CC BY
116
Использование писателями кинематографических приемов в достаточно традиционном исследовании «вечных» проблем отражает мобильность художественной литературы в меняющемся мире, что позволяет удерживать ей достаточно сильные позиции в непростой борьбе за влияние на умы и сердца людей современного общества.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Современная русская литература (1990-е гг. — нач. XXI в.). СПб. М., 2005. С. 311.
2. Рябова Т.В. Проза Леонида Бородина, 1970-х — нач. 90-х гг.: Дис.... канд. филол. наук. СПб., 1996. С. 29.
3. Бородин Л.И. Повесть странного времени: повести. М., 1990. С. 259.
4. Бородин Л.И. Посещение: повести, рассказы. М., 2003. С. 16.
5. Нагорная Н.А. Онейросфера в русской прозе ХХ века: модернизм, постмодернизм: Дис.. д-ра филол. наук. М., 2004. С. 370.
6. Бородин Л.И. Ловушка для Адама//Юность. 1994. № 9. С. 48.
CINEMATOGRAPHY IN L.I. BORODIN'S PROSE T.I. Vasiljeva
Cinematography of the fiction text is shown through the special dynamics of a plot reflected in a fast change of pictures — episodes, use of visual influence on the reader, retrospective display and other existential «transitions». However cinematography is also a quite distinguishing feature for many works of new realism. L.I. Borodin is a bright representative of this tendency. L.I. Borodin transfers the dynamical image of events at lexical and syntactic levels. The author of the article views the cinematography in Borodin's works basing on the series of his short stories.
© 2008 г.
Е.А. Чепур
РУССКАЯ ФЭНТЕЗИ: К ПРОБЛЕМЕ ТИПОЛОГИИ ХАРАКТЕРОВ
С появлением в мировой (а с 1990-х гг. ХХ в. — и в отечественной) литературе феномена фэнтези предпринимаются попытки его осмысления в контексте культуры и истории. Общепризнанного научного определения этой литературы до сих пор нет, что связано не только с ее новизной, но и с неоднородностью. Большая часть дефиниций отличается пространностью и описательностью. В «Литературной энциклопедии терминов и понятий» представлено на сегодняшний день одно из наиболее ёмких в отечественном литературоведении определений фэнтези (в основных положениях оно восходит к работе Т. Чернышевой «Природа фантастики»1): «Вид фантастической литературы.., основан-
ный на сюжетном допущении иррационального характера. Это допущение не имеет «логической» мотивации в тексте, предполагая существование фактов и явлений, не поддающихся, в отличие от научной фантастики, рациональному объяснению». К родовым качествам фэнтези автор определения причисляет лишенность изображаемых миров «географической и временной конкретности», активное обращение к «романтическому принципу двоемирия», сфокусированность внимания на романтическом герое, обречённом «совершать Квест.. , представляющий собой не столько перемещение в пространстве с определенной целью, сколько путь в пространстве души в поисках себя и обретения внутренней гармонии»2. Необходимые уточнения определения фэнтези содержатся в работах Е. Ковтун3, В. Гончарова4, В. Березина5, В. Губайловского6,
А. Торшина7. Целесообразным представляется и выделение специфики русской фэнтези, сформировавшейся под влиянием зарубежной, но обладающей рядом черт, позволяющих назвать ее оригинальным явлением литературного процесса. Своеобразие особенно очевидно при сопоставлении образов-характеров центральных персонажей.
Для русской реалистической литературы время героя как нравственного образца миновало. Герой ушел в литературу фантастическую. Фэнтези в силу своей специфики актуализирует понятие героического. В России конца ХХ — начала ХХ1 вв. потребность в идеале обусловила появление в литературе нравственного ориентира, утрачиваемого, но необходимого.
Востребованность фэнтези в России на рубеже ХХ—ХХ1 вв. обусловлена ощущением пограничности эпохи, переходом в неизвестное социальное и духовное состояние. Постперестроечный духовный опыт российских художников получил различное преломление в искусстве. Фэнтези стала новым способом художественного освоения сложной реальности. Романы А. Бушкова «Сварог» (1996) и М. Фрая «Вершитель» (1997) стали своеобразным откликом на переживаемый Россией кризис. У героев обнаруживаются признаки «рубежного» сознания (термин Л. Гинзбург8) — скука, хандра, рефлексия.
Фэнтези можно рассматривать как развитие романтической традиции. Испытывая тесноту в рамках реальности, герой фэнтези — личность свободная и одинокая — попадает в необычные обстоятельства (в прошлое, будущее, параллельные миры). Возникшее соответствие между искомым и сущностью героя раскрывает в нем новые грани возможного. Ничем не примечательный в повседневности, он исчерпывающе реализует свой потенциал в иной реальности, а поскольку читатель ассоциирует себя с героем, виртуальное воплощение желаний отвечает его духовной потребности.
Герои фэнтези тяготеют к идеальности и исключительности, присущей романтизму. Мотив избранности личности звучит во многих произведениях отечественной фэнтези. Но если, с точки зрения романтизма, понятие исключительности вбирало, помимо нравственной доминанты, экзотичность характера (а массовой литературе свойственно понимание избранности как абсолютного превосходства героя над окружающими), то для фэнтези это главным образом исключительность нравственная.
Переселяя героев в параллельные миры, А. Бушков и М. Фрай осуществляют своеобразный художественный эксперимент. Авторы актуализируют идею мно-
жественности способов самореализации: в человеке скрыта масса возможностей, но становится он чем-то одним, часто не согласуясь с собственной природой. Условия живущего по своим законам параллельного мира, то есть новая область применения сил, выявляют в нем это скрытое. А. Бушков и М. Фрай стремятся убедить молодого читателя (преимущественно этой возрастной категории адресована фэнтези) в том, что залогом успешного самоопределения является состояние поиска. Все зависит от сделанного человеком выбора и настойчивости в достижении цели. В силу своих особенностей и адаптированно-сти к текущим историческим условиям новый герой был легко принят российским читателем.
Самораскрытие героя идет по нескольким направлениям, не в последнюю очередь — по пути творчества. Сварог достигает истинного могущества только когда от репродуцирования готовых знаний в области магического искусства переходит к сотворению собственных. М. Фрай поддерживает идею существенности роли воображения в преобразовании мира образом библиотеки, в которой хранятся ненаписанные книги, место воплощенных мечтаний и реализованных планов: Фрай призывает не поддаваться страху остаться неизвестным и непонятым, который губит творческие начинания у самых их истоков. Овладение возможностями воображения становится важной вехой в духовном росте героев.
Проблема самоопределения творческой личности в эпоху перемен — одна из главных для А. Белянина. Исследованию проблемы посвящена его дилогия «Моя жена — ведьма» (1999) и «Сестренка из преисподней» (2001). Автор выявляет скрытый потенциал героя посредством нивелирования метафоричности выражения «волшебная сила искусства». Свойственное человечеству представление о волшебной силе любви тоже обыгрывается писателем: природа истинной любви непостижима, как и природа творчества. Фэнтези обладает средствами актуализации известных идей, придает им новое звучание. Волшебство становится у А. Белянина своеобразным мерилом человеческой личности. Чем сильнее развиты в герое творческое начало и способность любить безоглядно, тем большей магической силой он наделяется. Демон оказывается слабее человека. Ему доступно только разрушение, в котором ничего необъяснимого нет. Герой же способен созидать и преобразовывать мир силой любви и искусства. В образе поэта Гнедина писатель воплощает свое понимание роли современного художника. Творческая личность, считает А. Белянин, становится в переломное время хранителем моральных ценностей для следующих этапов исторического развития, гарантией выбора обществом пути духовной эволюции.
Согласно фэнтези, несмотря на предопределенность человеческой жизни, каждому дано стать созидателем своей судьбы. Авторы не являются проводниками идеи «американской мечты». Они художественно исследуют новые для российского общества грани свободы. Оптимальный вариант свободы самовыражения — предусмотрительность в отношении интересов окружающих и ориентация на непреходящие ценности. Актуальной становится идея развития в себе качеств Вершителя, под которым понимается тот, кто способен в корне изменить собственную жизнь, пойти против логики, не допускающей вероятность несбыточного. Для авторов, пишущих в русле фэнтези, эта способность — одно из главных достоинств личности. Миссия Вершителя — быть не
только Хранителем человечества от Зла, но и Хранителем духовных ценностей для человечества. Этот аспект изображаемого характера актуализирует понятие культурной памяти, тесно связанное с этической категорией исторической памяти, речь о которой пойдет ниже. Герои являются Хранителями силы духа силой воображения и силой памяти (эта объединяющая функция не разрушает их оригинальности). В русле означенного направления тип героя—искателя разрабатывался также в произведениях «Аметистовый блин» Д. Трускиновской, «Три кита его земли» А. Щеголева, «Разбойничья злая луна» Е. Лукина.
Не находя решения проблем в современной реальности, авторы фэнтези начали поиск в историческом прошлом и ирреальном, где смогли вернуть важнейшим категориям статус антиномий. Средствами фэнтези писатели привлекают внимание читателя к знаниям более сложного порядка, нежели обыденные. Они вторгаются в сферу устоявшихся представлений о национальной истории и раскрывают специфику эзотерического постижения бытия (познания посредством особой духовной и физической самоорганизации, веры в существование иных реальностей). Показательны в этом отношении романы М. Семеновой и С. Алексеева.
Написанный в 1992-1997 гг. роман «Волкодав» М. Семенова определяет как квазиславянскую фэнтези9. Главный герой явно создан под влиянием типа Воина, характерного для героической разновидности западной фэнтези. В образе Волкодава угадывается также исконно русский тип героя, ведущий свое начало от былинных богатырей. Наложение европейского типа на славянский удалось по причине принадлежности данного типа к общечеловеческим, устойчивым. Но механическое совмещение не стало бы находкой без талантливого автора. Новый герой, помещенный в своеобразную художественную интерпретацию древней истории, открыл дополнительные возможности для осмысления общечеловеческих ценностей и сумел привлечь читателя к многообразию научных версий развития родной истории.
Читателю дается понять, что сила героя не в профессионализме воина, а в нравственности, она и делает его победителем. Исследователь М. Галина среди характерных черт героя отмечает «способность к рефлексии»10. Волкодав, относясь к борьбе философски, стремится избежать столкновения, в этом состоит принципиальное его отличие от Конана, физическое развитие которого намного опережает духовное. Культ силы, присущий массовой литературе, для М. Семеновой не самоценен. Постепенно герой, проникаясь осознанием плодотворности вложения душевных сил в дело преобразования мира, приобретает черты гуманиста. Образ Волкодава открывает в русской фэнтези тип человека избранного, воина-миротворца. После М. Семеновой к данному образу обращались
В. Угрюмова в тетралогии о богине истины Кахатанну и В. Головачев в «Логове зверя».
Проблема истоков национального характера представлена и в творчестве Ю. Никитина. В романе «Святой Грааль» (1997) Олег, калика перехожий, находится на пути преодоления себя, поиска Истины через аскетизм. В древности Олег стоял у истоков спора о пути развития мира и выступал как сторонник прогресса. Автор застает его на этапе отказа от прежних взглядов. Антицивили-зационная теория героя — плод жизненного опыта и глубокого переосмысле-
ния прежних представлений. Сталкивая характеры английского рыцаря и славянского язычника, выявляя особенности их менталитета, автор ставит своеобразный художественный эксперимент. Рядом с каликой, взошедшим на одну из высших ступеней духовного развития, воин выглядит наивным идеалистом. Приняв идею христианизации мира на веру, он не пропустил ее через себя. Олег, будучи последователем идеи подчинения тела духу, присущей христианству, в своем саморазвитии достиг уровня не только веротерпимости, но и способности критического осмысления любого явления культуры, даже общепризнанного. Христианство для него — молодая вера, закономерно отражающая новый этап мирового культурного развития. Аристократизм рыцаря заключается в принадлежности его к знатному роду. Аристократизм калики — в достижении высот человеческого духа.
Калики перехожие добывают Истину не для себя, а чтобы донести ее миру. Среди нашедших называются Гаутама, Заратустра, Христос, Магомет. Путь отшельника традиционен: одному Истина открылась в дремучем лесу, другому — в горах, третьему — в пустыне. Сложнее, считает Никитин, удержаться на вершине горы, то есть содержать душу в чистоте, не уходя от людей, а находясь среди них. Самобытный славянский дух видится автору источником силы, способной противостоять мировой цивилизационной экспансии.
С. Алексеев также осуществляет глубокое художественное исследование границ человеческих возможностей. Герой «Волчьей хватки» (1997) аракс Ражный, получив от предков знание о возможностях реализации человеческого тела и духа, использует это знание. Данный характер стал результатом авторского переосмысления традиционного для фэнтези типа Воина.
В «Сокровищах Валькирии» (1997) С. Алексеев также связывает проблему нереализованности человеческого потенциала с проблемой поиска исторических корней, новой для фэнтези. Проникновение героя в глубину языка открывает перед ним другую историю и ломает сложившиеся представления о мире. Обнаружение намеренно скрытой Советской властью семантики русского языка влечет за собой проблему преодоления идеологического негативизма по отношению к арийской цивилизации, вызванного идеями немецких и австрийских ариософов начала ХХ в. Герой выстраивает гипотезу о славянах как прямых потомках ариев и о русском языке как наиболее близком к древнеарийскому. Конану, известному герою Р. Говарда, присущи внешние признаки арийской расы. Физическая мощь и особенно сила духа героя русской фэнтези, встречающиеся в российской действительности, привлекаются авторами как аргумент в пользу вероятности упомянутой теории. В наличии внутренней динамики состоит коренное отличие отечественного типа Воителя от западного.
Итак, в условиях духовного кризиса целью авторов славянской фэнтези является популяризация фактов родной истории и стимулирование постижения читателем истинных возможностей человека. Сила личности заключена в сохранении исторической памяти, разумной самореализации и самоотдаче. Славянская фэнтези поднимает национальный дух, возвращает веру в себя, актуализирует идею величия России. Писатели выступают за выбор особого, утраченного вектора ее развития — вектора духовного возрождения.
Рассмотренные типы персонажей, взаимодействуя и взаимопроникая друг в друга, образуют более или менее целостный тип героя русской фэнтези. Взяв за основу образ героя зарубежной фэнтези, отечественные авторы дополнили его традиционными для русской литературы составляющими, что позволило лучшим образцам фэнтези выйти за рамки массового искусства.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Чернышева Т. Природа фантастики. Иркутск, 1985.
2. Литературная энциклопедия терминов и понятий. М., 2001. 1598 с. С. 1161-1164.
3. Ковтун Е. «Истинная реальность» fantasy // Вестник Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 1998. № 3. С. 106-115.
4. Гончаров В. Русская фэнтези — выбор пути // Если. 1998. № 9. С. 216-223.
5. Березин В. Фэнтези // Октябрь. 2001. № 6. С. 185-188.
6. Губайловский В. Обоснование счастья: о природе фэнтези и первооткрывателе жанра//Новый мир. 2002. № 3. С. 174-185.
7. Торшин А. К вопросу о специфике фэнтези // Совр. проблемы науки и образования. Магнитогорск, 2005. 345 с. С. 218-219.
8. Гинзбург Л. Я. О литературном герое. Л., 1979. 224 с.
9. Луконин С., Семенова М. Корни и кроны фэнтези: беседа // Лит. газ. 2002. Июнь (№ 24-25). С. 13.
10. Галина М. Авторская интерпретация универсального мифа // Общ. науки и соврем. 1998. №6. С. 161-170.
RUSSIAN FANTASY: TYPOLOGY OF CHARACTERS E.A. Chepur
The subject-matters of the article are defining fantasy as a literary trend and revealing specificity of Russian fantasy on material of novels by modern writers A. Bushkov, M. Frai, M. Semenova, J. Nikitin, S. Alekseev. The author draws a conclusion on original synthetic nature of the figurative system within Russian fantasy which emerged from borrowing methods out of foreign fantasy, along with following Russian literature traditions.
