставов».

Оба случая можно считать апелляцией к этосу: оратор призывает слушателей следовать существующим нравственным нормам и на их основе принять решение. При этом семантические топосы работают на создание положительного образа адвоката, который предстает обличителем несправедливости и превращается в морализатора; и это очень выгодная позиция в контексте русской культуры

[7].

Ко второй по численности группе семантических топосов относятся отсылки к художественной литературе. Отсылки эти очень разнообразны и охватывают широкий спектр произведений от древнерусских до современных оратору, но общим является то, что все они хорошо известны слушателям (для общих мест это главное).

Несколько раз в своих речах Н. П. Карабчевский упоминает Лекока — главного героя популярных в конце XIX в. детективных романов Эмиля Габорио. Одного из свидетелей, который предпринял попытку самостоятельно разобраться в деле вотяков, адвокат называет «доморощенным сельским Лекоком», а деятельность газет, поспешивших до окончания суда возвестить о виновности И. И. Мироновича, оратор характеризует как «лекоковское рвение».

В текстах можно обнаружить сразу несколько отсылок к творчеству Ф. М. Достоевского. Комментируя показания свидетельницы, Н. П. Карабчев-ский говорит: «В этой простой схеме и вылилось первое сознание Семеновой, полное жизненной правды, полное таких психологических черточек и деталей,

которых не выдумать самому Достоевскому». Другая отсылка состоит в упоминании адвокатом произведения «Записки из Мертвого дома».

Мы уделяем особое внимание именно упоминаниям работ Ф. М. Достоевского по нескольким причинам: во-первых, Н. П. Карабчевский был лично знаком с писателем, который активно интересовался работой судебной системы, а во-вторых, Н. П. Карабчевский, как и многие другие судебные ораторы пореформенного периода, сам был активно вовлечен в литературную и публицистическую деятельность. В частности, им был издан сборник стихотворений, несколько романов и двухтомные воспоминания о жизни в дореволюционной России.

Кроме перечисленных примеров в речах Н. П. Карабчевского присутствуют отсылки к трагедии «Гамлет» Шекспира, к «Слову о полку Игореве», басням И. А. Крылова и даже средневековой арабской «Книге тысячи и одной ночи».

Контексты, в которых встречаются упоминания литературных произведений наводят на мысль о том, что семантические топосы в данном случае приводят к сращению доводов к этосу и пафосу. Сравнивая преклонных годов свидетеля с «вещим Баяном», который «поет о седой старине», Н. П. Карабчевский заставляет усомниться в объективности и надежности свидетеля (этосный аргумент к человеку). В то же самое время, здесь заключается ирония, которая подталкивает слушателей пересмотреть собственные оценки показаний. К «вещему Баяну» трудно относиться серьезно, и здесь скрывается апелляция к пафосу, которая вместе с этосом выгодно работает на цели адвоката: подобное сравнение сначала вызовет снисходительную улыбку, затем заставит усомниться в объективности свидетеля и реалистичности его мировосприятия.

Третьей по численности группой являются семантические топосы, связанные с религиозной тематикой, а именно обращение к христианскому миропониманию. Н. П. Карабчевский говорит о том, что правосудие во все времена «сближали с делом священным, с делом Божеским»; использует фразу «твоя от твоих», которая произносится во время Божественной литургии; обращаясь к присяжным, адвокат использует пословицу «страшен сон да милостив Бог». В последнем примере религиозный компонент усиливается за счет использования анади-плосиса: следующее предложение начинается со слов «Милостив Бог...».

При помощи семантических топосов оратор подчеркивает моральную ответственность присяжных, их особую, возвышенную миссию. Семантические топо-сы этой группы напрямую отсылают к христианской морали и этике, а потому являются очень эффективными доводами к этосу, особенно если учесть, что присяжные состояли преимущественно из христиан.

В этом смысле очень показателен еще один пример, который, хотя и имеет непосредственную связь с христианством, мы все же отнесли к топосам, отсылающим слушателей к историческим событиям.

Защищая мултанских вотяков, обвиненных в принесении человеческой жертвы своим богам, Н. П. Карабчевский фрагмент своей речи строит с опорой на сочинение апологета христианства Тертулиана, который пытался в своих работах развеять предрассудки относительно христианства. Адвокат показывает, что первые христиане так же, как и вотяки, обвинялись в жертвоприношениях, они точно так же были оклеветаны народной молвой. Этот пример из истории христианства отсылает к общему для слушателей опыту и сближает присяжных с подсудимыми. В каком-то смысле происходит размывание базового противопо-

ставления «свои-чужие», которое неизменно возникает при взаимодействии двух культур.

Иным образом работает упоминание Н. П. Карабчевским инквизиции в речи по делу Бейлиса. Рассказывая о средневековых процессах над евреями, обвиняемых в ритуальных убийствах, он подчеркивает, что следствием таких процессов было присвоение церковью имущества осужденных, а значит эти суды не были честными. Таким образом оратор подрывает авторитет патера, который выступал в деле в качестве эксперта. Это классический пример аргумента к человеку, причем небезупречный с чисто логической точки зрения.

Наконец, в последнюю группу семантических топосов входят пословицы и отсылки к фольклорным элементам. В текстах речей можно встретить уже упомянутую пословицу «страшен сон, да милостив Бог», а также «нет дыма без огня», «добрая слава лежит, а худая бежит». Адвокат использует в своей речи образ «матушки-Руси» — один из ключевых образов для русской культуры.

Подавляющее большинство примеров этой группы встречается в речи по делу мултанских вотяков: речь идет о крестьянах, а потому фольклорные элементы гармонично вписываются в общую стилистику речи. Поскольку пословицы в своей основе дидактичны, то здесь можно говорить об апелляции именно к этосу.

Анализ речей Н. П. Карабчевского позволяет сделать вывод о том, что семантические топосы, хотя и могут показаться вторичными по отношению к топосам логическим и прагматическим, играют существенную роль в тех случаях, когда необходимо апеллировать к «нравам» или «страстям». Семантические топосы связаны с образами и ассоциацией, что в некотором смысле роднит их с метафорой и делает эффективным инструментом для воздействия на аудиторию.

Следует однако помнить, что соотношение доводов к логосу, этосу и пафосу, так же, как и соотношение в речи трех типов топосов, напрямую зависит от аудитории и прагматики речи. Немотивированное использование какого-то одного элемента в ущерб другим лишит речь ясности и сделает просто неуместной.

Литература

1. Аристотель Поэтика. Риторика. СПб.: Азбука, Азбука — Аттикус, 2015. 320 с.

2. Волков А. А. Курс русской риторики. М.: Изд-во храма св. муч. Титианы, 2001. 480 с.

3. Карабчевский Н. П. Судебные речи. М.: Юрайт, 2010. 564 с.

4. Москвин В.П. Аргументативная риторика. Ростов н/Д : Феникс, 2008. 637 с.

5. Хазагеров Г. Г. Топос VS концепт. URL: http://www.khazagerov.com (дата обращения: 23.10.2017).

6. Хазагеров Г. Г. Топосы в контексте преподавания и практического применения // Вестник Хакасского государственного ун-та им. Н.Ф. Катанова. 2017. № 19. С. 49-54

7. Хазагеров Г. Г. Политическая риторика. М. : Никколо-Медиа, 2002. 313 с.

8. Хазагеров Г. Г., Лобанов И. Б. Риторика. Ростов н/Д : Феникс, 2004. 384 с.

9. Amossy R. (2014) L'éthos et ses doubles contemporains. Perspectives disciplinaires. Éditions de la Maison des sciences de l'homme, Langage et société. № 149. p. 12-30

10. Declercq G. (1992) L'art d'argumenter — Structure rhétoriques et littéraires. Paris, Editions Universitaires.

11. Leff Michael (2006) Up from Theory: Or I Fought the Topoi and the Topoi Won, Rhetoric Society Quarterly, 36:2, 203-211.

12. McCormack Krista (2014) Ethos, Pathos, and Logos: The Benefits of Aristotelian Rhetoric in the Courtroom, Washington University Jurisprudence Review, Vol. 7, Issue 1, 131— 155.

13. Pettys Todd (2007). The Use of Prejudicial Evidence: The Emotional Juror, 76 Fordham L. Rev. 1609.

SEMANTIC TOPOI AS A TOOL FOR ETHOS AND PATHOS APPEAL (BASED ON FORENSIC SPEECHES BY N.P. KARABCHEVSKII)

Anna A. Bondareva

undergraduate, Southern Federal University

105/42, Bolshaya Sadovaya St., Rostov-on-Don, 344006 Russia

E-mail: [email protected]

The article observes semantic topoi functioning as a tool for constructing ethos and pathos modes of persuasion. A description of modern approaches to understanding the commonplaces and their systematizations is given. Three-part classification, according to which all commonplaces can be divided into logical, pragmatic and semantic, is used as a basis for the analysis. The article also provides a brief overview of existing approaches to ethos and pathos appeals in russian and western rhetorical traditions. Based on forensic speeches by N. P. Karabchevskii, the conducted research allows to highlight various thematic groups of semantic topoi and provides the analysis of specific examples, which makes it possible to draw a conclusion about the effective usage of semantic topoi in cases, when logos appeal is not sufficient for meeting the communicative goals of orator and the usage of ethos and pathos appeal might be more expedient.

Keywords: rhetoric; persuasion; argumentation; ethos; pathos; topics; commonplace; topoi; public speaking; eloquence; forensic oratory.