CC BY
50
Е.А. Оглезнева
РУССКАЯ ПЕРИОДИКА ВОСТОЧНОГО ЗАРУБЕЖЬЯ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ И СЕРЕДИНЕ ХХ в.: О ДИНАМИКЕ ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА
Рассмотрен общественно-политический дискурс русского восточного зарубежья в первой половине и середине ХХ в. в его социально обусловленной динамике.
«Вопрос о причинах, или факторах, языковых изменений (т.е. эволюции языка) составляет, собственно говоря, целую самостоятельную область или дисциплину внутри науки о языке или общего языкознания», -писал Е.Д. Поливанов [1. С. 75], один из основоположников отечественной социолингвистики, многие работы которого посвящены проблемам языковой эволюции. Эволюция языка имеет как собственно лингвистическую, так и экстралингвистическую - социальную -обусловленность. Для современного уровня развития лингвистики это утверждение аксиоматично. Именно в совокупности данных факторов может быть рассмотрено развитие языка в течение любого отрезка времени, достаточного для языкового изменения.
Современная лингвистика, обращенная к человеку, оперирует понятием дискурса, под которым понимается «особое использование языка... для выражения особой ментальности, в данном случае особой идеологии; особое использование влечет активизацию некоторых черт языка и, в конечном счете, особую грамматику и особые правила лексики, и в свою очередь создает особый «ментальный мир» [2. С. 39]. Опыт анализа политического дискурса предпринимался разными исследователями на современном материале [3-5 и др.]. Безусловно, дискурс существует не только в сфере политики, на что и указывает Ю.С. Степанов. Дискурсом является любой текст или «фрагмент текста, состоящий более чем из одного предложения или независимой части предложения. Часто концентрируется вокруг некоторого опорного концепта; создает общий контекст, описывающий действующие лица, объекты, обстоятельства, времена, поступки и т.п., определяясь не столько последовательностью предложений, сколько тем общим для создающего дискурса и его интерпретатором миром, который “строится” по ходу развертывания дискурса». Это определение дискурса принадлежит В.З. Демьянкову [2. С. 37] и, по мнению Ю.С. Степанова, показывает необходимость в описании дискурсов для продвижения их теории.
Важной составляющей дискурсивного анализа является исследование языка в речи как социально обусловленного процесса, и не только социально обусловленного. Как отмечает З.И. Резанова, «исследование языка в его дискурсивном аспекте - это выход за пределы “языка в себе и для себя” в пределы внешней лингвистики, в исследование взаимовлияний собственно языковых и внеязыковых факторов в процессах и результатах порождения речи. Данное обстоятельство естественным образом приводит к необходимости более кардинального выхода за пределы собственно лингвистических методов - в пределы социологии, психологии, культурологии, этнологии и является отражением формируемых новых по сути предметов исследования, имеющих гетерогенный характер» [6. С. 98-99].
Содержание одного и того же типа дискурса, включая его дескриптивный, ценностный и деятельностный аспекты [6. С. 99], во многом предопределено социальными условиями его осуществления, динамика которых приводит и к динамике дискурса.
Русское восточное зарубежье возникло и существовало в водовороте политических событий ХХ в., находивших непосредственное отражение в его общественно-политическом дискурсе. Основным источником для дискурсивного анализа текстов русской периодики восточного зарубежья в начале и середине ХХ в. стали массовые газеты и журналы, издаваемые в этот период в Харбине - центре русской восточной эмиграции: «Вестник Маньчжурии», 1919; «Маньчжурия», 1920; «Дым отечества», 1920; «Свет», 1920; «Русский голос», 1920; «Сибирская жизнь», 1920; «Понедельник», 1920; «Новости жизни», 1920, 1927; «Рубеж» 1927-1945; «Луч Азии», 1939; «Время», 19431945; «Русское слово», 1946 и др. Всего в Харбине с начала его основания в 1898 г. и до массового исхода русских из Маньчжурии насчитывалось более 150 названий русских газет и журналов [7], с учетом данных других источников их было еще больше [8-11]. Кроме Харбина, русские периодические издания выходили в Шанхае, в Тяньцзине и некоторых других городах Китая [7].
В структуре массовой периодики русского восточного зарубежья содержались: 1) материалы политического характера о событиях в России и в мире в проекции на жизнь русской колонии в Китае; 2) материалы о деятельности церкви; 2) материалы, посвященные экономике и культуре Китая, особенно Маньчжурии; 3) материалы о жизни русской колонии, в том числе культурной и спортивной; 4) рекламные материалы и объявления и др. Эти составляющие были продиктованы потребностью в публичном освещении указанных сфер практической и духовной деятельности русской восточной эмиграции и характеризуют ее как открытое, толерантное к другим культурам, религиозно воспитанное, разносторонне образованное и деятельное сообщество. Каждый из обозначенных компонентов структуры массовых периодических изданий восточного зарубежья характеризуется своим особым типом дискурса, среди которых можно назвать общественно-политический, религиозный, рекламный и др.
Объектом нашего исследования выступает общественно-политический дискурс, реализованный в массовых газетах и журналах русского восточного зарубежья. Этот тип дискурса полифоничен по сути: в нем нашли выражение различные точки зрения на происходящее и слышались голоса разных слоев русского населения в восточном зарубежье. Общественно-политический дискурс обнаружил наибольшую динамику в своем языковом развитии в первой половине и середине ХХ в. при относительной стабильности других типов дискурса, также реализуемых в русской периодике Китая.
«Суть дискурсного анализа, как указывают Н.Б. Вахтин и Е.В. Головко, заключается в том, чтобы, отталкиваясь от анализа языковой формы (формы выражения), обнаружить, какие ситуационные модели были отобраны и представлены говорящим в каждом конкретном случае, и через их анализ понять способ описания и осмысления реальности говорящим» [12. С. 268]. Выявить, как осмыслена и представлена конкретная историческая эпоха в общественно-поли-тическом дискурсе русского восточного зарубежья, входит в наши задачи.
Можно выделить несколько периодов в жизни русского восточного зарубежья, самым непосредственным образом отразившихся в его общественно-политическом дискурсе, в первую очередь - в его лексическом наполнении: 1) дореволюционный период - период постройки КВЖД (с 1898 по 1917 г.); 2) первое послереволюционное время, характеризующееся большим эмиграционным потоком из России (1917-1924 гг.); 3) период советского присутствия на КВЖД (1924-1935 гг.); 4) период Маньчжу-Го - время японской оккупации Маньчжурии и Харбина (19321945 гг.); 5) второй период советского присутствия на КВЖД и в Харбине после освобождения его Советской Армией от японцев в 1945 г., закончившийся продажей КВЖД Китаю в 1952 г. и окончательным исходом русских.
В дореволюционный период язык русских харбинских периодических изданий был практически неотличим от языка периодических изданий в метрополии, если не брать во внимание пространственные координаты описываемых событий и упоминания об экзотических реалиях чужой страны. См., например, «Харбинский вестник», выходивший с 1903 г., затем сменивший название на «Железнодорожник», а еще позднее, с 1918 г., называвшийся «Вестник Маньчжурии», являвшийся «особого рода летописью раннего Харбина» [8. С. 178]. В политическом плане газета поддерживала буржуазно-демократические группировки [8. С. 189] и официальную власть - генерала Д. Хорвата, с 1902 по 1921 г. управлявшим КВЖД, во времена его правления Харбин и линию КВЖД называли Хорватией, а чаще - «Счастливой Хорватией», «царством КВЖД, то есть царством генерала Дмитрия Леонидовича Хорвата» [13. С. 3; 14. С. 74; 15. С. 107; 16. С. 91].
Жанровое наполнение периодических изданий, арсенал стилистических приемов соответствовали принятым стандартам того времени. Иначе быть не могло, поскольку харбинское русское бытие представляло собой жизнь российских граждан на временно российской территории, в так называемой полосе отчуждения, с сохранением всех прав российского гражданства и в соответствии с правилами русской государственности. Обустроенный по-русски Харбин жил и говорил по-русски, читал русские газеты, отмечал русские праздники и обучал детей в русских школах.
Революция 1917 г. привела в Харбин тысячи солдат и офицеров белой армии, а также других российских граждан, не примирившихся с новой властью на родине. Язык харбинских газет того времени в полной мере отразил послереволюционную смуту. Это проявилось, во-первых, в общей тональности периодических изданий, которые не могли остаться нейтрально-деловыми и светскими, каковыми по преимуществу являлись до российских революционных потрясений; во-вторых, в
лексическом наполнении материалов на общественнополитические темы. Показателен в этом отношении язык политических материалов газеты «Русский голос», первый номер которой вышел в 1922 г. (в 1926 г. она стала называться «Русское слово» и выходила до момента закрытия ее японскими властями в 1935 г.). Газета «придерживалась «омской» ориентации и «кадетского» направления» [8. С. 192], последовательно защищала антибольшевистские позиции [11. С. 80].
В газетах русского восточного зарубежья появилась лексика, обусловленная периодом революции, что стало характерной особенностью общественно-политического дискурса того времени: комиссар, интернационал, красные, красноармейцы, советский, советская власть, советчики «представители советской власти», эсэры, эсэровский, Совдепия, большевизм, большевики, большевистский, антибольшевистский, эмиссар, ЦИК, ревком, контрреволюционный, учредилка «учредительное собрание» и др.
Актуализируется также военная и политическая лексика, не являющаяся прежде частотной и широко употребляемой: эвакуированный, автономный, регистрироваться, коалиция, дипломатия, генеральный штаб и др. Эта лексика выполняет номинативную функцию, точно и определенно именуя понятия и реалии политической жизни и военных будней.
Обилие высокой и религиозной лексики, характерное для газетной публицистики при освещении политических событий в рассматриваемый период, отражает пассионарное восприятие происходящего с Россией и ее гражданами после Октября в восточном зарубежье: жертвы, жертвовать, торжество, бытие, благодеяние, презренный, воскресить, возвысить, достояние, изречение, исполин, благо, чистилище, милость, присяжные блюстители русского благочиния (о судьях), свершившийся, година и др. Частотным остается употребление слов на благо-: благородный, благотворительный, благодеяние, благочиние, благоустроенный и др.
Пафос политических материалов был главным образом антиреволюционным, антибольшевистским. Это выражалось, в частности, в употреблении местоимения «наши» для обозначения приверженцев дореволюционной России и белой армии, отстаивавших ее интересы: «С фронта сообщают, что наше наступление продолжается», «красные ведут упорные атаки, безуспешно стремясь помешать нашему продвижению на Самару» и др.; нахождение вне большевистского влияния, на расстоянии от него, определялось как «наш вольный простор» в противоположность «советской духоте».
Для выражения отрицательной оценки происходящего на родине, собственного положения в изгнанничестве использовались различные семантические приемы: метафоры, в том числе развернутые, метонимия, эпитеты, повторы, градация, риторические вопросы и восклицания и т.д. См., например, эпитеты и метафоры: большевистский шквал, тяжкие обиды, лихая година, суровая доля, возмутительный грабеж, революционный паук, злостный паразит и др., а также типичный фрагмент газетного политического текста этого периода: «Паук ткет свои тенета... Неудачи советской дипломатии на Западе давно уже заставили направить свои старания на Восток. Посольство Юрина-
Дзевалтовского, Виленский, Краснощеков - все это одна и та же согласная и настойчивая работа на два фронта, направленная к распространению Совдепии до берегов Тихого океана. Лестью, обманом, натиском, обходом, подкупом - всеми путями, какие только возможны в данный момент - кровожадный паук пробирается к своей цели. Он разбрасывает тенета коалиции, демократические буфера среди доверчивой и неопытной дальневосточной публики, он, готовый на все средства, ведет тайную дипломатию в азиатских кабинетах, подкупает награбленным золотом продажные издания и не ради, конечно, прекрасных глаз, выторговывает себе временное торжество» [17].
Кроме описания и оценки политических событий, в газетных публикациях указанного периода не менее ярко представлено осмысление своего положения - положения подданных российского государства, часть которых лишилась российского гражданства в результате бегства из страны, а другая потеряла его, поскольку с конца Х1Х в. трудилась во благо ее и ее интересов в Китае: «Русские граждане в полосе отчуждения и в многолетних российских концессиях Тяньцзиня, Шанхая, Ханькоу - неожиданно оказались лишенными прав. Люди европейских обычаев и уклада очутились во власти азиатских законов, вне гражданского бытия. И благородный пролетарий, и презренный буржуй одинаково проданы и брошены под китайские бамбуки» и др. [17].
Общественно-политическому дискурсу русского восточного зарубежья в рассматриваемый период свойственно присутствие сюжетов русской классики, их переосмысление в связи с новым историческим опытом русских в эмиграции: см., напр., газету «Дым отечества» с характерным названием, отсылающим к известной фразе главного героя произведения А.С. Грибоедова «Горе от ума». В первом номере содержится комментарий к названию газеты, передающему «всю полноту национального чувства, сжимающего русское сердце» при упоминании «о дыме отечества, и сладком, и приятном». Фраза Чацкого не была только фразою. То, что испытывал Чацкий, переступая русский рубеж, испытывали многие из наших зарубежных скитальцев» [18].
Середина 20-х - начало 30-х гг. ХХ в. Более точные границы данного периода - 1924-1935 гг., и связаны они с конкретными историческими событиями на КВЖД: в 1924 г. «ничья» после уничтожения царской России как государства и прихода к власти большевиков дорога становится советской. Это событие породило даже местную харбинскую идиоматику: день начала совместного советско-китайского управления дорогой местные остряки прозвали «Октябрьской революцией на дороге» [16. С. 158].
К середине 20-х гг. жизнь в Харбине приобрела некоторую стабильность. Волна послереволюционной эмиграции частью осела в Харбине, частью распределилась по линии КВЖД, частью переместилась в глубь Китая, главным образом в Шанхай, где к тому времени также образовалась обширная русская колония.
Газеты и журналы, издавамые в Харбине в тот период («Новости жизни», «Рубеж» и др.), отражают и события мирового масштаба, и события текущей провинциальной жизни русской колонии, и события, происходящие в России. Противостояние старой и новой
России не было исчерпано, но политические страсти поутихли.
Следует отметить более демократичный, по сравнению с предыдущим этапом, язык периодики восточного зарубежья, отсутствие в нем витиеватости слога и некоторой манерности, присущей дореволюционным и первым революционным массовым харбинским изданиям. Кроме того, массовые периодические издания в это время в значительно меньшей степени политизированы и не военизированы на лексическом уровне.
Тоска по России, усилившаяся от затянувшегося пребывания вдали от родины, привела к идеализации и романтизации советской действительности частью русских эмигрантов в Харбине и Маньчжурии, что вылилось на страницы газетно-журнальной публицистики и публицистической литературы. Общественный деятель Харбина, профессор Юридического факультета, «сменовеховец» Н.В. Устрялов, побывавший в 1926 г. в России, в своей книге «Россия (у окна вагона)», изданной сразу же после поездки на родину под впечатлением от нее и по просьбе друзей-харбинцев, писал: «Помню, как по мере приближения Москвы, она преображалась в сознании, в душе. На чужбине, в эмиграции, издалека - она ощущалась огромным символом России, захватывала исторической величественностью, светилась в ореоле горя и славы». И далее: «Бросается в глаза обилие книжных лавок и книг; говорят не случайно: “Книга ходко “идет в массы”. Бойко и живо в Охотном ряду. С отрадою осматриваешь давно невиданные вещи: землянику, крупные черные вишни, большие белые сливы, потом белугу, янтарную осетрину. Все это пропитано своим органическим вкусом - не то, что на Дальнем Востоке, где цветы без запаха и люди без Родины» [19. С. 11, 13].
Появляются статьи, положительно настроенные по отношению к Советской России. Примечательна подпись под фотографией к заметке «Американские студенты в СССР»: «На снимке - делегация американских студентов, прибывших в СССР, чтобы познакомиться с нашим (выделено мной. - Е.О.) строительством и жизнью». Нашим - т.е. русским, неважно, что советским [20].
Обращенность к Советской России, надежды, связанные с возможностью вернуться на родину, невольно становились одной из причин активизации тех языковых явлений, которые в революционной России уже стали знаками языковой эпохи. Речь идет об аббревиации.
«Аббревиатуры - знак определенного времени и общества» [21. С. 150]. Известно, что аббревиация как способ словообразования стала популярна в русском языке еще в дореволюционное время [22. С. 19], но особую распространенность получила во время Октябрьской революции и в послереволюционные годы: по своей новизне, необычности, авангардности аббревиация была созвучна революционным переменам. Обращает на себя внимание, что в харбинских газетах середины 20-х - начала 30-х гг. ХХ в. аббревиатурные наименования представлены в большем количестве, чем в предыдущий и последующий периоды. Показательно в этом смысле выражение из газеты «Сегодня в саду Мех-соба концерт симфонического оркестра Желсоба» [23] (Желсоб - здание Железнодорожного собрания, Мехсоб -здание Механического собрания). Другое примеры: на
стадионе ХОС (=Харбинское общество спортсменов), Дальбанк в Шанхае (=Дальневосточный банк), извещение «ДАЛЬЕВЦИБА» (=Дальневосточное Европейское Информационное Бюро), ХСМЛ (Христианский Союз молодых людей), япспортсмены (японские спортсмены), яп-дипломаты (японские дипломаты), завзуб (заведующий зуболечебницей), а также заимствованные из советского языка драмколлектив, профсоюз, профорганизация, детплощадки, горбольница, РАБИС (Харбинское отделение Всероссийского союза работников искусства) и др.
На заимствования из советского языка в языке западной ветви русской эмиграции, в том числе аббревиатурного характера, обращала внимание Л.М. Грановская: «Эмиграция постоянно перенимает слова у большевиков, например интервенция... рабфаковец, молодняк, компартия, Совнарком, плановость...» и указывала, что круг словоупотреблений, принятых в языке советской прессы, довольно широк [24. С. 47, 102]. Следовательно, это общее явление для языка западной и восточной ветвей эмиграции. Другое дело, что в восточном зарубежье процесс лексического заимствования из советского языка должен был быть более интенсивным из-за постоянного советского присутствия в Маньчжурии после 1924 г.
Особо отметим получившую в это время устойчивость в употреблении аббревиатуру КВжд (еще в начале 20-х гг. сокращенная форма названия «Китайско-Восточная железная дорога» не была установлена и встречалась в вариантах Кит. Вост. жел. дор., Кит. Вос. жел. дор., Кит. В. жел. дороги, К.В.ж.д. [25].
Интересно, что многие аббревиатуры в Харбине не приживались и Харбин возвращался к прежним названиям. Например, в харбинских газетах 1946 г. вновь появятся вместо аббревиатур сочетания, на базе которых они образовались: Коммерческое собрание вместо Комсоб [26. С. 24].
В общественно-политическом дискурсе восточного зарубежья 20-х - начала 30-х гг. ХХ в. ярко выраженное неприятие советской власти, свойственное в целом харбинским газетам первого послереволюционного времени, сменилось иронией по отношению к пролетарским массам, пришедшим к власти на родине. Такая реакция понятна в высокообразованном, культурном, несколько рафинированном Харбине с его театрами, библиотеками, высшими и средними учебными заведениями, наукой, литературным творчеством, прививаемой с детства правильной русской речью, с его буржуазной любовью к себе, выраженной, в частности, в языке газетной рекламы, стремлением соответствовать определенному уровню не только культуры, но и жизни. Так, в выражениях «Каль-мановская “Графиня Марица” раститулована и именуется теперь по-пролетарски «Марицей» (1927); «вицекомиссар местной почты» (1927); «управленцы КВжд» (1927) - выделенные лексемы содержат социально обусловленный компонет иронии в коннотативной части своего значения, частотно выявляемый в контексте харбинской газетно-журнальной публицистики анализируемого периода.
Показательным примером ироничного осмысления советской действительности является «рассказ из сов. быта» С. Семенова «Голый статуй», опубликованный в «Рубеже» [27. С. 13, 17], в котором серьезные, важные слова и слово-
сочетания советского языка: кандидатская карточка, Народный дом, ведет пропаганду, товарищ редактор, заявить в партийный комитет и др., а также высокие, встречающиеся в сочетаниях от имени оскорбленных матерей, скорбящие матери, терзания мужа, в душе польщена и др. - употребляясь в прямом значении, звучат иронично. Ирония усиливается употреблением в одном ряду с представленными выше словами и словосочетаниями стилистически сниженных и просторечных слов и словоформ, используемых для создания речевого дискурса героя фель-етонического очерка: срам, пущай не ходит, ежели не нравится, пойти к заведывающему школой, повертывается новой стороной, ета нагота и др. Да и слово статуй, вынесенное в название в устаревшей форме муж. рода, ненормативное на момент употребления, выражает ироничную оценку персонажам рассказа из советской жизни. Харбинский литератор С. Семенов, автор рассказа, остро чувствует другую - советскую, незнакомую и непонятную - реальность и не принимает ее, как и многие харбин-цы, а неприятие свое выражает средствами языка как мощным характерологическом ресурсом [28. С. 173].
Примечательно в этом смысле наблюдение Л.М. Грановской об ироническом переосмыслении старых понятий как знаков «бывшести» в русском языке метрополии послеоктябрьского периода, в то время как в языке эмиграции (западной. - Е.О.) названия этих понятий «сохранились в нейтральном употреблении» [24. С. 29]. Таким образом, происходит аналогичный процесс: непринимаемое по идеологическим и морально-нравственным причинам получает ироническое осмысление в общественно-политическом дискурсе противоположной направленности.
Начало 30-х - середина 40-х гг. ХХ в. В 1932 г. Япония оккупировала Маньчжурию и объявила ее отделенной от Китая. Новое марионеточное государственное образование было названо Маньчжоу-го (1932 г.), а затем Маньчжоу-диго, или Маньчжурская империя (1934 г.). В 1935 г. Советская Россия продала КВЖД Японии [16. С. 245], и с этого времени начался японский период в жизни русской колонии. Япония через специальную организацию БРЭМ (Бюро российских эмигрантов) установила жесткий контроль над всеми сферами деятельности русских эмигрантов в Маньчжурии, пыталась с новой силой всколыхнуть чувство ненависти к Советской России и организовать эмигрантов на борьбу с ней, потворствовала деятельности русской фашистской организации. Унизительность положения рядового русского населения Харбина выражалась в его бесправии и постоянном надзирании над ним. Так, в 1943 г. русским эмигрантам БРЭМ выдавал специальные нагрудные знаки для обозначения их как иностранцев; в речи харбинцев они получили название собачьих номеров [16. С. 317]. Их официальное наименование - нагрудный значок российского эмигранта, и в газетах того времени часто помещались объявления об их утере: «Утерян нагрудный значек российского эмигранта Абдуллы Якубовича Ягудина за № 13849» [29], а официальные японские власти характерным для газетного стиля того времени пафосным языком в свою очередь декларировали: «Бережно и с гордостью носите свой эмигрантский значек. Он предназначен для отличия истинных друзей, которые идут по одному с нами пути и т.д.» [30].
В годы японской оккупации количество русских периодических изданий в Харбине, в первую очередь независимых, сократилось. Была установлена жесткая цензура за изданиями, вследствие чего снизилось их качество [6. С. 186]. Газеты и журналы должны были воспевать мудрую политику Маньчжоу-диго, а в начале 40-х гг. - ее военную доблесть. Даже сторонившийся политики знаменитый «Рубеж» во времена японского влияния «вплоть до 25 июля 1945 г. помещал статьи о замечательных победах японской армии», а также «злорадствовал по поводу неудач и поражений Красной Армии в первые годы Великой Отечественной войны, имел крайне антисоветскую направленность» [16. С. 322]. Преуспевал в про-японской пропаганде официозный антисоветский ежемесячник «Луч Азии» (1934-1945).
Кроме давления политической цензуры на сохранившиеся русские издания, японцы организовали выпуск своей газеты на русском языке - «Время» («Харбинское время»), «редактором которой был японец, а сотрудничать с ней стали те из русских, которые отличались крайними даже для большинства эмигрантов неприемлемыми взглядами, а также люди заведомо непорядочные, давно махнувшие рукой на собственную репутацию» [31. С. 103].
В качестве типичного образчика прояпонского и антисоветского дискурса выступает, например, следующий фрагмент: «Русские эмигранты - это не только люди, вынужденные на чужбине, в суровых условиях борьбы за существование добывать себе кусок хлеба. Российская эмиграция - это прежде всего антикоммунистический актив, поставивший себе целью борьбу с Коминтерном во имя спасения человечества от коммунистического ига. <...>. В достижении этих задач мы не одиноки. Великий императорский Ниппон, Маньчжурская Империя и другие государства, создав тесный идеологический блок, поставили своей целью бескомпромиссную борьбу с Коминтерном, как с мировым злом, всюду нарушающим спокойствие и порядок. <...> Час решительной схватки с силами зла приближается. Российская эмиграция должна будет выполнить свой долг уничтожения коммунистической системы, и она его выполнит. Будем верить, что силы света победят силы Тьмы и над необъятными просторами нашей Великой Родины снова воспарит Державный Двуглавый орел» [32. С. 3] и др.
Лживая демагогия прояпонски настроенных лидеров русской эмиграции облекалась в яркие словесные одежды эпитетов: грозный ниппоновский меч нанес первый карающий удар по англо-саксам; Великая Восточно-Азиатская война; доблестные действия ниппонских войск в секторе гавани Финша; пример величайшей доблести и беззаветного патриотизма ниппонских героев; сокрушительный удар имперских флотских авио-сил по врагу в серии славных битв; наша задача - уничтожить врагов человечества - Британию и Соединенные Штаты; наша вторая родина Маньчжу-Ди-Го и могучий Ниппон и др.
Восхваление японцев и их достижений на страницах периодических изданий восточного зарубежья осуществлялось не только в военной и политической сфере. Так, статья о постановке газетного дела в Японии, опубликованная в журнале «Рубеж» в 1936 г. [33. С. 2-3], насыщена метафорами, эпитетами, гиперболами и другими сти-
листическими средствами, направленными на демонстрацию японских успехов и превосходства: газетные колоссы Страны восходящего Солнца; сказочное развитие; деловые триумфы; умопомрачительные цифры; успехи поразительны; только 60 лет назад, в блистательную эпоху императора Мейдзи; крупнейшие в мире по тиражу; влияние этих газетных титанов; целая армия корреспондентов; прилагать прямо-таки героические усилия, чтобы не опаздывать с печатанием срочного информационного материала; с поразительной быстротой; в кратчайший срок; огромное преимущество перед всеми конкурентами и др.
С возникновением японского марионеточного государства вошло в употребление его название Маньчжу-Го - Маньчжу-Ди-Го - Маньчжурская Империя. Использовалось и название японского летоисчисления: Кан-дэ (так, например, дата выхода «Рубежа» № 15 в 1940 г., как и остальных номеров рассматриваемого периода, обозначена как 6 апреля 7 г. Кан-дэ).
Требуют особого упоминания слово Ниппон - название Японии, внедрившееся в русскую речь харбин-цев после оккупации Маньчжурии Японией, и многочисленные производные наименования от него, возникшие и функционировавшие в Харбине в это время: ниппонский, ниппонец, ниппонка, ниппонцы (см., например: «Газетное дело в ниппонских предприятиях достигло поистине сказочного развития» 1936; «Нип-понка - разносчица газет» 1936; Промышленная экспансия Ниппона 1937; «Усиливающийся ниппонский экспорт заставил иностранные державы принять меры против его импорта» 1937; «Условия подписки на “Рубеж” на 1940 г. в Ниппон, Корее и Китае» 1940; «Среди посетивших вечер были представители ниппонской военной миссии» 1941; «Урок ниппонского языка для российских эмигрантов, читает лектор К.А. Железняков» 1943; «Результат соревнований между группами ниппонского языка» 1943; «В водах, окутывающих подступы к Ниппон...» 1945; ниппонский авио-флот 1945; ниппонский доктор Ногучи 1945 и др.). Известно, что до японской оккупации в Маньчжурии слово Ниппон и производные от него в русском языке восточного зарубежья не употреблялись.
Вторая половина 40-х гг. В августе 1945 г. Маньчжурия и Харбин были освобождены Советской Армией от японских оккупантов. «Спустя некоторое время русская периодика в Харбине стала восстанавливаться, но она была чисто просоветского направления» [8. С. 214]. Главным периодическим изданием с 1945 по 1956 г. была газета «Русское слово», которая закрылась ввиду массового отъезда русских из Харбина, «и на этом закончилась история русской журналистики в Китае» [8. С. 215]. Русские газеты того периода наполовину состояли из материалов, информирующих о жизни в СССР. Постоянными были рубрики «По родной стране», «Все о Советском Союзе». Общественнополитический дискурс этого периода оказался наполненным советскими номенклатурными обозначениями и распространенными в языке советских газет штампами и клише: выборы в депутаты Совета Союза, указ Президиума Верховного Совета СССР, Народный Комиссариат, произошли значительные сдвиги, постановление товарищей министров, выдвинули кандида-
тами, великая борьба советского народа, оказывать помощь в борьбе, советские войска, части Красной армии, Октябрьская революция и др.
Одной из главных тем в «советской части» газеты было возвращение русских граждан на родину, а сами русские, проживавшие в Харбине, его окрестностях и других городах Китая, именовались выходцы из России, бывшие подданные России, эмигрировавшие из России и противопоставлялись гражданам СССР, или советским гражданам, к которым обращались принятым в Советской России обращением товарищи.
Особенностью номинаций этого периода является возвращение к обозначениям Япония, японский, японцы вместо Ниппон, ниппонский, ниппонец, употребляемых во времена японской оккупации Маньчжурии, например: «. всякое проявление симпатий к Советскому Союзу сурово преследовалось японскими и маньчжурскими властями», «нередко оказывали советским войскам помощь в борьбе с японцами» [34].
Этот период отмечен усилившимся влиянием советского русского языка на русский язык в Харбине, что выразилось, в частности, в создании в газетножурнальной публицистике своего рода макаронических текстов, в которых советская по происхождению лексика: а) сочеталась с лексикой, вышедшей из употребления в метрополии, или манерной, слишком «буржуазной» для языка Советской России, б) вписывалась в типичные для харбинской периодики синтаксические конструкции, сохраненные в общественно-политическом дискурсе восточного зарубежья еще с дореволюционных времен. Например: «19 января в помещении Советского клуба устраивается благотворительный вечер-бал, весь доход с которого пойдет в пользу сирот и вдов бойцов и офицеров Красной Армии. Залы будут художественно декорированы. Будут функционировать красочные киоски - крюшонный, мороженного, пивной бар, чайный стол и т.д. <...> Концертная программа вечера обещает быть очень интересной. Почетные билеты распространяются устроительницами вечера по учреждениям и отдельным гражданам. В некоторых случаях поступают суммы в 10-15 тысяч гоби за билет. Устроители надеются, что симпатичная цель вечера привлечет на него большое количество публики» [35] и др.
В это же время под влиянием советского языка начинается «ренессанс» аббревиатуры. В «японский» период новые аббревиатуры в русском языке Харбина не возникали, а некоторые из появившихся в 1920-е гг. сокращений вновь стали употребляться в виде базовых словосочетаний: например, вместо распространенных в 20-е - начале 30-х гг. ХХ в. в Харбине наименований Комсоб, Жел-соб в 30-е и начале 40-х гг. использовались словосочетания Коммерческое собрание, Железнодорожное собрание. См., напр.: «На святках в Коммерческом собрании состоялся многолюдный веселый Рождественский бал харбинского клуба Российской молодежи, прошедший с большимуспехом» [26. С. 24]. После 1945 г. в харбинской периодике вновь возникает довольно много аббревиатурных образований, некоторые аббревиатуры были непосредственно заимствованы из советского языка: ширпотреб (=товары широкого потребления), КАБ (=коллектив артистов балета), ОНО (=отдел народного образования) и
др.: «Затем ученикам отличникам были розданы подарки от ОНО и Родкома», «новые товары ширпотреба», «некоторое время назад образовался коллектив балетных артистов города Харбина (КАБ)» [36-38 и др.].
Интересна судьба слова Желсоб: именуемое им Железнодорожное собрание переименовывают в Дом Красной Армии, и в аббревиатурном исполнении Жел-соб превращается в ДКА: «Дом Красной Армии (бывш. Желсоб). Коллектив артистов Харбинской оперетты. Сегодня 16 и завтра 17 января популярная оперетта Кальмана “Сильва” в 3-х действиях. Хор, балет, оркестр. Билеты в кассе ДКА. Нач. в 8 ч.» [39]; «В ДКА состоится интересный концерт джасс-оркестра» [35].
Под влиянием советского языка в языке периодики восточного зарубежья в это время происходит ряд лексических замещений, когда традиционно употребляемая в определенных условиях лексема заменяется на лексическую единицу, принятую и уже устоявшуюся в языке Советской России: так, слово коллектив употребляется вместо слова труппа (коллектив артистов Харбинской оперетты 1946) и др.
Происходит и постепенное замещение слова прошение, обозначавшего «письменное ходатайство, письменную просьбу по официально установленной форме» [40. Т. 2. С. 670]: советы, прошения по судебным делам 1919; прием прошений ежедневно 1919; лицам, подавшим прошение о поступлении в техникум 1920; предложено ему подать прошение об увольнении от службы 1927; открыт прием прошений 1927; открыт прием прошений для лиц 1943. Слово заявление было известно, но широко не применялось. В 1946 г. для обозначения того же самого понятия в Харбине используется слово заявление: «Среди бывших подданных России имеется большая тяга перехода в советское гражданство. К середине ноября и до конца декабря 1945 г. в Генеральное Консульство СССР в Харбине поступило около 7 000 заявлений о приеме в советское гражданство. В Консульстве СССР в городе Дальнем 1 тысяча заявлений, в городе Маньчжурия -около 3 000 заявлений. Часть подавших заявления уже приняты в советское гражданство и получили советские заграничные паспорта. Приток заявлений продолжается» 1946. Показательна в этом отношении фиксация словами заявление и прошение смены внутреннего состояния субъекта именуемой деятельности: заявление - от глагола заявить, т.е. публично, официально сообщить, объявить, сказать что-нибудь в письменной или устной форме, а прошение - от слова просить, т.е. обращаться к кому-нибудь, склоняя его к исполнению желаемого, добиваться чего-нибудь [40. Т. 1. С. 426]. Второе настойчиво, но не категорично, оно и уступило более «настойчивой» и широко распространившейся в советском языке номинации, соответствующей духу советской эпохи.
В газетах русского восточного зарубежья рассматриваемого периода встречались также контексты, в которых отмечено линейное использование традиционных дореволюционных и советских наименований, что свидетельствует об их постепенной интеграции: Завтраки, обеды и ужины. Играет ДЖАСС. Русско-американские танцы до 7 час. вечера. Имеются партнерши для танцев. Первоклассная кухня под управлением опытного шефа кулинара. Принимаются банкеты и товарищеские ужины [34].
Таким образом, общественно-политический дискурс, реализованный в периодических изданиях русского восточного зарубежья первой половины и середины ХХ в., представлял собой динамически развивающийся речевой континуум, в котором прослеживалась четкая зависимость между политической ситуацией и ее репрезентацией средствами языка: изменение расстановки сил на политическом поприще, необходимость популяризации различных политических программ предопределяли языковую форму их воплощения как на уровне номинации предметов и явлений общественной жизни, так и на уровне их оценки.
Ситуация в периодике русского восточного зарубежья указанного периода интересна своей компактностью: на протяжении относительно короткого времени на ограниченном в географическом отношении про-
странстве, практически в одной географической точке, находящейся в отрыве от исконной территории и родного языка, возникли разнообразные по содержанию и языковому облику периодические издания, продемонстрировавшие вариативность языкового выражения и динамику в выборе языковых средств, обусловленные социальными факторами.
Динамизм общественно-политического дискурса в восточном зарубежье был обеспечен главным образом изменениями в лексике - языковым уровне, наиболее живо и чутко реагирующем на внешние факторы, и эти изменения были иными, чем в метрополии (если не по характеру, то по качеству), в силу иного социокультурного и исторического фона, что и обусловило специфику общественно-политического дискурса в русском восточном зарубежье по сравнению с метрополией.
ЛИТЕРАТУРА
1. Поливанов Е.Д. Где лежат причины языковой эволюции? // Поливанов Е.Д. Статьи по общему языкознанию. М.: Главная редакция восточной
литературы, 1968. С. 75-89.
2. Степанов Ю.С. Альтернативный мир. Дискурс. Факт и принцип причинности // Язык и наука конца ХХ века. М., 1995.
3. Земская Е.А. Клише новояза и цитация в языке постсоветского общества // Вопросы языкознания. 1996. № 3. С. 23-31.
4. Проскуряков М.Р. Дискурс борьбы (очерк языка выборов) // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 1999. № 1. С. 34-42.
5. Оглезнева Е.А. Современный политический дискурс: попытка анализа // Филология: сборник работ преподавателей и аспирантов АмГУ и
Пекинского университета. Благовещенск: АмГУ, 1999. С. 63-65.
6. Резанова З.И. Методологическая интеграция в процессе дискурс-анализа: анализ дискурсивной картины мира // Сибирский филологический
журнал. 2007. № 3. С. 96-105.
7. Сводный каталог периодических и продолжающихся изданий Русского зарубежья в библиотеках Москвы (1917-1996 гг.). М.: РОССПЭН, 1999.
8. Литература русского зарубежья в Китае (в г. Харбине и Шанхае). Библиография (Список книг и публикаций в периодических изданиях)
Сост. Диао Шаохуа. Харбин: Изд-во Бейфан Вен-и, 2001.
9. Хисамутдинов А.А. Российская эмиграция в Китае: опыт энциклопедии. Владивосток: ДВГУ, 2002.
10. Печатные издания харбинской россики: Аннотированный библиографический указатель печатных изданий, вывезенных хабаровскими архивистами из Харбина в 1945 году. Хабаровск: Частная коллекция, 2003.
11. Чжао Юнхуа. Три вида русской печати в Китае первой половины ХХ века // Русское зарубежье. История и современность. Вестник. 2004. № 1. С. 77-87.
12. Вахтин Н.Б., Головко Е.В. Социолингвистика и социология языка. СПб.: Гуманитарная Академия; Изд-во Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2004.
13. Иванов Вс.Н. Особый лад Харбина // Иванов Вс.Н. Столетие КВЖД. Русские в Харбине. Хабаровск, 1998. С. 2-21.
14. Шиловский М.В. Начальник «Счастливой Хорватии» // 100-летие города Харбина и КВЖД: Материалы конф. Новосибирск, 1998. С. 74-77.
15. Золотарева Т. Маньчжурские были. Сидней (Австралия): Харбинское и Маньчжурское историческое общество, 2000.
16. Аблова Н.Е. КВЖД и российская эмиграция в Китае: международные и правовые аспекты истории (первая половина ХХ в.). М.: Русская панорама, 2005.
17. Русский голос. Харбин, 1920. № 73.
18. Дым Отечества. Харбин, 1920. № 1.
19. Устрялов Н. Россия (у окна вагона). Харбин: Типография китайской Восточной железной дороги, 1926.
20. Новости жизни. Харбин, 1927. № 173.
21. Кожевникова Н.А. Аббревиатуры в русской литературе ХХ века // Русский язык сегодня: Сб. статей / Отв. ред. Л.П. Крысин. М.: Азбуковник, 2003. Вып. 2. С. 148-159.
22. Карцевский С. Язык, война и революция. Берлин: Рус. универс. изд-во, 1923.
23. Новости жизни. Харбин, 1927. № 177.
24. Грановская Л.М. Русский язык в «рассеянии»: Очерки по языку русской эмиграции первой волны. М.: ИРЯЗ, 1995.
25. Весь Харбинъ на 1923 годъ. Адресная и справочная книга гор. Харбина / Под ред. С.Т. Тернавского. Харбин, 1923.
26. Рубеж. Харбин, 1943. № 5.
27. Рубеж. Харбин, 1930. № 11.
28. КожевниковаН.А. Язык советского общества в изображении М.А. Булгакова // Лики языка: к 45-летию научной деятельности Е.А. Земской / Отв. ред. М.Я. Гловинская. М.: Наследие, 1998. С. 162-173.
29. Время. Еженедельная японская газета. Орган независимой мысли. Харбин, 1943. № 338.
30. Время. Харбин, 1943. № 343.
31. Хаиндрава Л. Отчий дом // Харбин. Ветка русского дерева. Проза. Стихи / Сост. Д.Г. Селькина, Е.П. Таскина. Новосибирск: Новосиб.
книжное изд-во, 1991. С. 85-132.
32. Луч Азии. Харбин, 1939. № 53/1.
33. Рубеж. Харбин, 1936. № 18.
34. Русское слово. Харбин, 1946. № 6.
35. Русское слово. Харбин, 1946. № 10.
36. Русское слово. Харбин, 1946. № 14.
37. Русское слово. Харбин, 1946. № 19.
38. Русское слово. Харбин, 1946. № 22.
39. Русское слово. Харбин, 1946. № 11.
40. Толковый словарь русского языка / Сост. Г.О. Винокур, Б.А. Ларин, С.И. Ожегов, Б.В. Томашевский, Д.Н. Ушаков; Под ред. Д.Н. Ушакова.
М.: Вече. Мир книги, 2001. Т. 1-3.
Статья представлена научной редакцией «Филология» 19 мая 2008 г.
