CC BY
71
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2013. № 5
В.А. Недзвецкий
«РУССКАЯ ПО ДУХУ» (ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА РОМАНОВА О РУССКИХ, РУССКОМ ЯЗЫКЕ И РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ)
За что и почему немка Элиза, в замужестве Елизавета Алексеевна Романова, полюбила Россию, русский язык и совсем молодую новую русскую литературу? Как она восприняла пушкинскую поэзию, и что позволило ей — по первой главе «Евгения Онегина»—угадать его новаторское художественное качество? Таковы главные вопросы, на которые отвечает данная статья.
Ключевые слова: Елизавета Алексеевна Романова, «русская по духу», восхищение мужеством русских солдат и великодушием крестьян, деятельное заступничество, эстетическая проницательность и литературная прозорливость.
What for and why did the German lady Eloise, Elizaveta Alexeyevna Romanova in her married state, come to love Russia, the Russian language and the new Russian literature which was quite young? How did she take Pushkin's poetry, and what enabled her — on the basis of the first chapter of 'Evgeny Onegin' — to divine its innovative artistic quality? Those are the main questions this article purports to answer.
Key words: Elizaveta Alexeyevna Romanova, 'Russian in her spirit', admiration of the Russian soldiers' courage and peasants' large-heartedness, active patronage, aesthetic clear-sightedness and literary sagacity.
Сначала краткая биографическая справка. Принцесса Баден-Дурлахского дома Элиза, о которой наш последующий рассказ, прибыла вместе со своей сестрой Амалией в Петербург в октябре 1792 г. Ей было тринадцать лет. Внешне очень привлекательна, хорошо поет, играет на арфе, скоро научится играть в шахматы и быстро овладевает русским языком, а также с интересом начинает постигать русскую историю и религию.
С 23 сентября (по ст. стилю) 1793 г. принявшая православие под именем Елизаветы Алексеевны она стала супругой Великого князя Александра Павловича и Великой княгиней. С 1801 г. — Императрица, хотя сама себя так не величает, отдавая предпочтение вдовствующей Императрице Марье Федоровне, супруге покойного Императора Павла I.
С первых месяцев пребывания в России и до своей смерти Елизавета Алексеевна находится в переписке (по-французски) со своей матерью Амалией, маркграфиней Баденской. Ее письма к матери
собраны и изданы в трех томах Великим князем Николаем Михайловичем. На русский язык переведена лишь небольшая их часть.
Как подчеркивают знавшие ее много лет, Елизавета Романова гармонично сложена, отличается особенно тонкой и изящной красотой лица, прекрасно воспитана и намного лучше своего супруга образована. В сане Императрицы она прилежно продолжает свое самообразование, читая на трех главных европейских произведениях авторов западноевропейских (мадам де Сталь, Шатобриана, Байрона, Т. Мура, Вальтера Скотта) и по-русски текущую русскую литературу.
В письме к матери от 17/29 марта 1822 г. она назовет свое тридцатилетнее пребывание в России своей «тридцатилетней службой» нашей стране.
Служба эта, однако, весьма далека от чиновничьей, так как нераздельна у Елизаветы Алексеевны с искренней и глубокой любовью к ее новому — российскому — отечеству. «... Должна признаться Вам, Мама, — пишет она макграфине Амалии 1/13 августа 1805 г., — что до глубины души привязана к России и, какое бы удовольствие я не испытала, очутившись вновь в Германии, о чем постоянно думаю, я сожалела бы, доведись мне навсегда покинуть Россию, и если бы, в силу воображаемых обстоятельств, оказалась хозяйкою в выборе места жительства, то уехала бы в Россию, пренебрегая целой вселенной. <.> И это не слепой энтузиазм, мешающий мне видеть преимущества иных стран пред Россией: я чувствую все, что ей не хватает, но вижу также и то, какой она может стать, а каждый ее шаг вперед радует меня»1.
Эпоха первого крупного противостояния российской армии Наполеону, перед которым к тому времени покорно склонились Австро-Венгрия и Пруссия, — 1805 г. — придает российской любви Елизаветы Алексеевны весьма существенный демократический оттенок: она с не меньшей теплотой, чем к главному русскому военачальнику, относится ко всему русскому войску. «Сегодня, — сообщает 17/29 ноября 1805 г. Елизавета своей матери, — мы получили довольно успокаивающую новость, что г-н Кутузов выиграл у французов, заставив их отступить. Наши бравые русские не изменяют себе: только они одни и способны доставить хлопот врагу; эти трусливые австрийцы, похоже, полагают естественным, что с ними поступают (французские оккупанты. — В. Н.) как с баранами. <.> Если бы не русские, французы в Австрии должны были бы увериться в том, что находятся в оцепеневшей от страха стране, поскольку им не оказывалось никакого сопротивления» (с. 191).
1 Цит. по: Васильева Лариса. Жена и Муза. М., 2011. С. 188. В дальнейшем все ссылки на письма Е.В. Романовой к матери даны по их фрагментам, приведенным в книге Ларисы Васильевой, с указанием ее соответствующей страницы.
Уже со второй половины 1805 г., став «русской по духу» (Л. Васильева), Елизавета Алексеевна с общенациональной, а не только государственной и тем более придворно-кастовой позиции воспринимает и всей душой переживает в 1812 г. и драматизм, и величие российского поединка с «Великой армией» Наполеона. «Уверена, — с нескрываемой иронией по адресу западноевропейских пророчеств о "неминуемом" разгроме русских пишет она в августе этого года в далекую Германию, — Вас уже убедили в том, будто мы бежали в Сибирь, тогда как из Петербурга мы и не выезжали». И продолжает: «Мы готовы ко всему, кроме переговоров (т. е. о заключении с французским завоевателем желанного ему скорого мира с Александром I. — В. Н.). Чем успешнее Наполеон станет продвигаться вперед, тем меньше ему придется рассчитывать на примирение. Это единодушное мнение Императора и всех слоев населения (курсив мой. — В. Н.) нашей страны. Наполеон не рассчитывал на это, как и на многие другие вещи. Каждый сделанный им шаг по безбрежной России приближает его к пропасти» (с. 290). Последняя уверенность Елизаветы Алексеевны прямо-таки поражает своей провидческой точностью, получившей реальное подтверждение в октябре-ноябре 1812 г. в русской победе под Тарутиным («Французской армией предводительствовал Мюрат, но она оказалась полностью разбитой: захвачены тридцать восемь пушек и почетное знамя, выданное первому полку кирасиров <...>, а также весь багаж Мюрата, военная касса с четырьмя миллионами и пленники.». С. 292) и в стратегически важном сражении за Малый Ярославец, выигрыш которого войсками Кутузова похоронил план Наполеона отступать по нетронутой войной Калужской дороге («Для этого предпринимались многочисленные вылазки, но наши войска с невозмутимой твердостью перекрыли ему все пути. Вражеская армия ретировалась по той же дороге, по которой начала наступление, да так, что назвать это можно скорее бегством, чем отступлением». С. 294).
Отдав должное мужеству русских солдат, казаков и командиров, свершивших эти воинские подвиги, Елизавета Алексеевна вместе с тем заявляет: «Не меньше потребуется и для описания патриотического героизма, верности, самоотверженности, проявленных прекрасным русским народом. Ах! Матушка, с июня, когда разразилась эта буря, мне кажется, я прожила столетия. Во мне нарастали самые разные чувства: ужас, жалость, негодование, восхищение нашим народом.» (с. 295). А свой перечень «неисчислимых жертв, понесенных русской нацией», сочетавшихся с «ее неколебимой верностью, мужеством и отвагой, охвативших даже крестьян, сформировавших свои отряды и действующих по своему усмотрению», итожит столько же замечательным по его глубине и справедливости, сколько и исторически основательным выводом: «. все это достойно того (для русской
нации. — В. Н.), чтобы приобрести славу избавительницы рода человеческого от постигшего его бедствия» (с. 292-293).
В ряду национально-ментальных свойств русских Елизавета Романова в особенности восхищает их великодушие к поверженному противнику, отличавшемуся, напротив, ничем не оправданной жестокостью и насилиями над мирным населением в захваченных французами областях России. «Французы, — приводит их примеры Елизавета Алексеевна, — поймали нескольких несчастных крестьян в Москве, которых полагали использовать для службы в своих рядах, а чтобы они не сбежали, клеймили их, как скот, как лошадей в табуне»; «в Полоцке баварцы (т. е. немцы, в том числе и из родного Елизавете Алексеевне Бадена, входившие, как многие другие «языки» Западной Европы, в наполеоновскую армию. — В. Н.) вломились в один дом, где пожилая женщина держала пансион для маленьких девочек. Бедной женщине переломали руки и ноги, после чего она умерла, а когда дети бросились к ней, эти чудовища обрушили на них сабельные удары, убив несколько детей»; «в Московских монастырях они (французские солдаты. — В. Н.) специально волокли несчастных монашек в алтарь, где насиловали их!» «Видел ли кто-либо дикарей, убивающих детей и женщин?..», — восклицает, описав эти деяния «цивилизованных» захватчиков, почитающих себя христианами, Елизавета Алексеевна (с. 296, 297).
И тем более поражается она истинно христианскому умению простых русских людей прощать и самое жестокое зло. «Позвольте, — обращается она 10/22 ноября 1812 г. к своей матери, — привести некоторые примеры, позволяющие дать хотя бы самое слабое представление о характере нашей нации. Один русский офицер, проходя с казаками через какую-то деревню в окрестностях Москвы, — остановился перед крестьянским домом и спросил: "У вас есть французы?" Крестьянин ответил отрицательно, но со смущенным видом. А потом сказал: "Но если бы у меня и был один, вы ведь его не тронули бы, правда?" Входя в избу, офицер увидел француза, сидевшего в кругу семьи. "Он болен и устал, — сказал крестьянин, — я не могу отказать ему в гостеприимстве". Чтобы почувствовать красоту такого поступка, нужно знать весь страх, ужас и справедливую ненависть, которые русский народ чувствовал и испытывал к французам за время войны» (с. 296).
Перейдем к лингво-литературной части нашей статьи. Вот два на редкость проницательных для иностранки без специального филологического образования суждения Елизаветы Романовой о русском языке. «...Начала писать письма, — сообщает она маркграфине Амалии в 1810 г., — а голова заполнена мыслями об изучении нового предмета, к которому я приступила. Это курс русской литературы. Не подумайте, Мама, что я хочу стать писателем — Боже упаси! Но
мне нравится русский язык: он очень красивый, а почувствовать его прелесть можно, лишь занимаясь им. Мне хочется глубже понять его, чтобы наслаждаться им и научиться ценить написанные на нем произведения, с тем чтобы и самой писать хорошо. Поэтому с таким воодушевлением я приступила сегодня к новому виду занятий. Это захватило меня.» (с. 258). «.Заканчиваю письмо, дорогая Матушка, — развивает она свою мысль в марте 1811 г., — проведя два часа за одним из любимейших моих занятий—русским языком. Это поистине сентиментальный урок, поскольку наша литература пребывает пока в детстве, но когда проникаешь в богатство языка, видишь, что можно было бы из этого сделать, и тогда получаешь удовольствие, открывающее перед тобой сокровища, которым требуются руки, способные их использовать. К тому же звучание русского языка доставляет моему уху такое же наслаждение, как и прекрасная музыка» (с. 270).
В этих отзывах о русском языке в его лексико-семантическом и грамматическом богатстве, а также необыкновенной (ведь это признается немкой, помимо немецкого отлично владеющей французским и английским, возможно, и итальянским языками!) акустической широте, мелодической выразительности и интонационной гибкости Елизавета Алексеевна—прямой последователь Михаила Ломоносова и предшественник-единомышленник таких гениев нашего языка, как Александр Пушкин, Н. Гоголь, И. Тургенев, И. Гончаров, Л. Толстой, Н. Некрасов, О. Мандельштам, однажды прогнозировавший наступление времени, когда русский язык будет изучаться и бытовать во всем мире так же глубоко и широко, как в античном средиземноморье бытовал язык греческий, а в средневековой Европе — латынь.
В самом деле: ее процитированная характеристика русского языка как лексико-фонетической основы и прямого стимулятора будущей, не менее яркой и великой, чем он сам, русской литературы четырнадцатью годами упредила следующее фундаментальное наблюдение А. Пушкина из его статьи «О предисловии г-на Лемонте к переводу басен Крылова» (1825): «Как материал словесности, язык славянорусский имеет неоспоримое превосходство пред всеми европейскими: судьба его была чрезвычайно счастлива. В XI в. древний греческий язык открыл ему свой лексикон, сокровищницу гармонии, даровал ему законы обдуманной своей грамматики, свои прекрасные обороты, величественное течение речи; словом, усыновил его, избавляя таким образом от медленных усовершенствований времени. Сам по себе уже звучный и выразительный, отселе заимствует он гибкость и правильность. Простонародное наречие необходимо должно было отделиться от книжного; но впоследствии они сблизились, и такова стихия, данная нам для сообщения наших мыслей»2.
2 Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Т. VII. М., 1951. С. 27-28.
С 1821 г. и до конца жизни в 1826 г. у Елизаветы Алексеевны устанавливаются теплые дружеские отношения и регулярное интеллектуальное общение с в ту пору уже признанным патриархом русской литературы и историографии Михаилом Николаевичем Карамзиным. «Судьба, — сообщал он 30 сентября этого года своему литературному соратнику Ивану Ивановичу Дмитриеву, — странным образом приблизила меня в летах преклонных ко двору необыкновенному и дала мне искреннюю привязанность к тем, чьей милости все ищут, но кого редко любят. Ты не менее моего знаешь двух (Карамзин имеет в виду Александра I и его мать Марию Федоровну. — В. Н.), но третью я узнал короче: императрицу Елизавету, женщину редкую. С прошлой осени я имел счастие беседовать с ней еженедельно, иногда часа по два и больше, с глазу на глаз; иногда мы читали вместе; иногда даже спорили, и всегда я выходил из ее кабинета с приятным чувством. Государь сказал мне, что и она не скучала в его отсутствии беседами с историографом. К ней написал я, может быть, последние стихи в моей жизни.»3.
Вот это карамзинское стихотворение, выдержанное в жанре стилистически высокого (этого требовал монарший сан адресата) и вместе с тем очень личного послания-пожелания:
ЭЛИЗЕ
(Императрице Елисавете Алексеевне в день ЕЕ рождения
13 Генваря при вручении ЕЙ подарка)
Элиза! Прими дар искренней любви.
Твой ум, Твоя душа питаются прекрасным;
Ты Ангел горестных, мать сирым и несчастным;
Живешь для счастия других. И так живи!
Не каждый ль день иль час Ты в жизни сей добрее,
Прекраснее душой и дружеству милее,
Достойнее святой, Божественной любви,
Достойнее небес?.. И так живи, живи!
Здесь все мечта и сон; но будет пробужденье!
Тебя узнал я здесь в прелестном сновиденье!
Узнаю наяву!.. Есть вечность для любви,
Бессмертие добра, есть Бог. И так живи»
С.-Петербург, 13 Генв. 1821 г.
С 1819 г. Елизавета Алексеевна, фиксирует автор замечательной книги о ней Лариса Васильева, «помогает становлению "Вольного общества любителей российской словесности" и его печатного органа, журнала "Соревнователь Просвещения и Благотворения". Душой общества и журнала становится поэт и полковник Федор Глинка. Общество называют еще и "Обществом друзей Елизаветы"»4.
3 Цит. по: Васильева Лариса. Жена и Муза. С. 482-483.
4 Васильева Лариса. Жена и Муза. С. 507-508.
Членов Общества подкупает искренний интерес Елизаветы к русской литературе и русским поэтам.
Со своей стороны и она отвечает участливым вниманиям как к их творческим созданиям, так и к финансовым проблемам их периодического издания. Так, 13 сентября 1819 г. ее давний секретарь Н.М. Лонгинов сообщает Ф. Глинке, что «Императрица ознакомилась с номерами журнала, пожертвовала журналу 200 рублей и попросила передать Глинке свое "благословение и внимание к полезным трудам"»5.
Особенно примечательным для взаимоотношений Елизаветы Алексеевны с русскими писателями становится десятый номер «Соревнователя Просвещения и Благотворения». В нем появляется стихотворение А. Пушкина «В ответ на вызов написать стихи в честь государыни Императрицы Елисаветы Алексеевны»:
На лире скромной, благородной, Земных богов я не хвалил И силе в гордости свободной Кадилом лести не кадил. Свободу лишь учася славить, Стихами жертвуя лишь ей, Я не рожден царей забавить Стыдливой музою моей. Но, признаюсь, под Геликоном, Где Касталийский ток шумел, Я, вдохновенный Аполлоном, Елисавету втайне пел. Небесного земной свидетель, Воспламененною душой Я пел на троне добродетель С ее приветною красой. Любовь и тайная свобода Внушали сердцу гимн простой, И неподкупный голос мой Был эхо русского народа.
(Курсив мой. — В. Н.)
Этот в свою очередь искреннейший, но в поэтическом отношении намного превосходящий карамзинское послание гимн Пушкина их общему адресату был у его автора далеко не единственным. Как в письме к П.А. Вяземскому свидетельствовал А.И. Тургенев, в 1819 г. Пушкин «написал несколько прекрасных стихотворений о Елизавете Алексеевне»6.
Уже это обстоятельство позволяет Ларисе Васильевой убежденно отстаивать в своей книге «Жена и Муза. Тайна Александра Пушкина» тезис о том, что по меньшей мере в названный год и главной женской героиней, и Музой пушкинской поэзии была Елизавета Алексеевна
5 Там же. С. 511.
6 Цит. по: Васильева Лариса. Жена и Муза. С. 508.
Романова, «прелестное видение» которой сопровождало лицейские и юношеские годы поэта, а память о ее «чистой красоте» и «нежном голосе» была сохранена им на всю последующую жизнь. И было бы крупной ошибкой не прислушаться к данной гипотезе замечательного русского поэта и прозаика XX в.
Ибо, если она и продиктована Л. Васильевой прежде всего ее художнической интуицией, то вовсе не противоречит, а, напротив, подкрепляется известными, но по-новому осмысленными фактами пушкинской биографии.
Вот Васильева напоминает нам события кануна первой ссылки Пушкина. Апрель 1820 г. Генерал-губернатор Петербурга, граф Милорадович, прочитав заполненную самим Пушкиным тетрадь его «возмутительных стихов», «хохочет, сожалеет, что нет ничего про Государственный Совет, и объявляет поэту прощение от имени императора. На следующий день генерал-губернатор рассказывает всё как было Александру I. Тот недоволен: не слишком ли мягко. Берет тетрадь»7.
«По Петербургу разносится слух, что Пушкина ссылают то ли в Сибирь, то ли в Соловки. Чаадаев едет к Карамзину, просит его заступничества перед Марией Федоровной, но Карамзин <...> знает, кто есть кто, и едет к ER» (т.е. к Елизавете Регине. — В. Н.)8. На следующий день Александр I говорит директору Царскосельского лицея Энгельгардту, что Пушкина следует сослать в Сибирь, а попытка Энгельгардта защитить поэта монархом проигнорирована.
«В то же время, — говорит Л. Васильева, — в журнале "Сын отечества" появляется отрывок из третьей песни поэмы "Руслан и Людмила"», и Николай Карамзин «срочно отсылает экземпляр журнала» Елизавете Алексеевне9. В отрывке же пушкинском есть строки:
Но ты поймешь меня, Климена,
Потупишь томные глаза,
Ты жертва скучного Гимена.
Я вижу: тайная слеза
Падет на стих мой, сердцу внятный;
Ты покраснела, взор погас;
Вздохнула молча. вздох понятный!
Принимая во внимание, что Климена в греческой мифологии — это супруга титана, которым в глазах россиян, вне сомнения, был и император Александр I, а «скучный Гимен» — это перифраз неудачного брака, в данных стихах Пушкина, делает вывод Лариса Васильева, нельзя не видеть глубокого душевного сочувствия поэта к незавидной супружеской доли Елизаветы Романовой. В какую и
7 Васильева Лариса. Жена и Муза. С. 435-436.
8 Там же. С. 436.
9 Там же.
действительно превратилось для нее ее супружество с Александром I, не раз убеждавшимся в правоте суждений жены по многим вопросам и весьма часто прибегавшим к ее советам, но должным образом не ценивший ее любви ни к себе, ни к российскому народу.
Трудно предположить, резонно продолжает Лариса Васильева, что столь эмоционально и эстетически чуткая женщина, как Елизавета Алексеевна, могла не отозваться душевно на такое и таким образом выраженное ей сочувствие Пушкина, необычный облик и стихотворный дар которого, скорее всего, остановил ее внимание еще несколькими годами ранее — при многократном посещении ею Царскосельского Лицея. И она. отозвалась, к тому же не просто ответным сочувствием опальному поэту, но, по всей очевидности, умным заступничеством за него перед разгневанным супругом-императором.
В самом деле: «как случилось, что вместо Сибири» Пушкин «попал на юг, вместо тюрьмы в благодатные края», «к самому доброму начальнику Ивану Никитичу Инзову. Либералу. Масону?». «Кто помог?»10, — вопрошает Лариса Васильева, предлагая читателю лишь единственно возможный ответ: этим помощником была только она, Елизавета Алексеевна Романова.
Пройдут четыре года, и для Пушкина, живущего и служащего в Одессе, описанная ситуация повторится в новом варианте. На этот раз причины для государева гнева две: письмо поэта 1824 г. к В.К. Кюхельбекеру со строкой «Ты хочешь знать, что я делаю — пишу пестрые строфы романтической поэмы — и беру уроки чистого афеизма»и. И письменная просьба новороссийского генерал-губернатора графа М.С. Воронцова к министру иностранных К.В. Нессельроде перевести Пушкина из Одессы «в какую-нибудь другую губернию». «Опять Пушкину "светили" Сибирь или Соловки. А то, в зависимости от настроений монарха, и Шлиссельбургская крепость»12.
И снова спасительницей Пушкина, убеждает нас Лариса Васильева, явилась Елизавета Алексеевна. Она объяснила Александру I, «глухому уже на два уха, что во всех гостиных только и разговору о Пушкине и его произведениях». Она «убедила его в том, что Пушкин замечательно пишет»13. Лишь она могла обратить внимание венценосного супруга на воронцовскую фразу: «в какую-нибудь другую губернию». И вот поэт — не в Сибири, а хотя и «под надзором родителей», но в наследственном псковском селе Михайловское.
10 Там же. С. 437.
11 Пушкин А. Полн. собр. соч.: В 10 т. Т. X. 3-е изд. М., 1966. С. 86 — 87. Курсив мой. — В. Н.
12 Васильева Лариса. Жена и Муза. С. 458.
13 Там же. С. 484.
В важнейшем для взаимоотношений Елизаветы Алексеевны с русскими писателями сюжете она и Пушкин особенно значим год 1825-ый, которому в сорокасемилетней жизни нашей героини суждено было стать предпоследним.
Дело не ограничивается тем, что в своем письме к Н.М. Карамзину от 23 февраля именно этого года Елизаветой Романовой впервые помянуто самое имя Пушкина. Чрезвычайно значима и причина данного упоминания. Вот данный фрагмент названного письма: «Очень сожалею, что не смогла сегодня увидеться с Вами, Вам известно, присутствие Ваше всегда доставляет мне удовольствие. Мне остается еще поблагодарить Вас за любезное внимание, которое Вы оказали мне, прислав новую поэму Пушкина. Мне она понравилась...» (с. 484-485; курсив мой. — В. Н.).
Итак, Елизавета Алексеевна получила от карамзинского посланца, как, видимо, получала и прежде, очередную пушкинскую поэму, ее явно заинтересовавшую. Ясно, что это не «Кавказский пленник», «Бахчисарайский фонтан», «Братья-разбойники» или «Цыганы», созданные в 1821-1824 годах. Но тогда что же?
Лариса Васильева, исходя из ошибочного предположения, что «во французском языке словом — роете — обозначаются и поэма и стихотворение»14 (в действительности стихотворение по-французски— 1а роея1е, и оно женского рода, в то время как 1е роете — существительное рода мужского. — В. Н), сочла невозможным определить не только название, но и жанр этого нового пушкинского произведения.
Однако если сопоставить хронологию процитированного выше письма Елизаветы Алексеевны к Н. Карамзину со временем появления первой главы «Евгения Онегина», то загадки здесь никакой не будет. Первая глава пушкинского «романа в стихах», не раз именовавшегося «поэмой» (в период его написания) и самим поэтом, а впоследствии и его критиками, увидела свет 15-го февраля 1825 г.; письмо Елизаветы Алексеевны к Карамзину с отзывом об этой главе «Онегина» датировано 23-им февраля того же года. Ибо речь в нем идет, вне всякого сомнения, о ней.
И нетерпеливый интерес (спустя неделю после публикации!) Елизаветы Романовой к началу самого оригинального и высокохудожественного произведения Пушкина 1825-1826 гг. (второй главы «Евгения Онегина», напечатанной в октябре 1826 г. Елизавета Алексеевна, «по официальным сведениям» скончавшаяся еще 4 мая этого года, узнать уже не могла), и ее всецело одобрительный отзыв о нем раскрывают нам эту читательницу Пушкина как человека удивительной эстетической проницательности и историко-литературного
14 Пушкин Л.С. Биографическое известие о А.С. Пушкине до 1826 года // А.С. Пушкин в воспоминаниях современников. Серия литературных памятников. Т. I. М., 1985. С. 56.
предвидения тем более глубокого, что оно вплоть до конца 1830-х годов оставалось в России фактически единственным.
Вспомним прием, оказанный пушкинскому «роману в стихах» даже лучшими и самыми образованными литераторами — друзьями поэта. «В это время, — свидетельствовал Лев Пушкин, — появилась первая глава "Онегина". Журналы или молчали, или отзывались о нем легко и равнодушно»15. «. Дал ли ты "Онегину" поэтические формы, кроме стихов?»16, — выговаривает Пушкину, не находя таких форм, Александр Бестужев. «Господина Онегина (иначе же нельзя его назвать), — иронизирует в частном письме за 1825 г. откровенный В.К. Кюхельбекер, — читал: есть места живые, блистательные, но ужели это поэзия?»17.
«Мне она понравилась», — без малейших оговорок и оглядок на
суждения профессиональных авторов и критиков заявляет о «новой
поэме», а в реальности — первой главе «Евгения Онегина» Елизавета
Алексеевна Романова, этим суждением как бы предсказывая высокое
определение своего «романа в стихах» самим Пушкиным: «он лучшее 18
произведение мое» .
Пребывая в 1824 — 1826 годах в Михайловском, поэт, естественно, не мог услышать названные слова своей коронованной почитательницы о его великом эпо-лирическом создании, но, вне сомнения, узнал о них позже от Н. Карамзина или членов его семьи. И, думается нам, увидел в них бесценные для него поддержку и подтверждение того, что отныне он как совершенно самобытный национальный поэт находится на верном творческом пути.
Своего же поразительно чуткого и глубокого ценителя — императрицу Елизавету Алексеевну Романову — еще раз поэтически отблагодарил в этом «Отрывке», датированном 1830 г.:
Не розу пафосскую, Росой оживленную, Я ныне пою; Не розу феосскую, Вином окропленную, Стихами хвалю; Но розу счастливую, На персях увядшую Элизы моей.
15 Пушкин Л.С. Биографическое известие о А.С. Пушкине до 1826 года // А.С. Пушкин в воспоминаниях современников. Серия литературных памятников. Т. I. М., 1985. С. 56.
16 Бестужев А.А — Пушкину А.С. 9 марта 1825 г. // Пушкин А.С. Полн. собр. соч. (Большое академическое издание). Т. XIII. С. 149.
17 Кюхельбекер В.К. — Одоевскому В.Ф. 5 апреля 1825 г. // Бычков И.А. Из переписки В.Ф. Одоевского. «Русское слово», 1904. Февраль. С. 380.
18 Пушкин А.С. — Бестужеву А.А. 24 марта 1825 г. // Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. X. М., 1966. С. 131.
.. .В текущем, 2013, году Россия торжественно отметит 400-летие Дома Романовых. Представителей этой царской династии было много, но далеко не все они заслужили право на благодарность миллионов россиян. Более чем спорны, по нашему убеждению, нынешние попытки всячески обелить в нашем сознании Николая I, весьма негативно охарактеризованного многими его соотечественниками, в числе которых были Л.Н. Толстой, назвавший его «Николаем Палкиным», и убежденный монархист Федор Тютчев, посвятивший ему в 1855 году такую эпитафию: «Не Богу ты служил и не России, / Служил лишь суете своей, / И все дела твои, и добрые и злые, — / Все была ложь в тебе, все призраки пустые: / Ты был не царь, а лицедей».
Сегодняшняя реабилитация Николая I — дело явно безнадежное, так как продиктована она лишь конъюнктурными, стало быть, корыстными соображениями его хвалителей. Но в числе царствующих Романовых, в том числе людей с очень малой долей или даже полным отсутствием русской крови, были и те, кто действительно достоин нашего искреннего и глубокого почитания. Это и великий реформатор страны Петр I, и освободитель крестьян, а также инициатор других живительных реформ 1860-х годов Александр II, и его родственник, поэт Константин Романов, и «благословенный» при всех его слабостях победитель Наполеона Александр I. И, конечно, — такая иностранка на вершине российской власти, как очаровательная внешне и замечательная своими деяниями на благо России и ее культуры, русская по духу немка Элиза, она же Елизавета Алексеевна Романова.
Список литературы
А.С. Пушкин в воспоминаниях современников. Серия литературных памятников. Т. I. М., 1985. Васильева Лариса. Жена и Муза. М., 2011. Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Т. VII. М., 1951. Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 16 т. (Большое академическое издание).
М.; Л., 1937-1949. Русское слово. 1904. Февраль.
Сведения об авторе: Недзвецкий Валентин Александрович, докт. филол. наук, профессор кафедры истории русской литературы филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: [email protected]
