CC BY
117
© Леонтьева Т.В., 2010
УДК 808.2-3 ББК Ш141.2-3
РУССКАЯ НАРОДНАЯ ЛЕКСИКА, ХАРАКТЕРИЗУЮЩАЯ ЧЕЛОВЕКА ПО СКЛОННОСТИ К ОБЩЕНИЮ: ОБЩЕНИЕ ЧЕРЕЗ ПРИЗМУ РЕЧЕВОГО ПОВЕДЕНИЯ 1
Т.В. Леонтьева
В статье представлены результаты мотивационного анализа диалектных обозначений общительного и необщительного человека, фиксирующих устойчивую взаимосвязь между речевой деятельностью и коммуникабельностью как чертой характера. На основании установленных мотивационных закономерностей предлагаются интерпретации некоторых «непрозрачных» с точки зрения внутренней формы слов.
Ключевые слова: этнолингвистика, мотивационный анализ, русские народные говоры, общительность, нелюдимость, речевое поведение.
Мотивационный анализ лексики русских народных говоров с опорой на данные словарей показывает, что общительность предстает в языке как умение быть частью коллектива (арх. дружный ‘общительный, компанейский’ [28, вып. 8, с. 218]), как признак принадлежности к группе, к «своим» (арх. свой-чатый ‘обходительный, общительный, разговорчивый’ [там же, вып. 36, с. 319]), как благожелательность (пск., твер. любимый ‘общительный, умеющий ладить с людьми’ [там же, вып. 17, с. 235]), как способность найти подход к человеку, установить контакт (ряз. лазушный ‘ласковый, общительный, располагающий к себе’ [28, вып. 16, с. 247]) и др. Необщительность же репрезентирована как ис-ключенность из коллектива людей (том. чу-жеватый ‘не очень общительный, несколько замкнутый’ [25, т. 5, с. 305]), как домоседство (арх. доможириха ‘необщительная, угрюмая женщина’ [19, т. 3, с. 250]), как затворничество (конурник, канурник, канурница ‘кто прячется, сидит в кануре, дома; нелюдим, домосед’ [6, т. II, с. 86]), как свойство характера или образ жизни, сближающие человека с домовой
нечистью (простореч. бука ‘угрюмый человек, нелюдим’ [31, т. 1, с. 675]) и т. д.
Кроме того, носитель народной культуры закономерно «диагностирует» общительность либо замкнутость человека по его речевому поведению, поскольку общение в значительной мере строится на использовании вербальных средств. Задача данной статьи - представить результаты ономасиологического анализа тех диалектных и общенародных обозначений общительного и необщительного человека, которые фиксируют очевидную для номинатора связь между речью и общением.
Общительность репрезентируется в лексическом материале как словоохотливость и вербально выраженная благожелательность. Слова, в значениях которых сочетаются семы ‘разговорчивый’ и ‘приветливый’, представляют собой не только речевую, но и социальноличностную характеристику человека, в то время как во внутренней форме зафиксирована лишь активность речевых проявлений: оренб. байчивый ‘словоохотливый, разговорчивый, приветливый’ [28, вып. 2, с. 57] (от баять), костром., яросл. бахорливый ‘разговорчивый или приветливый’ [там же, вып. 28, с. 156] (от бахорить ‘говорить’ [там же]). Производящие глаголы *bajati, *Ьахопи
являются расширениями основы *Ьа- [35, т. 1, с. 135, 138].
В понятии «приветливость» находит отражение сочетание вербальной основы взаимодействия с эмоциональной отзывчивостью. Корень вет- (вит-)2 ‘говорить, изрекать’, в словах литературного языка сочетающийся с приставками и образующий единицы лексикосемантической группы «Говорение» (завещать, завет, завещание, привет, привечать, навет, навещать), в русских народных говорах обнаруживается в бесприставочных дериватах: пск., смол., калуж., калин. вётлый и брян. вётный ‘приветливый, ласковый; милый; общительный’, орл., курск., ворон., тамб., пенз. вётливый ‘учтивый, приветливый’, перм., тобол. ветляный ‘общительный, жизнерадостный’ [28, вып. 4, с. 194-197]. Префикс со значением совместности действия присутствует в волог. совётный ‘незамкнутый, общительный’, яросл. совётливый и со-ветляный ‘приветливый, обходительный’ и ‘разговорчивый, общительный’ [там же, вып. 39, с. 184-186]. Отметим различия в значениях, которые приобрело сочетание этой приставки и корня в русском литературном языке, где оно служит обозначением наставления, обмена мнениями, совместного обсуждения какого-либо вопроса, и в диалектах, где оно называет черту характера - готовность к контактированию с окружающими.
В сочетании с приставкой со- рассматриваемый корень дает также лексему, характеризующую человека, необщительного вследствие застенчивости, но не составляющую антонимической пары обозначениям общительного человека, поскольку противоположное значение появляется у него при отсутствии отрицательной частицы: яросл. совет-ляный ‘скромный, застенчивый [там же, с. 185]. Это объясняется, вероятно, наличием у данной основы значения ‘соглашаться, ладить’, ср. диал. совётный ‘дружный, согласный’ (Лавочник у нас смирный, советный), совётность ‘согласие, дружба, лад’ [там же] и литер. устар. совет ‘дружные, согласные отношения между кем-либо’ (Совет да любовь; Только бы в совете жить) [29, т. IV, с. 175]. В этом случае советляный следует понимать как «сговорчивый, согласный». Немногословность, нежелание поддерживать
разговор запечатлены и в диал. (без указ. места) безотвётливый ‘нелюдимый, неразговорчивый’ [28, вып. 2, с. 196].
При формировании лексики, характеризующей человека как необщительного, донорскую функцию закономерно выполняют глаголы говорения с отрицанием: свердл., арх., карел. неразговорный ‘необщительный, молчаливый’ [там же, вып. 21, с. 139], костром. небаянный ‘неразговорчивый, необщительный человек’ и пенз. небасливый ‘неразговорчивый, молчаливый; необщительный, угрюмый’ [там же, вып. 20, с. 315]. Необщительность связывается носителем языка со скупостью речевых проявлений либо молчанием: волгоград. жить молчаком ‘быть нелюдимым, ни с кем не общаться’ [20, вып. 2, с. 157], забайкал. смолчок ‘тихий, замкнутый, вызывающий недоверие человек’ [28, вып. 39, с. 32]. Этот смысл передается и образно, если считать знаком молчания сомкнутые губы: новг. пригубина ‘скрытный, замкнутый человек’ [там же, вып. 31, с. 180].
Совмещение прямого и переносного значений, общность семантической структуры, происхождения обнаруживают такие единицы диалектной речи, как свердл. нёмка ‘нелюдимый, замкнутый человек’ и ср.-урал. немота, немта ‘молчаливый, замкнутый человек’ [28, вып. 21, с. 81, 85, 87], волгоград. немтьірь ‘неразговорчивый, молчаливый, замкнутый человек’ [20, вып. 3, с. 484], волог, куим ‘о нелюдимом, очень застенчивом человеке’ [28, вып. 16, с. 29] (ср. диал. куим ‘глухонемой человек’, ‘косноязычный человек’, ‘заика’, ‘молчаливый человек’ [там же]). Являясь синонимами, они имеют один и тот же корень. Праслав. *Ы]ьтъ, образованное сложением местоименной экспрессивной приставки кы-(с пейоративным оттенком) и корня глагола *]ьто, интерпретируется как ‘невнятный,
плохопонятный’ [35, вып. 13, с. 86]. В свою очередь *петъ, по версии Микколы, представляет собой результат преобразования сочетания *пе + -етъ/-]ьтъ [там же].
Сходство с рассмотренными словами имеет волог, бутаим, бутоим, бутуим ‘нелюдимый, угрюмый человек’ (Кто сердится друг на дружку и не заговорит, тот и бутаим; Сидит как бутоим, ничё не говорит, чё видит, не скажет, чё думат, не скажет,
бутоим и есть; Ой ты, скажем, бутоим невоспитанной) [19, т. 1, с. 230-233]. Применительно к отражению в языке речевых характеристик нелюдимого человека отметим, что слово бутоим бытует в севернорусских говорах прежде всего как обозначение человека, не способного говорить: волог. бутаим, бутоим ‘немой’ [там же]. Слово неясное, требующее специального рассмотрения, оценки возможности его интерпретации в вариантах бут-а-им (контаминация двух корней) и бу-та-им (сложение архаичного префикса бу-, инфикса та-/то-/ту- и корня -им-).
В первом случае предполагается контаминация широко распространенной в русских говорах лексемы бутуз (бутус, бутыс, бу-тыш, бутас) и диалектного слова куим, которые имеют значение ‘необщительный человек’, ср. перекрестные ссылки на эти лексемы в речи информанта: Бутоим-от, как куим, разговаривать умеет, а ничего не разговаривает. Бутыс такой сердитый, ничего не говорит, бутоим [19, т. 1, с. 231].
Вторая интерпретация связана с сочетанием архаичной приставки бу- (слова с такими префиксами обычно имеют экспрессивный характер с пейоративным оттенком [14, с. 37]), инфикса та-/то-/ту- (полно представлено варьирование вставных элементов) и корня -им-. Такая структура в словообразовательном отношении близка другим приставочным образованиям с корнем -им-, ср. бутаим, куим, немой. На наш взгляд, здесь сомнительна возможность исключения инфикса без потери смысла (нет фиксации *буим ‘немой’), в то время как в подобных случаях принято опираться на сосуществование слов с инфиксом и без него, ср. диал. втутолмить и втол-мить ‘научить’; затаиливать ‘заносить илом’ и заилеть ‘покрыться илом, обмелеть из-за заноса ила’; растомаха ‘неряшливый, неаккуратный человек’ и размахоля ‘небрежный, нерадивый в делах человек, разгильдяй; небрежно и неряшливо одетый или непричесанный, лохматый человек’ [15, с. 33-35]. Однако в случаях, когда такого соответствия не наблюдается, нередко у слова обнаруживаются эквиваленты без инфикса с другими приставками; так, орл. растагарить ‘разжечь’ сравнивают с болг. диал. нъгаръм ‘нагревать, накалять’ и арх. (перен.) угарить
‘вздорить, бестолково браниться, ссориться’ [15, с. 33-35]. Таким образом, можно говорить о словообразовательной модели, реализованной в словах немой, куим, бутаим.
Сложность обоснования изложенных версий 3 обусловлена узким ареалом слов бута-им, бутоим, бутуим (Верховажский район Вологодской области), что может указывать на маргинальность либо архаичность этих языковых фактов. Вне зависимости от истории происхождения рассматриваемых слов их значения, отраженные в словаре (‘немой’ и ‘нелюдимый человек’), свидетельствуют в пользу сходства данных лексических единиц со словами немой и куим, общим для которых является семантический перенос ‘не говорящий, косноязычный’ ‘необщительный’.
Представления номинатора о немногословности замкнутых людей делают закономерным его обращение к звукоподражательным основам, передающим невнятную речь либо ворчание. Так, свердл. кыра и кырга ‘нелюдимый, угрюмый и скупой человек’ [26, т. 2, с. 81] следует отнести к ономатопеям, продолжающим праслав. *къгкпо И, производное от *къгкиИ [35, вып. 13, с. 215], ср. перм. кы-рить ‘ворчать’ [28, вып. 16, с. 202], сибир. кыркать ‘кричать, бранить’ [7, с. 97], олон. кырнуть ‘каркнуть, издать звук, вставить в общий разговор замечание’ [9, с. 47], свердл. кыркать ‘кашлять’ [26, т. 2, с. 81], коми-перм. къгрскать ‘хрустеть’ [24, с. 134], читин. бабушка кыра ‘ворчливая, сварливая’ (В ичишках пляшешь: шир-шир, никакого стуку не слышно, а эта бабушка Кыра все ворчит. Чё скажешь, глядишь: опять натутурилась, заест, ну чисто бабушка Кыра) [13, с. 9].
В обозначениях нелюдимого человека активны звукокомплексы с повтором [р] и [м]. К ним следует отнести слова с корнем мымр-/мумр-4, обозначающие нелюдима, поскольку праслав. *тутга считается производным от имитатива *тутгёН/*тутгШ/*туттН [35, вып. 21, с. 42] (ср. синонимичные им *титтН /*титпН [там же, с. 43] с вариантным вокализмом): ставроп. мумыря ‘неразговорчивый, нелюдимый человек’ [28, вып. 18, с. 345], диал. [без указ. места] мумра и мымра ‘домосед’ [6, т. II, с. 366], твер. мумра ‘домосед’ [7, с. 119], новг. мымрик ‘молчун, застенчивый человек’ (У него сын был настоящий мым-
рик) [10, т. 5, с. 115], ср. пск., твер. зам-ымриться ‘сделаться угрюмым, домоседом, нелюдимым’ [28, вып. 10, с. 270]. Сема ‘необщительный’ импликативно присутствует в обозначениях угрюмого, мрачного, невеселого человека, несмотря на то, что нелюдимость как черта характера остается не названной в словарной дефиниции: простореч. бран. мымра ‘об угрюмой, неразговорчивой, скучной женщине’ [18, вып. 2, с. 317], мымра (обл., презрит.) ‘угрюмый, скучный человек’ [33, т. II, с. 288], орл. мьгмря ‘об угрюмом, неразговорчивом человеке’ (Он такой мымря, ни ръзгъварисси с ним) [22, вып. 6, с. 160], рост. мымря ‘угрюмый человек’ (Такая мымря всю жызнь ходить ни улыбаица) [3, с. 292], калин. мымра ‘угрюмый, скучный человек’ [12, с. 131], орл. мумыра, мумыря ‘о молчаливом, угрюмом человеке’ (Я ни мумыря какая стаяла, и спеть, и сплисать луччи всехмагла) [22, вып. 6, с. 156], пск., твер., калин. мымра ‘угрюмый, скучный человек’ [28, вып. 19, с. 57], пск. мымра ‘угрюмый, скучный человек’ (Сидит, як мымра) [16, вып. 19, с. 129], твер. мумра ‘о невеселом, грустном человеке’ (Ну что ходишь как мумра, невеселый, голову повесивши) [18, вып. 3, с. 311], коми-перм. мумра ‘невеселый, портящий всем настроение человек’ (Сидит - мумра, смотреть вовсе на его неохота) [24, с. 152], пск., твер. мымра ‘человек угрюмого вида, невеселый’ [7, с. 120], новосиб. мымрить ‘хныкать’ [25, т. 2, с. 307], смол. замымриться ‘надуться, закапризничать’ [30, вып. 4, с. 93].
К этому же этимологическому гнезду принадлежит, вероятно, смол. мурмуль ‘угрюмый, малообщительный человек’ (Ен мурмуль: ни табе пъшутить, ни табе пъсми-яцца) [там же, вып. 11, с. 257], в котором представлен вариант корня, более близкий к исходному общеслав. *тъгтаН / *mъrmiti, появившемуся от экспрессивного редуплицированного глагола *тъг-т(г)аН (предполагается, что в результате корневого удлинения и диссимиляции он мог измениться в *ту(г)тга^, туттИ) [35, вып. 21, с. 42]. Первоначальный вариант корня - *тъгт- - представлен в обозначениях замкнутых людей единичными фактами, ср. белорус. мурмёль (экспр.) ‘молчаливый, неразговорчивый человек’ [37, т. 3, с. 85]. Преимущество в эксплуатации этого
варианта корня закреплено за значениями, связанными с недовольным или невнятным говорением: пск., твер. мормотёнь ‘о том, кто говорит неясно, неразборчиво’ [28, вып. 18, с. 268], белорус. мормылъ ‘воркунъ, брюзга’ [11, т. 1, с. 290], белорус. мормылёкъ ‘говорится о капризном ребенке; упрямчик’ [там же], болг. мърморко ‘ворчун’ [2, с. 399], с.-хорв. диал. мрма ‘молчун, неразговорчивый человек’, слвц. тгта/ ‘ворчливый, угрюмый человек’, словин. mёrmot ‘неразговорчивый человек, ворчун’ [35, вып. 20, с. 250251] и др. Опосредованно они также связаны с образом необщительного человека и его речевыми характеристиками.
Образованиями звукоизобразительного характера являются также слова с повторяющимся звуком [м]. Так, карел. момот ‘нелюдимый, угрюмый, неприветливый человек’ соотносимо, вероятно, со звукоподражательным глаголом *mоmоtati, ср. словен. тотоШі и mиmоtаti, чеш. mоmtаti, н.-луж. mоmоtas, ст.-польск. mоmоtaC, польск. диал. mоmоtaC и mаmоtaC, укр. момотати ‘неясно произносить, бормотать’ [35, вып. 19, с. 208], ср. также укр. момот ‘заика, бормотун’ [5, т. 2, с. 443]. Укажем, однако, на карельские лексемы, также имеющие звукоподражательный характер: тоттШей ‘ворчать, рычать (о медведе)’, ‘лепетать (о ребенке)’, ‘бормотать, ворчать’ [36, т. III, с. 434], mбmmбtys ‘мычание (о быке)’ [там же]. Ср. также в языке коми - мбмбт ‘глуповатый, придурковатый, ограниченный, недалекий человек; болван, остолоп, глупец’ и ‘мямля’ [1, с. 398]. Возможно, звукоподражательное сочетание с повтором губно-губного имеет типологический характер. Ср. тот же звук в нижегор. мимика ‘о молчаливом, нелюдимом человеке’ [28, вып. 18, с. 165], твер., пск. мамоня ‘угрюмый, малообщительный человек’ [там же, вып. 17, с. 352] (ср. иван.-вознес. мамонить ‘болтать; ворчать’ [там же], орл. мамыка ‘человек с дефектом речи’ [там же, с. 354]).
Наконец, обратим внимание на обозначения домовых, которые нередко становятся обозначениями необщительных людей, ср. вят. кикиморка ‘по суеверным представлениям - мифическое существо - кикимора’ и ‘нелюдим, домосед’ [там же, вып. 13, с. 205], арх. бомка ‘мифическое существо, которым
пугают детей; бука, страшилище’, ‘домовой’ и ‘угрюмый, нелюдимый человек’ [19, т. 1, с. 147], карел. жировик и жировик ‘в суеверных представлениях: злой дух, обитающий в жилище человека, бане, хлеву, домовой’ и ‘домосед, нелюдимый человек’ [23, вып. 2, с. 65], арх. жихоня ‘мифическое существо, злой дух (черт и т. п.), домовой’ и ‘нелюдимый, необщительный человек’ [19, т. 3, с. 378] и др. Среди лексем, называющих домовых, обнаруживаются слова, которые первоначально имели звукоподражательный характер, поскольку речь и вообще звуковые формы поведения - одно из самых выразительных средств характеристики нечистой силы, поскольку через звуки различного типа (шум, шорох, топот, треск, стук, смех, бормотание и др.) человек опознает ее присутствие ночью, в темноте (об акустических стереотипах поведения нечисти и о слуховых впечатлениях как средстве идентификации мифических существ см.: [4, с. 197]). Речи таких персонажей свойственны косноязычие, неразборчивость, повторяемость однотипных звуков, удвоение реплик, непонятность, загадочность, иносказательность, искажение привычных форм, ритмизация, рифмованность. Домовой, согласно поверьям, имеет угрюмый и сердитый нрав, часто бубнит, ворчит. Этот факт народной культуры объясняет появление переносного значения у слов мума и бука.
Бурят. мума ‘молчаливый, нелюдимый человек’ (Сидит, молчит, как букушка, мума) [25, т. 2, с. 302], брян. мума ‘застенчивый, нелюдимый человек’ (Усё баисся, николи слова не прамовиш - мума ты такая) [17, с. 162], пск. как мэмма ‘робкий, молчаливый человек’ (Петька Федотоф как мум-ма) [16, вып. 19, с. 52], несомненно, имеют звукоподражательную основу [35, вып. 20, с. 188], ср. смол. мум ‘обозначает глухое ворчанье’ (Что ты там себе мум под нос?) [28, вып. 18, с. 344]. Сравнительные конструкции в словарных иллюстрациях свидетельствуют о том, что носитель языка видит сходство между нелюдимом и мифическим персонажем, имеющим то же название: брян. мума ‘воображаемое мрачное существо, которым пугали детей’ (Не плач, а то мума возьме) [17, с. 162],
смол. мума ‘страшное существо, которым пугают детей’ (А ну брось балувацца: вун мума идеть) [30, вып. 11, с. 257], смол. мум-ка ‘то же’ (Во мумка учуить, што ты пла-чиш, и зъбиреть) [там же, вып. 6, с. 117].
Семантические связи такого рода можно наблюдать в гнезде глагола *Ьикай, также имеющего звукоподражательное происхождение [35, вып. 3, с. 87]. Простореч. бука ‘угрюмый человек, нелюдим’ [31, т. 1, с. 675], яросл., новг. бука ‘несмелый человек’ (Такой бука! - не смеет и слова сказать в людях-то) и сиб. букан ‘нелюдимый, угрюмый человек; бука’ (Сват мой всё, как бу-кан, молчит), новг. букорь ‘застенчивый’ и твер. буконя и пск., твер. буконЯ ‘неразговорчивый, необщительный человек; нелюдим’ [28, вып. 3, с. 262, 266] вторичны по отношению к обозначениям нечистого, ср. устар. бука ‘сказочное страшилище, которым прежде пугали детей’ [31, т. 1, с. 675], новг. бука ‘черт’ и ‘мифическое существо вообще’, твер., влад., барнаул. букан ‘сказочное страшилище, которым обычно пугают детей, бука’ и сиб. букан ‘нечистая сила’ [28, вып. 3, с. 262], и далее опосредованно связаны со звукоподражательным бу-. Мотивационные модели «домовой > нелюдим» и «ворчун > нелюдим» имеют, таким образом, область семантических пересечений по признаку ‘речевое проявление’.
Итак, запечатленными в лексическом материале критериями общительности/необщительности закономерно являются речевая активность (высокая либо низкая) и устойчивое эмоциональное состояние с определенным неизменным настроем (позитивным либо негативным) по отношению к любым контактам с людьми. В ходе создания номинаций носитель русского языка обращается к возможностям звукоизобразительных основ (мымрить, кырить, мамо-нить, момотать, букать), к глаголам говорения (баять, бахорить, говорить, приветить), к глаголам, передающим отсутствие звучания (молчать), к обозначению органов, составляющих речевой аппарат человека (губы).
Кроме того, эксплицируются представления о том, что необщительность - результат негативного магического воздействия,
по-видимому, сопряженного с произнесением словесных формул. Они отражены в олон. оббаяти ‘в суеверных представлениях -сглазить оговором, осуждением’ (По народному поверью, осуждение иногда равносильно порче, сглазу. Признаком того, что человека оббаяли, считается недомогание, бессонница, человек худеет, становится хмурым, необщительным) [28, вып. 21, с. 353]. Необщительность предстает здесь как особое эмоциональное состояние, для которого характерно снижение речевой активности и отдаление от общества людей, вызванное заговором.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Исследование выполнено при поддержке госконтракта 14.740.11.0229 в рамках реализации ФЦП «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» (тема «Современная русская деревня в социо- и этнолингвистическом освещении»).
2 От праслав. *уёНН, ср. навет, наветить [35, вып. 23, с. 229]. М. Фасмер сопоставляет с корнями в лит. уаНёпй ‘сужу, обсуждаю, полагаю’, др.-прусск. waitiamai ‘мы говорим’, waitiat ‘говорить’, авест. уаеЭ- ‘установить судебным следствием’ и др. [34, т. I, с. 305].
3 В качестве третьей версии можно было бы выдвинуть предположение о том, что слово бутаим является приставочно-суффиксальным образованием, однокоренным с таить(ся), тайна. Ср. структурно близкие существительные: нелюдим, подхалим, отчим, побратим. Эта версия привлекательна в том смысле, что семантика скрытности соотносима с образом нелюдимого, замкнутого человека. Суффиксальные образования с тем же корнем широко представлены в русских народных говорах: таиба ‘тайна’ [32, т. III, с. 912], волог. таем ‘тайно, тайком’ [8], таилище ‘потайное место, тайник’ [32, т. III, с. 913], новг. таимный ‘скрытый’ [10, т. 11, с. 21], таимник и таимница ‘кто таимничает’ [6, т. 4, с. 396]. Однако слово таим не зафиксировано в качестве субстан-тива, обозначающего человека, что делает версию ненадежной.
4 Кроме представленного в русских народных говорах значения ‘нелюдим’, слова с корнем мымр- имеют в русском языке ряд других значений, объединенных высокой степенью экспрессии, что характерно для звукоподражательных основ. Ср. диал. мумря, мымря ‘вялый зевака, ротозей’ [6, т. II, с. 359], простореч. мымра ‘о не-
сообразительном, глупом, вялом человеке’ [31, т. 6, с. 1417], появившиеся на базе значения ‘жевать’, поскольку в нем выделяется сема низкой интенсивности действия: вост. мумлить, мум-рить, мьгмрить ‘сосать, мочкать, чавкать, жевать, как беззубый; мулындать, вяло и долго жевать’ и ‘говорить вяло или нечисто, шамкать, как беззубый’ [6, т. II, с. 359], волог. мумрить и мум-лять ‘есть тихо, медленно, не торопясь’ [21, с. 262], ср. новг. мытрить ‘делать что-либо медленно’ [10, т. 5, с. 115]. Закономерно привлечение экспрес-сива и к выражению семантики болезненности, худобы: новг. мымрик ‘слабый, истощенный человек или животное’ [10, т. 5, с. 115], урал. мум-рыш ‘заморыш (о человеке или животном)’ (Маленький растет теленок, не поправлятса, мум-рыш, робёнокмаленький тож) [27, с. 310], тул. мымра ‘очень худой, тщедушный человек’ [28, вып. 19, с. 57], вят. мормыш ‘о невзрачном, низкорослом человеке’ [28, вып. 18, с. 268]. Возможно, здесь имеет место аттракция с заморить, уморить, заморыш. Кроме того, осуждение в народной культуре получает невнимание к одежде, поскольку это признак нарушения сложившихся норм и небрежность по отношению к соблюдению «статуса» хозяйки дома, замужней женщины: рост. мымря ‘о грязном, нечистоплотном человеке’ (От мымря сасетка, сроду в грязном платти) [3, с. 292], новосиб. мымря ‘неряха, грязнуля’ (А она, мымря, в драной кофточке на миру появилась, страмовка) [25, т. 2, с. 307] и др. Наконец, слово мымра известно русскому языку в качестве обозначения некрасивой женщины: смол., влад., калуж., тул., пенз., иван.-вознес. мымра ‘некрасивый, страхолюдный человек (обычно о женщине)’ (Мымрой и выглядит-то) [28, вып. 19, с. 57].
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Безносикова, Л. М. Коми-русский словарь / Л. М. Безносикова, Е. А. Айбабина, Р. И. Косны-рева. - Сыктывкар : Коми кн. изд-во, 2000. - 812 с.
2. Болгарско-русский словарь / сост. С. Б. Бернштейн. - М. : Гос. изд-во ин. и нац. слов., 1953. - 888 с.
3. Большой толковый словарь донского казачества / Рост. гос. ун-т, Фак. филол. и журналистики, Каф. общ. и сравнит. языкозн. - М. : Рус. слов. : Астрель : Изд-во АСТ, 2003. - 608 с.
4. Виноградова, Л. Н. Звуковой портрет нечистой силы / Л. Н. Виноградова // Мир звучащий и молчащий: Семиотика звука и речи в традиционной культуре славян : сб. ст. / отв. ред. С. М. Толстая. - М. : Индрик, 1999. - С. 179-199.
5. Гринченко, Б. Д. Словарь украинского языка : в 4 т. / Б. Д. Гринченко. - Репринт с изд. : Київ, 1907-1909. - Київ : Друкарня видавництва АН УРСР, 1958-1959.
6. Даль, В. И. Толковый словарь живого великорусского языка : в 4 т. / В. И. Даль. - Репринт с изд. : М., 1880-1882. - М. : Рус. яз., 1981-1982.
7. Дополнение к Опыту областного великорусского словаря. - СПб. : Тип. Императ. акад. наук, 1858. - 328 с.
8. Картотека Словаря говоров Русского Севера (хранится на кафедре русского языка и общего языкознания Уральского государственного университета им. А. М. Горького).
9. Куликовский, Г. И. Словарь областного олонецкого наречия в его бытовом и этнографическом применении / Г. И. Куликовский. - СПб. : Тип. Императ. акад. наук, 1898. - 151 с.
10. Новгородский областной словарь : в 13 т. / отв. ред. В. П. Строгова. - Новгород : Изд-во Новгород. гос. пед. ин-та, 1992-2000.
11. Носович, И. И. Словарь белорусского наречия. В 2 т. / И. И. Носович. - СПб. : Тип. Императ. Акад. Наук, 1870.
12. Опыт словаря говоров Калининской области / Т. В. Кириллова [и др.] ; под ред. Г. Г. Мельниченко. - Калинин : Обл. тип. г Калинина, 1972. - 313 с.
13. Пащенко, В. А. Материалы к словарю фразеологизмов и иных устойчивых сочетаний Читинской области / В. А. Пащенко. - Чита : Изд-во ЗабГПУ, 1999. - 166 с.
14. Петлева, И. П. Архаические префиксы в русских говорах / И. П. Петлева // Этимологические исследования : материалы І-ІІ науч. совещаний по рус. диалект. этимологии. - Екатеринбург : Изд-во Урал. ун-та, 1996. - Вып. 6. - С. 31-38.
15. Петлева, И. П. Еще раз к вопросу о русских диалектных словах с вставным элементом -то- (//-та-//-ту-) / И. П. Петлева // Этимологические исследования : сб. науч. тр. Вып. 8 / под ред. Е. Л. Бере-зович. - Екатеринбург : Изд-во Урал. ун-та, 2003. - С. 32-37.
16. Псковский областной словарь с историческими данными. - Л. : Изд-во Ленингр. ун-та, 19672008. - Вып. 1-20.
17. Расторгуев, П. А. Словарь народных говоров Западной Брянщины : материалы для истории слов. состава говоров / П. А. Расторгуев ; ред. Е. М. Романович. - Минск : Наука и техника, 1973. - 296 с.
18. Селигер: Материалы по русской диалектологии : словарь / под ред. А. С. Герда. - СПб. : Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2003-2007. - Вып. 1-3.
19. Словарь говоров Русского Севера : в 4 т. / под ред А. К. Матвеева. - Екатеринбург : Изд-во Урал. унта, 2001-2009.
20. Словарь донских говоров Волгоградской области / авт.-сост. Е. В. Брысина, Р. И. Кудряшова, В. И. Супрун ; под ред. проф. Р. И. Кудряшовой. - Волгоград : Изд-во ВГИПК РО, 20062007. - Вып. 1-3.
21. Словарь областного вологодского наречия. По рукописи П.А. Дилакторского 1902 г. / Ин-т лингв. исслед. РАН ; изд. подгот. А. Н. Левичкин, С. А. Мызников. - СПб. : Наука, 2006. - XV, 677 с.
22. Словарь орловских говоров. - Ярославль : Яросл. гос. пед. ин-т, 1989-1991. - Вып. 1-4 ; Орел : ОГПУ 1992-2008. - Вып. 5-15.
23. Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей : в 6 вып. / гл. ред. А. С. Герд. -СПб. : Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1994-2005.
24. Словарь русских говоров Коми-Пермяцкого округа / авт.-сост.: Н. Ю. Копытов, И. А. Подю-ков, А. В. Черных ; науч. ред. И. А. Подюков. -Пермь : Изд-во ПОНИЦАА, 2006. - 272 с.
25. Словарь русских говоров Сибири : в 5 т. / под ред. А. И. Федорова. - Новосибирск : Наука, 1999-2006.
26. Словарь русских говоров Среднего Урала : в 7 т. - Свердловск : Урал. рабочий, 1964-1987.
27. Словарь русских говоров Среднего Урала : дополнения / под ред. А. К. Матвеева. - Екатеринбург : Изд-во Урал. ун-та, 1996. - 580 с.
28. Словарь русских народных говоров. - М. ; Л. : Наука, 1965-2007. - Вып. 1-41.
29. Словарь русского языка : в 4 т. / под ред. А. П. Евгеньевой. - М. : Рус. яз., 1981-1984.
30. Словарь смоленских говоров / под ред. А. И. Ивановой. - Смоленск : Смолгортипография Упр. изд-в, полиграфии и кн. торговли Смолоблис-полкома, 1974-2005. - Вып. 1-11.
31. Словарь современного русского литературного языка : в 17 т. - М. : Наука ; Л. : Изд-во АН ССР, 1948-1965.
32. Срезневский, И. И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам : в 3 т. / И. И. Срезневский. - СПб. : Тип. Императ. акад. наук, 1893-1912.
33. Толковый словарь русского языка : в 4 т. / под ред. Д. Н. Ушакова. - М. : Гос. ин-т «Сов. энцикл.» : ОГИЗ : Гос. изд-во ин. и нац. слов., 1935-1940.
34. Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка : в 4 т. / Макс Фасмер ; пер. с нем. и доп. О. Н. Трубачева. - М. : Прогресс, 1986-1987.
35. Этимологический словарь славянских языков : праславянский лексический фонд / отв. ред. акад. О. Н. Трубачев. - М. : Наука, 1974-2009. - Вып. 1-35.
36. Karjalan kielen sanakirja / toim. P. Virtaranta. -Helsinki : Suomalais-ugrilainen Seura, 1968-2005. -Т. 1-5. - (Lexica societatis fenno-ugriae).
37. Слоушк беларусшх гаворак пауночна-за-ходняй Беларуси i яе паграшчча. - Мшск : Навука i тэхтка, 1978-1986. - Т. 1-5.
RUSSIAN FOLK VOCABULARY CHARACTERIZING A PERSON’S APTITUDE TO CONTACT: COMMUNICATION THROUGH THE VERBAL BEHAVIOR PRISM
T. V. Leontyeva
The articles dwells on the results of a motivational analysis of designations to a sociable and unsociable person in folk dialects, that demonstrate stable relationship between speech and sociability. Having stated etymological motives the author offers interpretations of some unmotivated words.
Key words: ethnolinguistics, motivational analysis, Russian folk dialects, sociability, unsociability, verbal behavior.
