CC BY
321
Языкознание
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского,2015, № 2 (2), с. 421-427
УДК 811.551.3:801.81
РУССКАЯ НАРОДНАЯ СКАЗКА: ВАРИАНТЫ ТЕКСТА И ПРОЧТЕНИЯ
© 2015 г. Л.А. Климкова
Нижегородский госуниверситет им. Н.И. Лобачевского, Арзамасский филиал
Поступила в редакцию 14.01.2015
Рассматривается текст русской народной сказки «Курочка Ряба» как объект модификации смысла и речевой ткани, трансформации и интерпретации.
Ключевые слова: сказка, «Курочка Ряба», архетип, глубинный смысл, речевая ткань, модификация, версия, вариант, трансформация, интерпретация.
В плане постижения национального кода, системы исконных ценностей, этнических черт особое место занимают произведения устного народного творчества, прежде всего сказки. Будучи культурным наследием народа, сказки отражают детство человечества, мировосприятие людей отдаленных, бесконечно далеких от нас эпох, заключают в себе мифологические, ми-фопоэтические представления, этнические архетипы. Современному человеку очень трудно (а может быть, даже невозможно) добраться до их глубинного смысла, поскольку за многие столетия кардинально изменилось мироощущение, мировоззрение людей. Отсюда проистекает субъективность восприятия и понимания сказочного дискурса.
В русских народных сказках отражены этнические черты, устремления народа, его упования и мечты, его взгляд на окружающий мир, на социум, на взаимоотношения людей в нем, на то, что истинно, что ложно, что исконно ценится, что осуждается и т.д.; созданы образы народных героев, поступающих по чести и совести, сражающихся за высокие жизненные идеалы народа, за правду и справедливость, за обездоленных и несчастных, - героев, готовых на самопожертвование, на подвиг.
Родившись в одной, определенной местности, сказки столетиями кочевали по стране, передаваясь из уст в уста, и, конечно, в условиях устного бытования, рассказывания, пересказывания - сказывания, не могло быть буквального, дословного воспроизведения текста. Переска-зыватели, исполнители сказок привносили в них что-то свое, исходя из своего понимания проблемы, из личного жизненного опыта, для акцентирования основного смысла добавляли содержательные и речевые детали (микроэлемен-
ты), устраняли несущественные в их понимании детали и т.д. Иными словами, сказки подвергались модификации без смены авторства (оставались народными): модификация - «видоизменение предмета или явления, не затрагивающее его сущности», «предмет или явление, подвергшиеся такому видоизменению, являющиеся разновидностью чего-либо» [1, II, с. 286]. Так возникали модифицированные тексты (модификации) [ср.: 2, с. 192], инвертированные [ср.: 3, с. 65-66], версии, варианты текста одной сказки. Таким образом, сказки сосуществовали и сосуществуют в вариантах первичного текста -инварианта, прототекста, которым следует признавать первую по времени письменную фиксацию. Так, для сказки «Курочка ряба» на фоне всех существующих вариантов первичным текстом следует считать тот, что содержится в собрании сказок А.Н. Афанасьева, представляющем собой самую раннюю подлинную их фиксацию, первой половины XIX века. В качестве свидетельства возьмем высказывание В.Я. Проппа: «Народные русские сказки» А.Н. Афанасьева стали в полном смысле этого слова народной книгой. Впервые благодаря Афанасьеву читатель увидел русскую сказку во всем ее богатстве и разнообразии, в ее истинной красоте, неприкрашенной и неподдельной. В отличие от большинства своих предшественников, занимавшихся собиранием и публикацией произведений народного творчества, Афанасьев стремился к сохранению всех особенностей первоначальных записей сказок, не позволяя себе никаких литературных переработок этих записей, ограничиваясь ролью редактора и издателя. До появления сборника Афанасьева подлинная народная русская сказка была почти неизвестна» [4, с. III]. Другие собрания и издания рус-
ских народных сказок появились позднее: И.А. Худякова (1860-1862 гг.), Д.Н. Садовни-кова (1884 год), Н.Е. Ончукова (1908 год), Д.К. Зеленина (1915 год) и др.
Однако и у А.Н. Афанасьева даны варианты, например, два варианта текста под названием «Курочка» - № 70-71 [4, с. 101-102].
Различие этих вариантов текста состоит в объеме и характере событийного, агентивно-предметно-акционального ряда, последовательности его звеньев:
№ 70 № 71
жил-был старик со старушкою; у бабушки в задворенке
у них была курочка- была курочка-рябушечка;
татарушка;
курочка снесла яичко в куте посадила курочка яичуш-
под окошком и положила на ко с полки на полку, в
полочку; дупёлко, в кут под лавку;
мышка шла, хвостиком трях- мышка бежала, хвостом
нула; вернула;
полочка упала, яичко разби- яичко приломала;
лось;
старик плачет, старуха воз- строй стал плакать, баба
рыдает; рыдать;
в печи пылает, верх на избе вереи хохотать, курицы
шатается; летать, ворота скрипеть,
сор под порогом закурил-
ся, двери побутусились,
тын рассыпался;
девочка-внучка удавилась;
просвирня идет, спрашивает, поповы дочери шли с
услыхала, все просвиры из- водою, ушат приломали,
ломала и побросала, попадье сказали;
пересказала горе;
дьячок побежал на колоколь- попадья квашню месила,
ню и перебил все колокола; тесто по полу разметала,
пересказал всё горе попу; пошла в церковь, попу
сказала;
идет поп, спрашивает, побе- поп стал книгу рвать, всю
жал, все книги изорвал. по полу разметал.
Кроме того, в первом варианте есть характеристика яйца: пестро, востро, костяно, мудрено, во втором варианте признаки яйца отсутствуют; разные номинации и яйца: яичко — яичушко, и курицы: курочка-татарушка - ку-рочка-рябушечка.
По свидетельству самого составителя сборника сказок, первый вариант (№ 70) записан в Воронежской губернии, второй - в Архангельской, причем к первой записи дан вариант нача-
ла сказки, в котором фигурируют другие номинации действующих персонажей (дед, баба, курочка ряба) и другие действия, помимо плачет: бил - не разбил, била - не разбила, кодку-дачет: «Жили себе дед да баба, у них была курочка ряба; снесла под полом яичко. Дед бил -не разбил, баба била - не разбила, а мышка прибегла да хвостиком раздавила. Дед плачет, баба плачет, курочка кодкудачет, ворота скрипят, с двора щепки летят» [4, с. 477-478].
При общей речевой основе вариантов они разнятся объемом диалектной лексики -большим во втором варианте (№ 71) (возможно, это объясняется местом первоначального функционирования сказки и ее записи). Некоторые слова объяснены самим издателем в приложении-словаре малоупотребительных и областных слов [4, с. 508-512]: верея «перекладина или крюк для замыкания ворот или дверей»; дупёлко «кадочка, выдолбленная из цельного дерева или пня»; кут «угол против печи в избе»; побуту-ситься «(о дверях) покривиться»; строй «нищий, калека». Даны они (в ряде случаев с другими семантическими нюансами), а также другие диалектные слова и в современных лексикографических источниках. Например: верея «косяк у дверей, ворот». Волог.; «толстый столб, поддерживающий крышу (сарая)». Сарат. Пенз.; «витой столб у крестьянского крыльца». Симб. Арх.; «балка, служащая поддержкой настила (пола, потолка и др.)». Ряз.; «балка, на которую опираются стропила». Брян.; «перекладина». Ряз.; «столб с отверстиями для жердей в изгороди». Арх. [5, вып. 4, с. 145]; верх «чердак». Перм. Арх. Тобол. Свердл. Ср. Урал. Тамб. Орл. Курск. Ворон. Дон. Рост. Краснодар. Калин.; «потолок». Твер.; верхи «верхний этаж». Олон. Арх. Дон. Рост.; «этаж». Урал [5, вып. 4, с. 158]; дупёлко «то же, что дутелка». Арх. Волог. Ср.-Урал.; дупелько. Новг. - «бочонок, кадка, бадья, миска и т.п., выдолбленные или сделанные из дуплистого обрубка дерева», дупелка. Яросл.; дупёлка. Перм. Яросл.; дутлька. Яросл. Новг. Калин. Волог. Свердл. Перм. Уфим. [5, вып. 8, с. 258-259]; задворенка, задворенька и задво-рёнка «уменьш.-ласк. к задворня (в 1-м и 3-м знач.)», задворенка. Арх. Олон. Новг. Печор.; задворенька. Волог. - «место за двором (дворами) позади избы (изб), где располагаются скотный двор, огород, гумна и т.д.; зады, задворки». Арх.; задворенка «небольшая жилая пристройка к задней стороне дома». Арх. [5, вып. 10, с. 45, 46]; возрыдаться, фольк. «разрыдаться». Сарат. Терск. [5, вып. 5, с. 29]; закуриваться, сов. закуриться «закрутиться, закружиться в воздухе». Арх.; ср.: закуривать, закурить «поднимаясь в
Русския ниродния скизки: виршнты тексти и прочтения
423
воздух, кружить, закручивать». Тул. Арх. [5, вып. 10, с. 178-179]; строй, влд. «калека и нищий?», строем сделить «искалечить кого, изувечить»; стар. стрый, стрий «брат отца, дядя по отце» [6, IV, с. 341]; строй «дядя по отцу», ди-ал. «калека, нищий», вологодск. (Даль) [7, III, с. 780]; слово кут в русских народных говорах многозначное, с объемной парадигмой, в тексте сказки, судя по синтагматике слова и тематической, ситуативной направленности текста, реализуется его значение «кухня». Калуж. Тул. Во-лог. Перм. Тобол., или «часть кухни перед печью». Кемер. Том. Вост.-Казах., или вообще -слово кути «кухня или небольшой чулан с печью». Арх. [5, вып. 16, с. 164, 165]; приломать «привести в негодность, поломать, испортить». Беломор. Арх. Свердл.; «разбить на куски (обычно многое)». Южн. Сиб. Иркут. Свердл. Костром. Печор. Арх. Мурман. [5, вып. 31, с. 278]; именно к последнему из приведенных значений дана иллюстрация из сказки, вошедшей в собрание А.Н. Афанасьева; приломить «сломать (все, многое); переломать, разрушить». Том. [5, вып. 31, с. 279]; титирушки как параллель к рябушечки, ряби: по всей видимости, это деминутив к номинанте титирки - западное, «греча, дикуша» [6, IV, с. 392], ср.: татарка «гречиха» <...> появилась в Германии в начале XV века, куда ее завезли из Средней Азии [7, IV, с. 27]; является метафорическим названием курицы по внешнему сходству (по зрительному восприятию) с окраской поля цветущей, а в особенности отцветающей гречихи, где перемежаются цвета - зеленый (листья, стебель), белый (цветы), красноватый, сиреневатый (бутоны), коричневый (семенные коробочки), впечатление - рябое поле, такое же впечатление от гречки-крупы, с разноцветной окраской граней «гречинок». Диалектное слово ря-бый по говорам имеет развернутое словообразовательное гнездо: рябый «пестрый». Влад. Эст. ССР. Латв. ССР. Лит. ССР. Сталингр. Груз. ССР.; рябой «несчастный». Забайкалье; рябу «слово, которым подзывают кур». Арх.; рябуня «пятнистая курица». Ленингр.; рябухи «рябая, пестрая курица». Арх. Моск.; рябуши «рябая, пестрая курица». Пск. Твер. Киргиз. ССР.; ря-бушечки «ласк. курочка». Арх., Афанасьев; ря-бушки «рябая, пестрая курица». Волог. Новосиб.; рябчитый «рябой, пестрый». Дон. Р. Урал. Тюмен. [5, вып. 35, с. 334-337].
Большинство рассмотренных словарных статей содержит при дефинициях помету ирхин-гельское, что соответствует месту записи сказки, однако более точно определить значение реализуемого слова мог только исполнитель
сказки, сказитель, иначе возникают более или менее правдоподобные предположения.
В более позднем собрании сказок Д.Н. Садовникова («Сказки и предания Самарского края», 1884 год) помещен модифицированный вариант сказки «Курочка», значащийся у А.Н. Афанасьева под № 70, но называется она «Курочка Татарушка» [8, с. 186-187]. Начинается она так: «Жили старик да старушка; была у них курочка Татарушка. Снесла она яичко черно , пестро и багровисто; положили они его в клети на полку, на пряменьку на соломку. Кошечка прыгнула, хвостиком махнула, полочку тряхнула, яичко расшибла. Старик-от заплакал, старуха зарюмила, избу затопили, двери растворили, жернова замололи!». Далее появляются друг за другом персонажи, которым старик, называемый уже дедушкой, пересказывает свое горе: баба, идущая по воду, которая после рассказа с печали стала ведра колотить; дьячок, который побежал с печали дедушкиной колокола бить; дьякон - книги рвать. Заканчивается же сказка иначе, чем у А.Н. Афанасьева: «Начал поп их лупить, сколько влезет: дьячка-то дубиной, дьякона-то вязиной! Поп был разумный. И сказке конец». Как видно, здесь несколько изменился агентивный ряд: появилась кошечка вместо мышки, дьякон, нет девочки-внучки, попадьи, поповых дочерей, иначе ведет себя поп; несколько иной предметно-акциональный ряд: избу затопили [печь в избе - Л.К.], двери растворили, жернова замололи. Отличает текст оптимистическая концовка: поп прекратил повальное безумие. Иначе здесь выглядит характеристика яйца - только цветовая: черно, пестро, багровисто. Багровисто от багровистый «с багровым, густо-красным оттенком». Самар. [5, вып. 2, с. 35] (в качестве иллюстрации к слову приведена фраза как раз из этой сказки). Таким образом, яйцо имеет еще более необычный вид, чем в предыдущих вариантах сказки, чем и усугубляется восприятие его как предвестника беды. Из других диалектных микроэлементов текста обращают на себя внимание: стяженные формы имен прилагательных (пряменьку, едина), постпозитивная, в том числе согласованная частица (старик-от, старуха-то, дьячка-то, дьякона-то), повтор предлога в словосочетании (на пряменьку на соломку), специфическая словоформа винительного падежа с предлогом по для выражения объектного значения (по воду), диалектные слова, в числе которых: клеть -слово многозначное, с объемной парадигмой, с широким по говорам ареалом функционирования, в частности для обозначения неосновного, подсобного помещения при избе или в отдель-
ной постройке [см.: 5, вып. 13, с. 287-289]; вя-зина «вязовый сук, дубинка». Смол. Казан. Твер. [5, вып. 6, с. 74]; (за)рюмить «скучать, грустить». Пск. Твер.; рюмю рюмить «плакать, хныкать». Ворон. [5, вып. 35, с. 326]. Они вместе с диалектно-просторечными и разговорными словами (баять, прост. устар. и обл. «говорить» [1, I, с. 66]; расшибить, разг. «разбить, расколоть» [1, III, с. 683] и др.) с многократным повтором слов и целых фрагментов, обилием восклицательных предложений, уменьшительно-ласкательных слов, введением диалогов и другими средствами создает народный строй, народность текста.
Есть версия этой сказки под названием «Яичко» [9, с. 237-238], взятая из сборника А.Н. Афанасьева «Русские детские сказки», очень похожая своим началом на рассмотренный выше вариант № 70, записанный в Воронежской губернии. В ней те же сюжетные повторы: дед яйцо бил - не разбил, баба била - не разбила; курочка кудкудачет; но сочувствуют старикам, кроме попа, который «затужил-загоревал, свою книгу в клочья изорвал», поповы дочери (бросили ведра, поломали коромысла) и попадья (опрокинула квашню и все тесто разметала по полу) (просвирни нет).
Здесь задействованы такие диалектные и диалектно-просторечные единицы: деяться (деется) «делаться, твориться, происходить». Оренб. Свердл. Перм. Том. Кемер. Зауралье. Сиб. Тобол. Иркут. Забайк. Вят. Волог. КА ССР. Онеж. Олон. Арх. Сев.-Двин. Печор. Новг. Яросл. Твер. Калин. Костром. Север. Пск. Смол. Калуж. Курск. Орл. Ряз. Тамб. Тул. Лит ССР. Латв. ССР. Эст. ССР [5, вып. 8, с. 42-43]; кудку-дачить «кудахтать (о курице)». Куйбыш. Том.; ср. с этим же значением: кудкудакать. Кубан. Свердл. Том. Кемер.; кудкудахтать. Ставроп. Тул. [5, вып. 16, с. 12]; баба, устар. «замужняя крестьянка»; прост., обычно пренебр. «женщина вообще»; прост. и обл. «жена»; (обычно с именем собственным), разг. «то же, что бабушка»
[1, I, с. 53].
Диалектные единицы входят и в другие версии сказки.
Они (как и единицы, вошедшие позднее в литературный язык типа тын, ушат) в первичном, неадаптированном сказочном дискурсе участвуют в передаче своеобразия этнического бытия, культурного кода. На этом фоне колоритным выглядит обилие уменьшительно-ласкательных слов, проявляющих такие русские этнические качества, как доброта, открытость души, милосердие [см.: 10].
Есть варианты сказки, в которых агентивно-предметно-акциональный ряд включает и другие (микро)элементы, дополняющие, усугубляющие картину вселенского горя из-за разбитого яичка: мать квашню разбила; отец кузницу разнес; поп колокольню снес или церковные книги порвал, разбежался, ударился о косяк; косу остриг; пожар в церкви устроил; попова дочь ведра разбила; попадья выкинула пироги за окошко; кадку с тестом перевернула; крестьяне, узнав про горе стариков, повесились / утопились; сорока ногу изломала; дуб с себя листочки посшибал и др.; разбитое яйцо в разных версиях или простое, или золотое, соответственно и обещанное курочкой; курочка не пассивный персонаж (снесла яичко, и все), а активный -кудахчет, говорит, обращаясь к персонажам, перечисляет их, утешает, обещает.
Укороченным вариантом сказки является тот, что вошел в книгу К.Д. Ушинского «Родное слово» и предназначался для обучения детей чтению и письму, тот самый, который знают современные дети. В нем история с золотым яичком и оптимистической концовкой - обещанием курочки снести не золотое, а простое яичко. Называется сказка «Курочка Ряба». В целом, как мы уже видели, сказка имеет и варианты заглавия: «Курочка», «Курочка Татарушка», «Яичко», «Разбитое яичко», «Курочка ряба» (золотое яичко), «Курочка Ряба», при этом последний вариант из названных, в свою очередь, имеет различное письменное оформление: «Курочка ряба», «Курочка-ряба», «Курочка Ряба», «Курочка-Ряба», соответственно и название персонажа пишется по-разному: курочка ряба, курочка-ряба, Курочка Ряба, Курочка-Ряба, курочка Ряба, Курочка, курочка. Конечно, есть основания для написания этой составной номи-нанты с прописной буквы, поскольку за ней стоит сказочный персонаж. Однако в таком случае надо так же писать и наименования всех других персонажей, что, кстати, и делается в некоторых современных интерпретационных текстах и переложениях сказки.
Сказка, созданная К. Д. Ушинским, по сути дела, является трансформацией народной сказки, то есть более серьезным изменением прото-текста, нежели модификация [ср.: 2, с. 189], затрагивающим архетип(ы): яйцо золотое, тоже необычное, но вызывающее иные ассоциации и еще большее недоумение по поводу поведения персонажей-людей. И речевая ткань этой трансформации является чисто литературной. Это авторская сказка, воспринимаемая уже как народная.
Русская народная сказка: варианты текста и прочтения
425
Таким образом, русская народная сказка с течением времени претерпевает изменения содержания и формы: уменьшение объема, устранение одних смысловых элементов, включение других, уход в пассив, а затем и вовсе за пределы словаря сказителей (под влиянием социальных условий, формирования и распространения литературных норм) языковых единиц - устаревающих, устаревших, прежде всего обозначавших вышедшие из обихода реалии. В результате общенародный (литературный) фонд сказочного дискурса постепенно расширялся.
В неадаптированных текстах сказок имплицирован архетипический смысл, отражены особенности жизни этноса в предшествующие эпохи, его материальная и духовная культура [ср.: 11].
Импликатура сказочного дискурса вскрывается через механизм интерпретации: интерпретация - «толкование, объяснение, раскрытие смысла чего-либо» [1, I, с. 675]. При этом интерпретация языка сказки осуществляется с помощью лексикографических источников и здесь вариации немногочисленны, минимальны, а то и единичны.
Смысловые же интерпретации основаны на интеллектуальных данных толкователя, на объеме его знаний, эрудированности, жизненном опыте, мировоззрении, способности к ассоциативному мышлению и т. д. (естественно, при проникновении в речевую ткань текста). Интерпретация - это создание другого, авторского, текста относительно, по поводу первичного, прецедентного текста, его отдельных (микроэлементов. Существует множество интерпретаций сказки о Курочке Рябе, причем как в протоверсии (версиях), так и в более поздних версиях, в том числе в приведенной К.Д. Ушин-ским. Многочисленные интерпретационные тексты имеют разную жанровую характеристику: статьи, заметки, эссе, книги, монографии и т.д.
Содержательно интерпретационные тексты-версии варьируются в огромном диапазоне: от рассмотрения сказки через призму архетипа Мировое Яйцо, мотив расколотого Мирового Яйца (разрушения прежнего состояния) и происхождения из него мира, нового состояния, новой жизни (В.Н. Топоров); через призму мифов, связанных «с космогонией, эсхатологией и традиционалистской цикличностью эпох»: разбитое яйцо означает конец Железной эпохи перед началом Золотой эпохи (автор исходит из версии сказки, оканчивающейся обещанием курочки рябы снести «еще яичко: пестро, востро, костяно, мудрено, яичко не простое - золо-
тое») (А. Шеховцов); через отражение космогонической модели мира, разделенного на верхний, средний и нижний миры, воплощенные в сказке соответственно в образах золотого яйца -деда, бабы, курочки рябы - мышки (Л.Г. Мощенская); через философские, мировоззренческие, религиозные проблемы, в частности через призму философско-религиозного спора о первичности курицы или яйца (А.Е. Наговицын), ср.: «Философский смысл сказки заключается в предостережении людей от связи со всякими проявлениями «пестроты», то есть смешанности, неопределенности, неясности, фальши, скрывающимися за внешней привлекательностью» [12, с. 140]; через архетип Чуда, божественного дара: золотое яичко -символ чуда, дара Аполлона, искусства, золотого сна - оно прекрасно и бесплодно, простое яйцо - вечное возвращение жизни (М. Волошин); через символы смерти и жизни: золотое яичко - символ смерти, знак приближающейся смерти, поэтому дед и баба плачут, обещание курочки снести простое яичко - это обещание жизни (С.З. Агранович) и др. до более приземленных толкований: золотое яйцо ассоциируется со счастьем (Б. Заходер), с верой в чудо в условиях утраты всяческой надежды, с предоставляемым шансом, который надо уметь использовать, и др. Ассоциируется сказка с идеей «бестолковости отдельных людей, когда случается много шума из ничего» [13, с. 4].
Есть версии, исходящие из современных представлений о ценностях (того же золота), о глупости Курочки Рябы и стариков, которые плачут вместо того, чтобы снести золотые скорлупки в скупку, в ломбард и накупить себе много простых яиц, и уж совсем примитивные, вроде той, по которой причина плача стариков сводится к тому, что они лишились яичницы.
Есть совершенно абсурдные осмысления, вроде того, что дед не раз бил (бабу, курочку), баба не раз била (деда, курочку). Беда, если такие толкования даются детям.
Некоторые интерпретаторы делают акцент на признаках: курица пёстрая, т.е. двойственной природы, связанная с добром и злом; яйцо пестро, востро - не потому ли, что в нем игла, на конце которой смерть Кощея Бессмертного, но яйцо разбито, иглы в нем не оказалось, значит, курица ряба жива, Кощей жив, поэтому до сих пор мы живем в пестроте и при Кощее - в злом, кощеевом мире (В. К. Мершавка) [14].
Рассматривается сказка и через призму ши-зотипического сознания, с набором возможных совершенно различных интерпретаций (В.П. Руднев).
Высказано мнение о том, что подвергать анализу эту сказку не стоит, искать в ней смысл и логику - заблуждение, она непознаваема, тем более что с ней связано нечто мистическое, существует своеобразное «проклятье Курочки Рябы» (И.А. Погодин) [15].
Однако если сделать акцент на плачет (дед, баба; старик со старухой), тем более рыдает, возрыдает (баба) о разбитом яйце (неважно, о простом, золотом или просто необычном) и это приводит к дисгармонии в социуме, к своеобразному его помешательству, а именно горе стариков вызывает, казалось бы, такую неадекватную реакцию окружающих, то стоит, думается нам, говорить и об архетипе общинного бытия русского этноса, когда горе, беда одного (одних) переживается всем социумом, всей общиной; об архетипе соборности.
К сожалению, современные интерпретаторы часто исходят из буквального содержания текста сказки, ее образов и событийного ряда, забывая о их условности, иносказательности, о конструировании условий, событий для выражения определенного глубинного смысла.
Таким образом, сказка, рассмотренная через призму традиции, динамики, новаций в содержании и речевой ткани, представляет собой огромное пространство для познания культуры (в широком смысле) народа и ее осмысления.
Список литературы
1. Словарь русского языка: в 4-х т. / под ред. А.П. Евгеньевой. 2-е изд., испр. и доп. М.: Русский язык, 1981-1984.
2. Петрова Н.В. Интерпретация и модификация сказок // Вестник Иркутского гос. лингвистического ун-та. Вып. 25(18). 2012. С. 187-193.
3. Лозовская Н.В. Некоторые структурные особенности русских народных сказок как отражение
этноменталитета // Язык и этнический менталитет: сб. научных трудов. Петрозаводск: Изд-во Петрозаводского ун-та, 1995. С. 61-66.
4. Народные русские сказки А.Н. Афанасьева. В 3-х т. Т. 1. Москва: Гос. изд-во художественной литературы, 1958. 516 с.
5. Словарь русских народных говоров / Гл. ред. Ф.П. Филин. Л.: ЛО «Наука», 1996. Вып. 2; 1969. Вып. 4; 1970. Вып. 5, 6; 1972. Вып. 8; 1974. Вып. 10; 1980. Вып. 16; Гл. ред. Ф.П. Сороколетов. СПб.: Наука, 1997. Вып. 31; 2001. Вып. 35.
6. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4-х т. М.: Гос. изд-во иностранных и национальных словарей, 1955.
7. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: в 4-х т. Изд. 2-е, стереотип. М.: Прогресс, 1986-1987.
8. Сказки: Кн. 1 / Сост., вступ. ст., подгот. текстов и коммент. Ю.Г. Круглова. М.: Сов. Россия, 1988. 544 с. (Б-ка русского фольклора; Т. 2).
9. Русские народные сказки. М.: Эгмонт Россия ЛТД., 2005. 320 с.
10. Климкова Л. А. Деминутивы в русских народных сказках (в печати).
11. Климкова Л. А. Русская народная сказка: ис-торико-лингвистический аспект (в печати).
12. Коваль В.И. Сказка о Курочке Рябе: текст, подтекст, неотекст // Текст. Язык. Человек: сб. научных трудов. В 2 ч. Ч. 2. Мозырь: МГПУ им. И.П. Шамякина, 2013. С. 140-142.
13. Шафранская Э. Ф. Устное народное творчество: учеб. пособие для студ. высш. пед. учеб. заведений. М.: Издат. центр «Академия», 2008. 352 с.
14. Мершавка В. К. «Курочка-Ряба» - сказка о мышином героизме (юнгианская интерпретация) [Электронный ресурс]. - Режим доступа: шегеЬау-ka.ru/articles/kurochka-ryaba_-
_skazka_o_mychinom_geroizme_yungianskaya_interpre taciya (дата обращения 15.11.2014).
15. Погодин И. А. Ранняя вакцинация от безумия: «Тайна «Курочки Рябы» [Электронный ресурс]. -Режим доступа: www.popsy.ru/new_articles/ kurochka_ryaba.php (дата обращения 15.11.2014).
RUSSIAN FOLKTALE: TEXT VERSIONS AND PERUSAL L.A. Klimkova
The author analysis the text of Russian Folk Tale "Riaba The Hen" fairy tale as the object of meaning modification and specific features of the text, transformation and interpretation.
Keywords: fairy tale, "Riaba The Hen", archetype, implication, specific features of the text, modification, version, variant, transformation, interpretation.
References
1. Slovar' russkogo yazyka: v 4-kh t. / pod red. A.P. Evgen'evoy. 2-e izd., ispr. i dop. M. : Russkiy yazyk, 1981-1984.
2. Petrova N.V. Interpretatsiya i modifikatsiya skazok // Vestnik Irkutskogo gos. lingvisticheskogo un-ta. Vyp. 25(18). 2012. S. 187-193.
3. Lozovskaya N.V. Nekotorye strukturnye osobennosti russkikh narodnykh skazok kak
PyccKan napoènan CKa3Ka: Bapuanmu meKcma u nponmenun
427
otrazhenie etnomentaliteta // Yazyk i etnicheskiy mentalitet: sb. nauchnykh trudov. Petrozavodsk: Izd-vo Petrozavodskogo un-ta, 1995. S. 61-66.
4. Narodnye russkie skazki A.N. Afanas'eva. V 3-kh t. T. 1. Moskva: Gos. izd-vo khudozhestvennoy literatury, 1958. 516 s.
5. Slovar' russkikh narodnykh govorov / Gl. red. F.P. Filin. L.: LO «Nauka», 1996. Vyp. 2; 1969. Vyp. 4; 1970. Vyp. 5, 6; 1972. Vyp. 8; 1974. Vyp. 10; 1980. Vyp. 16; Gl. red. F.P. Sorokoletov. SPb.: Nauka, 1997. Vyp. 31; 2001. Vyp. 35.
6. Dal' V.I. Tolkovyy slovar' zhivogo veliko-russkogo yazyka: v 4-kh t. M.: Gos. izd-vo inostrannykh i natsional'nykh slovarey, 1955.
7. Fasmer M. Etimologicheskiy slovar' russkogo yazyka: v 4-kh t. Izd. 2-e, stereotip. M.: Progress, 1986-1987.
8. Skazki: Kn. 1 / Sost., vstup. st., podgot. tekstov i komment. Yu.G. Kruglova. M.: Sov. Rossiya, 1988. 544 s. (B-ka russkogo fol'klora; T. 2).
9. Russkie narodnye skazki. M.: Egmont Rossiya LTD., 2005. 320 s.
10. Klimkova L.A. Deminutivy v russkikh narodnykh skazkakh (v pechati).
11. Klimkova L.A. Russkaya narodnaya skazka: istoriko-lingvisticheskiy aspekt (v pechati).
12. Koval' V.I. Skazka o Kurochke Ryabe: tekst, podtekst, neotekst // Tekst. Yazyk. Chelovek: sb. nauchnykh trudov. V 2 ch. Ch. 2. Mozyr': MGPU im. I.P. Shamyakina, 2013. S. 140-142.
13. Shafranskaya E.F. Ustnoe narodnoe tvorchestvo: ucheb. posobie dlya stud. vyssh. ped. ucheb. zavedeniy. M.: Izdat. tsentr «Akademiya», 2008. 352 s.
14. Mershavka V.K. «Kurochka-Ryaba» - skazka o myshinom geroizme (yungianskaya interpretatsiya) [Elektronnyy resurs]. - Rezhim dostupa: mershav-ka.ru/articles/kurochka-ryaba_-
_skazka_o_mychinom_geroizme_yungianskaya_inter pretaciya (data obrashcheniya 15.11.2014).
15. Pogodin I.A. Rannyaya vaktsinatsiya ot bezumiya: «Tayna «Kurochki Ryaby» [Elektronnyy resurs]. - Rezhim dostupa: www.popsy.ru/new_ articles/kurochka_ryaba.php (data obrashcheniya 15.11.2014).
