CC BY
173Миша Мельниченко
самоубийства советского времени по материалам электронного корпуса личных дневников "прожито"
лектронный корпус личных дневников «Прожито» (http://prozhito.org/) — мультиязычная библиотека подневных записей, снабженная функцией поиска и научно-справочным аппаратом. Изначально проект задумывался как инструмент, который не только позволил бы исследователям читать конкретные личные дневники, загруженные в систему, но и дал бы возможность работать со всем массивом записей, получая выборки по сложным запросам: авторам, времени, месту, языку записи, а также по упоминаемым в дневниках персонам и ключевым словам. С представленным на данном этапе проекта набором функций любой желающий может получить на сайте «Прожито» подборку дневниковых записей, сделанных, к примеру, в Петрограде в первые дни после смерти Ленина и содержащие его имя, или сформировать «ленту» из дневниковых записей, сделанных советскими партизанами в годы войны. С помощью «Прожито» можно выяснить, какова была реакция современников на то или иное событие ХХ в. «Прожито» дает полную картину общественных настроений.
Проект «Прожито» — волонтерская инициатива. С момента запуска проекта в апреле 2015 г. в его продвижении поучаствовало более 100 человек, занимавшихся выявлением публикаций, сканированием изданий и рукописей, распознаванием и набором текстов, подготовкой дневников к загрузке на сайт. Вокруг проекта складывается сообщество, состоящее не только из исследователей, заинтересованных в работе с дневниками, но и просто неравнодушных к чтению людей.
Библиографический указатель публикаций дневников ХХ в., составленный участниками проекта, включает более 1500 единиц, из которых на сайт было загружено около 230 дневников, представивших в сумме более 80 000 записей. Еще из почти 400 подготовленных текстов большая часть будет загружена на сайт в ближайшие месяцы.
В базе данных «Прожито» представлены дневники людей разных возрастов и социального положения — писателей, журналистов, врачей, школьников и студентов, солдат, колхозников, педагогов, моряков... Какие-то тексты представляют подробное и фактографическое описание эпохи, другие, наоборот, — очень личные, наполненные переживаниями и рефлексией. Рядом с дневниками А. Коллонтай, посвященными ее дипломатической
работе, — записки сотрудника автобазы Н. Козакова, повествующего о ремонте двигателей, рыбалке и охоте.
Проект «Прожито» не только собирает в одном месте уже опубликованные дневники по договоренности с авторами, их наследниками и издателями, но и развивает собственную публикаторскую программу. В распоряжении создателей проекта несколько десятков никогда не публиковавшихся дневников, и это число постоянно растет. Из разных городов России и мира присылают набранные тексты, отсканированные рукописи или предлагают для копирования подлинники.
Проект нуждается в новых источниках: набранных текстах, отсканированных рукописях или изданиях — и волонтерском участии. Любой желающий может попробовать себя в деле подготовки текстов к публикации: достаточно пары свободных часов в неделю и желания поучаствовать в общем деле. Связаться с нами можно по адресу prozhito@gmail.com.
Специально для «Археологии русской смерти» по материалам «Прожито» была составлена подборка дневниковых записей советского времени, связанных с темой самоубийств. Подборка, которая, будучи сокращенной на три четверти, тем не менее наглядно иллюстрирует и общую картину самоубийств советского времени, и поисковые возможности «Прожито». Опираясь на полученные материалы, можно отметить несколько волн самоубийств: «эпидемию» 1920-х гг., самоубийства времени большого террора, периода борьбы с космополитизмом. Вторая половина ХХ в. представлена в корпусе меньшим числом источников: чем ближе к современности, тем меньше введенных в научный оборот дневников, отчего результаты поиска более разрежены.
Тексты даются с сохранением авторской орфографии и пунктуации, написание дат унифицировано (у авторов дневников даты проставлены различными способами, например арабскими, римскими цифрами и т. д.). В квадратных скобках даются слова, в необходимых случаях восстановленные публикатором для понимания текста.
Никита Окунев, служащий пароходства 15 февраля 1918 г. <...> t
Застрелился Каледин, а в Киеве банда хулиганов явилась к Митрополиту Владимиру, ограбили его, раздели, выгнали в Печерские горы и там убили. Обоим уже не житье было в такие «лукавые дни», как говорил покойный Владимир, но они были, безусловно, честные люди, честные и даровитые. Пускай политически они и не совсем были правы, но, Боже мой! — чего они не перенесли за последние годы, не желая изменить своих убеждений. Помяни их, Господи, во Царствии Твоем!
Юрий Готье, историк, сотрудник Исторического музея 14 февраля 1920 г. Senza sperare vivemo in disio1 — вот настоящий дантовский стих, который я в извращенном виде привел выше — он лучше всего определяет мое душевное состояние, как в общих, так и в частных делах и отношениях. Повесился В. М. Хвостов, по-видимому, в результате острого припадка меланхолии. Я давно его не видал, и его переживания в последний год его жизни были для меня далеко не ясными. Прежде это был человек более высоко себя ценивший, чем следовало бы, влюбленный и любующийся сам собою. Первый год революции он все время предсказывал, что будет в дальнейшем с русской революцией, и все невпопад. Потом он сам увидал всю тщету своих предсказаний и, быть может, изверился в своем предвидении. Однако еще в прошлом году, когда мы продолжали разговаривать о «comprehension réciproque»2, в Хвостове все еще сквозила уверенность в себе, в своем величии и в своем будущем — с каким вкусом он говорил, например, как он будет читать лекции в Париже. У меня мелькает мысль, что, решив бесповоротно умереть, он должен был сказать почти как Нерон: «Какой великий ученый погибает!» Как надоедает мне Музей! Опять собачий холод; все кругом или не ходят, или больны, и приходится все делать за всех.
Николай Таганцев, юрист, криминалист, государственный деятель 24 июня 1921 г. <...> Она [Анна Юльевна] сообщила, что сначала ее и Надю держали на Гороховой; что Надю при обыске раздевали до рубашки, так что не щадили ее женской стыдливости, обыскивали
1 Несколько видоизмененный стих из «Божественной комедии» Данте Sanza speme vivemo in disio — «Без надежды живем в желании», ср. «Мы жаждем и надежды лишены», пер. М. Л. Лозинского [Ад, IV, 42). — Примеч. ред.
2 Взаимопонимание (фр.). — Примеч. ред.
грубо мужчины; что потом на следователя из Москвы Попова она заявила жалобу, хотя, по словам Анны Юльевны, боялась, чтобы этим не повредить Володе. Потом Анна Юльевна рассказывала, что во время обыска один из красноармейцев хотел стащить какие-то вещи; что комиссар усмотрел это и не только обругал, но жестоко избил его (красноармеец был лет 20); что на него это страшно подействовало; что потом, когда они приехали на Гороховую, то этот красноармеец на лестнице застрелил комиссара и застрелился сам (на лестнице); она говорила, что потом, когда их водили на допрос, то они ходили по луже крови. Как я ни верю в грубость и жестоко-сердость особенно комиссаров-латышей, но думаю, что некоторая раскраска события была.
Александр Жиркевич, военный юрист, публицист, коллекционер
10 октября 1921 г. Коммунисты грызут друг друга! Происходит чистка коммунистической партии, причем пущено в ход все — доносы, личные счеты, раскапывание в прошлом и т. д. В «Заре» опубликован длинный список исключенных, но говорят, что это только часть того списка, какой существует. Председатель революционного трибунала Румянцев — палач, до последних дней иногда зря приговаривавший к расстрелу, огорченный изгнанием его из партии, застрелился, и публика валит смотреть на самоубийцу.
Иосиф Литвинов, историк, во время Гражданской войны — политработник
15 января 1922 г. Разговор пошел о самоубийствах. В последнее время это самая популярная тема среди коммунистов. Стреляются, отравляются коммунисты на каждом шагу. И на каждом шагу об этом говорят. И твердокаменный Розит очень правильно заметил, что стреляются не по общественным причинам, а по личным мотивам — материальное положение и семейные дела. Да, общественная деятельность, как и научная, человеку настоящего счастья дать не может. Исключения гораздо реже, чем многие думают. Общественная деятельность — только средство забыться, заглушить свой внутренний голос. И вот теперь, когда революция кончилась, когда буря ушла, когда волны улеглись, многие, четыре года жившие, как в дурмане, считать начинают раны, товарищей считать. И приходят к самым печальным заключениям. Личная жизнь разбита. Одиночество. Семьи нет. Поддержки почти никакой. Нервы расшатаны. Здоровье
подорвано. Силы на исходе. Материальное положение не обеспечено. А товарищи многие благоденствуют. У одного теплый уголок: семья, жена и дети. Другой скоро кончает высшее учебное заведение. Третий сумел, бог весть каким способом, себя обеспечить. Четвертый торгует вовсю и богатеет. Пятый сановничает, ему — почет и уважение. И тогда многие и многие из коммунистов, увидя, как они остались в дураках, разочарованные и огорченные, лишают себя жизни по всякому поводу и без всякого повода. А счастливцы, устроившиеся, их за это осуждают. Так было, так будет...
18 января. Вчерашний день прошел отчасти в работе по химии. В библиотеке работал до часа ночи. Потом с Шерлиным играл до 4 часов ночи в шахматы. Читал также первую лекцию после каникул в ВЧК. На мой вопрос, кто выиграл от революции, получились самые разнообразные ответы. Общий вывод — никто. И это в школе ответственных работников ЧК. Была у меня вечером Даша и плакала. У нее что-то неладно с Муней, должно быть. И Муня весьма пессимистичен. Он спал у меня. Утром мы больше часа беседовали о самоубийствах. Решили, что лучший способ самоубийства — это хлороформом. Поставить склянку с краном так, чтобы хлороформ все время капал на лицо, лечь и покрыть лицо марлей и ватой. Смерть безболезненная, верная и бестревожная для окружающих.
9 февраля. Ночь была страшно мучительная. Как во дни бури. Когда я раскрыл глаза и увидел вокруг себя тьму и одиночество, мне вдруг захотелось бежать, бежать без оглядки, чтобы вырваться из моей тюрьмы. Грудь болела, как будто пронизанная штыком, но потом ко мне вернулась трезвая мысль: «Ничто не поможет, твоя боль неизлечима». В это время мышь выпрыгнула из моего шкафчика, давая мне этим знак о своем существовании. Стало тогда на душе так безнадежно, что рука стала искать чего-то, чтобы покончить с собой. В моих ушах раздался выстрел, и я увидел себя с размозженным черепом, но живым. А врач произнес: «Останется жив, только калекой». Я бросил мысль о самоубийстве и стал думать о революции.
27 февраля. <...> У нас пыталась покончить самоубийством молодая красивая нежная жена механика, одна из столь редких теперь, — в наше время огрубевших женщин в сапогах и девушек в полушубках, в эпоху гермафродиток и полуженщин, — женственных женщин. Она жила недавно в моем соседстве. И я им так завидовал! Думал ли я, что она будет стреляться скорее моего. Да, чужая душа — потемки. Она меня страшно заинтересовала. Мне бы хотелось знать, что ее
заставило решиться на такой шаг. Ходят разные слухи. Я, однако, думаю совсем иное. Кажется, ей просто надоела эта жизнь — грязная, серая, нудная, в коммунистической казарме. Воспитанная в красоте (это сейчас видно), она не могла перенести прелестей нашего Страстного монастыря с его обычаями, которые претят мало-мальски эстетически развитому человеку, с его вонючими коридорами, с его коммунизмом и его красными профессорами, с его жизнью нараспашку, на ладони, на виду у всех. В жизни души, рожденные для красоты, ищут тайного уголка. Он так же необходим, как и «изюминка» Толстого. Без него жить совершенно невозможно для многих людей. А в жизни коммунистов в общежитиях этого укромного уголка и нет. Опротивела ей наша жизнь, опротивел и муж, хотела вырваться, сил не хватило, взяла и стрелялась. Это уже второй случай у нас в институте. Интересно отметить: женщины почти никогда не стреляются в висок, почти всегда в грудь — боятся испортить себе лицо. Зато у них и неудачные бывают попытки.
9 марта. После долгого перерыва — вынужденного — вновь возвращаюсь к своему дневнику. Надо занести в дневник печальные события последних дней, которые долго не изгладятся из памяти моей. 3 и 4 марта прошли серо, без особых событий. Месежников был 4 марта у врача по нервным болезням, который ему предписал NaBr3 против бессонницы. Вечером он был у меня, мы шутили, я ему задал загадку, он ее не отгадал. Я его этим дразнил, совершенно упустив из виду его мнительность и недоверие к своим способностям, принявшим в последние дни невероятные размеры. 5 марта утром, в половине десятого, я лежал еще в постели, Месежников пришел. Стал он говорить о вчерашней загадке, стараясь доказать, что отгадка неверна. Я опять ему ответил, что на зеркало неча пенять, коли рожа крива. Не отгадал — признайся, и баста. Это его страшно раздражило, и он начал целое причитание (в последние дни в связи с ростом его мнительности такие причитания у него были очень часты). Он заявил, что мы, очевидно, скоро поссоримся, что он сознает, что мне мешает, но он не может перенести одиночества, что он мне будет надоедать лишь несколько дней. Я его по обыкновению в ответ обругал. Надоели уж мне порядочно его причитания, да я хотел заниматься, а его приход означал капут занятиям. Потом мы беседовали,
3 Бромид натрия, назначается при неврозах, истерии, повышенной раздражительности. — Примеч. ред.
спорили по истории, он выпил чаю, причем очень щедро истреблял свои конфеты, купленные им несколько дней тому назад. Пришел Магарик. Они сели играть в шахматы. Я был то на стороне Магари-ка, то на его стороне. Играли они 6 партий: 4 1/5 получил Магарик, 1 1/5 — Месежников. Затем мы с Магариком стали читать Пушкина, Магарик декламировал свои стихи. Месежников все это время выходил и приходил несколько раз. В 4 3/4 часа он пришел, мы его не так скоро впустили. Я читал Магарику свой дневник и не хотел, чтобы другие об этом знали. Он вошел, попросил у меня разрешения прилечь, обратился затем ко мне со словами: «Тов. Литвинов, без пятнадцати пять, поспешите обедать, а то опоздаете». Вид у него был грустный и черный, говорил он тихо. Его буйности в спорах как-то не стало. Мы с Магариком вышли.
Я провожал Магарика до Никитских ворот. О многом говорили, между прочим, и о Месежникове. Я вернулся и поспешил в столовую. Вхожу, беру карточку, а слушатель Розенберг обращается ко мне с вопросом: «У вас был револьвер?» «Да», — отвечаю я. «А Месежников знал, где он лежит?» «Что случилось?» — спрашиваю я испуганно. «Месежников застрелился в вашей комнате». Я, ошарашенный, бегу наверх, дверь заперта. Ключ — у Стремоухова, меня в комнату не пускают. Полтора часа я ходил как оглушенный. Потеря единственного друга и таким путем меня бесконечно огорчала. К тому же я ждал обыска в своей комнате. Найдут дневник, все узнают, больно и неприятно. Наконец пришла милиция, комнату открыли, я хотел войти, но почувствовал, что лишаюсь сил. Остался в коридоре, потом вошел. Обыска не сделали и делать не хотели. Месежников застрелился на стуле из моего нагана. Стрелял он в правый висок. Пуля прошла через левое ухо. Он лежал на полу в луже крови и мозга. Смерть его наступила почти сразу. Перед смертью он снял очки и шапку, положил на стол письмо родителям, датированное 17 февраля, в котором он извещает о решении покончить жизнь самоубийством, так как нет сил тянуть дальше лямку, а жизнь причиняет ему одно только горе. Все собрались в моей комнате и читают письмо. Читают вслух и прерывают чтение вздохами. Потом мою комнату покидают, ее запирают, а мы все переходим в комнату Стремоухова. Там в присутствии всех бюро ячейки обсуждает вопрос о его похоронах.
Милиционер один заявляет, что самоубийцу надо отправить в морг. Я протестую. Некоторые слушатели поддерживают
милиционера. Другой милиционер тоже протестует. Наконец бюро выносит решение: в похоронах его не участвовать официально. Неофициально институт может оказать пособие при устройстве его похорон. Начинается длительный, скучный, безграмотный допрос. Допрашивают и меня. Даю официальные нудные ответы. После допроса милиция удаляется, забрав мой наган, что мне в тот момент страшно не понравилось. Потом перенесли мою кровать в комнату Стремоухова. Я все время избегаю смотреть на Месежникова.
Вечером я зашел к Шуцкевер, рассказал ей историю. Она была ошеломлена, а я чуть не расхохотался: так смешно было ее удивленное лицо. Потом, однако, стал чувствовать, что рыдания подступают к моему горлу. Я сделал над собой отчаянное усилие и удержался. У Шуцкевер я встретил одну быв[шую] свердлов-ку — старую коммунистку. Я ее хотел устроить на рабфак. Теперь, оказывается, она вышла из партии. Я посидел немного у Шуцкевер, потом мы вместе пошли будить других душеприказчиков Месежникова. Душеприказчиками он оставил меня, Ромченко и Волко-высского. Зашли к Ромченко и вместе с ним пошли к Волковысско-му, Шуцкевер пошла домой. У Волковысского решили телеграмму его родным не посылать, хоронить его на Ваганьковском, завтра начать хлопотать о его похоронах. Ночь проспал у Волковысских, которые очень тепло и сочувственно относились ко мне и весьма опечалены были смертью Месежникова. Всю ночь сидели и беседовали о покойном. Лишь в шесть уложились спать, чтобы встать в восемь. В восемь все втроем пошли, забрав по дороге Ромченко, в институт. Врача судебного еще не было. В институте многие беспокоились обо мне, боялись моего настроения. Несколько раз заходили к Стремоухову узнать о моем здоровье и где я. День прошел так, без особых событий. Вечером я все-таки отправился в ВЧК на курсы, прочел лекцию. Да утром я был в ВТУ, хлопотал о стипендии I разряда. Поздно вечером зашли в милицию и, по моему настоянию, разрешили перенести Месежникова из комнаты, несмотря на отсутствие осмотра врача. В десять часов вечера его перенесли. Я находился в соседней комнате. До моих ушей доносился стук гроба. Само собой как бы пелся похоронный марш Шопена. Было и жалко Месежникова, и больно за себя. Ночью спал очень слабо. Спал у Стремоухова. Пока у него сидел Розит, я еще спал, но когда потушили огонь, никак не спалось. Утром сидел дома до 11. Потом пришел Волковысский. Мы пошли за врачом, пришел старикаш-
ка, осмотрел и установил самоубийство. Пришел Бамдас, побыл у покойного. Написали некролог и понесли в редакцию «Правды». Обещали напечатать. Взял в милиции разрешение на похороны. (Спал у Стремоухова, и плохо спал). Ходатайствовал о перемене комнаты, никто не хочет переехать в мою. Стремоухов пока переселяется. Вечером было собрание коммунистов — слушателей института. Говорили о самоубийстве. Постановили внимательнее относиться друг к другу, а в похоронах официального участия не принимать.
Я хлопотал о перемене комнаты, мне отказано пока, что меня весьма взволновало. Утром, на другой день, 5 марта, получил разрешение переселиться в комнату Стремоухова и тотчас же переселился. В мою комнату поселился Ковалевский с семьей. Раньше вымыли комнату. Монашки крестились и плакали... Видел, как вынесли ведро с кровью и мозгом Месежникова. Вылили в уборную. Бессмысленно, ужасно.
8 марта пошел за разрешением на похороны. Достал. В отделе записи должен был им прочесть письмо Месежникова. В четыре часа был у Меркулова. Обещал завтра дать лошадь. Днем сняли Месежникова в гробу. В его бумагах нашли ту записку, которую он мне читал дней десять до смерти и на которую я обратил столь мало внимания. Когда он мне ее прочел, я ему сказал, что был бы
весьма поражен таким самоубийством. И даже револьвера не спрятал. Утром 9-го поехал за лошадью. После переговоров ее достал. В час были похороны. Из слушателей никого, кроме Граве, не было. Зато были почти все служащие. У них сердце еще не окаменело. Было грустно и смешно. Особенно когда возчик одел перед началом свою шляпу и белую рясу, спрятав свою простую майку. Потом, приблизившись к кладбищу, он опять снял рясу и цилиндр и опять превратился в простого возчика. Зарыли Месежникова среди старых дев и жандармских жен, среди настоящих православных. Я перед уходом мысленно попрощался с ним, и мы пошли домой, рассуждая о смерти, о бренности земной жизни и т. д. Кончилась церемония. Не стало больше Месежникова. Опустело. Зато на Ваганьковском кладбище прибавилась еще одна свежая малозаметная могила. Придя домой, я стал готовиться к докладу в партшколе Краснопресненского райкома. После доклада — довольно удачного — пошел к Волковысским. Долго беседовали, была лунная ночь, располагающая к романтике, сказкам, мечтам, пессимизму и меланхолии. Утром 10-го встал рано и отправился домой. Был на докладе Слепкова у Покровского. Доклад не удался. Я его здорово критиковал. С моей критикой согласился и Покровский. Написал письмо домой. Их письмо я получил 6 марта со стишком отца... Это меня весьма обрадовало, нарушило то страшное сознание одиночества, которое меня так обуяло после смерти Месежникова. 11 марта в субботу утром был в ВТУ и в ВЧК. Там нуждаются в руководителе. Я рекомендовал Шуцкевер.
Федор Григорьев, директор Первого петербургского кадетского корпуса
7 июня 1922 г. <...> Никуда не хожу, а винчу беспросветно, надеясь этим скорее приблизить себя к нирване. Не оправдываюсь, а признаю себя истинным сыном русского быдла! Умнее всех нас поступил один из служащих в ГУВУЗе (фамилию забыл), который в первый день революции, убив свою жену, сам застрелился (детей не было). Завидую генералу Попруженко, который умер за две недели до революции. А умница А. Д. Бутовский умел хорошо приспособляться к жизни и умер в первый день революции.
Анатолий Стародубов, школьник
20 июля 1928 г. Потом говорили о покойной Евгении Семеновне.
«У нее были больные нервы... Она хотела лечиться у невропатолога — не поддалась гипнозу... Умерла не дома — на Акмечетской улице — и так странно — совершенно не думая умереть (делала распоряжения маникюрше, говорила о сроках приезда на праздники в Симферополь...). Выстрелила в рот, не изуродовав лица... Мы с ней так хорошо жили зимой... Она была в комнате у знакомых и держала ребенка. Затем вышла в другую комнату... Вероятно, причиной самоубийства была грустная музыка, которую играли... Какая она была добрая, чуткая... Она не могла жить среди людей, какие теперь... На днях я была в Курзале... Ведь это не люди, а слякоть...» Я помню лишь обрывки красивых значительных фраз. Она говорила со слезами на глазах. Я всматривался в нее... Если бы каждое слово запечатлеть в память навсегда...
Иван Шитц, историк, преподаватель, экскурсовод,редактор «Большой советской энциклопедии»
1 апреля 1928 г. Факты житейские. Мелким шрифтом в «Известиях»: в Сочи арестованы секретарь уездн. исполкома и ряд других должностных лиц, с удалением из партии и преданием суду за растраты, изнасилования приглашавшихся для секретной работы комсомолок и т. д. и т. д.
В Москве покончила самоубийством комсомолка Исламова, жена партийца, слушательница литературных курсов, оставившая две записки: одну мужу, другую — с проклятием по адресу героя, который ее «напоил и надругался». Оказалось — секретарь литературной федерации и еще 2-3 «поэта», они же слушатели литер. курсов. Но как же она-то пошла в гости к этой компании, дала себя напоить? Ужасная расплата за легкомыслие, которого плоды она поняла, отрезвев наутро? Всего глупее то, что газеты сваливают все на какой-то «богемский дух», который надо изжить. При чем тут богемский дух? — Иногда еще валят на «мещанский» дух, забывая, что мещанин — пуганая птица, всего боится, власть уважает и уж, конечно, никогда не пойдет на конфликты с уголовным оттенком.
10 апреля 1929 г. В бывшем Реформатском училище во время урока 13-летний мальчик, хорошо учившийся и со всеми ладивший, выйдя на середину класса, покончил с собою из револьвера. Причина, говорят, семейная: отец расходится с матерью. Между тем всячески набросились на школу, нужно найти «угнетателей» мальчика. В результате, вероятно, разнесут школу.
В Хамрайоне [Хамовническом] отлично работала почтенная дошкольница, за усердие провозглашенная недавно «героем труда» (40 л.[ет] службы). Приставленная к ней на месячный стаж 22-летняя девица оказалась малопригодной, «распустила» свою группу. Чтобы дать ей возможность поправиться, дошкольница, не без протеста инспекции, выхлопотала ей еще месяц стажа (обычно это не полагается). Когда стажерке заявили о льготе для нее, она... разругалась на дошкольницу (затираете молодежь, заскорузлые педагоги и т. д.) и с бранью ушла, затем как-то ухитрилась так лечь под трамвай (или поезд), что ей отрезало обе руки, сама же она осталась здоровой! Дело. Дошкольницу выгнали за то, что она «затравила» (в месяц-то!) молодую учительницу и т. д. Говорят в утешение, что вступившиеся судебные власти подошли к делу иначе.
В Плехановском институте молодой парень, слушатель, убил из револьвера свою молодую жену, недавно родившую мальчика и ушедшую домой от нестерпимого характера своего супруга. Она тоже студентка. Он застрелился на месте.
На вопрос, обоих ли хоронить вместе, приходивший студент отозвался: «зачем? нет, — убийцу — того, уж ликвидировали». Покойницу вскрывали на Девичьем, в клинике; оттуда перевезли опять в институт, с тем, чтобы из института снова нести — в Новодевичий монастырь, ныне почетное кладбище коммунистов (ее отец был партиец). У входа в институт, ободранного и грязного, сторож, засунув в дверь скалку, «не пущал» любопытствующих местных жителей. В зале института, с хорами, уставлен был помост с красным гробом, развешаны соответствующие «плакаты», галерку заняла «публика», кругом шныряли слушатели, иные с папироской в зубах и портфелем под мышкой, перебегая из аудитории в лабораторию, подходили «заглянуть» и шли дальше. Произносились речи — главным образом о том, что она «стремилась к общественной работе и учебе» и вышла замуж за грубого человека, чтобы «его исправить», а он — такой-сякой и т. д., все в этом духе. После речи группа военных музыкантов (в шапках, иные отложив папироску) исполняет несколько тактов «Вы жертвою пали...», словно заменяя «вечную память» христианского богослужения. Ни малейшего не только пиетета к покойнику, который ведь не может же никак отзываться на все это, но даже без малейшего чувства приличия совершаются эти нудные, ни для кого не нужные «гражданские панихиды». Дальше лучше: отхлопотав разрешение хоронить рядом
с отцом, похоронная комиссия не сторговалась с могильщиками из-за неск[олько] поленьев дров для отогревания земли, и те вырыли могилу — в стороне, где грунт был удобнее; так и схоронили не около отца. А венок (с лентами «от студентов») к концу церемонии просто исчез. Оказывается, он взят был из похоронного бюро напрокат. Ну, для чего же тогда было выставлять этот венок? Ведь это же «буржуазный предрассудок»? Получилось мещанство в сочетании с жульничеством.
25 января 1931 г. <...> В области мысли логическое и вполне последовательное давление с признанием недопустимости малейшей «ереси» (а «ереси» меняются чуть ли не каждодневно) привело к тому, что постепенно пауки в банке поедают друг друга. Обычно ход такой: «молодняк», тупой и всегда менее образованный, чем предшествующее поколение, завидуя занимаемым «местам», набрасывается сворой на вчерашний «столп и утверждение истины»4 и травит его за «отступления» от подлинного марксизма, ленинизма и даже сталинизма. С «покойниками» обращаются еще вежливо (так, «слегка» оплевали Плеханова), живых же форменно «умучивают». Недавно свергали Переверзева (который перед тем «грыз» всех «идеалистов»), доведя его до обморока на кафедре во время «прений», а потом изгнав его из всех учебных заведений, где этот «профессор» читал лекции, и лишив его возможности писать (в насмешку, после этого иногда дают «путевку» в дом отдыха, иногда небольшую пенсию). — В таком же роде была травля экономиста-теоретика Рубина, человека образованного, но обвинявшегося в меньшевизме. Травля Чаянова и Ко закончилась, как известно, заключением в ГПУ всех сел.-хоз. экономистов и попыткой создания большого «дела», еще не законченного. — Потом свергали разных «искусствоведов». Далее принялись за Деборина: сей неважный, но все же единственный «философ» марксизма, с помпой и насилием проведенный в Академию, вызвал зависть своим «возглавлением» философии. И вот его «взгрели»: «доказали» у него наличие чуть ли не «идеализма» и довели философа (кстати сказать, весьма резко травившего перед этим всех инакомыслящих) до того, что он бросил все и заболел манией преследования. 21 янв. он ушел из дому, оставив записку на тему, что такой жизни он выносить больше не может. Перепуганные окружающие бросились его искать; говорят,
4 Слова ап. Павла о Божьем храме [1 Тим 3: 15), заимствованные Павлом Флоренским для заглавия своего основного философско-религиозного труда [Флоренский П. А. Столп и утверждение истины. Опыт православной теодицеи в двенадцати письмах. М.: Путь, 1914). — Примеч. ред.
поставили на ноги ГПУ и нашли Деборина обмерзшим (без членовредительства) где-то в Петровском что ли парке: хотел, говорят, покончить жизнь «самоубийством» — замерзнуть. Событие оценено различно: одни находят, что это была бы «красивая» смерть философа; другие напирают больше на то, что настоящая фамилия философа — Иоффе, чем объясняется метод попытки к самоубийству.
15 апреля. А вот совсем из-под Москвы, с Савеловской дороги. В деревне два брата. У одного большая семья, лошадь, две коровы, работает, как вол. Другой брат — семья малая, сам лодырь и пьяница. Учтя момент, донес на брата. Брата «раскулачили». Мужик стал заговариваться. Свезли в лечебницу для душевнобольных. Жена стала хлопотать. Выпущенный из больницы муж, вернувшись на разоренное пепелище, повесился. Тем временем пришло решение, что раскулачивание неправильное. Тогда мужик, затеявший все это, пришел на похороны к брату и тут — застрелил священника и застрелился сам.
Александр Соловьев, партийный активист, экономист
24 февраля 1930 г. Из Хлебникова Коммунистического района получены сведения о самоубийстве двух членов партии — братьев Аникеевых. Один — председатель сельсовета, второй — председатель колхоза в деревне Горки Киевские. Из-за грубого преследования районных властей и сильного произвола. Бауман предложил мне немедленно выехать и подробно разобраться. Утром выезжаю.
25 февраля. [На бланке] Хлебниково. Весь день в РК. Секретарь РК Власов, председатель РИК Сиротин и нарсудья Вершинин всячески пытаются обвинить Аникеевых в срыве коллективизации. Оказалось, райорганизации задались целью завершить сплошную коллективизацию района раньше всех и не позднее марта. Приказали крестьянам раскулачить немедленно всех лишенных права голоса кулаков, а также не согласных коллективизироваться. Имущество передать в колхозы. Самим поголовно вступить в колхозы и передать в общее пользование все зерно, фураж, сельскохозяйственный инвентарь, скот, домашнюю птицу и прочее. Кулаков, раскулаченных и несогласных стали арестовывать и целыми семьями запирать в холодные избы, требуя от центральной милиции дать вагоны и назначения для отправки их на Крайний Север. Против такого грубого произвола братья Аникеевы запротестовали и отказались подчиниться и применить этот приказ в деревнях своего сельсо-
вета. За это РК исключил их из партии, приказал нарсуду строго судить. Нарсудья приговорил [их] к многолетнему тюремному заключению. Они застрелились в знак протеста.
26 февраля. Сегодня весь день в деревне Горки Киевские. Застал хаос. Милиционеры заставили крестьян все имущество сдать в колхоз. В одном сарае в полном беспорядке свалили весь инвентарь, упряжь, транспорт. В другом — согнан рогатый скот, без корма, непоеный, ревет на всю округу. В третьем — согнаны лошади, ржут от голода. В четвертом — заперты куры, гуси, утки. Крик невероятный. В трех избах заперты арестованные кулацкие семьи и семьи несогласных середняков. Битком набиты, без пищи и питья. В деревне народ взбудоражен, бабы ревут. В сельсовете секретарь рассказал, как районные власти творили произвол, как Аникеевы убеждали не насиловать. Аникеевы заверяли районщи-ков в течение одного-двух лет добровольно коллективизировать всех крестьян. Но районщики требовали немедленной всеобщей коллективизации. Собралось все население деревни, жаловались. Хвалили Аникеевых за умение ладить с народом. Они бедняки. Работали на местной текстильной фабрике «Красная Поляна» при-сучалыциками. Я пошел в избу к предсельсовета Петру Аникееву. Холодное тело ждет погребения. Прошел к Андрею Аникееву. Он жив, но последние часы. Сказал, что районщики действуют против партии. Они с братом решили протестовать и из револьвера застрелиться, чтобы обратить внимание центра на произвол.
1 июня. Начальник спецотдела Стернин по секрету сообщил, что зам. наркома обороны маршал Гамарник5 застрелился у себя дома. Арестована большая группа самого высшего комсостава во главе с маршалом Тухачевским, зам. наркома обороны. Гамарник тоже подлежал аресту. Всех обвиняют в шпионаже в пользу фашистов. Творится что-то неладное.
Вячеслав Полонский, критик, журналист и историк, редактор «Нового мира» в 1926-1931 гг.
3 ноября 1931 г. Разговор с Сельвинским.
Он [Сельвинский] почти не говорит об «общих» делах, о революции, о строительстве, а если говорит — то как-то иронически. Всегда темой его разговора — отдельный человек, человеческие слабости, грешки, житейская мелочь
5 Ян Борисович Гамарник [1894-1937) — советский военачальник, государственный и партийный деятель. Застрелился накануне возможного ареста по «делу Тухачевского». — Примеч. ред.
и человеческие слезы. Рассказывает о том, что в тех прослойках советского общества, которые «сыты», — развиваются убийства и самоубийства на любовной почве. Недавно, говорит, застрелилась молодая женщина: сошлась с мужем своей подруги и жила у них. Когда, наконец, все обнаружилось, она, переговорив с подругой, сказала: «Конечно, у тебя от него ребенок, ты и живи с ним, а я уйду». Зашла в соседнюю комнату, где находилась восьмилетняя дочь, и сказала про себя: «Застрелиться, что ли?» И, достав наган из стола, сунула его себе за кофту и выстрелила. «При этом, — говорит он, смеясь, — рядом с трагедией — прямо комедия, что-то смешное: пуля пробивает ей грудь, рикошетирует и попадает в него, виновника драмы: он стоял в дверях. При этом пуля разворачивает ему весь пах и делает его неспособным жить не только с женой, но вообще с какой-нибудь женщиной».
Он увлекается только драмой. И еще рассказал он про семнадцатилетнюю какую-то харьковскую девушку. «Я ее ребенком знал». Теперь эта семнадцатилетняя «развращена всеми», «ездила два раза в Москву в международном вагоне к любовнику, курила только "Эсмеральду", — и вдруг тоже взяла и застрелилась». То, что она курила только «Эсмеральду», в этом для него заключен какой-то интересный штрих, мелкая черта, делающая для него живым образ девушки.
Павел Филонов, художник, поэт, один из лидеров русского авангарда
25 октября 1935 г. Вчера дочка, приехав из Детского, где живет временно в Доме ветер[анов] револ[юции], была сильно потрясена, узнав от Пети о смерти любимого ею Купцова. Она схватилась за голову. Сегодня утром я решил съездить на квартиру Купцова, т.[ак] к.[ак] ни я, ни она не хотели верить известию о его смерти. На двери комнаты Купцова висел замок. Я постучал тут же по коридору в комнату, где раньше жила жена Купцова — Раиса Вал[е-риановна]. Мне открыл пожилой человек, на мой вопрос о Купцове ответил: Купцов повесился. Дворник свез его в больницу. Последнее время он часто являлся домой в нетрезвом виде и вел себя в это время шумно. Трезвый он не помнил, что творил, будучи хмельным. «Месяца полтора назад я из своего окна (окно выходит на Исааки-евскую площадь и на Неву) видел, как Купцов, стоявший на панели, вдруг снял брюки, скинул пиджак и бросился под проходивший автобус. Шофер мгновенно свернул в сторону, не задев Купцова. Сбе-
жались прохожие. Купцов буянил. Его отправили в вытрезвиловку. Его отец — алкоголик, брат и сестра — тоже. Я пошел в 7 ч. 30 м. на работу, а вслед за этим обнаружилось, что он повесился».
Поблагодарив его, я разыскал дворника. Тот сказал мне, что утром к нему прибежал Иванов и сказал, что Купцов повесился. Дворник сам вынимал его из петли. Позвали милицию и «скорую помощь». Купцов был еще теплый. Его свезли в Александровскую больницу на Фонтанке. Дворник отвечал мне видимо неохотно и торопливо.
В Александровской больнице, куда я шел, думая, [что] может быть, Купцов все же остался жив, что его удалось спасти, что, может, я встречу его, как всегда, веселого, со сверкающими глазами, — мне сказали, что труп Купцова в покойницкой, что в больницу его привезли уже мертвым.
Было лишь около 11 ч. 20 м., в покойницкую еще не пускали, хотя кучка мужчин и женщин уже ждала у дверей.
По моей настойчивой просьбе прозектор, уверявший, что сейчас идет вскрытие трупов, что никого нельзя впустить в покойницкую, все же вскоре разрешил мне войти.
Он приподнял простыни с двух трупов — третий был труп Купцова. Он лежал головою к окну. Безбровые, как казалось, и без ресниц его чудные глаза были слабо прикрыты веками. Тело — истощенное, слабое, плечи угловатые. От шеи вниз по животу — шов от вскрытия. Голова, я невольно удивился, была деформирована, асимметрична: верхняя часть черепа — лоб, виски, темя, вся черепная крышка — как бы сдвинулись на 1/2 вершка вправо. Прозектор взял обеими руками голову Купцова и вправил ее на прежнее место. «Это от вскрытия», — сказал он. «Это был замечательный художник, — сказал я. — Один из лучших в Советском Союзе и в Европе. Разрешите я его поцелую». Я взял Купцова за виски и три раза поцеловал в лоб. «Не надо, — сказал прозектор. — Голова грязная — было вскрытие». Я вытер губы рукавом. (Еще когда я ждал прозектора, я решил, что поцелую Купцова за себя, за его жену и за мою дочку, — и поцеловал его, как он несколько раз за нашу дружбу в порыве восторга от наших разговоров по искусству или при встрече целовал меня в лоб, а однажды поцеловал и мою дочку. Жаль теперь, что я не поцеловал его могучую, искусную правую руку живописца, как он несколько раз, не стесняясь чьим бы то ни было присутствием,
целовал мою руку.) «Все кончено с Купцовым!» — сказал я жене, когда из покойницкой вернулся домой. Она вскрикнула, бросилась мне на шею и заплакала.
Когда я днем провожал ее на вокзал, зашел к Хапаеву. Меня встретили его мать и сестра. Как и моя жена, его мать схватилась за голову, когда я сказал им о смерти Купцова. Ни они, ни Хапаев, ушедший на работу, не знали об этом.
Вечером ко мне пришел Хапаев, а вслед за ним Миша.
Хапаев сказал, что 22 октября он и Купцов были в Доме художника на докладе Игоря Грабаря по искусству. Но вскоре, бойкотируя докладчика, они спустились в бильярдную Дома художника почти рядом с помещением, где шел доклад, и до конца собрания играли на бильярде. Купцов пил пиво, но умеренно. По окончании доклада они вышли вместе около 1 ч. 30 м. ночи. Прощаясь, Купцов сказал свое мнение о докладчике: «Приехал хам из Москвы — читать доклады». Хапаев ответил: «А наши идиоты смотрят ему в рот». И они разошлись. Утром Хапаев забежал к Купцову — дверь его комнаты была на замке. [Зачеркнуто: Он уже был вынут] Вечером он зашел к Купцову еще раз — дверь была на замке. Еще раз или два он заходил к нему 24-го с теми же результатами. 25-го, т. е. сегодня, он снова пошел к Купцову и у его дома встретил Романовского. На вопрос Хапаева о Купцове тот отвечал уклончиво: «А ты разве сам не знаешь?» Тут же стоял дворник, и Хапаев спросил его: «Дядя Вася! Что с Купцовым?» — и получил прямой ответ.
Говоря о Купцове, Хапаев плакал, опустив голову на стол. Миша узнал о смерти Купцова сегодня в горкоме из объявления: «Скоропостижно скончался». Тут же несколько художников говорили о Купцове. Один из них, Скалон, человек лет 60-61, сказал: «Это Филонов довел его до смерти! Это настоящий труп — и вокруг себя сеет заразу». Миша ответил: «Я работаю с Филоновым с 1927 г. и не собираюсь умирать». «Воображаю, что стало бы со мной, если бы я пошел учиться к Филонову!» — сказал Скалон. «Он с такими, как вы, и с вами работать не будет. Вы сами труп, а он с трупами дела не имеет! — сказал Миша и добавил: — Как вам не стыдно позорить Филонова? Неужели вы согласны с хулиганским каталогом Исакова к выставке Филонова?» — «Какой каталог? Никакого каталога о Филонове не читал!» — сказал Скалон. «Ну а выставку Филонова в Русском музее тоже не видали?» — «Не видал! А разве была выставка Филонова в Русском музее?» —
«Раз вы этого не знаете, мне с вами не о чем говорить», — сказал Миша.
Стоявший рядом художник спросил Мишу: «Как бы познакомиться с Филоновым? Не знаете, примет он меня?» Миша сказал, что не берется отвечать на это за Филонова.
Затем мы втроем решили послать телеграмму о смерти и похоронах Купцова его жене в Вологду. Похороны делает горком. Миша слышал и видел в горкоме и в Союзе, как спорили администранты Изо: хоронить ли Купцова с музыкой или без музыки.
Алексей Кириллов, журналист, партийный работник
19 апреля 1936 г. <...> На днях произошел жуткий случай. Крупно поскандалил на заседании правления колхоза. Особенно досталось первой бригаде.
Бригадир первой бригады — Ворыгин, Яков. Нервный, чувствительный к окрикам человек. Немного глуховатый. Между прочим, на меня он произвел впечатление очень умного и душевного человека. Как-то я разговорился с ним: узнал, что он страстный любитель чтения. Просил у меня «Поднятую целину».
И вот этот Ворыгин, придя домой после собрания, написал записку: «В смерти моей никого не вините. Народу служить я не в силах», вышел во двор и под навесом повесился!
Жена, заметив что-то странное в поведении мужа, вскоре вышла за ним во двор и увидела его в петле, уже почерневшего, без признаков жизни. Очевидно, она не растерялась, потому что быстро вызвала соседей, которые перерезали веревку и вытащили Якова из петли.
На счастье, по соседству ночевал в заезжей наш ветеринарный фельдшер, бывший офицер царской армии, Черниховский. Это он «отходил» Якова, привел его в чувство, заставил жить...
Александр Гладков, драматург и киносценарист
30 июня 1936 г. В газетах сообщение о деле гражданина В. Ману-хина, журналиста. Это тот самый, приятель Н. Д. Поташинского. Он «толкал» на аборты женщин, с которыми жил. Одна из них покончила жизнь самоубийством. Приговор: «Суд признал Манухина человеком разложившимся, и это разложение переросло в преступные действия против трудовых женщин нашей страны». Он приговорен к 4 годам лишения свободы.
Странная история. Этот Манухин, вылощенный франт, салонный ухажер, считавшийся примером воспитанности и светскости.
1 июня. 1937 г. В «Правде» на 6-й полосе под заголовком «Хроника» напечатано: «Бывший член ЦК ВКП(б) Я. Б. Гамарник, запутавшись в своих связях с антисоветскими элементами и, видимо, боясь разоблачения, 31 мая покончил жизнь самоубийством». И далее тут же, под общим заголовком, информация об открытии в Ленинграде плавательного бассейна и о начале приема в московские школы.
21 января 1938 г. Только что проводил на метро маму, которая, приехав утром с дачи, едва не застала у меня Тосю Шк. <...> Под вечер, провожая маму, был свидетелем странного происшествия. В вестибюле Арбатского метро застрелился постовой милиционер. Трудно забыть его фигуру в луже крови с подвернувшейся шинелью.
12 февраля. По словам Х., число невозвращенцев невелико. Когда-нибудь историки будут недоумевать, размышляя над послушанием, с которым наши дипломаты ехали навстречу смерти в эти годы. Число самоубийств значительно. Большая часть из них чекисты. Вероятно, это самые умные люди.
Александр Аросев, революционер, советский партийный деятель, чекист, дипломат, писатель;репрессирован и расстрелян
24 августа 1936 г. <...> Сегодня в газетах приговор Каменеву, Зиновьеву, Панаеву, Мрачковскому, Евдокимову, Тер-Ваганяну, И. Н. Смирнову, Рейнгольду, Гольцману, М. Лурье, Н. Лурье, Дрейце-ру, Ольбергу, Перману-Юргину — всех расстрелять.
Третьего дня застрелился Томский М. П.
Сегодня Аралов мне сказал, что отравился товарищ Пятаков, но будто бы неудачно, его свезли в больницу.
Никто ничего не говорит. Спокойно разговаривают:
— Вы сегодня купались?
— Нет, я принимал душ.
На другом конце стола:
— Вы играете в теннис?
— О, да.
Еще кто-то:
— Вот малосольные огурчики, замечательные.
Андрей Аржиловский, счетовод тюменской сельхозартели «Прогресс»; арестован и расстрелян
20 ноября 1936 г. Сегодня целый ряд происшествий: утонул пьяница художник; застрелился учитель; повесился какой-то завхоз.
Между прочим, газеты очень мало уделяют внимания хронике событий; получается впечатление, будто жизнь идет по регламенту, без всяких приключений. На самом деле, конечно, не так. Вообще-то за всю революцию жизнь мало освещается в повседневной печати, или освещается одна сторона
Аркадий Маньков, историк; в годы ведения дневника — студент, сотрудник библиотеки
26 мая 1939 г. Один из студентов сдал зачет, пошел в общежитие и повесился. Это четвертый случай самоубийства на нашем факультете за этот год. Целый день разговор шепотом.
Георгий Эфрон, сын Марины Цветаевой, переводчик
29 апреля 1940 г. Вчера, 28го, мать была в Болшеве, с Митькой и двумя представителями НКВД. Очередная — очень приятная — новость [sic]: повесился поселившийся на «нашу» дачу начальник милиции. И не повесился, а удавился. Привязал ремень к кровати, в петлю просунул голову и шею, уперся ногами в кровать — и удавился. Хорошенькая дача, нечего сказать! И до нас там был арестован какой-то вредитель, потом вселились семьи Эфрон и Львовы, и всех, кроме двух лиц, арестовали, потом поселились судья и начальник милиции, который скоро удавился.
27 августа 1940 г. Я говорю совершенную правду: последние дни были наихудшие в моей жизни. Это — факт. Возможности комнаты обламывались одна за другой, как гнилые ветки. Провалилась комната на Метростроевке — по закону мы туда не можем въехать. Друзья (или так называемые) не могут ничего сделать. Мы завалены нашим багажом. Со дня на день могут приехать Северцевы. Мать живет в атмосфере самоубийства и все время говорит об этом самоубийстве. Все время плачет и говорит об унижениях, которые ей приходится испытывать, прося у знакомых места для вещей, ища комнаты. Она говорит: «Пусть все пропадает, и твои костюмы, и башмаки, и всё. Пусть все вещи выкидывают во двор». Я ненавижу драму всем сердцем, но приходится жить в этой драме. Я не вижу никакого исхода нашему положению. Эти дни — самые ужасные
в моей жизни. И как я буду учиться в такой обстановке? Положение ужасное, и мать меня деморализует своим плачем и «lâchez tout»6. Мать говорит, все пропадет, я повешусь и т. п.
6 Отпустите/оставьте всё (фр.). — Примеч. ред.
Лазарь Бронтман, журналист, корреспондент «Правды»
3 ноября 1940 г. За последние 3-4 месяца все наперебой спрашивают меня: что с Коккинаки? Говорят, что он разбился? Застрелился? Убит на финском фронте?
Первоисточником этих слухов послужило радио. Радио его хоронит уже второй раз. Когда хоронили Чкалова, то при выносе урны с прахом из Колонного зала диктор бухнул в эфир: вот несут урну с прахом Коккинаки. А второй раз, судя по рассказам, случилось так. Во время нынешней первомайской демонстрации с Красной площади диктор — писатель — объявил примерно так:
— Вот идет колонна авиастроителей. Высоко над головами подняты портреты знатных летчиков, отдавших свою жизнь на дело укрепления советской авиации. Вот несут портреты Чкалова, Коккинаки, Серова, Осипенко.
Так он попал в обойму мертвецов. Досужие радиослушатели, всяк по своему, начали комментировать это сообщение. Так как только-только закончились бои с Финляндией, то наибольшим распространением пользовался такой рассказ: во время выполнения боевого задания Коккинаки принял нашу дивизию за финскую. Он налетел на нее — и, вы понимаете, это же Коккинаки! (дань мастерству покойника!) — разбомбил всю дивизию в чистую. Прилетел обратно, узнал об ошибке и застрелился....
А Кокки даже и не был в Финляндии!
Слухи оказались настолько распространенными, что проникли даже в иностранную печать. Некоторые английские и американские газеты писали, что в боях с Финляндией убит известный русский летчик — генерал Коккинаки. Меня об этом спрашивали различные люди и в Москве, и в Чечне, и в Осетии.
Володя с огромным удовольствием выслушивает сообщения о своей гибели. Смеясь, указывает, что, очевидно, слухи дошли до избирателей, ибо писать стали гораздо меньше.
Несколько дней назад позвонил мне:
— Приезжай в картишки перекинуться с покойником!
Александр Дрейцер, главный врач Центральной клинической больницы (ЦКБ) в Москве
29 сентября 1941 г. Пострадало много жилых домов. Нет автобусов. Участились случаи падения в предоконную яму. Дома отравилась девушка 19 лет. Выпила склянку иодной настойки. Родители
лежат в обмороке, сестра мечется по комнате, а сама больная лежит на диване без чувств. На столе письмо в Красную Армию. Оказываю ей помощь. Она «жить не хочет». Она на заводе испортила деталь (это не первый раз, ее все ругали, даже «добрый» мастер).
Переговорил с комсомольской ячейкой. Встретились в больнице. Потолковали. Потом возвращаю ей письмо в Красную Армию. В отчаянии она это письмо написала жениху в Красную Армию. Обрадовалась, что письмо не отправлено. Обещает больше таких «глупостей» не делать.
14 марта. 6 часов вечера. Завмаг К. 31 года, красивый мужчина, прострелил себе грудь. В сердце не попал. Пуля застряла в легком. Тут же его жена, молодая блондинка лет 18-20. «Скажите, доктор, он будет жить? Скажите, не бойтесь, я все перенесу». Успокаиваю ее, говорю, что надо срочно его в больницу направить. Внизу она просит нас задержаться, так как забыла наверху папиросу. Губки намазаны, щечки напудрены. В Институте она вдруг громко заявляет: «Мой первый муж застрелился - так наповал сразу, а этот...». У К. в кармане письмо жены, в котором она ему дает отставку.
24 марта 1942 г. На фронте «без существенных перемен».
11 часов дня. С целью самоубийства гражданка Д. выпила неизвестный яд и дала собачке. Затем взяла собачку в постель и стала ждать смерти. Соседи обратили внимание на гробовую тишину у Д. и вызвали милицию. Милиция вскрыла комнату и вызвала «Скорую». Собака шаталась на ногах, и ее пристрелили, а Д. в бессознательном состоянии, с едва уловимыми признаками жизни, увезли в больницу.
24 апреля 1943 г. Милиционер, девушка 17 лет. Ночевала у жениха своего, тоже милиционера. Утром пошла дежурить. Забыла пудреницу. Вернулась за ней и у жениха застала другую девушку. Пришла на пост и застрелилась. Вызвал комсомольскую ячейку, которая обещала это дело обсудить.
Завмаг П. 62 л.[ет] повесился. Оставил трогательное письмо. Его сотрудники крали продукты. Проверив наличие, он обнаружил воровство. Во избежание позора — повесился.
Лев Николаев, медик, антрополог и анатом
15 декабря 1941 г. Сегодня евреи города Харькова переселяются в отведённый им под гетто район. С ними немцы поступили очень жестоко. <...> Приказ о выселении на окраину города привёл евреев
в отчаяние. Я слышал, что будто-бы жена покойного профессора Гиршмана выбросилась на улицу с третьего этажа, что доктор Гуревич, милейший человек, покончил самоубийством, что один еврей, фамилию которого мне назвали, повесился. Не знаю, верны ли эти слухи.
Владимир Швец, композитор, музыкальный педагог
17 января 1942 г. Холод. Не помню такого в прошлом году. Едва добрался до учреждения на Успенской. Самодовольный швейцар. Анна Николаевна опоздала. Они, оказывается, еще не инвентаризировали библиотеки Вилинского. Анна Николаевна раздражена и ушла в Примарию7. Был в парикмахерской. Потом — в школе Столярского. Все книги наверху потопорщились и смерзлись. Наверно, погибнут. Среди мусора нашел поразительно исполненный портрет мальчика работы Александровича. Вечером заходил Сапун-ков. По городу очень много случаев самоубийств евреев. Много их замерзает на улицах и в парках. Обогреться их никто не пускает.
6 мая 1962 г. Только сегодня Юра заехал минут на двадцать. Он был на огороде, встречал восход солнца в санатории Чкалова, ездил к бабке. С досадой вечером сам ушел смотреть фильм — аргентинскую мелодраму «Пласауникум». В зале невозможные реплики: «Трави её!» и т. д. Возвращаясь из кино, очень переволновался, так как в одном окне на нашей улице увидел повесившуюся в комнате женщину.
Леонид Тимофеев, литературовед и переводчик
11 августа 1942 г. <...> Слышал мрачные подробности о смерти жены поэта Санникова. Она была в Чистополе. Только что повесилась дружная с ней М. Цветаева8. Пришло сообщение (неверное) о том, что Санников убит. Она решила повеситься. В это время пришел ее сын, увидел ее на чердаке с веревкой, спросил, что она делает. Получил ответ, что вешает белье. Вскоре он ушел с приятелем, а когда вернулся, нашел ее висящей в комнате. Осталось двое детей.
Всеволод Иванов, писатель, драматург
24 ноября 1942 г. Вторник.
<...> В «Асторию» пришла актриса, два года назад была красавица,
7 Примария [рум. рптапе.-а) — мэрия, мунициплитет в Румынии и Молдавии. — Примеч. ред.
8 По официальным источникам, Марина Цветаева умерла 31 августа 1942 г. — Примеч. ред.
из-за нее повесился человек, теперь вывалились зубы, развалина. Я кормил ее. <..> Актриса, из-за которой повесился знакомый, питалась тем, что у складов, рано утром, собирала раздавленных крыс — грузовиками ночью. Ловить их не на что, приманки нет
23 февраля 1943 г. Вторник.
<...> Лагерь пленных. Комендант Великих Лук, которому Гитлер обещал переименовать город в его честь. Его просят доложить пленным, как он защищал Великие Луки. Он поправил на шее железный крест и начал: «Я — враг большевиков, но я в плену». Затем — вопросы пленных: «А почему полроты погибло, которых вы посылали за баранами?» — «А, восемь человек перебили — ходили они за молоком для вас?» — Все вопросы в струнку, по форме. И под конец: «Почему вы не выполнили долг немецкого офицера — не застрелились?» Полковник объясняет так, что у него выбили из рук револьвер. Под конец собрания выносят единогласное решение — «Просить коменданта лагеря выдать на один день револьвер господину полковнику Зельцке».
25 марта. Четверг.
<...> В половине двенадцатого приехала Анна Павловна. В семь часов вечера моя дочь Маня отравилась купоросом, взяв его из «Химик-любитель». Приняла чайную ложечку. Единственно, что ее может спасти — у Анны Павловны случайно оказалось поллитра молока. Девочка, перепугалась, сразу же выпив, сказала матери. Анна Павловна дала ей молока. Через полчаса приехала карета скорой помощи. Как только Анна Павловна пришла, мы позвонили в больницу Склифосовского. Там сказали — опасности для жизни нет, спит. Девочку потрясло ее пребывание в ремесленном училище, попытка дочери Любы — племянницы Анны Павловны, — двенадцатилетней, выброситься из окна, т.[ак] к.[ак] Люба хочет выйти замуж и дочь ревнует; у соседки — сестре ее приказано в 24 часа покинуть Москву, т.[ак] к.[ак] сын оказался врагом народа, а дочь сестры умирает от туберкулеза. Кроме всего это — Маня мечтательна, живут они плохо, денег я даю мало, а ей хочется «замков», читает Чарскую9, вчера смотрела «Леди Гамильтон», обижалась на мать, которая ее раздражает, видимо, потому, что беспомощна, ничего заработать не может...
9 Лидия Алексеевна Чарская [1875-1937) — русская детская писательница, актриса, автор более 160 романов, особенно пользовавшихся популярностью у девушек в дореволюционной России. После революции книги Чарской были обвинены в пошлости и сентиментальности, запрещены и изъяты из библиотек. — Примеч. ред.
Сергей Дмитриев, историк, педагог, музейный работник
28 марта 1949 г. На заседании президиума Ученого совета всего МГУ одобрили меры Истфака и кафедры основ марксизма-ленинизма по очищению от космополитов. Председательствовал академик [В. С.] Немчинов. После заседания от Сидорова услышал, что в Иванове покончила жизнь самоубийством Нина Разумовская. Обстоятельства были будто бы такие — в Пединституте Ивановском, где она преподавала, обсуждался вопрос о космополитах в исторической науке. Громили Рубинштейна за историографию (это и понятно, ибо «героем» в Иванове является [И. И.] Мордви-шин, считающий себя первым разоблачителем Рубинштейна). Разумовская вступилась за Рубинштейна. Тогда ее так «проработали» всем собранием во главе с Мордвишиным (воображаю, что при этом в Иванове было сказано и как сказано, если в Москве, в университете ничтоже сумняшеся кричали о троцкизме, вражеской, подпольной работе группы Минца и иже с ними, разумея под последними кого угодно и не обременяя себя поисками доказательств!), что придя домой, она перекинула через двери (?) ремешок, сделала петлю и повесилась.
Это была молодая (25 лет), красивая девушка, она имела хорошие способности к научной работе. Ее диссертация, защищенная у нас на Истфаке, включена в план издательства на 1949 г. Она кончила Истфак МГУ, прошла при нем аспирантуру при нашей кафедре под руководством Сидорова. Я ее довольно часто встречал; один раз в обществе. Понятно, что она еврейка. Думаю, что в своих предсмертных настроениях она не одинока была; многие из еврейской молодежи прошли школу национализма в этот несчастный март 1949 г.
Но на этом история не кончается. К Сидорову пришла группа студентов и чуть ли ни кое-кто из аспирантов, из лиц, знавших покойную, с просьбой позволить им перевезти тело Разумовской в Москву, поставить гроб в Актовом зале Истфака и придать похоронам официальный характер. Разумеется, дело шло о демонстрации над гробом Разумовской по поводу февральско-мартовской резни «космополитов». Сидоров запретил эту демонстрацию, будто бы дал им денег и отправил на похороны в Иваново.
Таковы наши дела и дни10.
10 Аллюзия на название поэмы древнегреческого поэта Гесиода «Труды и дни». — Примеч. ред.
Ольга Берггольц, поэтесса
20 мая 1949 г. <...> Третьего дня покончил самоубийством тракторист П. Сухов. Лет за 30 с небольшим. Не пил. За несколько дней до этого жаловался товарищам, что «тоска на сердце, и с головой что-то делается». Написал предсмертную записку: «Больше не могу жить, потерял сам себя». «У него, правда, что-то все не ладилось, — говорила Земскова, — но человек был неплохой. С женой неважно жили, она его слишком пилила, чтоб и в МТС работал, и тут норму выжимал».
Он повесился на полдороге от Старого Рахина до станции, невдалеке от дороги. Путь к себе заметил — пучками черемухи и сломленными верхами ели, — «партизанская манера путь указывать», — заметил Земсков.
Говорила вчера с председателем колхоза — Качаловым. Потерял на войне троих сыновей, один имел высшее образование, историк. Жаловался на сердце, — у всех неврозы, неврастения, все очень мало и плохо едят, «больше молоко».
Григорий (Цви-Гирш) Прейгерзон, писатель, инженер, политзаключенный
28 октября 1957 г. <...> Я вспоминаю зэка Михайлова, который работал на РЭМЗе. Молодой и красивый парень, но с больными ногами. Однако, несмотря на это, он играл в футбол за первую команду РЭМЗа. И вот к нему пришла беда. Однажды вечером, зимой (это было в начале 1955 г., за несколько месяцев до массовых освобождений), он надел чистую рубашку, прошел через запрещенную зону, подошел к ограде из колючей проволоки, прополз под ней и встал. Видна была только сгорбленная фигура в бушлате. Шел снег, крупные хлопья падали с черного неба. Электрическая лампа освещала его тусклым светом. После трехкратного предупреждения охранник выстрелил и убил его. Потом говорили, что Михайлов будто бы до этого получил письмо от жены, в котором она сообщила, что оставляет его и выходит замуж за другого.
Я не думаю, что Файман был готов на самоубийство. Он всегда считал, что справедливость восторжествует, что в верхах положение изменится и его, Соломона Файмана, освободят и он вернется домой. Я любил его слушать: он говорил на прекрасном образном русском языке. Все слухи, о которых он рассказывал, были хорошие. Файман видел в них лишь добрые предзнаменования и говорил мне: «Все идет как надо, мы будем
скоро дома, Герш Израйлевич...». И этот старый человек протягивал мне свою маленькую руку и уходил, тяжело опираясь на палку.
Юрий Нагибин, писатель-прозаик, журналист и сценарист
12 августа 1978 г. Я не знал, что накануне покончила с собой 87-летняя Лиля Брик. Она сломала тазовые кости и, поняв, что они не срастутся и ей грозит полная неподвижность, отравилась. Она оставила записку, что «никого в своей смерти не винит», а Катаняну успела сказать: «Я очень тебя любила». Она ушла гордо, без жестов. Лет десять назад «Огонек» разжаловал ее из любимых женщин Маяковского. Основание: Маяковский не мог любить жидовку. Он должен был любить прекрасную русскую женщину Иванову. Поэтому смерть Лили прошла незаметно.
Лев Левицкий, литературный критик, литературовед
19 декабря 1979 г. Утром, не успел я снять пальто и рассказать Люсе о поездке, как раздался телефонный звонок. Инна Борисова сказала, что умерла Таня Паперная. Покончила с собой. Скопила таблетки снотворного. Матери сказала, что с мужем уходит в гости, а мужу, что будет с матерью. Оставшись одна, отравилась. Была в глубочайшей депрессии. Лежала в санаторном отделении психиатрической больницы. Там пыталась наложить на себя руки, но вовремя подоспела мать. С тех пор с Тани не спускали глаз. Казалось, что она медленно выздоравливает. Но это было видимостью. Тем, что психиатры называют десимуляцией. Ужасно жалко Зяму и особенно — Леру. Боюсь, что одна из причин случившегося — тяжелая наследственность. Боже мой, сколько самоубийств! Недели три назад перерезал себе вены молодой художник, работавший в «Ли-тературке» (Иваницкий?). На моей памяти — Фадеев, Костя Лапин, Георгиевская, Златогоров, Босняцкий. Это только из нашего Союза. То-то есть основания у жуликов журналистов-международников приписывать самоубийства на Западе тамошнему растленному социальному устройству.
В Ленинграде Витя показывал мне таблицу, на которой обозначены дни и месяцы наибольшей солнечной активности. Ноябрь и декабрь нынешнего года — пик этой активности. Отчасти, очевидно, корень в этом. Но только отчасти. Жизнь, на которую мы обречены нашими условиями, не способствует нормальному психическому состоянию.
Вчера позвонила Ася. Пронесся слух, что К. покушался на самоубийство. В бане пытался бритвой перерезать себе горло. Слух подтвердился. Он-то с чего? Поглощен собой и своими достижениями. Производил на меня впечатление человека вполне уравновешенного — и такой шаг. Плохо мы знаем друг друга.
11 февраля 1983 г. В конце декабря позвонил мне Леня Григо-рьян и сказал, что он в Москве по печальному поводу. Умер его школьный товарищ Гена Никольский, с которым его связывала тесная дружба. В этом же разговоре Леня сообщил мне, что умер Марк Копшицер. Я видел его мельком, когда приезжал 5 лет назад в Ростов на похороны Виталия. Автор живой книги о Валентине Серове, которую Копшицер написал по вдохновению в свободное от работы время, он всю свою жизнь мыкал беды. Бесчисленные болезни, престарелые родители, за которыми ходил нянькой, литературные неудачи. Этот маленький и тщедушный человек одиноко противостоял ударам судьбы. В Союз писателей, куда Копшицера рекомендовали Корней Чуковский, Виталий и еще какой-то именитый литератор, ростовские молодчики преградили ему путь, мотивируя это тем, что его книгу нельзя отнести к художественной литературе (точно не то же самое можно сказать о сотнях критиков, литературоведов, очеркистов, которые без затруднений стали членами Союза). В издательстве с ним отказывались иметь дело на том основании, что по образованию и специальности он не искусствовед. Копшицер не выдержал всего этого. Он повесился у себя в комнате, на внутренней ручке двери. Полупарализованный отец несколько раз звал его и, не получив ответа, въехал на кресле-каталке в комнату. Дверь распахнулась и на пол рухнуло тело его мертвого сына. Увидев это, он выехал на лестничную площадку и стал, что мочи есть, кричать. Сбежались соседи. Копшицер не оставил никакой записки и только начертал на картонной коробке два телефонных номера. Номера людей, которым надо позвонить. Один из них был Лёнин, который в это время собирался в Москву на другие похороны.
Муся Кротова, педагог
17 марта 1983 г. Две недели не писала. Вообще сомневаюсь, стоит ли продолжать это пустое дело. <...> За это время ещё грустное событие в деревне: умер лесник Иван Махоткин, мой ровесник. Фактически это самоубийство. Он пил, пил водку (вместе с женой
Любой), зная, что умирает от алкоголя. Это все видели, но никто не смог предотвратить при полном равнодушии дочери и трёх сыновей, которые всё знали. Теперь очередь Любы. Может, смерть мужа её остановит? Идиотизм деревенской жизни, бесцельность существования.
Сергей Кононов, участник боевых действий в Анголе
6 мая 1985 г. Понедельник.
В Уамбо в военной миссии ЧП. Шифровальщик застрелил 5 человек, и сам застрелился. Алексея Мурашко срочно самолетом из Намибе перебросили. Один офицер еще был жив. Пуля разворотила челюсти. А Мурашко был челюстно-лицевым в Краснодаре. Все бандиты клиенты.
Причины неясны. Скорее всего психика. Хотя климат там хороший, это не «лампочка» в пустыне палящая.
Альфред Сайвальд, инспектор уголовного розыска, водитель
27 сентября 1987 г. Толик рассказывал о зоне. Полный беспредел. Люди голодают; мужеложество; оборудование, на котором работают, старое — отрывает руки, ноги, отрезает пальцы. В мае, говорит, опять повесился парень, его замучили работой — он был хорошим сварщиком. Об этом знали все, а объявили, что он письмо о разводе получил. Толик в это время был на свидании, там окно выходит на промзону. А оттуда как раз тело выносили, закидали телогрейками, чтобы никто не догадался, но ведь люди-то не дураки. Единственное что — добавили 4 рубля на отоварку тем, у кого нет нарушений. А нарушения дают за расстегнутую пуговицу, стрижку, за тапочки.
Геннадий Обатуров, советский военачальник, генерал армии
29 августа 1991. Москва. Повесился Маршал СССР Ахромеев. В посмертной записке он изложил причины. Суть сводится к следующему: «Идеалы, за которые он боролся всю жизнь, рухнули. Мое положение дает мне основания расстаться с разрушенной жизнью вот таким образом»...
Аноним, житель Казани
6 декабря 1991. Пятница. +4°. У Миши знакомый съездил во Францию. Рассказывает что по фр.[анцузскому] ТУ показывали
репортаж с Гдляном, где он утверждал, что Горбачев сам затеял путч с целью убрать Ельцина. Показывали застрелившегося Пуго, причем сказали, что его и его жену пристрелили. Кручине сделали укол и лишь потом выбросили из окна. Показывали раздетый труп Ахромеева, когда его выкопали на кладбище.
