CC BY
62РУССКАЯ ДИАСПОРА
Дмитрий Павлов
РусскиЕ в странах Балтии: мифы и фАкты
В последние два десятилетия, прошедшие с распада СССР, вновь обретшие независимость страны Балтии — Эстония, Латвия и в меньшей степени Литва — приобрели ярко выраженный негативный имидж в глазах среднестатистического российского обывателя. Причины этого вполне объяснимы: на федеральных телеканалах и радиостанциях периодически выходят в эфир репортажи, в которых рассказывается о таких малоприятных вещах, как ликвидация образования на русском языке, дискриминация наших соотечественников при приеме на работу, русофобские высказывания высокопоставленных чиновников, марши легионеров «Ваффен-СС» и их сторонников, сносы памятников героям Великой Отечественной войны и, конечно, массовое лишение полноценных гражданских прав людей, прибывших в послевоенное время в Прибалтику на постоянное место жительства из других республик Советского Союза — прежде всего РСФСР. У стороннего наблюдателя может сложиться впечатление, что русские в Прибалтике живут в условиях постоянной чрезвычайной ситуации и при первой же возможности стремятся покинуть эти «неофашистские диктатуры».
Как, впрочем, часто бывает, при непосредственном приближении оказывается, что ситуацию нельзя оценивать столь однозначно негативно. Во-первых, несколько парадоксаль-
_ ной выглядит статистика по эмиграции
80 из бывших советских республик после _ распада СССР. Она показывает, что в
относительном измерении отток русских из Прибалтики был гораздо менее интенсивным по сравнению со странами Средней Азии и Закавказья, а также Молдовой, в отношении которых критика за нарушение прав «российских соотечественников» не звучит столь остро. Даже с территории республик Северного Кавказа русские эмигрировали более активно. Кроме того, по данным последних исследований, проведенных авторитетным Агентством Европейского союза по защите основных прав человека (FRA), большая часть русского населения Прибалтики дискриминации не ощущает. Чтобы разобраться, где действительно русские испытывают притеснения (и насколько они ощутимы в повседневной жизни), а где начинаются легенды и мифы, следует посмотреть на проблему в исторической перспективе: именно противоречивые события прошлого обусловили существующие сегодня непростые отношения между русскими и титульными народами независимых балтийских государств.
С древних времен финноугорские, балтские, проживавшие вдоль побережья Балтийского моря, и восточнославянские племена русского Cеверо-Запада были близкими соседями. В домонгольскую эпоху развивались экономические связи между новгородскими и псковскими землями и предками современных эстонцев и латышей. Впрочем, эти контакты периодически приобретали характер военных столкнове-
ний. Как явствует из Повести временных лет, в 1030 г. киевский князь Ярослав Мудрый предпринял поход на чудь и заложил на её землях город Юрьев, в честь своего небесного покровителя. По-видимому, тогда же окрестные племена начали платить дань русским князьям. На это указывают данные Новгородской первой летописи, согласно которой в середине XI в., воспротивившись сбору дани князем Изяславом, чудь сожгла Юрьев и дошла до Пскова, однако была разбита псковскими и новгородскими войсками. Зимой 1176 г. эсты напали на Псков, но взять не смогли, а в 1179 г. князь Мстислав Ростиславич предпринял успешный поход в чудскую землю. В 1191 г. князь Ярослав с новгородцами и псковичами взял Юрьев, а в следующем году — город Медвежья голова (Отепя).
Ранние восточнославянские, или «проторусские», поселения существовали на территории современной Латвии во времена раннего Средневековья. К IV—VI вв. славянские племена кривичей постепенно ассимилировались с живущими на востоке современной Латвии потомками финноугорских племён (ливами) и племён балтов (селона-ми и латгалами). Латышское название России {Krieviia) происходит от древнего наименования расселявшихся по восточной границе славянских племён кривичей.
В первой половине XII в. территорию современных Латвии и Эстонии захватили крестоносцы, в результате чего земли северной Эстонии оказались под контролем датчан, а южной Эстонии и Латвии — Ливонского ордена. Одновременно начался процесс обращения балтийских народов в католичество. Эти события уменьшили русское влияние, однако полностью оно никогда не прекращалось. Так, уже в XIII в. в Ревеле была построена православная церковь и гостиный двор. Во второй половине XV в. в Ревеле, Дерпте (совр. Тарту) и Нарве значительно возрос процент русского населения, что было свя-
зано с развитием производства и торговли в самой Руси. В Дерпте основная часть славян проживала в русском пригороде, который в то время именовался Русским концом. Источники XV в. характеризуют Русский конец как юридически самостоятельное поселение, в котором находились администрация, торговый двор и церковь. На территории современной Латвии первые русские поселенцы, купцы, появились в XI-XШ вв. Начиная с XIV и в течение XV в. число русских в Риге увеличивалось, чему способствовало сближение ее с Ганзой (союз северогерманских торговых городов). Многие русские купцы жили в Риге постоянно, так как там был рынок сбыта их товаров.
Что касается самой южной части Прибалтики — Литвы, то русское присутствие там носило несколько иной характер. Дело в том, что после монгольского нашествия западнорусские земли были завоеваны и вошли в состав Великого Княжества Литовского. Это государство просуществовало до середины XVI в., пока не заключило унию с Польшей, образовав с ней единое государство — Речь Посполитую. В Великом Княжестве Литовском русская знать играла чрезвычайно большую роль, западнорусский письменный язык был основным языком делопроизводства, соблюдались нормы древнерусского права. Вероятно, не в последнюю очередь благодаря такому взаимовлиянию в ту эпоху литовцы считаются народом, более комплиментарным русскому, нежели латыши и эстонцы.
В ходе Ливонской войны Восточная Латвия отошла к Польше и стала частью одной из крупнейших зарубежных территорий, граничащих на западе с Московским государством. Русские крестьяне переселялись сюда, спасаясь от шведских интервентов и опричнины. Местные землевладельцы были заинтересованы в притоке беглых крестьян: им предоставляли землю в аренду и некоторые льготы, например, освобождали на первые годы от барщины и оброков.
В 1656-1667 гг. вся Восточная Латвия была занята русскими войсками. В Ди-набурге (ныне Даугавпилс) была построена русская православная церковь Бориса и Глеба, сам же город некоторое время назывался Борисоглебском.
На формирование населения Прибалтики значительно повлиял приток в XVII в. старообрядцев, которые бежали за пределы русского государства от религиозных преследований. Они впервые появились на территории Латвии еще в 1659 г., когда беглецы поселились в герцогстве Курляндском на постоянное жительство, а год спустя около Борисоглебска был построен старообрядческий храм. Старообрядцы представляли весьма разнородную в социальном отношении группу: среди них были представители духовенства, купцы, крестьяне и городская беднота. Переселение староверов продолжилось и в более поздний период, несмотря на то, что в 1772 г., по первому разделу Речи Посполитой, эта территория была присоединена к России. Приток их в Латга-лию был настолько значительным, что он во многом определил этническую специфику местных поселений. Современное латвийское государство считает потомков старообрядцев частью коренного населения, поэтому после восстановления независимости в 1991 г. они стали его полноправными гражданами. Значительное число русских старообрядцев появилось в тот же период и в Эстонии, на территории Западного Причудья. Они бежали из новгородских, псковских земель и центра европейской части России. Причудье отличалось от центральных районов Эстонии тем, что здесь образовался своеобразный центр притяжения для беглых русских крестьян, причем не только старообрядцев, но и православных. В XVIII в. вдоль реки Нарва и к западу от нее простиралась цепочка русских деревень.
_ Если до начала XVIII в. русское насе-
82 ление в Прибалтике было довольно не_ многочисленным и не играло значимой
роли в социально-экономической жизни региона, то после Северной войны 1701-1725 гг. появились предпосылки к изменению ситуации. Эстляндия и Ливония оказались в составе Российской империи. Первоначально на порядке управления это сказалось мало. В этот период в административном отношении территория Прибалтики была разделена на губернии — Эстляндскую, Лиф-ляндскую, Курляндскую, Ковенскую и Виленскую, границы которых далеко не совпадали с этническими. Кроме того, часть нынешней Латвии (почти вся Лат-галия) вошла в состав Витебской губернии.
Согласно Ништадтскому договору, предусматривалось сохранение земельных владений, самоуправления и привилегий балтийского, в основном немецкого, дворянства. Особый остзейский (прибалтийский) порядок — система автономного самоуправления остзейского дворянства в Эстляндии, Лифляндии, на Сааремаа и в Курляндии — предусматривал делопроизводство на немецком языке, собственную систему налогообложения, правовую систему и др. Социальные верхи в регионе составляли остзейские немцы.
По переписи населения 1897 г. в Латвии проживали 232 тыс. русских (в дореволюционном понимании, т.е. включая украинцев и белорусов), или 12%. В это время в торгово-промышленном секторе Риги было занято около 8 тыс. русских переселенцев. В столице Эстонии по переписи того же года проживало 10 тыс. русских, или около 16% всех жителей города. В Юрьевском уезде насчитывалось свыше 10 тыс. человек русскоязычных, из них в самом Юрьеве — около 4 тыс., почти все — русские. На западном берегу Чудского озера и по реке Нарва (включая город Нарву) проживало более 15 тыс. русских. В Литве в этот период на долю русских приходилось лишь 4,8% населения. Для системы политического управления Прибалтики было характерно сочетание гражданских и военных форм. Цар-
сту и переводу в Симбирскую губернию. Впрочем, в правление Александра III энтузиазм прибалтийских националистов несколько поубавился: политика русификации в основном предусматривала лишь усиление русского начала за счет немецкого, а не развитие балтийских народов.
ская власть в Прибалтике была представлена генерал-губернаторами, которые все без исключения принадлежали к высшему командному составу и в основном были известными полководцами русской армии. Для царского правительства Лифляндия и Эстляндия были военным лагерем, на эти территории смотрели в первую очередь с точки зрения военных интересов России — необходимости охранять главную сухопутную дорогу, связывающую столицу через Нарву, Ригу и Кенигсберг с Западной Европой. Российское военное присутствие было здесь постоянным. В целом на территории Прибалтики к началу XX в. проживало 340-360 тыс. русских.
Во второй половине XIX в. у народов, составлявших в Прибалтике этническое большинство — эстонцев, латышей и литовцев, — начинается рост национального самосознания. Немногочисленные представители местной интеллигенции, получившие высшее образование в крупнейших университетах империи — Петербургском, Московском и Дерптском — создавали кружки, занимавшиеся изучением народной культуры, выпуском периодических изданий на национальных языках, организацией певческих праздников. Стоит отметить, что их отношение к имперской власти в России было в целом позитивным, так как в ней видели противовес остзейскому дворянству, находившемуся в привилегированном положении как по отношению к коренным народам, так и к русским, проживавшим в Прибалтике. Один из видных славянофилов Юрий Самарин в конце 1840-х гг. в качестве чиновника Министерства внутренних дел находился на службе в Риге, где стал свидетелем немецкого засилья во всех сферах социально-экономической жизни. Свои впечатления от пребывания в крае Самарин изложил в книге «Письма из Риги». Император Николай I усмотрел в его работе «стремление подорвать правительство»; публициста подвергли десятидневному аре-
Распад Российской империи вследствие революции 1917 г. привел к возникновению многостороннего военного конфликта на территории Прибалтики. В нем принимали участие немецкие формирования, местные сторонники советской власти, части Белого движения и борцы за независимость балтийских стран. Последние в итоге одержали победу, и у берегов Балтики возникли три новых государства: Эстония, Латвия и Литва. Все они были признаны советским правительством посредством заключения международных договоров с каждым из государств. И в каждой из этих стран русские оказались крупным национальным меньшинством, составив 9% населения Латвии, 8% населения Эстонии и 3% населения Литвы. В тот период равноправный статус русских сомнению не подвергался. В Латвии, например, на русском языке можно было выступать в парламенте, функционировала сеть школ с русским языком обучения.
Среди латышских политиков 1920-х гг. преобладало лояльное отношение к меньшинствам. Русские, бежавшие из Советской России в Латвию, находили ситуацию для себя вполне благоприятной — и не в последнюю очередь потому, что здесь можно было получить образование на родном языке.
Однако после переворота 1934 г., когда в Латвии установилось авторитарное правление Карлиса Ульманиса, правительство взяло более этноцентричный курс в области национальной политики. В том же году были упразднены национальные отделы Министерства образования, и Сейм принял новый закон,
который позволял проводить политику сворачивания образования на языках меньшинств. Была принята инструкция распределения учащихся по национальностям, согласно которой каждый должен был учиться только в школе своей национальности. Ребенка от смешанного брака с латышом надлежало вести в латышскую школу.
В 1934 г. в Латвии работали пять правительственных русских гимназий — в Риге, Резекне, Даугавпилсе, Луд-зе и Абрене (ныне Пыталово). В массе своей русское население было небогатым, особенно в Латгалии. Например, в Абрене открыли гимназию только в 1931 г., хотя в этом уезде компактно проживали 50 тыс. русских. Однако в 1935 г. её закрыли. Все это делалось, чтобы снизить расходную статью бюджета. В результате к концу 30-х гг. в Латвии остались всего две русские гимназии — в Риге и Резекне. Несмотря на дискриминационную политику, общий уровень грамотности среди русских продолжал расти. Почти половина русских детей обучались в латышских школах.
В первые годы существования независимой Литвы основная задача правящих кругов заключалась в создании литовской государственности. Литовская буржуазия не была настолько сильна, чтобы построить собственными силами государственный аппарат, что привело на первых порах к очень широкому привлечению в него старого русского чиновничества, польских военных специалистов, еврейской интеллигенции. Заполнение аппарата нового государства нелитовцами было настолько велико, что, случалось, литовского крестьянина, приходившего в учреждение, просили говорить по-русски — чиновники не понимали по-литовски.
По договору с Советской Россией в 1920 г. к Эстонии отошел Печорский район с преимущественно русским на_ селением. По данным переписи 1922 г. в
84 Эстонии насчитывалась почти 100 тыс. _ русских. По отношению к русским в
Печорском крае проводилась политика языковой ассимиляции, в частности, здесь отсутствовали школы с преподаванием на русском языке. Для русских во всей Эстонии было гораздо меньше школ и культурных учреждений, чем для других национальностей.
Как отмечает профессор Тартуского университета Сергей Исаков, «в 1920-1930-е гг. в Эстонии шел постепенный процесс формирования особой этнокультурной общности эстонские русские со своей субкультурой. Эта этнокультурная группа была отлична как от русских в Советском Союзе, так и от русских, например, во Франции или в Америке, и в то же время у нее много общего с русскими в Латвии и Литве, поэтому с известной долей условности можно говорить и еще об одной, но значительно более размытой этнокультурной общности — русские стран Балтии. Процесс формирования особой этнокуль тур ной группы эстонские русские интенсивно шел в 1930-е гг., но он, правда, не был завершен из-за событий лета 1940 г., когда Эстония вошла в состав СССР.
Да и в городах был солидный процент русских, особенно в Нарве (одна треть населения). Здесь благодаря счастливому стечению обстоятельств как бы сохранились остатки, осколки старой Руси. Не случайно И.А. Ла-говский, посетивший Эстонию в 1930 г., назвал свой очерк о ней "Почти на родине", а В. Оболенский заметил, что он ощущал себя здесь "просто в России", добавляя, что здесь больше подлинной Руси, чем в Стране Советов. Эту же мысль позже высказала З. Шаховская, вспоминая свою поездку в Эстонию в начале 1930-х гг.: "Три дня провела в Печорах — в России — не скрою, почувствовала себя там больше на родине, чем в Москве в 1956 году"».
События накануне Второй мировой войны имели определяющее значение для отношений русского и прибалтийских народов. В августе 1939 г. Советский Союз и национал-
социалистическая Германия заключили договор о ненападении, к которому прилагался секретный протокол о разделе сфер влияния в Восточной Европе. В соответствии с этим документом Прибалтика становилась частью зоны интересов Советского Союза. Между Москвой и правительствами прибалтийских стран были заключены договоры о взаимопомощи, которые предусматривали размещение советского воинского контингента во всех трех государствах Балтии. В середине июня 1940 г. советское руководство предъявило ультиматум правительствам Эстонии, Латвии и Литвы, в котором те обвинялись в нарушении пактов о взаимопомощи. В ультиматуме содержалось требование в кратчайшие сроки сформировать лояльные Советскому Союзу правительства, а также разрешить дополнительный ввод советских войск. Во избежание бессмысленного кровопролития в условиях априори неравного противостояния президенты Эстонии Константин Пятс и Латвии Карлис Ульманис согласились в полном объеме выполнить условия, поставленные Москвой. 17 июня 1940 г. Ульманис обратился к нации со словами «Я остаюсь на своем месте, и вы оставайтесь на своих», призывая тем самым предупредить сопротивление антисоветски настроенных граждан, которое бы неизбежно привело к жесткой реакции со стороны военного командования Красной Армии. Только президент Литвы Антанас Сметона попытался организовать вооруженное противостояние с Советским Союзом, однако его позиция не встретила поддержки у ближайшего окружения.
В результате во всех трех странах были сформированы дружественные СССР правительства. Новые кабинеты министров сняли запреты на деятельность коммунистических партий и проведение демонстраций и назначили внеочередные парламентские выборы. На выборах, состоявшихся 14 июля во всех трёх государствах, победу одер-
жали прокоммунистические Блоки трудового народа — единственные избирательные списки, допущенные к выборам. Вновь избранные парламенты уже 21-22 июля провозгласили создание Эстонской ССР, Латвийской ССР и Литовской ССР и приняли Декларации о вхождении в СССР. В начале августа 1940 г., в соответствии с решениями Верховного Совета СССР, эти республики были приняты в состав Советского Союза.
В эпоху Перестройки начались не прекращающиеся по сей день споры о том, как следует оценивать те события с юридической и моральной точек зрения. Современное руководство прибалтийских государств считает присоединение балтийских стран к СССР актом незаконной оккупации. Эта позиция вызывает неприятие у правительства РФ, периодически отголоски тех событий звучат во время очередных кризисов российско-прибалтийских отношений.
Нашей задачей не является выяснение правых и виноватых — на эту тему написаны десятки исследований. Скажем лишь, что те события нельзя рассматривать вне контекста исторической ситуации в Восточной Европе начала 1940-х гг. В условиях надвигающейся войны с Германией советское руководство было жизненно заинтересовано в том, чтобы обеспечить безопасность западных рубежей страны, и потому стремилось поставить ситуацию в Прибалтике под свой полный контроль. Законность интересов СССР в регионе признавали и западные политики, включая Уинстона Черчилля. С другой стороны, очевидно, что присоединение Эстонии, Латвии и Литвы к СССР добровольным не было. Российский историк, специалист по современной истории стран Балтии Елена Зубкова констатирует данный факт в отношении Эстонии: «Советская концепция о "добровольном вхождении" Эстонии, Лат-
вии и Литвы в состав СССР не выдерживает абсолютно никакой критики. И конечно, весь процесс вхождения той же Эстонии в состав СССР — это был акт нелегитимный, несмотря на то, что были подписаны все соответствующие бумаги, это, безусловно, была аннексия. Существует определение аннексии в международном праве — это присоединение одного государства другим без согласия этого государства. Как было получено согласие Эстонии, какой силовой нажим использовался — это абсолютно понятно».
Что касается южного соседа Эстонии — Латвии, то осуществление процедуры присоединения страны к СССР прошло при нарушениях не только духа, но и буквы закона. Так, 77-я статья Сатверсме (конституции Латвии) предусматривала возможность отмены или ограничения государственного суверенитета только путем всенародного референдума. Как известно, такой референдум в 1940 г. не проводился.
Впрочем, негативное отношение народов Балтии к тем событиям было вызвано не столько нарушением международных правовых норм и даже не столько потерей независимости, сколько неоправданно жестким курсом советизации их стран, которая проводилось по прямым указаниям из Москвы. За неполный год пребывания в составе СССР в прибалтийских республиках были проведены мероприятия по «ликвидации буржуазного элемента», включавшие в себя аресты, ссылки, а иногда и расстрелы представителей буржуазии, интеллигенции, духовенства, военных, зажиточного крестьянства. Многие видные члены национальной элиты, включая министров и военачальников, оказались в лагерях. Президент Эстонии Константин Пятс был выслан из страны и остаток жизни провел на принудительном психиатрическом лечении.
_ Самым тяжелым ударом для населе-
86 ния Прибалтики в первый год советской
_ власти стала так называемая «июньская
депортация», которые на официальном языке НКВД назывались «очисткой» от «антисоветского, уголовного и социально опасного элемента» и членов их семей. Всего из трех республик были высланы (прежде всего в Сибирь) более 40 тыс. человек. Значительная часть депортированных погибла вследствие тяжелых условий содержания в заключении.
Летом 1941 г. Германия напала на Советский Союз, и в течение первых недель войны Прибалтика была оккупирована немецкими войсками. Значительная часть населения встречала немцев как освободителей, многие жители добровольно или по принуждению присоединились к иностранным формированиям СС, воевавшим на Восточном фронте и принимавшим участие в карательных акциях против партизан и мирного населения, оказывавшего им поддержку. После отступления немецких войск десятки тысяч жителей Прибалтики эмигрировали на Запад, еще десятки тысяч продолжали активное вооруженное сопротивление советскому режиму в подполье до начала 1950-х гг.
Ненависть к коммунистическим порядкам была столь сильна в различных слоях общества, что даже малолетние школьницы не гнушались вооруженными акциями. 8 мая 1946 г. две эстонские старшеклассницы одной из таллиннских средних школ — Агеэда Па-авел и Айли Юргенсон взорвали деревянный монумент советским воинам на Тынисмяги, где впоследствии воздвигли знаменитый памятник «Бронзовый солдат» (перенесенный оттуда в ходе печально известных событий весной 2007 г.). Одна из девочек, Айли, свой поступок назвала местью за уничтожение памятников борцам за независимость Эстонии: «Как долго мы должны были видеть эту красную звезду, памятник советским грабителям, в то время, когда все наши статуи разрушались?! Мы просто не могли этого вытерпеть. Мы решили, что, если уж эти мародеры хозяйничают в Эстонии, они должны
увидеть, как взрываются их памятники. Мы могли просто облить эту деревяшку бензином и поджечь, однако мы хотели ее именно взорвать». Подростки-террористки были приговорены к расстрелу, замененному на 15 лет концлагерей (позднее срок был сокращен до 8 лет).
Чтобы окончательно стабилизировать ситуацию в Прибалтике, советское правительство выбрало традиционный для себя выход из положения, заключавшийся в устранении социальной базы подполья. В марте 1949 г. была организована еще одна массовая депортация; на этот раз в ходе операции под кодовым названием «Прибой» из Эстонии, Латвии и Литвы было депортировано в Сибирь и отдаленные районы Севера более 95 тыс. человек (в масштабах небольших стран с численностью населения в пределах 1-2 млн. человек это цифра весьма существенная). В результате властям удалось провести коллективизацию — именно она вызывала резкое отторжение у более зажиточной части прибалтийского крестьянства, традиционно приверженного индивидуальному хозяйству.
Одновременно с процессом укрепления позиций советского режима в Эстонскую, Латвийскую и Литовскую ССР начинается массовая миграция русского населения из РСФСР. Применительно к периоду 1940-1950-х гг. можно говорит о формировании двух-общинной демографической структуры в Латвии, Эстонии и отчасти Литве. Вызвана она была тремя причинами. Во-первых, военные действия привели к разрушительным последствиям для экономики региона, восстановление которой требовало новых рабочих рук. А их не хватало — численность трудоспособного коренного населения сильно сократилась вследствие боевых потерь, эмиграции на Запад и сталинских депортаций. Во-вторых, по выражению американского ученого Терри Мартина, Советский Союз был «империей позитивной дискриминации» — то
есть государственным образованием, в котором развитие национальных меньшинств осуществлялось за счет наиболее многочисленной этнической группы. Разумеется, в СССР таким народом были русские. Естественным следствием такого курса становился опережающий экономический рост национальных окраин, и в Прибалтике эта ситуация проявлялась особенно ярко: уровень жизни, например, в Эстонской ССР и соседней Псковской области были несопоставимы.
В таких условиях русские люди — как по собственному желанию, так и по распределению, направлялись в те союзные республики, где их ожидали лучшие социально-экономические условия. Когда же в регионе стали размещать предприятия общегосударственного значения (например, знаменитые рижские заводы «РАФ» и «ВЭФ»), то приток русских поселенцев интенсифицировался еще больше. Некоторым исключением на этом фоне стала Литва, где ключевые позиции в местной компартии сразу же заняли «националы» во главе с первым секретарем организации Антанасом Снеч-кусом. Он стремился не допустить изменения национального состава своей республики и всячески препятствовал планам Москвы по сооружению больших заводов. Поэтому к концу советского правления доля русских там не превысила 10%.
Иная ситуация сложилась в Эстонии и Латвии. «Национальные» кадры в партийной номенклатуре не обладали той же степенью влияния (они состояли в основном из «советских» латышей и эстонцев типа Арвида Пельше или Карла Вайно, которые родились и выросли в СССР, толком даже не говорили на языке предков и приехали в республики уже после установления коммунистическим режимом контроля над ними), что и в Литве, и потому оказались не в состоянии препятствовать массовой иммиграции. Наиболее существенно демографический баланс изме-
нился в Латвии: доля коренной национальности упала с 80% в 1940 г. до 52% в 1989 г.
Наконец, в-третьих, прибалтийский регион, имея крайне важное стратегическое значение для обороны страны, стал местом высокой концентрации советских военных объектов. Многие военнослужащие, выходя в отставку, выбирали Прибалтику в качестве постоянного места жительства.
На массовый приезд русских местные жители реагировали в лучшем случае прохладно, в худшем — с плохо скрываемой агрессией. И дело не только в том, что в их страны массово переселялись сотни тысяч людей, никак не интегрированных в их языковую и культурную среду. Дело еще и в том, что русские воспринимались как неотъемлемая часть коммунистического режима и той политики, которая проводилась от его имени. В глазах обычного латыша, литовца или эстонца советскую власть олицетворял грубоватый русскоговорящий сотрудник правоохранительных органов (по понятным причинам, в первые послевоенные десятилетия власть воздерживалась от комплектования кадров МВД представителями титульных национальностей), не понимавший его родного языка.
Таким образом, даже на бытовом уровне у людей часто возникало ощущение, что они живут в условиях не просто враждебного тоталитарного режима, а прямой иностранной оккупации. Рядовой прибалтийский обыватель просто не осознавал, что те несчастья, которые лично ему или его близким принесла советская власть, пережил и русский народ, причем задолго до 1940 г. В его глазах советский коммунистический строй выглядел чисто русским национальным явлением. Любопытно отметить, что те люди, которые оказались в лагерях или ссылке, в гораздо меньшей степени разделяли
_ этот стереотип: они видели, что репрес-
88 сии в отношении русских носили не ме-_ нее ожесточенный характер.
В качестве иллюстрации того, как в сознании людей смешивались понятия «советское» и «русское», можно привести пример известного латышского диссидента Гунара Астры — инженера завода «ВЭФ», который отсидел почти 20 лет в мордовских политзонах «за антисоветскую агитацию и пропаганду», т.е. за распространение запрещённой литературы националистического свойства. Судили его дважды — в 1961 и 1983 г. В завершающей части своего второго процесса (закончившегося приговором к семи годам лагерей) Астра произнес последнее слово, которое (редчайший случай в советской судебной практике) было тайно записано на аудиопленку адвокатом обвиняемого. Речь Астры интересна тем, что в ней содержатся практически все основные претензии национально сознательных прибалтов к советской власти:
«...Наш родной, красивый и богатый язык изгоняется из собраний, кабинетов, учреждений, с лозунгов, тем самым его все более обедняют и калечат.
Мне больно и унизительно видеть, что за светящимися буквами высоко на фасаде «Завода "Страуме"» или над крышами "ВЭФ"а и "РЭЗ"а скрывается одно-единственное — русскость: указания, приказы, таблички с надписями, лозунги, язык, техническая документация — все это русское.
Мне больно и унизительно констатировать, что мой родной язык вынужден отступить в заповедники — в этнографический музей и на сцены некоторых театров, в сферу деятельности средств массовой информации, и даже здесь его постепенно, но настойчиво вытесняет великий русский язык.
Мне больно и унизительно констатировать, что подавляющее большинство русских, родившихся и воспитавшихся в Латвии, не учит и не хочет знать латышский язык, что для выпускника русской средней школы латышский язык служит предметом насмешек и презрения, и никакой экзаменатор не требует знания этого языка от русского учащегося,
в то время как для школьника-латыша знание русского языка обязательно.
Я чувствую себя глубоко оскорбленным и униженным тогда, когда мне в общественных местах — в магазине, в учреждении, на транспорте, на улице, — повсюду на территории Латвии приходится встречаться с высокомерным шовинистическим отношением к моему языку: в лучшем случае "чево, чево? По-русски!", в худшем тот, к кому обращаешься, посмотрит на тебя, словно ты оконное стекло, и после этого можешь лицезреть его затылок.
Все упомянутое... в этой связи заставляет меня задать вопрос: какое основание имеет формула "с целью подрыва и ослабления Советской власти" (выдержка из обвинительного заключения Г. Астры. — Д.П.). Каждому, кто не хочет выдать себя за слепого, ясно, что понятие советское обозначает явление по существу социальное. Все то, о чем я говорю. вытекает из явлений национальных по своей сути. Следует ли понимать терминологию, используемую следствием, государственным обвинителем и судом, как попытку доказать, что недвусмысленное, подавляющее и прогрессирующее доминирование русской нации является воплощением марксизма-ленинизма? Меня в этом убедить невозможно. Допускаю, однако, что государственные органы руководствуются формулой "советское — это русское" и слово советское используется как своего рода псевдоним понятия русское...
Я верю, что эти времена исчезнут, как рассеивается кошмарный сон. Это дает мне силы стоять здесь и дышать.».
Весь комплекс межнациональных противоречий в прибалтийских республиках, который почти полвека держала под спудом советская государственная система, был обнажен в период политики горбачевской гласности. Именно там стремление к независимости, подогреваемое национа-
листическими настроениями широких масс эстонцев, латышей и литовцев, были наиболее сильными — сравниться с Прибалтикой в этом отношении могла разве что Западная Украина. Когда в начале активной фазы Перестройки (весной 1988 г.) некоторые прибалтийские национально ориентированные общественные деятели, почувствовав сдвиги в политическом климате, намекнули широким массам на желательность поддержки Перестройки, инициатива снизу не заставила себя долго ждать. Представители всех социальных слоев сразу же проявили активную готовность к объединению.
За несколько месяцев, например, в Эстонии под программной платформой нового общенародного движения, названного Народным фронтом, подписались практически все взрослые эстонцы. В отличие от России, движения в поддержку Перестройки имели ярко выраженную националистическую компоненту. Еще весной 1989 г., когда движение еще только набирало обороты, один из лидеров Народного Фронта Эстонии академик Виктор Пальм писал о том, что революция социально-экономическая в целом невозможна в отрыве от революции «национально-антиколониальной»:
«Существует убеждение, что сначала надо решить основные социально-экономические проблемы как определяющие. Вопросы же, связанные с нациями, следует отнести во вторую очередь и решать их после успешной подготовки реального базиса.
Жизнь полностью опрокинула эту абстрактную схему, причем не только локально в Эстонии, но и в рамках всего Союза. История напомнила нам не лишний раз, что революции не делают — они происходят. Оказалось также, что и Народный фронт не может быть создан запросто, в результате чьих-то организационных усилий.
Он возник на наших глазах как итог _
поразительного процесса самооргани- 89 зации народа; появившись, стал раз- _
виваться по своим собственным законам».
В той же статье Пальм задавал риторический вопрос, сама постановка которого не оставляла места для сомнений в наличии у движения националистической повестки:
«900 ТЫСЯЧ и 600 ТЫСЯЧ — эти магические числа, отражающие численность эстонского и неэстонского населения в республике, не раз произносились вслух. Дано ли нам или кому-либо вообще справиться со свинцовой тяжестью давления сил, ставящих на карту противопоставления эти сотни тысяч?»
На раннем этапе движения национальный вопрос слишком открыто не ставился, дабы избежать ненужных на тот момент конфликтов с Москвой и приезжим русским населением. Однако дальнейшее развитие событий раскрыло именно националистический потенциал Народных фронтов, изначально позиционировавших себя как сугубо общегражданские движения. По мере того как они набирали силу, требования по защите интересов именно титульных народов стали звучать все громче. На них вынуждена была реагировать и местная партийная элита. 16 ноября Верховный совет Эстонской ССР принял Декларацию о суверенитете, которая провозглашала верховенство местных законов над законами СССР. В январе 1989 г. тот же орган власти первым среди союзных республик принял закон о языке, который законодательно установил статус эстонского языка как единственного государственного и гарантии для его защиты в целях сохранения и развития эстонского народа и его культуры. В Латвии примерно в то же время был принят закон, запрещавший миграцию нелатышского населения из-за пределов республики.
Народные фронты стали вдохновителями и организаторами крупнейшего национально-волевого акта — «Бал_ тийского пути». 23 августа 1989 г., в
90 50-ю годовщину заключения Договора _ о ненападении между СССР и Герма-
нией, 2 миллиона человек выстроились в одну непрерывную цепь от Таллина до Вильнюса. Они выступили с требованием восстановления национальной справедливости: осуждения пакта Мо-лотова-Риббентропа и предоставления независимости странам Балтии. Зимой 1990 г. во всех республиках на первых альтернативных выборах в Верховные советы победили Народные фронты, которые незамедлительно проголосовали за постановления о незаконности власти Советского Союза и, соответственно, о юридической ничтожности всего советского законодательства. Этими актами фактически провозглашалась национальная независимость от Москвы.
Участие русских в Народных фронтах ввиду их выраженно националистического характера было довольно ограниченным. Поэтому в массе своей они примкнули к «Интернациональным фронтам трудящихся» (сокращенно «интерфронты»), программа которых предлагала поддерживать перестройку, не придавая значения национальному вопросу. Важно отметить, что противостояние в Прибалтике выявило болезненный симптом деформации русского самосознания, произошедшего в советскую эпоху. Конфликт между русскими переселенцами и «коренными» народами был не просто рядовым межэтническим столкновением. На него можно посмотреть и в другой перспективе. Это было противостояние двух общностей людей, одна из которых обладала сильным национальным самосознанием, а другая его по крайней мере частично утратила.
К такой «национальной амнезии» привела многолетняя целенаправленная советская политика по переориентации русских с этнической лояльности на государственный партиотизм. Поэтому, например, латыши просто не понимали логику русского депутата Верховного совета Латвийской ССР, которая во время дискуссий о законопроекте о гражданстве (который должен был
ограничить права лиц, не являвшихся потомками жителей довоенной Латвии) с трибуны демонстрировала свой паспорт гражданина Советского Союза и вопрошала, чем же она отличается от латышей, у которых, вообще говоря, имеется точно такое же удостоверение личности, а на встречный вопрос: «А когда вы приехали в Латвию?» — недоуменно разводила руками.
Реальность «разговора слепого с глухим» уже в наше время подтверждает и бывший депутат парламента Латвии Игорь Пименов:
«Сохраняется ксенофобия (латышей) по отношению к инородцам. С другой стороны, если говорить о нелатышах, в особенности — о людях славянской национальности, которые приехали в Латвию в советские годы, для многих из них характерен национальный нигилизм. Однако они ни в коем случае не враги латышей. Они просто ведут себя здесь, как в пространстве, и доброжелательно настроены в отношении каждого и других людей, но они не углубляются в то, почему эта земля для латышей такая особенная. Но, если кто-то скажет латышу: мне все равно, какой ты национальности, главное, что ты хороший человек, профессиональный специалист или верный коллега, — то латыш обидится, поскольку воспримет это как пренебрежение к своей национальной принадлежности, хотя это вовсе не имелось в виду.
Национальный нигилизм в основном был привит в советское время, когда под дружбой народов иногда упрощенно понимали, что все люди хорошие, и национальную принадлежность не нужно принимать во внимание. Многие до сих пор живут с таким восприятием, потому что оно очень удобно и не требует никаких внутренних усилий, углубления. Если мы хотим уменьшить недоверие между латышами и местными славянскими жителями, то надо начать с признания этих качеств — ксенофобии, с одной стороны, и национального нигилизма — с другой».
После подавления августовского путча в 1991 г. независимость балтийских государств была восстановлена де-юре и признана мировым сообществом. В новых независимых государствах осталось около полутора миллиона русских, положение которых было различно. Желание национальных элит вернуться к «дооккупационным» временам, реализовав мононациональную модель государства, привело к тому, что в Эстонии и Латвии русские жители, переселившиеся в Прибалтику после 1940 г., а также их потомки оказались лишены полноценных гражданских прав.
После обретения Латвией полной независимости в сентябре 1991 г. было принято постановление Верховного совета, закрепившее гражданские права только за жителями довоенной Латвии и их потомками. В качестве юридического основания для подобного подхода был положен принцип «ex injuria jus non oritur» (несправедливые деяния не могут быть правовым прецедентом), в соответствии с которым суверенитет Латвии не прекращался несмотря на фактическую утрату независимости (целый ряд западных стран во главе с США не признавали законность вхождения Прибалтики в состав СССР). Соответственно, продолжала существовать и общность людей, чей правовой статус был обусловлен связью с данным суверенитетом. Натурализация приезжих нелатышей началась только несколько лет спустя, когда все основные государственные институты уже были сформированы.
Аналогичное законодательство о гражданстве было принято и в Эстонии. Не удивительно, что по результатам первых парламентских выборов уже независимого государства в законодательном органе власти вообще не оказалось неэстонцев, хотя их доля от общего населения страны составляла чуть менее 40%.
В Литве национальные меньшинства составляли всего 20% населения, и
принятие дискриминационных мер выглядело на этом фоне бессмысленным: гражданство предоставили всем желающим.
В настоящее время, несмотря на массовую эмиграцию русских из Прибалтики в первой половине 1990-х гг., можно с уверенностью говорить о том, что основная часть наших соотечественников осталась там всерьез и надолго. На это указывает то обстоятельство, что большинство русских уже имеет новое гражданство, приобретенное как путем натурализации, так и по заявлениям родителей детей неграждан, родившихся после 1991 г. (в Латвии). Многие неграждане сознательно воздерживаются от приобретения гражданства, поскольку их нынешние паспорта дают им право безвизовых поездок как в государства ЕС, так и в Россию. Практически вся русская молодежь свободно владеет государственными языками своих стран.
Бытовая ксенофобия в отношении наших соотечественников за два десятилетия ослабла, и на уровне межличностного взаимодействия она практически не ощущается. Относительную «комплиментарность» русских и титульных народов подтверждает достаточно высокий процент смешанных браков. Например, в Латвии треть всех заключаемых семейных союзов носит межнациональный характер. Хотя русским непросто сделать карьеру на государственной службе, где имеет место этнический фаворитизм, их позиции в бизнесе намного более сильные. Так, большую часть списка ста самых состоятельных людей Эстонии составляют русские, хотя их доля в населении страны едва превышает четверть. Во всех трех странах Балтии свободно функционируют русскоязычные СМИ.
Тем не менее в жизни русской общины Прибалтики далеко не все благополучно. Существует дискриминация
_ при приеме на работу в государствен-
92 ные учреждения и частные фирмы (осо-_ бенно остро эта проблема стоит в Эсто-
нии), которая иногда вынуждает русских людей менять свои фамилии с русских на «национальные». Вообще, доля безработных среди русских примерно в полтора-два раза выше, чем у титульных этносов. Государственное финансирование районов компактного проживания русских находится на более низком уровне по сравнению с остальной территорией: самые депрессивные регионы в Латвии и Эстонии — это Лат-галия и район Нарвы. Русский язык не имеет никакого официального статуса, что позволяет властям постепенно сворачивать образование на нем. А это увеличивает угрозу ассимиляции нового поколения русских детей.
И все же, несмотря на все имеющиеся проблемы, положение русских в Прибалтике оказалось значительно лучше, чем у их соотечественников в Средней Азии, Закавказье и даже некоторых районах России, прежде всего на Северном Кавказе. Как показала миграционная статистика, за первые 15 лет после распада СССР отток русских из Латвии и Эстонии (22% и 26% соответственно) был наименьшим среди всех государств постсоветского пространства, не считая Украину и Беларусь. Межнациональные конфликты там никогда не перетекали в фазу физического насилия: случаи изнасилований и убийств русских по мотивам национальной ненависти в Прибалтике не зафиксированы.
При всех различиях, противоречиях и национальных стереотипах балтийские народы и русские принадлежат к одной европейской христианской цивилизации, и их сосуществование в едином политико-правовом пространстве оказалось вполне возможным. Присоединение прибалтийских государств к ЕС способствовало интеграции русских, особенно молодежи, в общеевропейское пространство. Не удивительно, что с наступлением финансового кризиса в 2008 г. многие молодые русские специалисты предпочли уехать в поисках работы на Запад, а не в Россию.
Стоит отметить, что прибалтийские русские лишены и «синдрома россиянина», распространенного среди их единоплеменников в РФ. Как на уровне государства, так и на уровне общественного сознания русские в Прибалтике воспринимаются как отдельный, особый этнос. Пусть отношение к этому этносу не у всех доброжелательное, однако столь характерные для нашей страны разговоры про «многонациональный народ», «полиэтническую цивилизацию», «а что скажут чукчи» и пр. там не ведутся. Оказавшись в положении национального меньшинства в не самом дружественном окружении, русские сумели реанимировать базовые навыки этнической солидарности и начать отстаивать свои групповые интересы — что и показали резонансные кампании в защиту русских школ и русского языка в Латвии.
Для современного русского национального движения, прежде всего его демократического крыла, вопрос отношения к прибалтийскому опыту носит двойственный, но принципиальный характер.
С одной стороны, положение русской диаспоры в странах Балтии нельзя назвать достойным, и для претензий к дискриминационной политике тамошних высокопоставленных этнократов существуют вполне объективные основания. Впрочем, в некоторых регионах РФ, не говоря уже про Среднюю Азию и Закавказье, условия жизни русских представляются куда менее благоприятными, поэтому русским правозащитникам нет смысла бежать «спасать наших» в Прибалтике в первую или даже во вторую очередь.
С другой стороны, именно Эстония,
Латвия и Литва на собственном примере продемонстрировали, как можно в кратчайшие сроки пройти путь от режима советских социалистических республик до национальных государств европейского образца. Этот путь был не лишен перегибов и откровенно волюнтаристских решений (прежде всего в финансово-экономической сфере), обернувшихся многомиллиардными долгами, дороговизной товаров и услуг первой необходимости, а также переходом важнейших активов в руки иностранцев из более успешных стран Европейского союза. Однако именно в Прибалтике прочнее, чем во всех прочих местах постсоветского пространства, утвердились институты частной собственности и идеалы верховенства закона, без которых развитие современного национального государства не представляется возможным в принципе. Молодые республики также достигли больших успехов в борьбе с коррупцией и организованной преступностью. И пускай по своим достижениям они находятся в самом хвосте длинного европейского поезда, на страны Балтии, как на ближайший рубеж, придется ориентироваться в процессе эволюции в сторону построения национального государства на месте нынешней РФ.
Понятно, что лозунг «догнать и перегнать Эстонию» будет звучать как вопиющее богохульство в ушах наших доморощенных «патриотов-государственников». Но курс на достижение означенных ориентиров представляется наиболее целесообразным и реалистичным с точки зрения целепола-гания в деле национального строительства. Кроме того, у России есть шанс избежать ошибок, которые допустили ее западные соседи в процессе своего «возвращения в Европу».
