CC BY
48
шап^ОМ COMP баж=ы=н=га олур=упк=ан вершина=3POSS=INFIX=DAT ам дурген=и
теперь быстро
солнце=NOM ropa=NOM
фНСНЫМ
соо=н=да
сод^ться=РР^=РР РС^^^Т^Р^: поулер|СР.Х=СОС иоичуг аж=ып ка=ан
очень заходить=CV АиХ=РР
'Рыжее солнце, похожее налнсью шаоу,изроше^ую к^у рухляди, расплющивалось за горными хребтамиж всхре с^р^ошрь веьсе.'
7. После захода солнца. После захода солнца завершается вся хозяйственная деятельность пеловека
(14) Хун ажа бээрхе, хоёражаалрппопынпон.иреквгшючыдыннарыоээ-лепкен соонда, кышкы yеyнкежээшeеx^ш^mур¡KK,ечХX,1T:,1шр). хун=0 аж=а бэ=эр=гж ужй=0
солнце=NOM заходить=CV AUX=PrP=DAT овца=NOM кажаалат=тын=ган внхн=тер чыупынпар=ын
загонять.во.двор=RFL=PP аоуоьаЮр |г=МОМлумаНШО=АСШ ээле=пк=ен соо=н=да
занимать=PFV=PP РОЗОл: нес^е^вв^С^Р
кышкы узун кежээ=0
зимний длинный вечер=NOM тянэьрСрУр0гС
(15) Дээрде хун безин кулакталып турган. Ам-даа соок оштап турганы ол (КК, У, 2 т., 94) 'Даже на небе вокруг солнца появился ореол. Еще предзнаме-норгт холод'.
В согнхниптувухсевпея влньеовенцхвокру г солнца было плохим предзнаменованием. В романе данное явление означало скорую разлуку главных героев Буяна и Анай-Кара.
(1Ш)Ур схепусХж, куешхы (Жшехечпржл3 3ртен, кышкы соок хун ергэ-элени берген турган (КК, У, 2 т., 8) 'А еще, вспомнил Буян, видели они в день ньадьШы плотныйпенец елкелгхоломпогш зимнего солнца'.
Итак, гелнномкеорзгедееех Шорпхе врущается в замкнутом космическом прювтрхнсрге. ^лу^ г речегие^е^ахт вру«овое вращение, которое определится вж1лшим и yмлувшeнным подъжлюп. о нюиональном мировосприятии тувинцев Хун 'Солнце' олицетворяет циклический круг времени, который означает бесконечную непрерывную жизнь на земле.
Иcx0лнmрсpвлcвa¡пlлужнглмaтх pмлxa,движение Солнца по небосклону в романе-эпопее по подгруппам можно увидеть со следующей схемы:
пыквм образом, движение Солнца по небосклону в романе-эпопее К-Э. Куражы «Рпуг-Хем неугомонный» является главным временным ориентиром вые«есром пррстрарстве.
2 3
1
4 5 6 7
Параметр 'перемещение Солнца по небосклону'
'Когда солнце зашло, овцы загнаны во двор, и после того как коровы займут свои лежаки, тянется зимний длинный вечер'.
В тувинской языковой картине мира Солнце обладает антропоморфными свойствами. Так, появление ореола вокруг солнца (букв. появление ушей у солнца) означает холодное время.
Список текстовых источников
1. Кудажы К-Э.К. Уйгу чок Улуг-Хем. 3 том. Кызыл, 1989. 328 с.
2. Кудажы К-Э.К. Уйгу чок Улуг-Хем: роман. 4 том. Кызыл, 1992. 320 с.
3. Кудажы К-Э.К. Уйгу чок Улуг-Хем. 1 том. Кызыл, 1996. 368 с.
4. Кудажы К-Э.К. Уйгу чок Улуг-Хем. 2 том. Кызыл, 2002. 376 с.
Библиографический список
1. Цивьян Т.В. Модель мира и ее лингвистические основы. Москва: КомКнига, 2006.
2. Пенталь Д.В. Суточный цикл и неметрическое время в испанской языковой картине мира. Автореферат диссертации ... кандидата филологических наук. Воронеж, 2007.
3. Традиционное мировоззрение тюрков Южной Сибири. Пространство и время. Вещный мир. Новосибирск: Наука, 1988.
4. Потапов Л.П. Очерки народного быта тувинцев. Москва: Наука, 1969.
5. Даржа В.К. Тайны мировоззрения тувинцев-номадов. Кызыл: Тувинское книжное издательство, 2007.
6. Доржу К.Б. Историко-лексикологический анализ рассказа Н. Куулара «Аннаашкын соонда болчаг». Кочевые цивилизации народов Центральной и Северной Азии: история, состояние, проблемы: сборник материалов II Международной научно-практической конференции. КГПУ им. В.П. Астафьева, Тывинский государственный университет. 2010: 93 - 95.
References
1. Civ'yan T. V. Model' mira i ee lingvisticheskie osnovy. Moskva: KomKniga, 2006.
2. Pental' D.V. Sutochnyj cikl inemetricheskoe vremya v ispanskojyazykovoj kartine mira. Avtoreferat dissertacii ... kandidata filologicheskih nauk. Voronezh, 2007.
3. Tradicionnoe mirovozzrenie tyurkov Yuzhnoj Sibiri. Prostranstvo i vremya. Veschnyj mir. Novosibirsk: Nauka, 1988.
4. Potapov L.P. Ocherki narodnogo byta tuvincev. Moskva: Nauka, 1969.
5. Darzha V.K. Tajny mirovozzreniya tuvincev-nomadov. Kyzyl: Tuvinskoe knizhnoe izdatel'stvo, 2007.
6. Dorzhu K.B. Istoriko-leksikologicheskij analiz rasskaza N. Kuulara "Annaashkyn soonda bolchag". Kochevye civilizacii narodov Central'noj i Severnoj Azii: istoriya, sostoyanie, problemy: sbornik materialov II Mezhdunarodnoj nauchno-prakticheskoj konferencii. KGPU im. V.P. Astaf'eva, Tyvinskij gosudarstvennyj universitet. 2010: 93 - 95.
Статья поступила в редакцию 27.03.19
УДК 811.161.1'37:821.161.1
Morarash M.M., Cand. of Sciences (Philology), senior teacher, Kazan branch of Russian State University of Justice (Kazan, Russia), E-mail: [email protected]
Chernysheva A.Yu, Doctor of Sciences (Philology), Professor, Kazan Federal University (Kazan, Russia), E-mail: [email protected]
HAPPINESS IN LANGUAGE SEMANTICS AND RUSSIAN WORLDVIEW (IN THE CONTEXT OF THE NOVEL MARY BY V. NABOKOV). The article concentrates on the study of specific features of linguistic means used in actualization of semantics of happiness text dominant in the novel Mary from the perspective of modern research paradigm - cognitive paradigm. The object of the authors' interest is a cognitive basis for forming a semantic space of the Russian concept. The paper reveals the outcomes of contextual implementation of linguistic incarnation of the concept of happiness, specific features of their stylistic use in the novel and explication of conceptual sense of the text. The main objective of the paper is to demonstrate the special value of this universal in Russian value-based domain. This objective is determined by a certain historical and psychological orientation of the novel revealing the person's character through a "threshold" situation (here residing in foreign lands), in which the personality comes to real awareness of his own life, rethinking of life values. The study outcomes showed that the concept of happiness becomes the tool of world patterning, helping to expand the system of ideas about specifics of the Russian linguistic world view of the writer whose human and literary destiny took its course away from Russia.
Key words: V. Nabokov, «Mashenka», the concept, the Russian world-view, happiness, semantics.
М.М. Морараш, канд. филол. наук, ст. преп., Казанский филиал Российского государственного университета правосудия, г. Казань,
E-mail: [email protected]
А.Ю. Чернышева, д-р филол. наук, проф., Казанский федеральный университет, г. Казань, E-mail: [email protected]
СЧАСТЬЕ В ЯЗЫКОВОЙ СЕМАНТИКЕ И РУССКОЙ КАРТИНЕ МИРА (НА ПРИМЕРЕ РОМАНА «МАШЕНЬКА» В. НАБОКОВА)
Статья посвящена рассмотрению специфики функционирования языковых средств, участвующих в актуализации семантики текстовой доминанты счастье в романе «Машенька», с позиции современной научной парадигмы - когнитивной. Предмет интереса автора - когнитивная основа формирования семантического пространства русского концепта. В работе раскрываются результаты контекстуальных реализаций языкового воплощения концепта счастья, специфика их стилистического использования в романе и экспликация концептуального смысла текста. Основная цель статьи заключается в том, чтобы продемонстрировать особую значимость этой универсалии в ценностной сфере русского человека. Эта цель обусловлена известной исторической и психологической направленностью романа, раскрывающего характер человека через обращение к «пороговой» ситуации (в данном случае к ситуации пребывания на чужбине), в которой личность приходит к подлинному осознанию собственного бытия, переосмыслению жизненных ценностей. Результаты исследования показали, что концепт счастье становится средством моделирования мира, помогающим расширить систему представлений о специфике русской языковой картины мира писателя, чья человеческая и литературная судьба состоялась не в России.
Ключевые слова: В. Набоков, «Машенька», концепт, русская картина мира, счастье, семантика.
Новый этап развития лингвистики характеризуется сменой научных парадигм, отходом от принципа системно-структурного изучения языка как формальной организации вне конкретных условий его функционирования. Таким образом, возрос интерес к исследованиям текста как процесса реализации языковой системы. Как правило, языковые средства детерминированы уникальностью семантики текста, в котором они функционируют, с этим связана необходимость изучения концептуального смысла текста.
Названная тенденция обусловила актуальность идей и данного исследования. Оно основано на изучении содержательных особенностей функционирования текстовой единицы счастье в художественном тексте, отражающем результат индивидуально-авторского видения и субъективного описания объективного мира. Расширение сферы лингвистических исследований позволяет, с одной стороны, глубже понять особенности мировидения писателя, с другой стороны, открывает перспективы изучения русской национальной концептосферы.
Анализ по выявлению и интерпретации языковых репрезентантов понятия счастья осуществляется не фрагментарно на уровне отдельных высказываний, а системно на уровне концепции всего текста с последующим воспроизведением индивидуальной картины мира писателя. Данная проблема до сих пор не была раскрыта лингвистами на примере романа «Машенька» В. Набокова, обратившегося к русской теме, жизни русской эмиграции и поиску русского национального характера в «пограничной» ситуации.
Вместе с тем можно назвать немало работ, посвященных проблеме исследования текстовой структуры, разработке инструментария концептуального анализа художественного текста и непосредственно изучению концептосферы художественных произведений [1; 2; 3]. Е.А. Огнева отметила важное положение о том, что «характерной чертой современной гуманитарной науки является поиск смысловых и языковых доминант русской национальной личности» [3, с. 13]. Это мнение свидетельствует об увеличивающейся значимости изучения текста как результата концептуализации мира творческим сознанием при помощи языка, автором которого является уникальная языковая личность.
Объектом нашего исследования являются языковые средства художественного текста, которые позволят выявить конкретную информацию, раскрывая смысловое содержание понятия счастья, специфику его понимания именно русским человеком.
Н.В. Уфимцева обращает внимание на то, что слово счастье является высоко частотным и вообще весьма характерным для русского дискурса [4]. Этого же мнения и А. Зализняк. Исследователь рассматривает это слово как принадлежащее к «высокому» регистру и несущее в себе очень сильный эмоциональный заряд и, соответственно, не относит его к числу обозначающих «базовые эмоции» [5, с. 98]. В этой связи А. Зализняк отмечает, что русские слова счастье и счастлив не имеют в полном смысле эквивалентов в английском языке [5, с. 90]. В виду сказанного ученые не раз обращались к исследованию этого феномена.
Так, в исследовании И.А. Тарасовой отмечается, что, например, в поэзии нет определенной концепции счастья. Как правило, для репрезентации данного состояния используется метафорический подход (счастье - абсолютный верх, выходящий за грань земного бытия, счастье - «золотой обман мая», одновременно мечта и невозможность ее осуществления, счастье соотносится с водой, светом, пространством и т. д.) [6]. Согласно исследованию А. Зализняк, для прозы характерны формулировки, в чем состоит счастье, счастье переживается либо в прошлом (воспоминание о счастье), либо предвидится в будущем (ожидание счастья), счастье находится рядом со смыслом жизни и другими непостижимыми категориями бытия [5].
Тема счастья также является одной из главных в творчестве В. Набокова. Рассмотрим, как происходит концептуализация понятия счастья в романе «Машенька».
Ядерной лексемой лексико-семантического поля, соответствующего концепту счастье, в романе «Машенька» является лексема счастье.
Описание счастливой поры в жизни главного персонажа буквально пронизывает все пространство текста, несмотря на то что в романе сосуществуют две смысловые части, которые противопоставлены друг другу. Счастливое прошлое начинает проникать в тоскливое настоящее с того самого момента, когда стало известно, что Машенька должна приехать в Берлин. Заметим, что при этом сама
лексема счастье и ее дериваты счастлив, счастливейший не распространены (по статистическим данным, всего 18 фактов употребления). Более активно, чем сама лексема счастье и ее дериваты, себя проявляют другие лексемы, определенным образом связанные друг с другом внутри данного концептуального пространства.
Согласно Словарю русского языка С.И. Ожегова, слово счастье означает «чувство и состояние полного, высшего удовлетворения» [7, с. 639], которое «испытывает тот, чьи стремления, желания, потребности удовлетворены, исполнены» [7: 675]. Очевидно, что в этом определении акцентируются абстрактные признаки, воспринимаемые человеком, как правило, на подсознательном уровне. Это, в свою очередь, обусловливает невозможность охарактеризовать данное понятие с полной определенностью, так как его содержание может быть различным у разных людей и народов. Между тем понятие счастье является концептуально нагруженным элементом в культуре каждого народа [8], поэтому важным представляется реконструировать концепт, определить его место и специфику в национальной культуре того или иного народа.
Концептосфера счастье строится на главном концептуальном признаке, который сформулирован нами как «положительное эмоционально-психическое состояние души человека»: «Жизнь на мгновение представилась ему во всей волнующей красе ее отчаянья и счастья, - и все стало великим и очень таинственным» [9, с. 109]. В приведённом текстовом фрагменте слово счастье употреблено в одном ряду вместе со словом отчаянье, синонимами которого в русском языке являются уныние, тоска, безысходность. Примечательно, что эти слова встречаются не только в одном контексте, но и на протяжении всего романа. При этом то, что они оказались в одном контексте, наполненном положительными смыслами, не является чем-то случайным. Это объясняется тем, что, во-первых, эти понятия являются чрезвычайно значимыми для формирования концептуальной семантики идентификаторами общего комплексного смысла счастье, во-вторых, они определяют представление русского человека о смысле жизни: людей никогда не покинет желание быть счастливыми, никогда не покинет надежда на благополучие. Согласно представлению человека, жизнь предстает как «великое» неразгаданное таинство бытия («все стало великим и очень таинственным»), тем и вызывает, независимо от того, счастливая она или несчастливая, чувство радостного удовлетворения, состояние очарованности, восторга, трепета («волнующая краса отчаянья и счастья жизни»).
Данный концептуальный признак и анализ языковых единиц позволяет структурировать концептосферу следующим образом: субъект - субъективное представление о счастье - проявление физического или психоэмоционального состояния человека - «личная» сфера счастья. Это выявлено на основе противопоставления счастья другому состоянию - тоске или унынию в эмигрантский период жизни.
В позиции субъекта в романе выступает, прежде всего, Ганин, главный герой романа. Именно от его лица идет «большая» оценка такой абстрактной сущности, как счастье, которая не может быть объективно измерена и оценена. В.З. Демьянков определяет человека как активного носителя познавательного процесса; «человек - центр перспективы и одновременно центр конструирования универсума» [10, с. 26 - 27]. Позицию субъектов также занимают Клара, Подтя-гин, Алферов, Людмила - другие жильцы берлинского пансиона.
Выясним, что же понимают под счастьем эти герои. С одной стороны, их объединяет то, что они вынуждены проживать в берлинском пансионе, с другой стороны - у каждого из них свое понимание счастья. Для Клары счастьем является иметь близкого по духу человека, которого бы она любила. Для нее таким человеком оказался Ганин, отъезд которого она воспринимала как огромную утрату. Для Подтягина - уехать в Париж («Какое, однако, счастье -получение визы» [9, с. 90]). Переезд - символ положительных перемен, изменения жизни в лучшую сторону. Для Алферова и Людмилы понятие счастье культивируется в меркантильном виде. Счастье только для себя как условие личного комфорта («Так скажи: что я не из тех женщин, которых бросают. Я сама умею бросать. <. . .>. Передай ему, Клара, что я ему желаю всякого счастья с его немочкой и знаю, что он не так скоро забудет меня» [9, с. 88]). Для Ганина счастье - встреча с Машенькой, хотя бы мысленное возвращение на родину, в Россию.
Если обратиться к материалу текста, видно, что каждого персонажа характеризует одно и то же физическое и психоэмоциональное состояние - состояние уныния. Портреты Клары, Подтягина, Алферова, Людмилы представляют собой метафорическое уподобление персонажа черному человеку с белым лицом. Приведем для примера один фрагмент: «Клара посмотрела на себя в зеркало: лицо было бледнее обыкновенного; <...> Лоснистое черное платье, которое она надевала изо дня в день, ей надоело нестерпимо» [9, с. 92]; «Я очень устаю. Я совершенно одна в Берлине» [9, с. 72]. Образ черного человека с бледным лицом - инфернальный образ, символ перевернутой реальности, ужаса смерти - характеризует состояние безысходности, трагической неизбежности жизненной катастрофы, смерти.
В то время как внешнее и внутреннее состояние Ганина меняется от начала романа к его концу. Сначала внутреннее состояние героя связано с тоской, скукой, унынием: «Тощища какая... думал он, возвращаясь в свою комнату» [9, с. 47]; «Это было мучительное и страшное состояние» [9, с. 47]; «Ничто не украшала его бесцветной тоски, мысли ползли без связи, сердце билось тихо, белье докучливо липло к телу» [9, с. 47]. Но уже потом, с III главы, он переживает новое состояние, «восхитительное событие души» [9, с. 56], которое так и называется в романе - счастье: «И вдруг, пока мчишься так по ночному городу, сквозь слезы глядя на огни и ловя в них дивное ослепительное воспоминанье счастья» [9, с. 54]. Ганин начинает буквально преображаться: «раза два с тревожным, изумленным блаженством вздохнул, вспомнив, что вчера случилось» [9, с. 54], «недаром он такой озаренный» [9, с. 72], т.е. сияющий, оживленный, освещенный внутренним светом (по словам Подтягина); «А завтра приезжает Машенька, - воскликнул он про себя, обведя блаженными, слегка испуганными глазами потолок, стены, пол» [9, с. 94]. Внешне это состояние проявляется в улыбке: «Ганин поудобнее уселся в старом зеленом кресле и в раздумье улыбнулся» [9, с. 62]; «Лицо у вас как-то светлее... Фу ты, как хорошо улыбнулся» (по словам Подтягина) [9, с. 63] и др.
Особенно важным является то, что ощущение счастья героя связано с дрожанием: «Целые дни после получения письма он полон был дрожащего счастья» [9, с. 96]. Надо сказать, что этот эпитет не первый раз встречается в творчестве В. Набокова. Ср.: «его живот под бархатным жилетом, <...>, трогательно вздрагивал от смеха. Люстра <. . .> отвечала ему странно знакомым дрожанием» [11, с. 58]. «Дрожать» - это значит трепетать, когда каждая клеточка тела словно радуется, испытывать необычное волнение. Становится очевидным, что «дрожащее счастье» - это высшая степень проявления эмоционального состояния героя. «Твое письмо так обрадовало меня, что я до сих пор не могу прийти в себя от счастья» [9, с. 98].
Слово счастливый, в свою очередь, образует словосочетание со словом временной семантики: «Он длился всего четыре дня, - эти четыре дня были быть может счастливейшей порой его жизни» [9, с. 111]. Ранее в одном из наших исследований языковой модели мира в романе «Машенька» отмечалась исключительная роль времени в становлении человека, в восприятии им действительности. Понятие времени концептуализировано как сила, определяющая события чьей-либо жизни [12, с. 13]. Поэтому сочетание «счастливейшая пора» является особенно показательным в концептуализации феномена счастья в романе В. Набокова. Жизнь в прошлом наполнена событиями, которые вызывают определенные эмоции героя - положительные. Счастье - эмоциональный концепт (В. А. Маслова).
В романе более подробно раскрывается «личная» сфера счастья Ганина. Следует отметить, что Ганин является главным героем романа, а значит, выразителем авторских идей. Этим можно объяснить, что именно его «личной» сфере счастья посвящено основное содержание романа. Итак, существенной частью «личной» сферы счастья Ганина являются реальная встреча юного Ганина с Машенькой в России, письма Ганина и Машеньки в период их временной разлуки, ожидание Машеньки в Берлине.
Логично определить, что образ Машеньки становится символом счастья и родины. «Только тогда он ощутил пронзительно и ясно, как далеко от него теплая громада родины и та Машенька, которую он полюбил навсегда» [9, с. 104]; «"Завтра приезжает вся его юность, его Россия", - с восторгом думает Ганин» [9, с. 104]. В этой связи обратим внимание, что концептосфера счастье включает образы Машеньки, прошлого и России и объединяет их, поэтому первоначальным названием романа было именно «Счастье». Счастье, о котором знал Ганин, ожило для него в эмиграции. Концепт счастья в романе во многом основывается на ментально-бытийном и нравственно-духовном базисе всего русского народа, что находит отражение в мировосприятии Ганина как его отдельного представителя.
В романе ключевые слова счастье, счастлив, счастливый - носители концептуального смысла формируют центральную зону концептосферы счастье. В художественном тексте с данными словами в процессе концептуализации начинают синтагматически и парадигматически сближаться другие слова, в силу чего смысловое пространство текста приобретает структурную и содержательную целостность, отражающую не только универсальные законы мироустройства, но и уникальные, индивидуальные представления о мире.
На первом этапе мы проанализировали ядерные признаки концепта, представленные в его значении - той части концепта, которая «схвачена знаком» (Е.С. Кубрякова).
Периферийные признаки концепта выделяются на основании контекстуального анализа, в результате которого получены результаты, позволяющие выделить ключевые моменты экспликации концепта счастье, объединенные общим концептуальным признаком:
1. Звуки, запахи, образы и другие феномены сознания: «"Машенька", -опять повторил Ганин, стараясь вложить в эти три слога все то, что пело в них раньше, - ветер, и гудение телеграфных столбов, и счастье, и еще какой сокровенный звук, который был самой жизнью этого слова» [9, с. 69]. Так, достаточно много насчитывается примеров, в которых лексемы, обозначающие звуки, запахи, образы, употребляются в одном контексте с лексемой счастье. В нашем примере лексема счастье - такая глобальная и абстрактная по значению - употребляется в одном ряду с лексемами ветер и гудение. Очевидно, В. Набоков не разграничивает предметы на «важные» и «неважные». Каждая деталь участвует в создании образа счастья.
2. Состояние души, внутренняя жизнь героя: «Ганин почувствовал, что свободен» [9, с. 56]; «Давно не чувствовал себя таким здоровым, сильным, готовым на всякую борьбу» [9, с. 111]. Свобода - это первое, что почувствовал Ганин, когда «порвал трехмесячную связь с Людмилой». В романе это слово употреблено в значении «иметь возможность жить и действовать без всякого рода ограничений» [цит. по: 8, с. 184]. Лингвистический портрет Ганина до III главы позволяет выделить его существенные характеристики - безжизненность и отсутствие смысла жизни. Русский человек не может любить жизнь при утрате ее смысла, он ослабевает телом, остывает душой. Судя по сюжету романа, Ганин не смог долго находиться в состоянии уныния, он «зацепился» за возможность найти смысл жизни.
3. Переживание любовных чувств: «Да, вот это - счастье. Через двенадцать часов мы встретимся» [9, с. 98]; «Твое письмо обрадовало меня, что я до сих пор не могу прийти в себя от счастья» [9, с. 98]. Одна из основных тем романа - тема любви, поэтому в семантическое пространство счастья непременно входят лексемы, репрезентирующие этот концепт. Например, лексемы любовь, Машенька, встречи, солнце, письмо и др. Их объединяет общий признак «вызываемые эмоции, чувства со знаком +». Надо отметить, что любовь в этом романе больше является источником смысла жизни, нежели настоящим глубоким чувством. Не случайно, Ганин передумывает встретить Машеньку и увезти ее с собой. Однако свою роль в возрождении его личности любовь сыграла.
4. Жизненное движение, путь: «И через две недели он уже до одури катался на велосипеде» ([9, с. 58; катание на лодке с Машенькой [9, с. 74 - 75]). Другая особенность репрезентации концепта счастья в романе - функционирование лексем, связанных с движением, например, таких, как переходить, лететь, блуждать, медленно шел, легко шел велосипед, катил по пути и др. Движение - общий признак для всего мира. Пока есть движение, есть жизнь. Согласно концепции В. Набокова динамическая модель действительности характерна для семантического пространства прошлого, а статичная, в свою очередь, для семантического пространства настоящего, так как обусловлена отсутствием значимых событий в жизни персонажей и отсутствием цели, которая бы оправдывала их жизнь.
5. Пространство, место: «Завтра приезжает вся его юность, его Россия» [9, с. 104]. Счастье главного героя связано с родиной, юностью, усадьбой, Россией. Родина - другая основная тема романа. В. Набоков дает подробное описание окружающей эмигрантов жизни, но это лишь предлог для того, чтобы воссоздать образ близкого главному герою пространства России - бесконечно открытого места, не имеющего границ, «великого и очень таинственного». Наверное, именно поэтому оно воспринимается больше на эмоциональном, а не на рационально-логическом уровне, что выражено в отсутствии географической конкретизации страны. Однако оно характеризуется такими узнаваемыми объектами, как березовые рощи, парковые аллеи, русское лето, закаты над русским шоссе и др. В авторском восприятии родина уподобляется раю.
Необходимо уточнить, что данные периферийные признаки концепта выявлены также на основе противопоставления счастья состоянию тоски в эмигрантский период жизни. Например, звуки, запахи, образы, характеризующие персонажей и окружающую жизнь в Берлине, описаны в негативном контексте. О запахе и голосе Алферова: «Алферов шумно вздохнул; хлынул теплый, вялый запашок не совсем здорового, пожилого мужчины. Есть что-то грустное в таком запашке» [9, с. 36]; «Голос Алферова на несколько мгновений пропал и когда снова возник, был неприятно певуч» [9, с. 36] и др. Концептосфера счастья включает в себя также концепты уныние, тоска как антиподы концепта счастье. При этом обратим внимание: в романе «Машенька» нет концепта несчастье, тем более концепта смерть. Это свидетельствует о заинтересованности В. Набокова в жизненной реальности, в полноте жизни, наполненности ее различными эмоциями, но ни в коем случае не о потере полного интереса к жизни. Несчастье характеризуется как слишком тяжелое состояние, подобное горю, скорби, крайнему неблагополучию. Уныние и тоска же не позволяют окончательно лишиться смысла жизни. Счастье жизни - в самой жизни. Но почему же остальные персонажи становятся, по сути, «мертвыми душами» в отличие от главного героя романа? Это объясняется также концепцией писателя. Концепция В. Набокова осложняется проблемой «личность и толпа». Жизнь, не заполняемая событиями и целями,
направляет персонажей «по пути повседневного, пошлого и безнравственного существования» [12, с. 7]. По роману, сам Ганин является исключительным героем, так как он знает о «настоящем счастье».
Решая проблему репрезентации концепта в художественном тексте для моделирования и описания соответствующих фрагментов концептуальной модели мира, мы приходим к выводу о том, что языковые особенности репрезентации концепта счастья отражают национально-специфические особенности восприятия окружающего мира.
Счастье - квинтэссенция русского языкового сознания. Данные лингвистического анализа подтверждают такую черту русского национального характера, как эмоциональность. Счастье как эмоциональный концепт выражается в большей степени на уровне чувственного слоя. Также в структуре концепта счастье в романе В. Набокова выделяется ассоциативный и символический слой.
Важную роль в концептуализации счастья играют слова, которые имеют в русской культуре особую ценностную нагруженность, - это душа, свобода, любовь, тоска. Именно они объективируют нечеткие представления человека о «счастливом» и «несчастливом». В этом ряду семантически близких слов тоска - это то, что испытывает человек, который чего-то хочет, но не знает точно,
Библиографический список
чего именно, и знает только, что это недостижимо [13, с. 249]. Тоска в романе представлена как тоска по потерянному раю. Тоска связана с лишением пространства, родины. Таким образом, «дрожащее счастье», «счастливая пора», «настоящее счастье» составляют часть общего счастья - счастья быть на родине. «Судьба в этот последний августовский день дала ему наперед отведать будущей разлуки с Машенькой, разлуки с Россией» [9, с. 83].
Не вызывает сомнение тот факт, что концепт счастье является универсальным и одним из основных для всех культур, но в романе «Машенька» В. Набокова он реализуется в уникальных для русской картины мира концептах, в связи с чем он подвергается конкретизации, трансформации и обогащению новыми характеристиками.
Реконструирование модели бытия через концепт счастье, символизирующий различные эмоционально-психологические состояния человека и его судьбу, целостно воссоздает ситуацию пребывания персонажей романа в эмиграции, на чужбине.
Внедрение предложенного алгоритма исследования концептуального пространства текста в материалах работы позволяет внести вклад в теорию и практику когнитивно-дискурсивных исследований языка.
1. Рожков В.В. Метафорическая художественная картина мира А. и Б. Стругацких (на материале романа «Трудно быть богом»). Диссертация ... кандидата филологических наук. Новосибирск, 2007.
2. Бабенко Л.Г, Казарин Ю.В. Лингвистический анализ художественного текста. Теория и практика: учебник; практикум. Москва: Флинта: Наука, 2009.
3. Огнева Е.А. Когнитивное моделирование концептосферы художественного текста. Москва: Эдитус, 2013.
4. Уфимцева Н.В. Русские: опыт еще одного самопознания. Этнокультурная специфика языкового сознания. Москва, 1996: 139 - 162.
5. Зализняк А.А. Счастье и наслаждение в русской языковой картине мира. Русский язык в научном освещении. Русский язык в научном освещении. 2003; 1(5): 85 - 105.
6. Тарасова И.А. Когнитивная поэтика: предмет, терминология, методы. StudRef.com. Available at: https://studref.com/409277/literatura/kognitivnaya_poetika_predmet_ terminologiya_metody
7. Ожегов С.И. Словарь русского языка. Москва: Рус. яз., 1988.
8. Маслова В.А. Введение в когнитивную лингвистику: учебное пособие. Москва: ФЛИНТА: Наука, 2016.
9. Набоков В.В. Машенька. Собрание сочинений: В 4 т. Вступ. ст. В.Е. Ерофеева. Москва: Изд-во «Правда», 1990; Т. 1: 35 - 112.
10. Демьянков В.З. Когнитивная лингвистика как разновидность интерпретирующего подхода. Вопросы языкознания. 1994; 4: 17 - 33.
11. Набоков В.В. Защита Лужина; Приглашение на казнь. Казань: Татарское кн. Изд-во, 1990.
12. Морараш М.М. Временная модель пути человека (на примере романа В.В. Набокова «Машенька»). Rhema. Рема. 2014; 4: 5 - 13.
13. Радбиль Т.Б. Основы изучения языкового менталитета: учебное пособие. Москва: ФЛИНТА: Наука, 2013.
References
1. Rozhkov V.V. Metaforicheskaya hudozhestvennaya kartina mira A. i B. Strugackih (na materiale romana «Trudno byt' bogom»). Dissertaciya ... kandidata filologicheskih nauk. Novosibirsk, 2007.
2. Babenko L.G., Kazarin Yu.V. Lingvisticheskij analiz hudozhestvennogo teksta. Teoriya ipraktika: uchebnik; praktikum. Moskva: Flinta: Nauka, 2009.
3. Ogneva E.A. Kognitivnoe modelirovanie konceptosfery hudozhestvennogo teksta. Moskva: 'Editus, 2013.
4. Ufimceva N.V. Russkie: opyt esche odnogo samopoznaniya. 'Etnokul'turnaya specifika yazykovogo soznaniya. Moskva, 1996: 139 - 162.
5. Zaliznyak A.A. Schast'e i naslazhdenie v russkoj yazykovoj kartine mira. Russkij yazyk v nauchnom osveschenii. Russkij yazyk v nauchnom osveschenii. 2003; 1(5): 85 - 105.
6. Tarasova I.A. Kognitivnaya po'etika: predmet, terminologiya, metody. StudRef.com. Available at: https://studref.com/409277/literatura/kognitivnaya_poetika_predmet_ terminologiya_metody
7. Ozhegov S.I. Slovar'russkogoyazyka. Moskva: Rus. yaz., 1988.
8. Maslova V.A. Vvedenie v kognitivnuyu lingvistiku: uchebnoe posobie. Moskva: FLINTA: Nauka, 2016.
9. Nabokov V.V. Mashen'ka. Sobranie sochinenij: V 4 t. Vstup. st. V.E. Erofeeva. Moskva: Izd-vo «Pravda», 1990; T. 1: 35 - 112.
10. Dem'yankov V.Z. Kognitivnaya lingvistika kak raznovidnost' interpretiruyuschego podhoda. Voprosy yazykoznaniya. 1994; 4: 17 - 33.
11. Nabokov V.V. Zaschita Luzhina; Priglashenie na kazn'. Kazan': Tatarskoe kn. Izd-vo, 1990.
12. Morarash M.M. Vremennaya model' puti cheloveka (na primere romana V.V. Nabokova «Mashen'ka»). Rhema. Rema. 2014; 4: 5 - 13.
13. Radbil' T.B. Osnovy izucheniya yazykovogo mentaliteta: uchebnoe posobie. Moskva: FLINTA: Nauka, 2013.
Статья поступила в редакцию 07.03.19
УДК 81.373.
Orekhova T.I., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Gorno-Altaisk State University (Gorno-Altaisk, Russia), E-mail: [email protected] Popov A.V., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Gorno-Altaisk State University (Gorno-Altaisk, Russia), E-mail: [email protected]
THE REFLECTION OF TOPONYMIC SPACE OF THE ALTAI IN GEOGRAPHIC DICTIONARIES OF THE 18TH CENTURY. The article deals with the toponymic space of the Altai represented by F.A. Polunin, L.M. Maksimovich, V.N. Tatishchev, i.e. the authors of geographical dictionaries of the Russian Empire in 18th century. The toponyms found in these dictionaries (hydronyms, oronyms, oikonyms) form the ideas of the Altai in minds of people of Russia of the 18th century. The toponym-icon of the Altai is reflected through the prism of scientific description in historical, etymological and linguistic and cultural aspects. This lexicographic material allows representing a limited picture of traditional (for a specified period) ideas of a mountainous area located on the periphery of the Russian Empire, where Siberian (Altai) representatives of other nationalities live.
Key words: Siberia, representatives of other nationalities, lexicographical sources, dictionaries of 18th century, toponyms of Altai, toponymic space, hydronyms, oronyms, oikonyms.
Т.И. Орехова, канд. филол. наук, доц., Горно-Алтайский государственный университет, г. Горно-Алтайск, E-mail: [email protected] А.В. Попов, канд. филол. наук, доц Горно-Алтайский государственный университет, г. Горно-Алтайск, E-mail: [email protected]
ОТРАЖЕНИЕ ТОПОНИМИЧЕСКОГО ПРОСТРАНСТВА АЛТАЯ В ГЕОГРАФИЧЕСКИХ СЛОВАРЯХ XVIII ВЕКА
В данной статье исследуется топонимическое пространство Алтая в представлении авторов географических словарей Российской империи XVIII века Ф.А. Полунина, Л.М. Максимовича, В.Н. Татищева. Анализируются нашедшие отражение в данных словарях топонимы (гидронимы, оронимы, ойконимы), формирующие образ Алтая у жителей Российского государства XVIII столетия. Топонимикон Алтая проецируется через призму научного описания в исто-
