CC BY
146
ИНТЕРВЬЮ с ниной ТУМАРКИИ
О культе Ленина и советской культуре смерти
ина Тумаркин, профессор истории колледжа Уэллсли (шт. Массачусетс, США), доктор исторических наук и научный сотрудник Центра Дэвиса по изучению России и Евразии при Гарвардском университете. Автор книги «Ленин жив! Культ Ленина в Советской России»
— Нина, здравствуйте! Спасибо, что согласились ответить на несколько наших вопросов.
— Здравствуйте, Сергей! Всегда с радостью готова помочь коллегам!
— Нина, давайте для начала мы очертим общее поле разговора: как вы можете описать советскую политическую культуру и роль образа смерти в ней?
— Прежде всего, это зависит от того, что мы называем советской политической культурой. Конечно, в некоторых крупных советских метанарративах смерть является центральной темой. Например, если речь идет о национальных героях, о подвигах, о храбрых бойцах Великой Отечественной войны, умереть за своих товарищей и за свою страну значит стать героем, обессмертить себя.
В первые годы советской власти некоторые большевики (такие как Леонид Красин, например) находились под влиянием идей Николая Фёдорова и русской иммортальной философии. Они были убеждены, что коммунизм, большевизм в частности, может физически преодолеть смерть, решив главную проблему человечества. Собственно, подобные идеи повлияли на то, что тело Ленина было забальзамировано, то есть сохранено до лучших времен, когда коммунизм отменит смерть. Но, конечно, большую часть советской эпохи образ смерти имел дихотомическую структуру: с одной стороны, смерть героя была всегда на виду, всегда была публичной, а с другой, смерть простых граждан была максимально скрыта и целиком вытеснена в поле приватного. Технические аварии, крупные катастрофы, смерти в результате пандемий и т. д. никогда не становились темами новостей на советских телеканалах. С другой стороны, это относится скорее к социальным практикам, чем к политической культуре. Это очень резко контрастирует с тем, как живут люди в Америке и вообще на Западе, с тем, как они относятся к своему здоровью и ценят собственную жизнь. Насколько
я понимаю, у вас до сих пор не пристегиваются ремнями безопасности в автомобиле и едят это ужасно вредное для здоровья сало? Я правильно назвала это?
— Да, Нина, всё так. Стало строже чуть-чуть с правилами безопасности на дороге, но в целом тренд остался такой же. И сало едят.
— Это всё, конечно, очень сильно отличается от того, что происходит у нас: люди много работают, чтобы иметь деньги на медицину, садятся на диеты, занимаются спортом — всё для того, чтобы прожить как можно больше. В России, насколько я помню, ничего такого нет.
— Но как вам кажется, подобное отношение к смерти в советской культуре — это некое проявление табу? Или что это?
— Как я и сказала, всё зависит от того, чья смерть. Когда я проводила полевые исследования в последние годы существования Советского Союза, это были 80-е годы, я брала интервью у художников Центрального музея Вооруженных Сил. Так вот, они рассказывали, что изображать мертвых советских солдат и офицеров не очень-то и приветствовалось. По крайней мере, в период правления Брежнева. В то время как изображать мертвых немецких солдат, наоборот, поощрялось. Хотя, с другой стороны, я должна сказать, что сразу после войны ситуация была другая — образы погибших солдат встречались повсеместно. Мне кажется, что это такой советский прототип Пьеты1. Как архетип, как визуальный образ, это очень похоже на то, что делали советские художники и скульпторы. Например, монумент «Скорбящая мать», установленный в Волгограде.
Кроме того, я должна сказать о некоем таком же большом нар-ративе, который касается опыта Советского Союза в этой войне. Постоянное повторение изобретенной Никитой Хрущевым фразы о «20 миллионах погибших», — всё это оказало колоссальное влияние на советскую мемориальную культуру, которая стала разновидностью «встречи живых и мертвых»2. Кстати, это весьма сильно
1 Пьета — в живописи и скульптуре изображение Богоматери, оплакивающей мертвого Христа, лежащего у нее на коленях. — Примеч. ред.
2 Miyamoto Yuki. The Ethics of Commemoration: Religion and Politics in Nanjing, Hiroshima and Yasukuni // Journal of the American Academy of Religion. March 2012. Vol. 80. № 1. P. 38.
отличается от того, как это проявлялось в более позднее время и уже потом в современной России
Собственно, отвечая на ваш вопрос: смерть — это основная категория культуры поминовения, которая является в свою очередь основой советской культуры. Поэтому, конечно, смерть никак не табуирована для вашей страны.
— Но всё же есть что-то действительно уникальное в том, как Советский Союз репрезентировал смерть?
— Для этого надо провести сравнительное исследование, чего я, конечно, не делала. Поэтому я уклонюсь от прямого ответа на этот вопрос. Но я должна сказать, что в XX веке
и Советский Союз, и Китай оказались среди стран, которые сделали основой национального нарратива кровопролитные войны. В таком контексте, это, конечно, может быть уникально.
— А вы слышали о таком опыте Советского Союза в первые годы его существования, как Институт крови, который проводил в том числе исследования, касающиеся возможности достижения бессмертия? Я имею в виду институт Александра Богданова.
— Честно говоря, никогда не слышала. Но то, что вы говорите, — это вполне укладывается в логику Союза тех лет. Бессмертие, сохранение Ленина и другие амбициозные футуристические идеи. Например, Комиссия по бессмертию, которую создали, когда умер Ленин. Подробнее можно прочесть в моей статье «Религия, большевизм и истоки культа Ленина» («Religion, Bolshevism, and the Origins of the Lenin Cult»), а также в статье Джона Грея (John Gray) о Комиссии по бессмертию «The Immortalization Commission: Science and the Strange Quest to Cheat Death».
— А как мы можем вообще разграничить здесь символическое и физическое бессмертие?
— Вот это сложный вопрос, потому что действительно тут всё очень сильно смешалось. Мне кажется, что тело Ленина изначально сохранили как некий символ советской власти. Ведь смерть Ленина была для многих полной неожиданностью, которая буквально поставила под сомнение существование всей страны. И решение сохранить тело Ленина представляет своеобразное сочетание символического и физического восприятия бессмертия. И, как мы видим, сейчас тело Ленина продолжает нести сакральный смысл
и для коммунистов, и, видимо, для российской власти.
— Но мы же не можем сказать, что бальзамирование тела Ленина является какой-то уникальной ситуацией.
— Конечно, нет. Но стоит отметить, что аналогичные случаи происходили в коммунистических странах. Все забальзамированные политические лидеры относятся к коммунистическому лагерю: Мао, Ким Ир Сен и Ким Чен Ир, Хо Ши Мин. Это тоже может нам много сказать о коммунистических типах управления и выстраивания метанарративов. В том числе о роли лидера, его харизмы и т. д.
— Мне кажется, тут еще есть некая связь между практикой поклонения
мощам в православной культуре и неким подсознательным ее вписыванием в советский культурный нарратив. В этом даже признавался отец советской культурной политики Анатолий Луначарский.
— Безусловно. Это глупо отрицать.
— А для современной российской политической культуры тело Ленина значимо? Как вам кажется, его когда-нибудь захоронят?
— Начну со второго вопроса, с вашего позволения. Да, мне кажется, что Ленина когда-нибудь всё же предадут земле. Например, это может быть сделано на 150-летие вождя в 2020 году. Или на столетний юбилей со дня его смерти в 2024 году. Это будет весьма символично для В. Путина, который, очевидно, вновь станет президентом в 2018 году, а к 2024 году срок его полномочий будет заканчиваться. Мне интересен другой момент — как будут выглядеть его похороны? Ведь Ленин был явным антицерковником, я бы даже сказала, ненавистником православия, а ведь именно православие является сейчас неофициальной государственной религией, которая проникла во все некогда бывшие светскими ритуалы.
Что касается реальной роли тела Ленина в современной российской культуре, то я бы сказала, что она близится к нулю. Мавзолей сегодня — это весьма странный элемент Красной площади, даже не самый главный. Почетного караула около него уже нет. Туристов, судя по моим наблюдениям, он не особо привлекает. Скорее всего, тело Ленина и его хранилище, то есть Мавзолей, воспринимается как причудливое наследие советской культуры. Есть какой-то глубокий символизм в том, что на Красной площади лежит мертвое забальзамированное тело вождя, а рядом ходит актер, переодетый в Ленина.
С другой же стороны, тело Ленина остается важным элементом символической борьбы между коммунистами и почвенниками с одной стороны, и либеральной интеллигенцией — с другой.
Покойный Борис Немцов, с которым я была лично знакома, рассказывал, что у Бориса Ельцина под конец президентства было несколько политических желаний:
1. Похоронить останки Романовых;
2. Убедиться, что он был хорошим президентом и оставит о себе положительные воспоминания;
3. Похоронить Ленина.
— Ох как. Спасибо, Нина, мне нравится ваш прогноз! Вернемся к первым годам существования СССР: как идеи бессмертия уживались с культом кремации в том же Советском Союзе в те годы?
— Честно говоря, я бы не называла это культом. Это скорее была одна из первых попыток выстраивания «политически правильных» похорон. Собственно, как вы знаете, в Российской империи не существовало никаких крематориев — это понятно в связи с позицией православной церкви, согласно которой тело должно быть сохранено для будущего воскресения.
С приходом к власти большевиков ситуация немного изменилась. Когда в Москве умер американский коммунист Джон Рид, то его тело отправили на родину для кремации — в России не было крематориев. Карл Маркс был похоронен традиционно вместе с семьей, а вот Фридрих Энгельс, умерший в 1895 году, был уже кремирован. Это была его последняя воля и уже устоявшаяся на тот момент практика. После смерти Ленина его личный помощник Владимир Бонч-Бруевич заявил, что в частных разговорах Ленин упоминал необходимость постройки крематория в новом государстве.
Собственно, согласно некоторым источникам, первый крематорий в Советском Союзе был построен еще в 1920 году. Но проработал несколько месяцев и был закрыт как крайне убыточное предприятие. Нормально действующий же крематорий открыли только в 1927 году, на месте Донского монастыря. Кремация стала пропагандироваться как новый вид захоронений, крайне прогрессивный и политически верный3. «Бок о бок с автомобилем, трактором и электрификацией — освободить место для кремации!»4. Уже с 1970-х годов количество крематориев стало стремительно расти.
— Нина, но как вам кажется, смерть — это какой-то особо сильный символ русской культуры? Вы же часто приезжаете в Россию, многое видели.
— Да, я довольно часто бываю в России, но я не буду утверждать, что смерть возведена в некий культ. Это совсем не так. Хотя в сравнении с американской культурой это может показаться именно так. Например, мы избегаем говорить о смерти прямо — ты не
3 Подробнее об этом в настоящем номере в статье С. Ю. Малышевой. — Примеч. ред.
4 Davies D. J., Mates L. H. Encyclopedia of Cremation. London: Ashgate Publishing,
2013. P. 369.
можешь сказать «он умер», мы говорим «он ушел». Такие попытки уйти от прямого обсуждения этой темы. В этом смысле русские более реалистично относятся к смерти. Для меня очень показателен конец романа И. С. Тургенева «Отцы и дети», когда дается описание убитых горем родителей Базарова на могиле их сына: «Неужели их молитвы, их слезы бесплодны? Неужели любовь, святая, преданная любовь не всесильна? О нет! Какое бы страстное, грешное, бунтующее сердце ни скрылось в могиле, цветы, растущие на ней, безмятежно глядят на нас своими невинными глазами: не об одном вечном спокойствии говорят нам они, о том великом спокойствии "равнодушной" природы; они говорят также о вечном примирении и о жизни бесконечной».
Хотя, конечно, определенные мортальные интенции прослеживаются и в советской культуре. Но это, как мне кажется, вопрос скорее социальной реальности. Например, некая молодежная увлеченность самоубийствами5. Так, в одной из песен поется о самоубийстве как о вполне логичном конце несчастной любви6:
А носил Алешка кудри золотые,
Знал великолепно песни городские.
Как Марусе бедной было не влюбиться,
Ну как же при измене ей не отравиться!1
Если возвратиться к вопросу смерти в русской культуре, то у меня следующее мнение: дело в том, что русские на протяжении многих веков жили в весьма сложных политических и климатических условиях. Я говорю о голоде, тяжелой крестьянской доле, высокой смертности и т. д. Как мне кажется, отсюда определенный фатализм в русской культуре, отношение к жизни как к чему-то совсем не ценному, романтизм и т. д. Здесь показателен рассказ Л. Н. Толстого «Хозяин и работник». Мне представляется русская культура даже немного безрассудной, о чем
5 См. в настоящем номере публикацию М. А. Мельниченко мемуаров советского времени, в которых упоминаются самоубийства: «Самоубийства советского времени по материалам электронного корпуса личных дневников "Прожито"». — Примеч. ред.
6 «Маруся отравилась». Текст песни см.: http://www.megalyrics.ru/lyric/iurii-morfiessM913/maшsia-otravПas.htm#ixzz43eЮz4Rr.
7 Подробно об этом романсе, социальном и литературном контексте его бытования см.: Неклюдов С. Ю. Почему отравилась Маруся? // ГАБРИЭЛИАДА. К 65-летию Г. Г. Суперфина. [Электрон. ресурс. Режим доступа]: http://www. ruthenia.ru/document/545633.html, Заглавие с экрана. — Примеч. ред.
я говорила уже, в ней есть какая-то самоотрешенность, неучастие в собственной жизни — русские люди полагаются на «авось».
— В эту русскую культурную модель отношения к смерти как-то вписываются массовые репрессии, разрушительные войны?
— Абсолютно точно. Мне кажется, что здесь христианская культура тоже сыграла свою роль с ее идеей самопожертвования. Это такая логика, что мы должна страдать, как Христос, жизнь без страданий — это не жизнь и т. д. Такой православный романтизм. Тот же святой Глеб был канонизирован не потому, что умер за Христа, а потому что не оказывал сопротивление: «был принесен
в жертву Богу, как невинный агнец...»8. Также показательно, что для православных христиан главный праздник не Рождество, а Пасха, в то время как у христиан на Западе наоборот. Мне кажется, что марксизм-ленинизм объединил в какой-то мере подобные интенции, даже точнее — трансформировал. Возможно, в этих культурных метафорах и скрыто понимание стойкости советского солдата и умение крестьян переживать самые серьезные потрясения.
Собственно, Первая мировая война, Гражданская война, эпидемии тифа и «испанки» ввергли и без того несчастное крестьянское население России в пучину массовой смерти. И всё это совпало с рождением абсолютно новой государственной формации, такой как Советский Союз. В моей книге «Ленин жив! Культ Ленина в Советской России» я рассматриваю похороны Ленина как первый коллективный акт национальной скорби. Это очень важный момент для молодого государства — ведь именно в это время народ получил шанс почувствовать всю объединяющую мощь совместного переживания горя. До этого подобные коллективные переживания были, пожалуй, на похоронах Л. Н. Толстого. Удивительно, что последовавшие кризисные события, вплоть до смерти Ленина, в России не фиксировали какие-либо подобные обряды и ритуальные практики. В этом плане смерть Ленина можно сравнить с убийством Авраама Линкольна, также в конце войны, в конце колоссальных национальных потрясений.
Однако, конечно, ничто не может сравниться с тем ужасом смерти, который привнесла в Советский Союз и его культуру Вторая мировая война. Десятки миллионов погибших людей
8 The Martyrdom of Boris and Gleb // Medieval Russia's Epics, Chronicles, and Tales / ed.
by S. A. Zenkovsky. New York: E. P. Dutton, 1974. P. 104.
простились с жизнью. Такое, конечно, не проходит бесследно. Мертвые становятся главным структурным элементом памяти .
— Какую роль здесь тогда играют непогребенные солдаты?
— Я зайду с конца: это, конечно, просто уникальная ситуация, когда тысячи молодых людей заняты поиском и поднятием погибших, но не погребенных солдат Второй мировой. Я совсем не уверена, что молодые ребята в Америке способны на такое. Это просто фантастика, что спустя три четверти века люди занимаются подобными вещами, считая своим долгом достойно захоронить павших солдат. При этом поля сражений, поросшие лесами, таят в себе много опасностей — мины, снаряды и т. д. Что, как не это, может являться свидетельством глубоко укорененной мортальности в поздней советской и постсоветской культуре?
— Нина, тогда последний вопрос: что вас больше всего поразило в советской похоронной культуре?
— Я была в Советском Союзе несколько раз, но на похоронах присутствовала всего лишь однажды, когда хоронили Ингу Баллод, дочь Николая Бухарина, которая умерла от рака. Кажется, это был 1987 год. Меня поразил светский характер похорон. Мне кажется, очень нетипичен для советской культуры скорби и того, что
я читала об этом ранее. Мне всегда нравилась практика частого посещения могил, распитие напитков и легкая трапеза прямо на местах захоронений. Это выстраивает какие-то совершенно особые, интимные отношения между мертвыми и живыми. Для меня как для американки также весьма удивительно повсеместное присутствие фотографий на надгробиях. У нас такого совсем нет. Это тоже очень сильно визуализирует умерших и включает их в общий культурный ландшафт.
— Нина, спасибо, что уделили время нашему журналу. Отлично получилось!
— И вам спасибо! Удачи с журналом!
