CC BY
23
ФИЛОСОФИЯ
Вестник Омского университета, 2003. №3. С. 46-49. © Омский государственный университет
РУССКАЯ ФИЛОСОФИЯ В ИСТОРИЧЕСКОЙ РЕТРОСПЕКТИВЕ
Б.Н. Бессонов
Российский государственный торгово-экономический университет, кафедра философии
125817, Москва, ул. Смольная, 36
Получена 24 -марта 2003 г.
This article reports about succession of main stages of development of Russian philosophical thought. The spiritual integrity of Russian world outlook is showed.
Россия на распутье. Для нашего времени — это очевидность. Но ведь и раньше она не раз оказывалась в таком положении, и не раз проходила через «смутные времена». Всякое «распутье» говорит о предстоящем выборе. Он неизбежен. В сущности, давний спор: Россия и Запад.
Восток или Запад, Запад или Восток? Как рано встал этот вопрос перед русской историей. Нашествие монголов, княжеские усобицы... Когда-то Пушкин заметил, что все это «не благоприятствует свободному развитию просвещения», но страшной своей жертвой Россия спасла Европу. Запад поднимался к просвещению, заслоненный от восточной экспансии Русью. Уже в этом Пушкин видел высокое предназначение России. Но ведь, прибавим к этому мнение Н.М. Карамзина, русские никогда не теряли «признаков гражданского образования и доказали миру, сколь они были живучи под самыми сильными ударами варварства». Вывод знаменитого историка — не риторическая фраза. Он слишком хорошо знал русское прошлое. И сам был проникнут верою в русское будущее. Тою же самой, которою была полна и наша древность.
Русская мысль в эпоху средневековья развивалась в русле религиозного сознания. Ее одолевает тяга к вопросам этики и эстетики, ее пронизывает интерес к историософии. В XI в., связанном с традицией аскетического монашества, возникает тот тип «философии», который практикует «умное делание», «нравственно-совершенное» поведение. Феодосий Печерский, Нестор-летописец, подвижники Киевско-Печерского и прочих монастырей, Кирилл Туровский, Серафим Владимирский, Сергий Радонежский, Нил Сорский... Природа человека двуедина. С плотью связаны чувства его, с душою - разум. Но в русской мистико-аскетической традиции сложилось осо-
бое миропонимание: дуализм духа и материи — по сравнению с установками византийской переводной литературы — в нем был смягчен. Та же гармонизация бытия обнаруживает себя и в сочинениях Иллариона, Владимира Мономаха, Кирилла Новгородца, и в статьях «Изборника 1076 года», и в «Успенском сборнике» XI—XII вв.1
Отечественные философы, их «школы» нередко противостояли друг другу. Но во многих существенных чертах они были едины. Потому развитие русской мысли — органичный, целостный процесс. В.В. Зеньковский, известный исследователь истории философии, не без оснований видел главное отличие русских философов от западных в «панморализме». Они не стремились строить философские системы. Собственно философские вопросы их занимали только в связи с проблемой человека, с осознанием его места в мире, с темами, которые очерчиваются вокруг него: культура, церковь, космос, Бог.
Славянофилы и западники, революционеры и консерваторы, идеалисты и материалисты — все искали свои ответы внутри определенного круга проблем, и нигде мы не обнаружим того разрыва между теорией и практикой, который был свойственен западной философии. Для русского мыслителя истина была в то же время и правдой.
Из единства и многообразия русской филосо-
И за самой идеей гармонии встает этика с эстетикой, когда восхищение миром перерастало в гимн Творцу, привнесшему в земную жизнь красоту и порядок. Эта гармония, эта «правда мира» пронизывает и древнерусскую историософию, ту, которую мы находим в «Слове о полку Игореве», «Повести о житие Александра Невского» и др. В самые страшные для Руси испытания ее писатели верили, что русская земля не сгинет, не умрет, что она возродится к правде и новой жизни. И эта вера будет питать не только древних мыслителей. Она вместе с другими особенностями русской мысли перейдет и в послемонголь-скую Русь, и в петровскую Россию, и в XIX в.
фии, точнее — единства в многообразии, и вырастают две тенденции, две традиции: одна — драма идей, противоборство различных движений — и вторая — единая основа этой драмы. В каждой из этих двух традиций воссоздаются с неизбежностью и с особенной настойчивостью темы «Россия» и «Запад».
П.Я. Чаадаев был первый, кто столь резко, но и столь отчетливо заговорил о судьбе России, о русском национальном самосознании, об историческом предназначении русского народа. К нашему прошлому он беспощаден: Россия — порождение не времени, но географии: огромное пространство, равнина, неподвижность, пробел в нравственном миропорядке, косная глыба, незатронутая жизнью духа, внутренней идеей... Но произнося самые горькие суждения, Чаадаев верил в Россию: она молода, способна к просвещению и духовному подъему. К тому же русские — не эгоисты, провидение поставило их вне интересов узконациональных, нацелив их на интересы человечества. России важно теперь осознать свою миссию и взять на себя инициативу в проведении великодушных идей.
От Чаадаева идет эта и по сию пору волнующая развилка русской мысли: его ценили и славянофилы, и западники. Славянофилы2 могли опереться и на чаадаевскую постановку проблемы, и на идею русского мессианства. Истина, полагали они, доступна лишь цельному, живому знанию, синтезу чувственного опыта, рационального понимания и мистической интуиции. Она не может быть достоянием отдельного человека, открывая свои тайны лишь «соборному сознанию» людей, объединенных на принципах свободы и любви. Это соборное сознание играет решающую роль в исторической жизни русского народа. Оно противостоит индивидуализму, разрушающему человеческую солидарность, противостоит и тем формам коллективизма, которые умаляют роль отдельной личности. Соборность и соединяет русских людей, и оберегает неповторимые черты каждого, она живет и в православии, и в сельской общине, где все вместе и каждый необходим. Идею соборности носит в себе Россия. Надо лишь пробудить заложенные в ней силы, и тревожное русское сознание, которое понесет свою идею в тот рационализированный, разделенный на враждебные классы мир, где не община, но частная собственность — основа гражданских отношений, где царствуют индивидуализм и самоуспокоенность. В миссии своей Россия не должна отгораживаться от других наций, она сознательно отдает себя на служение миру и к
2И.В. Киреевский, A.C. Хомяков, К. и С. Аксаковы, Ю.Ф. Самарин и др.
идеалу должна прийти вместе со всеми.
Западники, видевшие, как славянофилы подменяют далеко не благостную действительность прекраснодушным идеалом, лишь на первый взгляд во всем были им противоположны. При внимательном чтении — они выдают известную близость своей позиции славянофилам3.
Славянофилы и западники. Одни готовы были идеализировать русскую историю, другие — несколько приукрашивать европейскую. Но и общего было немало. Не случайно, оказавшись на Западе, Герцен на многое, что ранее не казалось очевидностью, будет смотреть иными глазами. Он совершенно в «славянофильском духе» будет видеть в сельской общине надежду на русское будущее, узрев в ней своего рода «нравственную личность». Община ответственна за всех и каждого в отдельности, но и автономна во всем, что касается ее внутренних дел,— чем не гармоничное соединение личности и общества? И словно заглядывая в начало века XXI, мыслитель формулирует: в России общинные начала столь сильны, что любая попытка введения европейской системы раздела земель и частной собственности на землю будет обречена на провал. Потому будущее России — артель и сельская община, мирская сходка и соединение сел в волости, волостное самоуправление.
В дальнейшем почвенники4 хотели уйти от крайностей и мечтательных сторон славянофильства. Любить Россию, любить народ — этого еще мало. Нужно сердцем прикипеть к народу, в котором содержатся все органические начала русской жизни. Ведь русский гений способен все понять, разрешить все противоречия, примирить все народы. Русское государство может стать Церковью, утверждающей братское понимание и общение людей вместо их подчинения друг другу. И не мечом, подавляя иноплеменников, хотим мы достигнуть всеобщего преуспеяния, но через свободнейшее, самостоятельнейшее развитие всех, в братском единении с другими народами. В этом — духовная миссия России, суть «русской идеи».
3Молодой А.И. Герцен, И.С. Белинский, Т.Н. Грановский, П.В. Анненков и др. тоже искали целостное мировоззрение (хотя в Чаадаеве больше ценили критическую часть его наследия). Да, разум — это целостность духа, тогда как рассудок — лишь трезвый расчет, он бессилен проникнуть в таинство бесконечного. Но для России продвижение вперед невозможно, если она не усвоит некоторых сторон европейского развития, в т.ч. признание роли отдельной личности, ведь без этого — не может быть и цельности. Свобода человека — величайшее дело, на ней лишь и может вырасти действительная воля народа. У нас же личность всегда подавлена, поглощена государством. Потому и нужен был этот идеал: в себе самом (это особо подчеркивал Герцен) человек должен уважать свою свободу и чтить ее.
4Ф.М. Достоевский, A.A. Григорьев, H.H. Страхов.
48
Б.Н. Бессонов
Но как принести свободу всем, не будучи свободными? Полное уничтожение крепостного права и после — борьба за социализм. Об этом пеклись революционные демократы5. Они готовы были видеть в общине особый путь к социализму, минуя капитализм.
Реформы 1860-х внесли «диффузию» в умы и идейные направления. Россия встала на путь капитализма. В истории русской мысли стали отчетливо слышны голоса народников6.
Идеологи народничества «не хотели» капитализма, противопоставляя ему самобытный, общинно-артельный путь развития. Не терпели и преклонения перед «объективным законом». Ценностный подход к явлениям и фактам действительности — столь же, если не более правомерен. Человек в своих действиях должен руководствоваться не «объективным подходом», но нравственностью.
Но и либералы-«государственники»7, обращаясь к истории России, защищали все тот же принцип органического развития, поскольку «государство — есть высшая форма общежития, высшее проявление народности в общественной сфере»8.
В общий спор о судьбах России в эти годы вплетаются еще три голоса. Современники не всегда могли оценить их силу и глубину. Нынешнее время заставляет с предельным вниманием всматриваться в эти идеи. Н.Я. Данилевский: именно в его воззрениях идея русской самобытности становится не столько упованием, сколько знанием. Каждый народ (или группа народов) есть часть определенного культурно-исторического типа. Всякие попытки нарушить своеобразие жизни народа бессмысленны и бесплодны. Народы живут своей идеей. И для всякого славянина — после Бога, после Его святой Церкви — «идея славянства должна быть выс-
5В.Г. Белинский, Н.Г. Чернышевский, H.A. Добролюбов и не менее известные их сподвижники.
е3десь и М.А. Бакунин, взывающий к солидарности, к обществу, где личная свобода связана со свободой коллективной, где каждому обеспечены равные с другими возможности для развития своих способностей. Здесь и П.Л.Лавров с идеей «уплаты» долга народу, с пропагандой универсального кооперативного строя, социализма как общества солидарных личностей с полной гармонией индивидуальных и социальных интересов.
'К.Д. Кавелин, С.М. Соловьев, Б.Н. Чичерин.
8В государстве, полагал Чичерин, весьма неопределенная «народность» собирается в единое тело, «получает единое отечество, становится народом». Но, встав на
противоположный анархистам идейный полюс, «государственники», вместе с тем, высказывали и сходные с анархистами суждения: «В Европе,— это говорит Кавелин,— дружинное начало создает феодальные государства; у нас дружинное начало создает удельное государство. Отноше-
ние между феодальной и удельной системой — как товарищества к семье».
шею идеею, выше науки, выше свободы, выше просвещения, выше всякого земного блага, ибо ни одно из них для него недостижимо без ее осуществления — без духовно, народно и политически самобытного, независимого славянства»9.
Историческая миссия России очевидна: противостоять враждебным попыткам Запада растворить славянство в европействе, защитить и объединить славян, сохранить и упрочнить свои самобытность, культуру, традиции. Борьба идет за все, что есть священного для русского человека: за веру, за свободу угнетенных братьев. И Россия должна выполнить свое историческое призвание, ибо оно коренится в нравственной основе русского народа. В своем пафосе Данилевский не мог не расходиться с идеями западных мыслителей. Но в самой сердцевине этих идей — о культурно-исторических типах — оказался предшественником О. Шпенглера и А. Тойнби.
Тот же пафос антизападничества окрасил и другой голос, не менее своеобразный — К.Н. Леонтьев. В Европе одни и те же более или менее демократизированные конституции; везде германский рационализм, псевдобританская свобода, французское равенство, итальянская распущенность или испанский фанатизм, обращенный на службу той же распущенности10.
Третий голос, B.C. Соловьев, был много лучше услышан, правда, в большей степени после смерти. Главное устремление его мысли — философия всеединства. Универсальное знание о предмете требует органически соединить все основные составные части философии: онтологию, гносеологию и антропологию. Но главное: для истинной организации знания необходима подобающая организация действительности.
Вся природа, все эмпирические элементы нашего бытия должны быть внутренне подчинены нашему духу, а наш дух должен быть внутренне подчинен Духу Божественному. И призвание России — призвание религиозное. Русский народ должен стать посредником между человечеством и божественным миром. Но для столь великой роли народ должен изгнать из души ложных кумиров и ввести в нее истинное Божество. Когда люди вступят в действительное общение с Богом, когда им будет присуще богоподобное творение
9Более того, «все эти блага сами будут необходимыми последствиями этой независимости и самобытности».
111j самой идее «прогресса», как и в росте материального, в уравнивании прав и состояний, в упразднении национальных и религиозных различий, мыслитель чувствовал страшную, разрушительную силу. С прогрессом, бок о бок, идут и пошлое благополучие, и удушающее однообразие человеческой жизни. Спасение от неотвратимо надвигающегося прогресса Леонтьев готов был видеть лишь в суровом аскетизме, дисциплине, утверждении «византийского» общественно-церковного уклада.
мира, тогда исчезнут их противоречия, их вражда.
То, что созрело в России к началу XX в., по оригинальности мысли, их разнообразию и «плотности», напоминало эпоху Возрождения, хотя по религиозной тональности часто выглядело чем-то противоположным. Русская мысль от Чаадаева до Соловьева, идеи русских ученых, особенно неевклидова геометрия Лобачевского и периодический закон Менделеева, творчество русских классиков — Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Тютчева, Достоевского, Толстого — все это подготовило настоящий «взрыв» идей в начале XX века. Братья С. и E.H. Трубецкие, Л.М. Лопатин, Н.О. Лосский, С.Л. Франк, Л.П. Карсавин, С.Н. Булгаков, В.В. Розанов, В.Ф. Эрн, П.А. Флоренский и мн. др.— одно лишь перечисление необходимейших для русской философии имен красноречиво говорит об этом времени. Поиск гармонии, единства веры и разума, недоверие к чистой науке, стремление сблизить теоретическое познание с живым отношением к предмету, необходимая для мысли интуиция всеединства, ощущение святости и божественности сущего — все это и темы, и предустановки русской мысли начала века. Философы были обеспокоены судьбою России, наступлением эры революций и кризиса культуры, повсеместным отрывом истины от нравственности. Русской религиозно-философской мысли чуждо было рационалистическое познание «западного человека», голому рационализму религиозные мыслители противопоставляли православную веру русского человека. В стремлении все рационально понять они видели убиение живой целостности мира, в крайнем безбожии интеллигенции, «идейного слоя» общества — угрозу не только «цельности знания», но и органичности русской жизни.
Разнообразие русской религиозно-философской мысли проявилось и в исследованиях современной, «кризисной» культуры, и в интересе к проблемам истории, в умении вскрыть за историческими явлениями борьбу между Царством Христа и царством антихриста, где «прогресс» и рост цивилизации приводят не к всеобщей гармонии, а к трагедии.
В идейное брожение на рубеже веков внес свою лепту и русский марксизм, в его ортодоксальной и не ортодоксальной ипостасях. Здесь и неожиданные мысли о мистической объективности государства «легального марксиста» П.Б. Струве, и развитие «монистического взгляда на историю» Г.В. Плеханова, и ставшие на долгое время основополагающими идеи В.И. Ленина об эпохе империализма, о социалистической революции в эту эпоху, об особой роли материалистической диалектики при анализе различных
явлений.
Революция 1917 г. и наступившая затем эпоха построения социализма в России дала, с одной стороны, концентрацию многочисленных умственных сил по формированию в России «канона» марксистско-ленинского учения, с другой — принесет движение «сменовеховства» и «евразийства» в эмиграции.
«Сменовеховство» было течением временным, ему не хватало крупных культурологических обобщений. Авторы сборника «Смена вех»11, признав, что большевики, исповедуя идеологию Интернационала, выполняют национальную задачу — объединение России, повернулись лицом к «Красному Кремлю». Большевизм, полагали они, сумевший влить хаос революционной весны в суровые и четкие формы государственности, «должен считаться полезным для данного периода в истории русского национального дела».
Евразийство о сходных настроениях сказало вещи более глубокие, развивая линию славянофилов, почвенников и шире — русского консерватизма12. Примыкали к движению и другие ученые. Все труды евразийцев отчетливо пронизывал протест против вековой европеизации России. Порочность западничества эти мыслители видели в том, что русские приверженцы «европеизма» учатся у Запада не творчеству, не искусству оформления органических содержаний, они лишь подражают готовым формам, фетишизируют их. Такие устремления ведут к атрофии творческих потенций и деградации культуры. И Западу, и Востоку евразийцы противопоставили Россию как особый географический, исторический и культурный мир, «Евразию», как особое органическое целое.
Россия и Европа, Запад и Восток. Драма, которая разворачивалась на протяжении всей русской истории, начиная с признания варягов и столкновений с Великой степью, проходя через нашествие монголов, расширение Московии, через эпоху Грозного и смутное время, через раскол и время Петра, через столкновение идей в веке девятнадцатом и двадцатом. Картина идейного противостояния все усложняется. Она включает в себя все больше оттенков. Но все ли мы «вычитали» из нашего прошлого?
^Вышедшего в Праге в середине 1921 г. при участии ученых и общественных деятелей Ю.В. Ключникова, С.С. Чахотина, Ю.Н. Потехина, С.С. Лукьянова, Н.В. Устря-лова.
12Это движение объединило весьма разных по своим интересам людей. Здесь был и философ-богослов Г.В. Флоровский, и лингвист-культуролог Н.С. Трубецкой, и географ-политолог П.Н. Савицкий, и музыковед П.П. Сувчинский.
