CC BY
68УДК 821.162.1 Потоцкий «18»
Мусий В. Б.
доктор филологических наук, доцент, профессор кафедры мировой литературы ОНУ им. И.И. Мечникова
«Рукопись, найденная в Сарагосе» Яна Потоцкого как предромантическое произведение
Понятие «предромантизм» стало употребляться учеными сравнительно недавно - в начале ХХ ст. В литературный обиход его ввели П. Азар и Д. Морне для обозначения литературной эпохи, подготовившей романтизм во Франции. Самым же известным ученым, положившим начало разработке его теории, был Пауль ван Тигем. Однако оценки предромантизма до сих пор остаются противоречивыми. Учитывая это, Л.Г. Фризман еще в 1978 году писал: «Настала пора, изучить переход от классицизма к романтизму во всей его сложности. В процессе такого изучения и должен быть решен вопрос о предромантизме как историко-литературной категории, должна быть прояснена типология, эстетическая сущность неоклассицизма в русской литературе XIX века, рассмотренного в соотнесенности с так называемой «школой гармонической точности» [11, 274]. Не решен едва ли не главный вопрос - художественной природы этого явления. Что такое предромантизм? Период в движении литератур от классицизма к романтизму [2], начало разработки новых средств выражения [13], одна из стадий развития классицизма, сентиментализма или же романтизма? Вл. Луков относит предромантизм к переходным подсистемам, в которых все художественные принципы реализованы лишь в форме «тенденций» [7]. Ряд ученых судит о предромантизме как о самостоятельном художественном явлении (направлении, течении, методе) со своей эстетической системой и концепцией действительности (А. Архипова, Н. Соловьева, Г. Бен, М. Ладыгин, В. Западов, С.А. Фомичев).
В связи с открытостью вопроса о том, что такое предромантизм, не изучены и его основные характеристики. Ученый из Польши Ст. Козак к ведущим признакам предромантизма относит увлечение народностью, фольклором, особенно историческими и лирическими песнями, легендами; обращение к истории; прославление народных героев; идеализацию средневековья; культ таинственного; субъективность, лиризм и сентиментализм [4, 13]. Оценивая предромантизм как литературное течение, М. Б. Ладыгин в качестве
основных его признаков называет уход в средневековое прошлое или восточную экзотику; агностицизм в качестве философской основы творчества, утверждение реальности сверхъестественного бытия и непознаваемости мира, культ «готики» как альтернативу культу античности; обращение к народному творчеству и создание произведений, стилизующих народные сказки, легенды, предания [5, 26-27]. Опираясь на высказанные этими учеными точки зрения, мы понимаем предромантизм как переходную художественную систему (направление в литературе, архитектуре, живописи), которая соединила в себе элементы риторического типа культуры (дидактику, одноплановость в изображении персонажей, сосредоточение внимания на одной сюжетной линии) и литературы эстетического типа с характерными для нее индивидуализацией персонажей и национального характера, отходом от однозначного толкования загадочного, стремлением к первенству занимательности над поучением.
Объект данной статьи - «Рукопись, найденная в Сарагосе» Яна Потоцкого. Книга, которая привлекла к себе внимание читающей публики в начале XIX века, в пору своего опубликования [3], до сих пор остается малоизученной литературоведами. Ряд интересных наблюдений высказан Ю. Клейнером [14], об особенностях фантастики в нем писал Цветан Тодоров [10]. Однако работы, непосредственно посвященные этому произведению, нам, к сожалению, не известны.
Предмет статьи - особенности созданной писателем картины мира, которые позволяют судить о романе Яна Потоцкого как о предромантическом произведении.
«Рукопись, найденная в Сарагосе», которую Б.Ф. Стахеев называет одним из «интереснейших образцов фантастического романа» [9, 477], была написана на французском языке в 18041813 гг., и на польском языке ее полный вариант был опубликован уже после смерти автора, в 1847 году. В польской литературе это было время постепенного отхода от канонов эпохи Просвещения, сосуществования рационализма и агностицизма, эпикуреизма и чувствительности, дидактики и занимательности и выходе в связи с этим на первый план эстетического. Немалую роль в «расчленении собственно художественного и утилитарного» сыграло рококо, традиции которого, как и классицизма и сентиментализма, были усвоены предромантиками. «Изысканный гедонизм и утонченный эротизм, - пишет А.В. Липатов, - раскрепощение чувств и свободная прихотливость - все это в сочетании со спонтанностью творческого
созидания, филигранностью поэтической фразы, изысканной игрой форм и интеллектуальной отточенностью - характерные черты рококо...» [6, 89].
Все отмеченные особенности предромантизма очевидны в романе Яна Потоцкого. В нем соединились ценности эпохи Просвещения с присущим ей культом разума и долга и то, что явилось результатом роста сознания индивидуальной ценности человека, -чувственности. Для капитана валлонской армии Альфонса ван Вордена выше всего «священный долг чести» [8, 6]. В трехлетнем возрасте, рассказывает он отшельнику, он «уже размахивал маленькой рапирой, в шестилетнем - стрелял из пистолета, не зажмуривая глаза» [8, 37]. Однако Альфонс не стал абсолютной копией своего отца, прослужившего всю войну за испанской наследство и навсегда сохранившего суровость солдата, готового к любым лишениям. «В испанской армии действовал тогда кодекс чести, разработанный с необычайной мелочностью, однако, по мнению моего отца, он был еще недостаточно строг», - вспоминает Альфонс. В отличие от отца, сам Альфонс гораздо выше ценил жизнь, хотя был не менее бесстрашен, чем подполковник Ворден.
Характеризуя роман Яна Потоцкого, Юлиуш Клейнер отметил, что честь и любовь играют в нем главную роль, дополняясь романтической жаждой приключений. Причем, понимание любви в «Рукописи.» предельно широкое. С одной стороны, по словам Ю. Клейнера, уклон в непристойность, нескромность, а с другой -чувства сентиментальные, любовь верная и мечтательная, ревность страшная и жгучая [14, 86]. Об этом писал и Цветан Тодоров, связав особенности мотива любви в «Рукописи, найденной в Сарагосе» с ее жанровой природой - тем, что это фантастическое_произведение. «В фантастической литературе, - писал ученый, - уделяется особое внимание описанию его чрезмерных проявлений, а также его различных деформаций или, если угодно, перверсий. Особое место занимают жестокость и насилие, хотя их связь с любовным влечением сама по себе не вызывает сомнений. С темой любви связан также интерес к вопросам смерти, жизни после смерти, к трупам и вампирам» [10, 104 - 105]. Таковы, прежде всего, отношения Альфонса ван Вордена с Эмминой и Зибельдой. Как отметил Цветан Тодоров, здесь имеют место и кровосмешение, и «гомосексуальные отношения» [10, 100]. Проведя с сестрами полную страсти ночь и оказавшись наутро между висельниками, капитан валлонской армии имел все основания считать их дьявольским наваждением или же пособниками дьявола. В «Рукописи, найденной в Сарагосе», как и в
романах Горацио Уолпола, Анны Рэдклиф, Мэтью Грегори Льюиса, погружение в телесные наслаждения оценивается как путь к грехопадению и подчинению дьяволу. Как, к примеру, в «Истории Тибальда де ла Жакьера», праздность и жажда развлечений становятся причиной гибели героя. Дважды Тибальд клялся отдать дьяволу и кровь и душу. Первый раз во время устроенного в честь его возвращения домой пира, а второй, ночью, когда он после еще одного пира, воскликнул: «Тысяча проклятий самому дьяволу, которому я готов прозакладывать свою кровь и душу, если он не пришлет мне сейчас же свою дочь. Я бы с ней переспал, до того от вина кровь разыгралась!» [8, 105]. Так устанавливается его связь с дьяволом. Идеальное (слова клятвы) переходят в реальное (появление Орландины, совсем молодой женщины в сопровождении арапчонка, рассказывающей трогательную историю своего затворничества и оказывающейся впоследствии дьяволом). В тот момент, когда Тибальд уже готовился вкусить все радости плотских утех, дьявол явил ему свое настоящее обличье. «Тибальд, -сообщается в «истории», - совсем потерял голову, - он понес Орландину на кровать и уже почитал себя счастливейшим из смертных ... Но вдруг почувствовал, как будто ему запустили когти в шею. - Орландина! - воскликнул он. - Орландина! Что это значит?». Но никакой Орландины уже не было. Вместо нее ему явилось чудище, закричавшее страшным голосом: «Я - Вельзевул!» (110). Все происходит так же, как и во «Влюбленном дьяволе» Жака Казота в тот момент, когда дон Альвар уже не может сопротивляться влечению к Бьондетте. Кроткая красавица исчезает, и герой видит вновь ту же отвратительную голову верблюда и слышит то же зловещее Che vuoi, что и в первую встречу с Вельзевулом в пещере. Однако финал «Истории Тибальда де ла Жакьера» трагичнее, чем истории героя Казота, жизнь и честь которого были спасены. Хотя не настолько безнадежен, как для заключившего сделку с дьяволом монаха Амбросио, героя М.Г. Льюиса, шесть нескончаемых дней переживавшего разрушение своего тела. Тибальду де ла Жакьера» не было суждено выжить, но он смог очистить душу. Обнаружив дьявольскую природу своей знакомой, «кутила и богохульник» Тибальд [8, 103] не успевает произнести спасительных слов молитвы, потому что дьявол, «угадав его намерение», хватает его за горло. Поэтому он не может сопротивляться. Утром юношу находят в том месте, куда сваливали падаль. Но перед смертью он исповедуется святому отшельнику и умирает успокоившимся. Так завершается назидательная история о пагубности осквернения души клятвами в
адрес дьявола. И сам капитан валлонской армии Альфонс, страшась оказаться во власти демонов, прочитав истории о Тибальде, вновь задумывается над собственными приключениями. В этот момент он почти начинает верить, что «духи тьмы», стараясь вовлечь его в свои сети, «оживили трупы двух висельников. «И кто его знает, -решает он, - не являюсь ли я вторым Тибальдом» [8, 111]. Тем более что дарящие ему наслаждение своими ласками сестры все время настаивают на отчуждении его от христианства и переходе в мусульманство. Правда, этот страх не мешает ему все же хранить верность данному сестрам слову, не открывать никому их тайну, Он не перестает искать новых встреч с ними. Обнаружив их в подземелье, в которое его направил атаман разбойников, он совершенно искренне признается: «.при встрече с вами я каждый раз испытываю тревогу, что больше вас не увижу. Меня пробовали убедить в том, что вы нечистые духи, но я никогда не верил. Какой-то внутренний голос твердил мне, что вы существа, подобные мне, созданные для любви (...)... хотя бы мы были даже на границе с адом, никто не запрещает нам изведать_наслаждение, которое, говорят, пророк обещает своим избранным» [8, 316 - 317]. Здесь обращает на себя внимание убежденность героя в праве на самостоятельность выбора, даже если это и ведет к нарушению общепринятых норм. Да и телесным радостям с сестрами, как позже и с дочерьми вожака цыган, он предается не потому, что слаб нравственно, а потому, что верит в право человека на земные радости. Так чувствительное выступило в согласии с чувственным, перестало оцениваться однозначно. Хотя, безусловно, резкого отхода от понимания чувственности как подчинения демоническому пока не произошло.
Неоднозначен и выраженный в романе подход к рационализму. Как и философы-просветители (к примеру, К. Гельвеций в «Об уме»), Ян Потоцкий выделяет ряд родов ума, делает попытку систематизации нравственных качеств. Однако одновременно и обыгрывает подобные опыты рационального подхода к человеческой природе. Особенно это очевидно в связи с изображением в романе «геометра» Веласкеса, который, к примеру, попытался «измерить» отношения Антония и Клеопатры с помощью расположенных под углом линий АВ и АС, рассуждал о связи соображения и памяти. Как и Альфонс, он оказывается наедине с жаждущими с ним близости двумя женщинами, но, случайно соприкасаясь с ними телами, думает о «свойствах кривых линий, называемых оскулирующими» [8, 260].
Выделив мотив любви героя к таинственным сестрам в качестве ведущего в «Рукописи, найденной в Сарагосе», Ю. Клейнер отнес ее к тому типу «сенсационного» романа («romansu sensacyjnego»), который в это время зарождался в литературе [14, 83]. В нем развивалась тема зависимости судьбы героя от могущественной тайной организации: «losami Ьо1^ега Мегще potezna tajna organizacja» [14, 83]. Герой романа вспоминает: «Что это за могущественное сообщество, - думал я, - у которого нет, кажется, иной цели, кроме как блюсти какую-то тайну или обманывать мои глаза странными призраками, но я не успеваю хоть отчасти разгадать их, как новые непредвиденные обстоятельства повергают меня в пропасть сомнения? Совершенно очевидно, что и сам я - одно из звеньев невидимой цепи, которая все туже стягивается вокруг меня» [8, 132]. И лишь приблизившись к концу своих загадочных приключений, Альфонс ван Ворден узнает о решении первого шейха Гомелесов Масуда бен Тахера, повлиявшем на его собственную судьбу. «Я надеюсь, - говорил он главам семейств из своего рода, связанным священной клятвой, - что наш Пророк когда-нибудь вернет калифат своим потомкам и что тогда весь мир перейдет в его веру. Время еще не пришло, но надо к нему приготовиться. (...) Ты, мой родственник, Зегрис, со всем своим семейством поселишься в Гранаде. Мои останутся в горах и будут по-прежнему зваться Гомелесами. Другие удалятся в Африку ... Особенное внимание надо обращать на молодежь, стараясь углубить ее образ мыслей и подвергая ее разным испытаниям. » [8, 575]. Итак, с одной стороны, речь и вправду идет о заговоре людей, что является основой рациональной мотивировкой всех чудес. Но с другой - не всегда такое рациональное объяснение разрешает все загадки, поэтому вмешательство сверхъестественного полностью исключить нельзя. Тем самым выражается сомнение в неограниченности сил разума и признание наличия предела познавательных возможностей человека, агностицизм. Для предромантического произведения характерно выражение ожидания и жажды таинственного, необычного, оживление интереса к сверхъестественному. Наиболее популярными жанрами становятся баллада, «готические» фантастические роман и повесть.
Форма «Рукописи, найденной в Сарагосе» традиционна для «готического» жанра: это текст, обнаруженный офицером французской армии во время взятия Сарагосы и переведенный позже для него одним из потомков автора рукописи. Итак, речь идет о событиях, свидетелем или участником которых не мог быть повествователь, о прошлом, чьих-то предках. Еще одной особенностью формы
произведения является представление в нем таинственного как слухов, чьей-то субъективной точки зрения, что позволяет определить фантастику в нем как «завуалированную», неявную. «Говорили, -сообщает о Сиерра-Морена «автор» рукописи, - что путешественника, решавшегося вступить в эту дикую местность, преследовали тысячи ужасов, один вид которых приводил в трепет самых смелых. Он слышал голоса плачущих, мешающиеся с шумом горных потоков, его манили блуждающие огни, и невидимые руки под свист бури толкали в бездонную пропасть» [8, 6]. Сам дон Альфонс все время находится в сомнении относительно реальности этих_слухов. Какое-то время побеждает вера в сверхъестественную природу загадочных явлений, участником которых он становится, и он считает, что встреченные им в пути сестры-красавицы - это дьяволицы. Как же иначе объяснить, что ночь наслаждений с ними закончилась для него под виселицей Лос-Эрманос (так же, как и для одержимого Пачеко [8, 28] и рассеянного геометра [8, 260]). «Я, вспоминает Альфонс, - терялся в бесконечных пространствах безумнейших обманов чувств, но хорошо помню, что все время находился в обществе прекрасных родственниц. Засыпал у них на груди и просыпался в их объятиях (...) Наконец я проснулся по-настоящему. .Трупы двух братьев Зото не висели, а лежали по обе стороны от меня. Без сомнения, я провел между ними всю ночь. Подо мной были обрывки веревки, остатки колес, кости и отвратительные лохмотья» [8, 21 - 22]. Но в какой-то момент он укрепляется в мысли о чьем-то розыгрыше, или же в том, что подвергся проверке. Так, на десятый день своих приключений, он вспомнил «несколько выражений, случайно вырвавшихся у наместника провинции дона Энрике де Са, и понял, что он тоже что-то знает о таинственном существовании Гомелесов и даже в какой-то мере причастен к самой тайне». «Я, - сообщает дон Альфонс, - подумал, что в Вента-Кемаде мне дали снотворного питья, а затем сонного перенесли под виселицу. (...) отшельник, желавший посредством исповеди вырвать у меня тайну, стал мне казаться орудием Гомелесов, чья цель была испытывать мою стойкость» [8, 101]. В таком же сомнении относительно явности-мнимости фантастического все время пребывает и читатель «Рукописи» до тех пор, пока пятьдесят второй преемник первого шейха Гомелесов (явившийся впервые в облике отшельника из хижины) не откроет герою тайну его рода и его предназначения.
Особенности фантастики в романе Яна Потоцкого также характерны для «готической» прозы, хотя не ограничиваются ею.
«Готическому» соответствует «привязанность» таинственного к определенному месту (кроме того, что оно, как правило, пустынное, это чаще всего замок с его лабиринтами-подземельями), связь этого топоса с некогда совершенным преступлением и циклический характер времени (герой все время возвращается к ситуации совершения этого преступления или же к месту наказания преступников). Молодой капитан валлонской армии Альфонс оказывается в пустынной местности, а трактир, с пребывания в котором началось загадочное в его судьбе, был «собственно говоря», «старинный мавританский замок, приведенный в порядок по распоряжению маркиза Пенья Кемада» [8, 7]. Место, где был расположен замок-трактир, долгое время было «ареной злодеяний». В первую очередь, это, конечно, злодеяния братьев Зотто, к виселице которых все время действие возвращает героя.
Лабиринты-подземелья были и под замком Касар-Гомелес. Туда в «последнюю пятницу каждого месяца» спускался на целую последующую неделю родоначальник Гомелесов Масуд Бен Тахер. Еще в один замок герой попадает после того, как, направляясь к постоялому двору под Скалой, он встречает всадника, который арестовывает его именем короля и святейшей инквизиции. Здесь его бросают в яму. «В узилище, - вспоминает он, - было совсем темно. Меня начал донимать голод» [8, 46-47]. Он находит разрезанный хлеб и чуть откусывает от него, но не успевает даже промочить горло - вода выливается из кувшина. Герой находит в углу охапку сена и засыпает, почти как заточенные в замке герои «Итальянца» Анны Рэдклиф или в подземельях монастыря бедные страдалицы из «Монаха» Мэтью Льюиса. Символический смысл замка заключается в том, что в Средние века в мистических учениях «черный замок» и «висящая над ним черная грозовая туча», «замок, откуда не возвращаются», трактовался как «вход в загробный мир, место обитания «черного рыцаря», под которым нередко понимался Плутон или Гадес, бог царства мертвых». Таким образом, образ черного замка, в котором творятся преступления и святотатства, уходит корнями в символику «Господина Преисподней» [12, 181-182]. В связи с этим В.Э. Вацуро определил смысл готической метафоры замка как «средоточие посмертной жизни» [1, 127].
Подводя итоги, в качестве основных характеристик, позволяющих судить о «Рукописи, найденной в Сарагосе» Яна Потоцкого как о предромантическом произведении, назовем следующее:
1) соединение рационализма с агностицизмом;
2) характеристика героя, соединившего в себе черты_гражданина, чувствительного человека и чувственного любовника, как свидетельство отхода от традиционных для классицизма или сентиментализма моделей человека;
3) выдвижение на первый план занимательности, не означающее пока полного отказа от дидактики;
4) наличие в произведении традиционных для «готического» романа элементов (форма написанной в прошлом рукописи, особенности хронотопа, сюжетные мотивы);
5) усложнение системы отношений между автором -повествователем - разветвленной системой рассказчиков; это, с одной стороны, усиливает субъективность высказываемых ими оценок происходящего, а, следовательно, и относительность той истины, которая дана их пониманию; с другой стороны, это является свидетельством психологизма автора: по тому, как воспринимает происходящее повествователь или рассказчик, можно судить о его душевном состоянии.
Литература
1. Вацуро В.Э. Готический роман в России / В.Э. Вацуро. - М.: Новое литературное обозрение, 2002. - 544 с.
2. Гаврилкова И.Н. Предромантизм в русской поэзии конца XVIII - начала XIX веков: Дис. ... канд.филол.наук: 10.01.01. / Гаврилкова Ирина Николаевна. - М., 2003.
3. Гаврилова Е.И. Пушкин и Карл Брюллов / Е.И. Гаврилова // Временник Пушкинской комиссии. 1970. - Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1972. - С.51 - 56.
4. Козак Ст. Украшський преромантизм. (Джерела, умовлення, контексти, витоки) / Ст. Козак. - Варшава: Un-t Warszawskij TYRSA, 2003. - 227 с.
5. Ладыгин М.Б. Романтический роман. Пособие по спецкурсу / М.Б. Ладыгин. - М.: Московский государственный педагогический институт, 1981. - 140 с.
6. Липатов А.В. Предромантизм на Западе и в Польше XVIII века (Опыт дефиниции и сопоставления) / А.В. Липатов // Польский романтизм и восточнославянские литературы - М.: Наука, 1973. -С. 86 - 107.
7. Луков Вл. А. Предромантизм / Вл. Луков. - М.: Наука, 2006. -683 с.
8. Потоцкий Я. Рукопись, найденная в Сарагосе / Ян Потоцкий. -Сыктывкар: Коми книжное издательство, 1992. - 608 с.
9. Стахеев Б.Ф. Польская литература / Б.Ф. Стахеев // История всемирной литературы: В 9 т. / гл. ред. Ю.Б. Виппер. - М.: Наука, 1989. - Т. 6. - С.477 - 491.
10. Тодоров Ц. Введение в фантастическую литературу / пер. с фр. Б. Наумова / Цветан Тодоров. - М.: Дом интеллектуальной книги; Русское феноменологическое общество, 1977. - 144 с.
11. Фризман Л.Г. Русский романтизм: проблемы, споры, перспективы / Л.Г. Фризман // Вопросы литературы. - 1978. - № 11. -С. 256 - 277.
12. Энциклопедия символов, знаков, эмблем. - М.: ООО «Издательство Астрель»; МИФ; ООО «Издательство АСТ», 2001. -576 с.
13. Brown Marshall. Preromanticism. - Hardcover Publisher: Stanford University Press, Chicago, Illinois, USA, 1991. - 516 p.
14. Kleiner Juliusz. Sentymentalizm I Preromantyzm. Studia inedita z literatury porozbiorowej 1795 - 1822. - Wydawnictwo Literackie Krakyw, 1975. - 237 s.
