CC BY
12
случай в Союзе писателей Казахстана. Разбиралось дело одного достаточно известного деятеля, который опубликовал под своим именем сборник стихов талантливого поэта, сгинувшего в лагерях в страшные 1930-е годы. Когда товарищи по цеху спросили плагиатора, как у него хватило совести присвоить себе чужое творчество, он ответил, что ему настолько полюбилась чужая поэзия, что он сжился с ней и уже считал за своё произведение. Чем-то эта давняя история напоминала мне судьбу книги Э.И. Удивительно и несправедливо, что такое оказалось возможным в «цивилизованном» XXI веке, когда постоянно говорится о правах человека, в частности об авторских правах и их защите.
Столь жестокого удара судьбы не выдержал даже такой могучий человек, каким был Э.И. Ничего уже не исправить и никогда не добиться правды. Пусть это останется на совести тех, кто это натворил, кто содействовал, и кто трусливо отмолчался. Как говорится — всем воздастся по заслугам и Бог им всем судья. Тезис «Слова утешат. Раны затянутся. А честь останется навсегда», в отношении Гаврилова оказался верен только в своём последнем пункте.
Ю ^
ISSN 0869-4362
Русский орнитологический журнал 2017, Том 26, Экспресс-выпуск 1462: 2606-2612
Самурский дневник
(памяти Алексея Васильевича Михеева, 1907-1999)
А.Г.Резанов
Второе издание. Первая публикация в 1997*
Мне посчастливилось работать под руководством Алексея Васильевича Михеева в пяти западно-каспийских орнитологических экспедициях с 1970 по 1978 год, быть с ним на студенческой летней полевой практике в 1975 году на Селигере. В каждой экспедиции, конечно, было что-то своё, интересное, запоминающееся. Но здесь мне хочется рассказать лишь об одной экспедиции, не потому, что я её лучше других запомнил, не потому, что она была какая-то особенная, а просто потому, что она была самая первая, в которую я поехал с Алексеем Васильевичем. Мне было тогда только 19 лет, а Алексею Васильевичу 63 года.
Далеко-далеко от Москвы, на самой границе Дагестана и Азербайджана (тогда это можно было просто пройти пешком) в Каспийское море вливаются мутные воды многочисленных рукавов Самура... Именно
* Резанов А.Г. 1997. Самурский дневник II Орнитологические исследования в России (к 90-летию профессора А.В.Михеева). М.; Улан-Удэ: 14-20.
здесь с 1964 года работала орнитологическая экспедиция доктора биологических наук, профессора Алексея Васильевича Михеева.
В 1968 году, поступив на биолого-химический факультет Московского педагогического института, я услышал от Алексея Васильевича и его коллеги и соратника доцента Виталия Ивановича Орлова это загадочное слово - Самур... Я узнал, что на Самуре работает орнитологическая экспедиция по изучению пролёта птиц. Здесь, по узкому приморскому коридору - низменности с сохранившимися участками дубово-грабового лианового леса между Малым Кавказом и Каспийским морем с водно-болотными угодьями, каждый год, весной и осенью, «летят перелётные птицы», весной — к местам гнездовий на необъятных просторах России, осенью, как поётся в песне — «ушедшее лето искать», к местам далёких африканских и азиатских зимовок.
В первую экспедицию с Алексеем Васильевичем я поехал в августе 1970 года на Самур. Если быть точным, то случилось это 4 августа в 23 ч 10 мин, когда скорый поезд «Москва—Махачкала» отошёл от перрона Курского вокзала. В экспедиции я вёл записи — Самурский дневник... И вот теперь, листая пожелтевшие странички (прошло уже больше четверти века с тех пор) самарского дневника — потрёпанной записной книжки в оранжевой обложке — я с горечью осознаю, как непростительно мало в нём было написано о людях, с которыми я прожил один из самых незабываемых месяцев в моей жизни. Много времени, много воды утекло с тех пор, даже очертания каспийских берегов изменились, но память о тех далёких и незабываемых днях сохранилась. Я как бы заново окунаюсь в ту экспедиционную жизнь, заново переживаю события тех памятных дней.
До рассвета ещё далеко. В палатке, края которой подняты из-за жары (+29°С ночью), все спят. На пол из рогоза положены персональные надувные матрацы (но горе тому, у кого спускает подушка), сверху ещё спальники. Сладок сон в предрассветный час. Первым всегда, без всякого будильника (не помню, чтобы он пользовался в практике экспедиций), просыпался Алексей Васильевич... и негромко декламировал знаменитые строки из «Полтавы»: «Горит восток зарёю новой...». С первым (по идее этим «первым» должен был быть дежурный по наблюдательному пункту), кто на это хоть как-то реагировал, Алексей Васильевич заводил неторопливый разговор, иногда рассказывая что-нибудь интересное из своей жизни. Постепенно в разговор втягивались и остальные. Так, незаметно для нас самих, проходило наше пробуждение и вхождение в новый экспедиционный день.
Наша палатка находилась в 150 метрах от моря, где в нескольких шагах от уреза воды располагался нехитрый наблюдательный пункт — засидка со скамейкой, столиком, за которым удобно было вести записи и смотреть в бинокль. И самое главное, над головой была крыша из
рогоза, защищающая от солнца и дождя; в основном, конечно, от солнца, хотя и дождь здесь как-то был... Дежурный по НП наскоро одевался, брал бинокль, общий дневник для записей и спешил на пост. Отсюда минут через 20 (немногим после 5 часов) он мог видеть, как над морем, словно из воды, торжественно поднималось солнце — потрясающее, незабываемое зрелище. Дежурство длилось три часа, затем приходила смена. Тем временем дежурный по лагерю, подъём которого был также строго регламентирован, брал рюкзак с канистрой, два ведра и отправлялся, если в этом была необходимость, за водой на речку Карасу, один из многочисленных рукавов Самура. Идти надо было приблизительно 1.5 км через редкие заросли тамариска, какие-то колючие заросли и жёсткую высокую траву, увешанную белыми улитками, по песчаным дюнам, которые мы все звали «барханами», по выжженному солнцем такыру мимо застывших, как изваяние, черепах и стрелой проносящихся полосатых ящериц... Лучше было это сделать быстрее, пока не наступила настоящая жара. А потом костёр, приготовление завтрака, мытьё посуды, опять костёр... Дежурный по лагерю, несомненно, уставал больше других, хотя в дальнейшем, при определённом навыке, дежурство не приносило больших хлопот.
Иногда приезжал наш очень хороший знакомый — егерь Гаджи (человек уже в возрасте; я долго стеснялся называть его по имени), в гостеприимном доме которого мы всегда останавливались, когда приезжали на Самур или возвращались из экспедиции. Гаджи, удивительно добрый и отзывчивый человек, всегда старался скрасить нашу суровую экспедиционную жизнь. Он приезжал берегом моря на велосипеде и как-то привёз большой, почти пудовый дагестанский арбуз, который можно сравнить лишь с настоящим астраханским арбузом. Непременной обязанностью дежурного (Алексей Васильевич строго следил за этим) было пригласить гостя к столу, предложить ему горячего крепкого чая — ведь путь до нас был не близкий. Алексей Васильевич откладывал свои дела и садился поговорить с Гаджи. Обязательно к столу приглашались студенты, находящиеся в это время в лагере. Гаджи хорошо знал птиц (по крайней мере безошибочно, даже если не знал русского названия, находил их по картинке в определителе), рассказывал о местах их скоплений во время пролёта, сообщал о случаях зимовки. За такими непринуждёнными разговорами и рождались планы новых экспедиций в самые разные районы прибрежного Дагестана.
Алексей Васильевич наравне со всеми дежурил на НП, но самые первые часы нарождающегося дня предпочитал провести с удочками где-нибудь на Карасу или Подсамурке. И не просто провести — он всегда возвращался с уловом. Но самым главным, ради чего всё это делалось, скорее всего, было желание побыть одному, наедине с природой, послушать, как шуршат прибрежные тростинки, понаблюдать за жиз-
нью птиц. И уже тогда мы стали регистрировать не только видимую дневную миграцию птиц, но и исследовать их экологию на местах временных остановок во время пролёта. И в этом — в расширении круга экспедидионных научных исследований, по-видимому, не последнюю роль сыграли утренние «рыбалки» Алексея Васильевича. Возвращаясь с таких рыбалок, Алексей Васильевич делился с нами в основном орнитологическими впечатлениями, говорил о пользе таких наблюдений, о необходимости сочетать наблюдения за самим пролётом с наблюдениями за экологией и поведением птиц на местах их временных остановок на кормёжку и отдых.
Итак, Алексей Васильевич уходил порыбачить в одиночестве. Возможно, такие часы в жизни человека много стоят. А тем временем студенты, не дежурившие с утра, нередко норовили поспать ещё пару часиков до завтрака.
Обычно сразу же после завтрака Алексей Васильевич шёл на НП сам, или посылал кого-нибудь из студентов сменить дежурного, пока завтрак не остыл. Записи Алексея Васильевича в общем экспедиционном дневнике отличилось от всех других записей своей аккуратностью, точностью, исчерпанностью. Если Алексей Васильевич во время дежурства на НП видел что-нибудь особенно интересное (например, кормёжку чаек во время пролёта или попытки короткохвостых поморников отобрать рыбу у крачек и т.п.), то записывал увиденное с максимальной подробностью (в орнитологической науке краткость не всегда «сестра таланта»), поскольку каждый факт имеет значение. Алексей Васильевич словно лишний раз старался напомнить нам заповедь полевого исследователя: «Что не записано — того не было». И мы постоянно учились у него что и как надо записывать. Позднее, уже будучи аспирантом А.В.Михеева, просматривая дневники самурских экспедиций, я получил самую полную информацию по ходу пролёта и экологии птиц на остановках именно из его пояснительных записей.
Близилось время обеда, становилось жарко, пролёт совсем ослабевал. Всё наше экспедиционное общество, кроме дежурного по НП — студенты, мои сокурсники, Толя Васькин и Сергей Лаптев и, старше всех нас, студент географо-биологического факультета Владлен Фомин — к этому времени сосредотачивалось за обеденным столом под навесом. Здесь можно было посидеть в тени, поговорить, а после основ -ного обеда, когда дежурный уже подаст чай, поделиться впечатлениями за этот день... Но основные разговоры и планы «на завтра» обсуждались за ужином, под пение цикад, а то и под завывание шакалов.
После обеда и непродолжительных застольных бесед, Алексей Васильевич немного отдыхал (иногда удавалось даже вздремнуть) в тени палатки, знакомился с нашими орнитологическими сборами, скрупулёзно проверяя правильность нашего определения, а затем уходил на
наблюдения. Без дела в экспедиции никто не сидел. И опять лагерь пустел! Оставался только дежурный убирать и мыть посуду, да кто-нибудь обрабатывать орнитологический материал.
В обед на НП было затишье. Дежурный подолгу всматривался в бинокль в качающееся у самого горизонта марево, тщетно пытаясь разглядеть хоть каких-то птиц. Иногда ему везло и какая-нибудь пестро-носая или речная крачка попадали в дневник. И от такого вынужденного «отдыха» дежурный по НП иной раз уставал больше, чем в часы массового пролёта, когда он едва успевал делать записи. Хотя расслабиться в такие минуты можно было, а бывало, что Алексей Васильевич на час-два совсем снимал дежурство на посту. И вот тогда можно было искупаться в море. Песок настолько раскалён, что едва успеваешь добежать до воды, а она у самого берега что-то между тёплой и горячей...
Постепенно изнуряющий дневной зной уступает место чуть менее жаркому вечеру. Но всё-таки жара спадает, а пролёт птиц, к тому же если дует лёгкий встречный ветерок, усиливается. Помню, в дни валового пролёта (правда, не в августе, а в октябре-ноябре, когда шли и гуси) Алексей Васильевич даже назначал на дежурство сразу двух наблюдателей. Второго наблюдателя он поставил и в конце августа, когда над сушей полетели серые и рыжие цапли. Не то, чтобы Алексей Васильевич первым увидел цапель над сушей за спиной наблюдателя, но вывод из этого, как надо вести наблюдения, чтобы не пропускать целую группу птиц, сделал именно он. И вот сидят два наблюдателя, но смотрят в разные стороны: один — в море, другой — в сторону гор.
День близится к концу. Солнце скрывается за горной цепью Малого Кавказа, который виден лишь в редкие утренние часы, когда воздух особенно прозрачен и чист. Начинает быстро темнеть. Заканчиваются наши наблюдения, наш рабочий день. Но день наш ещё не завершён окончательно. Время ужина. Удивительное, замечательное время, когда за экспедиционным столом, при свечах, собирались абсолютно все умиротворённые, освободившиеся от бремени дневных забот, суеты... В эти блаженные минуты за кружкой (иногда за второй) крепкого чая начинались неторопливые разговоры. Сначала они, как и водится, были о том, кто когда что видел, какие выводы сделал. Делились планами на завтра. Разговор шёл на равных - здесь не было ни профессора, ни студентов — только коллеги-орнитологи. Это была хорошая доброжелательная обстановка, в которой легко принимались конструктивные решения. Алексей Васильевич всегда внимательно выслушивал наше мнение по тому или иному вопросу, в научных дискуссиях он никогда, даже с нами — студентами, только закончившими второй курс, не давил своим авторитетом, не допускал менторского тона, и мы, в таких дружеских беседах как-то незаметно для себя учились у него той науке, которая для некоторых из нас стала делом всей жизни. Меня
всегда поражала, и продолжает поражать, способность Алексея Васильевича в огромном море информации безошибочно найти (слово «угадать» здесь нельзя употребить) то основное, главное, что и является сутью наблюдаемого явления, изучаемой проблемы.
Но вот отшумели научные споры, сброшены доспехи и беседа течёт по руслу разговоров «за жизнь». Открыв рты, мы внимали каждому слову Алексея Васильевича, которого между собой мы звали просто и уважительно Михеич (уже позже я узнал, что так называл его друг и учитель Георгий Петрович Дементьев). А рассказать Михеичу, много повидавшему за свою жизнь, было что... В тихие южные вечера мы, внимательно следя за нитью рассказа, переносились то в далёкие 30-е годы, когда Алексей Васильевич на Севере изучал белую куропатку (послушать только, как он туда добирался!), то в уникальный Наур-зумский заповедник, то в Кызыл-Агач, где мы к тому времени уже успели побывать, то в загадочный Китай, где А.В.Михеев проработал целых два года. Трудно передать, с каким интересом всё это воспринималось нами, и кто знает, какие мечты рождались тогда в наших головах...
Ну, конечно, у костра была и гитара — Толик Васькин, одержимый орнитологией, но внезапно бросивший её. Толик что-то наигрывал и пел под гитару. Недавно в его репертуаре появились ленинградские песни («Высохнут бульвары на Васильевском...»), заимствованные у туристов из Ленинграда, которые как-то приходили к нам на огонёк. Сергей Лаптев — мой друг по всем каспийским экспедициям, позднее написавший у Алексея Васильевича дипломную работу по пролёту чайковых на Западном Каспии. А когда Владлен Фомин низким красивым голосом пел русские романсы, слушали все. Так проходили незабываемые самурские вечера. И кто точно скажет, как много значат в нашей жизни такие минуты... И уже позже, в 1974 году, но тоже в августе, перед самым отъездом с реки Самур, сидя за таким же столом с А.В.Михеевым, В.И.Зиновьевым, Сергеем Полозовым и Борисом Мар-темьяновым, я попытался осмыслить происходящее:
Ночь при свете свечи Только цикады поют. Слушай, пиши, молчи Ты только гостем тут.
Бьёт по навесу дождь, Лёгкий, как паутина. Тихая южная ночь, Как у Куинджи картина. В эту прощальную ночь Хочется быть построже. Хочешь увидеть всё, Только уже не можешь...
Неумолчно, до звона в ушах, поют цикады, а на иссиня-чёрном ковре ночного неба призывно горят огромные южные звёзды. Тоскуя по дому, мы выходим из палатки и смотрим на далёкую Полярную звезду, зная, что дома в Москве будем вспоминать эту незабываемую самурскую ночь.
Но все равно наступит утро и мы увидим, нет, сначала услышим от Алексея Васильевича, что уже «горит восток зарёю новой». Значит, начинается новый день...
ISSN 0869-4362
Русский орнитологический журнал 2017, Том 26, Экспресс-выпуск 1462: 2612-2614
Гнездящиеся гусеобразные торфоразработок Восточного Верхневолжья
Д.Е.Чудненко
Второе издание. Первая публикация в 2005*
Важным полезным ископаемым, имеющим промышленное значение в Восточном Верхневолжье, является торф. Основная добыча его велась в 1940-1960-е годы. В 1980-1990-е годы наблюдалась депрессия торфодобычи. В последнее время разработка торфяных месторождений возобновлена. В связи с этим актуальным становится вопрос о самовосстановлении выработанных месторождений в ходе зарастания и роли торфоразработок в сохранении биоразнообразия. Большое значение старые торфоразработки имеют для околоводных и водоплавающих птиц и, в первую очередь, для гусеобразных.
Исследования проводились на территории Ивановской области на фрезерных полях и торфяных карьерах разной степени посттехногенного зарастания, где были заложены учётные площадки.
За время исследования на торфяных разработках нами было отмечено на гнездовании 10 видов гусеобразных: свиязь Anas penelope, чирок-свистунок Anas crecca, кряква Anas platyrhynchos, шилохвость Anas acuta, чирок-трескунок Anas querquedula, широконоска Anas clypeata, красноголовый нырок Aythya ferina, хохлатая чернеть Aythya fuligula, гоголь Bucephala clangula, луток Mergellus albellus.
Фауна гнездящихся утиных птиц различается в зависимости от типа торфяных разработок. В динамике авифауны торфяных полей в це-
* Чудненко Д.Е. 2005. Гнездящиеся гусеобразные торфоразработок Восточного Верхневолжья IIГусеобразные птицы Северной Евразии: тез. докл. 3-го международ. симп. СПб.: 281-282.
