«Ей, гряди, Господи Иисусе»: Тайна смерти Н. В. Гоголя в свете его церковного мировоззрения Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

DOI: 10.24411/2588-0276-2019-10015

Русская классическая литература в свете православия

В.А. Воропаев

«ей, гряди, господи иисусе»: тайна смерти н.в. гоголя в свете его церковного мировоззрения

В статье предпринята попытка на основании достоверных документальных фактов восстановить картину последних дней жизни Н. В. Гоголя, дать ответ на вопросы, без решения которых создание научной биографии писателя невозможно. В них концентрируются духовные, мировоззренческие, творческие проблемы. Реконструированы события предсмертных дней Гоголя (26 января — 21 февраля 1852 г.: кончина Е. М. Хомяковой, Масленая неделя, первая и начало второй седмицы Великого поста), рассмотрены обстоятельства сожжения рукописей, а также версии о причинах смерти писателя, в частности, распространенное убеждение, что он уморил себя голодом. Только в свете церковного мировоззрения Гоголя становится понятным его поведение в предсмертные дни. Разъясняется церковнославянская семантика слова «требование» на полях принадлежавшей Гоголю Библии против слов святого апостола Павла: «...имею желание разрешиться и быть со Христом...» (Флп 1:23). Слова «Ей, гряди, Господи Иисусе» (Откр. 22:20), выбитые на надгробном камне Гоголя, выражают, без сомнения, самое главное в его жизни и творчестве: стремление к стяжанию Духа Святого и приготовление души к встрече с Господом.

Ключевые слова: Гоголь, религиозное мировоззрение, аскетика, святоотеческое наследие, предсмертные дни, сожжение рукописей, праведная кончина, Священное Писание, Откровение.

Предсмертная болезнь, сожжение рукописей и кончина Гоголя доныне являются предметом размышлений для биографов. Внезапная, без видимых причин смерть Гоголя потрясла современников, воспринявших ее как завершение трагедии его жизни и творчества. 3 марта 1852 г. Иван Тургенев писал Ивану Аксакову из Санкт-Петербурга: «...скажу Вам без преувеличения, с тех пор, как я себя помню, ничего не произвело на меня такого впечатления, как смерть Гоголя <...> Эта страшная смерть — историческое событие — понятна не сразу: это тайна, тяжелая, грозная тайна — надо стараться ее разгадать... но ничего отрадного не найдет в ней тот, кто ее разгадает... все мы в этом согласны. Трагическая судьба России отражается на тех из русских, кои ближе других стоят к ее недрам, — ни одному человеку, самому сильному духом, не выдержать в себе борьбу целого народа — и Гоголь погиб! Мне, право,

Владимир Алексеевич Воропаев — доктор филологических наук, профессор, профессор кафедры истории русской литературы филологического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова (voropaevvl@bk.ru).

кажется, что он умер, потому что решился, захотел умереть...» (Гоголь в письмах и воспоминаниях И. С. Тургенева, его друзей и знакомых)1.

Задача исследователя на основании достоверных документальных фактов восстановить картину последних дней жизни Гоголя, дать ответ на вопросы, без решения которых создание научной биографии писателя невозможно. В них концентрируются духовные, мировоззренческие, творческие проблемы. И, как представляется, разгадка тайны смерти Гоголя не так безотрадна, как думали некоторые его современники.

<1>

Последние четыре года Гоголь прожил в Москве в доме графа Александра Петровича Толстого на Никитском бульваре. Граф Толстой был единственным человеком, который мог бы подробно — по дням — рассказать о том, что происходило с Гоголем в последний месяц жизни. Но он не оставил письменных воспоминаний. Естественно, что к нему сразу после смерти Гоголя обратились с вопросами. Устные рассказы графа Толстого стали основным источником сведений о последних днях Гоголя, сообщенных М. П. Погодиным в некрологической статье, опубликованной в журнале «Москвитянин» через две недели после кончины писателя, Н. В. Бергом в его воспоминаниях, С. П. Шевыревым в его письме к сестре Гоголя Марии Николаевне Синельниковой, доктором А. Т. Тарасенко-вым в его записках.

Гоголь жил в доме графа Толстого на всем обеспечении, ни в чем не нуждаясь. Он занимал переднюю часть нижнего этажа: две комнаты окнами на улицу (покои графа располагались наверху). Поэт и переводчик

Николай Васильевич Берг вспоминал: «Здесь за Гоголем ухаживали как за ребенком, предоставив ему полную свободу во всем. Он не заботился ровно ни о чем. Обед, завтрак, чай, ужин подавались там, где он прикажет. Белье его мылось и укладывалось в комоды невидимыми духами, если только не надевалось на него тоже невидимыми духами. Кроме многочисленной прислуги дома служил ему, в его комнатах, собственный его человек, из Малороссии, именем Семен, парень очень молодой, смирный и чрезвычайно преданный своему барину. Тишина во флигеле была необыкновенная» (Гоголь в воспоминаниях и письмах Н. В. Берга)2.

В начале 1852 года Гоголь еще готовит к печати собрание своих сочинений. Намеков на болезнь в это время не было. За девять дней до Масленицы, то есть 25 января, Гоголя посетил земляк и старый приятель, историк-славист Осип Максимович Бодян-ский. Он застал его за столом, на котором были разложены бумаги и корректурные листы. Гоголь пригласил Бодянского на воскресенье (27 января) к Ольге Федоровне Ко-шелевой (жившей неподалеку, на Поварской) слушать малороссийские песни. Однако встреча не состоялась.

Граф Александр Петрович Толстой. Рисунок неизвестного художника. Первая половина XIX в.

1 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников: В 3 т. Т. 3. М., 2013. С. 822-823.

2 Там же. С. 649.

Дом графа А. П. Толстого в Москве на Никитском бульваре, где жил последние годы Гоголь.

Фотография. Начало XX в.

26 января умерла после непродолжительной болезни Екатерина Михайловна Хомякова, тридцати пяти лет от роду, оставив семерых детей, человек Гоголю близкий и дорогой: она была женой Алексея Степановича Хомякова (Гоголь был крестным отцом их сына Николая) и сестрой одного из ближайших друзей Гоголя, поэта Николая Языкова3.

Кончина Екатерины Михайловны Хомяковой в январе 1852 г. явилась трагической вехой в истории русской культуры. Для тесного круга московского просвещенного дворянства, с его родственными и дружескими связями, эта смерть стала тяжелой утратой. Можно предположить, что Екатерина Михайловна была незримым средоточием духовной жизни кружка московских славянофилов. Это подтверждает и поведение Гоголя во время ее болезни и кончины.

27 января на первой панихиде по Екатерине Михайловне Гоголь «насилу мог остаться до конца» (из письма В.С. Аксаковой к М.И. Гоголь-Яновской от 11 мая 1852 г.)4 и сказал Хомякову: «Все для меня кончено» (из письма А. С. Хомякова к А. Н. Попову от конца февраля 1852 г.)5. Тогда же, по свидетельству Степана Петровича Шевырева, друга и душеприказчика Гоголя, он произнес перед гробом покойной и другие слова: «Ничего не может быть торжественнее смерти. Жизнь не была бы так прекрасна, если бы не было бы смерти» (из письма к М. Н. Синельниковой от 2 апреля 1852 г.)6.

3 Екатерина Михайловна заболела тифом на седьмом месяце беременности и скончалась «на третий день по разрешении от бремени» (Дневник Елизаветы Ивановны Поповой. 18471852. М, 2013. С. 284). Родившийся мальчик прожил несколько часов.

4 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 2. С. 887.

5 Там же. Т. 3. С. 198.

6 Там же. Т. 2. С. 111.

На следующий день, 28 января, Гоголь зашел к сестрам Аксаковым, жившим в ту зиму на Арбате, в Николо-Песковском переулке, — спросил, где похоронят Екатерину Михайловну. Получив ответ, что в Даниловском монастыре, возле брата Николая Михайловича, он, вспоминает Вера Сергеевна Аксакова, «покачал головой, сказал что-то об Языкове и задумался так, что нам страшно стало: он, казалось, совершенно перенесся мыслями туда и так долго оставался в том же положении, что мы нарочно заговорили о другом, чтоб прервать его мысли» (Гоголь в письмах и записных книжках В. С. Аксаковой)7.

29 января, во вторник, состоялись похороны Хомяковой, на которые Гоголь не явился. Существует предположение, что в этот день он ездил в Преображенскую больницу для умалишенных, находившуюся в Сокольниках, к знаменитому московскому блаженному Ивану Яковлевичу Ко-рейше8. В записках доктора Алексея Терентьевича Тарасенкова (и только в них) упоминается об этой загадочной поездке, которую он относит ко времени после 7 февраля: «В один из следующих дней он поехал в Преображенскую больницу на извозчике. Подъехав к воротам больничного дома, он слез с санок, долго ходил взад и вперед у ворот, потом отошел от них, долгое время оставался в поле, на ветру, в снегу, стоя на одном месте, и, наконец, не входя во двор, опять сел в сани и велел ехать домой»9.

Тарасенков не сообщает источника этих сведений. Вероятнее всего предположить, что он получил их от графа А. П. Толстого. Об Иване Яковлевиче Корейше Гоголь мог узнать от многих лиц. В частности, 10 мая 1849 г. (на другой день после празднования именин Гоголя) у Корейши побывал историк Михаил Петрович Погодин, который записал в своем дневнике: «Ездил в Преобр<аженское> смотреть Иван<а> Яковл<е-вича>. — Примечатель<ное> явление. Как интересны приходящие. Напишу особо. Я не спрашивал, но, может быть, он говорил что-то и на мой счет, впрочем, не ясно» (Гоголь в письмах, дневниках и воспоминаниях М. П. Погодина)10; и на следующий день, 11 мая: «Обед<ал> <с> Гогол<ем> и гов<орил> с ним об обеде, Хом<якове>, Ив<ане> Як<овлевиче> и пр.»11.

Иван Яковлевич Корейша (1783-1861) родился в семье священника Смоленской губернии Якова Корейши (похоронен в Спасо-Преображенском Авраамиевом монастыре в Смоленске). Будучи одаренным ребенком, в возрасте десяти лет Иван поступил сразу во второй класс уездного училища. Из училища в 1796 г. переведен в Смоленскую духовную семинарию, в которой обучался по 1803 г. Сорок четыре года (с 1817 по 6 сентября 1861 г.) находился в Преображенской психиатрической больнице, куда непрерывным потоком стекались его почитатели. В конце 1820-х гг., благодаря тому что в Преображенскую больницу был назначен доктор Василий Федорович Саблер,

7 Там же. С. 887.

8 «В пользу указанного дня поездки говорит тот факт, что в это время Гоголь, пораженный смертью Хомяковой, находился в смятении и страшных предчувствиях, не имея духовной поддержки, и стремление встретиться с юродивым было для него, возможно, более важным, чем похороны Хомяковой» (Уракова Н. «...Прошу вас выслушать сердцем мою „Прощальную повесть"...» (О духовных причинах смерти Н. В. Гоголя) // Лепта. М., 1996. №28. С. 169).

9 ТарасенковА.Т.Последние дни жизни Н.В. Гоголя. Изд. 2-е, доп. по рукописи. М., 1902. С. 17.

10 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 2. С. 497.

11 Там же.

Ивана Яковлевича перевели в светлое и большое помещение, однако он, ища тесноты, занимал всего лишь уголок большой комнаты. Он устроился у печки и никогда не протягивал ноги за однажды проведенную черту. Вся комната оставалась в распоряжении посетителей, число которых постоянно росло. К Ивану Яковлевичу стала ходить вся Москва. Люди задавали самые разные вопросы — духовные и житейские. Многим он вернул здоровье и самую жизнь, многих наставил на путь покаяния и спасения.

Корейша упомянут или непосредственно выведен на страницах художественных произведений Л. Н. Толстого (автобиографическая повесть «Юность», глава «Задушевный разговор с моим другом»), Ф. М. Достоевского («Бесы»), А. Н. Островского («На всякого мудреца довольно

^ „ . „ простоты»), Н.С.Лескова («Маленькая ошибка»).

Протоиерей Матфей

тг -и - У Толстого и Островского Иван Яковлевич остается

Константиновский. Неизвестный г

художник. Середина Х1Х в. за пределами сюжета о нем лишь говорят персона-

жи; у Достоевского и Лескова он выведен как действующее лицо. Причем у Лескова — под истинным именем, а у Достоевского — под прозрачным псевдонимом Семен Яковлевич.

Биографам Гоголя остался неизвестным факт посещения Корейши духовным отцом писателя протоиереем Матфеем Константиновским (на основании косвенных данных можно предполагать, что этот факт имел место в конце января или начале февраля 1852 г. и был известен Гоголю). Об этом посещении рассказывает со слов самого отца Матфея схиархимандрит Михаил (Макарий Космич Козлов, в рясофоре Мелетий), духовный писатель (ему приписывали авторство известной книги «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу»12).

«В 1853 году мне пришлось быть в городе Ржеве (Тверской губернии), — вспоминал отец Михаил, — и беседовать с известным целой России по добродетельной жизни отцом-протоиереем Матфеем13 Александровичем, который между прочими духовными разговорами говорил о предсказании ему юродивым Иваном Яковлевичем, проживавшим несколько десятков лет в Москве при доме умалишенных: „Года два тому назад вздумал я, — говорил отец Матфей, — устроить придел во имя преподобного Дионисия, архимандрита Св<ято>-Троицкой Сергиевой лавры, в нашем Ржевском соборе, но средств к этому никаких не было. В это время по неожиданному случаю я вызван был в Москву, где по окончании своих дел вздумал посетить Ивана Яковлевича, о котором много слыхал хорошего. На вопрос мой, — будет ли успех в моем намерении устроить придел в соборе? — он вместо ответа позвал к себе служителя и приказал ему принести маленький рассыпавшийся бочонок, что служитель немедленно исполнил. Иван Яковлевич начал прилежно исправлять бочонок, который через несколько минут и был готов, так что как будто нисколько не был поврежден: дощечки, донышки и обручи были все на своем месте, ни одной щелочки было не видно. Исправленный бочонок он передал мне с сими словами: 'На-ка, посмотри, ведь, кажется, хорош будет, не потечет'"».

«„После этого, — продолжил свой рассказ отец Матфей, — я ничего не слыхал от Ивана Яковлевича и возвратился в свой город Ржев. Находясь дома, при разговоре с одним благотворительным лицом, я объяснил ему свое намерение устроить новый предел. 'Что же, это дело хорошее, начинайте, Бог вам поможет', — так мне

12 См.: ПентковскийА.М. История текста и автор «Откровенных рассказов странника» // Богословские труды. Вып. 47-48. М., 2018.

13

Отец Михаил ошибочно пишет «Матфий» вместо «Матфей».

ответил благотворительный собеседник и ушел из моего дома. Через несколько дней после этого разговора начали являться ко мне один по одному из богатых граждан, каждый со своим заявлением помогать доброму задуманному мною делу материальными средствами: один обещался пожертвовать кирпичи, другой — лесу, третий — написать иконы, четвертый — устроить иконостас, а пятый — заплатить за работу. И таким образом, без дальних хлопот с моей стороны, при Божией помощи и помощи благотворительных граждан наших, которых я и не просил о пособии, придел устроен был в прекрасном виде, как вы видите, через непродолжительное время. Значит, предсказание Ивана Яковлевича посредством собранного им рассыпанного бочонка сбылось со мною на самом деле", — заключил покойный отец Матфей» (Записки и письма обратившегося из раскола Афонского инока Мелетия, в схиме Михаила, 1850-х годов. Воспоминание о сбывшихся предсказаниях, <данных> двумя юродивыми)14.

Доктор Тарасенков к рассказу о поездке Гоголя сделал примечание: «По случаю дурной погоды, он мог в такую прогулку простудиться; впрочем, начало и течение болезни не показывали простудного (острого) характера. <...> В Преображенской больнице находится один больной (Иван Яковлевич), признанный за помешанного; его весьма многие навещают, приносят ему подарки, испрашивают у него советов в трудных обстоятельствах жизни, берегут его письменные замечания и проч. Некоторые радуются, если он входит с ними в разговор; другие стыдятся признаться, что у него были... Зачем ездил Гоголь в Преображенскую больницу — Бог весть»15.

У Ивана Яковлевича Корейши бывали и люди высшего света, — их привлекала к нему его прозорливость. Не пришло ли и Гоголю желание узнать волю Божию о себе через Божьего человека? И вот он поехал, а в последнюю минуту убоялся (страшной могла оказаться правда).

30 января Гоголь в своем приходе заказал панихиду по Екатерине Михайловне. Дом графа А. П. Толстого относился к приходу церкви Преподобного Симеона Столпника, что на Поварской. После панихиды он зашел к Аксаковым, сказал, что ему стало легче. «Но страшна минута смерти!», — добавил он. «Почему же страшна? — возразил кто-то из Аксаковых. — Только бы быть уверену в милости Божией к страждущему человеку, и тогда отрадно думать, что он умрет». — «Ну, об этом надобно спросить тех, кто перешел через эту минуту», — ответил он16.

На вопрос, почему его не видели на похоронах Хомяковой, Гоголь ответил: «Я не был в состоянии». «Вполне помню, — рассказывает Вера Сергеевна Аксакова, — он тут же сказал, что в это время ездил далеко. — „Куда?" — „В Сокольники". — „Зачем?" — спросили мы с удивлением. — „Я отыскивал своего знакомого, которого, однако же, не видал"»17.

В Сокольниках жил близкий знакомый Гоголя Московский гражданский губернатор Иван Васильевич Капнист и находилась также дача С. П. Шевырева. По всей

14 РасевА.И. <,прот.>. Очерк жизни в Бозе почившего Ржевского протоиерея о. Матфея Александровича Константиновского: Сводная редакция (1860-1890-1915). Тверь, 2017. С. 258. См. также: Михаил (Козлов), архим. Записки и письма. М., 1996. С. 11-12.

15 Тарасенков А. Т. Последние дни жизни Н. В. Гоголя. С. 17-18.

16 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 2. С. 887.

17 Там же. С. 890.

Алексей Терентьевич Тарасенков. Литография. Вторая половина Х1Х в.

видимости, упоминанием о «знакомом» Гоголь просто скрыл свое намерение посетить Корейшу. К тому же Степан Петрович тогда был на погребении Хомяковой. Все мысли и чувства Гоголя в те скорбные дни заняты трагической смертью Екатерины Михайловны, и потому можно предположить, что цель поездки связана с событиями последних дней, и она была для Гоголя важнее похорон Хомяковой.

<2>

Екатерина Михайловна Хомякова

(рожденная Языкова). Неизвестный художник. 1840-е гг.

Алексей Степанович Хомяков. Художник Э. А. Дмитриев-Мамонов. Эскиз портрета. Первая половина Х1Х в.

Екатерина Михайловна Хомякова была весьма примечательной личностью в кругу московских славянофилов. Происходила она из старинного рода симбирских дворян Языковых. Рано оставшись без отца, она жила с матерью, которая вела уединенный образ жизни. Сергей Нилус в книге «Великое в малом» рассказывает, что Екатериной Михайловной в молодости был увлечен Николай Александрович Мотовилов («служка Божией Матери и Серафимов», как он впоследствии себя называл). Она привлекла его прежде всего свойствами своей высокорелигиозной души. На вопрос о ней преподобного Серафима, Саровского чудотворца, Мотовилов отвечал: «Она хоть и не красавица в полном смысле этого слова, но очень миловидна. Но более всего меня в ней прельщает что-то благодатное, божественное, что просвечивается в лице ее»18.

И далее, в ответ на расспросы старца, он рассказал: «Отец ее, Михаил Петрович Языков, рано оставил ее сиротой, пяти или шести лет, и она росла в уединении при больной своей матери, Екатерине Александровне, как в монастыре, — всегда читывала ей утренние и вечерние молитвы, и так как мать ее была очень религиозна и богомольна, то у одра ее часто бывали и молебны, и всенощные. Воспитываясь более десяти лет при такой боголюбивой матери, и сама она стала как монастырка. Вот это-то мне в ней более всего и в особенности нравится»19.

Надежда видеть Екатерину Михайловну своей женой не покидала Мотовилова вплоть до мая 1832 г., когда он сделал предложение (и получил окончательный отказ), — и это несмотря на предсказание преподобного Серафима, что он женится на крестьянке.

В июле 1836 г. Екатерина Михайловна вышла замуж за Алексея Степановича Хомякова20 и вошла в круг его друзей. Среди них был и Гоголь, который вскоре стал с ней особенно дружен. Издатель журнала «Русский Архив» Петр Иванович

18 Нилус С. Великое в малом. Новосибирск, 1992. С. 142.

19 Там же.

20 По свидетельству биографа, «после матери этой женщине <...> суждено было иметь огромное влияние на выработку внутреннего мира Хомякова» (Ромашков И. И А. С. Хомяков, его жизнь и поэзия (По поводу сорокалетия со дня его кончины). М., 1900. С. 5).

Бартенев, не раз встречавший его у Хомяковых, свидетельствует, что «по большей части он уходил беседовать с Екатериною Михайловною, достоинства которой необыкновенно ценил» (Воспоминания П. И. Бартенева в записи его дочери Т. П. Бартеневой)21.

Дочь Алексея Степановича Мария со слов отца передавала, что Гоголь, не любивший много говорить о своем пребывании в Святой Земле, одной Екатерине Михайловне рассказывал, «что он там почувствовал»22.

Едва ли когда-нибудь можно будет до конца понять, почему смерть Екатерины Михайловны произвела такое сильное впечатление на Гоголя. Несомненно, что это было потрясение духовное. Нечто подобное произошло и в жизни Хомякова. Об этом мы можем судить по запискам Юрия Федоровича Самарина, которые священник отец Павел Флоренский называл документом величайшей биографической важности: «Это чуть ли не единственное свидетельство о внутренней жизни Хомякова, притом о наиболее тонких движениях его души, записанное другом и учеником и вовсе не предназначавшееся для печати»23. Остановимся на данном свидетельстве, чтобы уяснить, какое значение смерть жены имела для Хомякова.

«Узнав о кончине Екатерины Михайловны, — рассказывает Самарин, — я взял отпуск и, приехав в Москву, поспешил к нему (Хомякову. — В. В.). Когда я вошел в его кабинет, он встал, взял меня за обе руки и несколько времени не мог произнести ни одного слова. Скоро, однако, он овладел собою и рассказал мне подробно весь ход болезни и лечения. Смысл рассказа его был тот, что Екатерина Михайловна скончалась вопреки всем вероятностям вследствие необходимого стечения обстоятельств: он сам ясно понимал корень болезни и, зная твердо, какие средства должны были помочь, вопреки своей обыкновенной решительности усомнился употребить их. Два доктора, не узнав болезни, которой признаки, по его словам, были очевидны, впали в грубую ошибку и превратным лечением произвели болезнь новую, истощив все силы организма. Он все это видел и уступил им <...> Выслушав его, я заметил, что все кажется ему очевидным теперь, потому что несчастный исход болезни оправдал его опасения и вместе с тем изгладил из его памяти все остальные признаки, на которых он сам, вероятно, основывал надежду на выздоровление. <...>

Тут он остановил меня, взяв меня за руку: „Вы меня не поняли: я вовсе не хотел сказать, что легко было спасти ее. Напротив, я вижу с сокрушительной ясностью, что она должна была умереть для меня, именно потому, что не было причины умереть. Удар был направлен не на нее, а на меня. Я знаю, что ей теперь лучше, чем было здесь, да я-то забывался в полноте своего счастья. Первым ударом я пренебрег; второй — такой, что его забыть нельзя". Голос его задрожал, и он опустил голову; через несколько минут он продолжал: „Я хочу вам рассказать, что со мною было. Тому назад несколько лет я пришел домой из церкви после причастия и, развернув Евангелие от Иоанна, я напал на последнюю беседу Спасителя с учениками после Тайной вечери. По мере того как я читал, эти слова, из которых бьет живым ключом струя безграничной любви, доходили до меня все сильнее и сильнее, как будто кто-то произносил их рядом со мною. Дойдя до слов: 'вы друзи мои есте' <Ин. 15: 14>, я перестал читать и долго вслушивался в них. Они проникали меня насквозь. На этом я заснул.

На душе сделалось необыкновенно легко и светло. Какая-то сила подымала меня все выше и выше, потоки света лились сверху и обдавали меня; я чувствовал, что скоро раздастся голос. Трепет проникал по всем жилам. Но в одну минуту все прекратилось; я не могу передать вам, что со мною сделалось. Это было не привидение, а какая-то темная непроницаемая завеса, которая вдруг опустилась передо мною и разлучила меня с областью света. Что на ней было, я не мог разобрать; но в то же мгновение каким-то вихрем пронеслись в моей памяти все праздные минуты моей жизни, все мои бесплодные разговоры, мое суетное тщеславие, моя лень, мои привязанности

21 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 3. С. 699.

22 Там же. Т. 2. С. 203.

23 Флоренский П. А., свящ. Около Хомякова (Критические заметки) // Он же. Сочинения: В 4 т. Т. 2. М., 1996. С. 321-322.

к житейским дрязгам. Чего тут не было! Знакомые лица, с которыми Бог знает почему сходился и расходился, вкусные обеды, карты, бильярдная игра, множество таких вещей, о которых, по-видимому, никогда я не думаю и которыми, казалось мне, я нисколько не дорожу. Все это вместе слилось в какую-то безобразную массу, налегло на грудь и придавило меня к земле.

Я проснулся с чувством сокрушительного стыда. В первый раз почувствовал я себя с головы до ног рабом жизненной суеты. Помните, в отрывках, кажется, Иоанна Лествичника эти слова: 'Блажен, кто видел ангела; стократ блаженнее, кто видел самого себя'24. Долго я не мог оправиться после этого урока, но потом жизнь взяла свое. Трудно было не забыться в той полноте невозмутимого счастья, которым я пользовался. Вы не можете понять, что значит эта жизнь вдвоем. Вы слишком молоды, чтобы оценить ее". Тут он остановился и несколько времени молчал, потом прибавил: „Накануне ее кончины, когда уже доктора повесили головы и не оставалось никакой надежды на спасение, я бросился на колени перед образом в состоянии, близком к исступлению, и стал не то что молиться, а испрашивать ее от Бога. Мы все повторяем, что молитва всесильна, но сами не знаем ее силы, потому что редко случается молиться всею душой. Я почувствовал такую силу молитвы, какая могла бы растопить все, что кажется твердым и непроходимым препятствием: я почувствовал, что Божие всемогущество, как будто вызванное мною, идет навстречу моей молитве и что жизнь жены может быть мне дана. В эту минуту черная завеса опять на меня опустилась, повторилось, что уже было со мною в первый раз, и моя бессильная молитва упала на землю! Теперь вся прелесть жизни для меня утрачена. Радоваться жизни я не могу. <...> Остается исполнить мой урок. Теперь, благодаря Богу, не нужно будет самому себе напоминать о смерти, она пойдет со мной неразлучно до конца"».

«Я записал, — продолжает Самарин, — этот рассказ от слова до слова, как он сохранился в моей памяти; но, перечитав его, я чувствую, что не в состоянии передать того спокойно сосредоточенного тона, которым он говорил со мной. Слова его произвели на меня глубокое впечатление именно потому, что именно в нем одном нельзя было предположить ни тени самообольщения. Не было в мире человека, которому до такой степени было противно и несвойственно увлекаться собственными ощущениями и уступить ясность сознания нервическому раздражению. Внутренняя жизнь его отличалась трезвостью, — это была преобладающая черта его благочестия. Он даже боялся умиления, зная, что человек слишком склонен вменять себе в заслугу каждое земное чувство, каждую пролитую слезу; и когда умиление на него находило, он нарочно сам себя обливал струею холодной насмешки, чтобы не давать душе своей испаряться в бесплодных порывах и все силы ее опять направить на дела. Что с ним действительно совершалось все что он мне рассказал, что в эти две минуты его жизни самопознание его озарилось откровением свыше, — в этом я так же уверен, как и в том, что он сидел против меня, что он, а не кто другой, говорил со мною.

Вся последующая его жизнь объясняется этим рассказом. Кончина Екатерины Михайловны произвела в ней решительный перелом. Даже те, которые не знали его очень близко, могли заметить, что с сей минуты у него остыла способность увлекаться чем бы то ни было, что прямо не относилось к его призванию. Он уже не давал себе воли ни в чем. По-видимому он сохранял свою прежнюю веселость и общительность, но память о жене и мысль о смерти не покидали его. <...> Жизнь его раздвоилась. Днем он работал, читал, говорил, занимался своими делами, отдавался каждому, кому до него было дело. Но когда наступала ночь и вокруг него все улегалось и умолкало, начиналась для него другая пора. <...>

Раз я жил у него в Ивановском. К нему съехалось несколько человек гостей, так что все комнаты были заняты и он перенес мою постель к себе. После ужина, после долгих разговоров, оживленных его неистощимою веселостью, мы улеглись, погасили

24 Точнее, не у преподобного Иоанна Лествичника, а у святого Исаака Сирина: «Кто сподобился увидеть самого себя, тот лучше сподобившегося видеть ангелов» (Слово 41) (Иже во святых отца нашего аввы Исаака Сириянина Слова подвижнические. М., 1993. С. 175).

свечи, и я заснул. Далеко за полночь я проснулся от какого-то говора в комнате. Утренняя заря едва-едва освещала ее. Не шевелясь и не подавая голоса, я начал всматриваться и вслушиваться. Он стоял на коленях перед походной своей иконой, руки были сложены крестом на подушке стула, голова покоилась на руках. До слуха моего доходили сдержанные рыдания. Это продолжалось до утра. Разумеется, я притворился спящим. На другой день он вышел к нам веселый, бодрый, с обычным добродушным своим смехом. От человека, всюду его сопровождавшего, я слышал, что это повторялось почти каждую ночь...»25.

Внутренняя жизнь Хомякова была скрыта от современников. Доктор А. Т. Та-расенков писал, что смерть Екатерины Михайловны не столько поразила ее мужа, как Гоголя. Известно, что тот внимательно следил за ходом болезни Хомяковой и полагал, что ее неправильно лечат. «Он часто навещал ее, — свидетельствует Тарасен-ков, — и, когда она была уже в опасности, при нем спросили у доктора Альфонского, в каком положении он ее находит». Тот отвечал вопросом: „Надеюсь, что ей не давали каломель, который может ее погубить?" Но Гоголю было известно, что каломель уже был дан. Он вбежал к графу А. П. Толстому и воскликнул: „Все кончено, она погибнет, ей дали ядовитое лекарство!"26.

Мемуаристы отмечали, что в кончине Екатерины Михайловны Гоголь увидел некое предвестие для себя. «Он еще имел дух утешать овдовевшего мужа, — писал доктор Тарасенков, — но с этих пор сделалась приметна его наклонность к уединению; он стал дольше молиться, читал у себя Псалтирь по покойнице»27. «Смерть моей жены и мое горе сильно его потрясли, — вспоминал Хомяков, — он говорил, что в ней для него снова умирают многие, которых он любил всей душою, особенно же Н. М. Языков»28.

После кончины Екатерины Михайловны Гоголь постоянно молился. «Между тем, как узнали мы после, — рассказывал С. П. Шевырев, — большую часть ночей проводил он в молитве, без сна»29. По словам биографа Гоголя П. А. Кулиша, «во все время говенья и прежде того — может быть, со дня смерти г-жи Хомяковой — он проводил большую часть ночей без сна, в молитве»30.

25 Флоренский П. А., свящ. Около Хомякова. С. 322-325.

26 Тарасенков А. Т. Последние дни жизни Н. В. Гоголя. С. 14. Уже в наше время была предложена новая версия причины смерти Гоголя: он якобы был отравлен каломелем. «Особенность каломеля заключается в том, — пишет Константин Смирнов, — что он не причиняет вреда лишь в том случае, если сравнительно быстро выводится из организма через кишечник. Если же он задерживается в желудке, то через некоторое время начинает действовать как сильнейший ртутный яд сулема. Именно это, по-видимому, и произошло с Гоголем: значительные дозы принятого им каломеля не выводились из желудка, так как писатель в это время постился и в его желудке просто не было пищи. Постепенно увеличивающееся в его желудке количество каломеля вызвало хроническое отравление...» (Смирнов К. Тайна гения. Автор «Мертвых душ» не уморил себя голодом, не сошел с ума, не умер от менингита. Не исключено, что он просто был отравлен врачами // Труд — 7. М., 1996. 1 марта. №7. С. 8; см. также: Он же. «Самосожжение Гоголя» — результат врачебной ошибки. Гоголь не уморил себя голодом, не сошел с ума, не умер от менингита, он был отравлен врачами! // Чудеса и приключения. М., 1995. №11). Однако из записок Тарасенкова следует, что каломель Гоголю давал доктор С. И. Клименков в ночь на 21 февраля, за несколько часов до кончины писателя, когда тот был уже в беспамятстве. Утверждение, что каломелем «пичкал Гоголя каждый приступавший к лечению эскулап» — произвольно и не подтверждается фактами. Невероятно предположить, что Гоголь стал бы принимать это «ядовитое лекарство» после случая с Хомяковой. Тот же Тарасенков свидетельствует: «О лекарствах аптечных он (Гоголь. — В. В.) имел понятие как о ядах и решительно отказывался от них; если же и принимал какое-либо лекарство, то скорее по совету тех, которые утверждали о его испытанной на себе пользе, нежели по назначению самих врачей» (Тарасенков А. Т. Последние дни жизни Н. В. Гоголя. С. 6).

27 Тарасенков А. Т. Последние дни жизни Н. В. Гоголя. С. 14.

28 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 3. С. 198.

29 Там же. Т. 2. С. 108.

30 <Кулиш П. А.> Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя, составленные из воспоминаний его друзей и знакомых и из его собственных писем: В 2 т. Т. 2. СПб., 1856. С. 261.

Незадолго до своей кончины Гоголь на отдельном листке начертал крупным, как бы детским почерком: «Как поступить, чтобы признательно, благодарно и вечно помнить в сердце моем полученный урок? И страшная История Всех событий Евангельских...»31. Биографы гадают, что может означать данная запись. «К чему относились эти слова, — замечал Шевырев, — осталось тайной»32. Ю. Ф. Самарин говорил, что строки, написанные Гоголем перед кончиной, указывают на «какое-то полученное им свыше откровение» (из письма к Н. Ф. Самарину от 16 марта 1852 г.)33. Как знать, не идет ли здесь речь об уроке, сродни тому, который получил Хомяков?..

<3>

Кончина Екатерины Михайловны Хомяковой стала трагическим рубежом в жизни Гоголя: им овладевает мысль о смерти; он почти ежедневно бывает в церкви.

1 февраля, в пятницу, Гоголь — у обедни в своей приходской церкви (Родительская суббота мясопустной недели в том году приходилась на 2 февраля — праздник Сретения Господня, поэтому поминовение усопших было перенесено на пятницу). После обедни он заходит к Аксаковым, хвалит свой приход и священника (отца Алексия Соколова, впоследствии протопресвитера Храма Христа Спасителя). «Видно было, что он находился под впечатлением этой службы, — вспоминала Вера Сергеевна Аксакова, — мысли его были все обращены к тому миру...»34.

Разговор зашел о Хомякове. Вера Сергеевна заметила, что Алексей Степанович напрасно выезжает, потому что многие скажут, что он не любил своей жены. «Нет, не потому, — возразил Гоголь, а потому, что эти дни он должен был бы употребить на другое; это говорю не я, а люди опытные. Он должен был бы читать теперь Псалтирь, это было бы утешением для него и для души жены его. Чтение Псалтири имеет значение, когда читают его близкие, это не то, что раздавать читать его другим»35. Гоголь говорил также о впечатлении, которое смерть производит на окружающих, о том, возможно ли с малых лет воспитать ребенка так, чтоб он всегда понимал настоящее значение жизни, чтобы смерть не была для него нечаянностью... (при этом полагал, что это возможно).

На следующий день, 2 февраля, в праздник Сретения, Гоголь, как можно предположить, был в храме у обедни, а накануне — на всенощной. Днем он пишет письма разным лицам, в том числе матери и Василию Андреевичу Жуковскому, у которых просит молитв. «Мне все кажется, что здоровье мое только тогда может совершенно как следует во мне восстановиться с надлежащей свежестью, — обращается он к матери и сестрам, — когда вы все помолитесь обо мне как следует, то есть соединенно, во взаимной между собой любви, крепкой, крепкой, без которой не приемлется от нас молитва. <...> Подчас мне бывает очень трудно, но Бог милостив. О, если б Он хоть сколько-нибудь ниспослал нам помощь в том, чтобы жить сколько-нибудь в Его заповедях!»36.

В письме к Жуковскому Гоголь в последний раз говорит о своем главном труде — «Мертвых душах»: «О себе что сказать? Сижу по-прежнему над тем же, занимаюсь тем же. Помолись обо мне, чтобы работа моя была истинно добросовестна и чтобы я хоть сколько-нибудь был удостоен пропеть гимн красоте небесной»37.

В этих словах Гоголя, сказанных за три недели до кончины, писатель Русского зарубежья Константин Мочульский видит вершину той духовной лествицы, по которой

31 Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем: В 17 т. Т. 6. М., 2009. С. 414.

32 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 2. С. 110.

33 Там же. Т. 3. С. 217.

34 Там же. Т. 2. С. 888.

35 Там же. С. 891.

36 Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем. Т. 15. С. 464.

37 Там же. С. 465.

писатель поднимался всю свою жизнь. «В этот день, 2 февраля 1852 года Гоголь достиг вершины своего духовного пути, — пишет исследователь. — В его торжественных словах — увенчание дела всей жизни: „пропеть гимн Красоте Небесной..."»38.

Позволим себе не согласиться с подобным заключением. В письме к Жуковскому Гоголь не сказал ничего нового, чего бы он не говорил и раньше. Так, еще в феврале 1843 г. он писал Надежде Николаевне Шереметевой из Рима: «Чем глубже взгляну на жизнь свою и на все доселе ниспосланные мне случаи, тем глубже вижу чудное участие высших сил во всем, что ни касается меня, и не достает у меня ни слов, ни слез, ни молитв для излияния душевных моих благодарений. И вся бы хотела превратиться в один благодарный вечный гимн душа моя!»39. А отцу Матфею Констан-тиновскому Гоголь признавался: «Видит Бог, ничего бы не хотелось сказать, кроме того, что служит к прославленью Его святого имени» (из письма от конца апреля 1850 г.)40; «Молюсь, чтобы Бог превратил меня всего в один благодарный гимн Ему, которым бы должно быть всякое творенье, а тем более словесное, чтобы, очистивши меня от всех моих скверн, не помянувши всего недостоинства моего, сподобил бы Он меня, недостойного и грешного, превратиться в одну благодарную песнь Ему» (из письма от 30 декабря 1850 г.)41.

3 февраля, в воскресенье, Гоголь опять у обедни в своем приходе, оттуда пешком идет к Аксаковым, снова хвалит священника и всю службу, жалуется на усталость. «В его лице, — вспоминала Вера Сергеевна Аксакова, — точно было видно утомление, хотя и светлое, почти веселое выражение»42. Гоголь снова заговорил о Псалтири. «Всякой раз как иду к вам, — сказал он, — прохожу мимо Хомякова дома и всякий раз, и днем и вечером, вижу в окне свечу, теплящуюся в комнате Кате<рины> Мих<ай-ловны>, — там читают Псалт<ирь>». На вопрос, был ли он у Хомякова, отвечал, что не был. «Мне кажется, — заметила Вера Сергеевна, — ему слишком было тяжело к нему ходить...»43.

Гоголь еще занимается чтением корректур, но в начале Масленицы в нем замечают нечто тревожное. В понедельник, 4 февраля он снова заходит к Аксаковым. По словам Веры Сергеевны, в лице его видно было какое-то утомление. Он сказал, что скоро уйдет, что должен лечь пораньше, потому что чувствовал какой-то холод ночью. «Это нервный», — заметили сестры Аксаковы. — «Да, нервное», — ответил он совершенно спокойно. Видно было, что сам он не придавал этому значения. Сказал, что пойдет к Хомякову, но к нему не заходил44. Это было последнее свидание Гоголя с Аксаковыми.

Вечером того же дня он заехал к С. П. Шевыреву, чтобы сказать, что «некогда ему теперь заниматься корректурами». Степан Петрович и его жена, Софья Борисовна, заметили перемену в его лице и спросили, что с ним. Он отвечал, что «дурно себя чувствовал и кстати решился попоститься и поговеть» (11 февраля начинался Великий пост). «Зачем же на Масленой?» — спросил его Шевырев. — «Так случилось, — отвечал он, — ведь и теперь Церковь читает уже: „Господи, Владыко живота моего!" и поклоны творятся»45.

Масленица (или неделя мясопустная) по церковному уставу является преддверием Великого поста: в это время уже не вкушается мясная пища. Службы по постовому чину с молитвой преподобного Ефрема Сирина и поклонами совершаются в среду и пятницу. Вероятно, слова Гоголя «ведь и теперь...» относятся ко всей Масленой неделе, а не только к понедельнику; и если Гоголь собирался говеть,

38 Мочульский К. Духовный путь Гоголя. Париж: YMCA-PRESS, 1976. С. 135.

39 Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем. Т. 12. С. 173.

40 Там же. Т. 15. С. 318.

41 Там же. С. 386.

42 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 2. С. 891.

43 Там же. С. 892.

44 Там же. С. 888, 892-893.

45 Там же. С. 107.

то за богослужением среды он как раз должен был услышать молитву святого Ефрема Сирина: «Господи и Владыко живота моего...»46.

5 февраля, утром, Гоголь проводил на станцию железной дороги гостившего у графа Толстого ржевского священника Матфея Константиновско-го. Днем он пожаловался посетившему его Ше-выреву на «расстройство желудка и на слишком сильное действие лекарства, которое ему дали»47. В тот же день Гоголь едет к своему духовнику, отцу Иоанну Никольскому, с которым познакомился еще в 1842 г., когда по приезде из-за границы жил у М. П. Погодина, в приходскую церковь Преподобного Саввы Освященного на Девичьем поле известить, что говеет, и с просьбой назначить день, когда можно приобщиться. Тот поначалу советовал дождаться первой недели поста, но потом согласился и назначил четверг, то есть ближайшую Божественную Литургию, так как в среду на Масленой ее служить не положено. С этих пор Гоголь прекратил всякие литературные занятия.

Начиная с 5 февраля он почти ничего не ест, большую часть ночей проводит в молитве. Доктор Алексей Терентьевич Тарасенков пишет в своих записках: «Масленицу он посвятил говенью; ходил в церковь, молился весьма много и необыкновенно тепло; от пищи воздерживался до чрезмерности, за обедом употреблял несколько ложек капустного рассола или овсяного супа на воде. Когда ему предлагали кушать что-нибудь другое, он отказывался болезнью, объясняя, что чувствует что-то в животе, что кишки у него перевертываются, что это болезнь его отца, умершего в такие же лета, и притом оттого, что его лечили. Трудно решить, сколько правды было в его словах; однако легко можно себе представить, что при такой внезапной перемене образа жизни он действительно становился болен. Впрочем, в это время болезнь его выражалась только одною слабостью, и в ней не было заметно ничего важного...»48.

Тарасенков едва ли прав, говоря о том, что Гоголь резко изменил образ жизни (с его слов об этом писали потом и другие). Гоголь был православным христианином, исполняющим церковные обряды, и это было далеко не первое его говенье. Сомнение вызывает также следующее место из записок Тарасенкова: «Переменять свойство и количество пищи он не мог без вреда для своего здоровья: по собственному его уверению, при постной пище он чувствовал себя слабым и нездоровым. „Нередко

46 По уставу в храме молитва преподобного Ефрема Сирина первый раз читается в среду на Масленой неделе, но, разумеется, эту молитву можно произносить в любое другое время, что Гоголь, судя по всему, и делал. Ольга Николаевна Смирнова, дочь Александры Осиповны, приводит его слова, сказанные за границей: «...я читаю эту молитву утром и вечером и советую вам поступать так же» (Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 2. С. 351). В 1845 г. Н. Н. Шереметева послала Гоголю книгу святителя Иннокентия, архиепископа Херсонского и Таврического, «Молитва св. Ефрема Сирина. Беседы на Святую Четыредесят-ницу» (Харьков, 1844). По словам святителя, «при всей краткости сей молитвы в ней сокрыто великое богатство святых мыслей и чувств и весьма ясно изображены наши нужды духовные» (Иннокентий, архиеп. Херсонский и Таврический. Поучения на Св. Четыредесятницу на молитву св. Ефрема Сирина «Господи и Владыко живота моего». М., 1995. С. 3-4).

47 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 2. С. 107.

48 Тарасенков А. Т. Последние дни жизни Н. В. Гоголя. С. 16-17.

Степан Петрович Шевырев.

Литография В. Бахмана с фотографии К. А. Бергнера. 1840-е гг.

я начинал есть постное по постам (говорил он мне), но никогда не выдерживал: после нескольких дней пощения я всякий раз чувствовал себя дурно и убеждался, что мне нужна пища питательная". (Эти слова были ответом на мое признание, что я делаюсь неспособным к хорошему исполнению своих обязанностей, если некоторое время употребляю постную пищу)»49.

Из слов Тарасенкова с несомненностью следует только то, что сам он не постился в дни, определенные для этого Церковью. В отношении Гоголя его суждение принять за правду никак нельзя. Лев Иванович Арнольди, сводный брат Александры Осиповны Смирновой, свидетельствует, что Гоголь был необыкновенно строг к себе и боролся со своими слабостями. Так, в Италии он «сам бегал на кухню и учился приготовлять макароны. А между тем очень редко позволял себе такие увлечения и был в состоянии довольствоваться самою скудною пищей и постился иногда как самый строгий отшельник, а во время говенья почти ничего не ел» (Гоголь в воспоминаниях Л. И. Арнольди)50.

Всеволод Андреевич Чаговец, наиболее авторитетный специалист начала ХХ века по семейным делам Гоголя, пишет, что Николай Васильевич не превосходил набожностью своих родных, «проникнутых с самых младенческих лет религиозным настроением и идеалами христианской жизни». И только в отношении соблюдения поста он держался несколько иного взгляда, нежели окружающие: «...в постные дни, когда в деревнях готовились разнообразные постные блюда, различные винегреты и т. п., он даже иногда бывал недоволен. „Какой же это пост, когда все объедаются еще хуже, чем в обыкновенные дни?" — говорил он, отодвигая подальше блюдо с какою-нибудь заманчивой постной пищей...»51.

Несмотря на общую слабость, Гоголь продолжает выезжать из дома. 6 февраля, в среду, он посетил Шевырева. «Казалось, ему лучше: лицо было спокойнее, хотя следы усталости какой-то были видны на нем», — свидетельствует тот52.

В один из этих дней Гоголя навестил Михаил Семенович Щепкин. «Видя его в хандре и желая его развеселить, — пишет Тарасенков, — рассказал он ему много смешного и, когда тот оживился, он напомнил, что у него нынче отличнейшие блины, самая лучшая икра и так далее, расписал ему обед так, что у Гоголя, как говорится, слюнки потекли. Гоголь обещался приехать обедать; условились во времени; но он приехал к Щепкину за час до обеда и, не застав его, приказал сказать, что извиняется и обедать не будет, оттого что вспомнил о прежде данном обещании обедать в другом месте. От Щепкина он возвратился домой и обедать не поехал никуда»53.

Об этом эпизоде вспоминает в своих записках и Владимир Осипович Шервуд, в ту пору молодой художник, которому покровительствовал Гоголь, а впоследствии известный архитектор и академик живописи: «Когда Н<иколай> В<асильевич> ле<жал> больной, приехал Мих<аил> Семен<ович> Щепкин и з<вал> его на блины: б<ыла> Масленица, и т<а>к рассказал а<п>петитно о св<оих> блинах, что у Гоголя невольно загорелись глаза: „Отойди от меня, сатана, ты меня искушаешь"»54. Напомним, что в это время Гоголь держал строгий пост и готовился к причастию.

49 Там же. С. 9.

50 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 2. С. 384.

51 Там же. Т. 1. С. 224.

52 Там же. Т. 2. С. 108.

53 Тарасенков А. Т. Последние дни жизни Н. В. Гоголя. С. 16.

54 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 3. С. 715. Ср. в воспоминаниях А. О. Смирновой: «Нащокин и Щепкин позвали Гоголя на блины в пятницу в трактир Бубнова. Когда они за ним пришли, он наотрез отказался. Щепкин начал кощунствовать; он его взял за ушко: „Ты когда-нибудь будешь за эти слова раскаиваться, смотри, чтобы не было по-зд<н>о„» (Там же. Т. 2. С. 269). По словам Смирновой, это событие произошло в пятницу, то есть 8 февраля, но, по-видимому, она ошибается. Скорее всего, данный эпизод имел место во время говения Гоголя. Этому есть подтверждения и у других мемуаристов. В 1852 г. А.Н. Афанасьев со слов М. С. Щепкина записал: «На Масленой (незадолго перед смертью Гоголя) Щепкин

7 февраля, в четверг, рано поутру Гоголь едет в свою бывшую приходскую церковь, исповедуется и причащается там. Погодин со слов священника свидетельствует, что перед принятием Святых Даров, за обеднею, он «пал ниц и много плакал. Был уже слаб и почти шатался»55.

Доктор Тарасенков мимоходом заметил, что духовник Гоголя, по-видимому, вовсе не понимал его. Но фактов, подтверждающих это свое суждение, не приводит. Погодин, однако, свидетельствует, что «старика Гоголь очень любил»56. Об этом же говорит и дочь Погодина Александра Михайловна Зедергольм. По ее словам, Гоголь в последние два года своей жизни часто присылал к ним с просьбой прийти к нему местного священника, настоятеля Саввинской церкви, возле которой жили Погодины: «К престарелому священнику этому Гоголь относился с глубочайшим уважением и любовью, этот священник часто исповедовал и приобщал Гоголя Св. Таин» (Гоголь в воспоминаниях А. М. Зедергольм)57. Именно отца Иоанна Никольского имел в виду Гоголь в письме к С. П. Шевыреву из Неаполя от 8 декабря (н. ст.) 1846 г., где он просит передать «Выбранные места из переписки с друзьями» своему духовнику: «Отыщи, пожалуйста, того самого священника, у которого я говел и исповедовался в Москве. Имени его не помню. Погодин или, еще лучше, — мать его должна знать его. Священник этот <...> мне очень понравился. Простое слово у него проникнуто душевным чувством. Все, что я услышал о нем потом, было в его пользу. Отдай ему один экземпляр книги, скажи, что я его помню и книгу мою нахожу приличным вручить ему как продолжение моей исповеди»58.

Вечером того же дня (в четверг 7 февраля) Гоголь снова возвращается в ту же церковь и просит священника отслужить благодарственный молебен, укоряя себя, что забыл исполнить это поутру. Из церкви он заехал к жившему по соседству Погодину, который также заметил перемену в нем. На вопрос, что с ним, отвечал: «Ничего, я нехорошо себя чувствую»59. Просидев несколько минут, он встал — в комнате находились посторонние60 — и сказал, что зайдет к домашним, но остался у них еще менее.

Граф Толстой, видя необычное состояние Гоголя, убедил его посоветоваться с врачом. Доктор Тарасенков пишет: «Призван был доктор Иноземцев, давнишний знакомец Гоголя, который нашел, что у него катар кишок, посоветовал ему спиртные натирания, лавровишневую воду и ревенные пилюли, запретил выезжать. Не веря вообще медицине и медикам, Гоголь не воспользовался и его советами как следовало, хотя и чувствовал себя весьма дурно»61.

В эти дни Гоголя часто навещал С. П. Шевырев. В письме к Марии Николаевне Синельниковой (двоюродной сестре Гоголя, дочери его родной тетки по матери Екатерины Ивановны Ходаревской) от 2 апреля 1852 г. он рассказал многие подробности о последних днях и кончине Гоголя. «Доктор Иноземцев, — пишет Шевырев, — определил состояние его (Гоголя. — В. В.) катаральным и не находил в нем ничего важного. Впрочем, Николай Васильевич отвергал всякое медицинское пособие и врачу не верил. <...> Он почти не хотел говорить о своей болезни; сказал мне, что его постигла болезнь та самая, от которой умер отец его, что нашел на <н>его

пригласил его на блины, но Гоголь задумал приготовляться к говенью и не приехал, а когда Щепкин заехал к нему, не сказался дома» (Там же. Т. 3. С. 26).

55 Погодин М.П. Кончина Гоголя // Москвитянин. 1852. №5. Отд. VII. Современные известия. С. 47.

56 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 2. С. 505.

57 Там же. С. 540.

58 Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем. Т. 13. С. 443.

59 Погодин М. П. Кончина Гоголя. С. 48.

60 Это были Дмитрий Александрович Ровинский, собиратель и исследователь гравюры и лубка, и историк Иван Егорович Забелин (как следует из позднейшего примечания М. П. Погодина).

61 Тарасенков А. Т. Последние дни жизни Н. В. Гоголя. С. 18.

страх смерти, но что отец Матвей, ржевский священник, которого он очень уважал, успокоил его»62.

«Я застал его с молитвенником в руках, — продолжает свой рассказ Шевырев, — говорил ему, что он напрасно напрягает умственные силы на молитву, что такая молитва требует сил телесных, что для больного довольно призывания имени Иисуса Христа (то есть Иисусовой молитвы. — 5.5.). Но видно было, что весь он погружен был в молитву, готовясь торжественно к переходу в вечность. Семен говорил мне, что он ест очень мало, отказывается от всякой пищи и не принимает бульону. Я убеждал его именем всех его любящих принять пищу, которая могла бы подкрепить его. Я говорил ему, что пост — есть великая продолжительная наука, что нам невозможно от обыкновенной сытной пищи вдруг переходить к воздержанию великих подвижников Церкви; что покушения <на это> — самоубийство»63.

«В тот самый день, как приобщился он Святых Тайн, — рассказывает далее Шевы-рев, — я был у него и со слезами, на коленях, молил его о том, но он как будто оскорбился такою просьбою; уверял меня, что ест весьма довольно»64.

Из этих слов следует, что Шевырев, как и доктор Тарасенков, видели в говении Гоголя нечто необычное и болезнь его приписывали резкому переходу от обычной сытной пищи к строгому посту. Как видно, даже близкие Гоголю люди не понимали его душевного состояния. Хомяков говорил, что после смерти Екатерины Михайловны Гоголь «был в каком-то нервном расстройстве, которое приняло характер религиозного помешательства. Он говел и стал себя морить голодом...»65.

Говение и причащение Гоголя на Масленицу было воспринято с недоумением многими его современниками. Между тем Масленая неделя, согласно установлениям Церкви, является началом подвигов воздержания. «Наступающие дни (Масленицы), — пишет преподобный Феодор Студит, — обыкновенно считаются у людей какими-то праздничными, по причине бывающих тут пиров и гуляний, не разумея, что дни сии чрез воздержание от мясоястия возвещают об общем воздержании, а не о пресыщении и пьянстве»66.

Княжна Варвара Николаевна Репнина-Волконская вспоминала, что последний раз видела Гоголя в четверг на Масленой, то есть 7 февраля. «Он был ясен, но сдержан, — рассказывает она, — и всеми своими мыслями обращен к смерти; глаза его блистали ярче, чем когда-либо, лицо было очень бледно. За эту зиму он очень похудел, но настроение духа его не заключало в себе ничего болезненного; напротив, оно было ясным, более постоянно, чем прежде. Мысль, что мы его скоро потеряем, была так далека от нас; а между тем тон, с каким он прощался, на этот раз показался нам необычайным, и мы между собою заметили это, не догадываясь о причине. Ее разъяснила нам его смерть» (Из воспоминаний княжны В. Н. Репниной о Гоголе)67.

После 7 февраля Гоголь перестал принимать у себя знакомых, даже тех, которым прежде никогда не отказывал. Однако в пятницу и субботу он еще продолжает выезжать.

В ночь с 8 на 9 февраля после продолжительной молитвы на коленях перед образом Гоголь уснул на диване без постели и во сне слышал некие голоса, говорившие ему, что он умрет. В тревоге он призвал приходского священника и хотел собороваться, но когда тот пришел, Гоголь уже успокоился и решил отложить совершение таинства.

На следующий день, в субботу, он едет к Хомякову, у которого не был с 27 января, играет там со своим маленьким крестником. «В субботу на Масленице, — пишет

62 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 2. С. 109.

63 Там же.

64 Там же.

65 Там же. Т. 3. С. 198.

66 Добротолюбие в русском переводе, дополненное: [В 5 т.] Т. 4. Свято-Троицкая Сергиева лавра, 1992. С. 505.

67 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 3. С. 102.

Погодин, — он посетил также некоторых своих знакомых. Никакой особенной болезни не было в нем заметно, не только опасности; а в задумчивости его, молчаливости не представлялось ничего необыкновенного»68.

10 февраля, в Прощеное воскресенье, Гоголь просит графа Толстого передать свои рукописи святителю Филарету, митрополиту Московскому, чтобы тот определил, что нужно печатать, а чего не следует: «Пусть он наложит на них свою руку; что ему покажется ненужным, пусть зачеркивает немилосердно»69. Граф не принял бумаг, опасаясь утвердить в нем мысль о смерти. С этого дня Гоголь перестал выезжать из дома.

Святитель Филарет был большим авторитетом для Гоголя и как богослов, писатель-аскет, и как духовный пастырь. Намерение довериться его суду не было для Гоголя новым. Ранее он не раз бывал у него и всегда отзывался о нем очень высоко. В записке к С. П. Шевыреву (конец 1851 г.) Гоголь замечал: «К митрополиту я хотел ехать вовсе не затем, чтобы беседовать о каких-либо умных предметах <...> Мне хотелось только прийти к нему на две минуты и попросить молитв, которые так необходи<мы> изнемогающей душе моей»70. Можно думать, что Шевырев был обеспокоен намерением Гоголя говорить с московским владыкой о втором томе «Мертвых душ».

В понедельник и вторник первой недели Великого поста в доме графа (на верхней половине) служили Великое повечерие. Граф и графиня говели; Гоголь, по всей видимости, говел вместе с ними. В эти дни читается Великий канон святого Андрея Критского с покаянным припевом: «Помилуй мя, Боже, помилуй мя!» Гоголь едва смог подняться наверх по ступеням, однако отстоял всю службу. День он провел почти без пищи, ночь — в молитве со слезами. Граф Толстой, видя, как это изнуряет Гоголя, прекратил у себя богослужения.

В ночь с 11 на 12 февраля, в третьем часу, Гоголь будит своего слугу Семена, велит ему бесшумно подняться на второй этаж, где располагались печные задвижки, растопить печь в кабинете и затем сжигает бумаги. Наутро он (по запискам доктора

68 Погодин М. П. Кончина Гоголя. С. 47.

69 Тарасенков А. Т. Последние дни жизни Н. В. Гоголя. С. 19.

70 Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем. Т. 15. С. 459.

Тарасенкова) сказал графу Толстому: «Вот что я сделал! Хотел было сжечь некоторые вещи, давно на то приготовленные, а сжег все. Как лукавый силен, вот он до чего меня довел! Я было думал разослать на память друзьям по тетрадке: пусть бы делали, что хотели»71.

Физическое состояние Гоголя в эти дни резко ухудшается: очевидцы заметили в нем усталость, вялость и даже изнеможение — отчасти следствие обострения болезни, отчасти действие поста. Со слов графа Толстого известно, что Гоголь принимал пищу два раза в день: утром хлеб или просфору, которую запивал липовым чаем, вечером — кашицу, саго или чернослив. Но всего очень понемногу72. Он почти перестал разговаривать с теми, кто приезжал к нему. Характерно признание Шевырева: «...он тяготился моим присутствием и всех друзей своих допускал на несколько минут и потом отзывался сном, что ему дремлется, что он говорить не может. В положении его, мне казалось, более хандры, нежели действительной болезни»73.

Собственно говоря, в таком поведении Гоголя не было ничего не обычного. Крупный чиновник, дипломат и церковный писатель Александр Скарлатович Стурдза вспоминал, что «во время Великого поста Гоголь умел отторгаться без огласки от сообщества людей и посвящать по нескольку дней врачеванию души своей и богомыс-лию» (Гоголь в воспоминаниях и письмах А. С. Стурдзы)74. О том как Гоголь понимал говение, можно отчасти судить по его письму к М. П. Погодину 1843 г. из Дюссельдорфа, где он замечает: «...у тебя будет одно такое время, в которое ты будешь иметь возможность прожить созерцательною и погруженною в самого себя жизнью. Именно во время говенья»75.

14 февраля, в четверг, Гоголь, по свидетельству Хомякова, сказал: «Надобно меня оставить в покое. Я знаю, что я должен умереть»76.

В эти же дни Гоголь делает распоряжения графу Толстому насчет своего крепостного слуги Семена и рассылает деньги «бедным и на свечки». Средства, которые будут выручены от последнего издания его сочинений, он незадолго до этого просил раздать неимущим.

16 февраля, в субботу, Гоголь, по свидетельству графа Толстого, приобщился Святых Таин. Древний христианский обычай причащаться в субботу первой седмицы Великого поста издавна существовал на Руси (он связан с празднованием памяти святого великомученика Феодора Тирона, которое всегда совершается в этот день). Соблюдал его и Гоголь.

В этот же день Гоголя посетил доктор Тарасенков (впервые за время болезни) и убеждал его подчиниться указаниям врачей. Гоголь отвечал вяло, но внятно и с полной уверенностью: «Я знаю, врачи добры: они всегда желают добра». При этом ничем не выразил готовности следовать совету Тарасенкова. «Он смотрел как человек, для которого все задачи разрешены, всякое чувство замолкло, всякие слова напрасны...»77.

16 или 17 февраля Гоголя навестил Дмитрий Николаевич Свербеев, который свидетельствует: «Я был допущен с предупреждением от слуги пробыть недолго. Принял он меня ласково, посадил и через две-три минуты судорожно вскочил со своего стула, говоря, что ему давно уже нездоровится. Нашел я его каким-то странным, бледным и, судя по глазам, чем-то встревоженным и пламенеющим. Я несколько подождал и от него вышел. Таким видел я его в последний раз, дней за пять пред концом»78.

71 Тарасенков А. Т. Н. В. Гоголь в последнее время жизни. Черновой автограф // Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 3. С. 912.

72 См.: Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 2. С. 506.

73 Там же. С. 109.

74 Там же. Т. 3. С. 632.

75 Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем. Т. 12. С. 284.

76 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 2. С. 507.

77 Тарасенков А. Т. Последние дни жизни Н. В. Гоголя. С. 22.

78 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 3. С. 850.

Граф Толстой стремился употребить все возможное для исцеления больного: просил Московского гражданского губернатора Ивана Васильевича Капниста, которого Гоголь любил и уважал, уговорить его послушаться указаний медиков; ездил к святителю Филарету, митрополиту Московскому, и рассказал ему об опасной болезни Гоголя. Владыка прослезился и сказал, что на Гоголя надо было действовать иначе: убеждать, «что его спасение не в посте, а в послушании»79. После этого он ежедневно призывал к себе отца Иоанна Никольского и приходского священника отца Алексия Соколова, расспрашивал их о болезни Гоголя и поручил им передать, что просит его исполнять назначения врачей (он не предполагал, что лечение это было мучительным и бесполезным). Но ничего не помогло.

«Духовник Гоголя навещал его часто, — пишет Тарасенков, — приходской священник являлся к нему ежедневно. При нем нарочно подавали тут же кушать саго, чернослив и проч. Священник начинал первый и убеждал его есть вместе с ним. Неохотно, немного, но употреблял он эту пищу ежедневно; потом слушал молитвы, читаемые священником. „Какие молитвы вам читать?" — спрашивал он. — „Все хорошо; читайте, читайте!"»80.

Утром 18 февраля, в понедельник, отец Иоанн Никольский предложил Гоголю собороваться священным елеем, исповедаться и причаститься. Тот согласился с радостью. Все положенные на соборовании Евангелия он выслушал «в полной памяти, держа в руках свечу, проливая слезы»81. После чтения Евангелия Гоголь сказал: «Горе тем, кот<орые> теперь остаются жить! Теперь наступят страшные бедствия и войны» (<Воспоминания графа А. П. Толстого, записанные П. А. Кулишом>)82. Религиозное сознание Гоголя глубоко эсхатологично и укоренено в апокалиптике Нового Завета и святоотеческом наследии83.

В этот день Гоголь, по свидетельству доктора Тарасенкова, слег в постель и больше уже не вставал. К нему приглашали знаменитейших московских докторов, но он наотрез отказывался лечиться84. «Трудно было предпринять что-нибудь с человеком, — вспоминал Тарасенков, — который в полном сознании отвергает всякое лечение»85. Как и в прежние годы, Гоголь был твердо убежден, что жизнь его в руках Господа, а не в руках врачей. «Ежели будет угодно Богу, чтобы я жил еще, — буду жив...», — говорил он86.

19 февраля, во вторник, Гоголя посетил доктор Тарасенков. Гоголь лежал на диване, в халате, в сапогах, отвернувшись лицом к стене (на которой висел образ Богородицы), с закрытыми глазами; в руках у него были четки. Приехал профессор А. А. Альфонский, который предложил магнетизирование (гипноз)87, чтобы покорить волю больного и заставить его принимать пищу. Приехали также доктора А. И. Овер и К. И. Сокологорский. Последний пытался делать пассы, но Гоголь, без сомнения, в это время читал про себя Иисусову молитву, и магнетизирование не удалось.

79 Тарасенков А. Т. Последние дни жизни Н. В. Гоголя. С. 23.

80 Там же.

81 Погодин М. П. Кончина Гоголя. С. 48.

82 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 2. С. 399.

83 См.: Воропаев В.А. Эсхатология Н. В. Гоголя [Электронный ресурс] // Язык и текст langpsy. ru. 2016. Том 3. №4. С. 9-24. URL: http://psyjournals.ru/files/84187/langpsy_2016_n4_Voropaev.pdf (дата обращения: 29.08.2018).

84 Ср. слова святителя Игнатия (Брянчанинова), сказанные незадолго до кончины брату Петру Александровичу Брянчанинову: «Прошу, когда я буду умирать, не вздумайте посылать за доктором, дайте мне умереть христианином, — не подымайте суматохи» (Полное собрание творений святителя Игнатия (Брянчанинова): [В 8 т.] Т. 1. М., 2001 С. 72).

85 Тарасенков А. Т. Последние дни жизни Н. В. Гоголя. С. 24.

86 Там же.

87 Святитель Игнатий (Брянчанинов) пишет: «Употребление магнетизма есть отрасль волхво-вания» (Слово о чувственном и о духовном видении духов) (Полное собрание творений святителя Игнатия (Брянчанинова). Т. 3. М., 2002. С. 21).

Граф Толстой, видя критическое положение, созвал консилиум, который подтвердил диагноз профессора Овера, что у Гоголя менингит, и принял решение лечить его насильно. Врачи действовали следующим образом: больного сажали в теплую ванну и обливали холодной водой; ставили к носу пиявки, тело обкладывали горчичниками. С Гоголем обращались как «с сумасшедшим», как «с человеком, не владеющим собою». Об этом рассказывает, например, в своих записках доктор Тарасенков88.

Насильственное лечение, вероятно, ускорило смерть Гоголя. Последнюю ночь он был уже в беспамятстве. Елизавета Фоминична Вагнер, теща Погодина, на руках которой Гоголь скончался, свидетельствует: «...по-видимому, он не страдал, ночь всю был тих, только дышал тяжело; к утру дыхание сделалось реже и реже, и он как будто уснул...» (из письма Е. Ф. Вагнер к М. П. Погодину от 21 февраля 1851 г.)89.

21 февраля, в четверг, около восьми утра, Гоголь преставился ко Господу. Последними его словами, сказанными в полном сознании, были: «Как сладко умирать!»90. Доктор Тарасенков, прибывший через два часа после смерти Гоголя, писал об увиденном: «Нельзя вообразить, чтобы кто-нибудь мог терпеливее его сносить все врачебные пособия, насильно ему навязываемые; лицо умершего выражало не страдание, а спокойствие, ясную мысль, унесенную с собою за гроб»91.

Накануне, часу в одиннадцатом, Гоголь громко произнес: «Лестницу, поскорее, давай лестницу!..»92. Подобные слова о лестнице сказал перед смертью святитель Тихон Задонский, один из любимых духовных писателей Гоголя, сочинения которого он перечитывал неоднократно.

<4>

Праведная христианская кончина Гоголя стала вершиной его духовного пути, последней ступенью той лествицы, по которой он поднимался всю жизнь и которая строилась в душе его93. В словах «Как сладко умирать!» ясно слышится известное изречение близкого душе Гоголя святого апостола Павла: «...имею желание разрешиться и быть со Христом...» (Флп. 1:23). На церковнославянском языке эти слова читаются так: «...желание имый разрешитися и со Христом быти». В принадлежавшей Гоголю славянской Библии против данного стиха — неясная помета: «Требование<?>»94.

Можно предположить, что слово «требование» употреблено здесь Гоголем как церковнославянское в значении: нужда, потребность, необходимость. В предисловии к «Словарю трудных слов из богослужения» О.А. Седакова приводит глагол требовати (русское значение: «настоятельно просить», церковнославянское: «сильно

88 В 1898 г. В. И. Шенрок, публикуя отрывки из рукописи А. Т. Тарасенкова, где приводились подробности жестокосердного обращения врачей с Гоголем, сделал следующие примечание: «В настоящее время, кажется, уже можно сообщить открыто о грубо-доброжелательных насилиях над Гоголем врачей, собиравшихся на консилиум. Грустно и страшно думать, что врачи, желая пользы пациенту, по совершенному нежеланию и неуменью вникнуть в его внутреннее настроение, истязали его и только напрасно, но беспощадно, отравляли его последние часы, предназначавшиеся больным для приготовления к ожидавшей его великой минуте. Обращение некоторых врачей было таково, что более деликатный по природе Тарасенков содрогался от жестокого обращения товарищей с пациентом» (Шенрок В. И. Материалы для биографии Гоголя: [В 4 т.] Т. 4. С. 862).

89 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 3. С. 524.

90 Там же. Т. 2. С. 110.

91 Тарасенков А. Т. Последние дни жизни Н. В. Гоголя. С. 28.

92 Там же. С. 27.

93 Преподобный Исаак Сирин говорил: «Лествица в Небесное Царство находится внутри тебя: она существует таинственно в душе твоей» (Слово 2-е) (Цит. по: Святитель Игнатий (Брянчани-нов). Отечник. Избранные изречения святых иноков и повести из жизни их // Полное собрание творений святителя Игнатия (Брянчанинова). Т. 6. М., 2004. С. 217-218.

94 Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем. Т. 9. С. 155.

нуждаться») в качестве образца церковнославяно-русских паронимов95. В словаре даются многочисленные примеры такого словоупотребления в Священном Писании и богослужебных книгах.

Вот несколько подобных случаев.

«Рех Господеви: Господь мой еси Ты, яко благих моих не требуеши» (Пс. 15:2) (русский перевод: «Я сказал Господу: Ты Господь мой, не имеешь нужды в моих благах»).

«И той глаголаше им: несте ли николиже чли, что сотвори Давид, егда требование име и взалка сам и иже с ним» (Мк. 2:25) (русский перевод: «Он сказал им: неужели вы не читали никогда, что сделал Давид, когда имел нужду и взалкал сам и бывшие с ним?»).

«Народи же разумевше, по нем идоша: и прием их, глаголаше им о Царствии Божии, и требующия исцеления целяше (Лк. 9:11) (русский перевод: «Но народ, узнав, пошел за Ним; и Он, приняв их, беседовал с ними о Царствии Божием и требовавших исцеления исцелял»).

В данном случае синодальный перевод 1876 г., по которому печатается Новый Завет и в современных изданиях Московской Патриархии, представляется не совсем удачным. Более точен в переводе этого места В. А. Жуковский: «Народ же, о том узнав, последовал за Ним; и Он их принял, и говорил им о Царствии Божием, и исцелял искавших исцеления»96.

Работа Жуковского над переводом Нового Завета в 1845 г. протекала в период интенсивного духовного общения с Гоголем97, который был едва ли не единственным, кого поэт посвятил в свой замысел98.

От Гоголя об этом переводе узнавали и другие. Так, П. А. Плетнев писал Я. К. Гроту 22 сентября 1848 г. из Санкт-Петербурга: «Сюда приехал Гоголь. <...> Он рассказал мне про новый подвиг Жуковского. Каждый день во время утренней молитвы он выбирал по одной главе из евангелистов или апостолов и перекладывал ее на такой русский язык, в котором, при сохранении всей силы славянского и целых иногда выражений подлинника, период выходил бы ясным, звучным...»99. Гоголь высоко оценил переводческий труд Жуковского. В письме от 28 февраля 1850 г. он советовал ему сделать с Библией (имеется в виду Ветхий Завет) то же, что с Евангелием, — то есть всякий день переводить из нее по главе100.

Гоголь свободно читал богослужебные книги, и ему хорошо известно было церковнославянское слово «требование» (в значении «нужда, потребность, необходимость»). Многочисленные случаи подобного словоупотребления встречаются в выписках Гоголя из служебных Миней. Например, тропарь святому великомученику Феодору Тирону: «Все сердце мое и помышление простираю к тебе и душу, твоея, страстотерпче, помощи требуя»101.

Впрочем, это слово без перевода понятно любому православному христианину, который ежедневно читает в молитвах на сон грядущим: «Богородице Дево, не презри мене грешнаго, требующа Твоея помощи и Твоего заступления, на Тя бо упова душа

95 Седакова О.А. Словарь трудных слов из богослужения: Церковнославяно-русские паронимы. М., 2008. С. 7. Паронимы — слова, близкие по звучанию или морфемному составу, но имеющие разное значение.

96 Жуковский В.А. Полное собрание сочинений и писем: В 20 т. Т.11 (второй полутом): Господа нашего Иисуса Христа Новый Завет в переводе В. А. Жуковского. М., 2016. С. 122.

97 На Страстной седмице они вместе говели в Висбадене, в Великую среду готовились к исповеди; в Великий четверг, по всей видимости, приобщились Святых Таин, читали духовную литературу о причащении, были на службе Двенадцати Евангелий; в Великую пятницу вместе читали акафисты (см. записи в дневнике В. А. Жуковского за март — май 1845 г.).

98 См.: ДолгушинД.В., прот. Новый Завет в переводе В.А.Жуковского // ЖуковскийВ.А. Полное собрание сочинений и писем: В 20 т. Т.11 (второй полутом): Господа нашего Иисуса Христа Новый Завет в переводе В. А. Жуковского. С. 478-479.

99 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 1. С. 699.

100 См.: Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем. Т. 15. С. 307.

101 Там же. Т. 9. С. 294.

моя, и помилуй мя» («Требующа Твоея помощи...» означает здесь «нуждающегося в Твоей помощи», «просящего Твоей помощи»).

Святой апостол Павел не печалился при мысли о смерти, но радовался; не боялся смерти, но желал ее: «...имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше...» По учению святых отцов, подобным образом должны мыслить все христиане, потому что Христос победил смерть102, и теперь она для них не зло, а приобретение (Флп. 1: 21). Святитель Феофан Затворник пишет: «Имею желание разрешиться от тела посредством смерти, какую угодно будет Богу послать мне. И это было бы гораздо лучше, потому что чрез это я тотчас стал бы со Христом быть и в Нем блаженствовать. Такова прямая надежда и всех христиан, пребывших верными вере, а тем паче апостолов»103.

Известный духовный писатель епископ Варнава (Беляев), обобщая аскетический опыт святых отцов, говорит о христианской кончине: «Физический страх смерти переходит в духовное радование, и мрачные мысли заменяются светлыми. Подвижник начинает уже созерцать Царствие Небесное, блаженство, уготованное святым, поучается в любви к Богу. Тогда приходит благодать и человека осеняет сила Святого Духа. Представления его собственные заменяются видениями, посылаемыми от Бога. Такой уже перестанет любопытствовать о мире, не привязан более к своему телу и не ожидает, а желает уже смерти, на всякий час (Флп. 1: 23)»104.

И далее: «Говоря вообще, „боязнь смерти есть свойство человеческого естества" (слова преподобного Иоанна Лествичника. — В. В.) и произошла в нас от преслушания прародителей. В ней (боязни) ничего предосудительного и ненормального нет, и Христос боялся, по человечеству, смерти, хотя в отличие от святых людей и добровольно <принял ее>, по Своему желанию. Но страшиться умереть от сознания пагубности содеянных грехов недостойно истинного христианина, такой трепет ненормален, и от человека требуется, чтобы его не было. Для новоначального и только что начавшего подвизаться он, конечно, терпим и даже похвален, но мы должны знать, что Господь, в конечном счете, призывает нас не в качестве рабов, не к трепету перед Ним, а призывает нас к любви как свободных сынов. И с этой точки зрения, со стороны совершенства и святости, боязнь смерти ненормальна, и в раю до грехопадения страха смерти не было»105.

Умирал Гоголь в состоянии духовного просветления: без страха, с радостью. Он ушел в вечность с верой в Сладчайшего Иисуса, Который сильнее смерти. В его словах «Как сладко умирать!» с несомненностью угадывается хорошо знакомое православным христианам речение: «Иисусе пресладостный, преподобных радование...» (Акафист Иисусу Сладчайшему)106. Господь даровал Своему подвижнику божественную радость и утешение.

Оптинский иеромонах отец Климент (Зедергольм) говорил, что размышляя о смерти Гоголя, он всегда мысленно повторял слова: «Узрят кончину праведника и не уразумеют, что усоветова о нем Господь»107. Изречение это, взятое из книги

102 Ср.: «Смерти празднуем умерщвление, адово разрушение, иного жития вечнаго начало» (Канон Пасхи, песнь 7-я); «...побеждена смерть победою. Смерть! где твое жало? Ад! где твоя победа?» (1 Кор. 15: 54-55).

103 Творения иже во святых отца нашего Феофана Затворника. Толкования посланий апостола Павла. Послание к Колоссаем и к Филиппийцам. М., 1998. С. 329-330.

104 Варнава (Беляев), еп. Основы искусства святости. Опыт изложения православной аскетики: В 4 т. Т. 4. Нижний Новгород, 1998. С. 116.

105 Там же. С. 116-117.

106 В тетрадях В. А. Жуковского сохранились черновые записи (сделанные, по-видимому, во время говения) из Акафиста Иисусу Сладчайшему: «И<исусе> Х<ристе>, души моей утешение, очищение ума моего. <...> Ангелов удивление, прародителей избавление, пророков исполнение, мучеников крепости, монахов радости, пресвитеров сладости, постников воздержание, преподобных радование, девственных целомудрие, грешников спасение. <...>» (<Жуковский В. А.> Новый Завет Господа нашего Иисуса Христа. Перевод В. А. Жуковского. СПб, 2008. С. 488-489).

107 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 3. С. 728.

Премудрости Соломона (4: 17), в полном виде выглядит так: «Узрят бо кончину премудраго и не уразумеют, что усоветова о нем и во что утверди его Господь». Оно высечено на надгробии Ивана Васильевича Киреевского, погребенного в Оптиной Пустыни. Судьбы его и Гоголя во многом схожи.

Незадолго до своей кончины, убеждая князя Петра Андреевича Вяземского приняться за написание истории царствования Екатерины Великой, Гоголь высказал мысль о необходимости оставить «завещанье после себя потомству» — «потомству, которое так же должно быть нам родное и близкое нашему сердцу, как дети близки сердцу отца (иначе разорвана связь между настоящим и будущим)...» (из письма от 1 января 1852 г.)108. Таким завещанием Гоголя потомкам (помимо его сочинений) стала его христианская кончина, в которой проявилась во всей непреложности и очевидности связь между настоящим и будущим, духовная связь поколений.

<5>

От чего умер Гоголь? Вот вопрос, многими исследовавшийся, но доныне не решенный, так как к нему почти всегда подходили предвзято, нарочито исключая духовный подход (а ведь говорят «конец — делу венец», — и кончина человека часто открывает настоящий смысл его жизни). Но и попытка рассмотреть этот вопрос с духовной точки зрения оказалась, как мы увидим, неудачной, о чем и пойдет речь ниже.

Если говорить о медицинском диагнозе, то на этот счет специалисты до сих пор не имеют единого мнения. Многие современники Гоголя, в том числе и близкие к нему, полагали, что умер он вследствие душевной болезни. Причем признаки таковой они усматривали задолго до его кончины. Позднее, в ХХ столетии, отечественные психиатры (Н. Баженов109, В. Чиж110, Г. Сегалин111, И. Галант112, А. Личко113, А. Молохов114) на основании опубликованных материалов пытались обосновать именно это мнение. Однако научного ответа в настоящем смысле они дать не могли, так как имели весьма поверхностное представление о духовно-религиозном устроении Гоголя. Справедливости ради заметим, что многие современные литературоведы не считают, что Гоголь скончался от умственного расстройства. Вместе с тем проблема

108 Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем. Т. 15. С. 461.

109 См.: Баженов Н. Н. Болезнь и смерть Гоголя / Публичное чтение в годичном заседании Московского общества невропатологов и психиатров. М., 1902.

110 См.: Чиж В. Ф. Болезнь Н. В. Гоголя // Вопросы философии и психологии. 1903. № 66-70; 1904. № 71; см. также: Он же. Болезнь Н. В. Гоголя. М., 1904; Он же. Болезнь Н. В. Гоголя // Он же. Болезнь Н. В. Гоголя: Записки психиатра. М., 2001. С. 3-203.

111 См.: Сегалин Г. В. Шизофреническая психика Гоголя // Клинический архив гениальности и одаренности. Т. 2. Вып. 3. <Свердловск>, 1926. С. 263-305.

112 См.: Галант И. Б. Эвроэндокринология великих русских писателей // Клинический архив гениальности и одаренности. Н. В. Гоголь. Вып. 1. Т.3. [Без м. изд.,] 1927. С. 56-65.

113 См.: Личко Л. Как умер Гоголь // Наука и религия. М., 1966. № 12. С. 80-87; 1967. № 1. С. 137141. То же // Мир человека. М., 1976. С. 123-134.

114 См.: Молохов Л. Н. О паранойе у Н. В. Гоголя // Труды / Кишиневский медицинский институт. Клиника психиатрии; Республиканская психиатрическая больница № 1 МССР. Кишинев, 1967. Вып. 2. Клиника шизофрении. С. 233-246.

,

тртт

Князь Петр Андреевич Вяземский. Неизвестный художник. Середина XIX в.

остается дискуссионной, и время от времени вопрос о душевной болезни Гоголя поднимается вновь115.

Уже в наше время ученый с мировым именем профессор Дмитрий Евгеньевич Мелехов (1899-1979) попытался ответить на этот вопрос с учетом христианской — православной — точки зрения. Одну из глав своего неоконченного труда «Психиатрия и проблемы духовной жизни», предназначавшегося для студентов Духовных академий и священников, он посвятил Гоголю116. Эта глава была помещена (без указания авторства) в восьмом томе «Настольной книги священнослужителя» (в разделе «Пастырская помощь душевнобольному»)117. Этот том лежит на столах у священников, которые иногда по нему и пытаются отвечать вопрошающим их о Гоголе. Но правильного ответа по этой книге (и тем самым по труду Мелехова) дать нельзя. Обратимся к работе ученого-психиатра, цитируя ее по «Настольной книге...»

Болезнь Гоголя, пишет Мелехов, «не была распознана, вследствие чего он получал неправильное лечение. <...> Больной умер от тяжелого истощения с нарушением обмена веществ, бредом греховности, самоуничижения, с упорным отказом от пищи, полной двигательной и умственной заторможенности...»118. Ученый насчитывает у Гоголя девять приступов болезни. Не будем разбирать всех его доводов. Приведем пример, свидетельствующий о степени достоверности предлагаемого диагноза. «Приступ 1846 года, — констатирует он. — Состояние настолько тяжелое, что повеситься или утопиться кажется ему (Гоголю. — В. В.) единственным выходом. „Молитесь, друг мой, да не оставит меня Бог в минуты невыносимой скорби и уныния"»119.

Здесь речь идет, во-первых, о письме Гоголя к П. А. Плетневу от 20 февраля (н. ст.) 1846 г. из Рима, где он, в частности, говорит: «...весь минувший год так был тяжел, что я дивлюсь теперь, как вынес его. Болезненные состояния до такой степени (в конце прошлого года и даже в начале нынешнего) были невыносимы, что повеситься или утопиться казалось как бы похожим на какое-то лекарство и облегчение. А между тем Бог так был милостив ко мне в это время, как никогда дотоле. Как ни страдало мое тело, как ни тяжка была моя болезнь телесная, душа моя была здорова...»120.

Во-вторых, неточно приведенная Мелеховым цитата взята из письма Гоголя к Надежде Николаевне Шереметевой от 5 июня (н. ст.) 1845 г., в котором он пишет: «Молитесь, друг мой, обо мне. Ваши молитвы мне нужны были всегда, а теперь нужнее, чем когда-либо прежде. Здоровье мое плохо совершенно, силы мои гаснут; от врачей и от <их> искусства я не жду уже никакой помощи, ибо это физически невозможно; но от Бога все возможно. <...> Я слишком знаю, что нельзя зажечь уже светильника, если не стало масла. Но знаю, что есть сила, которая и в мертвом воздвигнет дух жизни, если восхочет, и что молитва угодных Богу душ велика перед Богом. Молитесь, друг мой, да не оставляет меня в минутах невыносимой скорби и уныния...»121.

На основании этих данных ученый приходит к заключению о наличии у Гоголя состояний «депрессии с унынием, с греховными мыслями о самоубийстве,

115 См., например: Агеева З. Душевная болезнь Гоголя: патография. Изд. 2-е, дополн. и испр. М., 2017.

116 См.: Мелехов Д.Е. Психиатрия и проблемы духовной жизни // Русское Возрождение. Нью-Йорк; Париж; Москва, 1989. №47-48. С.24-30. Раздел о Гоголе перепечатан с небольшими сокращениями в газете «Медицинский Вестник» (1994. № 2) под названием «Скорбный лист Николая Гоголя». См. также: Он же. Психиатрия и проблемы духовной жизни // Психиатрия и актуальные проблемы духовной жизни. Изд. 2-е, испр. и доп. М., 1997. С. 3-61 [О Гоголе: С. 38-43]; Он же. Психиатрия и проблемы духовной жизни // Психиатрия и актуальные проблемы духовной жизни. Изд. 3-е, испр. М., 2003. С. 3-61 [О Гоголе: С. 40-44].

117 См.: Настольная книга священнослужителя. Т. 8: Пастырское богословие. М., 1988. Гл. 19: Грехопадение — болезнь и смерть. Раздел Пастырская помощь душевнобольному. С. 314-319 [О Гоголе: С. 316-319].

118 Настольная книга священнослужителя. Т. 8. С. 317.

119 Там же. С. 318.

120 Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем. Т. 13. С. 273-274.

121 Там же. С. 127.

с безнадежностью...» и тому подобным. Такой вывод очень напоминает диагноз врачей, лечивших Гоголя, сделанный на основании его литературных занятий, «религиозного убеждения морить себя голодом», а также неприветливости в отношении докторов122. Разумеется, в подобном взгляде нет ничего нового. Еще Н. Н. Баженов писал (на основании того же письма к П. А. Плетневу), что в начале 1846 г. под влиянием психопатических ощущений апатии, тоски и уныния у Гоголя возникает мысль о самоубийстве123.

Как известно, 1845 г. был едва ли не самым трудным в жизни Гоголя. Летом этого года он сжег первую редакцию второго тома «Мертвых душ» и даже написал завещание, опубликованное впоследствии в «Выбранных местах из переписки с друзьями». В это время он много болел, бывали у него периоды тоски и уныния. Но боролся с ними Гоголь именно как христианин — духовными средствами — и возлагал все надежды свои на Господа. 25 июля (н. ст.) 1845 г. он писал Александре Осиповне Смирновой из Карлсбада: «Крестом сложивши руки и подняв глаза к Нему, будем ежеминутно говорить: „Да будет воля Твоя" и все примем, благословляя и самую тоску, и скуку, и тяжкую болезнь»124.

Настроения Гоголя, порожденные его недугами, были прямо противоположны тем, которые приписали ему ученые-медики, — не отчаяние, не мысли о самоубийстве, а духовное смирение, упование на волю Божию. В статье «Значение болезней» (1846) он писал, обращаясь к графу Александру Петровичу Толстому: «...силы мои слабеют ежеминутно, но не дух. Никогда еще телесные недуги не были так изнурительны. Часто бывает так тяжело, такая страшная усталость чувствуется во всем составе тела, что рад бываешь, как Бог знает чему, когда, наконец, оканчивается день и доберешься до постели. Часто, в душевном бессилии, восклицаешь: «Боже! где же, наконец, берег всего?» Но потом, когда оглянешься на самого себя и посмотришь глубже себе внутрь — ничего уже не издает душа, кроме одних слез и благодарения. О! как нужны нам недуги! Из множества польз, которые я уже извлек из них, скажу вам только одну: ныне каков я ни есть, но я все же стал лучше, нежели был прежде; не будь этих недугов, я бы задумал, что стал уже таким, каким мне следует быть. <...> Не будь тяжких болезненных страданий, куда б я теперь не занесся! каким бы значительным человеком вообразил себя! Но, слыша ежеминутно, что жизнь моя на волоске, что недуг может остановить вдруг тот труд мой, на котором основана вся моя значительность, и та польза, которую так желает принесть душа моя, останется в одном бессильном желании, а не в исполнении, и не дам я никаких процентов на данные мне Богом таланты, и буду осужден, как последний из преступников... Слыша все это, смиряюсь я всякую минуту и не нахожу слов, как благодарить Небесного Промыслителя за мою болезнь. Принимайте же и вы покорно всякий недуг, веря вперед, что он нужен. Молитесь Богу только о том, чтобы открылось перед вами его чудное значение и вся глубина его высокого смысла»125.

Так Гоголь смотрел на значение болезней. А как он относился к греху самоубийства? Об этом есть прямое свидетельство в одесском дневнике Екатерины Александровны Хитрово. 27 января 1851 г. она записала высказывание Гоголя по поводу евангельского стиха: «Претерпевый же до конца, той спасется» (Мф. 10:22; 24:13; Мк. 13:13). На ее слова: «Замечательный стих, единственный, который против самоубийства» — Гоголь ответил: «Это такой нелепый грех, что невозможно было Христу о нем говорить. К чему?»126.

В уразумении смысла и значения скорбей Гоголю помогали творения святых отцов и учителей Церкви. По сути, в его письмах и в статье излагается общая для христианских писателей мысль о созидающей силе болезней и страданий в духовном возрождении человека.

122 См.: Тарасенков А. Т. Последние дни жизни Н. В. Гоголя. С. 26.

123 См.: Баженов Н.Н. Болезнь и смерть Гоголя. С. 18.

124 Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем. Т. 13. С. 153.

125 Там же. Т. 6. С. 18-19.

126 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 3. С. 746.

Гоголь верил в целительную силу молитвы и — повторим — все свои надежды возлагал на помощь Божию. В том же 1845 г. он просит графа А. П. Толстого заказать молебен о своем выздоровлении: «Прошу вас просить нашего доброго священника в Париже (протоиерея Димитрия Вершинского. — В.В.) отправить молебен о моем выздоровлении» (из письма от 28 мая (н. ст.) из Гомбурга). И прибавляет: «Отправьте также молебен о вашем собственном выздоровлении. Бог да хранит вас»127. О том же Гоголь просит и А. О. Смирнову в письме от 15 июля (н. ст.) 1845 г. из Берлина. Биограф писателя В. И. Шенрок рассказывает со слов его родственников, что однажды в 1848 г., гостя у своих в Васильевке, Гоголь куда-то выехал из деревни, но вдруг, уже в половине пути, что-то вспомнил, вернулся домой, заказал в церкви молебен о здравии болящей рабы Божией Александры и сейчас же снова отправился в путь. Родные догадались, что он молился за Смирнову128.

Известно, что Гоголь не отказывался лечиться (Церковь благословляет обращаться к докторам при необходимости) и лечился за границей на водах не раз. Однако он знал цену врачам. «Но велик Бог, и природа человека еще такая тайна, которая ускользает далеко во многом от глаза докторов, — писал он В. А. Жуковскому 24 июля (н. ст.) 1845 г. из Карлсбада. — А потому все клонится к тому, что во время лечения еще крепче и сильней нужно молиться Богу»129.

Еще один пример. «В 1848 году, — продолжает Мелехов, — перед поездкой в Палестину, письма (Гоголя. — В. В.) еще отражают сопротивление и борьбу с наступающим приступом болезни. Он рассылает друзьям составленную им молитву с просьбой молиться о нем по этой записочке „сверх того, что находится в общих молебнах". Приведем фрагмент этой молитвы: „...Душу же его исполни благодатных мыслей во все время дороги его. Удали от него духа колебания (у Гоголя: колебаний. — В. В.), духа помыслов мятежных и волнуемых, духа суеверия, пустых примет и малодушных предчувствий, ничтожного духа робости и боязни"»130.

В данном случае имеется в виду молитва, посланная Гоголем в письме к Н. Н. Шереметевой от 12 января (н. ст.) 1848 г. из Неаполя за неделю до его отъезда в Иерусалим. Другую редакцию этой молитвы Гоголь послал через три дня матери в Васи-льевку. «Прошу вас отправить молебен, — писал он, — и, если можно, даже не один (во всех местах, где умеют лучше молиться), о благополучном моем путешествии. Чувствую, что нет сил помолиться самому: силы мои как бы ослабели, сердце черство, малодушна душа.<...> Соедините ваши моленья и помогите воскрылиться к Богу моей молитве. <...> Прилагаю здесь, на всякий случай, на особенной бумажке содержание того, о чем бы я хотел, чтобы священник, сверх содержимого в обыкновенных молебнах, молился»131.

В письмах Гоголя этой поры и в составленной им молитве ученый усматривает следы его борьбы с душевным недугом, приближающимся приступом. И в этом тоже следует своим предшественникам. Н. Н. Баженов, например, видел в этой молитве полный список всех признаков «психоза» Гоголя, как будто взятых из современного курса психиатрии132. Между тем эта молитва состоит из самых обычных молитвенных выражений с прибавлением прошения об удалении духа боязни, совершенно естественного для человека, отправляющегося в такое далекое и трудное путешествие. Известно также, что Гоголь опасался умереть от морской болезни, от которой всегда страдал. Вследствие этого он, по его словам, и поместил в книге «Выбранные места...» свое завещание, чтобы в случае его смерти, если бы она застигла его на пути, «возымело оно тотчас свою законную силу», как засвидетельствованное всеми его читателями.

127 Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем. Т. 13. С. 119.

128 См.: Шенрок В. И. Материалы для биографии Гоголя. Т. 4. М., 1898. С. 239.

129 Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений и писем. Т. 13. С. 149.

130 Настольная книга священнослужителя. Т. 8. С. 318.

131 Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений и писем. Т. 15. С. 24.

132 См.: Баженов Н. Н. Болезнь и смерть Гоголя. С. 7.

В письме из Неаполя от 7 декабря (н. ст.) 1847 г. Гоголь признавался М. П. Погодину: «...замирает малодушный дух мой при одной мысли о том, какой длинный мне предстоит переезд, и все почти морем, которого я не в силах выносить и от которого страдаю ужасно»133. Оттуда же он писал и Н. Н. Шереметевой: «Отправляться мне приходится во время, когда на море бывают непогоды, <а> я бываю сильно болен морскою болезнью даже и во время малейшего колебанья»134. Опасения Гоголя не были напрасными. Прибыв на Мальту, он сообщал графу А. П. Толстому 22 января (н. ст.) 1848 г.: «Рвало меня таким образом, что все до едина возымели о мне жалость, сознаваясь, что не видывали, чтобы кто так страдал»135; и на следующий день графине Анне Михайловне Виельгорской: «Если бы еще такого адского состоянья были одни сутки, меня бы не было на свете»136.

Обратимся теперь к последним дням жизни Гоголя в трактовке Мелехова. «Последний приступ болезни, от которого Гоголь погиб, — пишет он, — протекал злокачественно, на фоне нарастающего аффекта с бредовыми идеями самообвинения и гибели, <...> прогрессирующим истощением и с полным отказом от пищи. <...> Он десять дней лежит в напряженной позе в постели, не говоря ни с кем до самой смерти (наступившей вследствие бурно нарастающего истощения)»137.

Мы видим, как ученый-психиатр, основываясь на недостоверных сведениях из третьих рук, повторяет расхожее мнение, будто бы Гоголь в болезненном состоянии уморил себя голодом. Между тем доктор А. Т. Тарасенков, наблюдавший Гоголя во время его предсмертной болезни, свидетельствует (и другие мемуаристы это подтверждают), что Гоголь перестал принимать пищу и слег в постель только за три дня до кончины, а настоящий бред и внезапное падение сил появились лишь в последние часы.

Напомним, что 11 февраля (за десять дней до смерти Гоголя) начался Великий пост, первая неделя которого отличается особой строгостью: до среды пищу почти не вкушали, а по возможности оставались без нее до субботы. Со слов графа А. П. Толстого известно, что, начиная с понедельника первой седмицы, Гоголь принимал пищу два раза в день: утром хлеб или просфору, которую запивал липовым чаем, вечером — кашицу, саго или чернослив, — то есть как болящий позволил себе послабление. Выше уже приводилось свидетельство современника, что Гоголь «постился иногда как самый строгий отшельник, а во время говенья почти ничего не ел».

Мелехов констатирует в последнем приступе «полное господство бреда греховности, самоуничижения, потери веры в возможность прощения»138. Между тем Гоголь перед смертью дважды исповедался и приобщился Святых Таин, а также соборовался. Все читаемые на соборовании Евангелия он выслушал «в полной памяти, в присутствии всех умственных сил своих, с сокрушением полного молитвой сердца, с теплыми слезами»139.

Для исполнения этих треб приходил отец Иоанн Никольский, настоятель церкви Преподобного Саввы Освященного, что на Девичьем поле. Он был с 1842 г. духовником писателя. Рядом с умирающим находился и отец Алексий Соколов, священник церкви Преподобного Симеона Столпника, к приходу которого относился дом графа А. П. Толстого и которую часто посещал Гоголь. Само собой разумеется, что эти священники разговаривали с Гоголем. Фельдшер Алексей Васильевич Зайцев, принимавший участие в лечении писателя, вспоминал, что в эти дни беседовал с ним о литературе и тот даже поправил его стихотворение, сказав на прощанье: «Читай больше, друг мой» (Из воспоминаний очевидца о смерти Н. В. Гоголя)140.

133 Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений и писем. Т. 14. С. 468.

134 Там же. С. 469.

135 Там же. Т. 15. С. 29.

136 Там же. С. 30.

137 Настольная книга священнослужителя. Т. 8. С. 318.

138 Там же. С. 319.

139 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 2. С. 109.

140 Там же. Т. 3. С. 954.

Современники свидетельствуют о полном отсутствии у Гоголя признаков умственного расстройства перед смертью. Доктор А. Т. Тарасенков рассказывает, что когда граф А. П. Толстой для отвлечения начинал говорить с ним о предметах, которые были ему весьма близки и которые не могли не занимать его прежде, Гоголь возражал с благоговейным изумлением: «Что это вы говорите! Можно ли рассуждать об этих вещах, когда я готовлюсь к такой страшной минуте!»141.

За три дня до кончины Гоголя его посетил Московский гражданский губернатор Иван Васильевич Капнист. Он и еще несколько друзей находились в комнате, где, отвернувшись лицом к стене, лежал больной. Из неосторожного разговора присутствующих Гоголь ясно мог понять, что они считают его не в своем уме. В эту минуту он обернулся и сказал Капнисту: «У вас в канцелярии десять лет служит на одном месте чиновник, честный, скромн<ый> и толковый труженик, и нет ему ходу и никакой награды; обратите вним<ание> на это, В<аше> Превосх<одительство>, хотя бы в мою память» (из Записок В. О. Шеравуда)142. Этим чиновником был сын священника Иоанна Никольского143.

Точно так же, в духе расхожих — и уводящих далеко от правды — представлений, судит профессор Мелехов и о взаимоотношениях Гоголя с его духовным отцом — ржевским протоиереем Матфеем Константиновским. «Его духовный руководитель, — пишет ученый, — не принимая во внимание состояние больного, предъявлял к нему строго аскетические требования <...>, советовал бросить все и идти в монастырь, а во время последнего приступа привел Гоголя в ужас угрозами загробной

кары...»144.

Подобные утверждения основаны на уже сложившемся в гоголеведении предвзятом отношении к фактам, в частности, ложно истолкованном письме Гоголя к отцу Матфею от 24 сентября (н. ст.) 1847 г. из Остенде. Здесь Гоголь говорит: «Не знаю, сброшу ли я имя литератора, потому что не знаю, есть ли на это воля Божия <...> Если бы я знал, что на каком-нибудь другом поприще могу действовать лучше во спасенье души моей и во исполненье всего того, что должно мне исполнить, чем на этом, я бы перешел на то поприще. Если бы я узнал, что я могу в монастыре уйти от мира, я бы пошел в монастырь. Но и в монастыре тот же мир окружает нас...»145.

Эти слова Гоголя историк и археограф Н. П. Барсуков понял в том смысле, что отец Матфей «советует Гоголю бросить имя литератора и идти в монастырь»146. Однако монашеские устремления возникли у Гоголя задолго до знакомства с отцом Матфеем. Летом 1845 г. он даже предпринял попытку оставить литературное поприще и постричься в монахи147. Отзвуком этого события и явились строки о монастыре в письме к отцу Матфею.

Впоследствии слова, выделенные Н. П. Барсуковым курсивом, стали брать в кавычки, неправомерно расценивая их как документальное свидетельство. На самом деле отец Матфей советовал Гоголю другое: «слушаться Духа, в нас живущего, а не земной телесности нашей»; «оставивши все хлопоты и вещи мира <...> поворотить во внутреннюю жизнь»; читать Евангелие, святых отцов (из письма Гоголя к графу А. П. Толстому от середины августа (н. ст.) 1847 г.)148.

Последняя встреча Гоголя с отцом Матфеем состоялась в конце января — начале февраля 1852 г. в доме графа Толстого на Никитском бульваре. Дату приезда священника в Москву помогают установить воспоминания Тертия Ивановича Филиппова,

141 Тарасенков Л. Т. Последние дни жизни Н. В. Гоголя. С. 20.

142 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 3. С. 715.

143 См.: Тарасенков Л. Т. Последние дни жизни Н. В. Гоголя. С. 24.

144 Настольная книга священнослужителя. Т. 8. С. 317, 319.

145 Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений и писем. Т. 14. С. 445, 446.

146 Барсуков Н П. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб., 1894. Кн. 8. С. 571.

147 См.: Воропаев В.Л. Николай Гоголь: Опыт духовной биографии. 2-е изд., испр., доп. М., 2014.

148 Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем. Т. 14. С. 416.

который пишет, что познакомился с графом в 1852 г., «в первых числах того самого февраля, в 21-й день которого скончался живший в его доме Гоголь. В это время гостил у него приезжий из г. Ржева (Тверской губернии) протоиерей Матвей, который имел весьма важное значение как в его, так и в моей собственной жизни, и которого на тот раз я пришел навестить...» (Гоголь в воспоминаниях Т. И. Филиппова)149.

Беседы со священником произвели большое впечатление на Гоголя. Подробности этих разговоров нам не известны, но их содержание отчасти передано доктором А. Т. Тарасенковым и протоиереем Феодором Образцовым. Отец Матфей напоминал Гоголю о греховности человека, об ответственности людей за свои действия и слова перед Богом, о необходимости соблюдения поста. «Несмотря на то, что Гоголь так любил духовные беседы и сам искал строгих наставлений, — пишет Тарасенков, — разговоры этого духовного лица, о котором он имел по справедливости самое высокое понятие, так сильно потрясали его, что он однажды, не владея собою, прервал его речь и сказал ему: „довольно, оставьте, не могу долее слушать, слишком страшно"»150.

Заметим, что доктор Тарасенков не был участником разговоров отца Матфея с Гоголем и писал, главным образом, со слов графа А. П. Толстого. Можно догадываться, что речь, помимо прочего, касалась и темы Страшного суда (по всей вероятности, беседа, о которой говорит Тарасенков, состоялась в воскресенье 3 февраля: была Неделя мясопустная, о Страшном суде, которая и могла послужить поводом для проповеди отца Матфея). Но у Тарасенкова нигде не сказано, что священник предъявлял Гоголю чрезмерные требования. Да этого и быть не могло. Будучи опытным пастырем, отец Матфей прекрасно понимал, что человек в духовной жизни поднимается как бы по ступеням лестницы. В своем последнем письме к Гоголю (единственном дошедшем до нас) он говорит: «Человек может и должен расти в вере и благочестии, но постепенно»151.

Во время своей последней встречи с Гоголем отец Матфей исполнял свои священнические обязанности. Как духовный отец писателя152, он заботился о его вечном спасении. Более того, будучи, по свидетельству многих, прозорливцем153, он, по всей видимости, предвидел смерть Гоголя и старался приготовить его к ней. Именно после отъезда отца Матфея Гоголь начинает говеть, то есть готовиться к принятию Святых Христовых Таин.

Нет никаких оснований утверждать, как это делает Мелехов, что отец Матфей «ошибочно толковал болезнь Гоголя в ложном духовно-мистическом аспекте»154. Нередко можно встретить утверждение, что Гоголь жег рукописи в состоянии глубокого

149 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 3. С. 886.

150 Тарасенков А. Т. Последние дни жизни Н. В. Гоголя. С. 15.

151 Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем. Т. 15. С. 470.

152 Поясним кратко особенности взаимоотношений духовного отца и его чада во Христе. В отличие от духовника, которым может быть любой священник, духовный отец окормляет свое духовное чадо постоянно и несет за него ответственность перед Богом. Принятие исповеди духовным отцом, а не просто священником, означает принятие ответственности за грехи своего духовного сына на себя. «...Выслушав исповедь и прочитав молитвы над преклоненным покаянным сыном, духовник (в данном случае имеется в виду духовный отец. — В. В.) подымает его с земли и возлагает правую его руку на свою шею со словами: „На моей выи согрешения твоя, чадо, и да не истяжет о сих Христос Бог, егда приидет во славе Своей на Суд Страшный". Духовник „не точию свидетель есть" покаяния духовного сына пред Богом, но является как бы ответчиком за его грехи» (Концевич И. М. Оптина Пустынь и ее время. Введенский ставропигиаль-ный мужской монастырь Оптина Пустынь, 2013. С. 25).

153 Один из случаев приводится в его жизнеописании. В 1854 г., находясь в Санкт-Петербурге, отец Матфей духом провидел смерть своей жены. Он заблаговременно подготовил бумаги для отъезда и, не получая никаких известий из дома, отслужил панихиду по новопреставленной рабе Божией Марии, а на следующий день отправился в Ржев. Посланный оттуда нарочный с сообщением о кончине жены в столице его не застал (см.: Расев А.И. <,прот.>. Очерк жизни в Бозе почившего Ржевского протоиерея о. Матфея Александровича Константиновского. С. 493).

154 Настольная книга священнослужителя. Т. 8. С. 319.

уныния. Так, по словам Мелехова, сожжение второго тома было «совершено во время глубокой депрессии с болезненным сознанием своей виновности и греховности своего творчества»155. В опровержение подобного мнения можно привести слова отца Матфея: «„Говорят даже, что Гоголь сжег свои творения потому, что считал их греховными? " — „Едва ли, — в недоумении сказал о. Матфей, — едва ли... " Он как будто в первый раз слышал такое предположение. „Гоголь сожег, но не все тетради сожег, какие были под руками, и сожег потому, что считал их слабыми"» (воспроизведение протоиереем Феодором Образцовым по памяти разговора между Т. И. Филипповым и отцом Матфеем)156.

Отца Матфея упрекали в непонимании Гоголя как писателя. Говорили, что он запрещал ему писать светские произведения. Отец Матфей отвечал на это: «Неправда. Художественный талант есть дар Божий. Запрещения на дар Божий положить нельзя; несмотря на все запрещения он проявится...»157.

Среди тех, кто знал Гоголя, отец Матфей понимал его едва ли не больше всех. «С ним повторилось обыкновенное явление нашей русской жизни, — говорил он. — Наша русская жизнь не мало имеет примеров того, что сильные натуры, наскучивши суетой мирской или находя себя не способными к прежней широкой деятельности, покидали все и уходили в монастырь искать внутреннего умиротворения и очищения своей совести.<...> Так было и с Гоголем. Он прежде говорил, что ему «нужен душевный монастырь», а пред смертию он еще сильнее пожелал его»158.

В этой связи вспомним слова о Гоголе, сказанные его старшим другом В. А. Жуковским: «Настоящее его призвание было монашество. Я уверен, что если бы он не начал свои Мертвые Души, которых окончание лежало на его совести и все ему не давалось, то он давно бы стал монахом и был бы успокоен совершенно, вступив в ту атмосферу, в которой душа его дышала бы легко и свободно»159.

<6>

Смерть Гоголя породила множество толков. Широкое распространение получило мнение, что он уморил себя голодом. На этом настаивал еще Н. Г. Чернышевский на основании воспоминаний доктора А. Т. Тарасенкова. Так думали многие, не исключая и людей религиозных. Например, профессор Киевской Духовной академии В. З. Завитневич утверждал: «Гоголь умер от истощения сил, до которого он добровольно довел себя посредством отказа от принятия пищи»160.

Современные исследователи пытаются подвести под это предположение научный фундамент. Так, известный богослов и историк Церкви А. В. Карташев в книге «Вселенские соборы» пишет, что Гоголь «покаянно отверг все плотское и уморил себя голодом в подвиге спиритуализма»161. Литературовед М. Я. Вайскопф в своей монографии о Гоголе утверждает, что смерть писателя «была типичным замаскированным самоубийством гностика, разрывающего плотские узы»162.

155 Там же. С. 317.

156 Образцов Ф., прот. О. Матфей Константиновский, протоиерей Ржевского собора. По моим воспоминаниям // Тверские Епархиальные Ведомости. 1902. № 5. 1 марта. Часть неофициальная. С. 139.

157 Там же. С. 138.

158 Там же. С. 137-138.

159 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 2. С. 270.

160 Завитневич В. Религиозно-нравственное состояние Н. В. Гоголя в последние годы его жизни // Памяти Гоголя. Научно-литературный сборник, изданный Историческим обществом Нестора-летописца. Киев, 1902. Отд. II. С. 403.

161 КарташевЛ.В. Вселенские соборы. М., 1994. С. 289.

162 Вайскопф М. Я. Сюжет Гоголя: Морфология. Идеология. Контекст. Изд. 2-е, испр. и расшир. М., 2002. С. 656.

Однако Гоголь был православным христианином, исполняющим все церковные установления. Он знал, что такое смертный грех самоубийства. Правильно понимаемый и исполняемый пост никак не может послужить причиной смерти человека. А о том, что Гоголь понимал пост в церковном духе, неопровержимо свидетельствуют его выписки из творений святых отцов. Вот несколько примеров.

«Обманывается тот, кто думает, что сущность поста состоит в уменьшении только телесной пищи. Ибо известно, нарушители правил истинной добродетели не получают от того никакой пользы. Изнурение тела бесполезно для тех, которые в сердце питают ненависть и в груди своей носят закоренелую злобу и мстительность, Бог не войдет в такое гнусное жилище. Не лишнее ли дело мучить тело голодом и жаждою, когда душа измучена и гибнет от пороков? И молитва и пост бесполезны для тебя, когда ты не украшен верою, надеждою и любовью» (Св. Ефрем Сирин)163; «Чтобы пост был настоящий — одного воздержания от пищи недостаточно. Будем поститься постом богоприятным. Истинный пост есть воздержание от пороков, обуздание языка, укрощение гнева и страстей, отложение злоречий, лжи, обмана, воздержание от сего есть истинный пост» (Св. Василий Великий)164; «Принимай на себя столько поста, сколько нести можешь. И пощение твое должно быть чисто, просто, нелицемерно, умеренно и несуеверно» (Блаженный Иероним)165.

О том же говорят и пометы на принадлежавшей Гоголю Библии. «Пост не дверь к спасенью», — написал он карандашом на полях против слов святого апостола Павла: «Брашно же нас не поставляет пред Богом: ниже бо аще ямы, избыточествуем: ниже аще не ямы, лишаемся» («Пища не приближает нас к Богу: ибо едим ли мы, ничего не приобретаем; не едим ли, ничего не теряем», 1 Кор. 8:8)166.

Внутренняя жизнь Гоголя, под которой он понимал жизнь в Боге167, была скрыта от окружающих. Не имея собственного дома и живя все время на людях, он, конечно, часто вынужден был скрывать свое пощение, как это и заповедано Евангелием. Гоголь чувствовал себя как дома, по-видимому, только у графа А. П. Толстого168. Бывая у тех знакомых, которые не придавали большого значения посту, Гоголь старался не смущать их. Именно в этом смысле, видимо, надо понимать его записку Сергею Тимофеевичу Аксакову 19 марта 1849 г.: «...имеют сегодня подвернуться вам к обеду два

163 Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем. Т. 9. С. 41.

164 Там же.

165 Там же.

166 Там же. С. 152.

167 20 июня (н. ст.) 1843 г. Гоголь писал из Эмса своему старому приятелю Александру Данилевскому в ответ на его упреки в охлаждении их отношений: «Внутреннею жизнью я понимаю ту жизнь, когда человек уже не живет своими впечатлениями, когда не идет отведывать уже известной ему жизни, но когда сквозь все видит одну пристань и берег — Бога и во имя Его стремится и спешит употребить в дело данный Им же ему талант, а не зарыть его в землю, слыша, что не для своих удовольствий дана ему жизнь, что строже ее долг и что взыщется страшно с него, если он, углубясь во внутрь себя, и вопросил себя и не узнал, какие в нем сокрыты стороны, полезные и нужные миру, и где его место, ибо нет ненужного звена в мире. А внешняя жизнь само собою есть противоположность внутренной, когда человек под влиянием страстных увлечений влечется без борьбы потоками жизни, когда нет внутри его центра, на который опершись, мог бы он пересилить и самые страдания и горе жизни. <...> Внешняя жизнь вне Бога, внутренняя жизнь в Боге» (Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем. Т. 12. С. 252).

168 По свидетельству Т. И. Филиппова, служившего при графе А. П. Толстом чиновником особых поручений по вопросам Восточных Православных Церквей, тот «усердно исполнял все постановления Церкви и в особенности был точен в соблюдении поста, которое доводил до такой строгости, что некоторые недели Великого поста избегал употребления даже постного масла. На замечания, которые ему приходилось нередко слышать о бесполезности такой строгости в разборе пищи, он обыкновенно отвечал, что другие, более высокие требования христианского закона, как, например, полной победы над тонкими, глубоко укоренившимися от привычки страстями, он исполнить не в силах, а потому избирает по крайней мере такое простое и ему даже доступное средство, чтобы выразить свою покорность велениям Церкви...» (Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 3. С. 889-890).

приятеля: Петр Михайлович Языков и я, оба греховодники и скоромники. Упоминаю об этом обстоятельстве по той причине, чтобы вы могли приказать прибавить кусок бычачины на одно лишнее рыло»169. На эту записку ссылается, например, доктор Тарасенков, говоря, что Гоголь любил «сытные мясные кушанья»170.

Известно, что именно 19 марта Гоголь отмечал свой день рождения, который, бывая в Москве, нередко проводил у Аксаковых. В 1849 г. день этот приходился на Великий пост. Зная духовное устроение Гоголя, можно с уверенностью утверждать, что он не ел у Аксаковых в этот день бычачины, хотя и счел необходимым в шутливой форме заблаговременно предупредить друзей, чтобы они чувствовали себя свободно.

Отметим, что через несколько дней Гоголь должен был причаститься Святых Таин. 3 апреля 1849 г., в день Светлого Христова Воскресенья, он писал матери и сестрам Анне и Елизавете: «Христос воскрес! От всей души поздравляю вас всех с радостнейшим праздником. Я провел его, слава Богу, не без душевного веселия. Вероятно, и вы также были счастливы в этот день по мере того, как умела душа возрадоваться воскресенью Того, Кто воскрешает всех, в Него верующих. Письмо ваше (от 19 марта) с поздравлением пришло ко мне в тот день, когда я удостоился приобщиться Св<ятым> Тайнам»171. Гоголь, по всей вероятности, причащался на Страстной неделе, скорее всего, в Великий четверг.

Само собой разумеется, что вкушение мяса Великим постом, за полторы недели до приобщения Святых Таин, недопустимо (это понятно даже для новоначальных). В выписках Гоголя из творений святых отцов и учителей Церкви находим следующее место о тех, кто причащается недостойно: «Таинство Евхаристии, принимаемое устами недостойных, вместо отпущения грехов их, вместо запечатления их к наследию небесному и вечному блаженству, вызывает на них праведный суд страшного Судии — Бога; и Пречистая Кровь Иисуса Христа в устах нечистых еще громче крови Авелевой вопиет к Богу об отмщении. Кому из вас, братия мои, не известны страшные поразительные опыты Божественного мщения на осквернителей святыни? <...> В первенствующей Церкви видимым образом — болезнию или смертию казнь небесная отпечатлевалась на тех, которые, не быв достойными, приступали к Евхаристии. Сего ради, говорит апостол, в вас мнози немощны и недужливы, и усыпают, то есть умирают, довольни (1 Кор. 11:30)» (Приготовление к Исповеди и Причащению)172.

Доктор А. Т. Тарасенков на протяжении своих записок не раз говорит о молитвенном устроении Гоголя в последние дни: «Свое пощение он не ограничивал одною пищею, но и сон умерял до чрезмерности; после ночной продолжительной молитвы он вставал рано и шел к заутрени...»173. Со слов того же Тарасенкова известно, что Гоголь почти до самой смерти не ложился в постель, а оставался в креслах: «Несмотря на свое убеждение, что постель будет для него смертным одром (почему он старался оставаться в креслах), в понедельник на второй неделе поста (то есть 18 февраля. — В. В.) он улегся, хотя в халате и сапогах, и уже более не вставал с постели»174.

Можно думать, однако, что Гоголь сидел в креслах не из страха умереть на постели. Скорее это было в некотором роде подражанием монашескому обычаю проводить ночной отдых не на ложе, а на стуле, то есть вообще сидя175. Павел Васильевич Анненков, рассказывая о пребывании вместе с Гоголем в Риме летом 1841 г., пишет в своих

169 Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем. Т. 15. С. 168.

170 Тарасенков А. Т. Последние дни жизни Н. В. Гоголя. С. 9.

171 Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем. Т. 15. С. 174.

172 Там же. Т. 9. С. 89.

173 Тарасенков А. Т. Последние дни жизни Н. В. Гоголя. С. 16.

174 Там же. С. 24.

175 Например, никогда не имел постели в своих келлиях преподобный Серафим Саровский. В новейшее время архиепископ Иоанн Сан-Францисский (Максимович) ночью отдыхал только сидя.

воспоминаниях: «Одно обстоятельство только тревожило меня, возбуждая при этом сильное беспокойное чувство, которое выразить я, однако же, не смел перед Гоголем, а именно тогдашняя его причуда — проводить иногда добрую часть ночи, дремля на диване и не ложась в постель. Поводом к такому образу жизни могла быть, во-первых, опасная болезнь, недавно им выдержанная и сильно напугавшая его, а во-вторых, боязнь обморока и замирания, которым он, как говорят, действительно был подвержен. Как бы то ни было, но открыть секрет Гоголя, даже из благодушного желания пособить ему, значило нанести глубочайшую рану его сердцу. Таким образом, Н<иколай> В<асильевич> довольно часто, а к концу все чаще и чаще приходил в мою комнату, садился на узенький плетеный диван из соломы, опускал голову на руку и дремал долго после того, как я уже был в постели и тушил свечу. Затем переходил он к себе на цыпочках и так же точно усаживался на своем собственном соломенном диванчике вплоть до света, а со светом взбивал и разметывал свою постель для того, чтоб общая наша служанка, прибиравшая комнаты, не могла иметь подозрения о капризе жильца своего, в чем, однако же, успел весьма мало, как и следовало ожидать. Обстоятельство это, между прочим, хорошо поясняет то место в любопытной записке Ф. В. Чижова о Гоголе 1843 г., где автор касается апатических вечеров Н. М. Языкова, на которых все присутствующие находились в состоянии полудремоты и после часа молчания или редких отрывистых замечаний расходились, приглашаемые иногда ироническим замечанием Гоголя: „Не пора ли нам, господа, окончить нашу шумную беседу" <...> Вечера эти могли быть для Н<иколая> В<асильевича> началом самой ночи, точно так же проводимой, только без друзей и разговоров» (Гоголь в воспоминаниях и письмах П. В. Анненкова)176.

Завершает мемуарист свой рассказ следующими словами: «Конечно, тут еще нельзя искать обыкновенных приемов аскетического настроения, развившегося впоследствии у Гоголя до необычайной степени, но путь для них был уже намечен».

Думается все-таки, что здесь было не начало, а уже некоторая полнота аскетического поведения Гоголя. Косвенным подтверждением этому могут служить упомянутые Анненковым воспоминания Федора Васильевича Чижова, общавшегося с Гоголем в Риме в 1843 г. Он, в частности, говорит: «В каком сильном религиозном напряжении была тогда душа Гоголя, покажет следующее. В то время одна дама, с которою я был очень дружен, сделалась сильно больна. Я посещал ее иногда по нескольку раз на день и обыкновенно приносил известия о ней в нашу беседу, в которой все ее знали — Иванов лично, Языков по знакомству ее с его родными, Гоголь понаслышке. Однажды, когда я опасался, чтоб у нее не было антонова огня в ноге, Гоголь просил меня зайти к нему. Я захожу, и он, после коротенького разговора, спрашивает: „Была ли она у святителя Митрофана?" — Я отвечал: „Не знаю". — „Если не была, скажите ей, чтоб она дала обет помолиться у его гроба177. Сегодняшнюю ночь за нее здесь сильно молился один человек, и передайте ей его убеждение, что она будет здорова. Только, пожалуйста, не говорите, что это от меня". По моим соображениям, этот человек, должно было, был сам Гоголь...» (Гоголь в воспоминаниях, дневниках и письмах Ф. В. Чижова)178.

Гоголь глубоко верил в силу молитвы, в том числе и своей собственной. «Неужели вы думаете, что я не сумел бы так же помочь и вашим неизлечимым больным? — писал он в статье „Что такое губернаторша", обращаясь к Александре Осиповне Смирновой. — Ведь вы позабыли, что я могу и помолиться, молитва моя может достигнуть и до Бога...»179.

176 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 3. С. 450-451.

177 Обретение мощей святителя Митрофана, епископа Воронежского, состоялось 7 августа 1832 г. и сопровождалось многочисленными чудесными исцелениями. По свидетельству писателя и журналиста Григория Петровича Данилевского, в Васильевке, во флигеле, где по обыкновению жил и работал Гоголь, над кроватью в углу висел «образ св. угодника Митрофана» (Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 1. С. 286).

178 Там же. Т. 3. С. 47-48.

179 Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений и писем. Т. 6. С. 98-99.

Умирал Гоголь с четками в руках. Это значит, что он постоянно внутренне произносил Иисусову молитву («Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного»), исполняя заповедь Господню «Непрестанно молитесь» (1 Фес. 5:17)180. В своей Библии Гоголь на полях повторил этот и предшествующий стих: «всегда радуйтесь и непрестанно молитесь»181.

<7>

После кончины Гоголя, в тот же день, прошел слух, что он сжег свои бумаги. Современники были уверены, что уничтожена рукопись второго тома «Мертвых душ». Была названа и дата сожжения — ночь с 11 на 12 февраля. Первым публично объявил о сожжении глав второго тома М. П. Погодин в своей некрологической статье: «Поутру он (Гоголь. — В. В.) сказал графу Т<олстому>: «Вообразите, как силен злой дух! Я хотел сжечь бумаги, давно уже на то определенные, а сжег главы „Мертвых душ", которые хотел оставить друзьям на память после моей смерти»182.

Но самого Погодина не было рядом с Гоголем в последние дни, он писал со слов графа А. П. Толстого. Перед публикацией Погодин послал ему рукопись статьи с запиской (ныне хранится в Рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинский Дом)): «Вот что я набросал. Сделайте милость, граф, поправьте, дополните, сделайте, что угодно, — но только, прошу вас, поскорее: книга моего журнала должна выйти завтра. Мне показалось, совестно пройти молчанием — что мы за неучи — но я ничего не знаю и написал только, что вы рассказали. Так вы и окончите ваше доброе дело»183.

Граф Толстой, просмотрев рукопись, писал Погодину: «Думаю, что последние строки о действии и участии лукавого в сожжении бумаг можно и должно оставить (то есть оставить не напечатанными. — В. В.). Это сказано было мне одному без свидетелей: я мог бы об этом не говорить никому, и, вероятно, сам покойный не пожелал бы сказать это всем. Публика не духовник, и что поймет она об такой душе, которую и мы, близкие, не разгадали. Вот и еще замечание: последние строки портят всю трогательность рассказа о сожжении бумаг»184.

Однако граф Толстой оговаривал, что он болен, и просил Погодина нисколько не останавливаться за его мнением, которое есть мнение больного. Погодин и сам сомневался в целесообразности публикации этих строк, о чем сообщал в ответной записке графу, но все же поместил их.

Остается открытым вопрос, что именно сжег Гоголь перед смертью. Догадки современников и позднейших биографов разноречивы. Большинство считало, что погибла беловая рукопись второго тома «Мертвых душ». Были и другие предположения: уничтожены «Размышления о Божественной Литургии» (над которыми Гоголь работал в последние годы жизни), политически опасные бумаги, — вплоть до версии, что Гоголь вовсе ничего не сжигал, а рукописи были спрятаны графом А. П. Толстым. Все эти гипотезы не имеют документального подтверждения, тем более что мы даже не знаем, закончил ли Гоголь второй том185.

180 По всей видимости, Гоголь и раньше творил Иисусову молитву. Николай Григорьевич Тройницкий, редактор «Одесского Вестника», посетивший его вместе с Львом Сергеевичем Пушкиным (братом поэта) в апреле 1848 г. в здании Одесского карантина, вспоминал, что приветствуя их, Гоголь имел в руках монашеские четки (см.: Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 3. С. 628). Н. Г. Тройницкий написал стихотворение, посвященное Гоголю, в котором вспоминает эту встречу. Там есть такие строки: «Перебирая молча четки, / Ты нам привет послал рукой...» (Там же. С. 629).

181 Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем. Т. 9. С. 157.

182 Погодин М. П. Кончина Гоголя. С. 47.

183 ИРЛИ. 16033; Воропаев В.Л. Николай Гоголь: Опыт духовной биографии. С. 236.

184 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 3. С. 723.

185 Сомнение в том, действительно ли Гоголь завершил второй том, высказывал еще В. И. Шенрок (см.: Шенрок В. И. Материалы для биографии Гоголя. Т. 4. М., 1898. С. 910.

О втором томе как завершенной рукописи говорит доктор А. Т. Тарасенков: «„Литургия" и „Мертвые души" были переписаны набело его (Гоголя. — В.В.) собственною рукою, очень хорошим почерком»186. Это сообщение, по сути, является единственным аргументом в пользу утверждения, что Гоголь сжег законченный второй том. На него ссылаются, например, комментаторы советского академического издания. Однако Тарасенков, как и все другие мемуаристы, основывался в первую очередь на рассказах графа А. П. Толстого: он не мог видеть воочию рукописей второго тома, поскольку был приглашен к Гоголю 13 февраля (то есть сразу после сожжения), а тот принял его только 16-го. Впрочем, Тарасенков и не говорит, что видел рукописи, — этого не могло быть уже потому, что Гоголь тщательно оберегал свои бумаги от постороннего взгляда.

Кстати, доктор Тарасенков не был, как иногда считают, домашним врачом Гоголь. Художник А. Л. Москаленко. 1987 г. Гоголя. Из записок архитектора и академика

живописи Владимира Осиповича Шервуда явствует, что Тарасенков пользовал семью графа Толстого: «Он был, между прочим, доктором Толстых и следил последнее время за болезнью Гоголя, которую и описал в брошюре и где, между прочим, были ему сообщены и мною некоторые факты»187. Как следует из собственных записок Тарасенкова, он видел Гоголя во время его предсмертной болезни всего три раза: 16, 19 и 20 февраля. До этого они были едва знакомы.

После смерти Гоголя разбиравшие его бумаги И. В. Капнист, граф А. П. Толстой и С. П. Шевырев обнаружили пять черновых тетрадей, заключавших в себе пять неполных глав второго тома: четыре начальные главы, датируемые 1849-1850гг. и первоначальный набросок одной из последних глав (условно называемой пятой) более раннего происхождения. Уцелевшие тетради имеют несколько слоев правки. В текст в разное время вносились исправления карандашом и чернилами, превратившие рукопись мало-помалу в черновик для последующей переписки. Вся дальнейшая работа Гоголя остается нам неизвестной. Ни одной рукописи, ни одного текста последней редакции, кроме незначительных отрывков, до настоящего времени не обнаружено.

Характерно, что в воспоминаниях современников, слушавших в чтении Гоголя второй том, речь идет почти исключительно о начальных главах, то есть о тех, которые мы знаем по сохранившимся черновикам. Известно, что до отъезда из Москвы в Васильевку летом 1850 г. Гоголем были выправлены и переписаны набело три начальные главы, которые он читал знакомым. Примерно за полгода до этого он сообщал Петру Александровичу Плетневу: «Все почти главы соображены и даже набросаны, но именно не больше, как набросаны; собственно написанных две-три и только» (из письма от 21 января 1850 г.)188.

Больше всех Гоголь прочел С. П. Шевыреву: до седьмой включительно. Но это были, по всей видимости, только наброски, во всяком случае главы эти не были отделаны. «Из второго тома он читал мне <...> семь глав, — сообщал Шевырев сестре Гоголя Марии Николаевне Синельниковой. — Он читал их, можно сказать, наизусть,

186 Тарасенков А. Т. Последние дни жизни Н. В. Гоголя. С. 12.

187 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 3. С. 717.

188 Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем. Т. 15. С. 294.

по написанной канве, содержа окончательную отделку в голове своей»189. Это чтение состоялось в июле — начале августа 1851г. на подмосковной даче Шевырева в селе Троицком или Кагулове по Рязанской дороге.

Последним, кто ознакомился с главами второго тома «Мертвых душ», был протоиерей Матфей Константиновский. Вероятно, это произошло во время его последней встречи с Гоголем незадолго до сожжения рукописей. Ему нередко ставят в вину, что именно он подтолкнул писателя к этому. Отец Матфей отрицал, что по его совету Гоголь сжег второй том, хотя и говорил, что несколько набросков не одобрил и даже просил уничтожить.

«„Говорят, что вы посоветовали Гоголю сжечь 2-й том 'Мертвых душ'?" — „Неправда и неправда... Гоголь имел обыкновение сожигать свои неудавшиеся произведения и потом снова восстановлять их в лучшем виде. Да едва ли у него был готов 2-й том; по крайней мере, я не видал его. Дело было так: Гоголь показал мне несколько разрозненных тетрадей с надписаниями: Глава, как обыкновенно писал он главами. Помню, на некоторых было надписано: глава I, II, III, потом, должно быть, 7, а другие были без означения; просил меня прочитать и высказать свое суждение. Я отказывался, говоря, что я не ценитель светских произведений, но он настоятельно просил, и я взял и прочитал. <...> Возвращая тетради, я воспротивился опубликованию некоторых из них. В одной или двух тетрадях был описан священник. Это был живой человек, которого всякий узнал бы, и прибавлены такие черты, которых... во мне нет, да к тому же еще с католическими оттенками, и выходил не вполне православный священник. Я воспротивился опубликованию этих тетрадей, даже просил уничтожить. В другой из тетрадей были наброски... только наброски какого-то губернатора, каких не бывает. Я советовал не публиковать и эту тетрадь, сказавши, что осмеют за нее даже больше, чем за переписку с друзьями"»190.

Свидетельство отца Матфея крайне важно для нас потому, что это едва ли не единственный человек, который в то время был для Гоголя авторитетом, даже более — судьей его труда, приобретшего для самого автора не столько литературное, сколько духовно-нравственное значение. Трудно предположить, что Гоголь, имея законченный беловик, мог дать ему на суд разрозненные тетради с набросками.

Вероятно, и Шевыреву, и отцу Матфею были известны одни и те же главы, и, скорее всего, именно эти главы были уничтожены Гоголем в ночь с 11 на 12 февраля.

<8>

Существует еще несколько не попавших в поле зрения исследователей (или истолкованных неверно) свидетельств современников о сожжении рукописей — точнее, о следах сожжения. Широко известны воспоминания князя Дмитрия Александровича Оболенского, пришедшего в дом, где умер Гоголь, на следующий день после его смерти. «От гр<афа> Толстого узнал я все подробности странной кончины Гоголя и все подробности сожжения рукописей. Убитый горем, вошел я в комнату, среди которой стояла кафельная печь, еще полная пепла от сгоревшей рукописи»191.

Литературовед А. Белышева, приводя эти воспоминания, обвиняет автора едва ли не в лжесвидетельстве: «Вот уже поистине усердие паче чаяния! Рукопись сжигалась 11-12 февраля. Неужели в эту холодную зиму печь не топили целых одиннадцать дней!»192.

Исследователь не принимает во внимание тот очевидный факт, что комнаты, где произошло сожжение, в то время действительно могли не топиться: они были

189 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 2. С. 108.

190 Образцов Ф., прот. О. Матфей Константиновский, протоиерей Ржевского собора. По моим воспоминаниям. С. 138-139.

191 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 3. С. 690.

192 Белышева Л. Тайна смерти Гоголя // Нева. Л., 1967. № 3. С. 180-181.

нежилыми. Эти две комнаты, в которых жил Гоголь, пустовали с тех пор, как граф Толстой перевел его в другую спальню в левой части дома, где было теплее. В этой спальне Гоголь провел последние дни жизни, здесь он и умер.

Лев Иванович Арнольди, посетивший Гоголя накануне его кончины, вспоминает: «Гоголь, видно, переменил комнаты в последнее время или был перенесен туда уже больной, потому что прежде я бывал у него от входной двери направо, а теперь меня ввели налево в том же первом этаже»193.

Сожжение же произошло именно в нетопленом кабинете, что видно из рассказа слуги Семена в передаче графа А. П. Толстого. Не доверять свидетельству князя Оболенского нет оснований. Мемуарист описал то, что слышал от графа Толстого и видел собственными глазами. Об этих остатках рукописей вспоминают и другие очевидцы. Приведем два письма близко знавшего Гоголя композитора Алексея Николаевича Вер-стовского к директору Императорских театров Александру Михайловичу Гедеонову.

Первое письмо датировано 23 февраля 1852 г.: «Вчерашнего числа, желая навестить на днях занемогшего писателя нашего драматического Гоголя, я наехал на его кончину — и сколько ни было мне грустно видеть эту картину, не менее того жаль было видеть остатки сожженных лепестьев многих его сочинений. Это приписывают уже сумасшествию последних минут его жизни... Какой-то фатализм овладел им совершенно. Ничтожное средство могло спасти его, но он умер с тою неизменною мыслию, что если ему суждено определенно жить, то он не умрет»194.

В другом письме к тому же адресату (от 9 декабря 1852 г.), после представления драмы французского писателя графа Альфреда де Виньи «Чаттертон» Верстовский вновь обращается к обстоятельствам, сопутствующим смерти Гоголя: «Глядя на эту пьесу, я пожалел, что у нас не позволяют пьес современных. Сколько бы можно было собрать денег, если б дозволено было представить смерть Гоголя, который за несколько часов до смерти сжег лучшие сочинения свои. А что касается до гонителей, то оных было поболее старого милорда Веск^э^а (персонаж драмы А. де Виньи. — В. В.). Мне остались еще в памяти минуты его кончины, в которую квартальный с хожалым разбирали не совсем догоревшие его бумаги»195.

В этом свидетельстве интересно упоминание о разборе бумаг Гоголя полицейским, но явно настораживает утверждение, что сожжение произошло за несколько часов до смерти; в это время Гоголь настолько ослаб, что уже не вставал с постели. По словам доктора А. Т. Тарасенкова, не доверять которым у нас нет оснований, накануне кончины, вечером 20 февраля, Гоголь «уже не мог сам приподнять голову и держать рюмку; надобно было придержать и то и другое, чтоб он был в состоянии выпить поданное»196.

Примечательно, хотя и не совсем надежно свидетельство корреспондента газеты «Санкт-Петербургские Ведомости», который сообщал читателям 4 марта 1852 г. об обстоятельствах кончины Гоголя: «Три дня или, собственно, три ночи перед смертью он жег находившиеся у него бумаги, и потому одни говорят, что он уничтожил все, что у него было, но другие надеются, что у некоторых из его друзей окажутся его рукописи и в числе их будто бы и второй том "Мертвых душ"».

И далее корреспондент передает рассказ камердинера Гоголя Семена, сообщенный ему на другой день после смерти писателя: «Застав его одного около покойного, я к нему обратился с некоторыми расспросами и, между прочим, спросил о бумагах. „Жгли, батюшка, дня три жгли, все ночью; походят, походят здесь, пожгут; пойдут в ту комнатку, там пожгут. Один раз много что-то пожгли; я вошел к ним, они и говорят мне: сжег, а теперь самому жалко стало, многие бы за это спасибо сказали... Ну я, конечно, говорю: дал бы Бог здоровья, батюшка Николай Васильевич, может, еще лучше напишете... Они посмотрели на меня, да только улыбнулись..."»

193 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 2. С. 384.

194 Цит. по: Гозенпуд А. Русский оперный театр Х1Х века: [В 3 т.]. Т. 1: 1836-1856. Л., 1969. С. 337.

195 Там же.

196 Тарасенков А. Т. Последние дни жизни Н. В. Гоголя. С. 27.

В этой заметке настораживают два обстоятельства: во-первых, известный со слов не только Семена, но и самого Гоголя (графу Толстому) рассказ об однократном сожжении превращается в целые три дня; во-вторых, диалог между Гоголем и Семеном в некоторых деталях буквально совпадает с разговором, который произошел у Гоголя с графом Толстым на следующий день после сожжения. И, конечно же, вызывает сомнение сообщение о том, что это были «три ночи перед смертью» — о причинах этого уже сказано выше.

Тем не менее эти факты заслуживают внимания, а именно — тем, что ставят новые вопросы: почему оба не связанных между собой свидетеля упоминают о сожжении перед самой кончиной? Имеет ли место в данном случае ошибка памяти или здесь кроется еще одна загадка?197.

<9>

Нам теперь не узнать истинного чувства, которое испытывал Гоголь, сжигая рукописи. М. П. Погодин в статье-некрологе вопрошал по поводу этого события: «Было ль это действие величайшим подвигом христианского самоотвержения, самою трудною жертвою, какую может только принесть наше самолюбие, или таился в нем глубоко сокрытый плод тончайшего самообольщения, высшей духовной прелести, или, наконец, здесь действовала одна жестокая душевная болезнь?»198.

На эти вопросы существуют разные ответы. Некоторые современники Гоголя и его биографы считали, что он сжигал рукописи в минуту безумия. Этой версии придерживается, например, Константин Мочульский. «Несомненно, — пишет он, — что Гоголь совершил сожжение в состоянии умоисступления; очнувшись, он раскаивался в нем и плакал»199. С таким мнением согласиться никак нельзя.

Решение Гоголя жечь рукописи не было внезапным. Вот как рассказывает об этом М. П. Погодин: «Ночью, во вторник, он долго молился один в своей комнате. В три часа призвал своего мальчика и спросил его, тепло ли в другой половине его покоев. — „Свежо" — отвечал тот. — „Дай мне плащ, пойдем: мне нужно там распорядиться". И он пошел, со свечой в руках, крестясь во всякой комнате, чрез которую он проходил. Пришед, велел открыть трубу как можно тише, чтоб никого не разбудить, и потом подать из шкафа портфель. Когда портфель был принесен, он вынул оттуда связку тетрадей, перевязанных тесемкой, положил ее в печь и зажег свечой из своих рук.

Мальчик, догадавшись, упал пред ним на колени и сказал: „Барин, что вы это, перестаньте!" — „Не твое дело, — отвечал он, — молись!". Мальчик начал плакать и просить его. Между тем огонь погасал, после того как обгорели углы у тетрадей. Он заметил это, вынул связку из печки, развязал тесемку и уложил листы так, чтоб легче было приняться огню, зажег опять и сел на стуле перед огнем, ожидая, пока все сгорит и истлеет. Тогда он, перекрестясь, воротился в прежнюю свою комнату, поцеловал мальчика, лег на диван и заплакал. — „Иное надо было сжечь, — сказал он, подумав, — а за другое помолились бы за меня Богу; но, Бог даст, выздоровею и все поправлю"»200.

Это самый полный рассказ, основанный на свидетельствах гоголевского слуги Семена и графа Толстого. Из него следует, что Гоголь сжигал рукописи после

197 Заметим также, что в Москве в это время прошел слух, что Гоголь сжег рукописи перед самой смертью. Дмитрий Николаевич Свербеев писал жене 26 февраля 1852 г.: «Еще до кончины узнали, что за день или два он ночью тайно от всех сжигает все свои сочинения и тут же „Мертвые души"...» (Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 3. С. 846); Федор Иванович Иордан извещал художника Александра Иванова 19 марта того же года: «За два дня до <...> смерти, ночью, топился у него камелек, и он все рвал и жег <...> „Мертвых душ" второй части не находят <...> говорят, что и это сжег...» (Там же. С. 382).

198 Погодин М. П. Кончина Гоголя. С. 49.

199 Мочульский К. Духовный путь Гоголя. С. 143.

200 Погодин М. П. Кончина Гоголя. С. 49.

продолжительной молитвы201, в его действиях не было ничего, что напоминало бы исступление. Тщательное изучение источников приводит к заключению, что Гоголь действовал совершенно осознанно.

Литературовед Василий Гиппиус высказал предположение, что сожжение явилось результатом роковой случайности. По его мнению, Гоголь не проверил содержимого перевязанной тесемкой пачки. Едва ли это так. Тем более что, по словам Шевырева, Гоголь отбирал бумаги: «некоторые откладывал в портфель, другие обрекал на сожжение. Эти последние велел мальчику связать трубкою и положить

в камин»202.

Примечательно, что Константин Леонтьев, духовный сын преподобного Амвросия Оптинского, говорил, что тот «больше сочувствовал сожжению Гоголем своих произведений, чем писанию»203. Прозорливый и святой старец в точности понял духовный смысл происшедшего — Гоголь следовал твердо воле Божией и сделал свой выбор сознательно.

Духовный смысл кончины Гоголя не укрылся от наиболее проницательных его современников. Княжна Варвара Николаевна Репнина-Волконская писала в своих воспоминаниях: «Я понимаю, что Гоголь сжег свое творение, и не понимаю плача С. Т. Аксакова и недоумения многих по поводу того, что Гоголь под конец своей жизни не остался прежним Гоголем, юмористом, а сделался истинным христианином. Все и вся должно исчезнуть; в новом, обновленном мире тленное не будет иметь места, и Гоголь обновленный в Царстве Небесном уже не Гоголь земной, но бессмертная ликующая душа, воспевающая „Свят, свят, свят!"»204.

Широкое распространение имеет версия, что Гоголь сжигал рукописи, будучи недоволен своим трудом как художник. Ее придерживался, например, такой авторитетный ученый, как академик Николай Саввич Тихонравов. По его словам, предсмертное сожжение «было сознательным делом художника, убедившегося в несовершенстве всего, что было выработано его многолетним мучительным трудом»205.

Однако оценивать эстетическую, художественную сторону второго тома сложно уже потому, что мы имеем дело с черновыми главами и набросками. Поэтому нет причин говорить о неудаче творческого характера. Неизвестно, как сожженные главы выглядели бы в беловике. Ведь не оцениваем мы художественные достоинства черновиков первого тома, — нет у нас на это права, — они не предъявлены автором читателю. И все же отметим, что слушавшие главы второго тома в чтении Гоголя в подавляющем большинстве отзывались о них очень высоко. Так, 29 августа 1849 г. Сергей Тимофеевич Аксаков сообщал сыну Ивану: «Не могу больше скрывать от тебя нашу общую радость: Гоголь читал нам первую главу 2-го тома „Мертвых душ". Слава Богу! Талант его стал выше и глубже...» (Гоголь в письмах и воспоминаниях С. Т. Аксакова)206.

В начале января 1850 г. Гоголь снова прочел Аксаковым первую главу, но уже в переработанном виде. Иван Сергеевич Аксаков, присутствовавший на чтении, писал родным из Ярославля 9 января этого года: «Спасибо Гоголю! Все читанное им выступало передо мною отдельными частями во всей своей могучей красоте... Если б я имел больше претензий, я бы бросил писать: до такой степени превосходства дошел он, что все другие перед ним пигмеи» (Гоголь в письмах И. С. Аксакова)207.

201 Святые отцы учат, что начатое с молитвой дело не может быть небогоугодным и тем более безрассудным, потому что оно предпринято с любовью, надеждой и верой.

202 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 2. С. 108.

203 Аггеев К., свящ. Христианство и его отношение к благоустроению земной жизни: Опыт критического изучения и богословской оценки раскрытого К. Н. Леонтьевым понимания христианства. Киев, 1909. С. 101.

204 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 3. С. 102.

205 Гоголь Н.В. Сочинения: [В 7 т.] Изд. 10-е. Т. 3. М., 1889. С. 576.

206 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 2. С. 605.

207 Там же. С. 928.

Через две недели, 19 января, Гоголь прочитал Аксаковым вторую главу. На другой день Сергей Тимофеевич спешил поделиться своим впечатлением с сыном Иваном: «До сих пор не могу еще придти в себя <...> Такого высокого искусства: показывать в человеке пошлом высокую человеческую сторону, нигде нельзя найти <...> Теперь только я убедился вполне, что Гоголь может выполнить свою задачу, о которой так самонадеянно и дерзко, по-видимому, говорит он в первом томе»208.

По свидетельству современников, слушавших в чтении Гоголя первые главы второго тома в период с 1849 по 1851 г., окончательный текст отличался от тех черновиков, которые дошли до нас. Отличия эти касались главным образом более тщательной отделки произведения. Однако, без сомнения, и сохранившиеся главы имеют высокие достоинства, являются своеобразным художественным завещанием Гоголя русской прозе второй половины Х1Х в. Знаменательно, что Н. Г. Чернышевский, вовсе не сочувствовавший позднему направлению Гоголя, писал в «Очерках гоголевского периода русской литературы»: «В уцелевших отрывках есть очень много таких страниц, которые должны быть причислены к лучшему, что когда-либо давал нам Гоголь...»209.

<10>

На похоронах Гоголя возникли споры. Друзья хотели отпевать его в приходской церкви Преподобного Симеона Столпника, которую он любил и посещал. Однако по настоянию начальства Гоголь был отпет в университетской церкви Святой мученицы Татианы. Позднее, в 1881 г. Иван Аксаков в письме к известному библиографу Степану Ивановичу Пономареву так освещал эту распрю: «Сначала делом похорон стали распоряжаться его ближайшие друзья, но потом университет, трактовавший Гоголя в последнее время как полусумасшедшего, опомнился, предъявил свои права и оттеснил нас от распоряжений. Оно вышло лучше, потому что похороны получили более общественный и торжественный характер, и мы все это признали и предоставили университету полную свободу распоряжаться, сами став в тени»210.

Хоронили Гоголя 24 февраля в Свято-Даниловом монастыре. «Погребение совершал приходский священник Алексей Иоаннович Соколов, с диаконом Иоанном Михайловым Пушкиным, дьячком Георгием Александровичем Линьковым и пономарем Петром Кирил<л>овым Штетюьш кресг Готога Марковым» (Свидетельства о Гоголе в записи Н. П. Бочарова)211. Псалтирь у гроба Гоголя в университетской Татианинской церкви читала Елизавета Ивановна Попова212.

Сороковой день по кончине Гоголя пришелся на понедельник Светлой седмицы (Пасха Христова в 1852 г. праздновалась 30 марта). У могилы Гоголя на кладбище Свя-то-Данилова монастыря собрались его друзья и почитатели: С. Т. Аксаков, Ю. Ф. Самарин, А. С. Хомяков, П. В. Киреевский, Н. В. Берг, Т. Н. Грановский, А. Н. Островский, Т. И. Филиппов и другие — всего около сорока человек. После заупокойной обедни была отслужена панихида по усопшему рабу Божию Николаю. «Утешением

208 Там же. С. 609-610.

209 Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений: В 15 т. Т. 3. М., 1947. С. 13.

210 Письма к библиографу С. И. Пономареву. М., 1915. С. 142.

211 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 3. С. 578.

212 См.: Дневник Елизаветы Ивановны Поповой. С. 308.

было в нашем горе, — вспоминал С. П. Шевырев, — слышать воскресный колокол вместе с заупокойным пением. На могиле его, убранной зеленью и цветами среди снега, мы слышали: „Христос Воскресе!"»213.

Кончина Гоголя примирила рассорившихся было С. Т. Аксакова и С. П. Шевырева, Ю. Ф. Самарина и М. П. Погодина. Последний записал в своем дневнике 29 марта 1852 г.: «А ведь действительно в смерти Гоголя что-то примиряющее и любовное»214. Уместно вспомнить здесь слова, обращенные к графу А. П. Толстому в статье «Занимающему важное место» (запрещенной цензурой и увидевшей свет только после смерти Гоголя): «Я даже уверен, что когда буду умирать, со мной простятся весело все меня любившие: никто из них не заплачет и будет гораздо светлее духом после моей смерти, чем при жизни моей»215.

После панихиды предложена была трапеза (согласно завещанию Гоголя216) шестидесяти бедным и монашествующей братии. На поминальном обеде в покоях настоятеля, архимандрита Пармена, Шевырев прочел «Светлое Воскресенье» — последнее напечатанное при жизни произведение Гоголя. Все были тронуты до слез. «Можете себе представить, — писал М. П. Погодин, — какую силу получило каждое его слово, само по себе сильное, теперь послышавшееся из могилы, запечатленное великой печатью смерти — и бессмертия»217. В этот день впервые столь светло и победно прозвучало духовное слово Гоголя, единодушно и сердечно воспринятое друзьями его.

Во время поминальной трапезы обдумывали, какой памятник поставить Гоголю. «Две надписи встретили всеобщее сочувствие, — вспоминал Шевырев. — Одна относится к нему как к писателю и взята из пророка Иеремии: „Горьким словом моим посмеюся". Другая относится к любимым мыслям последнего десятилетия его жизни. В ней выражается сосредоточие всех его мыслей: „Ей, гряди, Господи Иисусе!" Поминки происходили в замечательный день: 30 марта, по преданию Церкви, было распятие Спасителя. С 31-го марта на первое апреля совершилось Воскресение. 31-го марта мы поминали его»218. Ни Шевырев, ни кто-либо другой из присутствовавших, не знали, что это был день смерти отца Гоголя, Василия Афанасьевича,

213 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 2. С. 110.

214 Там же. С. 515.

215 Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем. Т. 6. С. 152-153.

216 В «Завещании», напечатанном в книге «Выбранные места из переписки с друзьями», Гоголь просил помолиться покрепче о душе его и вместо всяких погребальных почестей угостить от его имени «простым обедом нескольких не имущих насущного хлеба».

217 Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 2. С. 515.

218 Там же. С. 110.

Могила Гоголя в Свято-Даниловом монастыре в Москве. Фотография. Начало ХХ в.

умершего на третий день Светлого Христова Воскресения и завещавшего похоронить себя в родной деревне возле церкви.

Предполагаемые надписи на гоголевском памятнике были предложены Шевыре-вым; во всяком случае, первая из них — из пророка Иеремии (на церковнославянском языке: 20:8): «Горьким словом моим посмеюся». Этот стих из Священного Писания, помещенный на надгробной плите из черного мрамора и ныне наиболее часто цитируемый, по словам писателя Петра Паламарчука, «замечательно отразил союз художественной правды с пророческим служением, в котором сам Гоголь видел смысл своего творчества»219. Слова «Ей, гряди, Господи Иисусе», взятые из Апокалипсиса (22:20), впоследствии были выбиты на надгробном камне Гоголя (так называемой Голгофе) и выражают, без сомнения, самое главное в его жизни и творчестве: стремление к стяжанию Духа Святого и приготовление души к встрече с Господом.

Источники и литература

1. Аггеев К., свящ. Христианство и его отношение к благоустроению земной жизни: Опыт критического изучения и богословской оценки раскрытого К. Н. Леонтьевым понимания христианства. Киев: Типография «Петр Барский», 1909. [2], X, 333 с.

2. Агеева З. Душевная болезнь Гоголя: патография. Изд. 2-е, доп. и испр. М.: Алгоритм, 2017. 112 с.

3. Баженов Н. Н. Болезнь и смерть Гоголя / Публичное чтение в годичном заседании Московского общества невропатологов и психиатров. М.: типолитография т-ва И. Н. Куш-нерев и К°, 1902. 38 с.

4. Барсуков Н.. П. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб.: Типография М. М. Стасюлевича, 1894. Кн. 8. 629 с.

5. Белышева А. Тайна смерти Гоголя // Нева. Л., 1967. № 3. С. 170-181.

6. Вайскопф М. Я. Сюжет Гоголя: Морфология. Идеология. Контекст. Изд. 2-е, испр. и расшир. М.: Российский гос. гуманитарный ун-т, 2002. 686 с.

7. Варнава (Беляев), еп. Основы искусства святости. Опыт изложения православной аске-тики: В 4 т. Т. 4. Нижний Новгород: Издание Братства во имя святого князя Александра Невского, 1998. 415 с.

8. ВоропаевВ.А. Николай Гоголь: Опыт духовной биографии. 2-е изд., испр., доп. М.: Паломник, 2014. 336 с.

9. Воропаев В.А. Эсхатология Н. В. Гоголя [Электронный ресурс] // Язык и текст langpsy. ru. 2016. Том 3. №4. С. 9-24 URL: http://psyjoumals.ru/files/84187/langpsy_2016_n4_Voropaev. pdf (дата обращения: 29.08.2018).

10. Галант И.Б. Эвроэндокринология великих русских писателей // Клинический архив гениальности и одаренности. Н. В. Гоголь. Вып. 1. Т. 3. [Без м. изд.,] 1927. С. 56-65.

11. ГиппиусВ.Гоголь // Гиппиус В.Гоголь; ЗеньковскийВ.Н. В.Гоголь / Предисл. и сост. Л. Аллена. СПб.: Изд-во «Logos», 1994. С. 9-188.

12. ГогольН.В.Полное собрание сочинений и писем: В 17 т. / Сост., подгот. текстов и коммент. И. А. Виноградова, В. А. Воропаева. М.; Киев: Изд-во Московской Патриархии, 2009-2010.

13. Гоголь Н.В. Сочинения: [В 7 т.] Изд. 10-е / Текст сверен с собственноручными рукописями автора и первоначальными изданиями его произведений Николаем Тихонраво-вым. М.: Издание книжного магазина В. Думнова, под фирмою «Наследники бр. Салае-вых», 1889. Т. 3. 617 с.

14. Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Полный систематический свод документальных свидетельств. Научно-критическое издание: В 3 т. / Издание подгот. И. А. Виноградов. М.: ИМЛИ РАН, 2011-2013.

219 Паламарчук П.Г. «Ключ» к Гоголю // Он же. Козацкие могилы: Повести, сказания, художественные исследования. М., 1990. С. 389.

15. Гозенпуд Л. Русский оперный театр Х1Х века: [В 3 т.] Т. 1: 1836-1856. Л.: Музыка, 1969. 464 с.

16. Добротолюбие в русском переводе, дополненное: [В 5 т.] Т. 4. Свято-Троицкая Сер-гиева лавра, 1992 / Репринтное издание: М.: Издание Русского на Афоне Пантелеимонова монастыря, 1901. 634, ХХХ с.

17. <Жуковский В.А.> Новый Завет Господа нашего Иисуса Христа. Перевод В.А. Жуковского / Редкол.: Ф. З. Канунова (гл. ред.), И.А. Айзикова (подгот. текста и приложений), Д. В. Долгушин (подгот. текста, приложений и коммент.). СПб: Дмитрий Буланин, 2008. 566 с.

18. Жуковский В. Л. Полное собрание сочинений и писем: В 20 т. Т.11 (второй полутом): Господа нашего Иисуса Христа Новый Завет в переводе В. А. Жуковского / Сост., вступ. статья, примеч. Д. В. Долгушина; подгот. текста Ф. З. Кануновой, И. А. Айзико-вой, Д. В. Долгушина; ред. Д. В. Долгушин, А. С. Янушкевич. М.: Издательский Дом ЯСК, 2016. 664 с.

19. Завитневич В. Религиозно-нравственное состояние Н. В. Гоголя в последние годы его жизни // Памяти Гоголя. Научно-литературный сборник, изданный Историческим обществом Нестора-летописца / Под ред. Н. П. Дашкевича. Киев, 1902. Отд. II. С. 338-424.

20. <Игнатий, свт.> Полное собрание творений святителя Игнатия (Брянчанинова): [В 8 т.] / Сост. А. Н. Стрижева, О. И. Шафрановой; общ. ред. А. Н. Стрижева. М.: Паломник, 2001-2006.

21. Иннокентий, архиеп. Херсонский и Таврический. Поучения на Св. Четыредесятницу на молитву св. Ефрема Сирина «Господи и Владыко живота моего» / Воспроизведение издания Одесской Типо-хромо-литографии М. Соколовской 1910 г. М.: Православный Свято-Тихоновский богословский институт, Акционерная рекламно-издательская компания «Арико», 1995. 112 с.

22. <Исаак Сирин, преп.> Иже во святых отца нашего аввы Исаака Сириянина Слова подвижнические. М.: Издание Донского монастыря и изд-ва «Правило веры», 1993 / Репринтное издание: Сергиев Посад: Типография Свято-Троицкой Сергиевой лавры, 1911. ХП, 435, Х, 87 с.

23. КарташевЛ.В. Вселенские соборы. М.: Изд-во Республика, 1994. 216 с.

24. Концевич И. М. Оптина Пустынь и ее время / Перепечатка с изд. Свято-Троицкого монастыря в Джорданвилле (США), 1970, перераб. и доп. Введенский ставропигиальный мужской монастырь Оптина Пустынь, 2013. 688 с.

25. <Кулиш П.Л.> Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя, составленные из воспоминаний его друзей и знакомых и из его собственных писем: В 2 т. СПб.: В типографии Александра Якобсона, 1856.

26. Личко Л. Как умер Гоголь // Наука и религия. М., 1966. № 12. С. 80-87; 1967. № 1. С. 137-141. То же // Мир человека. М., 1976. С. 123-134.

27. Михаил (Козлов), архим. Записки и письма / Богородице-Рождественский Бобренев монастырь Московской епархии; издание подгот. И. В. Басин. М., 1996. 160 с.

28. МелеховД.Е.Психиатрия и проблемы духовной жизни // Русское Возрождение. Нью-Йорк; Париж; Москва. 1989. № 47-48. С. 24-30.

29. МелеховД.Е. Скорбный лист Николая Гоголя // Медицинский Вестник. 1994. №2. С. 15.

30. Мелехов Д.Е. Психиатрия и проблемы духовной жизни // Психиатрия и актуальные проблемы духовной жизни. Изд. 2-е, испр. и дополн. М.: Свято-Филаретовская московская высшая православно-христианская школа, 1997. С. 3-61 [О Гоголе: С. 38-43].

31. Мелехов Д.Е. Психиатрия и проблемы духовной жизни // Психиатрия и актуальные проблемы духовной жизни. Изд. 3-е, испр. М.: Свято-Филаретовская московская высшая православно-христианская школа, 2003. С. 3-61 [О Гоголе: С. 40-44].

32. Молохов Л. Н. О паранойе у Н. В. Гоголя // Труды / Кишиневский медицинский институт. Клиника психиатрии; Республиканская психиатрическая больница № 1 МССР. Кишинев, 1967. Вып. 2. Клиника шизофрении. С. 233-246.

33. Мочульский К. Духовный путь Гоголя. Париж: YMCA-PRESS, 1976. 147 с.

34. Настольная книга священнослужителя. Т. 8: Пастырское богословие. М.: Издание Московской Патриархии, 1988. Гл. 19: Грехопадение — болезнь и смерть. Раздел Пастырская помощь душевнобольному. С. 314-319 [О Гоголе: С. 316-319].

35. Нилус С. Великое в малом. Новосибирск: Благовест, 1992 / Репринтное издание Свято-Троицкой Сергиевой лавры: Сергиев Посад, 1911. 392 с.

36. Образцов Ф., прот. О. Матфей Константиновский, протоиерей Ржевского собора. По моим воспоминаниям // Тверские Епархиальные Ведомости. 1902. № 5. 1 марта. Часть неофициальная. С. 128-141.

37. Паламарчук П.Г. «Ключ» к Гоголю // Он же. Козацкие могилы: Повести, сказания, художественные исследования. М.: Современник, 1990. С. 336-422.

38. Пентковский А. М. История текста и автор «Откровенных рассказов странника» // Богословские труды. Вып. 47-48 / Отв. ред. Е. С. Полищук; науч. ред. М. М. Бернац-кий, А. Г. Дунаев. М.: Изд-во Московской Патриархии Русской Православной Церкви, 2018. С. 343-448.

39. Письма к библиографу С. И. Пономареву. М.: Издание Л. Э. Бухгейма, 1915. [4], 230, [2] с.

40. Погодин М.П. Кончина Гоголя // Москвитянин. 1852. №5. Отд. VII. Современные известия. С. 47-50.

41. <ПоповаЕ.И.> Дневник Елизаветы Ивановны Поповой. 1847-1852 / Под ред. кн. Н. В. Голицына; предисл. Л. В. Беловинского; Гос. публичная историческая библиотека России. М, 2013. 320 с. — (Вглядываясь в прошлое).

[Печ. по изд.: Попова Е. И. Дневник Елизаветы Ивановны Поповой / Под ред. кн. Н. В. Голицына. СПб., 1911. XV, 283 [6] с. — (Из московской жизни сороковых годов).]

42. Расев А. И. <,прот.>. Очерк жизни в Бозе почившего Ржевского протоиерея о. Матфея Александровича Константиновского: Сводная редакция (1860-1890-1915). Тверь, 2017. 496 с.

43. Ромашков И. И. А. С. Хомяков, его жизнь и поэзия (По поводу сорокалетия со дня его кончины). М.: Университетская типография, 1900. 15 с.

44. Сегалин Г.В. Шизофреническая психика Гоголя // Клинический архив гениальности и одаренности. Т. 2. Вып. 3. <Свердловск>, 1926. С. 263-305.

45. Седакова О.А. Словарь трудных слов из богослужения: Церковнославяно-русские паронимы. М.: Греко-латинский кабинет Ю. А. Шичалина, 2008. 432 с.

46. Смирнов К. «Самосожжение Гоголя» — результат врачебной ошибки. Гоголь не уморил себя голодом, не сошел с ума, не умер от менингита, он был отравлен врачами! // Чудеса и приключения. М., 1995. № 11. С. 36-42.

47. Смирнов К. Тайна гения. Автор «Мертвых душ» не уморил себя голодом, не сошел с ума, не умер от менингита. Не исключено, что он просто был отравлен врачами // Труд — 7. М., 1996. 1 марта. № 7. С. 8.

48. Тарасенков А. Т. Последние дни жизни Н. В. Гоголя. Изд. 2-е, дополн. по рукописи. М.: Товарищество скоропечатни А.А. Левенсон, 1902. [2], 33 с.

49. Уракова Н. «...Прошу вас выслушать сердцем мою „Прощальную повесть"...» (О духовных причинах смерти Н. В. Гоголя) // Лепта. М., 1996. № 28. С. 164-180.

50. <Феофан Затворник, свт.> Творения иже во святых отца нашего Феофана Затворника. Толкования посланий апостола Павла. Послание к Колоссаем и к Филиппийцам. М.: Московский Сретенский монастырь; Паломник; Правило веры, 1998 / Репринтное издание: М.: Издание Русского Пантелеимонова монастыря, 1892. 464 с.

51. <Филарет, свт.> Сочинения Филарета, митрополита Московского и Коломенского: В 5 т. М.: Типография А. И. Мамонтова и К°, 1873-1885.

52. ФлоренскийП.А., свящ. Около Хомякова (Критические заметки) // Он же. Сочинения: В 4 т. Т.2 / Сост. и общ. ред. игумена Андроника (А. С. Трубачева), П. В. Флоренского, М. С. Трубачева. М.: Изд-во «Мысль», 1996. С. 278-336.

53. ЧернышевскийН.Г.Полное собрание сочинений: В 15 т. Т.3. М.: Гослитиздат, 1947. 885 с.

54. Чиж В. Ф. Болезнь Н. В. Гоголя // Вопросы философии и психологии. 1903. № 66-70; 1904. № 71.

55. Чиж В. Ф. Болезнь Н. В. Гоголя. М.: Типолитография товарищества И. Н. Кушнерев и К°, 1904. 218 с.

56. Чиж В. Ф. Болезнь Н. В. Гоголя // Он же. Болезнь Н. В. Гоголя: Записки психиатра. М.: Республика, 2001. С. 3-203.

57. Шенрок В. И. Материалы для биографии Гоголя: [В 4 т.] Т. 4. М., 1898. 974 с.

Vladimir Voropaev. "Even So, Come, Lord Jesus": The Mystery of the Nikolai Gogol's Death in the Light of His Church Worldview.

Abstract: The article attempts to recreate the events of Nikolai Gogol's last days based on reliable well-documented facts, to answer the questions compulsory for making the writer's academical biography. The latter encompass spiritual, outlook and creative problems. It also reconstructs the events of Gogol's deathbed days (from January 26 to February 21, 1852), i. e. Ekaterina Khomyakova's demise, Cheesefare Week, the first and the beginning of the second week of Great Lent. Also it covers the circumstances of burning Gogol's manuscripts and version of the reasons for the author's death, particularly the well-spread opinion that he starved himself to death. Only Gogol's church worldview makes clear his behavior in his last days. The article clarifies the Church Slavonic semantics of the word "requirement" in the margin of Gogol's Bible opposite to Saint Apostle Paul's words "I am ... having a desire to depart, and to be with Christ" (Phil. 1:23). The words "Even so, come, Lord Jesus" (Rev. 22:20) engraved on Gogol's tombstone, undoubtfully express the most important in his life and works, i. e. his endeavor to acquire the Holy Spirit and prepare his soul to encounter with the Lord.

Keywords: Gogol, religious worldview, ascetics, patristic legacy, deathbed days, burning the manuscripts, righteous death, Holy Bible, Revelation.

Vladimir Alekseevich Voropaev — Doctor of Philological Sciences, Professor of the Department of History of Russian Literature, Faculty of Philology, Lomonosov Moscow State University (voropaevvl@bk.ru).