CC BY
12РуССКИЕ НА ЭКСПОрТ
Сергеева А.В. Какие мы, русские? (100 вопросов — 100 ответов). Книга для чтения о русском национальном характере. М.: Изд-во ЗАО «Русский язык», 2010. — 384 с.
Приобрел (в издательстве, ибо больше негде) занятную книгу, вышедшую тиражом всего 1500 экз. Это учебное издание. Автор, Алла Васильевна Сергеева, как сказано в аннотации, «специалист в области преподавания русского языка как иностранного, кандидат филологических наук, автор учебников и пособий, многие годы работала в МГУ им. М.В. Ломоносова, а также в университетах разных стран мира (во Вьетнаме, Польше, Австрии, Финляндии, Франции)».
Как я догадался, прочитав книжку, Сергеевой постоянно приходилось, работая с иностранными студентами, сталкиваться с множеством нестыковок между архетипами, традициями, ценностями, установками, нормами поведения, национальным характером людей Запада, европейцев, с одной стороны, и русских — с другой. Книга и написана для иностранной аудитории, в основном для студентов, как видно (каждый параграф кончается опросником), чтобы помочь им адаптироваться в России, научиться смотреть на мир хоть немного русскими глазами. Это даст им возможность избежать многих ошибок и неловкостей в общении и в быту, научит принимать нас такими, какие мы есть, не пытаясь мерить русского человека западным аршином, а тем более переделывать нас на свой салтык. Снимет многие проблемы взаимопонимания. Сергеева терпеливо и тактично разъясняет иностранцам принципиальную разницу между нами и ними, со множеством нюансов и при-
меров. Таков замысел книги, такова ее сверхзадача, продиктованная многолетней обширной практикой.
Однако, на мой взгляд, данная книга гораздо больше пользы принесла бы тем русским людям (их количество после 1991 года все множится с угрожающей быстротой), которые наивно и совершенно неосновательно полагают, что между русскими и европейцами нет вообще никакой разницы, что «русские — это такой же европейский народ, как и все остальные» и что «мы не больше отличаемся от поляков и французов, чем они отличаются друг от друга». Книга Сергеевой устанавливает эти отличия по ста пунктам, не более не менее. Именно столько нестыковок, несовпадений насчитывает она, сравнивая среднестатистическое мировоззрение русских и европейцев. Именно столько разъяснений пришлось ей сделать, чтобы русский мир стал для молодого европейца более понятным и менее чуждым и враждебным. Недаром параграф, озаглавленный прямо по теме «Русские — европейский народ или азиатский?», она заканчивает цитатой из историка Василия Ключевского: «Россия никогда не была "чисто европейской" державой, да и в будущем вряд ли ею станет».
Что до меня лично, я в этом вопросе еще более категоричен, опираясь на свой опыт искусствоведа. Я считаю, что собственно русское начало ярко проявилось в нашей культурной истории лишь в довольно короткий отрезок времени, примерно от Ивана Грозного и до Анны Иоанновны, когда мы изжили и отбросили византийское наследие (и соответствующий канон, который иногда тоже характеризуют как «восточный», хотя и несколько в ином смысле) в эстетике и
еще не подпали под диктат европейского вкуса. Это был настоящий взрыв «русскости», вырвавшейся из-под спуда чужеродных влияний. Истинно «вертоград многоцветный»! Настал подлинно «золотой век русского искусства», главные межевые столбы которого в архитектуре — храм Вознесения и деревянный дворец Алексея Михайловича в Коломенском, храм Василия Блаженного на Красной площади, Патриаршии палаты в Кремле и Трапезная в Троице-Сергиевой лавре, Крутицкое подворье, Новодевичий монастырь и Новый Иерусалим, церковь Григория Неокесарийского на Полянке и храм Троицы в Никитниках и др. А в живописи — костромская и ярославская школы, круг Оружейной палаты. Свои соответствия наблюдаются и в костюме, и в прикладном искусстве, и в литературе — в пышности «плетения словес». Этот стиль еще догорает в петровскую эпоху, проявляясь в т.н. голицынском и нарышкинском барокко. Именно по артефактам этой эпохи мы можем представить себе миросозерцание и мироощущение истинно русского человека. И если внимательно и непредвзято окинуть взором эту чисто русскую, по-настоящему для нас органичную красоту1, то ее восточный колорит, без всякого сомнения, просто бросится в глаза. Как и радикальное, непримиримое отличие от стиля Западной Европы того времени, всегда резко отмечавшееся путешествующими европейцами. Конечно, Петр и его наследники надели на нас и заставили носить личину Запада, и местами она приросла к лицу, но само-то лицо западным не было никогда.
234
1 Не случайно стили «историзм» и «рус-
ский модерн», расцветающие с 1880-х гг. в России, обратились за образцами именно к этому времени — и в архитектуре, и в прикладном искусстве, и в книжной иллюстрации и т.д. Художники Новейшего времени правильно понимали, когда и в чем выразительнее всего процвел истинно русский дух.
Книга Сергеевой далека от совершенства и в ряде случаев закрепляет несостоятельные мифологемы, изобилует некритически использованными штампами, которые нам навязали адепты политкорректности и толерантности (видимо, профессиональный кодекс волей-неволей привил Сергеевой некоторые специальные подходы), особенно в начале книги. Но это простительно: ведь для ее написания филологу пришлось переквалифицироваться в историка и социолога, а я по себе знаю, как это непросто, сколько времени требует и сколько на этом пути ловушек и скользких мест. Трудно, почти невозможно вдруг сразу проникнуть в природу этничности и во все тонкости ее проявлений.
Ряд характерных огрехов я считаю нужным продемонстрировать.
К недостаткам книги я отношу традиционный «подарочный набор заезженных пластинок», годных сегодня разве что на экспорт для иностранцев. Имею в виду источники по русскому вопросу, которые оставили нам философы Хомяков, Бердяев, Трубецкой, Ильин, писатель Достоевский и т.п., на которых охотно ссылается Сергеева, не замечая реликтового характера их убеждений. Все они жили и писали, осмысливая современную им жизнь, в давно прошедшие времена, совершенно и принципиально непохожие на наше. Русская идея в таком обветшалом варианте очень мало и неточно отражает современную действительность.
Напротив, мне недоставало в книге о русских ссылок на более современные и адекватные источники: книгу Ксении Касьяновой о русском характере, статьи социолога Леонтия Бызова, труды Вадима Кожинова и мн. др, включая, главное, работы теоретиков русского национализма от Михаила Меньшикова до наших дней.
Раздражает затертое сравнение этнической России с лоскутным одеялом, да еще со ссылкой на одноименное стихотворение Евгения Евтушенко
(не хватало только вспомнить эстрадную песенку «Мы — коммунальная, коммунальная квартира, Мы — коммунальная, коммунальная страна!»). Хорошо себе представить такое «лоскутное одеяло», 82% которого занимает один-единственный «лоскут» по имени «русские»! Сразу станет понятна вся глуповатая натянутость и даже зака-занность подобной метафоры.
В этой связи коробит и научно несостоятельная, но такая назойливая трактовка России как многонациональной страны (в науке принято считать страны, где две трети и более населения относится к одной этнической группе, — не много-, а мононациональными).
Непростительным для филолога является тиражирование такого популярного заблуждения: «Поскольку нация называется с помощью имени существительного, а не определения... то слово русский — это не самостоятельное название нации, а только обозначение общих черт и свойств характера, мировоззрения разных народов, проживающих в России».
Уместно здесь, во-первых, напомнить замечание известного языковеда О.Н. Трубачева: «Названия (самоназвания) наций, народов вообще, как правило, адъективны: все эти Español, Italiano, Français, Deutsch, American, Magyar, Suomalainen — прилагательные, а значит они типологически однородны с нашим самоназванием русский, русские, а не отличаются от него, и эту черту, кажется, тоже имеет смысл удержать в памяти»2.
А во-вторых, как хорошо известно грамотным филологам, слово «русский» грамматически есть, вообще-то, вовсе не прилагательное и не определение, а т.н. субстантивный дериват. То есть существительное, образован-
2 Трубачев О.Н. Русский — российский. История, динамика, идеология двух атрибутов нации // Наш современник. 2010. №10. С. 265.
ное от прилагательного, но таковым не являющееся (примеры: больной, ванная, военный, горничная, дежурный, заведующий, молодые — по отношению к новобрачным, которым может быть и лет по семьдесят, — и т.д.).
К ложному представлению о «русских» как прилагательном тесно примыкает не менее ложное представление о том, что «имя русского не означает простую биологическую принадлежность (кровь, цвет кожи, форма носа и т.д.). Есть русские славянского происхождения, скандинавского, тюркского или немецкого рода» (далее следуют затасканные примеры Багратиона, Пастернака и Даля). Перед нами всего лишь расхожий штамп. Понятно, что на самом деле все обстоит строго наоборот, и что инородцу возможно стать русским полководцем, русским поэтом или русским ученым, но нельзя ни стать, ни быть просто русским. Которым можно только родиться — от русских отца и матери или, в крайнем случае, самоопределиться по одному из родителей, если тот русский. Как выяснено современной генетикой3, каждый народ имеет свой генетический портрет, на соответствие которому может быть проверен любой претендент на принадлежность к данному народу, русский в том числе.
Ничего реального под собой не имеет утверждение, будто бы «русские определяют национальность человека не по крови, а по духу, по привязанности к русскому языку и культуре... Словом, русский — тот, кто любит Россию и разделяет ее судьбу». Откуда это взяла Сергеева — уму непостижимо, должно быть, от художника Ильи Глазунова услышала. Почему надо из русских делать какое-то исключение из семьи нормальных народов, выводящих свою идентичность из общности происхождения? Непонятно. И где логика, если буквально сра-
3 Балановская Е.В., Балановский О.П. Русский генофонд на Русской равнине. М., 2007.
зу Сергеева пишет: «Среди общего количества жителей России (россиян) 82% — это собственно русские». То, что русские и россияне — не одно и то же, это правильно; но неужели она думает, что перепись учитывает не национальное происхождение, а «русский дух», «привязанность к культуре» или «любовь к России»?!
В социологии действует категорический запрет на определение социальной группы по неформальным признакам, и Сергеевой, коль скоро она взялась за социологическую тему, неплохо бы это знать.
Недоумение вызвало совершенно голословное утверждение Сергеевой, якобы совместное проживание в СССР довело нас до того, что «русские ментально имеют гораздо больше общего с грузинами, армянами, молдаванами и другими этносами, чем, скажем, с иными славянами (чехами, поляками, болгарами, сербами и т.д.), как это ни кажется парадоксальным». Не знаю, кто бы это доказал4... Хорошо еще, что в сергеевский список духовно родных нам народов не попали чеченцы, тувинцы, якуты или ингуши. Увы, у русских и нерусских жителей России (не говорю уж про СССР) ментальность весьма различна, и далеко не все эти народы комплиментарны по отношению к русским, как показывают беспристрастные исследования и повседневная практика.
Любопытно, что, отвечая на во-
4 Комическое впечатление производит ссылка в подтверждение этого тезиса на строку Пушкина «Все те же мы, нам целый мир — чужбина», обращенную, как известно, вовсе не ко всему полиэтническому населению России, а лишь к задушевным друзьям-лицеистам. Подобных грубых «ляпов» в книге многовато, включая перевранные цитаты (см. с. 10, 13, 16, 19, 20, 23, 25, 26, 50, 68, 69, 77, 80, 86, 110, 128, 133, 137, 140, 149, 190, 198, 205, 241, 263, 322, 323, 324, 349). Анализировать здесь все сии огрехи нет возможности, пусть этим займутся издательские редакторы.
прос «Меняется ли русский характер со временем?», Сергеева совершенно верно замечает: «Архетип любого этноса в принципе мало подвержен резким колебаниям, какие бы события ни происходили в жизни народа. Ведь, как считал К.Г. Юнг, он предопределен биологически». Коль скоро речь зашла об архетипах, ссылка на Юнга уместна и может быть принята как аргумент. Но как совместить это правильное заключение со всем предыдущим?
Как ни странно, вывод из этой сомнительной смеси расхожих штампов и недоказанных утверждений Сергеева, однако, делает верный: «Словом, Россия — особая цивилизация. Причем не хуже и не лучше иных. Просто она самобытна и неповторима».
Вообще, надо сказать, что перечисленные сомнительные тексты расположены (вперемежку со вполне нормальными) лишь на первых 30 страницах из 384 и отмечают лишь первые 6 вопросов. А следующие затем ответы на остальные 94 вопроса в абсолютном большинстве меня вполне устраивают и как теоретика этнополитики, и как националиста, и как ценителя исторической этнографии русского народа.
Сергеева использует обширный, достаточно репрезентативный и достоверный (в части социологических исследований) материал, из которого я почерпнул немало нового и интересного для себя. Порадовали и многие меткие наблюдения, верные оценки и выводы, рассыпанные Сергеевой по тексту. Словом, перешагнув за грань менее чем одной десятой текста, я вскоре перестал чувствовать одолевавшее меня поначалу раздражение, втянулся в увлекательное чтение и закрыл книжку с чувством признательности автору и легкого сожаления о ее несовершенствах.
Конечно, Сергеева не делает открытий, но собрать сведения, в том числе статистические, по ста темам — это труд, вызывающий уважение. Сам бы я этого делать не стал, а картина сложи-
лась любопытная, и за это надо сказать автору спасибо. Поделюсь с читателем парой удачных находок.
Мне показалось важным узнать, что лестница приоритетов у нашего народа практически не изменилась за 20 лет. «Например, на вопрос: "Какое у вас самое заветное желание?" — 23% россиян пожелали "жить в гармонии с собой и окружающим миром", "обрести настоящее счастье" (11%), "найти счастье в браке", "избавиться от неуверенности". Порой они желают "улучшить свое материальное положение", очень редко — "открыть свое дело" или "совершить выгодную сделку" (1%)». Мечтательный и непрактичный характер русского человека четко виден из этих цифр: непонятно, как можно улучшить свое положение, если не заниматься предпринимательством? Только на чудо, на щучье веленье надеяться. Когда мы сетуем на слабость и незрелость на данном этапе русского национального капитала, следует вспомнить приведенные данные.
Очень интересной оказалась сравнительная статистика преступности. Оказывается, «общее количество совершаемых в России преступлений примерно в 10 раз меньше, чем в США и Латинской Америке, в 4-5 раз меньше, чем в Германии и Франции. Известно: Швеция в 20 раз опережает Россию по разбойным нападениям, а Дания в 10 раз — по кражам. В то же время раскрываемость преступлений в России, по статистике, самая высокая в мире. По количеству заключенных на 100 тыс. человек Россия занимает второе место в мире после США». Эти цифры тоже многое объясняют и о многом заставляют задуматься.
«Вместе с тем Россия лидирует во всем мире по количеству убийств: здесь их регистрируется в 20 раз больше, чем в Японии, в 17 раз больше, чем в Германии, в 14 раз больше, чем во Франции, и в 3,5 раза больше, чем в США. Наблюдается тенденция: преступления становятся все более агрессивными и
жестокими, все чаще применяется огнестрельное оружие. Ежегодно в стране гибнут от насильственной смерти около 100 тыс. человек.
Однако, например, в США главная причина убийств — это наркобизнес, тогда как в России большинство (чуть не 80%) трагедий происходит на бытовой почве и в состоянии алкогольного опьянения. Вот типичная ситуация: выпили два друга (приятеля, соседа и т.д.), заспорили, разгорячились и схватились за ножи (или за табуретки). Такой поворот событий трудно вообразить где-нибудь в европейской стране».
В связи со сказанным нельзя назвать иначе как опасным безумием требование разрешить свободное обращение короткоствольного оружия, раздающееся от некоторых политиков-популистов (они же вольные или невольные лоббисты торговцев смертью).
Наконец, шокировало признание, что «по данным верховного комиссара ООН по делам беженцев, Россия в XXI веке вышла на первое место в мире по числу граждан, желающих получить убежище за границей. И размах эмиграции не спадает. Похоже, пословица "где родился, там и пригодился" сейчас не популярна. Чем же это объяснить? Вспоминаются горькие слова Д. Дидро: "Невозможно любить родину, которая нас не любит"».
Кстати, сама Сергеева в настоящее время живет и работает в Париже; в цитированных словах, видимо, есть что-то глубоко личное. Но я не могу согласиться ни с Дидро, ни с Сергеевой, хотя чувство сиротства и брошенности не покидает русского в сегодняшней Российской Федерации, что правда, то правда. Но так бывало и раньше, если не сказать «вечно». Нам всегда было непросто любить свою страну, а еще труднее — свой собственный народ, в счет которому можно поставить слишком многое. Но любовь — чувство иррациональное: это немотивированное предпочтение, которое мы оказываем любимому объекту.
И надо признать: русские умели любить и Россию, и ближнего своего. Любовью жертвенной, иногда прямо трагической, но высокой.
Не буду здесь искать этому объяснений. Скажу лишь о личном.
Я много раз мог бы сменить место жительства. Знание иностранных языков и владение вполне интернациональным ремеслом позволило бы мне кормить себя и свою семью в любой
европейской столице. Но я никогда не сделаю этого и даже мысли такой не допущу. Это было бы слишком низкой, непростительной капитуляцией, позорным бегством с поля чести.
Я не хочу сменить Родину. Я не хочу Родине изменять.
Я хочу изменить Родину. Чего и другим желаю.
Александр Севастьянов
КНИЖНАЯ НОВИНКА
Издательская группа «Скименъ» выпустила в свет книгу: Хайнрих МАЙЕР. Карл Шмитт, Лео Штраус и «Понятие политического».
О диалоге отсутствующих
Книга известного немецкого политического философа и директора Фонда Сименса Хайнриха Майера (р. 1953) посвящена реконструкции заочного диалога двух выдающихся политических умов XX в. — Карла Шмитта и Лео Штрауса — об основах политического. Непосредственным поводом для нее послужила публикация в 1927 г. первой редакции «Понятия политического» Карла Шмитта. Внимательно сравнивая три редакции этого основополагающего текста политической мысли XX в., Майер приходит к выводу, что более поздние редакции этого трактата (1932 и 1933 гг.) представляют собой ответ на рецензию Штрауса, опубликованную в 1932 г. Автор также ставит в центр своего исследования вопрос о политической теологии и об отношении к ней Карла Шмитта и Лео Штрауса. Книга предназначена для философов, юристов, политологов, социологов, для всех, кто интересуется политической теорией XX в.
