CC BY
223БЕЗОПАСНОСТЬ
Русский национализм и ислам
Алексей Малашенко
По данным опроса, проведенного в 1993 году Всероссийским центром общественного мнения (ВЦИОМ), мусульманами считают себя лишь 2 процента населения России, что составляет около 3 млн. человек1. Вроде бы немного (но и не так уж мало). Но вот министр иностранных дел РФ Андрей Козырев в том же году назвал на порядок большую цифру — 20 млн. мусульман. Глава Духовного управления мусульман Центральной России, имам Московской соборной мечети Равиль Гайнуддин и заместитель Председателя комитета по свободе совести и вероисповеданию Верховного совета РФ Мурад Заргишиев определили численность российских мусульман в 19 млн. человек2. О 14—15 млн. говорил председатель Центрального Духовного управления (бывшее Духовное управление мусульман европейской России и Сибири) Талгат Таджуддин3. Российский востоковед В. В. Наумкин предлагает цифру 11,5 млн.4.
Данные ВЦИОМа — экстраполяция результатов, полученных по опрошенной выборке. Все прочие цифры — сугубо оценочные. Как получаются эти оценки? Очевидно, что проще всего количество российских приверженцев ислама можно определить, сложив численность народов, традиционно исповедующих ислам. В этом случае a priori признается, что каждый, кто принадлежит к этим народам, является мусульманином (такого мнения, кстати, придерживается мусульманское духовенство). Приплюсовав к титульному населению входящих в РФ “мусульманских республик” рассеянную по Центральной России и Сибири диаспору соответствующих народов, получим цифру в 12—13,5 млн. человек. Как видим, она очень близка к оценкам Талгата Таджуддина и В. В. Наумкина.
Добавим, что нельзя игнорировать мнение, что женщина, выходящая замуж за мусульманина, и дети от такого брака автоматически причисляются к мусульманам. Кроме того, исламские духовные дея-
Алексей Всеволодович Малашенко, заведующий сектором Института востоковедения Российской академии наук, сотрудник Московского центра Карнеги, г. Москва.
тели говорят о “скрытых” мусульманах — о тех, кто уже перешел в ислам душою, но еще не осознал этого и не исполнил соответствующего обряда посвящения (обрезания). Наконец, некоторые исламские идеологи, в частности один из лидеров созданной в 1990 году (ныне распавшейся) Исламской партии возрождения и директор центра “Таухид” Гейдар Джемаль утверждает, что официальная статистика всегда скрывала истинные данные о количественном составе “мусульманских народов” (на чем он настаивал во время беседы с автором в июне 1996 года).
Таким образом счет российских граждан, исповедующих ислам, идет на миллионы, в России проживает многочисленное и в общем влиятельное мусульманское меньшинство. И в этом — первая причина, по которой свою позицию по отношению к исламу должны определить все политические силы России. Второй причиной является то, что в лоно ислама “вернулись” или “возвращаются” государства Центральной Азии и Азербайджан. В-третьих, Россия унаследовала от Советского Союза достаточно длительные и прочные отношения с мусульманскими государствами дальнего зарубежья, и эта часть наследства не может игнорироваться в процессе становления ее собственного внешнеполитического курса.
И, наконец, хотя российские политики в большинстве своем скептически и даже с иронией относятся к пророчествам американского политолога Самуэля Хантингтона о столкновении (clash) цивилизаций, а центр тяжести глобальных противоречий по-прежнему видят в экономической и социально-политической сферах, они неизбежно сталкиваются с необходимостью рассматривать проблемы Татарстана, Чечни или Боснии в контексте дихотомии “мусульманский мир — христианский мир”, даже если публично об этом и не говорится. Косвенным доказательством признания воздействия конфессионального фактора на политическое противостояние являются непрестанные призывы не допустить превращения этнополитических конфликтов, вспыхивающих в зоне контакта двух “миров”, в религиозные.
Все это в большей или меньшей мере осознается или, по крайней мере, ощущается основными политическими силами в России. В своей статье я постараюсь прояснить позиции по отношению к исламу, занимаемые одной из таких сил — русскими националистами.
* * *
Свое отношение к исламу русский национализм выражает и в идейной доктрине, и в политическом действии. Но в обоих случаях
это отношение неоднозначно, в нем выделяются следующие основные компоненты:
во-первых, отторжение ислама как иной этноконфессиональной системы;
во-вторых, страх перед интеграционным потенциалом ислама, способного не только стать фактором сплочения пограничных с Россией мусульманских государств, но и содействовать политической активизации мусульман внутри самой Российской Федерации;
в-третьих, желание лишний раз подчеркнуть поликонфессиональ-ную основу России, сохранить в составе РФ “спокойных”, законопослушных мусульман, что само по себе должно послужить подтверждением легитимности России как евразийской империи, а также органичности концепции евразийства;
в-четвертых, восприятие ислама в качестве объективного союзника России в борьбе против Запада, которого националисты страшатся больше, чем Востока.
Эти четыре компонента могут сосуществовать и даже сталкиваться в пределах идеологии и практики одной и той же политической организации, а то и в позиции отдельного политика. Но может быть и так, что какой-то один компонент безусловно доминирует в отношении к исламу той или иной организации, того или иного лидера.
Рассмотрим сначала взгляды тех, в чьем отношении к мусульманству преобладает отторжение. Это позиция А. И. Солженицына, В. В. Жириновского, академика Н. Моисеева и некоторых других, выводящих ислам за рамки базиса российской (суб)цивилизации, стремящихся к “разводу” с исламом или, в лучшем случае, согласных лишь терпеть его присутствие. Пожалуй, впервые она была четко и недвусмысленно сформулирована А. И. Солженицыным в его ставшей знаменитой работе “Как нам обустроить Россию”. В ней писатель настаивал на отделении от России всех неславянских республик. По Солженицыну, Россия должна сосуществовать с исламом как бы параллельно — с учетом взаимных интересов, но не сливаясь в единое государство. Солженицын выступает за “самодостаточность” русского или шире — славянских этносов. При этом стоит заметить, что Солженицын, быстро приобретший среди мусульман славу исламофоба и врага мусульман, никогда не писал и не говорил об исламе с неприязнью.
Схоже думает один из идеологов русского национализма литературный критик В. Кожинов, который, считая себя евразийцем, полагает, что русские являются евразийским этносом сами по себе, независимо от их исторических связей с тюрками. “Евразийцы это славяне”, — пишет он5. На “самости” России настаивает и Н. Моисе-
ев, который утверждает, что, “если мы не Европа, то тем более — не Азия. Нам она органически чужда”6.
Более сложным является отношение к исламу В. В. Жириновского. Он доводит до конца логику отторжения ислама и в то же время допускает возможность использования его во имя интересов России в той форме, в какой это представляется ему удобным.
С одной стороны, Жириновский открыто говорит о “мусульманской опасности”, о том, что “ислам приводит к религиозным войнам”, о “звоне колоколов русской православной церкви на берегу Индийского океана и Средиземного моря”7. С другой — утверждает, что исламский фундаментализм лучше, чем турецкий вариант ислама. (И было бы неверно списывать нелюбовь Жириновского к туркам на его собственный неудачный опыт первого посещения этой страны.) Для Жириновского нет разницы между религиозным фундаментализмом и радикальным национализмом: он принимает их за единый духовный и политический феномен8. Но он же готов признать фундаментализм явлением вполне естественным для неправославного, исламского мира. С этим миром можно общаться, его можно использовать для достижения собственных целей. При этом, однако, объединяться с ним не следует.
Сближает Жириновского с Солженицыным и признание за исламом самобытности, с которой он считается и которую, возможно, даже уважает. Очевидно, что одна из главных причин такого уважение — опять-таки распространенное среди мусульман стремление обособиться от западных, или “общечеловеческих”, ценностей. Здесь у русских националистов и сторонников возрождения ислама наблюдается, так сказать, родство душ. Более того, Жириновский — против модернизации мусульманского мира, чреватой для России непредсказуемыми последствиями. “Пусть от Кабула до Ташкента будут мусульманские режимы...”. “В Ташкенте надо строить больше мечетей, а авиазавод эвакуировать в Россию”9. Такая позиция вполне созвучна размышлениям эксперта “Завтра” Ю. Бардахчиева относительно “коррекции внешней политики Узбекистана” в сторону его сближения с фундаменталистским Ираном. Этот же автор видит в нынешнем превознесении в Узбекистане Тимура “сакрализацию отца исламского государства” 10.
Ни Солженицын, ни Жириновский не испытывают особого страха перед исламской экспансией, которая, если и представляет опасность, то лишь как составная часть некой западной стратегии, цель которой
— столкнуть Россию и мусульманский мир. Им и их сторонникам свойственна уверенность в конечном превосходстве России над мусульманством, не поколебленная даже войной в Чечне. “Не боятся” ислама и крайние радикалы-националисты. Так, в программе возглав-
ляемого А. П. Баркашовым Движения Русского национального единства среди врагов русского народа ислам вообще не упомянут11. Нет антиисламских мотивов и в программных установках крайне радикального Фронта Национально- революционного действия (ФНРД)12.
Однако такого рода “забвение” ислама — лишь одна из тенденций, которые развиваются в лоне русского национализма. Ее антиподом является установка на противодействие исламу как сопернику и даже противнику России во внешней политике, как одному из факторов, под давлением которого Россия может частично утратить свою этно-конфессиональную и культурную самобытность. В подтверждение можно сослаться хотя бы на прозвучавшее в феврале 1995 года высказывание ведущего Московского телеканала о том, что из-за высокой рождаемости в семьях мусульман “существует опасность превращения России в исламское государство” к 2000 году.
В какой мере такого рода высказывания формируют общественное мнение?
Судя по данным проведенного Институтом системных исследований и социологии опроса, в самой Москве к исламу негативно относятся 17 процентов жителей (к иудаизму — примерно 13,7, к буддизму
— 15,5, католичеству — 10, сектанству — 28). Приблизительно 45 процентов москвичей относятся к исламу индифферентно13. В масштабах России аналогичные исследования пока что не проводились. Вместе с тем не стоит забывать о том, какое раздражение вызвали в 1994 году попытки строительства в Москве, в районе Тропарева, исламского центра. Закладка камня едва не обернулась столкновением с местным населением. И хотя жители района негодовали, казалось, бы только по поводу того, что под этот центр отойдет часть зоны отдыха, их протест невольно приобретал конфессиональный оттенок. Тот же смысл имеет общественная реакция на открытие мечетей и создание мусульманских кладбищ в городах Поволжья. Например, в Ульяновске, по словам местных мусульман, власти противились тому и другому, ссылаясь на мнение горожан. Автору довелось беседовать с представителями православного духовенства, которые также высказывали озабоченность по поводу строительства мечетей; как выразился один из них, в этом проявляется вызывающая опасения “излишняя ретивость” ислама.
Резко отрицательно отреагировала на стремление мусульман создать в Москве свой крупный центр и правонационалистическая газета “Русский порядок”. Попутно она осудила президента Татарстана Минтимира Шаймиева за его слова, что “в своей политике Россия всегда должна учитывать мусульманский фактор”. В этой связи автор “Русского порядка” С. Владимиров заметил, что “Россия — светское
государство”, в ней “есть республика татар, есть республика башкир
— а вот мусульманских республик нет” 14.
Негативное влияние на отношение к исламу в российском обществе оказали события в Чечне. Совершенно очевидно, что и неоднократные заявления Дудаева о священной войне мусульман — джихаде, и многочисленные телекадры чеченских бойцов в зеленых повязках на голове, и участие в боевых действиях мусульманских муджахедов — все это объективно способствовало укреплению имиджа ислама как “агрессивной религии” 15. Между прочим, почва именно для такого восприятия ислама была подготовлена многочисленными и в общем односторонними публикациями об исламском фундаментализме.
Справедливости ради следует сказать, что отнюдь не все средства массовой информации заняли антиисламскую позицию. Равным образом, и православные, и мусульманские священнослужители в декабре 1994 — январе 1995 годов предпринимали немалые усилия, направленные на то, чтобы воспрепятствовать использованию в войне религиозных лозунгов. Причем нередко и те, и другие действовали сообща. И все-таки, повторяю, война в Чечне способствовала распространению предубеждений против ислама, в особенности среди националистически настроенных русских.
Неприятие (или отторжение) ислама националистами в значительной степени объясняется тем, что они считают себя истинными ревнителями православия16. Примеров тому множество. Так, в их среде большим авторитетом пользовался митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн, а этот неформальный лидер нонконформистского духовенства 17 полагал, что в России национальное самосознание имеет “религиозную основу”, так что понятия “русский” и “право-
<-09 99 1 С
славный” слились воедино” 18.
В характерной публицистической манере (“Живо православие, жива — Россия!”) повторяет эту мысль священник о. Дмитрий Дудко19. Он же считает, что “Россия должна возродиться как христианская страна, в ней будет даже православный царь...”20.
Почти полное отождествление принадлежности к православию с принадлежностью к русской нации сопряжено с признанием за церковью особой роли в деле государственного строительства. Тот же Иоанн на страницах “Советской России” писал, что “полное разобщение Государства и Церкви противоестественно”21. Предоставить церкви “режим наибольшего благоприятствования” призывает председатель Союза православных братств Санкт-Петербурга Константин Душенов, одновременно подчеркивающий, что это “неравнозначно призывам к теократической государственности, характерной для исламского фундаментализма”22. Историк А. Степанов утверждает, что “православная церковь должна быть для начала признана русским го-
сударством первенствующей церковью”23. Участник “Русского собора” протоиерей Александр Шаргунов призывает трудиться во имя “восстановления православной государственности”24. Пункт о приоритете православия записан в программе ФНРД25. И так далее.
За последние пять лет в сознании радикальной части русских националистов сложился образ “воинствующего православия” (словосочетание, употребляемое многими “патриотами”, в том числе митрополитом Иоанном), призванного не только “оздоровить душу русского народа”, но также стать базовой идеологией воссоздания мощного русского государства. В результате иные религии, в том числе ислам, воспринимаются как второстепенные конфессии, что на практике может привести к фактическому ограничению прав их последователей. Тем более, что в рассуждениях об особой миссии православия почти обязательно возникают мотивы его оппозиции исламу. Так Иоанн, развивая тезис о Москве как “Третьем Риме” с грустью констатировал, что “Второй Рим” “был отдан на попрание иноверцам, последователям Магомета”, и он же писал о “жестокости и коварстве” татар, использовавших труд русских рабов, освобожденных лишь Иваном IV...26. Я не собираюсь ни защищать, ни оспаривать эти утверждения владыки Иоанна. Важен их контекст (“попрание”), имплицитно формирующий образ мусульманства. Более того, даже борьба против ордынского ига иногда интерпретируется как сугубо религиозная, хотя хорошо известно, что ханы Золотой Орды в целом проявляли веротерпимость и временами даже оказывали покровительство служителям православия.
Рассуждения об особой роли православия как религии большинства населения РФ в сочетании с попыткой представить православную церковь одним из столпов российской государственности не могут не беспокоить российских мусульман, рождают у них ощущение уязвимости. Как правило, публично мусульмане свою тревогу на этот счет не высказывают, во всяком случае, в средствах массовой информации. Зато в приватных беседах с мусульманскими духовными лицами и политиками она возникает неизбежно.
Настаивая на исключительной миссии православия в России, многие идеологи русского национализма одновременно декларируют равноправие всех конфессий. Принцип равноправия “традиционных вероисповеданий” России (к которым, кроме православия и ислама, относят также буддизм) присутствует в программах большинства националистических группировок. Он был признан и православным духовенством, в том числе митрополитом Иоанном. В подобной позиции можно усмотреть определенную противоречивость. И обусловлена она, с одной стороны, желанием поднять православие до уровня государственной религии, а с другой — показать свою привер-
женность демократическим нормам и, естественно, не восстановить против себя конфессиональные меньшинства.
Признание принципа равноправия конфессий особенно характерно для “евразийцев” — специфической разновидности русских националистов 27. Большинство эпигонов евразийства видят в соседстве православия и ислама (“на территории России стыкуются две цивилизации” 28) важное подтверждение их излюбленного тезиса о существовании особой “российской цивилизации”. В частности, такой специфический толкователь евразийства как писатель Александр Проханов отстаивает необходимость православно-исламского и славяно-тюркского союзов29. Впрочем, соответствующие высказывания Проханова можно рассматривать и как своеобразную интерпретацию чисто политического лозунга возрождения СССР, к которому явно или скрыто апеллируют и часть искренних националистов, и практически все коммунистические партии и группировки.
В контексте политизированного квазиевразийства “Великая Россия” оказывается тождественной Советскому Союзу. Говоря словами одного из авторов “Завтра” С. Плотинова, “Российская Федерация — это не Россия. Советский Союз — это великая Россия”30. Таким образом, идея сосуществования в пределах одного государства двух великих конфессий ставится на службу сугубо политическим амбициям. И все же я не стану подвергать сомнению искренность людей, ее высказывающих, как не буду заострять внимание и на том, что публичное выражение этими людьми уважения к исламу не очень-то вяжется с их собственными опасениями по поводу исламской “экспансии” или с едва скрываемой исламофобией. Просто напомню, что для русского национализма в известном смысле даже характерно такое соединение несоединимого, существование как бы в диалектической связи противоречащих друг другу взглядов.
Противоречие это, однако, довольно неплохо разрешается с помощью утверждения о наличии у православия и ислама общего врага. В качестве такового выступает Запад, персонифицируемый в сионизме, католицизме или империализме, которые, стремясь к уничтожению или подчинению себе исламского и российского миров, рассчитывают достичь своей цели, столкнув эти два мира между собой. Неоднократно цитировавшийся выше Иоанн прямо говорил, что “обоюдное уничтожение православных и мусульман — лучший способ для уничтожения России изнутри” 31. Более пространно высказывается на этот счет А. Проханов. По его мнению, стратеги США “уже не стесняясь, открыто сформулировали свои планы втягивания России в перманентный конфликт с исламом, конфликт, в котором... должны взаи-моуничтожиться потенциалы России и исламского мира”32. Или: “Мировые сионистские круги медленно, но верно подталкивают Мо-
скву к силовой конфронтации с мусульманским миром. Такая конфронтация (по сценарию Ельцина—Грачева—Козырева) неминуемо приведет к развалу России” 33. Еще лаконичнее сформулирована эта мысль в программе Национал-большевистской партии, возглавляемой Эдуардом Лимоновым: “Будущее России в союзе с исламом. И православие, и ислам подвергаются агрессии Запада уже тысячелетие. Поэтому мы естественные союзники”34. А в издаваемой Лимоновым газете “Лимонка” исламские фундаменталисты именуются “верными партнерами” русских национал-большевиков в общей борьбе против “олигофренического Запада”35.
В аналогичном ключе высказался и В. В. Жириновский, что мол война в Афганистане была спровоцирована Западом специально для того, чтобы “разжечь войну в нашей Средней Азии 36. Ну а кроме того, газета “Завтра” устами своего автора А. Войстроченко объяснила, что “Кремль заталкивает Таджикистан в новую, продолжающуюся афганскую войну, усобицу, арбитром которой станут в паре Анкара, складывающая из бывших среднеазиатских республик СССР “великий Туран”, и ООН, мягко координирующая эти усилия с американской стратегией”37. Можно привести десятки суждений и просто впечатляющих цитат в поддержку распространенного ныне тезиса о том, что на границах России формируется некий потенциально агрессивный мусульманский блок, который сам по себе изначально ориентирован против России или же подталкивается к этому извне.
Предположение, что на Западе — в первую очередь в Соединенных Штатах, рассчитывают на обострение отношений между мусульманским миром и Россией, благодаря чему укрепятся геополитические позиции США и ослабеют их потенциальные соперники, вообще говоря, небезосновательно. И в военно-политическом плане, и с точки зрения присутствия России на рынке торговли оружием и ядерными технологиями ее отношения с мусульманским миром имеют очень большое значение для Запада. И, разумеется, нет ничего необычного в том, что на эту, весьма сложную и щекотливую, сторону взаимоотношений России с мусульманским миром, США и их европейскими партнерами акцент делает именно националистическая и национал-коммунистическая оппозиция, стремящаяся скомпрометировать официальную политику Кремля и поднять собственный авторитет.
Однако специфика складывающейся к югу от России ситуации состоит все-таки не в том, что там якобы создается заведомо агрессивная антироссийская группировка мусульманских стран. Речь идет прежде всего о предпосылках возникновения в регионе примерного аналога тому, что в свое время было определено одним из ведущих американских государственных деятелей и аналитиков Збигневом Бжезинским как “дуга (полумесяц) нестабильности”. Есть достаточно оснований
полагать, что в первой половине 90-х годов мы наблюдаем за воссозданием такой “дуги”, охватывающей ныне Югославию, Закавказье, Северный Кавказ, юг центральноазиатского региона. Именно там на гребне этнополитических конфликтов все чаще всплывает мысль о межконфессиональном противоборстве.
Это неизбежно накладывает отпечаток на ситуацию в мусульманских регионах самой России, ибо сколько бы мы ни говорили о политической дробности мусульманского мира, у мусульман более, чем у какой-либо другой конфессии, присутствует тенденция к конфессиональной солидарности38.
При всех оттенках отношений к исламу большинство националистически ориентированных публицистов и политиков испытывает к нему своеобразный пиетет (не путать с любовью). В немалой степени это объясняется той решимостью, хотя бы и театральной, с которой отдельные радикальные мусульманские режимы критикуют Запад и даже поступают наперекор ему. В данном случае их российских почитателей интересует не столько разумность или полезность для собственных народов подобного рода акций или заявлений этих режимов, сколько сам факт “бесстрашия”. Наибольшим уважением пользуются Иран, Ливия, Ирак и палестинские радикалы фундаменталистского толка. Руководители этих стран (за исключением Ирака) и организаций могут быть с теми или иными поправками причислены к фундаменталистскому направлению в исламе39. (Впрочем, начиная со второй половины 1994 года, элементы исламизма использует в своей политике и президент Ирака Саддам Хусейн.) Порою идеологи национал-коммунизма даже сравнивают собственное положение с положением оппозиционеров-исламистов. Так, в ходе президентской кампании 1996 года в националистической печати прозвучали предположения о том, что российские власти в борьбе против оппозиции могут использовать те же методы, что алжирские власти в 1992 году против Исламского фронта спасения, с помощью военного переворота сорвавшие второй тур парламентских выборов, на которых исламисты наверняка одержали бы безусловную победу40.
Среди националистических изданий более других уделяет внимание мусульманским странам и исламу газета “Аль-Кодс”, издаваемая палестинским радикалом д-ром Шаабаном. Сочувственные материалы по радикальному исламу появляются и в газетах “Советская Россия”, “Завтра” (и в его предшественнике — “Дне”). Бросается в глаза высокая оценка деятельности имама Хомейни, в заслугу которому ставится желание соединить исламскую традицию с идеалами социальной справедливости. “Аль-Кодс” предлагает, например, публикации под рубрикой “Так говорил Хомейни”41. “Имам Хомейни, — писал в “Советской России” Ю. Иванов, — дал такую трактовку исламу, кото-
рая отвечала социальным и нравственным чаяниям народных масс, защищала их жизненные интересы, ограждала независимость от алчных неоколонизаторов”42. Автор цитируемой выше публикации счел возможным сравнить аятоллу с митрополитом Иоанном, который все чаще характеризуется как вдохновитель православно-фундаменталистской и лидер националистической оппозиции (таково мнение об Иоанне старейшины русского национального диссидентства В. Н. Осипова43).
Вообще в трактовке русской националистической оппозиции Хо-мейни предстает некой полумистической фигурой, в православном аналоге которой, по мнению многих, нуждается и сама Россия. Какое-то время на роль “русского аятоллы” прочили Александра Солженицына. И хотя писатель не оправдал возлагавшихся на него надежд, но симптоматично, что его возвращение на родину газета “ Завтра” с ностальгическим оттенком назвала “высадкой аятоллы Хомейни во Владивостоке”44.
Одним словом, пусть с некоторыми оговорками, но можно, видимо, сделать вывод, что в лоне русского национализма наряду с индифферентно-негативной сложилась тенденция благосклонно-конъюнктурного отношения к исламу как к потенциальному союзнику в борьбе против Запада, союзнику, которому к тому же в отдельных случаях удалось показать, как следует препятствовать попыткам радикальных общественных перемен.
Более того, у русских националистов можно иногда обнаружить позитивные определения такого пугающего всех и вся феномена, как исламский фундаментализм. Так, бывший главный редактор “Военно-исторического журнала”, а ныне один из членов руководства Либерально-демократической партии Жириновского генерал Валентин Филатов уравнял фундаментализм с русским патриотизмом, имея в виду, что оба они образуют “территорию, на которую не ступала нога сионизма”, и попутно посетовал на отсутствие у русских “нашего православного фундаментализма”45. Стоит также напомнить, что в
1990—1991 годах, на исходе “перестройки”, когда большинство мусульманских республик СССР выглядели на фоне России “оазисами стабильности”, их сравнительное благополучие неоднократно отмечалось будущими “патриотами”. Тогда они подчеркивали, что благополучие Центральной Азии (в действительности оказавшееся скоротечным) в значительной степени обусловлено приверженностью местных правящих элит традиционным социокультурным ценностям. В дальнейшем проявление такого рода специфических симпатий к исламу (и тут для нас неважно, было ли оно вызвано искренними чувствами или политическим расчетом) облегчило известное сближение части русских националистов, группирующихся
вокруг газеты “День”/“Завтра”, с представителями политического ислама в России, активность которых особенно была заметна в
1991—1993 годах. Именно в этот период на страницах “Дня” существовала постоянная рубрика “Славяно-исламская академия”, публиковались тексты Хомейни, сравнительно часто выступали исламские радикалы, в том числе Гейдар Джемаль, открыто объявивший себя фундаменталистом.
Взаимопониманию помогало (и помогает) и то, что часть мусульманских деятелей до известных пределов разделяет идеи евразийства и, подобно русским националистам, делает упор на общность интересов России и мусульманского мира в их противостоянии Западу. Такую позицию занимает тот же Г. Джемаль; по его мнению, “интересы России лежат именно в союзе с фундаменталистами, которые мыслят в категориях и терминах халифата”, а “мощный антизападный ислам... находится в едином силовом блоке с российским государством против атлантического Запада... ” 46.
* * *
Отношение русских националистов к исламу не является пока сверхактуальной проблемой. Тем не менее не мешает обратить внимание на следующие особенности нынешней и, скорее всего, завтрашней политической ситуации в России.
Особенность первая. Националистические настроения в стране усиливаются, что является следствием не столько роста праворадикальных группировок (хотя это тоже имеет место), сколько стремления большинства политических партий и групп представить себя в качестве наиболее адекватного выразителя национально-государственных интересов. Эта тенденция будет скорее всего крепнуть. Можно допустить и известную радикализацию националистической идеологии, а также общий подъем популярности национал-радикалов, рост амбиций православной церкви, особенной той части ее пастырей, которые уже поддались искусу политического честолюбия и внутренне готовы принять участие в решении чисто светских дел.
Особенность вторая. В таких условиях мусульманское меньшинство России будет все больше испытывать известный дискомфорт, и это тем более опасно, что у российских мусульман национальные и религиозные чувства образуют единый культурно-психологический комплекс.
Особенность третья. Проблема сохранения целостности России также будет в немалой степени решаться в контексте отношений центральной власти и (воспользуюсь уже охаянным термином М. Шай-
миева) “мусульманских республик”. И это может придать ей конфессиональную окраску.
Особенность четвертая. России придется и впредь непосредственно сталкиваться с конфликтными ситуациями у ее мусульманских соседей и даже принимать непосредственное участие в их решении.
Наконец, будет учитываться недавний политический опыт, когда повышенный интерес к мусульманству со стороны российских националистов был обусловлен чеченской войной и выборами в декабре 1995 в Государственную думу, а в июне 1996 года — президента России. При этом, если чеченская война по мере ее ожесточения все более стала восприниматься частью российского общества как межрелигиоз-ная и тем самым способствовала отторжению ислама и мусульман, то в ходе выборных кампаний выяснилось, что некоторые националистические политики, в первую очередь Владимир Жириновский и Геннадий Зюганов допускали возможность привлечения на свою сторону мусульманской части российского электората. И в руководящих структурах возникших в 1995 году мусульманских политических организаций — общественного движения “Нур” и Союза мусульман России — оказались члены и активисты ЛДПР. Правда, все они были впоследствии выведены из этих организаций. Кроме того, во время президентской кампании “Нур” изначально поддержал Григория Явлинского, в то время как переживавший раскол СМР выступил за кандидатуру Бориса Ельцина. Все это постепенно выводит российско-мусульманские отношения с политической периферии и ставит их в центр внимания московского политического истеблишмента. В целом же следует напомнить о том, что усиление националистических устремлений в русском обществе происходит параллельно с актуализацией для России “исламского фактора” в пределах России и вокруг нее. И, похоже, этим параллелям суждено пересечься.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Московский комсомолец, 1993, 17 апреля.
2 Сегодня, 1993, 18 мая.
3 Архив автора.
4 Наумкин В. В. Россия и ислам // Современный ислам: культура и политика. М., 1994.С. 152.
5 Вече, 1993, № 50. С. 31.
6 Россия и мусульманский мир, 1994. № 6. С. 8.
7 Жириновский В. В. Последний бросок на юг. М., 1993. С. 74—75.
8 Известия, 1993, 23 августа.
9 Там же.
10 Завтра, 1996. № 28.
11 См.: Баркашов А. П. Азбука русского патриота. М., 1992. С. 30—38.
12 См.: Пруссаков В., Широков А. Слава России! Фронт Национально-революционного действия. М., 1993.
13 Отношение москвичей к религии и церкви. Общественное мнение, социологические исследования. М., 1994. С. 48.
14 Русский порядок, 1994. № 6—7.
15 О том, что этот имидж может навязываться зрителям намеренно, свидетельствует пример прошедшей в марте 1996 года телепередачи “Один на один”. Ее ведущий Александр Любимов и один из участников, известный идеолог русского национализма Игорь Шафаревич, каждый по своему пытались заставить члена руководства Союза мусульман России Надира Хачилаева признать “агрессивность” ислама.
16 Что касается националистов, обосновывающих необходимость возврата к славянскому язычеству, то их отношение к исламу как к еще одной авраамической религии — однозначно непримиримое. См., например: Печенев С. И. Возвращение к Богу. М., [б.г.]; Русаков И. Великодушной России пришло время измениться // Молодая гвардия, 1993. № 7.
17 Впрочем, в феврале 1995 года одна из статей Иоанна была впервые опубликована в официозе — “Российской газете”, что следует считать еще одним свидетельством сближения идеологических позиций власти и националистической оппозиции.
18 Иоанн, митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский. Будь верен до смерти. М., 1993. С. 4, 12.
19 День, 1993, 18—24 сентября.
20 День, 1991, 17—23 ноября.
21 Советская Россия, 1993, 13 мая.
22 Советская Россия, 1994, 29 января.
23 Советская Россия, 1994, 15 января.
24 Русский собор, 1994. № 11.
25 Пруссаков В., Широков А. Слава России... С. 48.
26 Иоанн, митрополит... С. 5, 48
27 Здесь уместно сделать следующую оговорку. Вряд ли постсоветских евразийцев можно рассматривать как полноценных продолжателей тех идей, которые зародились в начале века и получили развитие между двумя войнами. Нынешние евразийцы скорее руководствуются своими личными политическими и литературными амбициями и, по-видимому, сами не до конца уверены в правоте своих отвлеченно-теоретических построений. Но так или иначе, они занимают определенную нишу в общественно-политической и культурной жизни России и время от времени действительно оказываются узким культурным и психологическим перешейком, связующим разные этноконфессиональные общности.
28 День, 1992, 21—27 июня.
29 Завтра, 1994. № 49.
30 Завтра, 1994. № 50.
31 Советская Россия, 1993, 19 апреля.
32 Завтра, 1994. № 48.
33 Завтра, 1994, № 49 (статья подписана С.Э.Ш.).
34 Программа Национал-большевистской партии. М., [б.г.].
35 Лимонка, 1996. № 49.
36 Там же.
37 Завтра, 1994. № 45.
38 Заранее предвижу возражения своих оппонентов, могущих напомнить о межтад-жикском конфликте, о войне между Ираном и Ираком, об оккупации Ираком Кувейта. Все это так. Но речь-то идет лишь о тенденции. И фактор исламской солидарности несомненно может играть консолидирующую роль в конфликтах мусульман с иноконфес-сиональными государствами и этносами.
39 Показательно, что на приемах иранского посольства из наиболее заметных политиков показываются Геннадий Зюганов и Владимир Жириновский.
40 Завтра, 1996. № 13.
41 См., например: Аль-Кодс, 1995. № 7.
42 Советская Россия, 1994, 8 февраля.
43 Информ = 600 секунд, 1994. № 10.
44 Завтра, 1994. № 21.
45 День, 1993, 30 мая — 6 июня.
46 Круглый стол “Геополитика и ислам”, сентябрь 1993. Стенограмма. С. 9—10.
