CC BY
31С Кэтрин Вердери беседовал Сергей Мохов
этрин Вердери, социолог, политолог, антрополог, PhD (Стэнфордский университет). Профессор антропологии Городского университета Нью-Йорка (City University of New York), автор книги «Политическая жизнь мертвого тела».
— Кэтрин, здравствуйте! Очень рады, что вы согласились ответить на несколько наших вопросов. С момента выхода вашей книги прошло уже более 15 лет1. Как вам кажется, она актуальна сейчас?
— Здравствуйте, Сергей! Спасибо за интерес к моей скромной персоне. Конечно, когда я писала «Политическую жизнь мертвого тела», я старалась зафиксировать ту ситуацию, что сложилась на тот момент на постсоветском пространстве. Я никак не могла знать, что будет дальше и как всё будет развиваться. Но мне кажется, что многие принципы, которые я утверждаю в своей книге, актуальны не только для современной России, но и для многих других государств. Речь идет прежде всего о символической связи мертвого тела и публичной политики. Дело в том, что смерть
и обращение с телом являются определенного рода маркерами культуры, то есть я хочу сказать, что смерть принадлежит опыту абсолютно всех людей, и поэтому в этом фокусе мы можем сравнивать самые разные сообщества. Антропологи очень наглядно показывают, что ритуалы и определенного рода представления очень глубоко укоренились в социальной структуре. Мортальные практики — это наиболее глубоко эмоционально переживаемые и значительные события в жизни человека. Собственно, поэтому вполне очевидно, что в политике используется в том или ином ключе тема смерти как наиболее эмоциональная и символически насыщенная область.
— Мы видим, что современная Россия не меньше озадачена «мертвыми телами», чем СССР. Так, недавно министр культуры А. Мединский потребовал вернуть останки Сергея Рахманинова в Россию, аргументируя это тем, что за его могилой плохо ухаживают. Как вам кажется, в чем причина такого небывалого интереса к умершим в современной России?
— Честно говоря, я не знаю об этой ситуации и не знаю всех деталей, но могу утверждать, что подобного рода интерес
1 Verdery K. The political lives of dead bodies. New York: Columbia University Press,
1999.
к перезахоронениям актуализировался с приходом Владимира Путина к власти и ориентации на имперскую модель идентичности. Его политика нацелена на выстраивание единого культурно-исторического нарратива. Россия стремится возвратить свое культурное наследие — музейные экспонаты, например. В этом ключе останки великих деятелей рассматривают как своего рода «экспонаты». Тело Рахманинова представляется как некое «культурное наследие», и поэтому его необходимо вернуть.
— Хорошо, а как тогда обстоят дела с подобными практиками на Западе? Неужели это только черта неких имперских нарративов, и она не свойственна национальным демократиям?
— Постараюсь ограничиться контекстом США в моем ответе. Дело в том, что здесь действует совсем другой модус построения национальной идентичности. США — это страна иммигрантов, тех, кто сюда приехал. Политика государства определяется народом и конституцией. Это важно. Потому что конструирование исторического нарратива в случае России направлено «вовне»: тот же Рахманинов или другие деятели русской культуры. То есть в этом контексте Россия как бы собирает то, что должно ей принадлежать. Собирает свое прошлое, возвращает своих эмигрантов, причем чаще всего вынужденных. В США такого нет, потому что возвращение мертвых тел в страну происходит по другому принципу и в других целях. Однако в США довольно болезненным является вопрос возвращения тел солдат, погибших во Вьетнамской войне, например. Это своего рода вопрос национальной чести — возвращение отдавших свою жизнь солдат на родную землю. В этом смысле мертвые тела — важный политический символ, конечно.
— Существует мнение, что коммунистическая идеология копировала некие христианские модели, в том числе в вопросе обращения с мертвыми. Например, мощи в христианстве и бальзамирование Ленина, — собственно, об этом писал Луначарский, признавая такое сходство. Как вам кажется, есть ли какая-то связь между прославлением героев революции и культом святых?
— С такой точкой зрения я сталкивалась, но не могу сказать, что она широко распространена. Конечно, можно найти некоторые
параллели. Во-первых, в выстраивании некоего идеального образа, который стремятся обессмертить. Для христиан это святые — они подают людям пример своей жизнью. Для Советского Союза это герои революции. Но мне кажется, что логика в этих разных системах разная. Это такая логика крупных структур, заключающаяся в том, что для воспитания идеального члена сообщества нужен определенный мимесис, то есть намеренное выстраивание образа, которому можно и нужно подражать. Но для разных культур эти схемы могут быть разными и работать по-разному. В США, например, культура индивидуализирована и направлена «внутрь», сконструировать единственно верный и корректный образ невозможно.
— Хочется спросить, смотрели ли вы фильм Тенгиза Абуладзе «Покаяние» 1984 года? Там очень интересный сюжет вокруг похорон городского главы, когда его тело каждую ночь выкапывают и возвращают к дому. По сценарию фильма оказывается, что так ему мстит женщина за репрессии против ее семьи. В конце фильма сын этого городского главы сам выкапывает тело отца из земли.
— О да, я смотрела этот фильм много раз. Мне он очень нравится. Я даже показывала его своим студентам, когда читала цикл лекций по политической транзитологии в Восточной Европе. Отличный фильм и отличный пример того, как переплетаются власть, культура и смерть.
— Кэтрин, как вам кажется, было ли в Советском Союзе особое отношение к телу «врагов народа»? Когда я работал с дневниками заключенных ГУЛАГа, то встречал в них указания на особый цинизм со стороны лагерного руководства в отношении умерших сокамерников.
— Лучше всё же указывать конкретные примеры. Дело в том, что
с этой темой я не работала непосредственно, поэтому мне сложно отвечать. Но я думаю, что Советский Союз не сильно отличался в этом плане от других стран. Я имею в виду, что любая политика конструирования национальной идентичности или имплицитна, или эксплицитна. По-другому никак. Может быть, СССР делал это более жестоко, но он действовал вполне в логике политической системы.
— Мы много говорим с вами о национальных нарративах и их конструировании. Может ли перезахоронение стать национальным нарративом?
— Смотря что вы подразумеваете под национальным нарративом. Я думаю, что это сложное и комплексное явление, которое было бы слишком просто и неправильно отождествить с возвращением умерших и проблемой перезахоронений. Ведь важнейшей частью национальных нарративов являются и другие базовые идеи: например, идея этногенеза, идея об общем происхождении и общем прошлом или о важном политическом событии в рождении нации, вроде революции. То есть идеи рождения и перерождения всё же оказываются более важными, чем вопросы смерти и перезахоронения. В этих идеях очень интересно отображается гендер-ный компонент. Женщина как мать, источник жизни, заменяется в национальных нарративах на мужчину как защитника. То есть женщина — это некое тело, носитель жизни, а мужчина — это идея, это дух нации. Гендер также является важным элементом при анализе перезахоронений: подавляющее большинство людей, которых перезахоронили или требуют перезахоронить, — это мужчины, потому что они рассматриваются как наиболее ценные члены национального сообщества.
— Спасибо, Кэтрин, что уделяли нам немного времени и ответили на наши вопросы!
Спасибо, всего хорошего!
