Розановедение ХХI века в журнале «Энтелехия» Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ

К.А. ЖУЛЬКОВА

РОЗАНОВЕДЕНИЕ ХХ1 ВЕКА В ЖУРНАЛЕ «ЭНТЕЛЕХИЯ» АНАЛИТИЧЕСКИЙ ОБЗОР

МОСКВА 2013

ББК 83.3(2 Рос=2 Рус) Ж 87

Серия

«Теория и история литературоведения»

Центр гуманитарных научно-информационных исследований

Отдел литературоведения

Автор обзора - Жулькова К.А. Отв. редактор - Николюкин А.Н.

Жулькова К.А. Ж 87 Розановедение XXI века в журнале

Аналит. обзор / РАН. ИНИОН. Центр гуманит. исслед. Отдел литературоведения. - М., 2013. рия и история литературоведения»). - 144 с. ISBN 978-5-248-00647-2

Религиозно-философские и литературные истоки творчества В.В. Розанова, его художественная позиция, взгляд на классическую русскую словесность, искусство и философию Серебряного века, влияние на русскую литературу XX-XXI вв. рассматриваются на основе материалов современных розановедов, опубликованных в научно-публицистическом журнале «Энтелехия» (Кострома; Центр изучения и сохранения наследия В. В. Розанова).

Для филологов, культурологов, преподавателей и студентов вузов.

ББК 83.3(2 Рос=2 Рус) ©ИНИОН РАН, 2013

ISBN 978-5-248-00647-2

«Энтелехия»: науч.-информ. - (Сер.: «Тео-

Содержание

Введение......................................................................................4

Глава 1. Лицо или маска...........................................................14

Глава 2. Розанов и культура Серебряного века......................33

Глава 3. Классическая русская литература

глазами Розанова....................................................................60

Глава 4. «Розановы следы» в русской литературе.................85

Заключение..............................................................................107

Содержание «розановских» номеров научно-публицистического журнала «Энтелехия»........................110

ВВЕДЕНИЕ

Интерес к творчеству В.В. Розанова - русского мыслителя, писателя, публициста - к концу ХХ в. значительно вырос: от единичных критических (во всех смыслах) высказываний 1960-х годов до глубоких научно-исследовательских работ 1990-х. В начавшемся ХХ1 в. «мода на Розанова»1 все «не проходит и не проходит»2, для одних - это «тревожное общественное явление»3, для других - свидетельство «философского пробуждения общества»4. Однако и тем, и другим, независимо от знака «плюс» или «минус», с которым воспринимается фигура мыслителя, очевидна востребованность идей Розанова современным обществом5. «В. Розанова читали и будут читать, - замечает Е.А. Ермолин. - Вероятно, это самый горячий и нежный писатель в России, поэтому к нему невозможно остаться равнодушным. Его любят или ненавидят, "целуют" или "плюются". Очевидно, В. Розанов этого и хотел, к этому стремился. Он продолжает задевать своих читателей <... > Кажется прав Д. Галковский: он всевременно актуален, поскольку

1 Сарычев Я.В. Творчество В.В. Розанова 1900-1910-х годов: Феноменология религиозных и художественно-эстетических исканий. - Липецк, 2007. - С. 4.

2 Глумова М. Розанов для народа // Независимая газета. - М., 2000. - 11.04.

3 Савенко Ю.С. Апология В.В. Розанова - тревожное общественное явление // Независимый психиатрический журнал. - М., 2007. - № 1. - С. 75-76; Савенко Ю.С. Гений юродства, или Смердяков русской литературы как востребованный нашим временем типаж // Независимый психиатрический журнал. - М., 2006. - № 4. - С. 5-11.

4 Водолагин А.В. Возвращение к «брошенному наследию» (В.В. Розанов в истории русской философии и литературы) // Развитие личности. - М., 2006. -№ 2. - С. 247.

5 Близость Розанова новому читателю (интернет-пользователю) подчеркнута в по-розановски провокационном названии книги: Налепин А.Л., Померанская Т.В. Розанов@etc.ru - М., 2011.

беспредельно далек от узкой социальности и беспредельно близок к таинственно-сокровенным, интимным сторонам человеческого "я", которые не меняются, которые установлены в вечности. Поэтому он продолжает учить жить. У него можно спросить: "что делать", - и получишь ответ» (6, с. 34).

В начале нового тысячелетия сложились все основания для появления научно-публицистического журнала, способного отражать основные тенденции розановедения. В 2000 г. вышел первый номер «Энтелехии». Это издание явилось результатом работы созданного на базе Костромского государственного университета им. Н.А. Некрасова Межрегионального центра по сохранению и изучению творческого наследия В. Розанова и П. Флоренского. Каждый четный номер посвящен П. Флоренскому, нечетный -В. Розанову.

Директор Межрегионального центра по сохранению и изучению творческого наследия В. Розанова и П. Флоренского и главный редактор журнала «Энтелехия» - доктор культурологии, профессор КГУ Ирина Анатольевна Едошина. Ее энтузиазм, вера в заинтересованного читателя, способного вникнуть в историософские, философские, культурологические, литературоведческие вопросы, оценить уникальность многих материалов, представленных в журнале, сделала возможным не только появление этого издания, но и его успешное существование на протяжении более десяти лет. «Вязание чулка» отечественной культуры - так охарактеризовала Е. А. Едошина деятельность журнала и Костромского научного центра1.

За эти годы в рамках Центра было проведено 17 международных и всероссийских научных конференций, десять из которых были посвящены В.В. Розанову, устраивались учебно-методические семинары, были организованы художественные выставки (например, в 2004 г. в выставочном зале «Автограф» были представлены работы художника В. Максимова, чьи произведения украсили обложки книг «Уединенное» (М., 2002) и «Смертное» (М.,

1 Едошина И.А. «Вязание чулка» отечественной культуры (о деятельности Научного центра в Костроме и журнале «Энтелехия» // Соловьёвские исследования. - Иваново, 2010. - № 2 (26). - С. 142-150.

2004)), под редакцией И.А. Едошиной были изданы книги: «Василий Розанов в контексте культуры» (Кострома, 2000), «Незавершенная энтелехийность: Василий Розанов и отец Павел Флоренский в современной рефлексии» (Кострома, 2003), под ее научным руководством защищены кандидатские диссертации: «Творение мифа и интерпретация культурного героя: Розанов и Пушкин» (Е.В. Осминина, 2005), «Типология культуры П.А. Флоренского: теургический аспект» (А. Е. Громова, 2005), «Религиозные проекты в культуре Серебряного века и художественные формы их воплощения (Д.С. Мережковский и В.В. Розанов)» (Ф.Т. Ахунзянова, 2006), «Биография как источник мифологизации В.В. Розановым пола и семьи» (Г.В. Зорина, 2006), а также вышло 23 номера журнала «Энтелехия», 12 из них - розановские.

«Розановым и открывались по той причине, что с него все началось»1, - замечает И.А. Едошина. Воссоздавая историю рождения «Энтелехии», она вспоминает о том, как появилось это «простенькое» название. Задача объединить под одним (сущност-но значимым!) заглавием столь разных мыслителей казалась неразрешимой. Ответ был найден в тексте В.В. Розанова: «Тогда, войдя к друзьям, бывшим у меня в гостях, Каптереву и Флоренскому, естественнику и священнику, я спросил их:

Господа, в гусенице, куколке и бабочке - которое же я их?

Т.е. "я" как бы одна буква, одно сияние, один луч.

"Я" и "точка" и "ничего".

Каптерев молчал. Флоренский же, подумав, сказал: "Конечно, бабочка есть энтелехия гусеницы и куколки".

"Энтелехия" есть термин Аристотеля, и - один из знаменитейших терминов им самим придуманный и филологически составленный. Один средневековый схоласт прозакладывал черту душу, только чтобы хотя в сновидении он объяснил ему, что в точности Аристотель разумел под "энтелехиею ". Но, между прочим и другим, у Аристотеля есть выражение, что "душа есть энтелехия тела". Тогда сразу определилось для меня - из ответа Флоренского (да и что иначе мог ответить Флоренский,

1 Едошина И.А. Василий Розанов и земля костромская. Журнал «Энтелехия». - М., 2008. - С. 3.

как не - это именно?), что "бабочка" есть на самом деле, тайно и метафизически, душа гусеницы и куколки»1. Этот фрагмент был впоследствии воспроизведен на обложке2 журнала, холодный и одновременно несколько размытый цвет которой «явственно свидетельствовал о прозрачности границ между миром чувственным и сверхчувственным, а словно проступающие буквы из текста "Апокалипсиса..." Розанова текли своим чередом, подобно жизни»3.

В обращении «От редакционной коллегии» первого номера «Энтелехии» И. А. Едошина разъясняет: «Название журнала - "Энтелехия" - при кажущейся, может быть, несколько нарочитой сложности на самом деле является для нас сущностным: увидеть скрытое, сокровенное в лежащих на поверхности явлениях, фактах, событиях - значит понять их, значит услышать и отозваться. Развитие всякой культуры, русской в частности, можно уподобить, исходя из размышлений В. Розанова, гусенице, обвитой коконом, в таком состоянии гусеница действительно умирает. "Только на месте умершей гусеницы начинает становится что-то другое; но именно этой определенной гусеницы, как бы с фамилией и именем: ибо из всякой гусеницы, сюда положенной, выйдет - вон та бабочка. А если гусеницу эту проткнете, например, булавкою, тогда и бабочка из нее не выйдет, и гроб останется гробом, а тело -не воскреснет". Не "проткнуть" культурное прошлое, а дать из умершего родиться бабочке - это есть энтелехия нашего журнала» (2, с. 6).

Не случайно в этом же номере «Энтелехии» в рубрике «Ро-зановедение: История и проблемы» И.А. Едошина прослеживает процесс возвращения В.В. Розанова «в лоно отечественной культуры» (13; 40; 72). Исследовательница отмечает два особенно важных для русской культуры библейских мотива - «усекновение» и «воскрешение». В этом ключе она представляет изменение отношения к В. Розанову в советский и постсоветский периоды. В со-

1 Розанов В.В. Апокалипсис нашего времени // Розанов В.В. Опавшие листья: Лирико-философские записки. - М., 1992. - С. 531.

2 Обложка создана костромским художником С. Джериным.

3 Едошина И.А. Василий Розанов и земля костромская. Журнал «Энтелехия». - М., 2008. - С. 4.

ветское время судьбу писателя определили негативные характеристики партийных руководителей (В. Ленина, Л. Троцкого), а также сама тематика розановских размышлений. В книге Т. Хмельницкой «Творчество Михаила Пришвина» (1959) Розанову дана нелицеприятная характеристика. В «Уединенном» и «Опавших листьях» «реакционного журналиста и философа» Розанова Т. Хмельницкая находит «религиозные восторги», которые перемежаются с «циничными признаниями»1. В пятитомной философской энциклопедии, выходившей в 1960-1970-х годах, акцент был сделан на «политическое двурушничество»2 Розанова. В Большой советской энциклопедии уже не было уничижительных характеристик. Автор словарной статьи о Розанове В. С. Муравьёв предпринял первую попытку объективно оценить его творчество. Он с некоторым сочувствием говорит о пессимизме писателя-мыслителя, проявившемся в «Апокалипсисе нашего времени», «где Розанов с отчаянием и безнадежностью принимает неизбежность революционной катастрофы, считая ее трагическим завершением российской истории»3. Возвратом к худшим временам выглядит статья С.В. Белова в биобиблиографическом словаре «Русские писатели» (1971)4, где Розанов объявлен проповедником идеализма и мистики, защитником самодержавия и церкви. В конце 60-х - начале 70-х годов имя Розанова стало своеобразным ристалищем, на котором проходила схватка защитников идеологии советского режима с теми, кто пытался пробить в нем брешь.

Публикацию М. Лобанова «Боль творчества и словесное самодовольство», появившуюся в «Молодой гвардии» (1969), можно было расценивать как вызов режиму. Размышления советского писателя В. Катаева сопоставлялись в ней с эстетическими воззрениями Розанова. М. Лобанов утверждал: «В. Розанов - тот действительно смел и писал так, как ему хотелось, не кривя ду-

1 Хмельницкая Т. Творчество Михаила Пришвина. - Л., 1959. - С. 108.

2 Философская энциклопедия: В 5 т. - М., 1960-1970. - Т. 4. - С. 516.

3 Большая советская энциклопедия: В 30 т. - М., 1970-1978. - Т. 22. -

С. 510.

4 Русские писатели: Биобиблиографический словарь. - М., 1971. - С. 561562.

шой, не согласуясь ни с какими литературными приемами (. ) Для В.В. Розанова любой "прием" (даже и "отрицающий" другие приемы) есть та самая "литературность", которую необходимо подавить в себе, чтобы стать писателем»1.

Разгромная статья Б. Соловьёва «"Вехи", или Катехизис предательства»2 и «грозная филиппика» высокопоставленного партийного чиновника А. Яковлева «Против антиисторизма»3 стали реакцией на позицию М. Лобанова. Б. Соловьёв был возмущен такими литераторами, которые «склонны проявлять столь безбрежную "широту" воззрений, что и поныне готовы к таким явно реакционным деятелям прошлого, как Розанов, отнестись не только терпимо, но даже уважительно»4, А. Яковлев негодовал на то, что «дело доходило, по сути, до идеализации и восхваления таких реакционных деятелей, как В. Розанов и К. Леонтьев»5. В качестве развернутого изложения идеологических установок А. Яковлева можно рассматривать статью «"Во мне происходит разложение литературы..." (В.В. Розанов и его место в литературной борьбе эпохи)» А. Латыниной. Подкрепляя свою позицию цитатами из В. Ленина и А. Луначарского, советский критик делает вывод о реакционной социальной природе «розановщины»6. Само название статьи А. Латыниной, взятое у Розанова, но вырванное из контекста, кажется утвердительным. В то время как сам писатель расставлял иные акценты: «. иногда кажется, что во мне происходит разложение литературы, самого существа ее. И, может быть, это

1 Лобанов М. Боль творчества и словесное самодовольство // Молодая гвардия. - М., 1969. - № 11. - С. 273-274.

2 Соловьёв Б. «Вехи», или Катехизис предательства: К шестидесятилетию опубликования статьи В.И. Ленина «О "Вехах"» // Октябрь. - М., 1962. - № 2. -С. 201-206.

3 Яковлев А. Против антиисторизма // Литературная газета. - М., 1972. -15 ноября.

4 Соловьёв Б. «Вехи», или Катехизис предательства: К шестидесятилетию опубликования статьи В.И. Ленина «О "Вехах"» // Октябрь. - М., 1962. - № 2. -С. 205.

5 Яковлев А. Против антиисторизма // Литературная газета. - М., 1972. -15 ноября.

6 Латынина А. «Во мне происходит разложение литературы.» // Вопросы литературы. - М., 1975. - № 2. - С. 206.

есть мое мировое "emploi". Тут и моя (особая) мораль, и иммо-ральность. И вообще мои дефекты и качества. Иначе, нельзя понять. Я ввел в литературу самое мелочное, мимолетное, невидимые движения души, паутинки быта. Но вообразить, что это было возможно потому, что "я захотел", никак нельзя. Сущность гораздо глубже, гораздо лучше, но и гораздо страшнее (для меня): безгранично страшно и грустно. Конечно, не бывало еще примера, и повторение его немыслимо в мироздании, чтобы в тот самый миг, как слезы текут и душа разрывается, - я почувствовал неошибающимся ухом слушателя, что они текут литературно, музыкально, "хоть записывай": и ведь только потому я записывал ("Уединенное", - девочка на вокзале, вентилятор). Это так чудовищно, что Нерон бы позавидовал; и "простимо" лишь потому, что фатум. Да и простимо ли?..»1 Боль, обнаженность переживаний не были восприняты критиком. К сожалению, постулаты А. Латыниной «продолжают бытийствовать» (72, с. 91) в литературе о Розанове. Например, уже в 1987 г. Вик. Ерофеев утверждает, что в Розанове «происходит разложение литературы»2. Между тем в нем «разлагалась» только предыдущая литература с развитым сюжетом, но, сосредоточившись на себе, на своих ощущениях и переживаниях, Розанов «гениально предугадал всю художественную культуру ХХ века в ее лучших образцах» (72, с. 92).

В 1975 г. в «Новом мире» вышли воспоминания М. Шаги-нян (1888-1982). Словно забыв свой восхищенный отзыв на книгу «О понимании», в котором она называла Розанова «гениальным аналитиком», «несравненным художником деталей»3, советская писательница, лауреат Государственной и Ленинской премий пишет: «Неприятный человечек, запомнившийся мне навсегда в каком-то влажном, слезливо-чувственном, прилипчивом виде, со свинячьими глазками, был Василий Васильевич Розанов, активнейший нововременец (сотрудник черносотенного "Нового време-

1 Розанов В.В. Опавшие листья. Короб II. - СПб., 2001. - С. 7-8.

2 Ерофеев В. Розанов против Гоголя // Вопросы литературы. - М., 1987. -№ 8. - С. 149.

3 Шагинян М.В. В. Розанов // Кавказское слово. - Тифлис, 1915. -20 ноября.

ни"), называемый почему-то в наших советских энциклопедиях "философом". Как ни велика наша потребность сохранить все ценное из русского прошлого, чтобы ничто не было сброшено зря в мусорную корзину, нельзя при таком коллекционировании "мыслителей" прошлого забывать учение Ленина о двух культурах. Нам же в ту пору - и не только Мережковским, причислявшим себя к революционерам, а и простым чистоплотным читателям - Розанов не казался "философом". Он был для нас политически и нравственно испачканным человеком, а писания его, при всей их оригинальности, но при постоянном уходе в чувственную мистику, в нездоровую религиозность, пахнувшую чем-то непристойным, читать было тягостно»1. «Тягостно читать» размышления «смыслово и интонационно близкие к воспоминаниям Шагинян», -замечает И. А. Едошина.

В 1980-1990-х2 годах наряду с характерными для советского времени обвинениями Розанова в «двурушничестве»3, «хаотичности, юродстве, лживости»4 появилась возможность открыто высказывать другую точку зрения, идущую вразрез с официально принятой, давать объективные оценки творчеству Розанова (такая попытка, например, была предпринята в 1982 г. Е.В. Стариковой в сборнике «Русская наука о литературе в конце XIX - начале ХХ в.», в том же году свою неординарную работу опубликовал в Париже А. Д. Синявский). Однако розановедение этих лет исследовательницей не представлено. Несмотря на обнадеживающее

1 ШагинянМ. Человек и время // Новый мир. - М., 1975. - № 3. - С. 157.

2 В 1990-е годы появились более глубокие отечественные исследования о Розанове, вышли книги: Николюкин А.Н. Василий Васильевич Розанов: Писатель нетрадиционного мышления. - М., 1990; Фатеев В.А. В.В. Розанов: Жизнь. Творчество. Личность. - Л., 1991; Носов С.Н. В.В. Розанов. Эстетика свободы. - СПб.; Дюссельдорф, 1993; Пишун С.В. Социальная философия В.В. Розанова. - Владивосток, 1993; Пишун В.К., Пишун С.В. «Религия жизни» В. Розанова. - Владивосток, 1994; Гринфельд Т.Я. Вл. Соловьёв, В. Розанов, М. Пришвин: Понимание красоты в природе. - Сыктывкар, 1995; Лавров В.А. Возвращение Василия Розанова. - СПб., 1997; Николюкин А.Н. Голгофа Василия Розанова. - М., 1998; Синявский А.Д. «Опавшие листья» Василия Васильевича Розанова. - М., 1999 (1-е изд.: Париж, 1982).

3 Кувакин В.А. Религиозная философия в России. - М., 1980. - С. 67.

4 Там же. - С. 55.

«продолжение следует», аналитический обзор материалов о Розанове, к сожалению, был прерван.

В журнале кропотливо воссоздана биография Розанова. Основная работа в этом направлении выполнена одним из ведущих современных розановедов В. Сукачем. Его «Летопись жизни и творчества В.В. Розанова» в хронологической последовательности воспроизводит значительные и малозначительные события в жизни и творчестве писателя (84, 108, 132, 156, 171). Статья И.Х. Тлиф, написанная в соавторстве с А.В. Соловьёвой и С.С. Смирновым (14), - часть работы над уникальной книгой «"Корень рождения моего." (к истории рода В.В. Розанова)»1. Важное значение имеют воспоминания племянника писателя

B.Н. Розанова (17), внучатой племянницы В.В. Розанова писательницы Н.В. Баранской (16, 43, 74)2. Дополняют биографический раздел статьи Е.А. Чугунова, В.А. Бондарева (3), О.В. Гороховой (86), П.П. Резепина (199).

Несомненной значимостью обладают публикации писем и статей самого В.В. Розанова, другие важные с фактографической точки зрения материалы: письма В.В. Розанова к Н.Н. Страхову. 1892 год (15), статьи В.В. Розанова «Костромская старина» (42), «Христианство и язык» (164), «Вечное "Преображение"» (192), незавершенная статья «Памяти Н.Н. Страхова» (253), серия «Из записной книжки русского писателя» (163), публикации В.В. Розанова в газете «Свет» (213), письма П.П. Перцова (73; 102; 128), переписка

C.Н. Дурылина и П.П. Перцова (234), «Основания космономии. Часть первая. Морфология. Отдел второй. Мировой философский процесс. Глава IV. [первые] восточники ["славянофилы"]» П.П. Перцова (235), письма Н.Я. и К.Я. Гротов В.В. Розанову (281). Все документы снабжены подробными комментариями.

Наряду с научно-исследовательскими, архивными изысканиями в «Энтелехии» представлены разработки школьных уроков (24, 53, 54, 78, 79), рецензии, эссе, очерки, заметки (в рубриках

1 ТлифИ.Х. «Корень рождения моего.» (к истории рода В.В. Розанова). -Кострома, 2005.

2 Сотрудничество с журналом было прервано смертью Н.В. Баранской. В «Энтелехии» (130) опубликованы некрологи В. Сукача и М. Тарковской.

«Реплики», «Резонанс», «Живое слово», «События и факты», «Подводя итоги») и даже проект «Книга в журнале» (218, 244, 298), в котором «неуловимо розановское» восприятие «бытия человеческого» воплощено в художественных текстах современных авторов.

В основу обзора легли литературоведческие материалы «Энтелехии», помогающие выявить литературно-художественнную позицию В. В. Розанова, вникнуть в его оценки классической русской литературы, проследить процессы взаимовлияния Розанова и других представителей Серебряного века, а также обнаружить «ро-зановский след» в отечественной литературе ХХ-ХХ1 в.

Глава 1. ЛИЦО ИЛИ МАСКА

Писатель влечет или толпу, или лицо. А ты чего бы хотел, Розанов?

Лица человеческого.

В. Розанов

Я, может быть, дурак и до крайности наивный человек, но решительно не могу поверить, чтобы я родился под неправду, в неправду, и для неправды.

В. Розанов

В каждом издании я виден не весь: но в каждом издании видна моя

истина, истинно существующее во мне.

В. Розанов

Читатель начала ХХ в., привыкший к литературным мистификациям, усматривал в предельной искренности писателя литературную маску. Вопрос о «многоликости» Розанова, перешедший в настоящее время в разряд трюизмов, тем не менее продолжает обсуждаться и в XXI в. Замечая, что тезисы о «парадоксальности» Розанова и «мозаичности» его творчества стали общим местом в розановедении, современные исследователи все же не могут обойти вниманием этот вопрос, предлагая собственное видение проблемы или разделяя точку зрения корифеев. Например, В. А. Фатеева, разбившего розановское творчество на четыре периода, полагая, что внутри каждого из них мыслитель был после-

дователен1, или А.Н. Николюкина, который видит в противоречивости Розанова его особенность, не считая необходимым ее оправдывать, П. В. Палиевского, утверждающего, что Розанов искал Истину, состоящую из разных правд, не согласованных между собой. Несомненно, особое значение имеет мысль о «глубинной цельности» личности Розанова, проповедуемая главным редактором журнала. Эта позиция является стержнем «Энтелехии». И. А. Едошина восклицает: «Ну не противоречив Розанов! Розанов, на самом деле -очень целостный, внутри себя, по своим законам живущий, писатель и мыслитель!»2

Необходимо отметить, что «энтелехийные» размышления на эту тему в основном относятся к 2000-2003 гг., периоду, когда большинство исследовательских работ о Розанове начиналось с констатации его противоречивости и парадоксальности.

Иную трактовку получают в «Энтелехии» обличительные характеристики, данные Розанову его современниками («юродство», «игра», «двурушничество», «аморальность»). Розановское «юродство» рассматривается современными исследователями как протест против рационализма, едва ли не единственная возможность проявления творческой свободы. В ином контексте предстает понятие «игра», которое освещается в духе новейших постмодернистских концепций. Несостоятельным оказывается и обвинение в «двурушничестве». Это не «политическая малограмотность», а способность писателя находить объяснения противоположным позициям, составляющая основу его уникального метода совмещения взаимоисключающих множеств в единстве. «Аморальность» заменяется термином «имморальность», более точно определяющим суть розановского бунта против ортодоксального понимания нравственных норм.

«Мнимая розановская "маска" смущала, да и до сих пор смущает многих. Однако эта "маска" никогда не подыгрывала публике (в отличие от маски "клоуна-лжегероя") и всегда была против рационального большинства», - отмечает А.Л. Налепин

1 Материалы обсуждения «Розановской энциклопедии» в Доме А. Ф. Лосева 7 апреля 2009 г. // Литературоведческий журнал. - М.: ИНИОН РАН, 2010. - № 26. - С. 9.

2 Там же. - С. 27.

(28, с. 15). Упоминая о том, что способность противостоять обрушившемуся на Россию прогрессу Розанов возложил на фольклорного героя наименее эпического и героического, на Ивана-дурака, исследователь цитирует розановскую статью, посвященную сборнику сказок А.М. Смирнова-Кутачевского «Иванушка-дурачок» (СПб., 1912): «Что же такое этот "дурак"? Это, мне кажется, народный потаенный спор против рационализма, рассудочности и механики, - народное отстаивание мудрости, доверия к Богу, доверия к судьбе своей, доверия даже к случаю»1. Так за буффонной личностью Ивана-дурака писатель увидел черты национального характера, которые помогают русскому человеку в любых ситуациях оставаться самим собой.

Способ литературного существования самого Розанова более всего соотносим с поведением фольклорного иррационального героя, «иронического удачника» (Незнайки, Емели, Иванушки-дурачка). Проведение прямых параллелей между сказочным героем и Розановым выглядело бы искусственной натяжкой, между тем структура их поведения одна: «Своими "дурацкими" действиями они ставят в дурацкое положение не себя, а своих оппонентов. Причем последним нечем было возразить, так как алогичные утверждения и действия невозможно опровергнуть логическими доводами и поступками» (28, с. 16). Розановские «чудачества» служили «неотразимым полемическим приемом, не всегда честным с точки зрения общепризнанной морали, но ошеломляющим» (28, с. 15).

Исследователь приводит некоторые примеры литературного поведения Розанова, которые соотносятся с моделью действия «иронических удачников» волшебной сказки. Одной из форм ро-зановских «чудачеств» была мнимая «неточность» при упоминании имен и названий. Например, в статье «Возврат к Пушкину» он «перепутал» название пьесы Л. Андреева (вместо «Анатэма» -«Анафема»). Возразить по всем правилам литературной критики Андреев не мог, так как это поставило бы его в еще более смешное положение. Не раз «путал» Розанов отчество Чернышевского, вы-

1 Розанов В.В. Среди художников. - СПб., 1914. - С. 422.

зывая раздражение левой интеллигенции и простодушное непонимание некоторых близких по духу людей. З.И. Барсукова, считывая корректуру «Опавших листьев», писала: «Глубокоуважаемый Василий Васильевич! Чернышевского звали Николай Гаврилович. Я так исправила в гранках, но Вы перечеркнули и поставили Григорьевич. Сегодня я нарочно сделала справку, которая подтвердила, что его звали Гаврилович»1. Не стоит пояснять, что в книге так и осталось «ошибочное» отчество.

Некоторые «чудачества» Розанова носили невербальный характер. Многим петербуржцам, присутствующим на лекции В.С. Соловьёва об Антихристе, запомнилось, как под Розановым «неожиданно» сломался стул. О преднамеренности этого падения свидетельствовала появившаяся вскоре в «Новом времени» заметка, опубликованная под псевдонимом «Мнимо упавший со стула».

Условно «фольклорное» пространство защищало Розанова как независимо мыслящую личность, определяло «код» его поведения: «Как и Иван-дурак волшебно-фантастической сказки, творимый Розановым образ подразумевал ощущаемую многими двусмысленность <...> Между прочим, на эту характерную черту популярного сказочного образа иногда прямо указывают в процессе рассказывания сказки: "А Иван был дурак, но очень умный"; "Дурак он дурак, а знает, что сказать"; "Дурак, а умнее всех"» (28, с. 17).

Об искренности и естественности этого стиля поведения говорят предсмертные письма В.В. Розанова. 20 января 1919 г. он писал Н.Э. Макаренко: «Ну, миру поклон, глубокое завещание никаких страданий и никому никакого огорчения. Вот, кажется, все! Васька дурак Розанов»2.

«Именно "сказочный" стиль литературного поведения позволил Розанову сохранить творческую свободу, остаться самим собой, личностью в годы, когда это было практически невозможно, так как эпоха требовала позиции, определенности, конкретной

1 ЦГАЛИ.Ф. 419. Оп. 1. Ед. хр. 742.

2 Розанов В.В. Письма 1917-1919 гг. // Литературная учеба. - М., 1990. -№ 1. - С. 86.

стороны социальной баррикады» (28, с. 18), - подчеркивает А. Л. Налепин.

Не случайно в книге А. Ремизова «Кукха: Розановы письма» (Берлин, 1923) «расшалившийся» Розанов заставляет называть себя «Балдой Балдовичем». Он словно превращается в участника скоморошьей потехи, уничтожая таким образом всякие условности и запреты. «Эротическое озорство, "охальничание" Розанова, в истолковании Ремизова, предстает его шутливой, игровой, скоморошьей сутью», - замечает Н.Г. Коптелова (37, с. 56). Именно Ремизов впервые обнаружил у Розанова связь с традицией древнерусского скоморошества и юродства1. По мысли автора «Кукхи», продолженной в эссе «Воистину» (1926), «литературное юродство» определялось самой природой таланта Розанова, который никогда не смог бы писать рассказы в духе А. Чехова и М. Горького, так как их синтаксис - «письменный», «грамматический», а стиль Розанова и Аввакума - «живой», «изустный», «мимический»2. К другому проявлению «юродства» Ремизов относит «гениальные "двойные мысли" Розанова»: «Писателю импонировала розанов-ская способность видеть диалектическую сложность и многоцвет-ность мира, выражавшаяся в стремлении "расквасить яйца разных курочек" и "выпустить их на одну сковородку"3» (37, с. 57). Амбивалентность мироощущения Розанова была замечена Ремизовым еще в «Неуемном бубне» (1910). В образе Стратилатова автор повести гротескно подчеркнул противоречивость внутреннего мира своего обожаемого «соседа»: «"Богородице, Дево, радуйся", хочет выговорить Иван Семенович, а вместо Богородицы, начинает из "Гавриилиады"... »4

Другая характерная черта «юродства» - самообнажение -также присуща Розанову. Он с исповедальной открытостью говорит о своих недостатках, представляет всеобщему вниманию глу-

1 Об «юродстве» Розанова см.: Волжский. Мистический пантеизм Розанова // Из мира литературных исканий. - СПб., 1906. - С. 309.

2 Ремизов А. Встречи: Петербургский буерак // Ремизов А. Огонь вещей. -М., 1989. - С. 378.

3 Розанов В.В. Опавшие листья // Розанов В.В. О себе и жизни своей. - М., 1990. - С. 420-421.

4 Ремизов А. Неуемный бубен // Ремизов А. Избранное. - М., 1992. - С. 132.

боко личные, интимные переживания. В попытке определить причину безграничной и даже эпатажной откровенности писателя авторы «Энтелехии» выдвигают различные гипотезы. Например, для А.П. Желобова (101) «зацикленность» Розанова на себе не творческий прием, а особенность психики. Основываясь на традиции патопсихологических исследований, идущей от Ч. Ломброзо, А.П. Желобов объясняет своеобразие розановского творчества «аутизмом» писателя. «Аутистическую» симптоматику он находит в тексте «Уединенного» (1912), в «издевательствах» автора над собственной фамилией и внешностью. Розановское заключение: «Внешняя непривлекательность была причиною самоуглубления»1 -кажется исследователю ошибочным с точки зрения перестановки следствия и причины. Интровертность у Розанова первична. А «афоризм»: «Я похож на младенца в утробе матери, но которому вовсе не хочется родиться. "Мне и тут тепло".» - демонстрирует ощущение «спрятанности», отгороженности: «И это - аутизм» (101, с. 103).

П.Б. Корнилов (63) полагает, что характерная черта стиля Розанова - максимальное обнажение личных недостатков, слабостей, пороков - помогает выразить общественно значимые вещи. Исследователь убежден в мнимости розановских самообнажений и самобичеваний, так как они завершаются самооправданием (подлинным): «Розанов вовсе не верит в свои названные пороки. Если бы он внутренне был убежден в их наличии, он не завершил бы их перечисление хвалой себе. Это противоречит формальной логике: если нечто "состоит" из "плохих" частностей, целое "хорошим" быть не может» (63, с. 40).

«В. Розанов, несомненно, загадочная фигура русской культуры. Своего рода "психологический курьез"», - утверждает Т.С. Злотникова (10, с. 55). По свидетельству Э. Голлербаха, «в разговорах о литературных и общественных деятелях он больше всего интересовался личностью, "лицом" данного человека. - "А как он выглядит? Сколько лет ему? Женат? Дети есть? Как живет? Состоятельный или бедняк?" "Физиология" человека занимала его

1 РозановВ.В. Соч.: В 2 т. - М., 1990. - Т. 2: Уединенное. - С. 211.

в первую голову. Вообще в человеке он прежде всего любил и почитал человека, а уж потом его "шкуру" и "разные разности"»1. «Человеческое, слишком человеческое» всегда было для Розанова самым важным. Мережковский сказал о нем: «Бывают, однако, писатели, у которых произведения так сплетены с личностью автора, что невозможно отделить одно от другого. О таких надо молчать, чтобы не судить о живых, как о мертвых. Но что же делать, когда и молчать нельзя, потому что молчать - значит потворствовать злу? Такой писатель - Розанов»2. В этом «горестном рассуждении» Д. С. Мережковского важна мысль о сплетении творческого и бытового, неотделимости художественного от личного. По мнению исследовательницы, подпись В. Розанова могла бы оказаться под таким «стишком» Ф. Ницше: «Силясь скрыть избранность Божью, / Корчишь чертову ты рожу / И кощунствуешь с лихвой. / Дьявол вылитый! И все же / Из-под век глядит святой!» (10, с. 55). То же утверждал М. Пришвин в 1942 г.: «Гениальность его существа в том и состоит, что он попал в какой-то люфт, свободно пристроился между Богом и Дьяволом, и свободно как ребенок играет то с тем, то с другим» (10, с. 55). Т.С. Злотникова делает очень важное для понимания творческой сути Розанова замечание: «Игра, которую вел Розанов-писатель, была прежде всего художественной акцией», - и уточняет: «При этом современнику отчетливо виделось его нежелание писать лирику и "на одну минуточку явиться в маске"» (10, с. 55). Одна из особенностей его игры -любовь к выразительным, но шокирующим деталям. Современники ощущали в Розанове игровое начало в болезненных, мучительных и вместе с тем ярких проявлениях, давали разную оценку «агрессивной» игре, которую Розанов вел «не с литературной традицией (как это делает постмодерн)», а с конкретными литераторами (10, с. 56). Цитируя Розанова: «"Л. Толстой прожил. глубоко пошлую жизнь". "Гоголь - идиот". "Щедрин, как матерый волк, наелся русской крови и сытый отвалился в могилу", -

1 Голлербах Э.Ф. В.В. Розанов: Жизнь и творчество // В.В. Розанов: Pro et contra: Антология: В 2 кн. - СПб., 1995. - Кн. 1. - С. 234.

2 Там же. - С. 408.

Д. Мережковский возмущался: - Это Розанов плюет на иконы»1. Однако когда Розанов принимается за собственную персону, игра приобретает иной характер: «Тот, кто отворачивался от зеркала своим физически-некрасивым лицом, теперь, изуродовав природой созданные чужие лица, являет свое: пафосное, благостное, гармоничное» (10, с. 56). Между тем, играя в скромность, кротость, смирение, в поэтический восторг, Розанов играет с воображаемым представлением. Парадоксы построены на грани между реальной жизнью и ее мыслимым образом: «В. Розанов играл в своей жизни несколько ролей. И каждую он играл так нетривиально, выбиваясь из амплуа, как это делают актеры только в России» (10, с. 58). Это замечание Т. С. Злотниковой, на наш взгляд, соотносимо с размышлениями Розанова об актерстве и маске. По его представлению, в маске может быть удобно только недостаточно яркой личности: «Актер не индивидуализирован. Вот его сущность. Какая страшная сущность»2. Мог ли сам Розанов в таком случае намеренно скрывать себя под какими-либо личинами? Его литературная игра, соотносимая с детским озорством, не имеет ничего общего с неискренностью и лживостью.

Казакова Н.Ю. (68) рассматривает биографию Розанова как совокупность сюжетов, составляющих бесконечный текст, в основе которого лежит «игровой принцип постановки собственной жизни»: «Не случайно, что Розанов так часто говорит о шалостях и озорстве» (68, с. 65). Писатель создавал о себе миф, «воспевая свое ничтожество и "мизерабельность" наряду с гениальностью и величавостью, умышленно переходя грань приличия в степени "обнаженности" перед читателем» (68, с. 65). Личность Розанова не вписывалась в общепринятые этические каноны. После выхода книги «Когда начальство ушло. 1905-1906» в 1910 г. К.И. Чуковский обратился к Розанову с открытым письмом, в котором обвинил писателя в политической беспринципности. П.Б. Струве указал на противоречия, поочередно цитируя то книгу, то розановские статьи из «Нового времени», упрекнул в цинизме, безнравственно-

1 Голлербах Э.Ф. В.В. Розанов: Жизнь и творчество // В.В. Розанов: Pro et contra: Антология: В 2 кн. - СПб., 1995. - Кн. 1. - С. 411.

2 Розанов В.В. Собр. соч. Среди художников. - М., 1994. - Т. 1. - С. 316.

сти и безбожии. Однако книга «Когда начальство ушло.» с воспеванием революции была написана в 1905 г., а газетные статьи, ее разоблачающие, публиковались начиная с 1908 г. Отвечая Чуковскому и Струве1, Розанов пенял на то, что они невнимательно читали его книгу, в конце которой идут даты 1907-1910 и слова: «Увы. Что же получилось?»2 Однако основным аргументом писателя в возражениях своим оппонентам была идея свободы самовыражения и независимости. Розанов, действительно, любил полемику и провокации. В своих статьях часто прибегал к глубоко личностным, оскорбительным характеристикам. «Конфликты Розанова отражали бунтарский характер острого полемиста. Увлеченность своей правотой доводила его до нарушения всех правил литературной полемики, а порой и журналистской этики (например, Розанов в качестве доказательства непорядочности Мережковского опубликовал в газете его личное письмо)» (68, с. 71). По замечанию А. Синявского, добропорядочность Струве, умеренного западника, умеренного рационалиста и умеренного идеалиста, раздражала Розанова как все благопристойное3. Свою нравственную позицию по отношению к журнальным дискуссиям Розанов обозначил так: «Как и в полемике со Струве, однажды и навсегда я отказываюсь от всяких препирательств, - суда, ссор и проч., - по поводу статей; подписывал и буду подписывать "извинения" так же охотно, как "адресаты" и "навики", какого угодно содержания и каким угодно лицам, считая, что это вне моей души и вне задач моего существования и до всего этого мне никакого дела нет»4. Н.Ю. Казакова считает, что в этом признании Розанов, с одной стороны, провел грань между творчеством и жизнью, с другой -очередной раз расписался в своем равнодушии к общепринятым

1 Розанов В. Литературные и политические афоризмы: (Ответ К.И. Чуковскому и П.Б. Струве) // Новое время. - М., 1910. - № 12470, 25 ноября.

2 Розанов В.В. Когда начальство ушло. - М., 1997. - Кн. 2. - С. 158.

3 Между тем именно П.Б. Струве был одним из шести членов Религиозно-философского общества, которые вышли из него в знак несогласия с изгнанием из РФО Розанова. РФО также покинули А.Н. Чеботаревская, С.Л. Франк, В.И. Иванов, А. Д. Скалдин, А.М. Коноплянцев.

4 Розанов В. Письмо в редакцию // Новое время. - М., 1909. - № 11800, 17 января.

нормам этики: «Больше всего в Розанове поражает удивительная способность "отстранения" (определение А.Д. Синявского). Каждый предмет он видел под новым углом и все время подчеркивал свое нейтральное отношение к двум противоположным точкам зрения. Принципиально он был готов воевать и тут же мириться, ибо все споры и дискуссии, по словам Розанова, не затрагивали его души» (68, с. 71).

В уникальной способности В. Розанова, квалифицированной обществом как политическое двурушничество и фарисейство, А.В. Зябликов видит особую миссию мыслителя. Розанов - «один из центров пересечения, идеально подходящий как для полемического обнажения позиций, так и для их примирения» (123, с. 89). Эта его роль не была достаточно осмыслена ни современниками, ни последователями. Политическую «беспринципность» Розанова, сидящего одновременно на нескольких политических «стульях» и «палящего» по «своим» и по «чужим», объясняли по-разному. Например, В.П. Полонский видел истоки этой позиции В.В. Розанова в чудовищном равнодушии, безразличии, в «наплевать» и полагал, что для этого писателя «измена то одному, то другому составляет истину души»1. П.Б. Струве, полагая, что общепринятые критерии оценок к Розанову неприменимы, вынес ему вердикт: «неподсуден», вследствие «моральной невменяемости». С такой мотивацией соотносимы характеристики, данные писателю в постсоветскую эпоху: «Неподсуден не потому, что неповинен, а потому, что морально "невменяем" и художественно "особлив"» (123, с. 90). Таким образом, достоинство розановского «метода» недальновидно определяется как порок. О политической «малограмотности» Розанова писали Н.А. Бердяев, Д. А. Лутохин, симпатизировавший мыслителю А.А. Измайлов, который был убежден, что политические статьи Розанова - худшее, «последнее»2 в его творчестве. Одним из немногих, кто отдал дань уважения авторскому замыслу, был А. Белый, отметивший «мягкий пафос» розановского гуманизма, уникальность авторского взгляда на революцию: «Книга

1 Полонский В.П. Исповедь одного современника // В.В. Розанов: Pro et contra: Антология: В 2 кн. - СПб., 1995. - Кн. 1. - С. 268.

2 Там же. - С. 96.

Розанова - живая запись истории, это - документ; и вместе с тем это характеристика событий 1905-1906 гг. с исключительно редкой точки зрения»1.

А.В. Зябликов утверждает: «Нет упрека более несправедливого по отношению к В. В. Розанову, чем упрек в политическом конформизме» (123, с. 92). Исследователь соглашается с А. Синявским, полагавшим, что несмотря на видимые противоречия, Розанова отличает мировоззренческая «целостность». Розановские идеи не сменяют, а захлестывают друг друга, создавая совершенно невообразимую гамму. Он - монархист, в чем бесстрашно признается осенью 1918 г., обращаясь к присутствующим в Московском совете с просьбой показать ему Ленина или Троцкого: «Ужасно интересуюсь. Я - монархист Розанов»2. Вместе с тем хорошо понимает уязвимые стороны монархии. В его сознании «"стихийно" переплавлены народничество и кадетизм, консерватизм и анархизм, черносотенство и марксизм», однако именно такой парадоксальный, свободный от теоретической заданности и холодного педантизма подход «оказывается наиболее продуктивным для выявления культурных и общественных архетипов» (123, с. 93). В применимом к политике розановском «методе» «главное не принять сторону одного из "множеств", а почувствовать "множества" в единстве и понять трагическую их обреченность, поскольку никакой общественный идеал не тождествен реальной жизни» (там же).

Кондаков И.В. (173) упоминает об острой дискуссии Серебряного века «Стоит ли отказываться от наследства 60-70-х годов XIX в.?», застрельщиком которой выступил Розанов. Его положительный ответ на новаторский вопрос: «Может ли быть мозаична историческая культура?» - был расценен участниками полемики как оправдание эклектизма, бессистемности и беспринципности в познании. Попытка писателя соединить в единое целое «диалектику и метафизику, "органический" и "механический" взгляд на историю, материализм и идеализм, мистику и позитивизм, наконец, сам антагонизм, борьбу противоположностей и их

1 Полонский В.П. Исповедь одного современника // В.В. Розанов: Pro et contra: Антология: В 2 кн. - СПб., 1995. - Кн. 1. - С. 80.

2 Там же. - С. 236.

примирение» (173, с. 66), не могла быть понята его тогдашними оппонентами, как и уже упомянутая политическая беспринципность Розанова. Во «Втором коробе» «Опавших листьев» писатель объяснял: «Правда, я писал одновременно "черные" статьи с эс-эрными. И в обеих был убежден. Разве нет 1/100 истины в революции? И 1/100 истины в черносотенстве?»1. Принцип («окончания литературы», постлитературной поэтики), на котором строится «мозаичный» розановский мир, исследователь определяет через союз «или»: «"Или" пролегает между субъектом миросозерцания и его объектом, самим миром. Никогда у Розанова не ясно до конца, то ли человек не может понять и целостно пережить данный миропорядок (...), то ли мир таков, что его невозможно осмыслить как содержательное и организованное единство» (173, с. 69). Кондаков отмечает и поливалентность авторского «я» (это и автор, и герой). Автор постоянно оценивает своего автобиографического героя, то хваля, то осуждая, добавляя оценки других людей, в собственной полемической иронической интерпретации. Таким образом, «автор/герой» предстает одновременно и в сниженном, и в возвышенном контексте: «Реально возникающее раздвоение (...) личности - на авторское "я" и персонажа "от первого лица", на положительного и отрицательного человека, на предмет "чужой" оценки и самооценки, на субъект мышления и его объект -переживается "лирическим героем" мучительно, подчас трагично» (173, с. 73).

И.А. Едошина в статье «Розанов, Розанов, Варварин: К проблеме герой/маска» (247) развенчивает «иллюзию полного совпадения» Розанова - реального человека с Розановым - героем «опавших листьев»: «Дав герою собственную фамилию (схожую, но с иным значением и звучанием), автор словно благословляет его на отдельную от себя жизнь, которая творится из схваченных сознанием мимолетностей» (247, с. 15). Сопоставляя «опавшие листья» (произведения, написанные в период с 1912 по 1918 г.: «Уединенное» (1912), «Опавшие листья. Первый короб» (1913), «Смертное» (1913), «Сахарна» (1913), «Мимолетное» (1914), «Мимолетное»

1 Розанов В.В. О себе и жизни своей: Уединенное. Смертное. Опавшие листья. Апокалипсис нашего времени. - М., 1990. - С. 419.

(191S), «Опавшие листья. Второй короб» (191S), «Последние листья» (191 б), «Апокалипсис нашего времени» (191B)) с письмами В.В. Розанова Э.Ф. Голлербаху, Н.Н. Страхову, В.И. Герье, документами, И. А. Едошина фиксирует разделенность писателя и героя, их принципиальную нетождественность. «Обозначенный "казус Розанов" (по аналогии с "Der Wall Wagner") сместил восприятие его текстов в сторону мнимого единства (вот ведь никто не совмещает Арцыбашева и Санина, например)» (2б7, с. S)

Совпадения между открывающим основы бытия героем и реальной жизнью его создателя обманчивы, так как выходят за пределы частной судьбы. Имена-маски, напротив, напрямую связаны с биографией писателя. В качестве маски исследовательница рассматривает многочисленные подписи Розанова под статьями, при этом намеренно не использует понятия «псевдоним», который в переводе с греческого означает «ложно именуемый»: «Нигде и никогда Розанов себя ложно не именовал, а использовал имена-маски» (247, с. 19). По Розанову, маска не затрагивает «я» того, кто ее надевает, обладая собственным смыслом. Например, в «Новом времени» он подписывался такими именами-масками, как Ibis, Дачник из Териок, Мнимо упавший со стула, Барон Т-е, Конституционалист, Т-щъ, Старожил, Старый друг, Старый журналист, Подписчик «Словаря» и др. Эти имена-маски определены обстоятельствами подготовки журналистских материалов и отражают авторское отношение к ним.

В либеральных изданиях «Русское слово», «Слово» подписи «В. Варварин», «В. Надеждин», «В. Елецкий», «В. Руднев» указывают на тех людей и места, которые были ему особенно дороги: «Варварин - от имени жены, "друга" - Варвары Дмитриевны Бутя-гиной, Руднев - мужской вариант ее девичьей фамилии, Елецкий -от Ельца, где они познакомились, Надеждин - от имени их первой дочери, умершей в младенчестве» (247, с. 20). И.А. Едошина подчеркивает, что обозначенные в либеральной прессе имена-маски являются не «политической беспринципностью» и отказом от себя, а напротив, прямым указанием на автора. Таким образом, герой, имя-маска - способы автопрезентации, свидетельствующие «не о парадоксальности или противоречивости Розанова, а о глубинной

цельности его личности как писателя, мыслителя и журналиста» (247, с. 20-21).

Пытаясь определить художественное кредо писателя, нельзя не затронуть тему морали в его творчестве.

В статьях «Нравственно-психологические воззрения Василия Розанова» (58) и «К проблеме нравственной теодицеи в "Апокалипсисе нашего времени" В.В. Розанова» И.С. Шилкина (88) полагает, что противоречивые публикации в оппозиционных газетах и журналах, неоднозначные общественно-политические взгляды (например, по делу Бейлиса), резкие высказывания писателя в адрес признанных духовных кумиров понуждают с особым вниманием отнестись к теме морали. С одной стороны, Розанов - «морально невменяем», посягает на святость самого понятия «нравственность» («Даже не знаю, через "Ъ" или "е" пишется "нравственность". И кто у нее папаша был - не знаю, и кто мамаша, и были ли деточки, и где адрес ее - ничегошеньки не знаю»1), с другой стороны, моралист, нравственный апологет семьи. Важно то, что Розанов провоцирует мораль в теории, в исходных мыслительных установках: «Он бунтует против нравственности как философ. Точнее, не против нравственности как таковой (упреки Розанова в аморализме несправедливы и бездоказательны по сути), а против понимания, толкования этого феномена» (58, с. 15). И. С. Шилкина подчеркивает, что бунт Розанова против власти морали не вторичен (после Ф. Ницше), это типично русский бунт против типично русского понимания Морали, характерного для данной эпохи. Характеристику «русский Ницше», данную ему Д. Мережковским, В. Розанов не принял, в «Опавших листьях» уточнил: «С Ницше. никакого сходства»2. О своем «предшественнике» отзывался с иронией: «Ницше почтили потому, что он был немец. И притом -страдающий (болезнь). Но если бы русский и от себя заговорил в духе: "Падающего еще толкни", - его бы назвали мерзавцем и вовсе не стали бы читать»3. Бунт против морали не мог быть приду-

1 Розанов В.В. Опавшие листья // Уединенное. - М.: Политиздат, 1990. -

С. 55.

2 Там же. - С. 237.

3 Там же. - С. 49.

ман ни Ницше, ни Розановым, он был исторически предопределен: «В самом реальном общественном бытии морали уже давно намечалась червоточина фальши и лицемерия. История ждала нравственного протеста, так называемого бунта имморализма» (58, с. 15). Термин «имморализм» выбран исследовательницей не случайно. В переводе с латинского он означает «неморальный». Необходимо заметить, что «неморальный» не значит «аморальный». Розанов -один из ярчайших представителей бунта имморализма в России. Он выступает против непротиворечивости нравственных норм, характерной для XIX в. В его книге «О понимании» (1886) есть глава, посвященная морали, в которой Розанов убедительно доказывает, что человек формируется не только с помощью социального фона, но и на основе психофизиологической заданности своего природного бытия: «Психологическая жизнь личности - это не только хранилище алгоритмов человеческого разума, усвоенных социальных норм, но и поле иррациональных влечений» (58, с. 18). Лейтмотивом через все повествование звучит идея неразрывной связи «высочайшего добра с величайшим злом». Природу морали невозможно понять, не постигнув дихотомию добра и зла.

В «Апокалипсисе нашего времени» осмысление морали ведется уже не с психологической позиции, а с онтологической. Проблема возводится на уровень постижения теодицеи - богооп-равданности зла в мире, справедливости Божьего суда. Идея теодицеи, всесторонне обоснованная в труде немецкого философа Г. Лейбница «Опыты теодицеи о благости Божией, свободе человека и начале зла» (1710), была одной из традиционных тем в русской религиозной мысли (Е. Трубецкой, П. Флоренский, Н. Лос-ский, Вяч. Иванов и др.). У Розанова она появилась тогда, когда мир в его глазах рухнул. В «Апокалипсисе.» он обращается к теме природы зла несколько раз. Два эссе «Бог и человек» и «Почему сотворено зло» начинаются с одной и той же фразы: «И недоумевает человек: зачем БОГ, КОТОРЫЙ ВЕСЬ БЕЛ, сотворил в человеке столько мерзости? Зачем он сотворил не только "Лице" его, но и "задняя" его»1. Ответ состоит в том, что «с "Лицем" од-

1 Розанов В.В. Апокалипсис нашего времени. - М.: Республика, 2000. -С. 105, 312.

ним гордость сгубила бы человека» (88, с. 38), а «гордость есть то качество, при котором одном все душевные свойства человека, все его милое, прекрасное, доброе погружается во мглу»1. По Розанову, главное - солнце, но оно неизбежно рождает тень. Без тени человеку чего-то не хватает. Возможно, греха.

Об активном неприятии всего общего и демонстративном приятии нетрадиционного, неожиданного и странного говорит И.В. Кондаков, также обращаясь к «Апокалипсису нашего времени», в котором Розанов выносит приговор русской литературе. Вновь намеренно путая Чаадаева с Киреевским, Гершензона с Ко-шелевым, Розанов ведет борьбу с авторитетами и эталонами. Его посыл - «апология каких-то частностей, чудачества, эксцентрики, и - ирония, шутовство, буффонада, наконец - сознательное юродство, охватывающее и предметы суждения, и автора суждений, и сами суждения, содержащиеся в них оценки и интерпретации. Целая "теория относительности"! - применительно к русской литературе, к русской культуре» (5, с. 26).

Голубева Л.Н. (31) замечает, что декларируя идею о размывании границ между высоким искусством и повседневностью, Розанов даже на фоне авангардистских установок Серебряного века выглядел еретиком. Исследовательница пытается ответить на вопрос: почему писатель оставался «маргинальным явлением» в эпоху Серебряного века русской культуры несмотря на то, что, казалось бы, стихия Ренессанса оправдывала любые культурные стили? Участие Розанова в собраниях поэтов-символистов в «башне» Вяч. Иванова указывало на его согласие с «платоновским томлением по Идее», провозглашенным участниками «ивановских сред». Однако он считал, что культурсозидание символистов происходит в метафизическом отвлечении от реальной жизни. Столкновение Розанова как журналиста с «живой жизнью» углубляло это расхождение, способствовало дистанцированию от символистов. В публицистических заметках всегда была общая идея, благодаря которой позднее составлялись книги, объединенные одним названием - метафорой.

1 Розанов В.В. Апокалипсис нашего времени. - М.: Республика, 2000. -

С. 312.

Исследовательница раскрывает постмодернистскую направленность творчества Розанова, упоминает о том, что еще А. Белый уловил в розановском стиле воздушный сверхтекст, реальный, но не ощутимый: «Основная черта стиля "розановского письма" - диалогизм и полифония в форме многоголосия многих "Я"» (31, с. 28). В «Уединенном» Розанов заявил: «Ах, добрый читатель, я уже давно пишу "без читателя", - просто потому, что нравится»1. Эта позиция характерна для современного писателя-постмодерниста и существенно отличается от художественных представлений Серебряного века.

Розанова можно считать предтечей теории и практики постмодернизма, так как он предвосхитил идею постмодернистов о «тек-стуализации бессознательного, в силу чего человек теряет свои фиксированные характеристики и находится в постоянном становлении» (31, с. 29). Ориентация писателя на изменчивое, текучее, признание равноценности и равнозначности различных форм бытия позволяет исследовательнице определить модус его мышления как «постмодернистский». Специфические формы постмодернистского письма: плюральность «языковых игр»; темпоральность, т.е. соединение времени, о котором рассказывается, со временем, когда вспоминают время, о котором рассказывается; приоритет денотативных (описательных, конструирующих) высказываний; звукопись фраз; сюжетная фрагментарность; свобода синтеза; многоголосие как форму организации коммуникации внутри текста -Л.Н. Голубева обнаруживает в «Уединенном», «Смертном», «Опавших листьях», «Апокалипсисе нашего времени», «Мимолетном», «Сахарне».

Обращаясь к розановской «Листве.», С.А. Шилова (50) замечает, что мысли Розанова складываются в причудливую мозаику, создавая невидимый контекст: «Поток сознания В.В. Розанова, в том числе и внутри одного произведения, полифоничен. Каждая тема образует хронотоп. Все вместе они создают некое многослойное (полифоническое) пространство. Хронотоп же самого В.В. Розанова в этих произведениях почти мифологичен: время в

1 Розанов В.В. Уединенное. - М., 1990. - С. 22.

них циклично, а пространство - если и не одушевлено, то душевно-личностно осмысленно, предстает живым и теплым» (50, с. 113).

Особую чуткость восприятия Розанова у постмодернистского читателя, обнаруживающего, что как мыслитель Розанов «двоится и троится», «как будто постоянно неадекватен сам себе», отметил Е.А. Ермолин (6). Чтобы найти позитивное смысловое ядро его «прихотливой, блуждающей по проулкам и закоулкам, терпимой и даже склонной к противоречиям, "диалектической" мысли» (6, с. 29), исследователь обращается к розановской идее сакральности пола. В интересе к полу и эросу во второй половине Х1Х - начале ХХ в. не было ничего необычного. В Европе культ разума замещается культом натуры. В этом ключе поиски и находки В. Розанова можно было бы считать характерным случаем индивидуалистического религиозного модернизма начала ХХ в., если бы не акцент на абсолютность эротического, чувственно-душевного в жизни человека, в результате которого у Розанова сложилась собственная религия пола. Идея о том, что от пола «лучатся» «мысль, гений, всякие прозрения философские»1 была высказана в глубоко серьезном и возвышенном тоне, принятом для обсуждения подобных вопросов в начале ХХ в. Такое суждение не было редкостью. Однако в большинстве случаев оно получало фрейдистскую трактовку, опираясь на представления о животно-инстинктивной и невротической основе человека. По логике В. Розанова, сакральный пол, «не имея выхода в "спасительное чадорождение", может оборачиваться в таком случае и эффектами "высшей, деятельной героической любви, неустающего подвига", как у Амвросия Оптинского или Иоанны д'Арк, научными открытиями и художественными свершениями» (6, с. 30). Подчеркивая, что в мифотворчестве Розанова есть «некоторые совпадения с общими ведущими тенденциями ремифологизации ХХ в.: приоритет интуиции, возвращение к архаике из хаоса современности, рай в прошлом - в древнем Израиле и Египте.» (6, с. 32), Е.А. Ермолин утверждает, что розановский миф - это оригинальная версия такой ремифологизации по своему основному мотиву. Разрушение рас-

1 РозановВ.В. Соч.: В 2 т. - М., 1990. - Т. 2: Уединенное. - С. 306.

судочной логики готовит душу к разгадке сокровенных смыслов человеческого бытия.

Эвклидов мир не устраивал философа, был неинтересен ему. Многомерность достигалась «взглядом из разных углов». Pro et contra всегда уживались в его сознании. А.Л. Налепин (85) приводит отрывок из книги Ричарада (Фомы) Бэттса и Вячеслава Марченко о «молчаливом диспуте» Розанова со святителем Феофаном Полтавским: «Владыка любил гулять в этом саду, когда ум и сердце его были заняты лишь молитвой Иисусовой. Поскольку гость был знаком ему и прежде, он пригласил его погулять на свежем воздухе в редкий для столицы погожий день. Философ совершенно неожиданно вдруг начал очень возбужденно и громко обличать монашество. Владыка в ответ молчал, не отвлекаясь от молитвы. Тогда Розанов продолжил свои обличения. Потом, немного подождав и не услышав возражений, призадумался. Прошлись еще немного. Спорщик продолжал, но уже медленнее и тише, заглядывая в глаза Владыке, но, так и не разгадав, какое впечатление производят его пассажи, так как Преосвященный молился, опустив глаза долу. Далее Розанов стал терять нить своих размышлений. Повторяться. Владыка Феофан по-прежнему молился молча. Наконец, гость остановился, посмотрел долгим взглядом на Владыку и тихо-тихо, как бы самому себе, неожиданно сказал: А может быть Вы и правы!»1 Согласно выводам А. Л. Налепина, Розанов, «всей своей художественной стилистикой тяготевший к "священному безмолвию", почувствовал и прочувствовал неожиданные неисчерпаемые стилистические возможности феномена молчания, когда отсутствие Слова как такового является в стилистическом и семантическом плане более значимым, чем его наличие» (85, с. 25). Непроизнесенное Слово звучало в душе Розанова и в конце жизни привело его ко Христу. По воспоминаниям дочери Розанова Татьяны: «Отец перед смертью смирился и спор свой со Христом "кончил тем, что два раза причастился"»2.

1 Бэттс Ричард (Фома), Марченко Вячеслав. Духовник царской семьи. Святитель Феофан Полтавский, Новый Затворник, (1873-1940). - М: Братство Преподобного Германа Аляскинского, Платина, Калифорния: Российское отделение Валаамского Общества Америки, 1996. - С. 43-44.

2 ПришвинМ.М. Дневники, 1926-1927. - М., 2003. - С. 241.

Глава 2.

РОЗАНОВ И КУЛЬТУРА СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА

Культура — это мы, это я, насколько мы не безличны.

В. Розанов

Конец Х1Х - начало ХХ в. - Серебряный век русской культуры - время расцвета философской мысли, русского религиозно-философского ренессанса, главное направление которого метафизика всеединства; литературы, с провозглашенным символистами «эстетическим переворотом»; искусства, предлагающего новые направления в живописи, архитектуре, музыке, театре, кино, балете; науки, осуществившей революцию в естествознании. Единый сложный и противоречивый механизм взаимодействия - причина возникновения и развития новых оригинальных идей, теорий, концепций. В этом полилоге, в творческой атмосфере духовного и эстетического поиска формировалось мировоззрение В.В. Розанова. Участник литературно-художественных кружков, Религиозно-философского общества, сотрудник многочисленных газет и журналов, он был вовлечен в горячие споры о религии, государстве, искусстве, семье.

Несмотря на то, что многие современники Розанова, подчеркивая неординарность его личности и творческого дара, отрицали возможность влияния на писателя мировоззренческих и художественных установок его окружения, несомненно, это влияние он испытывал.

Насколько сильным было взаимодействие творчества Розанова с ведущими литературными течениями Серебряного века?

Рассмотрению этого вопроса в «Энтелехии» уделено большое внимание.

Такие авторы, как Т.И. Ерохина (8, с. 44-47) и Матюш-кин А.В. (90, с. 46-50), обращаясь к проблеме сходства и различия позиций Розанова и символистов, приходят к близким, но отнюдь не тождественным выводам.

Т.И. Ерохина ссылается на розановскую критическую статью «О символистах и декадентах» (1896), в которой автор анализирует новое явление, смешивая основные понятия (в то время как разграничение «символизма» и «декадентства» было концептуально важно для многих символистов). В. Розанов расширяет понятие «декадентства» до границ мировоззрения, предполагая его появление в философии, морали, политике. Истоки этого течения он обнаруживает на разных этапах развития культуры, считает главной его чертой запредельность: «Декадентство - это ultra без того, к чему оно относилось бы; это утрировка без утрируемого»1. Розанов утверждает, что «Ницше уже можно считать декадентом человеческой мысли»2, а к литературе декадентства и символизма причисляет стихотворения В. Брюсова, А. Добролюбова, а также С. Малларме и даже творчество Ги де Мопассана, «руководствуясь, по собственному признанию, знакомством с некоторыми отрывками из его произведений» (8, с. 45). Несмотря на очевидные разногласия, символисты видели родственные устремления как в содержательном, так и в стилистическом аспектах творчества Розанова. Среди черт, сближающих Розанова с символистами, -интерес к взаимодействию культур и религий, отношение к классической литературе. Работа Розанова «Люди лунного света. Метафизика христианства» созвучна декадентству своей обращенностью к символу ночи. Определяя место Розанова в сложившейся на рубеже веков культурной ситуации, Т.И. Ерохина говорит о парадоксальности положения писателя: «Критикуя декадентство и символизм, обращаясь к русской классической литературе, разрабатывая собственную религиозно-философскую концепцию бытия, В. Розанов не мог, исходя из убеждений, погрузиться "внутрь" и

1 Розанов В.В. Соч.: В 2 т. - М., 1990. - Т. 1. - С. 171.

2 Там же. - С. 175.

разделить искания символистов. Вместе с этим, будучи мыслителем новой эпохи, писатель непосредственно и чутко реагировал на происходящие изменения в литературе, что не могло не сказаться в его творчестве» (8, с. 47). Таким образом, В. Розанов остался «на границе», которая не дает права считать его ни сторонником, ни противником символизма. Подобная позиция была в той или иной мере характерна для многих русских философов рубежа XIX-XX вв. (в частности, Н. Бердяева, П. Флоренского).

Однако не все исследователи придерживаются такой точки зрения. А.В. Матюшкин (90, с. 46-50) ссылается на мнение А. Пайман, причисляющей Розанова к символистам. Уверенность А. Пайман в «символизме» Розанова строится на том, что его слово ценно не точным значением, а «потенцией», и на том, что интерес писателя к «мимолетности» и «мгновению» приводит к «бесконечной множественности» смыслов1. Замечая, что понятия «декадентство», «символизм» и «модернизм» А. Пайман рассматривает как равноценные, отчего их значение становится неопределенным, А. В. Матюшкин относит ее аргументы к периферийным, необязательным чертам символизма: «Акцент на "потенциальном", а не на "точном" значении слова вообще есть черта подлинно художественной литературы, а что касается "мимолетности", то это скорее особенность индивидуального стиля писателя, чем целого литературного течения» (90, с. 46).

Сразу по двум параметрам исследователю кажется уязвимым сопоставление «Уединенного» со статьей В. Брюсова «Истины», на основе которого А. Пайман подтверждает «символизм» Розанова. Во-первых, брюсовская проповедь эклектизма не совсем точно отражает общесимволистский настрой, а скорее демонстрирует оригинальные взгляды автора. Во-вторых, чисто внешним является и эклектизм самого Розанова. По мнению А.В. Матюш-кина, поэтика писателя-мыслителя в большей степени соответствует тем тенденциям символизма, которые сформировались с приходом в литературу «младосимволистов», нежели «европеизированной» эстетике Брюсова.

1 Пайман А. История русского символизма. - М., 2000. - С. 125.

Исследователь выдвигает собственную аргументацию. Вслед за А. Синявским он сопоставляет «Уединенное» с другой программной статьей В. Брюсова «О искусстве». Такое сравнение приводит к выводу - «практически все декларативные положения Брюсова находят художественное воплощение у Розанова, причем часто в такой мере, на какую не решались сами символисты» (90, с. 46). Розанов в своем творчестве «доводит до крайнего предела» (там же) такие тезисы Брюсова, как: «кто дерзает быть художником, должен быть искренним - всегда без предела»1, «все настроения равноценны в искусстве, ибо ни одно не повторится.»2, «повесть дорога не как рассказ о приключениях вымышленных лиц, а как средство узнать душу написавшего»3. Характерное для символизма «акцентирование запретных (как тогда, так и сейчас) тем и переакцентировка с внешнего мира на внутренний, когда даже историческое повествование рассказывало больше о его авторе, чем о событиях прошлого» (90, с. 47) - это именно то, что шокировало современников в Розанове. В «Уединенном» писатель заявил, что главная цель его - выражение собственной души.

«Уединенное» создавалось в период кризиса символизма, для которого характерно тяготение к «правде вещей», подчеркнутая связь между миром идеальным и миром действительным. Для младосимволистов требование «верности вещам» сочеталось с пониманием земной жизни как «отзвука» космического мира. А. В. Матюшкин считает, что к Розанову в полной мере применимы знаменитые строчки Вл. Соловьёва, часто упоминаемые мла-досимволистами: «Милый друг, иль ты не видишь, / Что все видимое нами - / Только отблеск. Только тени / От незримого очами?» (90, с. 47).

Изображение «низкой материи», ставшее настоящей революцией в творчестве символистов в конце 1900-1910-х годов, у Розанова принимает более категоричные формы, «если для младо-символистов смелостью был сам факт введения бытовых деталей,

1 Брюсов В.Я. О искусстве // Брюсов В.Я. Соч.: В 2 т. - М., 1987. - Т. 2. -

С. 39.

2 Там же. - С. 39.

3 Там же. - С. 40.

Розанов идет дальше» (90, с. 48). Еще А. Синявский отмечал фрагменты «Уединенного», в которых происходило столкновение физического и метафизического смыслов. Один из них: «Томительно, но не грубо свистит вентилятор в коридорчике: я заплакал (почти): "Да вот чтобы слушать его - я хочу жить, а главное друг должен жить". Потом мысль: "Неужели он (друг) на том свете не услышит вентилятора"; и жажда бессмертия так схватила меня за волосы, что я чуть не присел на пол»1.

Исследователь отмечает своеобразие розановских символов. Они слишком земные. Однако не хаотичны и беспорядочны, а тесно связаны, образуют определенную систему, являются каркасом, формирующим смысловое и художественное единство «Уединенного».

В. Шкловский доказывал, что при отсутствии фабулы отдельные повторяющиеся детали становятся средством создания целостного произведения. «Таким образом, целью художественного творчества для Розанова, в полном соответствии с программой символистов, становится обнаружение "живой связи" между внешне не связанными предметами и явлениями и "пробивание окна в вечность", т.е. превращение образа в символ (именно в том значении слова, которое отражало эстетические взгляды большинства представителей этого литературного течения)» (90, с. 48).

Парадоксальность Розанова также связана с символами. Розановские парадоксы не игра ума, как, например, у О. Уайльда, а форма обращения к самым интимным сущностям мира, в которых проявляется то, что составляет основу символа. По определению С.С. Аверинцева, «смысл символа нельзя дешифровать просто усилием рассудка, в него надо "вжиться"»2. Именно «вживания» требуют те противоречия, на которые обращает внимание В. Розанов. Рассуждая о том, как в его творчестве уживаются ложь и искренность, он пишет: «Я потому был небрежен, что какой-то внутренний голос, какое-то непреодолимое внутреннее убеждение мне говорило, что все, что я говорю - хочет Бог, чтобы я гово-

1 Розанов В.В. Уединенное. - М., 1990. - С. 79.

2 Аверинцев С.С. Символ // Крат. лит. энцикл.: В 9 т. - М., 1971. - Т. 6. -Стб. 826-828.

рил»1. Наградой за такое «вживание» должно стать открытие тайн мира, поэтому форму своих писаний Розанов сравнивает с музыкой: «Секрет писательства заключается в вечной и невольной музыке в душе. Если ее нет, человек может только "сделать из себя писателя". Но он не писатель.»2.

Несмотря на все выдвинутые аргументы, А.В. Матюшкин считает, что едва ли можно в полной мере назвать Розанова символистом: «Аргумент против один, но он очень весом: для Розанова не характерен панэстетизм. Между тем культ искусства и представление о жизни как о произведении искусства были одним из краеугольных камней символизма. Как и символисты, Розанов разрушает грань между жизнью и искусством, каждый момент жизни для него есть прообраз искусства. Но модель отношений «искусство - жизнь», характерная для Розанова, ближе зарождающемуся футуризму, чем символизму. Если символисты эстетизировали жизнь, то футуристы деэстетизировали искусство. И Розанов не строит жизнь по законам искусства, а создает искусство, теряющее границу с повседневной жизнью» (90, с. 49). Подобная точка зрения отражена в статье Ф.Т. Ахунзяновой (206, с. 25-27).

Многие концепции Серебряного века, в том числе акмеизм, были проникнуты «органическими» идеями.

Н.Е. Мусинова (260, с. 131-134) замечает, что уже первый труд В. Розанова «О понимании» ориентирован на цельность, «органичность» и «жизненность». Позднее в работах «Цель человеческой жизни» (1892), «Органический процесс и механическая причинность» (1889), «Отречение дарвиниста» (1889), «Красота в природе и ее смысл» (1894) мыслитель еще полнее раскрывает «глубинную сущность природы» человека. Соглашаясь с «органической теорией» К. Н. Леонтьева, В. Розанов в статье «Европейская культура и наше к ней отношение» пишет: «Как в природе, так и в истории человечества процессы развития имеют одно течение: восхождение от первоначальной простоты, слитности - к многообразию форм, в одно и то же время разделенных и связанных

1 Розанов В.В. Уединенное. - М., 1990. - С. 63.

2 Там же. - С. 28.

прочно единством общего типа»1. В розановской «метафизике целостности» «человек, единый в своей душевной и телесной жизни, связан с Логосом» (260, с. 132).

В одной из центральных статей акмеизма «О природе слова» О. Мандельштам определил его как «органическую школу русской поэзии»2. Как и у В. Розанова, у О. Мандельштама слово -часть Логоса, залог целостности бытия человека. В своей статье поэт напрямую обращается к творчеству В. Розанова, отмечая его борьбу за сохранение связи со словом. Идею стихотворной «органики» настойчиво проводил Н. Гумилёв, сравнивая стихотворение с живым организмом, а тайну его рождения с тайной возникновения жизни3. В поэзии других акмеистов - М. Зенкевича («Дикая порфира») и В. Нарбута («Аллилуйя») - также обнаруживаются «органические» мотивы. Образ круга (например, «за пламенной сферой - сфера», «круг ежедневного вращенья») представляет аллегорию Вселенского единства, символ вечности. Таким образом, «органические» идеи В. Розанова и акмеистов являются свидетельством единого культурно-исторического пространства Серебряного века.

Побуждающим моментом для исследования Н.А. Капитоновой (144, с. 88-91) стало заявление М. Тимониной, сделанное в статье «Гумилёв внутри эпохи» («Новая Россия», 1996, № 3), о том, что Розанов - один из ключей к Н.С. Гумилёву.

Документов, подтверждающих личное общение или переписку Розанова и Гумилёва, к сожалению, не найдено. Однако «хронотоп культурного пространства Серебряного века был столь замкнут в самом себе, что множество нитей связывало деятелей культуры, тем более, если они жили в одном городе и занимались одним делом - литературой, к которой оба имели пламенное отношение» (144, с. 88).

1 Розанов В.В. Европейская культура и наше к ней отношение // Розанов В.В. Соч. - М., 1990. - С. 149.

2 Мандельштам О. О природе слова // Мандельштам О. Четвертая проза. -М., 2007. - С. 406.

3 ГумилёвН. Жизнь стиха // ГумилёвН. Соч.: В 3 т. - М., 1991. - Т. 3. -С. 7-16.

Духовные искания всегда были для Розанова выше эстетических. Несмотря на поэтическое мироощущение, поэтическими изысками он интересовался мало, свидетельством чего автор статьи считает анекдот, записанный Чуковским. Просидев в доме Брюсова и так и не дождавшись хозяина, Розанов обратился к его жене: «Так где же ваш Бальмонт?» Хозяйка ответила, что «ее муж, вообще-то, Брюсов». «Какая разница - проворчал Розанов, - я их не различаю»1. Вероятно, Розанов только притворился рассеянным, чтобы лишний раз выразить свое отношение к декадентам.

Сопоставляя характеры Розанова и Гумилёва, автор статьи отмечает антиакадемичность и фрагментарность Розанова, которому «Гумилёв прямо противоположен, - более академичного и последовательного творца трудно найти» (144, с. 88). Различны были и их ценностные приоритеты. Розанов отвергал значимость чувства долга: «Долг. А мне всякий долг казался втайне комичным и со всяким "долгом" мне втайне хотелось устроить "каверзу", во-девиль»2. Гумилёв был человеком долга. Его участие в Первой мировой войне и поэтическое просветительство были обусловлены этим качеством. В противоположность Розанову, в котором, по замечанию Н. Бердяева, было сильно развито женское начало и который на первый план выдвигал вопросы семьи, у Гумилёва проявлялось активное мужское, героическое начало: «Вместо очага - общественная деятельность, вместо кабинетных размышлений -постижение земель и людей в бесконечных странствиях, вместо любви к вещи - любовь к бытию вещи» (144, с. 89).

Вместе с тем за различием творческих методов и психологических характеристик можно обнаружить единство духовных начал. Глубинной точкой соприкосновения Розанова и Гумилёва Н.А. Капитонова считает их отношение к религиозному формализму. Как известно, формальное следование священнослужителей религиозной догме в ущерб человеческим интересам - причина личных страданий Розанова и его споров с церковью. Подобную полемику, но уже в эстетической области, вел Гумилёв с символи-

1 Цит. по: Фатеев В.А. С русской бездной в душе: Жизнеописание Василия Розанова. - СПб.; Кострома, 2002. - С. 402.

2 Розанов В.В. Литературные изгнанники. - СПб., 1913. - С. 146.

стами. Окончательное размежевание Гумилёва с символистами произошло после того, как Вяч. Иванов обвинил его в слишком вольной трактовке евангельских фактов в поэме «Блудный сын». В манифесте «Наследие символизма и акмеизм» Гумилёв еще ярче обозначил свою позицию по этому вопросу: «Детски мудрое, до боли сладкое ощущение собственного незнания - вот то, что нам дает неведомое», «здесь бог становится Богом Живым, потому что человек почувствовал себя достойным такого Бога»1. Именно это ощущение Живого Бога и своей причастности к Нему объединяет Розанова и Гумилёва.

Большинство «энтелехийных» материалов, имеющих целью сопоставить мировоззренческие и художественные концепции Розанова и других представителей Серебряного века, строится по схожей схеме: первое приближение, которое демонстрирует лежащие на поверхности противоречия, и более высокая фокусировка, выявляющая неявное, но глубинное родство.

Например, статья С.И. Кормилова (209, с. 37-48) начинается словами: «При всем несходстве личностей и творческих индивидуальностей Розанова и Блока их имена нередко оказывались рядом» (209, с. 37). Оба печатались в журнале «Новый путь». Редактор журнала П. П. Перцов вспоминает, как в фельетонах Буренина было упомянуто, что в «новопутейской» компании появились «поэт Блох вместе с философом Мистицизмом Мистицизмовичем Миквой (Вас.Вас. Розанов)»2. Имена Розанова и Блока стоят рядом в англоязычной статье «Русская литература после 1917 года» (1922) литературоведа-эмигранта Д.П. Святополка-Мирского, который считал первого «величайшим прозаиком», второго - «величайшим поэтом»3. В «Воспоминаниях о Блоке» (1921-1922) мемуарист, описывая знакомство с Розановым, признается: «Уже лет десять с вниманием я уходил в мир идей его; он казался едва ли не

1 ГумилёвН.С. Наследие символизма и акмеизм // ГумилёвН.С. Соч.: В 3 т. -М., 1991. - С. 19, 18.

2 Александр Блок в воспоминаниях современников: В 2 т. - М, 1980. - Т. 1. -

С. 80.

3 Святополк-МирскийД.П. Литературно-критические статьи // Русская литература. - 1990. - № 4. - С. 127.

самым талантливым, гениальным почти; но и самым враждебным казался он мне; потому-то с огромным вниманием стал я рассматривать Розанова»1. Современный исследователь О.А. Коростелёв объединяет Розанова и Блока как критиков - предшественников Г. Адамовича. Сам же Г. Адамович считал общим у Розанова и Блока исключительную искренность. О Розанове он писал: «Среди новых русских литераторов он один мог себе позволить решительно все, не "размахиваясь Хлестаковым", потому, вероятно, что был до самозабвения искренен и меньше всего думал о впечатлении, которое его слова произведут»2.

Это суждение очень близко к тому, как понимала Розанова З. Гиппиус. Четвертая глава мемуаров «Задумчивый странник (О Розанове)» из книги «Живые лица» (1925) называется «Мне все можно», в ней говорится: «<...> были и в то время3 два-три человека, смотревшие на Розанова с глубоко правильной точки зрения. Они утверждали его, как явление исключительной ценности, понимали, что ему-то, от себя, "все позволено", что он живет по своим законам»4. Блока З. Гиппиус судит несколько иначе: «Да, все это так, и нельзя не требовать от каждого человека, чтобы он был человеком, и не могу я от Блока этого не требовать, но. как больно, что я не могу и не перестану! В эту минуту слабости и нежности хотелось невозможного: чтобы прощалось, вот таким, как Блок, непрощаемое»5.

Прослеживая эволюцию отношений между Розановым и Блоком, С.И. Кормилов обращается к работам современных исследователей. Утверждение Т.А. Ёлшиной: «Посторонний не может не увидеть, как сходны, как явно близки принципы концептуализации реального опыта у Блока и Розанова, но между ними тайной

1 Белый А. Собр. соч.: Воспоминания о Блоке. - М., 1995. - С. 145.

2Адамович Г. Собр. соч. Комментарии. - СПб., 2000. - С. 287.

3 Имеются в виду времена Религиозно-философского общества.

4 Гиппиус З. Живые лица. Воспоминания. - Тбилиси, 1991. - Кн. 2. -

С. 119.

5 Там же. - С. 29.

распрей лег Вл. Соловьёв»1 - автор статьи считает правомерным. Однако отмечает, что у Блока были и другие причины, по которым он мог настороженно относиться к Розанову. Они рассмотрены в работе С.А. Беляева и Л.С. Флейшмана, посвященной статьям и переписке Розанова и Блока2. Среди этих причин: противоположное отношение к событиям 1905-1907 гг., три антиблоковские статьи Розанова (1908-1909), а также усиливающаяся неприязнь Блока к буржуазному либерализму и симпатия к «почвенничеству».

Многие современники отмечали умение Блока быть справедливым даже к тем, кто был несправедлив к нему. Например, после того как 25 января 1908 г. появился фельетон Розанова «Автор "Балаганчика" о петербургских религиозно-философских собраниях», Блок при встрече с автором оскорбительной статьи «издали поклонился, потом подошел и протянул руку»3.

Однако, по воспоминаниям Е.М. Тагер «Блок в 1915 году», в которых описывается момент исключения Розанова из Религиозно-философского общества, ошибочно отнесенный мемуаристкой к 1915, а не к 1914 г., на решение Блока при голосовании не повлияло даже выступление его друга молодости Е.П. Иванова. Е.П. Иванов встал на защиту Розанова: «Мольбой и рыданием звенит его тихий голос, отчаяние на его белом, страдальческом лице: "Богом молю вас, - не изгоняйте Розанова! Да, он виновен, он низко пал, - и все-таки не отрекайтесь от него! Пусть Розанов - болото, но ведь на этом болоте ландыши растут!"»4 Елене Тагер удалось заглянуть в бюллетень Блока, в котором она, к своему удовлетворению, обнаружила голос за исключение: «"Ландыши" не соблазнили его.» (209, с. 42).

1 Ёлшина Т.А. «Друг другу мы тайно враждебны.»: Тайный смысл разногласий А. Блока и В. Розанова // Потаенная литература. Исследования и материалы. - Иваново, 2000. - Вып. 2: Приложение. - С. 174.

2 Беляев С.А., Флейшман Л.С. Из блоковской переписки // Блоковский сборник II, Труды Второй научной конференции, посвященной жизни и творчеству А. А. Блока. - Тарту, 1972.

3 Розанов В.В. Соч. - Л., 1990. - С. 176.

4 Александр Блок в воспоминаниях современников: В 2 т. - М., 1980. -Т. 2. - С. 103.

Характерные для самосознания Серебряного века размышления по поводу жанрово-родовых форм Е.В. Каманина связывает с взаимовлиянием авангардистской литературы и религиозно-философского творчества (138, с. 61-63). Исследовательница рассматривает футуризм В. Маяковского и эссеистику В. Розанова. Отмечая, что проблема «Розанов и Маяковский» была поставлена еще в 1920-е годы, например, в статье В. Ховина «В.В. Розанов и Владимир Маяковский» (кн. «На одну тему», 1921) или в работах В. Шкловского. В советском литературоведении эта тема находилась на периферии исследовательского сознания. И только на рубеже ХХ-ХХ1 вв. появилось монографическое исследование Л.Ф. Кациса, в котором дана научная интерпретация розановского подтекста в поэзии Маяковского. Обращаясь к художественным и публицистическим произведениям, таким как «Уединенное», «Люди лунного света», «Семейный вопрос в России», Л.Ф. Кацис замечает: «.из всего конгломерата розановских или розановско-достоевских образов рождались оригинальные образы поэта. Причем образы эти достаточно трудно распознаются, и с еще большим трудом удается найти истоки и восстановить генезис тропов, ставших "фирменными" именно у Маяковского»1. Л.Ф. Кацис выделил в поэме «Человек» мотив лунности (Маяковский был знаком с тем, что писал Розанов в «Людях лунного света» в 1911 г.), связал поэму «Флейта-позвоночник» с эпилогом книги Розанова «Семейный вопрос в России», установил истоки образа «облако в штанах» в розановской публицистике, указал на лирическую поэму «Про это» как на апофеоз развития розановского мифа.

Утверждение Е. В. Каманиной о том, что В. Розанов и В. Маяковский создали «постсимволистскую версию неомифоло-гизма, адогматическую по своей сущности и критическую по своей направленности» (138, с. 62), иллюстрируется комплексом общих тем и мотивов. Например, мотив чистоты и безгрешности ребенка (в статье Розанова «Я люблю смотреть, как умирают дети.»), проблема модернистской семьи, тема грехопадения и т.д.

1 Кацис Л.Ф. Владимир Маяковский. - М., 2004. - С. 181-182.

Маяковского сближает с Розановым «парадоксально трагический тип авторской эмоциональности» (138, с. 62).

Крепкая трогательная дружба В. Розанова с о. П. Флоренским, их горячий, продолжающийся десятилетиями диалог не мог не сказаться в развитии философских воззрений этих самобытных мыслителей.

На вопрос: «Что могло внутренне связывать, по выражению З. Гиппиус, "самого. умного и жесткого", т.е. твердого в своих убеждениях, священника, сверхученого, интеллектуального П. Флоренского - и острейшего критика христианства, автора сомнительных фаллических построений, крайне противоречивого, хаотичного, чисто интуитивного и подчеркнуто антиинтеллектуального В. Розанова?» - В. А. Фатеев (7, с. 35-43) отвечает, что их сближение произошло не столько на почве сходства религиозно-философских или социально-политических взглядов, сколько на взаимном интересе к яркой личности и таланту. Однако взаимное признание творческой одаренности не могло быть главным во взаимоотношениях. В. А. Фатеев подчеркивает невозможность этих отношений при условии антихристианских воззрений Розанова. Но полным антихристианином Розанов никогда не был. Исследователь отмечает, что «выдержанные в духе христианства работы составляют большую часть его наследия даже количественно», а вопросы пола, «ветхозаветность», иудаизм, Египет - это только «литература» (7, с. 36). Даже в самые антихристианские периоды творчества Розанов не прекращал христианской молитвы, уважал за твердую веру жену, воспитывал в православии детей. В. А. Фатеев сетует на то, что проанализировать подробно взаимоотношения В. Розанова и П. Флоренского с точки зрения христианских настроений не представляется возможным из-за того, что еще не опубликована переписка этих мыслителей.

Между тем уже в десятом номере «Энтелехии» вышла статья С.М. Половинкина «Аноним (Флоренский) в "Людях лунного света" (по переписке Розанова и Флоренского)», в которой анализ основных тем, затронутых корреспондентами, сопровождался фрагментами их писем.

А.Е. Громова (97, с. 82-88) подчеркивает, что из всех религиозных мыслителей после опубликования «Апокалипсиса.» не отвернулись от Розанова только П. А. Флоренский и С.Н. Дурылин. Ответ на вопросы: неужели священник принял хри-стоборческий бунт «Апокалипсиса.»? а если не принял, то почему продолжал общаться с его автором? - А.Е. Громова видит в том, что несмотря на многочисленные разногласия Розанова и Флоренского, их объединяла любовь к материальному, конкретному миру. Не случайно конфликт Розанова с религией строился именно на его несогласии с аскетической природой христианства. Обожествлял видимый мир, любил его малейшие проявления и Флоренский. Таким образом, внутреннее родство Розанова и Флоренского определено любовью к жизни. Флоренский писал: «Наше сходство - это острая, до боли, любовь к конкретному, сочному и, скажу определенно, к КОРНЮ - корню личности, истории, бытия, знания» (97, с. 84). В каждом материальном образе скрыта тайна духовного устроения мира. Самый яркий и красноречивый пример, зримо выражающий целостность мира, заключен в символическом образе бабочки, который часто встречается в размышлениях Розанова и Флоренского и является ключевым для понимания их философии. Этот образ, как уже упоминалось, фигурирует и в раскрытии понятия «энтелехия». В «Апокалипсисе.» Розанов писал: «Также мне ничего не приходило в голову при виде гусеницы, куколки и бабочки, которых я видал, с одной стороны, - одним существом; но, с другой стороны, - столь же выразительно, столь же ярко, и - не одним.

Тогда, войдя к друзьям, бывшим у меня в гостях, Каптереву и Флоренскому, естественнику и священнику, я спросил их:

Господа, в гусенице, куколке и бабочке - которое же я их?

Т.е. "я" как бы одна буква, одно сияние, один луч.

"Я" и "точка" и "ничего".

Каптерев молчал. Флоренский же, подумав, сказал: "Конечно, бабочка есть энтелехия гусеницы и куколки". (...)

Тогда сразу определилось для меня - из ответа Флоренского (да и что иначе мог ответить Флоренский, как не - это имен-

но?), что "бабочка" есть на самом деле, тайно и метафизически, душа гусеницы и куколки»1.

Однако для П. Флоренского «энтелехия» - это не просто душа, а ее квитэссенция, ядро самого развития души. Целостный образ бабочки, развернутый в четырех измерениях (в пространстве и во времени) включает в себя несколько фаз развития: червя, куколки и собственно бабочки. Розанов развивает эту мысль в «Апокалипсисе.»: «В фазах насекомых даны фазы мировой жизни. Гусеница: - "мы ползаем, жрем, тусклы и недвижимы". - "Куколка" - это гроб и смерть, гроб и прозябание, гроб и обещание. -Мотылек - это "душа", погруженная в мировой эфир, летающая, знающая только солнце, нектар, и - никак не питающаяся. Кроме как из огромных цветочных чашечек»2.

После известного разговора с Розановым о бабочке Флоренский употребляет термин «энтелехия» в статье «Троице-Сергиева Лавра и Россия» (1918)3 и в размышлениях о философии искусства (1924)4. А.А. Медведев (148, с. 104-111) считает взгляды Розанова и Флоренского на культуру сходными (оба утверждали ценностную основу культуры и ее соотнесенность с человеком) и на икону (свет лампады или свечи воспринимался ими как важное условие художественного и духовного бытия иконы). Флоренский «осознанно или неосознанно усвоил розановские интенции в понимании "культуры", "иконы", "энтелехии"» (148, с. 109).

На разницу между пониманием антиномизма трех мыслителей Серебряного века (Флоренского, Розанова, Франка) указывает Т.Н. Резвых (221, с. 13-19). Введенное в философию И. Кантом учение об антиномиях предполагало разделение разума и веры. Принцип антиномизма явился базовым для П. Флоренского. В ста-

1 Розанов В.В. Апокалипсис нашего времени // Розанов В.В. Опавшие листья: Лирико-философские записки. - М., 1992. - С. 531.

2 Там же. - С. 495.

3 Флоренский П.А., свящ. Соч.: В 4 т. - М., 1996. - Т. 2. - С. 353-355.

4 Флоренский П.А., свящ. Анализ пространственности и [времени] в художественно-изобразительных произведениях // Флоренский П.А., свящ. Статьи и исследования по истории и философии искусства и археологии. - М., 2000. -С. 200-201.

тье «Столп и утверждение Истины» о. Павел, стремясь показать связь между разумным познанием и познанием-обожением, приходит к выводу, что разум не может увидеть собственное основание. Мучительность этой ситуации заключается в невозможности и одновременной необходимости выбора. В отличие от Флоренского, для которого главное в антиномии - ее преодоление, для Розанова «именно в антиномическом колебании между тезисом и антитезисом - жизнь» (221, с. 16). Розанов настаивает на необходимости метания из стороны в сторону, являющегося для него не бессмысленным шатанием, а процессом роста производящей силы.

Исследование взаимоотношений Розанова и Д. Мережковского Ф.Т. Ахунзянова (109, с. 32-37) также начинает с вопроса, подчеркивающего несходство мыслителей: «Что связывало таких разных людей, что объединяло "розановское азиатское лукавство и европейское рыцарство Мережковского", какую роль играла в их общении Гиппиус?» (109, с. 33).

В. Розанов познакомился с Д.С. Мережковским и З.Н. Гиппиус в 1898 г. Взаимный интерес перерос в дружбу, которая продолжалась вплоть до исключения Розанова из Религиозно-философского общества в 1914 г1. Несхожесть Розанова и Мережковского была отмечена многими современниками, например М. Пришвиным: «Мережковский и Розанов прельщают меня своей противоположностью <...> Д. Мережковский. вообще не способен быть в жизни, он не человек быта, плоти и крови, а В. Розанов, казалось бы весь в быту, хотя и его быт исходит из его безбытно-сти»2. З. Гиппиус говорит о «полном равнодушии ко всякой об-рядности»3 Мережковского и о том, что Розанов «обожал и плоть церкви, самый быт, все обряды и обычаи»4.

Сам Розанов отношения с Мережковским описывал так: «Мы скользим не в одну и ту же минуту, а в разные. Вы скользите,

1 Подробно об исключении Розанова из РФО см.: Лексина О.В., Хачатурян Л.В. «Дело» Розанова, или скрытые мотивы его исключения из РФО (119, с. 37-43).

2 Василий Розанов в контексте культуры. - Кострома, 2000. - С. 102.

3 Гиппиус З.Н. Живые лица. Воспоминания. - Тбилиси, 1991. - Кн. 2. -

С. 184.

4 Там же. - С. 97.

когда я стою, а когда - я, вы не скользите, и я держусь за вас. А если бы мы шли отдельно, так уж давно оба валялись бы в снегу»1.

В «сезон о Боге», как определила З. Гиппиус время, когда интеллигенция испытывала особый интерес к религиозным вопросам и в попытке соединить «земное и небесное» выстраивались целые теории, размышления Розанова и Мережковского никого не оставляли равнодушными.

«Антихристианские» настроения Розанова, во многом связанные с обстоятельствами его личной жизни (невозможность цер-ковно узаконить брак с В.Д. Бутягиной), не были проявлением враждебности к православию. Просто, по замечанию Гиппиус, «Бог и пол были для него. одной печкой, от которой он всегда танцевал»2. Именно поэтому он недоумевал: «Один говорит: нельзя быть живым, не отрекшись от Христа. Другие: нельзя быть христианином, не отрекшись от жизни. Или жизнь без Христа, или христианство без жизни. <.> Мы хотим, чтобы жизнь была во Христе и Христос в жизни»3.

Розанов и Мережковский считали, что их взгляды диаметрально расходятся. Однако Ф.Т. Ахунзянова, выделяя в работах Мережковского три основные проблемы - проблему пола, святой плоти и социальной справедливости, подчеркивает: «Мережковский высоко ценит язычество, восточную и примыкающие к ней культуры за то, что они понимали значение тела и окружали его религиозным поклонением. В этом плане он максимально близко подходит к идеям В. Розанова» (109, с. 34). Мережковский также обвиняет христианскую церковь в переоценке аскетизма и бестелесной духовности, в недостаточном внимании к значению брака.

З. Гиппиус привлекала внимание Розанова не только как мыслитель, но и как воплощение «мистики пола». Для обоих было характерно новое специфичное понимание любви. Однако если Розанов выступал за «андрогинную природу любви», за ее физиче-

1 Гиппиус З.Н. Живые лица. Воспоминания. - Тбилиси, 1991. - Кн. 2. -

С. 102.

2 Там же. - С. 93.

3 РозановВ.В. Около церковных стен. - М.: Республика, 1995. - С. 260.

ский смысл, то Гиппиус - «за андрогинность в самом человеке, за эсхатологический облик пола» (109, с. 35).

Эта проблема - объект исследования М.В. Чистовой (120, с. 75-78). Она упоминает о том, что во время мировоззренческого кризиса рубежа Х1Х-ХХ вв., когда вера в прогресс «как целепола-гание жизни социума» была исчерпана, появилось стремление найти иные ориентиры в постижении места человека в мире. Художественное сознание, обращенное к онтологизму бытия, породило особый интерес к полу и его андрогинной коннотации: «В андрогине мыслители и художники актуализируют возможность реализации умопостигаемой целостности, которая приведет мир к гармонии» (120, с. 75).

Розанов заимствует понятие «андрогин» из древних культур. Он говорит о поклонении древних бородатой Венере, которая представлялась иногда «андро-гином» и называлась Марсом и Венерой. При этом слово «андрогин» он употребляет в дефисном написании, что, по мнению автора статьи, свидетельствует о негармоничности, в розановском представлении, слияния мужского и женского в одном человеке: «Розанов как бы ставит союз "и" между ними. Дефис, вероятно, выражает его идею о том, что, действительно, в каждом человеке есть обе природы: так как он произошел не от одной матери и одного отца, а от соединенных матери и отца» (120, с. 76). Без дефиса это слово встречается только в «Людях лунного света» (1911), однако в этом случае оно заключено в кавычки. Этим Розанов подчеркивает условность реального гармоничного сочетания мужского и женского. Андрогин, по его мнению, явление «±0» пола. Размышляя над отсутствием пола в христианстве, мыслитель наделяет андрогинными чертами и самого Христа. Однако в трактовке Розанова это отнюдь не воплощение совершенного слияния полов (как определял, например, Мережковский), а напротив, еще большее разделение полов.

Реальные формы единства мужчины и женщины Розанов находит в браке - «аэролите пола»1. Оправданием «андрогинизма» он считает рождение ребенка: «Андрогинизм в данном случае по-

1 Розанов В.В. В мире неясного и нерешенного. - М., 1995. - С. 125.

нимается как "просвечивание" трансцендентного единства полов в реальном земном сочетании полов» (120, с. 77).

З.Н. Гиппиус иначе трактует понятие «андрогин». Для нее это реальная форма бытия: «Отсюда - отмеченная современниками двойственность облика З.Н. Гиппиус, соотносящегося с муже-женской природой сотворенного ею образа. Она не может и не хочет соотнести себя только с одним полом» (120, с. 77). Важным аспектом творимой Гиппиус андрогинной целостности является возможность женщины быть в художественном творчестве мужчиной (автором-повествователем, лирическим героем): «Таким образом, умопостигаемым аналогом "муже-женского", или андро-гина, ею мыслится жизнетворчество, которое можно рассматривать как осуществление искомого со-единения мужского и женского начала в одном человеке» (120, с. 78).

Обращаясь к теме «Чехов в восприятии В. Розанова и Мережковских» Н.Г. Коптелова (145, с. 91-96) утверждает, что Розанов и Мережковские заложили фундамент «субъективной» критики начала ХХ в. и дали импульс многим векторам ее развития.

В отличие от З. Гиппиус и Д. Мережковского, Розанов не был лично знаком с Чеховым, о чем писал в «Последних листьях»: «Что вышло бы из дружбы с Чеховым? Он ясно (в письме) звал меня, подзывая. На письмо, очень милое, я не ответил. Даже свинство. Почему? Рок. Я чувствовал, что он значителен. И не любил сближаться с значительными»1.

Практически параллельно в прессе появились отзывы на чеховский «Вишневый сад» З. Гиппиус и В. Розанова. В статье «Что и как» (1904) З. Гиппиус дает точные оценки персонажам пьесы, особо выделяя Петю Трофимова. По ее мнению, «вечный студент» не может быть вдохновителем идейного обновления России, поскольку выступает как «комическое лицо»2. «Вместе с тем З.Н. Гиппиус тонко почувствовала, что комическое в пьесе Чехова

1 Розанов В.В. Собр. соч: Последние листья. - М.: Республика, 2000. -

С. 53.

2 Гиппиус З. Литературный дневник // Гиппиус З. Дневники: В 2 кн. - М., 1999. - Кн. 1. - С. 276.

неотделимо от трагического, что порою комическое переходит в трагическое либо просто усиливает его» (145, с. 92).

В статье «Литературные новинки» (1904) Розанов называет Петю «невинным Адамом», отмечает безволие и бездеятельность героя-«недотепы». Критик, всегда рассматривающий литературу и жизнь в нерасторжимом единстве, мечтает о том, чтобы «глубокая лирика от скуки, ничегонеделанья и тоски» сменилась в литературе и в обществе «великими вдохновениями»1. Эти размышления перекликаются с концепцией З. Гиппиус, изложенной в статье «О пошлости» (1904). Под псевдонимом Антон Крайний критик жестко осуждает А. Чехова за то, что он явился лишь пророком косности и неподвижности, уклонился от духовного призвания в творчестве.

«Катализатором многих идейно-философских и художественных исканий начала ХХ в.» стала смерть А. Чехова (145, с. 93). В отклике на его кончину «Писатель-художник и партия» Розанов остался верен высказанной прежде позиции. Подобно Мережковскому, который в статье «Старый вопрос по поводу нового таланта» отстаивал право художника на творческую свободу, Розанов защищает Чехова от идеологических претензий литературных «партий». Он говорит о писателе с любовью и состраданием, однако по-прежнему считает его выразителем периода «безвременья», когда в русской литературе «поскучнело», варьирует тезис об отсутствии у Чехова «вдохновения», которое бы давало «ветер в крыльях».

Характерная для Серебряного века метафорика «полета», «крыльев», связанная с идеей «вдохновения», играет немаловажную роль в образной структуре эссе З. Гиппиус «Быт и события» (1904). В этой работе Гиппиус утверждает, что Чехова и Розанова связывает любовь к быту. Однако если Чехов и любит быт, и вместе с тем томится в нем, то Розанов является создателем особой «эстетики быта», объявляет его целью существования. Критик выражает уверенность в том, что с назреванием в России новых событий, с ускорением «полета жизни», эпоха Чехова и Розанова

1 Розанов В.В. Собр. соч.: О писательстве и писателях. - М.: Республика, 1995. - С. 167-168.

уходит. «Как видим, споря с одной из творческих ипостасей Розанова, Гиппиус объективно во многом соглашается с его оценками феномена Чехова» (145, с. 94).

В «Юбилейном чеховском сборнике» (1910) Розанов выступил с эссе «А.П. Чехов» и «Наш "Антоша Чехонте"». Миниатюры лиричны, насыщены иносказательной образностью. В них «прихотливо сплелось интимное и глобальное, восторженное и ехидное, искренняя любовь, клятвы в верности писателю и убеждение в исторической исчерпанности его творчества» (145, с. 95). Розанов обращается к чеховским рассказам «Бабы» и «Мужики», рифмуя их с важными для себя темами семьи, женской доли, христианства. Искажая фабулу рассказа «Бабы», он с точностью описывает боль, которую испытал, сочувствуя героине. В постижении художественных лейтмотивов повести «Мужики» Розанов «сочетает элементы субъективно-личностные и абсолютно объективные, точные, предвосхитившие современное истолкование чеховской повести отечественными литературоведами» (там же).

Д. Мережковский поначалу скептически воспринял идею празднования юбилея А. Чехова, но впоследствии выступил в «Юбилейном чеховском сборнике» с эссе «Брат человеческий». В более публицистической, чем Розанов, манере он высказал уверенность в том, что Чехов стал одним из выразителей национального сознания. Вместе с тем, как Розанов и Гиппиус, посчитал творчество Чехова художественно исчерпанным.

Взаимовлияние Розанова и Мережковского отразилось в их размышлениях о творчестве И.С. Тургенева. Н.Г. Коптелова (127, с. 107-111) выявляет моменты «своеобразного скрытого диалога, иногда - спора о писателе» (127, с. 107), отмечает, что художественное творчество и биография Тургенева «для обоих авторов становятся импульсом и "строительным" материалом для создания их "философии любви". И тот и другой активно вовлекают писателя-классика в круговорот религиозно-философских исканий ХХ в.» (127, с. 109).

Еще в 1893 г. в книге «О причинах упадка и о новых течениях в современной русской литературе» Д. Мережковский обратился к вопросу «идеальных» женских типов у Тургенева, а в кни-

ге «Памяти Тургенева» того же года стержневой мыслью становится умение писателя примирить самые разнородные начала, гармонически сочетая в себе черты «коренного русского человека» и «величайшего западника»1. Рассматривая эти проблемы в статье «Ив. Тургенев» (1903), написанной к 20-летию со дня смерти писателя, Розанов «словно берет идейный "компас" из рук Мережковского» (127, с. 107), также усматривая в творческой личности писателя соединение черт русских и западных. Он не оспаривает, но своеобразно модифицирует размышления Мережковского об идеальных женских образах, подчеркивает уникальный «талант влюбленности» Тургенева, изображающего любовь «не в полном круге ее течения, а только в фазе загорания и обыкновенно несчастного крушения»2.

В статье «О памятнике И.С. Тургеневу» (1908) Розанов призывает вернуться к «тургеневским идеалам и заветам» в то время, когда «представители порнографической литературы "невыносимо запачкали"3 образ женщины» (127, с. 108).

Мережковский вторит Розанову в эссе «Тургенев» (1910), подчеркивая необходимость возвращения к «тургеневским ценностям». Такие женские образы, как Лиза, Елена, Марианна, Несчастная, Клара Милич, Лукерья, автор эссе соотносит с образом Вечной Женственности: «Тургеневские женщины среди человеческих лиц - иконы»4. Соглашаясь с Мережковским, Розанов пытается найти причину феномена «обоготворения» женщины. В статьях «Виардо и Тургенев» (1910) и «Загадочная любовь (Виар-до и Тургенев)» (1911) он находит эту причину в психологическом складе личности художника. Отталкиваясь от биографии писателя, от того, что чувство Тургенева к Виардо «не поддерживалось ни-

1 Мережковский Д. С. Памяти Тургенева // Мережковский Д. С. Эстетика и критика: В 2 т. - М., 1994. - Т. 1. - С. 132.

2 Розанов В.В. Ив. Тургенев // Розанов В.В. О писательстве и писателях. -М., 1995. - С. 142.

3 Розанов В.В. О памятнике И.С. Тургеневу // Розанов В.В. О писательстве и писателях. - М., 1995. - С. 295.

4 Мережковский Д. Тургенев // Мережковский Д. Л. Толстой и Достоевский. Вечные спутники. - М., 1995. - С. 476.

каким общением, кроме духовного, зрительного»1, Розанов приходит к выводу: «Тургеневские женщины и девушки как будто не могут родить и как будто сам он (Тургенев. - Н.К.) этому сочувствует и не хочет продолжения рода человеческого. <.> Но это не скопчество, не отсечение, а какое-то огненное утверждение пола, огненная чистота - влюбленная девственность. Тургенев - поэт вечной девственности»2.

Мережковский в представлении о потаенных чертах личности Тургенева следует за Розановым. В эссе «Поэт вечной женственности» (1915) критик стремится выявить единство скрытого противоречия между «человеком» и «художником» в Тургеневе, соотнося эти враждующие начала с «куколкой» и «бабочкой», где «куколка» - это возмущавшая многих «женскость» характера, а «бабочка» - в традиции греческой мифологии Психея - способность художника «видеть "женскую половину мира" "так, как никто"» (127, с. 110). Определяя «женское» в личности писателя, критик использует выражение «физиологически тайное», которое, по мнению Н.Г. Коптеловой, навеяно «мистикой» Розанова, исследующего колебания в области пола (например, в книге «Люди лунного света»).

Таким образом, принцип «по поводу», утвержденный Белинским, находит новую форму в критической прозе Мережковского и Розанова: «. у нас всегда была критика "по поводу". "По поводу" - это и прошедшее и будущее, это - вперед и назад, и везде "по сторонам". Так "русские критики" были всегда в сущности "русскими философами"»3. Между Розановым и Мережковским шел активный творческий взаимообмен: «Мережковский помог Розанову увидеть, что "идеальное" доминирует в женских образах Тургенева. Розанов же обратил внимание Мережковского на то, что истоки столь своеобразной трактовки темы любви и женственности следует искать в особенностях психологии писателя, под-

1 Розанов В.В. Виардо и Тургенев // Розанов В.В. О писательстве и писателях. - М., 1995. - С. 438.

2 Мережковский Д. Тургенев // Мережковский Д. Л. Толстой и Достоевский. Вечные спутники. - М., 1995. - С. 475-476.

3 Розанов В.В. О писательстве и писателях. - М., 1995. - С. 588.

сказал, насколько важна роль сложно связанных "корней" пола и "вершин" духа в творческом процессе художника» (127, с. 111).

Реализацию принципа «по поводу» Н.Г. Коптелова вновь отмечает в ходе сопоставительного анализа «Г.И. Успенский в восприятии Д.С. Мережковского и В.В. Розанова» (159, с. 58-65). Освещение творчества Успенского также подчинено эстетическим, религиозно-философским, публицистическим исканиям критиков.

В отличие от Мережковского, который был лично знаком с Г. И. Успенским, считал его одним из главных своих духовных учителей, высоко отзывался о нем в критических статьях «Старый вопрос по поводу нового таланта» (1888), «Рассказы Вл. Короленко» (1889), трактате «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы» (1893), обобщающей многолетние размышления о духовной сущности творческих исканий писателя-народника «Иваныч и Глеб» (1909), Розанов с Успенским лично знаком не был, масштабных работ, специально посвященных Успенскому, не писал. Однако в «мозаичных», «фрагментарных», импрессионистичных высказываниях Розанова высвечиваются разные грани феномена писателя-народника.

Как и Мережковский, Розанов сопереживает личной трагедии Успенского, обращает внимание на национальную природу его творчества, заявляет о том, что «всякий сапожник» из его рассказов «более выражает Россию», чем «русские профессора», презирающие свою родину1. Перекликаются Мережковский и Розанов и в интерпретации очерка «"Выпрямила!"», обнаруживая в нем божественный «языческий» смысл («власти земли»), поклонение мистическому женскому началу.

Однако Розанов вменяет Успенскому в вину «недооценку» темы материнства и семьи. В отличие от Мережковского, который сочувственно воспринял концепцию статьи Успенского «Праздник Пушкина» (отклик на Пушкинскую речь Достоевского) (1880), Розанов отреагировал на нее резко отрицательно. Он был обижен за инвективу в адрес Достоевского: «Нет ни малейшего сомнения в том, что девицы, подносившие г. Достоевскому венок, подносили

1 Розанов В.В. Собр. соч. В нашей смуте (Статьи 1906 г. письма к Э.Ф. Голлербаху). - М., 2004. - С. 222.

его не в благодарность за совет посвящать свою жизнь ухаживанию за старыми хрычами, насильно навязанными им в мужья.» и за сравнение чувств пушкинской Татьяны Лариной «со смирением букашки, проткнутой булавкой и до конца жизни безропотно шевелящей лапками»1. Розанов дает Мережковскому полемический отпор, пользуясь названием его книги «Больная Россия», выражает возмущение тем, что последний «одобрительно отзывается о дерзких словах Успенского, высмеивающего в статье "Праздник Пушкина" верность нравственному долгу Татьяны Лариной и жертвенную преданность мужьям, характерную для большинства русских женщин» (159, с. 64).

Ю.Б. Орлицкий (66, с. 54-59) улавливает влияние Л. Шес-това на литературное творчество В. Розанова. Отмечая, что новаторские книги Розанова возникли не на пустом месте, автор статьи соотносит их с названиями сборников малой прозы Рцы (И.Ф. Романова) «Листопад» (1891) и А. Голенищева-Кутузова «На летучих листках» (1912). Ю.Б. Орлицкий полагает, что после пространных, никак не организованных рассуждений о педагогике 1894 г. и «ритмически вполне аморфных» «Эмбрионов» Розанов пришел к созданию новой формы, ориентируясь не на традиционный философский афоризм, а на опыт своих современников, в частности А. Голенищева-Кутузова и М. Безобразовой. Миниатюрные сочинения, бытовые, лирические и философские, известного академического философа М.В. Безобразовой наиболее близки сочинениям Розанова. Однако особое значение для генезиса новой формы сыграли, по мнению исследователя, опыты Л. Шестова. В рецензии на книгу Л. Шестова «Апофеоз беспочвенности» Розанов сформулировал основные черты этого трактата, открывающие, с его точки зрения, новый век в русской и мировой словесности: искренность, занимательность, отрывочность, бессистемность, плотность, ориентации на новый тип чтения, стирание границ между типами широко понимаемой (литература, философия, религия, наука, дипломатия, история) словесности, лиризация философии, вытеснение лирикой эпоса, переход к «поэтически выра-

1 Успенский Г.И. Праздник Пушкина // Успенский Г.И. Полн. собр. соч.: В 14 т. - М.; Л., 1954. - Т. 6. - С. 422.

женным» эмпиризму, материализму, натурализму, опора на соответствующие традиции в их синтезе1. Все эти черты проявились у самого Розанова в «Опавших листьях» (первый «короб» - 1913, второй - 1915) и следующих за ними циклах литературно-философских миниатюр («Смертное» (1913), «Сахарна» (1913), «Мимолетное» (1914, 1915), «Последние листья» (1916, 1917), «Апокалипсис нашего времени» (1917-1918)), работа над которыми началась вскоре после рецензирования шестовского манифеста.

Диалог с современниками Розанов вел, используя все возможности: выступления на литературных и философских собраниях, публицистические статьи, эссе, художественные произведения, но самым излюбленным способом общения был эпистолярный: «Письмо же пишется столь спешно и в такой усталости, что не до поз в нем. Это единственный искренний вид письма»2.

М.Ю. Эдельштейн (254, с. 77-82) предпринимает попытку реконструкции сюжета, связанного с рецензией В.В. Розанова на книгу стихов Н.Н. Шульговского «Лучи и грезы» (1912), создавая объемность композиции с помощью двух писем Н. Шульговского к Розанову. Молодой драматург, надеясь на помощь и поддержку Розанова в публикации и постановке «Азы», просил написать отзыв на это произведение. Розанов принял живое участие в хлопотах о публикации (вел переговоры с А. С. Сувориным, В.П. Бурениным, Б. С. Глаголиным), однако рецензию на драму не написал. Между тем на сборник стихов «Лучи и грезы» откликнулся сразу, вызвав негодование Н. Шульговского. Недовольство объясняется тем, что рецензент обвиняет начинающего поэта в слащавости, называя его поэзию «кондитерской»: «Нет поэзии без тайны, загадки и некоторой спутанности; а весь Шульговский так отчетлив!.. Должно быть немножко "чепухи": это уж традиция поэтов. Волоса всклокочены, платок забыт, одной пуговки не застегнуто, галстук набок: вот признаки поэта! В мундире не показывайся на

1 Розанов В. Новые фокусы в философии // Новое время. - 17 сентября

1905 г.

2 Розанов В.В. Собр. соч. Литературные изгнанники. Н.Н. Страхов, К.Н. Леонтьев. - СПб., 1913. - С. VIII.

Парнасе»1. Подобные обвинения кажутся Н. Шульговскому незаслуженными и необъективными. В своих письмах В. Розанову он предполагает, что тот просто не читал его книгу, а вынес приговор, «пробежав два, три стихотворения»: «...а просто не читали. Ибо, если да, то удивились бы, наоборот, да откуда же у "юного" поэта столько скорби, и не нытья, скучного и глупого, а именно скорби. И столько тайны». И далее: «"Аза" - запрещена цензурою к представлению. О сем напечатано на обложке. Вы пишете "до сих пор почему-то нигде не играна". Так вот и остальное, с таким же вниманием. А я бы разразился из-за одного этого статьею против цензуры театральной дикой и узкой. А Вы об этом молчите»2.

Однако после стольких упреков корреспондент просит о новом отзыве, уже не о рецензии, а о статье «искренней и достойной Вас». М.Ю. Эдельштейн не ставит вопрос о справедливости розановской критики, но в примечании сообщает, что о стихах Н. Шульговского резко отрицательно писали В.Я. Брюсов, В.И. Нарбут, С. Кречетов, а положительные отзывы принадлежат неизвестным или анонимным авторам малоавторитетных изданий. Вместе с тем настойчивость молодого поэта «все же принесла свои плоды» (254, с. 81), упоминание его имени в «нововременском» обзоре важнейших литературных событий состоялось, вероятно, не без участия В. Розанова.

1 РозановВ.В. Собр. соч.: В 30 т. - М., 2006. - Т. 22: Призраки времени. -

С. 80.

2 Цит. по: 254. - С. 79.

Глава 3.

КЛАССИЧЕСКАЯ РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА ГЛАЗАМИ РОЗАНОВА

Литература наша может быть счастливее всех литератур, именно гармоничнее их всех, потому что в ней единственно «лад» выразился столько же удачно и полно, так же окончательно и возвышенно, как и «разлад»: и через это, в двух элементах своих, она до некоторой степени разрешает проблему космического движения

В. Розанов

Многие аспекты литературной концепции В. Розанова были заложены уже в его первой книге «О понимании», над которой он начал работать в последний год пребывания в Московском университете (1881-1882) и в 1885 г. Этот факт свидетельствует о том, что представленные в книге категории сформировались у Розанова в гимназический, университетский и брянский периоды его жизни. Однако используя устаревшую еще в XIX в. терминологию писатель-мыслитель смог выразить новаторские идеи, которые продолжали оставаться в центре внимания философов XX и даже XXI в.

В книге «О понимании» Розанов определил художественное творчество как непроизвольное, имеющее внутренние законы. А.А. Голубкова (134, с. 43-46) отмечает главную в представлении Розанова особенность художника - выразив чувство, избавиться от него, передав его воспринимающему, т.е. искусство «оказывается прямо и непосредственно связанным с жизнью, оно может на нее

влиять, менять ее в ту или иную сторону» (134, с. 43). Поскольку художественное произведение Розанов воспринимает целостно, не только как подражание объективной реальности, но и как отражение субъективного мира его автора, то одним из главных критических принципов он считает взаимообусловленность биографии писателя и его творчества.

Розанов выделяет два способа изображения действительности: наблюдение внешнего мира и изучение мира внутреннего. Соответственно этим способам изображения он делит авторов на художников-наблюдателей (Пушкин, Тургенев, Гончаров, Островский) и художников-психологов (Лермонтов, Гоголь, Толстой, Достоевский). Это разделение окажется для Розанова продуктивным и не раз отразится в его литературной критике, «впоследствии на него органично наложится противопоставление аполлоническо-го и дионисийского начал в искусстве. По этому признаку Пушкин и Тургенев станут «статическими» художниками, а Толстой и Достоевский - «стихийными».

С точки зрения изображения человека в художественном произведении Розанов так же выделяет два вида: типы и характеры. Тип - это «собирательная личность - таких много, как он, и еще больше тех, которые бессознательно стремятся стать таки-ми»1. Характер - самостоятельный дух, в котором «сила внутреннего "я" перевешивает (...) силу внешних обстоятельств»2. Однако категориями типа и характера Розанов в дальнейшем почти не пользуется, «вероятно, потому, что литературное произведение интересует его всегда в связи с личностью писателя и отдельным анализом поэтики Розанов практически никогда не занимается» (134, с. 46).

На страницах книги «О понимании» впервые в работах В. Розанова появляется имя А.С. Пушкина. Поэт видится Розанову как «художник-наблюдатель - всегда цельный человек, чуждый внутреннего разлада»3. Е.В. Осминина (124, с. 95-97) замечает,

1 Розанов В.В. О понимании. - М., 1996. - С. 454.

2 Там же. - С. 454.

3 Розанов В.В. Соч.: О понимании: Опыт исследования природы и внутреннего строения науки как цельного знания. - М., 1995. - С. 462.

что Розанова привлекает прежде всего чувство гармонии, которым обладает душа поэта, способность устанавливать связь между внутренним миром своей души и миром внешним. Всеединство понимается Розановым на космогоническом уровне. Вместе с тем Розанов говорит о пушкинской «вненаходимости», позволяющей любить весь мир и оставаться в позиции наблюдателя.

Розанов обращает внимание не только на сложность самого феномена поэта, но и на возможность с помощью этого феномена постичь смысл исторического развития русской государственности. Пушкин представлен Розановым как культурный герой. Различные черты его личности связываются с общественной жизнью России. Розанов впервые открыто говорит о значимости общественной роли Пушкина и, что особенно важно, своего совпадения с поэтом: «Эта та начальная позиция, которая ляжет в основание осмысления Розановым пушкинской гармонии» (124, с. 95). По мысли Розанова, своеобразие Пушкина как культурного героя заключается в том, что будучи европейски образованным человеком, он ни на минуту не переставал быть русским. Таким образом, одно из свойств пушкинской гармонии - универсальность личности поэта, под которой понимается способность к разностороннему охвату множества явлений, событий и фактов.

Розанов отмечает сочетание противоположного в Пушкине, его «тягу» к контрастам. В основе пушкинского антиномизма, по мнению Розанова, лежит чувство любви поэта ко всему живому и существующему в мире. В нем сочетается универсальное и простое (типичное): «Он ни в чем не был напряжен. И. с Байроном он был Байрон; с Ариной Родионовной - угадчик ее души, смиренный записыватель ее рассказов; и когда пришлось писать "Историю села Горюхина", писал ее как подлинный горюхинец. Универсален и прост, но всегда и во всем; без швов в себе; без "разочарований" и переломов»1.

Еще одна черта Пушкина как культурного героя - абсолютность. Поэт абсолютен в приятии природного и культурного пространства: «Мир был для Пушкина необозримым пантеоном,

1 Розанов В.В. О Пушкине: Эссе и фрагменты. - М., 1999. - С. 23.

полным божественного и богов, однако везде в контрасте друг с другом, и везде - без вечного кому-нибудь поклонения»1.

Осознание связи между творчеством и жизнью, «всеотзыв-чивость» на происходящее вокруг поэта трансформируются в творчестве Розанова в умение отзываться на неуловимые движения своей души. Пушкинскую способность любить мир во всех его проявлениях Розанов переносит на предметный мир, с которым ощущает особое родство. Пушкин как культурный герой для Розанова носитель классической модели мироустройства, поэт гармонии, мирового «лада». Розанов стремится воссоздать картину «лада» и в своей жизни, однако «модель такого мира, в его представлении, носит более суженный, завершенный очерченный характер» (124, с. 97). Модель пушкинской картины мира изменяется Розановым «под своим уклоном» - в «модель любви ко всему внутреннему в человеке как части бытия (отсюда и проблема пола как предела предметно-внутреннего)» (там же).

Размышляя о типологическом «сродстве» Розанова с Пушкиным, Н.Ф. Болдырев (91, с. 51-61) полагает, что для Пушкина, так же как для Розанова, пол был одной из главных «жизненных тайн». «Слабая избирательность пушкинского эроса» (91, с. 58), по Розанову, «универсальность любви», солнечные лучи, не знающие морального пафоса: «Он - все-божник, т.е. идеал его дрожал на каждом листочке Божьего творения <...> Вся его жизнь и была таким-то собиранием этих идеалов - прогулкою в Саду Божием, где он указывал человечеству: "А вот еще что можно любить!". "или вот это!.." "Но оглянитесь, разве то - хуже?!." Никто не оспорит, что в этом его суть.»2 В сознании Пушкина, как в зеркале, отражаются «предметы», идеи, мысли и впечатления. Они скользят, оставаясь чистыми, свободными от предпочтений и привязанностей. Так же отражательно действует и сознание Розанова, фиксирующее свободно текущие мысли. Совпадает способ мышления Розанова и Пушкина, в глубине которого «отрешенный покой, некая "трансцендентная" тайна», позволяющая быть «музыкально страстным в приятии и отпускании мыслей и впечатлений» (91,

1 Розанов В.В. О Пушкине: Эссе и фрагменты. - М., 1999. - С. 34.

2 Розанов В.В. Мысли о литературе. - М., 1989. - С. 232-233.

с. 58). Таким образом, отрешенность Розанова коррелятивна «покою и воле» Пушкина.

Сущность Пушкина - солнечный свет. Особенность его сознания - внеидеологичность, отсутствие нацеленности на интеллектуальное обладание. Пушкин краток, не прилагая к достижению этой цели усилия, так как «обилие словес появляется там, где вступает в силу интеллект, все и вся комментирующий, нависающий над бытием, над его "внемысленной" процессуальностью» (91, с. 56-57). Для Пушкина свято все и ничто. Он может писать для А. Керн «Я помню чудное мгновенье.», а в письме Вяземскому говорить об этом в резко сниженной тональности, но «это не колебания, это - одновременность»: «Можно сказать иначе: интеллектуальный дискурс по некой корневой своей сути циничен, в то время как поэтический импульс - целомудрен, т. е. целостен, нерасколот, целокупен, прост, простодушен» (91, с. 59). Пушкинское сознание «не обременено тоской по истине, ибо истина давалась ему вся и сразу, в этот момент - как реальность фактической наличности самой "текстуры" бытийности» (там же).

Обращаясь к историко-литературным исследованиям и замечаниям Розанова, О.Б. Мраморное (177, с. 100-106) соглашается с самооценкой писателя: «Отрицание - это мое положение, а не душа. Душа моя - вечное утверждение»1. Розановские «утверждения» сказались во взглядах на поэзию как на идеально-гармоничную сферу проявления человеческого духа. Автор статьи утверждает, что в некоторые стихи Розанов «вглядывался, вслушивался и вдумывался столь пристально, так тщательно примерял их на себя, на свою душу, что многие из них становились родными, соприродными, неразрывными с собственным строем его существования и мирочувствования» (177, с. 100). Розанов отозвался о многих русских поэтах «первого ряда»: О Державине, Жуковском, Лермонтове, Некрасове, Тютчеве, Фете. Но Пушкина считал русским Гомером, писал о нем: «Пушкин. я его ел. Уже знаешь страницу, сцену: и перечтешь вновь; но это - еда. Вошло в меня, бежит в крови, освежает мозг, чистит душу от грехов»2. Розанов

1 Розанов В. Миниатюры. - М., 2004. - С. 469.

2 Там же. - С. 236.

защищал Пушкина перед Д. И. Писаревым, выдвигавшим против бескорыстного искусства критерий практической пользы, перед Вл. Соловьёвым, произнесшим над прахом поэта запоздалые поучения, перед своим приятелем-литератором Рцы (И.Ф. Романовым) и перед либеральным критиком В.Д. Спасовским, укорявшими Пушкина за мировоззренческую и политическую уступчивость.

В программной статье 1899 г. «А.С. Пушкин» Розанов высказывает «утверждение» через «отрицание». Сопоставление слов Кольцова о Пушкине со словами Пушкина о Байроне критик предваряет фразой: «Сейчас, однако, мы выскажем отрицание о Пушкине»: у Пушкина «меньше любви!» И добавляет: но при этом «великолепие широкой мысли». Приходит к кульминации: «Пушкин был универсален <...> Универсален и прост, но всегда и во всем; без швов в себе; без "разочарования" и переломов. В самом деле, не уметь разочаровываться, а уметь только очаровывать -замечательная черта положительности»1. В этом суждении О.Б. Мраморнов видит пример розановской диалектики, «отрицание отрицания».

Розанов утверждал: «Пушкин и Лермонтов кончили собой всю великолепную Россию от Петра и до себя»2. Завершителем русской классики считал и Ф.И. Тютчева. В рецензии на книгу Д.С. Дарского «Чудесные вымыслы. О космическом сознании в лирике Тютчева» он защищает поэта от «критической арлекинады» статьи Мережковского «Две тайны русской поэзии. Некрасов и Тютчев», в которой Тютчев выступает предтечей «декадентской» отравленности и отчаяния. В отличие от Мережковского, цитирующего «бедного Тютчева!» выборочно и предвзято, Розанов «шел вровень с автором, давал ему звучать, не давил на него» (177, с. 103), ставил иные акценты: «На космичности сознания поэта, на величии и проникновенности его ума, на гармонии и чекане тютчевского стиха» (там же).

В 1890-е годы Розанов выступал не только как толкователь, но и как охранитель отечественного поэтического наследия: «Защищал не только Пушкина, Лермонтова, но и Некрасова» (177,

1 Розанов В.В. О Пушкине: Эссе и фрагменты. - М., 2000. - С. 32, 35.

2 Там же. - С. 313-314.

с. 105). Задевая Некрасова с мировоззренческой и «биографической» стороны, он с убедительностью и «утвердительностью» писал о непревзойденной народности лучших его творений, о новизне тона, чувства и говора.

В М.Ю. Лермонтове главным Розанов считал мистический опыт, сверхъестественное начало, указание на реальность иных миров. По Розанову, Лермонтов религиозный романтик, со смертью которого «была срезана кронка русской словесности, и дерево ее пошло в суки» (177, с. 102).

Подчеркивая, что поэзия являлась для Розанова гармонической, «положительной» областью родной литературы, О.Б. Мраморнов обнаруживает в розановских размышлениях о ней независимость от мод и веяний, от каких-либо конъюнктурных соображений, благодаря которым он сумел представить поэтический канон таким, каким мы его имеем в настоящее время. Более всего Розанов ценил в литературе вдохновение. Желание остаться в памяти потомков писателем, гармонизирующим жизненные противоречия - была его цель, лирическая и религиозная: «Розанов писал рядом, через запятую: поэзия, религия» (177, с. 105).

О Лермонтове в розановском восприятии говорит А.А. Гудкова (34, с. 41-44). Она подчеркивает, что Розанов не заинтересован биографическими изысканиями, с фактологией обращается вольно: «Более того, находясь "внутри" проблематики, мысли Лермонтова, В. Розанов в собственном творчестве, где максимально важно словесное, языковое выражение, остался полностью чужд его дискурсу, что вообще труднообъяснимо» (34, с. 42). В розановских очерках привычный образ Лермонтова расплавляется от высокого накала чувств к «идеальному поэту». А.А. Гудкова обращает внимание на некоторые черты лермонтовского портрета, составленного Розановым: «поэтический монотеизм»; гениальность; чувство природы, естества, человеческой плоти и любви; демонизм; трансцендентное начало.

«Поэтический монотеизм» - это уникальная сосредоточенность на главной, а по существу, единственной теме: «я» в его соотношении с мирозданием. Это «одна господствующая дума, или. нерассеиваемое настроение: Я знал одной лишь думы

власть.» (курсив В. Розанова. - К.Ж.). Для Розанова Лермонтов -«идеал недосягаемой цельности, парадоксально выраженной в формах рефлективных противоречий» (34, с. 42). «Монотеизм мысли» - ведущая черта духовной эволюции самого В. Розанова.

Гениальность - «романтическая категория, со всей ответственностью воспринятая В. Розановым» (34, с. 42). Имя Лермонтова он встраивает в образно-оценочную систему - «гений», «слишком бог», «порфирородный юноша». Однако гениальность имеет трагическую оборотную сторону - самоистребление: «Поэт есть роза и несет около себя неизбежные шипы; мы настаиваем, что острейшие из этих шипов вонзены в его существо»1.

Раскрывая чувство природы, естества, человеческой плоти и любви у Лермонтова, Розанов писал: «Нет поэта более космического и более личного. Но и, кроме того: он - раб природы, ее страстнейший любовник, совершенно покорный ее чарам. и как будто вместе - господин ее, то упрекающий, то негодующий на нее. Казалось бы, еще немного мощи - и он будет управлять при-родой»2. Важно для Розанова то, что Лермонтов впервые испытал страсть в десять лет, это, по мнению писателя, являлось предзнаменованием будущего проникновения в важнейшие тайны бытия: чувства, чувственности, природы, Бога, а отсутствие в детстве полноценной семьи Розанов расценивал как приговор к вечному духовному неблагополучию. Особое внимание философа привлекал лермонтовский Демон. В размышлениях о феномене пола Розанов видит в Демоне воплощение стихийно-языческой телесности, «не бесплотный дух, а блистающее одушевленное тело» (34, с. 43).

Значима для Розанова и литературная восприимчивость Лермонтова к Ветхому Завету, которая проявилась в вариациях на темы псалмов, ветхозаветных сюжетов («Поэт», «Пророк», «Еврейская мелодия», «К деве небесной», «1831-го июня 11 дня» и др.), в эсхатологическом чувстве, пронизывающем стихотворение «Смерть», пятую редакцию «Демона».

1 Розанов В.В. Мысли о литературе. - М., 1989. - С. 219.

2 Там же. - С. 271.

Согласно выводам А. А. Гудковой, Розанов «даже не концептуализирует содержание лермонтовской поэзии, а мифологизирует его образ, не искажая, но пересматривая и переоценивая его» (34, с. 44). Исследовательница подчеркивает, что личный миф В. Розанова о Лермонтове исходит из христианской мифологии и опирается на представление о подлинности мистического в духовной эволюции поэта.

А.А. Голубкова выявляет закономерности в интерпретации Розановым творческого наследия А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова и Н.В. Гоголя (92, с. 61-64). Первоначальный и наиболее значительный фактор формирования розановской критической концепции - совпадение или несовпадение мировосприятия. Именно поэтому важное место в литературной иерархии Розанова занимает Лермонтов, так как чувство Бога, присущее поэту, писатель-мыслитель находит идентичным собственному. Полемика с Гоголем, которую Розанов вел на протяжении всей своей жизни, также имеет причиной религиозное чувство.

Каждое явление Розанов воспринимает как многозначное и постоянно изменяющееся. Он отмечает, что «есть вещи, в себе диалектические, высвечивающие (сами) и одним светом и другим, кажущиеся с одной стороны - так, а с другой - иначе»1. Однако несмотря на бесконечное многообразие мир является целостным. По мнению исследовательницы, именно мистическое переживание единства в многообразии объясняет широту мысли и неизмеримость «открывающихся горизонтов»2, упомянутых Розановым в «Уединенном».

Это мнение поддержано А.К. Котловым (230, с. 58-62). Рассматривая проблему восприятия В. Розановым творчества Гоголя, которая неоднократно привлекала внимание исследователей3, автор статьи вслед за А.А. Голубковой говорит о «совершенно

1 Розанов В.В. Уединенное // Розанов В.В. Метафизика христианства. - М., 2000. - С. 399.

2 Там же. - С. 433.

3 См., например: Ерофеев В. Розанов против Гоголя // Вопросы литературы. - 1987. - № 8. - С. 146-175; Николюкин А.Н. Розанов и Гоголь // Гоголь: Материалы и исследования. - М.: Наследие, 1995. - С. 149-165.

особом месте», которое Гоголь занимает в таких книгах Розанова, как «Опавшие листья» (1913), «Сахарна» (1913), «Мимолетное» (1914), «Последние листья» (1916, 1917). Именно к 1910-м годам размышления Розанова облекаются в оригинальную литературную форму, кажущаяся «бесформенность» которой основана на предельной свободе самовыражения. «Бесформенность» розановских «опавших листьев» А. К. Котлов согласует с импрессионистической эстетикой французской живописи. Он цитирует статью С. Тураева из «Словаря литературоведческих терминов»: «Не только стремление запечатлеть мимолетное, сиюминутное впечатление от жизненного явления, но и подчеркнуть изменчивость, текучесть этих явлений. И<мпрессионизм> не отвергает объективной реальности мира, но настаивает прежде всего на том, что эта реальность может предстать взору художника в бесчисленно-разных аспектах»1. Анализируя фрагменты розановского текста, относящиеся к Гоголю, исследователь обнаруживает в них импрессионистическую композицию. Разбросанные по тексту единичные отсылки к Гоголю «выполняют роль послесловия к уже сказанному или приуготовляют новое развитие гоголевской темы» (230, с. 61).

П.С. Глушаков останавливается на «одном мотиве в поэтике В.В. Розанова» (229, с. 57-58). Обращаясь к записи: «Душа озябла. Страшно, когда наступает озноб души»2, исследователь акцентирует внимание на концепте «озноб», «холод». Важность этого концепта подчеркнута в противопоставлении Пушкина и Гоголя. Если поэзия Пушкина «просветляет действительность и согревает ее»3, то Гоголевские образы подобны «лучистому» феномену: «Совокупность этих подобранных черт, как хорошо собранный вогнутым зеркалом пук однородно направленных лучей, и бьет ярко, незабываемо в память читателя; но конечно - это не свет естественный, рассеянный, какой мы знаем в природе, а ис-

1 Тураев С. Импрессионизм // Словарь литературоведческих терминов. -М., 1974. - С. 97.

2 Розанов В.В. Сумерки просвещения. - М., 1990. - С. 414.

3 Розанов В.В. Мысли о литературе. - М., 1989. - С. 160.

кусственно полученный в лаборатории»1. В статье «О Гоголе» (1891) Розанов представляет героев «Мертвых душ» как людей, из которых вышел «жар души», они «замерзли», их сковал «озноб душевный». Не случайно Розанов пересказывает в статье «Как произошел тип Акакия Акакиевича» воспоминания о «смертельной бледности в лице» Тихонравова, «прототипа» главного героя.

Н. Гоголь притягивает Розанова, вызывая самые противоречивые чувства и мысли, считает Н.И. Ищук-Фадеева (141, с. 74-78). Вступая в скрытую полемику с Д. С. Мережковским, Розанов утверждает, что дьявол русской литературы не Лермонтов, а Гоголь. Говоря о смерти писателя, Розанов сравнивает его с «демоном, хватающимся боязливо за крест»2.

Свой интерес к автору «Мертвых душ» Розанов мотивирует в статье «О сладчайшем Иисусе и горьких плодах мира», выдвигая вопросы о «браке и девстве, евангелии и язычестве, об отношении церкви и искусства, короче, вопросы о духе и плоти, дихотомия которых во многом определяет неповторимое своеобразие авторского мира Гоголя» (141, с. 75).

Чрезвычайно важным для розановской концепции является понятие религиозности. В «Метафизике христианства» Розанов размышляет об индивидуальном начале религиозности, противопоставляя догмат (мысль) и веру (чувство): «Нет, собственно, двух людей с абсолютно тождественной религией, "вера" коих походила бы, как "а" и "а" в алгебре»3. Разнообразие религий конкретных людей воплощает постулат «единое и многое»: «Многое в едином -это конкретный человек, собственно единое - это монашество, определяемое Розановым как единство стиля (!)» (141, с. 75). Таким стилем душевной организации Розанов наделял Лермонтова, Достоевского, Гоголя, т.е. тех, кого, по его мнению, можно было представить монахами.

Н.И. Ищук-Фадеева останавливается на двух характеристиках, данных Гоголю Розановым. В первом «коробе» «Опавших

1 Розанов В.В. Мысли о литературе. - М., 1989. - С. 170-171.

2 Розанов В.В. Опавшие листья: Короб первый // Розанов В.В. Соч.: В 2 т. -М., 1990. - Т. 2. - С. 369.

3 Там же. - С. 390.

листьев» он пишет: «За Гоголем все. Тоска. Недоумение. Злоба, много злобы. "Лишние люди". Тоскующие люди. Дурные люди»1. Во втором - замечает: «Перестаешь верить действительности, читая Гоголя. Свет искусства, льющийся из него, заливает все. Теряешь осязание, зрение и веришь только ему». Исследовательница акцентирует внимание на двукратном использовании лексемы «все» как знака целостности, объединяющего демоническое влияние на русскую литературу и свет творчества.

Предваряя детальный текстуальный анализ «Вечеров на хуторе близ Диканьки», в ходе которого выявляется «высокочастотное» использование Гоголем слов «всё / все», Н.И. Ищук-Фадеева отмечает: «На наш взгляд, несмотря на некоторую запальчивость суждений, Розанов с поразительной филологической чуткостью уловил самое гоголевское в гоголевском творчестве» (141, с. 76).

Повесть «Страшная месть» начинается с противопоставления двух миров (Киева и «чужой земли»): «Там все не так: и люди не те, и церквей Христовых нет»2. Первая глава построена на противопоставлении христианского мира и дьявольского. Перед иконой меняется «все лицо» колдуна. Антагонистичны друг другу страх и смех, злому началу противостоит веселье: «На двор выкатили бочку меду и не мало поставили ведер грецкого вина. Всё повеселело снова. Музыканты грянули; дивчата, молодцы, лихое казачество в ярких жупанах понеслись»3. Во второй главе оппозиция представлена миром живых и мертвых. Противостоят миры не как частные проявления, а как некая целостность, о чем свидетельствует выделенная лексема: «Но всё стихло» - «Всё вдруг пропало, как будто не бывало». Для героя повести, Данилы, «всё» - это «то "неопределенное", что приводит к "невыразимому"» (141, с. 76). Последнее «все» повести - смысловое ядро проклятия: «Сделай же, Боже, так, чтобы всё потомство его не имело на земле счастья!»4

1 Розанов В.В. Опавшие листья: Короб первый // Розанов В.В. Соч.: В 2 т. -М., 1990. - Т. 2. - С. 358.

2 ГогольН.В. Страшная месть // Собр. соч.: В 7 т. - М., 1976. - Т. 1. -

С. 139.

3 Там же. - С. 140.

4 Там же. - С. 175.

Авторское понимание этого «всё» проясняется в словах: «Чуден Днепр и при теплой летней ночи, когда всё засыпает - и человек, и зверь, и птица; а Бог один величаво озирает небо и землю и величаво сотрясает ризу»1. В отличие от «Сорочинской ярмарки», в которой оппозицией к «всё / все» было «никто», в «Страшной мести» противостоит - один Бог. Но и божественное в повести не абсолютно, а внутренне противоречиво: «. в повести не только противопоставлены язычество и христианство, но и само христианство иронически снижено (не пьют водки только нехристи) и внутренне противоречиво» (141, с. 77).

Н.И. Ищук-Фадеева отмечает поразительную ситуацию неприятия философом поэтического мира писателя при полном и адекватном его понимании, причем высказанном словом совершенно гоголевским: «Более того, розановское положение "За Гоголем все" встает в странные отношения с устойчивым "Пушкин -наше все", при этом очевидно, что целостность, зафиксированная в одной и той же лексеме и характеризующая как поэтический космос Пушкина, так и мир Гоголя, не просто разного порядка: она откровенно противоречива, если не сказать противоположна, по своим скрытым и явным смыслам» (141, с. 77-78).

«Одним из величайших мастеров русского слова, - и вместе русской наблюдательности, русского ума, русского художественного воображения и словесной лепки фигур»2 предстает в работах Розанова И. А. Гончаров. В исследовании, посвященном взглядам Розанова на классическую русскую литературу, И.А. Едоши-на (267, с. 5-26) наряду с другими критико-публицистическими статьями Розанова о русских писателях и поэтах рассматривает эссе «К 25-летию кончины Ив. Алекс. Гончарова» (1916). В нем Розанов утверждает, что «Обломов», после «Мертвых душ» Гоголя, - «есть второй гигантский политический трактат в России, несравненно убедительный, несравненно доказательный и который пронесся по стране печальным и страшным звоном»3. Автор «Об-

1 Гоголь Н.В. Страшная месть // Собр. соч.: В 7 т. - М., 1976. - Т. 1. -

С. 163.

2 Розанов В.В. О писательстве и писателях. - М. 1995. - С. 647.

3 Розанов В.В. О писательстве и писателях. - М. 1995. - С. 649.

ломова» предсказал засилье Штольцев на русской земле: «Ну и что же: предсказал, сказал, указал, прозвенело. Что же русские? Да "ничего же русские". Выслушали, прочитали, сказали: "ах, как хорошо пишет", и заснули. "Не вставать же нам с дивана и не скидывать туфель". Художественная нация, что и говорить»1.

Обращаясь к теме «И. С. Тургенев в критической оценке В.В. Розанова», А.А. Голубкова (126, с. 100-105) не соглашается с Л. Пильд, считающей, что Розанов обратил внимание на фигуру Тургенева в конце 1900-1910-х годов «в связи с разросшейся литературой на эротическую тему»2. «На самом деле интерес к этому писателю возник у Розанова гораздо раньше, практически с самого начала его деятельности», - замечает А.А. Голубкова (126, с. 100). Розанов включил Тургенева в свою литературную иерархию уже в книге «О понимании» (1886).

Разделяя писателей по способу изображения человека на два типа - художники-наблюдатели и художники-психологи, Розанов относит Тургенева наряду с Пушкиным, Гончаровым, Островским к первому типу. Художник-наблюдатель, по Розанову, это «всегда цельный человек, чуждый внутреннего разлада»3. В 1892 г. Розанов развивает эту мысль в статье «Три момента в развитии русской критики». В 1897 г. (статья «Два правительства») он противопоставляет независимость Пушкина от мнения читающей публики и подчиненность этому мнению Тургенева, а в 1898 (статья «Вечно печальная дуэль») снова называет Тургенева «эхом» Пушкина, в статье «Гоголь» (1902) поясняет: «.в Тургеневе он более живет, чем в Языкове; огромные полосы в сотворении "Войны и мира" имеют в себе пушкинскую ткань», добавляя, что Толстой и Тургенев «сами суть школа, суть солнца-человеки, а не спутники-планеты другого солнца»4.

1 Розанов В.В. О писательстве и писателях. - М. 1995. - С. 648-649.

2 Пильд Л.В. В. Розанов об И.С. Тургеневе (к проблеме истоков стиля Розанова) // Тыняновский сборник. Вып. 11: Девятые Тыняновские чтения: Исследования: Материалы. - М., 2002. - С. 336.

3 Розанов В.В. О понимании. - М., 1996. - С. 462.

4 Розанов В.В. Гоголь // Розанов В.В. О писательстве и писателях. - М., 1995. - С. 121.

Подробно разработана критическая концепция творчества Тургенева в «Легенде о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского» (1891). Писатель, с одной стороны, включается Розановым в ряд последователей Гоголя, так как тоже описывает реальную действительность, с другой стороны, противопоставляется ему по качеству изображаемого. В отличие от Гоголя у Тургенева все «дышит и шевелится, наслаждается и любит»1. В его пейзажах «множество подробностей. очевидно, запало в душу», в Гоголе Розанов видит человека, «который никогда и не взглянул даже с любопытством на природу»2. Значение Тургенева по сравнению с Гоголем критик считает положительным. Однако называет писателя «суетным и слабым», а созданные им «всегда привлекательные» образы - «несколько бледными»3.

Об историческом значении творчества Тургенева Розанов пишет в статьях «Ив. Тургенев (к 20-летнему юбилею со дня смерти писателя)» (1903) и «Некрасов в годы нашего ученичества» (1908), в которых утверждает, что произведения Тургенева потеряли актуальность, так как были тесно связаны с ушедшей эпохой. Однако, подчеркивая тесную связь литературы с жизнью, он видит результаты влияния Тургенева на общество: во-первых, «Записки охотника» сыграли большую роль в освобождении крестьян, во-вторых, именно с Тургенева в России началось женское движение, в-третьих, благодаря личности Тургенева завершился процесс слияния России с Европой, «всемирное и русское в нем срослось, соединилось, сроднилось»4.

Наиболее значима для Розанова в творчестве Тургенева тема любви. Он сближает писателя с рыцарской литературой, персонажи которой знали только «влюбленность и пренебрежительно относились к более устойчивым и спокойным формам этого чувст-ва»5. Следствием этого Розанов считает неприязненное отношение

1 Розанов В.В. Легенда о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского. - М., 1996. - С. 18.

2 Там же. - С. 141.

3 Там же. - С. 26.

4 Розанов В.В. Ив. Тургенев // Розанов В.В. О писательстве и писателях. -М., 1995. - С. 140.

5 Там же. - С. 142.

Тургенева к старшему поколению: «Писатель не сказал ни одного доброго слова о матерях своих героинь» (126, с. 102). Однако все недостатки искупаются изображением идеальной любви. Об этом Розанов пишет в статьях «Когда-то знаменитый роман» (1905), в которой сопоставляет Тургенева с Толстым, и «О памятнике Тургеневу» (1908), где противопоставляет творчество Тургенева современной литературе, представленной М.П. Арцыбашевым и В. В. Каменским.

Причины особого отношения Тургенева к любви Розанов видит в его биографии, о чем упоминает в статье «Тут есть некая тайна» (1904). Чувство к Полине Виардо так сильно повлияло на литературное творчество Тургенева, что «он не имел другой темы, кроме любви; все его темы суть незаметная единственная песня любви»1. В статьях «Виардо и Тургенев» (1910) и «Загадочная любовь (Виардо и Тургенев)» (1911) Розанов говорит о безответности чувства Тургенева, находя в нем не только языческие, но и христианские черты.

В работе «Русская церковь» (1905) Розанов отмечает, что религиозность Тургенева особого рода, она возникает спонтанно в переломные моменты жизни. Большим недостатком писателя он считает отсутствие «религиозного, христианского глубокомыслия»2.

Анализируя тексты Розанова, А. А. Голубкова приходит к выводу о том, что к вопросу о религиозности Тургенева и к изображению бытовых подробностей в его произведениях у Розанова сложилось двойственное отношение: «Если критик обнаруживает у Тургенева скрытые религиозные мотивы, то отсутствие быта кажется ему закономерным, если же на первый план выступают тургеневский "атеизм" и "нигилизм", то эта особенность творчества писателя становится отрицательной» (126, с. 105). Всегда вплоть до последнего периода своей жизни Розанов положительно оценивает как изображение любви, так и собственную любовную историю Тургенева.

1 Розанов В.В. Загадочная любовь (Виардо и Тургенев) // Розанов В.В. О писательстве и писателях. - М., 1995. - С. 541.

2 Розанов В.В. Величайший мастер слова // Розанов В.В. О писательстве и писателях. - М., 1995. - С. 229.

Основным принципом при рассмотрении критики В. Розанова должен быть актуальный в настоящее время принцип исто-ризма1, считает А.А. Голубкова, обращаясь к творчеству Н.А. Некрасова в критической оценке В.В. Розанова (208, с. 33-37), так как диахроническое изучение высказываний Розанова о русских поэтах и писателях позволило не только выявить, но и объяснить многие из его противоречий. Сопоставив различные литературно-критические интерпретации Розанова, исследователи выделили четыре этапа в развитии его взглядов на литературу, условно обозначенные как позитивистский, консервативный, декадентский и эклектический. Наиболее важным для формирования его концепции является первый этап. В это время Розанов увлекался работами В.Г. Белинского, Н.Г. Чернышевского, Н.А. Добролюбова, Н.А. Некрасова, Д.И. Писарева, читал философов-позитивистов и социалистов. По замечанию В.А. Фатеева, «воздействие на Розанова "шестидесятников" и Белинского было настолько мощным, что избавиться полностью от него он так и не смог»2. Взгляды Розанова на творчество Некрасова А. А. Голубкова связывает с комплексом идей 1860-х годов.

В статье «25-летие кончины Некрасова» (1902) основная характеристика выражена определением «публицист», которая преподносится одновременно как недостаток и как достоинство поэта. Публицистичность - простота и доступность - сделала Некрасова кумиром в широких читательских кругах и поставила его «на порядок ниже по сравнению с русскими писателями первого ряда - Пушкиным, Гоголем, Лермонтовым» (208, с. 33). Между тем само сравнение Розанов считает неуместным: «Это люди вовсе разных категорий, разных призваний, разной исторической роли. Сравнивать их так же странно, как спрашивать, что лучше, железная дорога или Жанна д'Арк»3.

1 Гаспаров М.Л. Историзм, массовая культура и наш завтрашний день // Вестник истории, литературы и искусства. - М., 2005. - Вып. 1. - С. 26-29.

2 Фатеев В.А. С русской бездной в душе: Жизнеописание Василия Розанова. - Кострома, 2002. - С. 35.

3 Розанов В.В. 25-летие кончины Некрасова // Розанов В.В. О писателях и писательстве. - М., 1995. - С. 118.

Другая важная характеристика творчества Некрасова неразрывно связана с первой - созвучность эпохе. В 1870-е годы к Некрасову никто не был равнодушен, его либо любили, либо ненавидели. Розанов видит в этом следствие «обыкновенности» личности поэта: «Дайте Некрасову на вершок более гения и его значительность в большой мере потухнет»1.

Значимая для Розанова особенность поэзии Некрасова -искренность: «Мне представляется Некрасов совершенно правдивым существом, богато во все стороны раздавшеюся натурою»2.

Отмечая народность некрасовского творчества, в сравнении с которым даже позиция славянофилов оказывается книжной и кабинетной, Розанов главной заслугой поэта считает то, что он «увеличил "лик в истории" русского человека, русской породы, русской национальности»3. Именно под влиянием Некрасова формировался тип русского интеллигента-разночинца. В этом качестве, по мнению критика, Некрасов превосходит и Пушкина, и Лермонтова, и Гоголя.

А. А. Голубкова приходит к выводу о том, что разделяя литературную и историческую роли поэзии, Розанов фактически выстраивает две литературные иерархии. Одна связана с задачами исторического момента, и согласно ей Некрасов - первый русский поэт в эпоху 1870-х годов. Другая иерархия основана на признаках объективных и непреходящих, в ней он оказывается поэтом второстепенным.

Выдвигая на первый план положительное отношение к жизни, в статье «О благодушии Некрасова» (1903) Розанов объясняет популярность некрасовской поэзии уже не «историческим моментом», а «средой» и «происхождением». «Среда», точнее климат «северных губерний», не только придавала стихам Некрасова жесткость, но и стала причиной появления гражданского протеста: «Но ведь, что было делать, если в культурной России, из судьбы матери и сестры поэт увидел воочию, что в красивом фут-

1 Розанов В.В. 25-летие кончины Некрасова // Розанов В.В. О писателях и писательстве. - М., 1995. - С. 110.

2 Там же. - С. 118.

3 Там же. - С. 115.

ляре, с такой солидной надписью, как "брак", "семейство", вложены позор, унижение, изломанная жизнь, распутство одной стороны и слезы - другой.»1 «Происхождение» является причиной отсутствия «длительного поэтического подъема». По мнению Розанова, Некрасов унаследовал от матери-польки сословный и исторический аристократизм, а также те качества, которые присущи полякам как нации «короткого "эха", быстро воспламеняющегося и недолгого впечатления»2.

Термин «реализм» в смысле соотнесенности содержания произведений с действительностью употреблен Розановым в статье «Некрасов в годы нашего ученичества» (1908). Вновь критик подчеркивает простоту творчества Некрасова, его близость быту, расценивая это качество как безусловно положительное, в сравнении с которым даже народность Пушкина оказывается «барской».

Розанов особо выделяет умение Некрасова подметить общее во множестве частных явлений, точно передать народный быт и народную психологию. По замечанию А. А. Голубковой, эта черта перекликается с качествами «художника-наблюдателя», выведенными в книге «О понимании». В связи с этим противопоставление Некрасова Толстому и Достоевскому представляется не случайным. В отличие от Григоровича и Тургенева Некрасов не подделывает народную речь, не копирует народную психологию, а передает через свою душу «кровно». Именно поэтому он казался правительству опаснее, чем М.Е. Салтыков-Щедрин или Н.К. Михайловский.

В последней статье о поэте («По поводу новой книги о Некрасове»), которая появилась в 1916 г., Розанов пересмотрел свою прежнюю критическую концепцию. Он вывел Некрасова за рамки литературного процесса, обвинил в том, что поэту было все равно, чем заниматься, только бы - «добывать, устроиться, разбогатеть и быть сильным»3. Отмеченную ранее «искренность» Розанов заме-

1 Розанов В.В. О благодушии Некрасова // Розанов В.В. О писателях и писательстве. - М., 1995. - С. 133.

2 Там же. - С. 137.

3 Розанов В.В. По поводу новой книги о Некрасове // Розанов В.В. О писателях и писательстве. - М., 1995. - С. 616.

няет термином «подлинность». Изменяется и сам образ поэта. Критик указывает на недостаточную образованность Некрасова, его отъединение от семьи и традиций. Таким образом, в статье «По поводу новой книги о Некрасове» Розанов «делает попытку переосмысления своей первоначальной "позитивистской" концепции с "декадентских" позиций», ввиду которой высоко превозносимые публицистичность, т. е. простота, и народность становятся первобытностью и примитивностью (208, с. 36). Утверждение Розанова, что Некрасов - явление абсолютно чужеродное в истории русской литературы, построено на способности поэта передать «стиль всей Руси», «стиль ее - народной, первобытной, почти дохристиан-ской»1. Очевидно, меняя акценты, Розанов «все равно использует свою первоначальную концепцию» (208, с. 37).

В.А. Фатеев (186, с. 149-157) рассматривает отношение Розанова к Л. Н. Толстому в ракурсе идейных споров Толстого и Н.Н. Страхова. Характеристика Страхова как податливого к чужим влияниям, улыбчивого и уклончивого соглашателя кажется исследователю неприемлемой. Он утверждает, что будучи тихим и скромным книжником, Страхов являлся одним из самых активных полемистов своего времени. Именно он заявил о мировом значении романа «Война и мир», когда критика еще не была единодушна в его оценке.

Розанов побывал в Ясной Поляне в 1903 г.: «Толстой принял его весьма неохотно, после настойчивых просьб, видимо, уже ранее составив о нем отрицательное впечатление (вспомним хотя бы вызвавшую скандал статью Розанова "По поводу одной тревоги графа Л.Н. Толстого"), а не смог отказать, прежде всего, из уважения к памяти их общего друга Страхова. Эта встреча не оставила ярких впечатлений ни у одного, ни у другого, хотя Розанов и написал в 1908 г. статью с "дежурными" восторгами по поводу встречи с "Монбланом нашей жизни"2 (позже он не раз вспоминал о поездке без особого энтузиазма» (186, с. 149).

1 Розанов В.В. По поводу новой книги о Некрасове // Розанов В.В. О писателях и писательстве. - М., 1995. - С. 621.

2 Розанов В.В. Поездка в Ясную Поляну // Розанов В.В. О писателях и писательстве. - М., 1995. - С. 319.

В. А. Фатеев отмечает, что Розанов восхищался Толстым, однако проповедничество писателя было для него неприемлемо: «Позиция Толстого раздражала его отсутствием должного смирения и самолюбивым возведением собственных идейных разногласий с государством и Церковью до их отрицания» (186, с. 150). Розанов понимал, что путь, избранный Толстым-моралистом, ведет к сектантству и нигилизму, упрекал Толстого в радикализме: «. вместо того, чтобы хоть только деликатно продолжать свое отрицание Церкви и государства, начал это отрицание переводить в шумную гласную ссору.»1 Исследователь соглашается с Розановым, утверждающим, что гениальный Толстой с точки зрения умственных способностей и образования - «ниже среднего» и «не чета Страхову». Противопоставляя Толстого-романиста Толстому-проповеднику, Розанов писал: «Когда наша простая Русь полюбила его простою и светлою любовью за "Войну и мир" он сказал: "Мало. Хочу быть Буддой и Шопенгауэром"»2.

В статьях «Идейные споры Толстого и Страхова» и «Наброски» (1914) Розанов выявляет расхождение в позициях «гениального художника слова, вечно одержимого новыми идеями» и «глубокого и образованного философа и критика» (186, с. 156). Для Розанова важно было подчеркнуть антинигилистическую настроенность Страхова и «новаторство» Толстого, которое и было по существу тем «нигилизмом», против которого боролся Страхов.

Наиболее близким себе мыслителем Розанов считал Ф.М. Достоевского, был убежден, что правильное прочтение его произведений спровоцирует настоящую идейную революцию в Европе. «Ф.М. Достоевский для В.В. Розанова - европейский писатель и одновременно "восточный мудрец", глубокий выразитель русского духа с его "гармоничным хаосом": "обломовская" эпичность, детскость восприятия и ясность уживается в русской душе с "карамазовской" беззаконностью и мукой "нового рождения"3», -пишет А.В. Зябликов (185, с. 148). Розанов особо выделял в Дос-

1 Розанов В.В. Литературные изгнанники. Страхов Н.Н. Леонтьев К.Н. -М., 2001. - С. 79.

2 Розанов В.В. О себе и жизни своей. - М., 1990. - С. 216.

3 Там же. - С. 181.

тоевском эту «полноприродность», «русскость», питающуюся многими культурными потоками.

В «Записках из подполья» В. Розанов, Л. Шестов, Н.А. Бердяев увидели «прецедентное произведение, художественную и философскую "матрицу" знаменитых романов Достоевского», - замечает А.А. Медведев (252, с. 48).

В книге «Легенда о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского. Опыт критического комментария» (1891) Розанов пишет: «Подпольный человек - это человек, ушедший в глубину себя, возненавидевший жизнь и злобно критикующий идеал рациональных утопистов на основании точного знания человеческой природы, которое он вынес из уединенного наблюдения над собой и над историей»1.

Розанов усматривает у Достоевского критику прогресса как разумного устроения человеческой жизни, чрезвычайно близкую его собственному учению о потенциальности, «согласно которому иррациональные "задатки" человеческой природы не могут быть удовлетворены никакой разумной формулой» (252, с. 48). По мысли Розанова, Достоевский, выявив иррациональность, мистическую природу человеческого существа, логично пришел в «Преступлении и наказании» к христианскому пониманию священности и неприкосновенности человека, который «носит отблеск Творца»2. Однако образ подпольного человека предстает в работе Розанова антиномичным: диалектика признана гениальной, но признания «постыдными»: «Сочетание в парадоксалисте ума и безнравственности Розанов выражает пушкинским образом "скучающей Клеопатры"3, втыкающей золотые булавки в груди невольниц, - образом, который упоминает сам парадоксалист4» (252, с. 50).

1 Розанов В.В. Легенда о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского. Опыт критического комментария // Розанов В.В. Собр. соч. - М.: Республика, 1996. -С. 33.

2 Там же. - С. 36.

3 Там же. - С. 26.

4Достоевский Ф.М. Бесы // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. -Л., 1976. - Т. 14. - С. 511.

В эссе «Одна из замечательных идей Достоевского» (1911) Розанов отрицательно оценивает не только нравственный облик парадоксалиста, но и его тотальную критику ratio. Удивительно точно стилизуя тон подпольного человека, он «конгениально выразил его антиутилитаристический пафос свободы и защиту иррациональной природы человека» (252, с. 50). Розанов подчеркивает различие между идеей и тоном: «Критика подпольного человека есть гениальная критика, умственно гениальная, но "по натуре" слабого, бессильного, страшно невоспитанного, страшно развращенного, страшно русского человека, "со всеми пороками"»1.

Уже современники заметили сходство Розанова с парадоксалистом и даже признавали его полную идентичность с подпольным человеком2. Наиболее подробно эту проблему рассмотрел А.Д. Синявский. Он писал: «Природа человеческой души, с точки зрения Достоевского, а затем и Розанова, - иррациональна, и в своем своеволии человек безграничен, такой пример иррациональной и своевольной человеческой мысли и являют нам "Опавшие листья". <...> Они парадоксальны в ознаменовании бесконечности и безмерности человеческой души <...> Это есть то, что Розанов назвал метафоричностью души человека и что он сам наглядно демонстрирует в своей прозе»3. Сходство «Опавших листьев» и «Записок» наблюдается как со стороны формы - поток сознания одинокого человека, - так и интонационного рисунка. Антилитературный розановский прием «как в бане нагишом», примененный в «листьях.», был сформулирован им в эссе о «Записках из подполья» (1911): «"Человек бывает в двух видах: в департаменте, на балу; но бывает еще в бане. Я люблю человека в бане. Тогда я вижу его всего и без прикрас. А то он так завешен мундирами, орденами, подвигами и пенсиями, что не разберешь". Вот тон Достоев-

1 Розанов В.В. Одна из замечательных идей Достоевского // Розанов В.В. Собр. соч. О писательстве и писателях. - М.: Республика, 1995. - С. 493.

2 Лутохин Д.А. Воспоминания о Розанове // В.В. Розанов: Pro et contra: Антология. - СПб.: РХГИ, 1995. - Кн. 1. - С. 197; Полонский В. История одного современника // В.В. Розанов: Pro et contra: Антология: В 2 кн. - СПб.: РХГИ, 1995. -Кн. 2. - С. 271.

3 Синявский А.Д. «Опавшие листья» В. Розанова. - Париж, 1982. - С. 178, 180-182, 257-259.

ского, тон исповедания "подпольного человека", тон самого Достоевского»1.

Подчеркивая внутреннюю диалогичность стиля «подпольного человека» («Я же пишу для одного себя»2) и Розанова («И я всегда писал один, в сущности - для себя»3), А.А. Медведев обращает внимание на существенную разницу в установке по отношению к Другому. У парадоксалиста ненависть к Другому, у Розанова -приятие. Эту принципиальную разницу А. А. Медведев связывает с атеистичностью сознания первого и религиозностью второго.

Много родственного в толковании Достоевского Л. Шестовым и В. Розановым находит Е.В. Каманина (125, с. 98-100), обнаруживая у философов черты экзистенциальной родственности художественного мышления. Для Шестова, как и для Розанова, литература является способом жизнеутверждения.

Позиции мыслителей совпадают в иррационализме и им-мрорализме. Оба утверждают метафизическое измерение личности, усматривая его в творчестве писателя, который «вскрывает перед нами тайники человеческой совести»4.

«Легенду о Великом инквизиторе» Розанов называет «единственным в истории синтезом самой пламенной жажды религиозного с совершенной неспособностью к нему»5. Религиозную «беспомощность» Розанов объясняет чрезмерно развитым гуманизмом писателя. Мотив критики «чистого разума», затронутый Розановым в трактовке «Легенды.», не является доминирующим. Л. Шестов в критике гносеологического рационализма идет дальше Розанова. Он находит «Критику чистого разума» как в «Запис-

1 Розанов В.В. Одна из замечательных идей Достоевского // Розанов В.В. Собр. соч. О писательстве и писателях. - М.: Республика, 1995. - С. 490.

2Достоевский Ф.М. Записки из подполья // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. - Л., 1976. - Т. 5. - С. 122.

3 Розанов В.В. Одна из замечательных идей Достоевского // Розанов В.В. Собр. соч. О писательстве и писателях. - М.: Республика, 1995. - С. 249.

4 Розанов В.В. Легенда о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского: Опыт критического комментария // Розанов В.В. Мысли о литературе. - М., 1988. -С. 72.

5 Там же. - С. 144.

ках из подполья», так и больших романах Достоевского, «целиком из этих записок вышедших»1.

Если Розанов рассматривал творчество Достоевского с точки зрения «философии пола», то у Шестова этот аспект понимания отсутствует. Шестов, проповедующий философию «беспочвенности», и Розанов с его «метафизикой христианства» оказываются на разных полюсах экзистенциально-религиозной мысли начала ХХ в.

Важной отличительной чертой является диалогическая направленность религиозно-философской критики Розанова (на это обратил внимание А. А. Медведев2), в то время как Шестов «заметно выделяется на фоне русской религиозной философии порубежной эпохи (В.В. Розанов, Е.Н. Трубецкой, П.А. Флоренский) принципиальной монологичностью мышления и субъективностью оценок» (125, с. 100).

1 Шестов Л. Собр. соч.: В 2 т. - М., 1993. - Т. 2. - С. 42.

2Медведев А.А. Эссе В.В. Розанова о Ф.М. Достоевском и Л.Н. Толстом (проблемы понимания): Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - М., 1997. - С. 13.

ГЛАВА 4.

«РОЗАНОВЫ СЛЕДЫ» В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

Что, однако, для себя я хотел бы во влиянии? Психологичности. Вот этой ввин-ченности мысли в душу человеческую, — и рассыпчатости, разрыхленности их собственной души (т.е. у читателя). На «образ мыслей» я нисколько не хотел бы влиять; «на убеждения» — даже «и не подумаю». Тут мое глубокое «все равно».

В. Розанов

Так. обр., «мое влияние» было бы в расширении души человеческой, в том, что «дышит всем» душа, что она «вбирает в себя все». Что душа была бы нежнее, чтобы у нее было больше ухо, больше ноздри. Я хочу, чтобы люди «все цветы нюхали»... И — больше, в сущности, ничего не хочу...

В. Розанов

Влияние Розанова на формирование философских идей, на отечественную культуру и художественное творчество не прекратилось и после его смерти. «Розановы следы» исследователи «Энтелехии» находят в творчестве его младших современников, таких поэтов, писателей, мыслителей, как М. Цветаева, М. Пришвин, М. Бахтин и др., в художественной литературе и литературной критике русского зарубежья, в произведениях представителей постмодернизма.

На «розановский след» в русском литературном зарубежье 1920-1930-х годов (178, с. 106-114) указывает Г.С. Василькова: «Несмотря на то, что за последние пятнадцать лет В.В. Розанов фактически "возвращен" в русскую культуру, воздействие его мыслей и художественных открытий на развитие отечественной литературы все еще недостаточно изучено и не оценено в полной мере. Но одно можно сказать определенно: Василий Розанов не был, вопреки утверждению Осипа Мандельштама, "бесплодным писателем"1, а "его школа" отнюдь не была только "сзади его"2» (178, с. 106).

В русском зарубежье личность Розанова воспринималась как неотъемлемая часть культурной и политической жизни России Серебряного века. Д.П. Святополк-Мирский называл его «гениальнейшим из людей своего времени»3, Г. Адамович считал, что Розанов «... едва ли не единственный и последний из до сих пор не известных Европе наших писателей, еще способный поразить и озадачить ее»4.

В 1920-1930-е годы в эмиграции переиздавались произведения Розанова («Апокалипсис нашего времени», 1926, «Опавшие листья», 1930), были опубликованы мемуарные материалы о нем («Последние дни Розанова» Э. Голлербаха (Берлин, 1923), «Кукха. Розановы письма» А. Ремизова («Окно», Париж и отд. изд. в Берлине, 1923), «Задумчивый странник» З. Гиппиус («Окно», 1924, то же в книге мемуаров «Живые лица», Прага, 1925)).

По признанию Г. Адамовича, он пережил период общего для литературной молодежи начала века увлечения Розановым: «Были годы, когда для меня не существовало другого писателя, другого ума, другого круга мыслей, даже другого стиля»5. Затем «разлюбил» Розанова, несмотря на что упомянул его имя в «Лите-

1 Мандельштам О. О природе слова // Слово и культура. - М., 1987. -

С. 61.

2 Шкловский В. Розанов // Гамбургский счет. - М., 1990. - С. 134.

3 В. Розанов: Pro et contra: Антология: В 2 кн. - СПб., 1995. - Кн. 2. -

С. 534.

4Адамович. Г. Собр. соч. Литературные беседы: В 2 кн. - СПб., 1998. -Кн. 1. - С. 271.

5 Там же. - Кн. 2. - С. 144.

ратурных беседах», вошедших в две книги собрания сочинений (СПб., 1998), 23 раза. Таким образом, оказалось, что умерший Розанов соперничает в сознании Г. Адамовича с «действующими» в эмиграции писателями, например с З. Гиппиус, по подсчетам Г. С. Васильковой упомянутой в «беседах» 22 раза, с И. Буниным, упомянутым 21 раз, с Д. Мережковским - восемь, с А. Ремизовым -семь. В «Литературных беседах» Г. Адамович проводит дискретный анализ творчества Розанова в разных его аспектах. Нередко в его оценках сосуществуют положительная и отрицательная составляющая, что проявляется даже в пределах одной синтаксической конструкции: «Розановский стиль, при всем его личном блеске, навязчив и нечистоплотен - это отвратительный стиль»1. Однако всегда положительно Г. Адамович оценивает розановскую мысль «по природе на редкость "музыкальную", на редкость тонкую и сложную», для него писатель «единственный по своеобразию мысли, по ее остроте и прозорливости» 2. Восхищение вызывает у критика страстность в отношении описываемых Розановым явлений, а также интерес к «человеческим документам» (письмам, дневникам). Отрицательные оценки Адамовича в основном связаны со стилем Розанова. Однако, по мнению Г. С. Васильковой, эта резкость могла быть продиктована «педагогическими» соображениями. Как наставник парижской литературной молодежи Адамович пытался уберечь ее от подражания. Даже в отзыве на книгу уже маститого литератора З. Гиппиус критик говорит об этой опасности подражания: «Некоторые цитаты из Розанова входят в текст Гиппиус, почти сливаясь с ним. Умышленно ли это, или так уж заразителен Розанов, что не проходят даром даже воспоминания о нем?»3 Между тем «этот вопрос может быть адресован и самому Г. Адамовичу» (178, с. 109), который унаследовал некоторые «розановские» пристрастия, например, к приблизительному цитированию, к антиномиям, к фрагментарности, к «человеческим документам», а также любовь к кавычкам, которые служат не только

1 Адамович. Г. Собр. соч. Литературные беседы: В 2 кн. - СПб., 1998. -Кн. 1. - С. 137.

2 Там же. - Кн. 2. - С. 144.

3 Там же. - Кн. 1. - С. 269.

для выделения чужой речи, но, как и у Розанова, для придания слову дополнительного оттенка. «На наш взгляд, - пишет Г. С. Ва-силькова, - влияние В. Розанова на Г. Адамовича больше всего сказалось в том, что "лучший критик в эмиграции"х формировал свой собственный стиль, "отталкиваясь" от Розанова, но при этом используя то, что привлекало его в розановском наследии» (178, с. 109). В «Комментариях» Г. Адамовича (1930-1960), написанных, как и розановская «листва», «для себя», темы и интонации Розанова звучат настолько явно, что указание на «розановщину» в исследованиях о них стало «общим местом».

«Розановская линия» прослеживается Г. С. Васильковой в «Распаде атома» Г. Иванова. Название «поэмы в прозе» и основной ее мотив, по предположению исследовательницы, восходят к размышлениям Розанова в «Итальянских впечатлениях», где он восклицает: «Что же такое я? Точка, атом.», и рецензии Г.П. Федотова на «Опавшие листья», в которой говорится: «Вся изумительная вспышка розановского гения питается горючими газами, выделяющимися в разложении старой России. Думая о Розанове, невольно вспоминаешь распад атома, освобождающий огромное количество энергии <...> не случайно, что вершины своего гения Розанов достигает в максимальной разорванности, распаде "умного" сознания. Розанов одновременно и рождается сам в смерти старой России, и могущественно ускоряет ее гибель. Иной раз кажется, что одного "Уединенного" было бы достаточно, чтобы взорвать Россию»2. В «Распаде атома» множество розановских аллюзий3: «немые» и «полунемые» цитаты (например, у Иванова: «Грязь, нежность, грусть», у Розанова: «Моя душа сплетена из грязи, нежности и грусти»); особое значение слов «гений» и «разложение», которые нередко использовались для характеристики личности Розанова; соединение «божественной» и «эротической» тем;

1 Так называл Г. Адамовича И. Бунин. См.: Литературное наследство. - М., 1973. - Т. 84. - Кн. 1: Иван Бунин. - С. 679.

2 Федотов Г.П. В. Розанов. Опавшие листья // Василий Розанов: Pro et contra: Антология: В 2 кн. - СПб., 1995. - Кн. 2. - С. 396.

3 См. подробнее: Василькова Г. Розановские аллюзии в «Распаде атома» Г. Иванова // Филологические чтения - 1998. - Даугавпилс, 2000. - С. 79-87.

принцип организации текста, состоящего из разрозненных фрагментов, связанных единством лирического героя; концентрация внимания на внутренней жизни субъекта, а не на внешних обстоятельствах.

Несмотря на «генетическое родство» героя ивановской поэмы и лирического «я» розановской «опавшей листвы», исследовательница отмечает и некоторые существенные различия. Душевное «я» Розанова характеризуется гармонией «соединения несоединимого», а состояние души ивановского героя подчеркнуто дисгармонично. Принципиальное отличие заключается и в обращении к Богу, которое для Розанова является постоянной потребностью, а для лирического героя Иванова «минутной слабостью». «В целом же, - заключает Г. С. Василькова, - "распад атома", являясь "трагической пародией"1 на розановскую "опавшую листву", отражает двойственность не только самого Г. Иванова, но и всего русского зарубежья и знаменует собой определенную "исчерпанность" розановской темы в среде литературной эмиграции к середине 1930-х годов» (178, с. 112).

«В. Розанов и М. Горький: идейное противостояние и творческое притяжение» - статья Н.Н. Примочкиной (210, с. 4852), в которой утверждается, что М. Горького творчески и душевно сближала с его старшим современником тема России, ее исторического прошлого, тревожного настоящего и неопределенного будущего, размышления об особенностях национального характера. Н. Н. Примочкина обращает внимание на несхожесть «противоположных по своему мировоззрению, идейным и политическим взглядам, привязанностям и пристрастиям» писателей: «Консерватор и социал-демократ - революционер, неославянофил и западник, глубоко верующий и атеист, созерцатель и активист, реалист и романтик» (210, с. 48). Противоположно были восприняты писателями события Первой мировой войны. Розанов опубликовал в газете «Новое время» статьи, объединенные затем в книге «Война 1914 года и русское возрождение» (СПб., 1915), в которых утвер-

1 Слово «пародия» здесь употреблено в том значении, которое придавал ему Ю.Н. Тынянов, говоря о пародировании Н.В. Гоголя Ф.М. Достоевским // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. - М., 1977. - С. 198-226.

ждал «великое воспитательное значение войны», способствующей преодолению болезненного разрыва между народом и властью, национальному единению. М. Горький же воспринял войну как личную и мировую катастрофу. Из переписки (1905-1912)1, становится понятным, что Горький, не принимая идейно-политических взглядов Розанова, искренне восхищается его писательским талантом. Он высоко оценил книги «Темный лик», «Люди лунного света», «Уединенное». Даже после открытого выпада против него Розанова (статья-фельетон «М. Горький и о чем у него "есть сомнения", а в чем он "глубоко убежден".» в газете «Колокол» от 2 янв. 1916 г2.) Горький продолжал ценить его как талантливого писателя и оригинальную личность. Узнав о тяжелой болезни Розанова в конце 1918 г., он передал через В. Ходасевича семье писателя крупную по тем временам сумму. Эта денежная помощь и переписка побудили дочь Розанова (Т.В. Розанову), предположившую, что писатели хорошо знакомы и часто встречались, обратиться к Горькому с просьбой написать воспоминания об отце. Однако Розанов и Горький никогда не виделись. На просьбу Розановой Горький ответил письмом: «Написать очерк о нем - не решаюсь, ибо уверен, что это мне не по силам. Я считаю В.В. гениальным человеком, замечательнейшим мыслителем, в мыслях его много совершенно чуждого, а - порою - даже враждебного моей душе и - с этим вместе - он любимейший писатель мой»3.

М. Цветаева, в анкете, проведенной Б. Пастернаком в апреле 1926 г., признавалась: «Литературных влияний не знаю, знаю человеческие»4. Эти слова, по мнению А.К. Котлова (70, с. 7780), передают своеобразие восприятия Цветаевой окружающего мира, в котором литература и жизнь оказываются неразрывно слитыми. Ей свойственны непредсказуемость оценок, «странность (для обывательского сознания) предпочтений» (70, с. 77). Цветаева

1 Письма В.В. Розанова М. Горький напечатал в 1923 г. в берлинском журнале «Беседа», № 2, видимо, последовав примеру Розанова, который издавал книжки из прокомментированных писем своих адресатов, например, писем Н.Н. Страхова.

2 Розанов В.В. О писательстве и писателях. - М., 1995. - С. 619-623.

3 ГорькийМ. Полн. собр. соч. Письма: В 24 т. - М., 2007. - Т. 13. - С. 9.

4 ЦветаеваМ.И. Соч.: В 2 т. - М., 1988. - Т. 2. - С. 8.

писала: «Пушкинских "Цыган" с семи лет по нынешний день - до старости. "Евгения Онегина" не любила никогда»1. Не менее страстен и парадоксален в своих выводах В. Розанов. Всего около пяти лет судьбы этих людей пересекались (с 1914 г. до самой смерти последнего в 1919 г.). На смерть И. Д. Цветаева в 1913 г. Розанов откликнулся некрологом. Благодарственным письмом ответила Анастасия Цветаева, затем к бывшему знакомому отца обратилась Марина. Ко времени начала переписки Розанову - за пятьдесят, ей -двадцать один. Вероятно, что бы она сама ни говорила, после потери родителей сказывалось желание высказать наболевшее, посоветоваться со старшим, опытным и компетентным в вопросах семьи человеком. В начале первого письма (от 7 марта 1914 г., из Феодосии) можно отметить предельную экзальтацию чувств: «Милый, милый Василий Васильевич!», «Вы - гениальны», «Вы все понимаете и все поймете»2.

Особенно ценными для исследователя А.К. Котлов считает размышления М. Цветаевой в ее письме к В. Розанову от 8 апреля 1914 г., где она критически оценивает те произведения адресата, в которых мысль превалирует над непосредственным чувством. М. Цветаева не приняла книгу «Люди лунного света», «"Легенду о Великом Инквизиторе" Ф. Достоевского», но восторженно отозвалась об «Уединенном»: «Я прочла Ваши "Люди лунного света", это мне чуждо, это мне враждебно, но в "Уединенном" Вы другой, милый, родной, совсем наш»3. Таким образом, особенно ценной для «только еще самоутверждавшейся в поэзии» М. Цветаевой стала импрессионистическая манера «Уединенного»: «Вообще: Вы можете написать отвратительно (Ваши "Люди лунного света"), но никогда бездарно. Вы поразительно-умны, Вы гениально-умны и гениально-чутки»4.

В 1919 г., когда М. Цветаева узнала о смерти В. Розанова, в ее дневниковой прозе все настойчивее зазвучали «отголоски роза-новских мыслей, парадоксов, самого стиля письма» (70, с. 79).

1 ЦветаеваМ.И. Соч.: В 2 т. - М., 1988. - Т. 2. - С. 7.

2 Там же. - С. 450.

3 Там же. - С. 456-457.

4 Там же. - С. 458.

Мыслитель умер, но продолжал свое бытие в «поэтическом слове той, что еще только вступила на свой многострадальный путь» (70, с. 79): «Есть ли сейчас в России - Розанов умер - настоящий созерцатель и наблюдатель, который мог бы написать настоящую книгу о голоде: человек, который хочет есть - человек, который хочет курить - человек, которому холодно - о человеке, у которого есть и который не дает, о человеке, у которого нет и который дает, о прежних щедрых - скаредных, о прежних скупых - щедрых, и, наконец, обо мне: поэте и женщине, одной, одной, одной -как дуб - как волк - как Бог - среди всяческих чум Москвы 19-го года»1.

Т.А. Кудрявцева (121, с 78-82) также полагает, что Розанов имел влияние на Цветаеву. «Его лаконизм проявлялся в ее творчестве: в недосказанности, во множестве тире. Нагромождение ударных слогов, тире, бесконечные переносы как бы призваны вбить кол в слово, пригвоздить читателя к смыслу, к содержанию» (121, с. 81). Современник Цветаевой Е. Тагер отметил, что внутренняя жизнь стихов Цветаевой и миниатюр Розанова имеют общие черты: краткость, завершенность, глубина, неисчерпаемость. Однако это появится у поэта позже, а во время переписки в личности Розанова ее привлекает «необычное в обычном» (там же).

«Афористическая манера письма Розанова, его парадоксальные подчас высказывания, сам стиль с установкой на фрагментарность, отрывочность повествования, стремление к "дневни-ковости", казалось бы, случайность зафиксированных на бумаге мыслей, и в то же время пристальное внимание к бытовым подробностям, так называемым мелочам, которые дают представление о человеке и эпохе больше, чем принято считать, повлияли на прозу М. И. Цветаевой, особенно на дневниковую прозу 1920-х годов», -замечает Н.Д. Стрельникова (211, с. 57), подчеркивая вместе с тем точку зрения Г. Адамовича, полагающего, что речь все-таки идет о созвучии, похожести, а не о влиянии.

Едошина И.А. в статье «О влиянии Василия Розанова на религиозно-философскую прозу ХХ века» (219, с. 5-10) отмечает,

1 ЦветаеваМ.И. Проза. - М., 2001. - С. 104.

что при разном восприятии современниками личности и творчества Розанова никто не сомневался в неординарности его таланта. З. Гиппиус писала:

«Звонок по телефону:

- Розанов умер.

Да, умер. Ничего не отверг, ничего не принял, ничему не изменил. Погасло явление»1.

«Явлением» Розанов стал благодаря специфическому восприятию мира, которое не могло не оказать влияния на тех, кто имел дело со словом, в том числе и на процесс формирования религиозно-философской прозы. К таковой И.А. Едошина относит «Записи» священника А.В. Ельчанинова (1881-1934) и «Общения» графа Ю.А. Олсуфьева (1878-1938). Они были лично знакомы с Розановым.

«Записи» А.В. Ельчанинова - книга, составленная после смерти автора его женой, представляет собой набор отрывочных и случайных заметок2. Это «специфические дневники», в которых содержание определяется не событиями внешней жизни, а течением мыслей: «Собственно этот поток и репрезентируется в записях, образуя событийную канву. Вот здесь, пожалуй, и угадывается влияние Розанова» (219, с. 7). Между тем по внешним признакам, по способу организации текста «Записи» не похожи на «листья» Розанова. Сосредоточенному внутреннему диалогу придана безличная форма. Например: «Невозможно всегда находиться в состоянии духовного подъема. Бог допускает перебои в нашей молитве, потому что Он не хочет ни лишать нас бодрости (наши восхождения), ни питать нашу гордость (наши падения)»3. Пытаясь с помощью этой формы выразить беспристрастность, о. Александр тем не менее не лишает свои размышления поэтического, образного начала («.грехи наши горят и сгорают нашими страданиями»4), использует художественные элементы близкой Розанову афористической

1 Гиппиус З.Н. Задумчивый странник // В.В. Розанов: Pro et contra: Антология: В 2 кн. - СПб., 1995. - Кн. 1. - С. 185.

2 Ельчанинов А., свящ. Записи. - М., 2001.

3 Там же. - С. 131.

4 Там же. - С. 22.

манеры («Мудрость жизни, в том числе и христианской, не быть требовательным к людям»1). Подобно тому, как Розанов искания эпохи «поверял через частное, именовал общее частным, всякий раз обнаруживая в частном признаки общего» (с. 7), А.В. Ельчани-нов раскрывает мотив личной жизни, только если он служит показателем общего: «Мне часто кажется, что все шипы и тернии нашего жизненного положения точно устроены Богом для уврачевания именно нашей души. В своей жизни я вижу это с полной отчетливостью»2.

«Общения» Ю.А. Олсуфьева имеют подзаголовок «Выписки из записных книжек», их художественная и содержательная сторона вполне сопоставима с «листьями» Розанова. Олсуфьев также стремится зафиксировать пришедшую мысль в ее изначальной форме. Его записи фрагментарны, афористичны, не лишены поэтичности. Он, как и Розанов, «общается с внешним миром, оставшись наедине с собой» (219, с. 8). Особое место занимают записи с пометой «для себя», в которых нередко события глубоко личного характера демонстрируют общий ход истории государства Российского. Например: «Sic transit Gloria mundi. У деда был дворецкий, у отца - буфетчик, у меня - "человек", а сыну моему - самому бы выйти в "люди"»3. Олсуфьев оказывается близок Розанову и затронутыми проблемами, связанными с состоянием русской церкви и «русской общественности». Свою статью И. А. Едошина заключает словами: «В мир литературный Розанов входил как религиозный мыслитель и таковым остался во всех своих сочинениях, о чем и свидетельствуют те, кому Розанов оказался близок в понимании мира и его художественного осмысления, - священнику Александру Викторовичу Ельчанинову и графу Юрию Александровичу Олсуфьеву. Их записи не вписываются в традиции классической литературы: нет сюжета, нет героев, да и самого автора не всегда угадаешь. Иное становится главным и текстообра-зующим - "я" сознания, человека и Бога, что придает текстам ре-

1 Ельчанинов А., свящ. Записи. - М., 2001. - С. 126.

2 Там же. - С. 25.

3 Олсуфьев Юрий Александрович. Из недавнего прошлого одной усадьбы. Буецкий дом, каким мы оставили его 5-го марта 1917 г. - М., 2009. - С. 207.

лигиозно-философский смысл. Думаю, именно по этой причине П.П. Перцов однажды заметил: "Странным образом судьба соединила Розанова с русской литературой и вне самой литературы"» (219, с. 10).

И.А. Карагашин (62, с. 34-38) усматривает «розановское начало» в работах М. Бахтина. Впервые сопоставил взгляды мыслителей Н.Д. Тамарченко. Он снял «напряженное молчание» с темы «Розанов и Бахтин», сравнив культурфилософскую концепцию бахтинской книги о Рабле с идеями Розанова1. Главное, что объединяет философов, - безусловное доверие к «живой жизни» -«жизненно-практическому», по любимому выражению М. Бахтина. Основываясь на определении американских ученых Г. С. Морсона и К. Эмерсона, причисляющих Бахтина к «прозаикам» (приверженцам такой формы мышления, которая предполагает важность повседневного, обычного, прозаического)2, автор статьи вписывает в эту философско-эстетическую концепцию и Розанова. Бахтинское противопоставление «неофициального», «участного» мышления - «дурному теоретизму», «абстрактному объективизму» легко согласуется с розановским: «Народы, хотите я вам скажу громогласную истину, какой вам не говорил ни один из пророков <...> Это - что частная жизнь выше всего»3 или «.реальность есть нечто высшее, нежели разумность и истина». Именно на неприятии рационального, рассудочного строится интерес к творчеству Ф.М. Достоевского и у Розанова, и, позднее, у Бахтина.

Общностью форм мышления обусловлены и другие сходства. Среди них И. А. Карагашин отмечает, во-первых, принципиальное смещение явлений эстетического в плоскость этического, резкое неприятие автономии искусства, его изолированности от «жизненно-практического», во-вторых, представление о слове.

1 Тамарченко Н.Д. М. Бахтин и В. Розанов (Идея «родового тела» и кризис христианской этики на рубеже Х1Х-ХХ вв.) // Бахтинология: Исследования, переводы, публикации. - СПб., 1995. - С. 171-178.

2 Морсон Г.С., Эмерсон К. Творчество прозаики. Глава из книги // Бахтинология: Исследования, переводы, публикации. - СПб., 1995. - С. 288.

3 РозановВ.В. Соч.: В 2 т. - М., 1990. - Т. 2. - С. 237.

Теоретическое обоснование «диалогической ориентации слова» (М. Бахтин) практически подтверждается художественной практикой Розанова: «Неповторимы стиль розановской прозы, ее вызывающая, шокирующая неофициальность ("домашне-халатный" стиль, по словам А. Жолковского) - не что иное, как плодотворная попытка творческой эмансипации именно "центробежных сил" (М. Бахтин) языка» (62, с. 37).

Совпадают не только высказывания, формулировки, но даже образы. Один из таких образов - зеркало. Для Бахтина это ключевой образ в его размышлениях о взаимоотношениях автора и героя, об адекватном понимании различных явлений в области культуры. В «Уединенном» Розанов обращается к зеркалу в поисках эстетической самооценки. Любопытно, что в статье, посвященной 80-летию Л.Н. Толстого, Розанов назвал его «абсолютным зеркалом», позднее эта фраза была переиначена В.И. Лениным1.

Исследователь полагает, что отмеченные аналогии объясняются не только «типологической общностью» философов, но и прямым влиянием Розанова на Бахтина.

«Трагически противоречивой» личностью, персоналистом, который «может писать о чем угодно, но всякий раз через себя - о себе, всякий же раз выходя за пределы только собственного "я"», предстает М.М. Пришвин в статье И.А. Едошиной (104, с. 130135). Присутствие В. Розанова в жизни М. Пришвина очевидно. В связи с эпизодом исключения Розанова из Религиозно-философского общества в январе 1914 г. Пришвин записал в своих дневниках: «Когда-то Розанов меня исключал из гимназии. А теперь я должен его исключать»2. В этих словах звучит чувство восстановленной справедливости. Между тем исследовательница отмечает, что никакой несправедливости Розанов по отношению к гимназисту Пришвину не совершал: «Напичканный революционными идеями, вызывающе ведущий себя и вслух оскорбляющий учителя, Пришвин был соответственно, и довольно мягко, наказан; не более <...> Розанов в его судьбе обретает параметры мифоло-

1 См. об этом: Николюкин А.Н. Зеркало // Розановская энциклопедия. - М., 2008. - С. 1494.

2 Пришвин М.М. Дневники, 1914-1917. - М., 1991. - С. 28.

гемы, сквозь призму которой угадывается внутренний драматизм не только самого Пришвина, но и созданных им в течение жизни произведений» (104, с. 131). Сам писатель признавался: «С Розановым сближает меня страх перед кошмаром идейной пустоты (мозговое крушение) и благодарность природе, спасающей от нее»1.

На один из чисто розановских вопросов: «А так правда ли, что большая часть нашего времени проходит под влиянием пола?» -Пришвин отвечает: «В этом ошибка Розанова»2. Однако переживания, испытанные Пришвиным по отношению к дочери Розанова -Татьяне Васильевне, свидетельствуют об обратном. Записи 19261927 гг. наполнены описанием встреч с «блаженной» Т.В. Розановой, которая «буквально завораживает писателя странным сочетанием внешней схожести с отцом (Пришвин неоднократно подчеркивает, что она непривлекательна, некрасива) и тем непонятным, возбуждающим впечатлением, от которого он не может отделаться» (104, с. 132-133): «Меня продолжает волновать Т.В., и все происходит во мне совершенно так же, как бывает у влюбленных. А между тем Т. В. столь непривлекательна как женщина, что даже Ефр. П (Ефросинья Павловна, первая жена Пришвина. - И.Е.) не ревнует. Она объясняет мой интерес к ней пережитым с В.В. Розановым. Но мне кажется, не совсем это верно. Я думаю, что моя страсть влюбленности была от одиночества, от жажды встретиться с понимающим другом. Этот чистый душевный процесс тогда маскировался физической потребностью женщины. Потом все это разделилось. И когда явилась Т.В. вне писательства, и все у нее оказалось мне столь близким, что казалось, душа с душой коснулись физически, до сладострастия»3. И.А. Едошина замечает, что переживания напрямую роднят Пришвина с Розановым, которому «было дано в самом интимном видеть почти религиозное содержание, более никому не доступное» (104, с. 133). Розанова можно назвать одним из центральных героев дневников Пришвина.

1 Пришвин М.М. Дневники, 1914-1917. - М., 1991. - С. 46.

2 Там же. - М., 1991. - С. 238.

3 Пришвин М.М. Дневники, 1926-1927. - М., 2003. - С. 250-251

«Дневники» М.М. Пришвина - основной объект исследования А.М. Подоксенова1. В статьях «В.В. Розанов в период "богоискательства" М.М. Пришвина» (189, с. 164-173) и «М. Пришвин и В. Розанов о духовных истоках революционной смуты 1917 года» (227, с. 40-51) автор сосредоточивает внимание на пришвинском диалоге, «местами косвенном и скрытом, порой -явном и полемическом, с философскими взглядами Розанова на пол, семью и брак, язычество и христианство» (189, с. 165).

В отличие от Розанова, противопоставлявшего христианство как «религию смерти» вере иудаизма, Пришвин делает выбор в пользу язычества. Для него выход в неиспорченности природного бытия. Пришвин вступает в полемику с розановской темой борьбы светлого и черного Бога в одной из главных сюжетных линий книги «За волшебным колобком» (1908): «Хотя "черного Бога" писатель ненавидит так же, как и Розанов, пришвинский бог приходит не из Ветхого Завета, а из живой природы, где люди лежат на зеленом лугу, "будто боги у Гомера"» (189, с. 171).

Сближает Розанова и Пришвина общность напряженных размышлений по корневым вопросам бытия русского народа и государства. Замечателен тот факт, что оба они подверглись суровой критике Л. Д. Троцкого, назвавшего Розанова идейным врагом пролетарского государства, а произведение Пришвина («Мирская чаша», 1922) «сплошь контрреволюционным»2. Анализируя мировоззренческий контекст творчества Розанова и Пришвина, А.М. Подоксенов убеждается в художественной точности, историософской проницательности и философской глубине их выводов о действующих лицах, о предпосылках и духовных истоках революционного переворота в России: «Неоднозначность оценки октябрьского переворота Розановым и Пришвиным проявляется в том, что революция воспринимается ими одновременно и как историческая необходимость, и как иррациональное явление смуты» (227, с. 41). В вопросе переосмысления классической русской ли-

1 Подоксенов А.М. Михаил Пришвин и Василий Розанов: Мировоззренческий контекст творческого диалога. - Елец: ЕГУ им. И. А. Бунина; Кострома: КГУ им. Н.А. Некрасова, 2010.

2 См.: Пришвин М.М. Дневники, 1920-1922. - М., 1995. - С. 260.

тературы писатели расходятся. Если Розанов в «Апокалипсисе.» предъявляет классикам обвинения в воспитании духовного нигилизма, то Пришвин переосмысливает роль классической литературы не с целью обвинения в пособничестве делу разрушения государства, а в поисках опоры: «. ну, Толстой, Достоевский? ну, Пушкин? Вставайте же, великие покойники, мы посмотрим, какие вы в свете нашего пожара и что есть у нас против него»1. На вопрос: «Суждена ли погибель России?» он отвечает: «.пока с нами Лев Толстой, Пушкин и Достоевский, Россия не погибнет»2.

Рассматривая традиции фрагментарной прозы, А.М. Коля-дина (160, с. 65-71) полагает, что обращение к дневниковой форме М.М. Пришвина в значительной степени обусловлено влиянием Розанова. В пришвинских подневных записях 1914-1929 гг., книгах «Календарный год» (1937), «Фацелия», «Лесная капель» (1940) соблюдение признаков дневника носит формальный характер, выступая лишь способом возможной организации таких разножанровых фрагментов, как афоризм, притча, фенологическая запись. Дневниковые элементы присутствуют и в «Мирской чаше» (1922), «Журавлиной родине» (1929), «Кащеевой цепи» (1923-1933), повести «Жень-Шень» (1931-1933).

На становление фрагментарной прозы в русской литературе повлияли такие европейские авторы, как Монтень, Ларошфуко, Шопенгауэр («Опыты» М. Монтеня появились в России в 1762 г., «Афоризмы» Ф. Ларошфуко - в 1816, «Афоризмы и максимы» А. Шопенгауэра - в 1886 г.). Вместе с тем в России существовала и собственная традиция фрагментарной прозы. Например, «Журнал путешествия в Константинополь» П.П. фон дер Палена, «Журнал, или дневниковые записки путешествия капитана Рычкова по разным провинциям Российского государства, в 1769 и 1770 году» Н. Рычкова, «Старая записная книжка» П. Вяземского, «Листок из записной книжки гр. П.П. Коновицына» П. Коновицына, «Отрывки из дневника четвертого заграничного путешествия» Д. Фонвизина. Однако «принципиальная незавершенность и фрагментар-

1 Пришвин М.М. Дневники, 1920-1922. - М., 1995. - С. 17.

2 Пришвин М.М. Дневники, 1914-1917. - М., 1991. - С. 369.

ность (как самостоятельная литературная форма) были восприняты литераторами лишь в начале ХХ в.» (160, с. 66).

А.М. Колядина упоминает о рецензии Розанова на книгу Л. Шестова «Апофеоз беспочвенности. Опыт адогматического мышления» (1905), замечая, что через семь лет после нее Розанов, опираясь на образцы европейской и русской афористической прозы, опубликовал «Уединенное» (1912), «одним из первых представив на русском языке пример литературы "случайных записей"» (160, с. 66).

Такие характерные для произведений Розанова черты, как сочетание в тексте тематически и композиционно-стилистически неодинаковых элементов, последовательная датировка записей, установка на документальность, прослеживаются и в литературе ХХ-ХХ1 вв.

Тенденция к вытеснению крупных форм малыми, по мнению А. М. Колядиной, связана с усилением влияния таких фрагментарных форм, как дневник.

Среди произведений ХХ в., имеющих дневниковое повествование, А.М. Колядина называет «Записки на манжетах» М. Булгакова, «Записные книжки» Л. Гинзбург, миниатюры А. Солженицына, В. Солоухина, В. Астафьева, М. Рощина, Г. Горышина, В. Субботина, Е. Кропивницкого, «Разговор о рыбе» П. Улитина, «Слезы на цветах» Е. Харитонова, «Конец цитаты» М. Безродного, «Заметки о чаепитиях и землетрясениях» Л. Богданова, «Записки и выписки» М. Гаспарова, «Миф. Памятник современному состоянию» В. Сидура, «И финн», «Дорога в У.» А. Ильянена, «Бога почти нет», «Телеги энд гномы» И. Юганова, прозу А. Шабурова, Яны Токаревой, Полины Андрукович, Ольги Зондберг, вариантом подобной формы можно считать Live Journal Интернете. Свидетельством актуальности жанра фрагментарной порозы стали два сборника, вышедшие в 2000 г.: антология малой прозы «Очень короткие тексты», составленная Д. Кузьминым1, и антология короткого

1 Очень короткие тексты: В сторону антологии. - М., 2000.

рассказа «Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе», составленная А. Кудрявицким1.

С влиянием прозы Розанова А.М. Колядина связывает следующие особенности современного литературного процесса: 1) тенденцию к размыванию жанровых границ (в качестве примера могут служить произведения, в структуре которых присутствуют документальные фрагменты (анкетные данные, номера телефонов, надписи на открытках) - «Конец цитаты» М. Безродного, «Мемуарные виньетки и другие поп-Асйоп» А. Жолковского; 2) широкое распространение автокоммуникативных форм малой прозы, жанров с минимальным объемом текста; 3) стремление к построению семантически и структурно целостного текста, состоящего между тем из фрагментов (например, созданный Л. Рубинштейном жанр картотеки, когда произведение строится на высказываниях, зафиксированных на отдельных библиографических карточках); 4) прием монтажа, введенный Улитиным в книге «Разговоры о рыбе»; 5) заметное усложнение графического оформления (использование дополнительных пробелов, черточек, крестиков, рисунков у таких авторов, как Г. Айги, Е. Харитонов, В. Сидур, Г. Брускин, а также отказ от прописных букв и размещение в строке возможно меньшего числа слов у Д. Авалиани, С. Бирюкова, В. Друка, Н. Искренко, А. Левина, В. Сафранского).

Однако влияние Розанова чаще прослеживается на композиционном, нарративном, ментальном уровне, а визуальная интенция «Уединенного» и «Опавших листьев» не учитывается. Между тем этот аспект кажется Т.Ф. Семьян (139, с. 63-68) не менее значимым: «Мощным мышлением философа, чье творческое сознание улавливало веяния эпохи, В. Розанов осознал необходимость визуализировать невизуализируемое, а именно, подсознательные процессы мышления» (139, с. 64).

Аналогию жанру «опавших листьев» можно найти в средневековой японской литературе, в «Записках у изголовья» Сэй-Сёнагон, «Записках от скуки» Кэнко-Хоси; в афористичном стиле Ф. Новалиса, Ф. Ницше. Влияние на Розанова оказал и Л. Шестов:

1 Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе: Антология короткого рассказа. Россия, вторая половина ХХ в. - М., 2000.

«В связи с этим примечательно заметить, что современник В. Розанова Л. Шестов рассматривал форму афоризма как наиболее современную форму мысли и речи в России начала ХХ в.» (139, с. 64).

В 2002 г. был издан написанный в 1973 г. роман известного скульптора и графика В. Сидура «Памятник современному состоянию. Миф». В основе его сюжета, как и у Розанова, автобиографические события, поднятые до уровня онтологических обобщений. В. Сидур развивает идеи Розанова, создавая эффект непродуманности письма. Для этого он использует такой прием, как неразделенные пробелом слова: «Средняяпродолжительностьчеловече-скойжизниувеличиласьнасороклетпробормоталГосподь».

Т.Ф. Семьян отмечает и другие переклички между произведениями Сидура и Розанова. Однако подчеркивает, что общие черты вряд ли являются результатом прямого заимствования, так как нет свидетельств того, что В. Сидур имел возможность прочитать книги Розанова, которые в Советском Союзе находились под запретом. «Сходство концепций (сюжетной и визуальной) обусловлено общностью творческого менталитета писателей и, что важнее, развивающимися визуальными тенденциями» (139, с. 65).

Исследуя визуальную парадигму, Т.Ф. Семьян обращается к прозаическому творчеству известного современного художника Гриши Брускина, чьи книги «Прошедшее время несовершенного вида», «Мысленно вами» имеют жанровые сюжетные и нарратоло-гические переклички с произведениями В. Розанова и В. Сидура. Собранные воедино мини-рассказы, каждый из которых представляет собой эпизод из жизни автора, располагаются не только хронологически, но и по логике ассоциаций: «Такая фрагментарность создает стихию живой жизни и является одной из визуальных тенденций современной литературы» (139, с. 66). Каждый рассказ, как у Розанова, расположен на отдельной странице. В «Мысленно вами» некоторые фрагменты оформлены вертикально, что позволяет разбивать текст соответственно его ритму (пульсу). Например: «Молодеешь. Лицо светится.

Румянец.

Глаза

Горят»1.

По «отрывочно-фрагментарному принципу» «смоделирована» и проза П. Улитина. Каждая запись в книге «Разговор о рыбе» начинается с новой страницы. Автор утверждает: «Все равно будущее за стилистикой моментальных подборок»2. Техника черновика, предложенная Розановым, проявляется у П. Улитина посредством особой композиции набора. Размещение текста «вкривь и вкось» позволяет создать эффект непродуманности и непреднамеренности.

Визуальные идеи Розанова Т.Ф. Семьян обнаруживает в прозаическом творчестве поэта Г. Айги. В книгах «Сон-и-поэзия», «Поэзия-как-молчание» соблюдается стихотворный принцип строфичности. Главная функция дробления текста на маленькие (иногда однострочные) части - интонационно-партитурная.

В творчестве И. Холина исследователь также усматривает визуальную интенцию розановских текстов. Рассказы Холина, жанр которых можно определить как бытовой анекдот, типологически родственны стилю «опавших листьев».

Автор статьи приходит к выводу, что фрагментарность визуального облика прозаической страницы становится доминирующим принципом организации текстов начала ХХ1 в. «Напрямую эта особенность не соотносится с традициями В. Розанова, но является результатом развития того вектора литературы, который разрабатывал писатель», таким образом, творчество В. Розанова явилось мощным импульсом для формирования визуальной модели прозы (139, с. 67).

Высказанные Розановым в «Апокалипсисе.» опасения по поводу неминуемой катастрофы национальной культуры оказались не беспочвенны: «Пришедшая на смену литературе и философии Серебряного века советская (и антисоветская!) неотрадиционность означали безусловный откат к традиционной дихотомич-ности, нормированности литературных форм», - полагает

1 Брускин Г. Мысленно вами. - М., 2003. - С. 424.

2 Улитин П. Разговор о рыбе. - М., 2002. - С. 183.

Ю.Б. Орлицкий (66, с. 58). Однако уже с середины ХХ в. введенная Розановым форма свободного фрагментарного повествования в прозе породила широкую и разнообразную литературную практику. Ю.Б. Орлицкий анализирует современную литературу, основываясь на категориях, выведенных Розановым (обнаруженных и в его творчестве): искренность, занимательность, отрывочность, бессистемность, плотность, ориентация на новый тип чтения, стирание границ между типами словесности, лиризация словесности, вытеснение лирикой эпоса, переход к «поэтически выраженным» эмпиризму, материализму, натурализму, опора на традиции.

По мнению исследователя, искренность у современных авторов проявляется в расширении интимных описаний, экспансии физиологизма. Занимательность - в расцвете жанров массовой литературы или в серьезных произведениях, имитирующих признаки массовой литературы (У. Эко), в мистификациях и финалах-перевертышах» («Роман» В. Сорокина). Отрывочность - в интересе к малым и сверхмалым жанрам, к фрагментарности повествования (в поэзии В. С. Некрасова, И. Ахметьева, Г. Лукомникова). Бессистемность и новая системность прослеживается у Х. Кортасара в «Модели для сборки», у М. Павича в «Хазарском словаре», у Д. Галковского во вкладке-схеме к «Бесконечному тупику». Плотность также сказалась в минимализме (В. Бурич, Вс. Некрасов, А. Макаров-Кротков, Г. Лукомников, М. Нилин, И. Ахметьев). Ориентация на новый тип чтения «определяется постмодернистской ситуацией в современной культуре (все читали, даже если ничего не читали). В соответствии с этим формируется установка на "ленивого" читателя (и писателя тоже!)» (66, с. 58). Стирание границ между типами словесности выразилось в эссеизации традиционных научных дискурсов (философского, исторического, искусствоведческого, литературоведческого). В качестве примеров Ю.Б. Орлицкий приводит «набоковский комментарий к "Онегину", "эстрадную" филологию А. Жолковского ("Интервенции"), эпатажную - И. Смирнова, конференции НЛО» (там же), обращая внимание на то, что в современной литературе рождается и обратное направление - создание псевдонаучных художественных произведений (Д. Пригов, В. Тучков), расцвет квазидокументальных жанров (С. Дмитренко). Лиризация словесности 4

проявляется во внедрении стихотворного начала в прозу, драматургию. Вытеснение лирикой эпоса сказывается в отсутствии «больших романов» («Красное колесо» А. Солженицына - исключение, подтверждающее правило). Переход к «поэтически выраженным» эмпиризму, материализму, натурализму автор статьи усматривает в интересе к одномоментности. Рассматривая последнюю, выведенную Розановым, категорию - опору на традиции, Ю.Б. Орлицкий обращается прежде всего к розановству Д. Галковского, воспринявшему «опавшие листья» как сакральный текст, отмечает также подражания Розанову его исследователя В. Сукача, пародийный «Розановский сад» В. Тучкова.

В. Розанов - автор близкий В. Ерофееву. В книге «Страшный суд» Ерофеев не раз упоминает Розанова. Современному «брутальному» писателю не чужды «мещанские устои», которые «обоготворял» Розанов, однако ему «конечно, дика и непонятна вторая сторона творчества и рассуждений философа, его христианское начало, поруганное, но не исчезающее», - уточняет О.В. Тимашева (179, с. 114-121).

Обращаясь к творчеству А. Королева, исследовательница отмечает, что эпиграфом к повести «Голова Гоголя», написанной в «жанре документальной мифологии с элементами черного юмора», писатель взял слова В. Розанова: «Гоголь отвинтил какой-то винт внутри русского корабля, после чего корабль стал разваливаться. Он открыл кингстоны, после чего началось неудержимое, медленное, год от году потопление России»1. По мысли А. Королева, Гоголь оказался губителен для христианского смысла русской литературы и для России как государства: «Прав Розанов - отвинтил, подлец, винт, отвинтил!»2 О.В. Тимашева замечает, однако, что считать Розанова законодателем вольного обращения с русской классикой неверно: «В принципе, любой автор может или должен по обстоятельствам это сделать, но он должен быть убедительным, как Розанов, и как Розанов, тонким и чувствительным к Божьему Творению. Иначе - Пустота» (179, с. 119).

1 Розанов В.В. Собр. соч. Мимолетное. - М.: Республика, 1994. - С. 319.

2 Королев А. Избранное: Гений местности; Голова Гоголя: Повести; Эрон: Роман. - М., 1998. - С. 148.

Апокалиптический сюжет выступает в роли метасюжетной основы кинематографа А. Тарковского, которая сформировалась в контексте интуиций, образов, прямых и косвенных цитат русских мыслителей, художников, интерпретаторов Откровения, одним из которых был Розанов. Сближение Тарковского с Розановым М.А. Перепелкин (223, с. 21-26) считает оправданным благодаря их обоюдному интересу к Ф.М. Достоевскому, психоэмоциональному и художественному восприятию пола, таких состояний, как рождение, детство, материнство, а также напряженному апокалиптическому чувству, выведенному Тарковским в фильмах «Со-лярис», «Сталкер», «Ностальгия», «Зеркало», «Жертвоприношение», а Розановым - в «Апокалипсисе нашего времени». М.А. Перепелкин обращается к двум частям книги «Апокалипсис нашего времени»: «Последние времена», «Правда и кривда», а также к речи Тарковского на лондонской конференции на тему «Слово об Апокалипсисе»1, подчеркивая, что этими текстами исследуемая тема не ограничивается, а концептуально намечается, позволяя поставить вопрос о «разном и сходном в апокалиптических интуи-циях двух художников» (223, с. 22). Сопоставляя зачин «Последних времен» Розанова и зачин «Слова об Апокалипсисе» Тарковского, М. А. Перепелкин полагает, что они представляют собой ключ ко всему тексту. Однако если исходный импульс Розанова показывает, что автор находится вне апокалиптического, тоскует по «последним временам», движим гордыней страждущего подлинности человека, то Тарковский находится внутри апокалиптического, испытывает потребность поделиться опытом смиренного принятия страданий. По-разному оценивают они место и роль Евангелия: для Розанова Оно тусклыми красками оттеняет могущество Апокалипсиса, для Тарковского «эпической» простотой подготавливает его, увенчивается им: «Для Розанова Апокалипсис -великое поэтическое произведение, ярость, рев. Тарковский сумел различить в нем тихую лирическую ноту, интимную интонацию, шепот, которого не способно различить ухо, привыкшее к реву и ярости» (223, с. 26).

1 Тарковский А. Слово об Апокалипсисе // Искусство. - М., 1989. - № 2. -С. 97-100.

6

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Не без улыбки можно ответить о «соблазнах мира сего», что в них-то и «течет», как бы истекает из души вещей, из энтелехии вещей — уже теперь «жизнь будущего века».

В. Розанов

На вопрос: «Как увековечить память В. Розанова?» - писатель сам дал ответ: «Человека достойный памятник только один -земляная могила и деревянный крест»1. Такой крест возведен над его могилой в Черниговском скиту. Были и другие «рекомендации», эпатажные: «Какой вы хотели бы, чтобы вам поставили памятник? - Только один: показывающим зрителю кукиш»2. И это пожелание было учтено. В сейфе философского факультета Санкт-Петербургского университета хранится такой «монумент», символизирующий абсолютную свободу творчества. Оставил Розанов и самое важное для постижения своей творческой сути завещание: «Памятника Розанову не надо ставить. Но надо поставить памятник носу Розанова»3. Думается, именно таким памятником стала «Энтелехия». Памятником розановской прозорливости и дальновидности, «носу», который уловил не только настоящее, но и будущее отечественного искусства.

1 Розанов В.В. Уединенное. - М., 1990. - С. 350.

2 Там же. - С. 286

3 Розанов В.В. Собр. соч. Последние листья. 1916 г. 1917 г. Война 1914 г. и русское возрождение. - М.: Республика, 2000. - С. 50.

Воссоздавая в «Литературных изгнанниках» образ Ф.Э. Шперка, Розанов писал: «Сказать, что Шперка теперь совсем нет на свете - невозможно. И не то, чтобы "душа" Шперка -бессмертна: а его бороденка рыжая не могла умереть. "Бызов" его (такой приятель был) дожидается у ворот, и сам он на конке направляется ко мне на Павловскую. Все как было. А "душа" его "бессмертна" ли: и - не знаю, и - не интересуюсь»1. В этом «воскрешении» друга важное значение имеют несущественные для официальной биографии детали («бороденка рыжая»). Они помогают писателю создать такой ракурс, который дает ему возможность увидеть рядом и давно умершего Шперка, и себя в перспективе десятилетия. Эта способность Розанова определена А.Н. Ни-колюкиным как прием «слияния прошлого и настоящего»2. В подобном «слиянии» предстает и сам Розанов в «Энтелехии». Создатель собственного «неофициального» образа, он представлен в журнале как яркий представитель Серебряного века, чутко улавливающий и отражающий его основные умонастроения, и вместе с тем как мыслитель нового времени, предвосхитивший принцип «потока сознания» Дж. Джойса и М. Пруста, «автоматическое письмо» сюрреалистов, рецептивную критику, литературу постмодернизма с ее полифоническим звучанием, бессюжетностью, интертекстуальностью, карнавальностью.

Розанов относится к той категории авторов, под воздействием которых меняется читательское сознание. Материалы «Энтелехии» дают возможность рассмотреть взгляды Розанова на классическую литературу, увидеть писателя-мыслителя в кругу его современников, проследить динамику восприятия его творчества.

За 12 лет существования журнала многие едва намеченные темы получили развитие, статьи переросли в монографические ис-следования3. Безусловное влияние «Энтелехии» на розановедче-

1 РозановВ.В. Уединенное. - М., 1990. - С. 93.

2 Николюкин А.Н. Голгофа Василия Розанова. - М., 1998. - С. 174.

3 Книги: Тлиф ИХ. «Корень рождения моего.» (к истории рода В.В. Розанова). - Кострома, 2005; Подоксенов А.М. Михаил Пришвин и Василий Розанов: Мировоззренческий контекст творческого диалога. - Елец: ЕГУ им. И. А. Бунина; Кострома: КГУ им. Н.А. Некрасова, 2010 и др.

ское информационное поле подтверждается многочисленными библиографическими ссылками на материалы журнала в целом ряде научно-исследовательских, диссертационных1 работ. Розанов продолжает оставаться импульсом, необходимым новому мышлению для создания собственных культурологических, философских, исторических, литературных концепций.

1 Например: Руднёв П.А. Театральные взгляды Василия Васильевича Розанова. - М., 2001; Ёлшина Т.А. Художественно-эстетические аспекты проблемы гуманизма в литературе Серебряного века: В. Розанов, А. Блок, Н. Гумилёв. -Великий Новгород, 2002; Ермолаева И.А. Литературно-критический метод В.В. Розанова: Истоки. Эволюция. Своеобразие. - Иваново, 2003; Голубкова А.А. Критерии оценки в литературной критике В.В. Розанова. - М., 2005; Ломоносов А.В. Общественно-политические взгляды и публицистика В.В. Розанова, (1880-е годы - 1914 г.). - М., 2006; Ахунзянова Ф.Т. Религиозные проекты в культуре Серебряного века и художественные формы их воплощения: Д.С. Мережковский и В.В. Розанов. - Киров, 2006; Акимов О.Ю. Религиозная метафизика В.В. Розанова в контексте европейской философской культуры. -Тула, 2006; Зорина Г.В. Биография как источник мифологизации В.В. Розановым пола и семьи. - Киров, 2006; Городилова Т.С. Онтология повседневности и неклассическая гносеология В.В. Розанова. - Киров, 2006; Сарычев Я.В. Творческий феномен В.В. Розанова и «новое религиозное сознание». - М., 2008; Горин И.В. Философия культуры В.В. Розанова. - СПб., 2009; Поваляева О.Н. Философско-педагогическая идея образования в духовном наследии В. В. Розанова. - Воронеж, 2009; Лысенко В.В. Философско-религиозное учение В.В. Розанова о браке и семье. - Владивосток, 2009; Груздева Е.Ю. Египетский миф В.В. Розанова. - Кострома, 2010; Фомин А.И. Язык и стиль лирико-философской прозы В.В. Розанова. -2011; Юрданова М.Э. Парадигма философии пола и семьи В.В. Розанова в контексте современных духовно-нравственных и религиозных отношений России. -Калуга, 2011; Сорокопудова О.Е. Политическая мысль В.В. Розанова: Специфика и проблемы исследования. - М., 2012 и др.

СОДЕРЖАНИЕ «РОЗАНОВСКИХ» НОМЕРОВ НАУЧНО-ПУБЛИЦИСТИЧЕСКОГО ЖУРНАЛА «ЭНТЕЛЕХИЯ»

ЭНТЕЛЕХИЯ 2000 - № 1

1) Слово редактора. - С. 5.

2) От редакционной коллегии. - С. 6.

3) Чугунов Е.А., Бондарев В.А. Василий Васильевич Розанов (1856-1919), биографический очерк. - С. 7-13.

Розанов-мыслитель

4) Дурилов А.П. Феномен философа в провинции. -С. 14-17.

5) Кондаков И.В. «Последний писатель»: В. Розанов между консерваторами и радикалами. - С. 17-28.

6) Ермолин Е.А. Семя и слово. - С. 29-34.

7) Фатеев В.А. Религиозно-философские идеи архимандрита Феодора (А.М. Бухарева) в творческом наследии Василия Розанова и о. Павла Флоренского. - С. 35-43.

Розанов-критик

8) Ерохина Т.И. В. Розанов: «За» или «против» декадентства? - С. 44-47.

9) Кашина Н.К. Миф в зеркале «Серебряного века» (В. Розанов, Д. Мережковский, А. Лосев). - С. 47-51.

Розанов и его современники

10) Злотникова Т.С. Русское, слишком русское. - С. 5259.

11) Едошина И.А. Однажды в Мюнхене, или Поиск духовного в синих тонах (В. Розанов и В. Кандинский). - С. 60-70.

12) Руднёв П. А. Айседора Дункан, Станиславский, Шаляпин (к проблеме «Розанов об актерском мастерстве»). - С. 70-80.

Розановедение: История проблемы

13) Едошина И.А. Из истории возвращения В.В. Розанова в лоно отечественной культуры. - С. 81-86.

Наши публикации

14) Тлиф И.Х., Смирнов С.С., Соловьёва А.В. Вослед за В.В. Розановым.

15) Письма В.В. Розанова к Н.Н. Страхову. 1892 год. Публ. А.Н. Николюкина, примеч. В.А. Бондарева. - С. 87-100.

16) Баранская Н.В. Страницы прошлого. - С. 101-109.

17) Розанов В.Н. Детство. Публ. и коммент. Н.В. Баранской. - С. 104-109.

18) Палиевский П.В. Неизвестный рисунок М. Добужин-ского. - С. 110.

19) Едошина И.А., Шилова С.А. «Несколько предварительных замечаний о понятии «железный занавес». - С. 111.

20) Налепин А.Л. Василий Васильевич Розанов. - С. 111—

112.

Реплики

21) Бугров А.А. Неиной Розанов. - С. 113-114.

22) Корнилов П.Б. Василий Васильевич Розанов как негений: Штрих-ракурс. - С. 115-116.

23) Резипин П.П. Провинция и Розанов. - С. 117.

Розановские уроки

24) Ёлшина Т.А., Панина Н.И. Диалоги о Розанове -

B.В. Розанов. Жизнь. Творчество. Судьба. (Урок по творчеству В В. Розанова). - С. 118-126.

События и факты

25) Чугунов Е.А. Изучение и сохранение творческого наследия В. Розанова и П. Флоренского как направление научно-исследовательской деятельности. - С. 127-128.

26) Бондарев В.А., Кудинова Н.Б. В. Розанов: Современное прочтение. - С. 129-131.

27) Панкратова О.Б. Розанов в контексте культуры (опыт рецензии). - С. 131-133.

ЭНТЕЛЕХИЯ 2001 - № 1

Розанов-мыслитель

28) Налепин А.Л. В.В. Розанов и народная культура. -

C. 5-18.

29) Кашин Е.И. «Дух творчества» и творчество в понимании В. Розанова. - С. 19-23.

30) Юрьева Т.В. Портрет мирского человека: (В.В. Розанов. «По тихим обителям»). - С. 24-26.

31) Голубева Л.Н. «Я весь-дух, и весь-субъект: субъективное развито во мне бесконечно.» (о постмодернистском модусе мышления В. Розанова). - С. 27-31.

32) Павленко А.И. Социология VERSUS метафизика. Семейная тема публицистики В.В. Розанова (1890-1894). - С. 31-36.

Розанов-критик

33) Крылов В.Н. Размышления В.В. Розанова о прошлом и настоящем русской литературной критики. - С. 37-41.

34) Гудкова А.А. «Опавший листок» русской литературы. Интерпретация В. Розановым поэзии М. Лермонтова. - С. 41-44.

35) Кашина Н.К. В. Розанов и Айхенвальд в споре о

B. Белинском: Об основах русской критики. - С. 45-50.

36) Бугров А.А. Замирающее. - С. 51-53.

Розанов и его современники

37) Коптелова Н.Г. В. Розанов в восприятии А. Ремизова. -

C. 54-60.

38) Ёлшина Т.А. Феномен вечной женственности в русской культуре. - С. 60-68.

39) Баранов А.Н., Чугунов Е.А. В.В. Розанов о противостоянии германского и славянского духа в Первой мировой войне. -С. 69-73.

40) Данилов А.А., Усманов С.М. В.В. Розанов и пространственные горизонты интеллигенции в российской провинции. - С. 73-76.

Розановедение

41) Едошина И.А. Из истории возвращения В.В. Розанова в лоно отечественной культуры. - С. 77-81.

Наши публикации

42) Розанов В.В. Костромская старина. Публ., коммент. В.А. Бондарева, П.П. Резепина. - С. 82-83.

43) Баранская Н.В. Лоскутное одеяло. - С. 83-84.

Вслед за Розановым

44) Резепин П.П. Гимназия Розанова. - С. 85-86.

Розанов о просвещении и образовании

45) Шульгина Л.А. О воспитании и просвещении в учении В В. Розанова. - С. 87-92.

46) Чугунова О.Д. Понимание семьи в русской классической педагогике и в наследии В.В. Розанова. - С. 95-98.

47) Крикунов А.Е. Педагогические идеи В.В. Розанова в прошлом и настоящем. - С. 98-104.

48) Белозерцев Е.П. Историко-педагогическое «освоение» наследия В.В. Розанова (опыт творческого отчета). - С. 105-109.

Реплики

49) Корнилов П.Б. Творожок (без кавычек) как альфа и омега человеческого счастья. - С. 110-112.

50) Шилова С.А. В.В. Розанов в потоке собственного сознания. - С. 112-113.

51) Самсонова С.А. ВВ. Розанов о понятии «FIN DE SIECLE». - С. 113-115.

52) Чистова М.В. DECADENCE SEXUS' A - вот наименование нашей эпохи. - С. 116-117.

Розановские уроки

53) Осминина Е.В. Розанов о Пушкине. Урок по литературе в 11 классе. - С. 118-122.

54) Котлов А.К. Ф.М. Достоевский как «всемирно-исторический публицист» (В.В. Розанов о Ф.М. Достоевском). Урок-диалог по литературе в 10 классе. - С. 122-126.

Резонанс

55) Драничников А.Ф., Кудинова Н.Б. Творческое наследие П. А. Флоренского и В. В. Розанова в программе реализации регионального компонента образования. - С. 127-132.

ЭНТЕЛЕХИЯ 2002 - № 5

Розанов-мыслитель

56) Дурилов А.П. Истинный бог Василия Розанова. - С. 510.

57) Океанский В.П. Самый последний Розанов: Герменевтика бормотания. - С. 10-14.

58) Шилкина И.С. Нравственно-психологические воззрения Василия Розанова. - С. 14-20.

59) Крикунов А.Е. Педагогические идеи В.В. Розанова в прошлом и настоящем. - С. 20-26.

Литературное творчество Розанова

60) Померанская Т.В., Налепин А.Л. И был вечер, (молчание розановской пирамиды). - С. 27-31.

61) Фокина М.А. О концептообразующей роли устойчивых оборотов в сочинениях В.В. Розанова (по произведениям «Уединённое» и «Опавшие листья»). - С. 31-34.

62) Каргашин И.А. Розанов и Бахтин: Искусство «прозаического мышления». - С. 34-38.

63) Корнилов П.Б. К вопросу об индивидуальном стиле В В. Розанова. - С. 38-41.

Розанов: Параллели и парадигмы

64) Шалимова Н.А. «Всё болит у дерева жизни.» (В В. Розанов и А.Н. Островский). - С. 42-47.

65) Кашина Н.К. «Все стали немножко "метерлинка-ми". » (о генетической связи идеи и мифологемы). - С. 47-53.

66) Орлицкий Ю.Б. В.В. Розанов: Проект литературы ХХ века. - С. 54-59.

Розанов и его современники

67) Данилов А.А., Усманов С.М. В В. Розанов и К Н. Леонтьев: Диалоги об истории. - С. 60-64.

68) Казакова Н.Ю. Розанов - полемист (к проблеме семиотики поведения). - С. 65-72.

69) Руднёв П.А. «Актёр» Василия Розанова: Поиск прототипа (опыт детективного театроведения с разоблачением). - С. 7376.

70) Котлов А.К. В. Розанов и М. Цветаева: К истории взаимоотношений. - С. 77-80.

71) Едошина И.А. В поисках истины (к 100-летию со дня организации философско-религиозных собраний в Петербурге). -С. 80-87.

Розановедение

72) Едошина И.А. Из истории возвращения В.В. Розанова в лоно отечественной культуры. - С. 88-94.

Наши публикации

73) Из эпистолярного наследия П.П. Перцова. Публ. Г.В. Давыдовой, коммент. В.А. Бондарева, Г.В. Давыдовой. -

С. 95-104.

74) Баранская Н.В. Лоскутное одеяло. Письмо. - С. 104108.

Реплики

75) Бугров А.А. Главная тема России. - С. 109-111.

76) Зензинов А.Б. «Не на том Боку» (Розанов и журналистика). - С. 111-115.

77) Чурак Н.Е. Метафизика возраста в творчестве В. Розанова. - С. 116-119.

Розановские уроки

78) Красовская Ю.П., Осминина Е.В. ВВ. Розанов о Л.Н. Толстом. - С. 120-122.

79) Цветкова Е.В. «Как мучительно трудно быть русским» (урок по творчеству В.В. Розанова). - С. 122-126.

События и факты

80) Бугров А.А. Поездка в отдаленную губернию (опыт современной рефлексии). - С. 127-128.

81) Едошина И.А., Кашина Н.К. «Тропой философов» в Сергиевом Посаде. - С. 128-131.

82) Е.А. Чугунов. В. Розанов и художественное сознание модернизма (несколько слов о книге И. А. Едошиной). - С. 131134.

Резонанс

83) Волков В.А. Встреча читателей с редакцией журнала «Энтелехия». - С. 135-137.

ЭНТЕЛЕХИЯ 2003 - № 7

Страницы биографии Розанова

84) Сукач В.Г. Летопись жизни и творчества В В. Розанова (1797-1878). - С. 5-22.

85) Налепин А.Л. Василий Васильевич Розанов как несостоявшийся ересиарх (к истории дела о предании автора брошюры «Русская церковь» церковному отлучению (Анафеме). - С. 22-25.

86) Горохова О.В. Василий Васильевич Розанов: К истории фамилии. - С. 25-27.

Тексты Розанова во времени

87) Фатеев В.А. Откровение св. Иоанна Богослова и «Апокалипсис нашего времени» В.В. Розанова. - С. 28-35.

88) Шилкина И.С. К проблеме нравственной теодицеи в «Апокалипсисе нашего времени» В.В. Розанова. - С. 35-39.

89) Грякалов А.А. «Русское письмо»: Опыт Розанова (фрагменты). - С. 40-45.

90) Матюшкин А.В. К вопросу о символизме Розанова. -С. 46-50.

Розанов и русская литература

91) Болдырев Н.Ф. Фалл как страж бытийствования (са-кральность слова Пушкина в свете открытия Розанова). - С. 51-61.

92) Голубкова А.А. Некоторые аспекты понимания литературы в «Уединённом» и «Апокалипсисе нашего времени». -С. 61-64.

Розанов и его современники

93) Ефремов А.В. Данилевский и Розанов. - С. 65-67.

94) Ломоносов А.В. В.В. Розанов и В.И. Герье (из истории взаимоотношений). - С. 68-73.

95) Эдельштейн М.Ю. Аким Волынский и Василий Розанов: К истории взаимоотношений. - С. 73-75.

96) Ёлшина Т.А. Два разговора об апокалипсисе (Вл. Соловьёв и Вас. Розанов). - С. 76-82.

97) Громова А.Е. Троице-Сергиева лавра в жизни и творчестве П. А. Флоренского и В.В. Розанова. - С. 82-88.

Розанов: Проблемы творчества

98) Крикунов А.Е. От «Уединённого» до «Апокалипсиса нашего времени»: В.В. Розанов между церковью и государством. -С. 89-92.

99) Грякалова Н.Ю. В.В. Розанов: «Фигуры Гендера» и «Дискурс национальной идентичности». - С. 92-97.

100) Иванченко Г.В. Достоевский - Суслова - Розанов: Грани «семейного сходства». - С. 97-99.

101) Желобов А.П. К вопросу психопатологии творчества В В. Розанова. - С. 99-106.

Наши публикации

102) Из эпистолярного наследия П.П. Перцова. Публ. Г.В. Давыдовой, коммент. А. Едошиной. - С. 107-113.

Подводя итоги

103) Чугунов Е.А., Чугунова О.Д. Школа и семья в фи-лософско-педагогической публицистике В.В. Розанова (к осмыслению проблемы в Костроме и Ельце). - С. 114-119.

104) Едошина И.А. Скрещение судеб: Василий Розанов на страницах «Дневников» М.М. Пришвина. - С. 130-135.

Живое слово

105) Резепин П.П. Некто Страхов. - С. 120-124.

106) Чекмарев В.В. Социоэтнические проблемы сферы образования России в контексте концепций Л. Гумилёва. - С. 124129.

Юбилеи

107) Едошина И.А. Скрещение судеб: Василий Розанов на страницах «Дневников» М.М. Пришвина. - С. 130-135.

ЭНТЕЛЕХИЯ 2004 - № 9

Страницы биографии Василия Розанова

108) Сукач В.Г. Летопись жизни и творчества В.В. Розанова (1879-1887). - С. 5-32.

109) Ахунзянова Ф.Т. В.В. Розанов и Мережковские: К истории взаимоотношений. - С. 32-37.

110) Лексина О.В., Хачатурян Л.В. «Дело» Розанова, или Скрытые мотивы его исключения из РФО. - С. 37-43.

Розанов-мыслитель

111) Ёлшина Т.А. Василий Розанов как русский Сократ. -С. 44-46.

112) Капитонова Н.А. Христос и христианство в онтологических поисках Ф. Ницше и В.В. Розанова («Антихрист» Ф. Ницше и «Апокалипсис нашего времени» В.В. Розанова). -С. 47-49.

113) Гусева А.Ю. Игрушка в антропологии В.В. Розанова, или Зебра, жирафа и слон. - С. 50-53.

114) Хухарев В.В. Василий Розанов: Нумизмат и мыслитель. - С. 54-58.

115) Зорина Г.В. Оценка проституции как социального явления в философском наследии Розанова. - С. 58-61.

Своеобразие розановского дискурса

116) Кошелев В.А. «Беллетрист Каронин» в «Апокалипсисе.» В.В. Розанова. - С. 62-65.

117) Усманов С.М., Данилов А.А. Провинциальные мотивы в «Апокалипсисе нашего времени» В.В. Розанова. - С. 65-68.

Розанов в кругу современников

118) Городилова Т.С. Вл. Соловьёв, В.В. Розанов: На путях богоискательства. - С. 69-71.

119) Смурова О.В. Иоанн Кронштадтский в контексте российской жизни (по заметкам, воспоминаниям, размышлениям В.В. Розанова). - С. 71-74.

120) Чистова М.В. Андрогинные мотивы в творчестве В.В. Розанова и З.Н. Гиппиус. - С. 75-78.

121) Кудрявцева Т.А. Два письма Марины Цветаевой Розанову. - С. 78-82.

122) Кормилов С.И. Д.П. Святополк-Мирский о В.В. Розанове. - С. 82-88.

123) Зябликов А.В. Большой писатель с органическим достоинством. - С. 89-94.

Розанов и русская литература

124) Осминина Е.В. Пушкинская гармония - основа понимания своеобразия личности и творчества В.В. Розанова. -С. 95-97.

125) Каманина Е.В. К проблеме «Розанов и Шестов о Достоевском» (экзистенциальная парадигма художественности). -С. 98-100.

126) Голубкова А.А. И.С. Тургенев в критической оценке В.В. Розанова. - С. 100-105.

127) Коптелова Н.Г. Розанов и Мережковский: Диалог о Тургеневе. - С. 107-111.

Наши публикации

128) Из эпистолярного наследия П.П. Перцова. Публ. Г.В. Давыдовой, коммент. И.А. Едошиной. - С. 112-117.

129) К биографии братьев Розановых. Публикация П.П. Резепина, И.Х. Тлиф. - С. 118-120.

События и факты

130) Памяти Натальи Владимировны Баранской. Некрологи М.А. Тарковской. - С. 121-123 и В.Г. Сукача. - С. 123-124.

Юбилеи

131) Едошина И.А. А.С. Хомяков как персонификация культурного проекта России в размышлениях Василия Розанова (К 200-летию со дня рождения А. С. Хомякова). - С. 125-132.

ЭНТЕЛЕХИЯ 2005 - № 11

Страницы биографии Василия Розанова

132) Сукач В.Г. Летопись жизни и творчества В В. Розанова (1888). - С. 5-39.

133) Зорина Г.В. «Сусловский» палимпсест в розанов-ском дискурсе. - С. 39-42.

Своеобразие розановского дискурса

134) Голубкова А.А. Теоретические аспекты литературной концепции В.В. Розанова (книга «О понимании») - С. 43-46.

135) Едошина И.А. Структурно-семантическая природа розановских «листьев». - С. 46-51.

136) Бурыкин А.А. Прозаические миниатюры В.В. Розанова: Доминирование содержания над формой или доминирование формы над содержанием. - С. 52-57.

137) Фомин А.И. Символика прозы В.В. Розанова: Взгляд от лингвистики. - С. 57-61.

138) Каманина Е.В. Художественное и литературно-критическое восприятие жанров В. Розанова в футуризме:

B. Шкловский и В. Маяковский. - С. 61-63.

139) Семьян Т.Ф. Визуальная парадигма текстов В.В. Розанова в современной русской прозе. - С. 63-68.

Розанов в контексте русской литературы

140) Кормилов С.И. В.В. Розанов, В.С. Соловьёв и Д. С. Мережковский о Пушкине-картежнике. - С. 69-74.

141) Ищук-Фадеева Н.И. Гоголь глазами Розанова. -

C. 74-78.

142) Виноградов А.А. КН. Леонтьев и В В. Розанов: Литературный диалог. - С. 78-83.

143) Розанов Ю.В. «Кукха. Розановы письма» А. Ремизова: Комментарий как прием. - С. 83-88.

144) Капитонова Н.А. В В. Розанов и НС. Гумилёв: Метафизика диалога. - С. 88-91.

145) Коптелова Н.Г. Чехов в восприятии В. Розанова и Мережковских. - С. 91-96.

Розанов в кругу общественных и религиозных проблем

146) Соловьёв А.А. Истоки христианства и древнеегипетская теология в контексте русского культурного ренессанса начала ХХ века. - С. 97-100.

147) Ахунзянова Ф.Т. Новое религиозное сознание на рубеже Х1Х - ХХ веков и В В. Розанов. - С. 101-104.

148) Медведев А.А. Культура, икона и энтелехия в творчестве В.В. Розанова и П.А. Флоренского: К проблеме преемственности. - С. 104-111.

149) Океанский В.П. Н О. Лосский о В В. Розанове и «Формальной школе»: Монадологические претензии «трансцендентального сознания» и их онтологические границы. - С. 111— 117.

150) Усманов С.М., Данилов А.А. Исчезновение русского народа. Предчувствия В. В. Розанова и реальности постсоветского пространства. - С. 117-120.

151) Зябликов А.В. В.В. Розанов о метафизике пьянства. -С. 120-124.

Наши публикации

152) Из эпистолярного наследия П.П. Перцова. Публикация Г.В. Давыдовой, коммент. А. Едошиной. - С. 125-128.

Живое слово

153) Городилова Т.С. В свете лучинки... - С. 129-131.

События и факты

154) Крюков Д.В. Индивидуальность художника и вызовы истории: Секреты противоборства и общности. - С. 132-135.

ЭНТЕЛЕХИЯ 2006 - № 13

155) От главного редактора. - С. 5-6.

Страницы биографии Василия Розанова

156) Сукач В.Г. Летопись жизни и творчества В В. Розанова (1889). - С. 7-49.

Розанов в контексте русской культуры

157) Визгин В.П. Христианский платоник без доктрины: Дурылин как философ. - С. 50-54.

158) Океанская Ж.Л. Софийный домострой: Письма С.Н. Булгакова к С.Н. Дурылину и В.В. Розанову (о культурной специфике православной теологии булгаковских софиологических идей). - С. 54-58.

159) Коптелова Н.Г. Г.И. Успенский в восприятии Д.С. Мережковского и В.В. Розанова. - С. 58-65.

160) Колядина А.М. Традиции фрагментарной прозы В. Розанова в творчестве М. Пришвина и писателей конца ХХ века. - С. 65-71.

161) Едошина И.А. Василий Розанов на страницах «Дневника» Игоря Дедкова. - С. 71-77.

Художественный дискурс Розанова

162) Фомин А.И. Еще раз о стилистике и поэтике Розанова. - С. 78-87.

Наши публикации

163) Розанов В.В. Из записной книжки писателя. Публикация А.Н. Николюкина, коммент. А.Н. Николюкина, И.А. Едо-шиной. - С. 88-102.

164) Розанов В.В. Христианство и язык. Публикация и коммент. В.Г. Сукача. - С. 102-120.

165) Фомин А.И. О «лингвистике» Василия Розанова. -С. 120-125.

События и факты

166) Едошина И.А. Об открытии бюста В.В. Розанова в Костромском государственном университете им. Н. А. Некрасова. -С. 126.

167) Крикунов А.Е. Открытие памятника Василию Розанову в Ельце. - С. 126-127.

168) Осминина Е.В. Не в «сумерках» просвещения. -С. 128-129.

169) Лодани И.А. Презентация книги. - С. 129.

Приложение: Из истории поэтического слова

170) Алилова Д.Г. Поэтика баллады 50-60-х годов ХУШ века: Стилизация или подражание? - С. 130-134.

ЭНТЕЛЕХИЯ 2007 - № 15

Страницы биографии Василия Розанова

171) Сукач В.Г. Летопись жизни и творчества В.В. Розанова (1890). - С. 5-56.

172) Ломоносов А.В. К истории отношений В.В. Розанова и Л. Бакста. - С. 56-59.

Русская литература в контексте

розановской рефлексии

173) Кондаков И.В. Русская литература-Р08Т: У истоков культурного самосознания. - С. 60-86.

174) Едошина И.А. Василий Розанов и литературная критика. - С. 86-92.

175) Голубкова А.А. К вопросу об этапах формирования литературной концепции В.В. Розанова. - С. 92-96.

176) Адам Юр. Розанов, монета и эсхатологические тенденции в русской литературе. - С. 96-99.

Русская литература в восприятии Розанова

и «розановы следы» в литературе

177) Мраморнов О.Б. «Утвердительное» в замечаниях Розанова о русских поэтах. - С. 100-106.

178) Василькова Г.С. «Розановский след» в русском литературном зарубежье 1920-1930-х годов (к постановке проблемы). - С. 106-114.

179) Тимашева О.В. Об авторитете В.В. Розанова у современных брутальных авторов. - С. 114-121.

180) Карантеева И.Л. «Черпнуть немножко этой вечности» (В.В. Розанов о феномене любви И.С. Тургенева). - С. 121125.

«Листья» Розанова в современном осмыслении

181) Ахунзянова Ф.Т. Религиозные мотивы розановской «листвы». - С. 126-129.

182) Фокин П.Е. Розанов-коллекционер. К вопросу о жанровом своеобразии «Уединенного» и «Опавших листьев». -С.129-133.

183) Фомин А.И. О принципах идеографического словаря В В. Розанова. - С. 133-139.

Историко-философские аспекты розановского наследия

184) Морозов А.Г. Детство В.В. Розанова: «Новая философия жизни». - С. 140-146.

185) Зябликов А.В. Почвеннические идеи Ф.М. Достоевского в рефлексии В.В. Розанова. - С. 146-149.

186) Фатеев В.А. В.В. Розанов об идейных спорах Л.Н. Толстого и Н.Н. Страхова. - С. 149-157.

187) Протоиерей Георгий (Горбачук). Портреты ушедшей эпохи: В.В. Розанов в воспоминаниях С.И. Фуделя. - С. 157161.

188) Соловьёв А.А. Религиозное мироощущение В.В. Розанова в универсуме христианства. - С. 161-164.

189) Подоксенов А.М. В.В. Розанов в период «богоискательства» М.М. Пришвина. - С. 164-173.

190) Болдырев Н.Ф. Василий Розанов и дзен. - С. 173181.

191) Рудницкая Т.Ю. Проблемы брака и семьи в размышлениях В.В. Розанова и Н.А. Бердяева. - С. 182-185.

Наши публикации

192) Розанов В.В. Вечное «Преображение». Публикация П.П. Мерзлякова при участии Т. Александровой. - С. 186192.

193) Мерзляков П.П. Заметки о двух публикациях статьи В.В. Розанова «Вечное "преображение"» (вместо предисловия к ее «Последней редакции»). - С. 193-195.

Из истории культуры

194) Коптелова Н.Г. Миф о Пушкине в книге Д.С. Мережковского «Л. Толстой и Достоевский». - С. 196-201.

195) Королёва Е.А. Экфрасис: Интерпретация теоретических рамок понятия. - С. 201-204.

196) Мусинова Н.Е. Поиск художественной формы в начале ХХ века в контексте диалога символизма и акмеизма. -С. 204-209.

Из истории провинциальной культуры

197) Овсянников С.Н. О феномене архитектора-самоучки в российской провинции конца XVIII - начала XIX в. -С. 210-212.

Реплики

198) Усманов С.М. Русская литература как феномен всемирной истории: Парадоксы Василия Розанова. - С. 213.

199) Резепин П.П. Кострома в XIX веке: События, люди, судьбы. - С. 215.

200) Бугров А.А. Еще одна жертва юга (призрак Розанова в Мексике). - С. 218-222.

ЭНТЕЛЕХИЯ 2008 - № 17

Розанов-мыслитель

201) Усманов С.М. Розанов и мифы о России. - С. 5-8.

202) Соловьёв А.А. Восточные мифологемы В.В. Розанова. - С. 8-11.

203) Груздева Е.Ю. Миф Розанова о Египте. - С. 11-14.

204) Медведев А.А. Розанов о метафизике домашних животных: Историко-культурный аспект. - С. 14-20.

205) Гриднева Е.И. Эволюция формы философствования

B.В. Розанова как феномен русской культуры ХГХ-ХХ веков. -

C. 20-24.

206) Ахунзянова Ф.Т. Д.С. Мережковский и В.В. Розанов: Поиски «нового религиозного сознания» в искусстве. - С. 25-27.

Тексты Розанова: Интерпретация и историко-

культурный аспект

207) Крылов В.Н. «Литературные очерки» В.В. Розанова: К проблеме интерпретации композиционного единства книги. -С. 28-33.

208) Голубкова А.А. Творчество Н.А. Некрасова в критической оценке В.В. Розанова. - С. 33-37.

209) Кормилов С.И. В. В. Розанов в воспоминаниях об А.А. Блоке. - С. 37-48.

210) Примочкина Н.Н. В. Розанов и М. Горький: Идейное противостояние и творческое притяжение. - С. 48-52.

211) Стрельникова Н.Д. М. Башкирцева - В.В. Розанов -М. Цветаева (созвучие, притяжение, отталкивание). - С. 52-58.

К 140-летию со дня рождения П.П. Перцова

212) Едошина И.А. Эстетические воззрения П.П. Перцова. - С. 59-63.

Наши публикации

213) Статьи В.В. Розанова в газете «Свет». Подготовка текстов и публикация А.Н. Николюкина. - С. 64-91.

Живое слово

214) Смирнова Т.В. В.В. Розанов, кошки и собаки. -С. 92-94.

События и факты

215) Едошина И.А. Очередные Розановские чтения в Костромском государственном университете им. Н.А. Некрасова. -С. 95.

216) Мусинова Н.Е. Рецензия на книгу М. Веселова «Метельный звон». - С. 95-97.

217) Отец Евгений (Никитин) о Василии Розанове (из книги «Метельный звон»). Составитель И.А. Едошина. - С. 97.

Книга в журнале

218) Троицкий В.П. Поводы и случаи, или Ехетр1а (2005-2008). - С. 98-120.

ЭНТЕЛЕХИЯ 2009 - № 19

Тексты Розанова: Интерпретация и историко-

культурный аспект

219) Едошина И.А. О влиянии Василия Розанова на религиозно-философскую прозу ХХ века. - С. 5-10.

220) Соловьёв А.А. Семантика сакрального: Проблема границ и передачи текста. - С. 10-13.

221) Резвых Т.Н. Флоренский - Розанов - Франк: Идея анатомии. - С. 13-19.

222) Ахунзянова Ф.Т. Д.С. Мережковский и В.В. Розанов о роли христианства в искусстве. - С. 19-21.

223) Перепелкин М.А. Слово об Апокалипсисе: Василий Розанов и Андрей Тарковский. - С. 21-26.

224) Зябликов А.В. В.В. Розанов о реформировании народного образования. - С. 26-29.

Свидетельства эпохи

225) Смирнова Т.В. М.С. Елов - последний издатель Розанова. - С. 30-31.

226) Криволапова Е.М. Дневник С.П. Каблукова как исторический документ. - С. 31-40.

227) Подоксенов А.М. М. Пришвин и В. Розанов о духовных истоках революционной смуты 1917 года. - С. 40-51.

К 200-летию со дня рождения Н.В. Гоголя

228) Зябликов А.В. Гоголевские торжества 1909 года и проблема осмысления русской истории. - С. 52-56.

229) Глушаков П.С. Об одном мотиве в поэтике В.В. Розанова. - С. 57-58.

230) Котлов А.К. В В. Розанов и Н.В. Гоголь: Текст -контекст - текст. - С. 58-62.

231) Акатова А.А. Н.В. Гоголь в исследованиях современных зарубежных авторов. - С. 62-64.

Розанов за рубежом

232) Юр А.А. В.В. Розанов в современной английской критике. - С. 65-68.

233) Андреева Ю.Н. Текст в структуре альманаха «Синий всадник». - С. 68-75.

Наши публикации

234) Резниченко А.И. П.П. Перцов: Морфология недостроенной системы. - С. 76-84.

235) Перцов П.П. Основания космономии. Часть первая. Морфология. Отдел второй. Мировой философский процесс. Глава IV. [первые] восточники [«славянофилы»]. Публикация А.И. Резниченко. - С. 84-101.

Из истории отечественной культуры

236) Каткова С.С. «Город всеобщего благоденствия». -С. 102-112.

Резонанс

237) Алёкин В. Василий Розанов. - С. 113-116.

238) Нефедьев Г.В. Поездка в Кострому. - С. 116-117.

События и факты

239) Едошина И.А. На «тропе философов» в Сергиевом Посаде (К 90-летию со дня смерти Василия Розанова). - С. 118— 119.

240) Едошина И.А. «Узоры судьбы» (К 100-летию со дня первой встречи Василия Розанова и Павла Флоренского). - С. 119— 121.

241) Едошина И.А. Розановские чтения в Костроме. -С. 121-122.

242) Зябликов А.В. Изучение текстов В.В. Розанова в техническом вузе. - С. 122-123.

243) Мусинова Н.Е. «Соль» земли Дмитрия Шостаковича, или «Эмансипация диссонанса» (отзыв на монографию Е.Б. Витель «Мифы о Шостаковиче: Символика музыкального языка»). -С. 124-126.

Книга в журнале

244) Троицкий В.П. Поводы и случаи, или Ехетр1а (2009-2010). - С. 127-140.

245) РОСПИСЬ ЖУРНАЛА «ЭНТЕЛЕХИЯ» (2000-2005). -С. 141-172.

ЭНТЕЛЕХИЯ 2010 - № 21

Издание текстов Розанова

246) Фатеев В.А. К завершению Собрания сочинений В В. Розанова (1994-2010). - С. 5-11.

Тексты Розанова: Интерпретация и историко-

культурный аспект

247) Едошина И.А. Розанов, Розанов, Варварин: к проблеме герой/маска. - С. 12-22.

248) Артамошкина Л.Е. Феноменология ландшафта как стратегия интерпретации биографического текста. - С. 22-29.

249) Усманов С.М. Россия и ее окраины в публицистике В В. Розанова 1900-1917 гг. - С. 29-33.

Розанов-мыслитель

250) Чулков О.А. Перевод «Метафизики» как экзистенциальный опыт В.В. Розанова. - С. 34-38.

251) Надточий И.О. В.В. Розанов как экзистенциальный мыслитель. - С. 38-44.

252) Медведев А.А. «Записки из подполья» Ф.М. Достоевского как парадигма в религиозно-философской рефлексии В.В. Розанова. - С. 45-58.

Наши публикации

253) Розанов В.В. Памяти Н.Н. Страхова (Предисловие И.А. Едошиной). - С. 59-77.

254) Эдельштейн М.Ю. Вокруг одной рецензии В.В. Розанова. - С. 77-82.

Скрещение судеб

255) Едошина И.А. Страхов и Розанов. - С. 83-86.

256) Тихомиров В.В. Н.Н. Страхов: Движение к религиозной эстетике. - С. 86-94.

257) Крикунов А.Е. В.В. Розанов и Н.Я. Данилевский: Онтология истории и рождение исторической памяти. - С. 95-99.

Проблемы культуры в творчестве Розанова

258) Поперечная Г.А. Критика культуры в творчестве В. Розанова. - С. 100-104.

259) Подоксенов А.М. Жизненная повседневность и религия пола В.В. Розанова в контексте психоанализа З. Фрейда. -С. 105-130.

Розанов и культура Серебряного века

260) Мусинова Н.Е. «Органические» идеи философии В.В. Розанова и акмеистов в контексте Серебряного века. - С. 131134.

261) Малая О.Е. Проблема поэтического творчества и воспринимающего субъекта в эстетике Н.С. Гумилёва. - С. 135139.

262) Резепин П.П. Панов. - С. 139-141.

Культура провинции

263) Кошелев В.А. Чухлома - знак и символ русской провинции. - С. 142-146.

События и факты

264) Едошина И.А., Кашина Н.К. Юбилейная конференция в Костроме. - С. 147-151.

265) Кашина Н.К. Проблема понимания розановских текстов [О книге Я.В. Сарычева «В.В. Розанов: логика творческого становления (1880-1890 годы)». - С. 151-155.

266) Витель Е.Б. «Усталость форм» и культ художественного «Эго»: К вопросу о кризисе художественной формы в художественной культуре ХХ века (Отзыв на монографию Н.Е. Мусиновой «Проблема целостности художественной формы в поэтике Серебряного века»). - С. 155-158.

ЭНТЕЛЕХИЯ 2011 - № 23

Василий Розанов и русская литература

267) Едошина И.А. Русская литература в восприятии В.В. Розанова: Историко-культурный аспект. - С. 5-26.

268) Голубкова А.А. Великий книжник и вечный странник: В.Г. Белинский. - С. 26-31.

269) Казакова Н.Ю. Розанов о Достоевском (К вопросу о нравственном парадоксе). - С. 31-35.

270) Смирнова Т.В. Ягодки и не только. - С. 36-38.

Тексты Розанова и вопросы теории литературы

271) Кашина Н.К. Переписка писателей как прообраз филологического романа (по письмам В.В. Розанова). - С. 39-42.

272) Розанов Ю.В. О проблеме самоуничижения у А.М. Ремизова. - С. 43-46.

273) Холиков А.А. «Автобиографическая заметка» Д.С. Мережковского: Стратегия самосотворения. - С. 46-50.

274) Булдакова Ю.В. Игровые стратегии в поэтике дневникового текста. - С. 50-54.

Василий Розанов и русская культура

275) Усманов С.М. Плакальщик умирающей России: Г.П. Федотов о Розанове. - С. 55-58.

276) Зябликов А.В. Чехов и Розанов. - С. 58-63.

Наследие Розанова и метафизика «пути»

277) Сизинцева Л.И. В.В. Розанов как турист на «Русском Ниле». - С. 64-69.

278) Артамошкина Л.Е. Топология пути: Биография и текст. - С. 69-74.

279) Гашкова Е.М. Дом и путь - «нарисованный очаг». -С. 74-78.

Наши публикации

280) Ломоносов А.В. «Гротовская эпоха московского идеализма» (Братья Н.Я. и К.Я. Грот в жизни В.В. Розанова). -С. 79-84.

281) Письма Гротов Розанову. Публикация, подготовка текста, комментарии А.В. Ломоносова. - С. 84-96.

Из истории литературы

282) Подоксенов А.М. Михаил Пришвин и Максим Горький: Тайна прототипа огородника Крыскина из повести «Мирская чаша». - С. 97-105.

283) Гладкова Е.В. «Сударь кот» С.Н. Дурылина: Смысл заглавия. - С. 106-110.

284) Коптелова Н.Г. «Тексты жизни» Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского в прочтении Д.С. Мережковского. - С. 111115.

285) Воронина Т.Н. Литературное одиночество А.А. Кондратьева. - С. 115-119.

286) Брагина Н.Н. Возвращение драматургии Андрея Платонова (О пьесе А. Платонова «Дураки на периферии»). -С. 120-125.

287) Мусинова Н.Е. Постакмеизм и творчество И. Бродского. - С. 126-128.

Юбилеи

288) Усманов С.М. Константин Леонтьев, Василий Розанов и «русская цивилизация». - С. 129-134.

289) Едошина И.А. О славе и унынии. - С. 134-137.

290) Николюкин А.Н. Лучший петербургский розановед. -С. 137-138.

291) Избранная библиография трудов В.А. Фатеева. -С. 139-140.

События и факты

292) Едошина И.А. Кружок - общество - центр. - С. 141143.

293) Пропилеи на Волге - 2011: Программа конференции. -С. 143-146.

294) Одна подробность из жизни В.В. Розанова. - С. 146148.

295) Горина И.В. Философия и искусство Серебряного века в судьбе России (К 155-летию В.В. Розанова). - С. 149-151.

Рецензии

296) Коптелова Н.Г. «Листья» Розанова под «лингвистическим микроскопом» А. Фомина. - С. 152-154.

297) Чугунов Е.А. «Миф в текстах Василия Розанова»: Опыт литературоведческого прочтения и осмысления. - С. 154159.

Книга в журнале

298) Бугров А.А. Беспризорные сады. - С. 160-185.

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

Авалиани Д.Е. 101 Аввакум протопоп 18 Аверинцев С.С. 37 Адамович Г.В. 42, 86, 87, 88, 99 Айги Г.Н. 101, 103 Айхенвальд Ю.И. 113 Акатова А. А. 131 Акимов О.Ю. 109 Александрова Т. 127 Алёкин В. 131 Алилова Д.Г. 125 Амвросий Оптинский

(Гренков А.М.) 31 Андреев Л. Н. 16 Андреева Ю.Н. 131 Андрукович П. 100 Аристотель 6

Артамошкина Л.Е. 133, 135 Арцыбашев В.П. 27, 75 Астафьев В.П. 100 Ахметьев И.А. 104 Ахунзянова Ф.Т. 6, 38, 48, 49, 109, 120, 123, 126, 128, 130 Байрон Дж. Г. 62, 65 Бакст Л.С. 125 Бальмонт К. Д. 40 БарановА.Н. 113 Баранская Н.В. 12, 111, 113, 116, 121

Барсукова З.И. 17 Бахтин М.М. 85, 95, 96. 115 Башкирцева М. К. 129 Безобразова М.В. 57 Безродный М.В. 100, 101 8

Белинский В.Г. 55, 76, 113, 135

Белов С.В. 8

Белозерцев Е.П. 114

Белый А. (Бугаев Б.Н.) 23, 30, 42

Беляев С.А. 43

Бердяев Н.А. 23, 35, 40, 81, 127 Бирюков С.Е. 101 Блок А. А. 41, 42, 43, 46, 109, 129 Богданов Л. Л. 100 Болдырев Н.Ф. 63, 118, 127 Бондарев В.А. 12, 110, 111, 112, 113, 116

БрагинаН.Н. 136 Бродский И. А. 136 Брускин Г. Д. 101, 102, 110 Брюсов В.Я. 34, 35, 36, 40, 59 Бугров А.А. 111, 113, 116, 117, 128, 137

Булгаков М.А. 100 Булгаков С.Н. 124 Булдакова Ю.В. 135 Бунин И.А. 86, 88 Буренин В.П. 41, 58 Бурич В.П. 104 Бурыкин А.А. 122 Бутягина В.Д. 28, 49 Бухарев А. М. 110 Бэттс Ричарад (Фома) 32 Василькова Г.С. 85, 86, 87, 88, 89, 126

Веселов М. 130 Виардо П. 54, 55, 75 Визгин В.П. 124 Виноградов А.А. 122

Витель Е.Б. 132, 134

Водолагин А.В. 4

Волжский (Глинка А.С.) 18

Волков В. А. 117

Волынский А. Л. 118

Воронина Т.Н. 136

Вяземский П. А. 99

Галковский Д.Е. 4, 104, 105

Гаспаров М.Л. 76, 100

Гашкова Е.М. 136

Гершензон М.О. 29

Герье В.И. 26, 118

Гинзбург Л.Я. 100

Гиппиус З.Н. 42, 45, 48, 49, 50, 51,

52, 53, 86, 87, 93, 120 Глаголин Б.С. 58 ГладковаЕ.В. 136 Глумова М. 4 Глушаков П.С. 69, 131 Гоголь Н.В. 20, 61, 68, 69, 70, 71, 72, 74, 76, 77, 81, 82, 89, 122, 130, 131 Голенищев-Кутузов А.А. 57 Голлербах Э.Ф. 19, 20, 21, 26, 56, 86 Голубева Л.Н. 29, 30, 112 Голубкова А.А. 60, 68, 73, 75, 76, 77, 78, 83, 109, 118, 121, 122, 126, 129, 135 Гомер 68, 105 Гончаров И. А. 61, 72, 73 Горбачук Г.Н. прот. 127 Горин И.В. 109 Горина И.В. 137 Городилова Т.С. 109, 120, 123 Горохова О.В. 12, 117 Горышин Г. А. 100 Горький М. (Пешков А.М.) 18, 89,

90, 129, 136 Гриднева Е. И. 128 Гринфельд Т.Я. 11 Громова А.Е. 6, 46, 118 Грот К.Я. 12, 136 Грот Н.Я. 12, 136 Груздева Е.Ю. 109, 128 ГрякаловаА.А. 118, 119 Гудкова А.А. 66, 67, 113

Гумилёв Н.С. 39, 40, 41, 109, 119,

123, 134 Гусева А.Ю. 120

Давыдова Г.В. 116, 119, 121, 123 Данилевский Н.Я. 118, 133 Данилов А.А. 113, 116, 120, 123 Дарский Д. С. 65 Дедков И. А. 124 Державин Г. Р. 64 Джерин С. В. 7 Джойс Дж. 108 Дмитренко С.Ф. 104 Добролюбов А.М. 34 Добролюбов Н.А. 76 Добужинский М. В. 111 Достоевский Ф.М. 54, 55, 56, 61, 70, 73, 74, 78, 80, 81, 82, 83, 84, 89, 91, 95, 99, 106, 114, 119, 127, 133, 135, 136 Драничников А. Ф. 115 Друк В.Я. 101 Дункан А. 111 Дурилов А.П. 110, 114 Дурылин С.Н. 12, 46, 124, 136 Едошина И.А. 5, 6, 7, 8, 12, 15, 25, 26, 28, 72, 92, 93, 94, 96, 97, 111, 113, 116, 117, 119, 121, 122, 123,

124, 125, 126, 129, 130, 132, 133, 134, 135, 136, 137

Елов М.С. 130 Ельчанинов А.В. 93, 94 Ермолаева И.А. 117 Ермолин Е.А. 4, 31, 110 Ерофеев В .В. 10, 68, 105 Ерохина Т.И. 34, 36, 110 Ефремов А.В. 118 Ёлшина Т.А. 42, 43, 109, 112, 113, 118, 120 Ёсида Кэнко-Хоси 101 Жанна д'Арк 31, 76 Желобов А.П. 19, 119 Жолковский А.К. 96, 101, 104 Жуковский В.А. 64 Зензинов А.Б. 116 Зенкевич М.А. 39

Злотникова Т.С. 19, 20, 21, 111 ЗондбергО.Н. 100 Зорина Г.В. 6, 109, 120, 122 Зябликов А.В. 23, 24, 80, 121, 123,

127, 130, 131, 132, 135 Иванов В.И. 22, 28, 29, 41 Иванов Г.В. 88, 89 Иванов Е. П. 43 Иванченко Г.В. 119 Измайлов А. А. 23 Ильянен А.С. 100 Иоанн Кронштадтский

(Сергеев И.И.) 120 Искренко Н.Ю. 101 Ищук-Фадеева Н.И. 70, 71, 72, 122 Каблуков С.П. 130 Казакова Н.Ю. 21, 22, 116, 135 Каманина Е.В. 44, 47, 83, 121, 122 Каменский В. В. 75 Кандинский В. В. 111 Кант И. 47

Капитонова Н.А. 39, 40, 120, 123 Каптерев П. Н. 6 Катаев В.П. 9 Карагашин И.А. 95, 115 Карантеева И. Л. 126 Каткова С.С. 131 Кацис Л.Ф. 44, 47 Кашин Е.И. 112

Кашина Н.К. 111, 113, 115, 117, 134, 135

Керн А.П. 64 Киреевский И. В. 29 Кольцов А.В. 69 Колядина А.М. 99, 100, 101, 124 Кондаков И.В. 24, 25, 29, 110, 125 Кондратьев А.А. 136 Коновицын П. П. 99 Коноплянцев А.М. 22 Коптелова Н.Г. 18, 51, 53, 55, 56, 113, 121, 123, 124, 127, 136, 137 Кормилов С.И. 41, 42, 121, 122, 129 Корнилов П.Б. 19, 112, 114, 115 Короленко В.Г. 56 Королёв А.В. 105 )

Королёва Е.А. 127 Коростелёв О. А. 42 Кортасар Х. 104

Котлов А.К. 68, 69, 90, 91, 114, 116, 131

Кошелев А. И. 29 Кошелев В. А. 120, 134 Красовская Ю. П. 117 Кречетов С. 59 Криволапова Е.М. 130 Крикунов А.Е. 114, 115, 118, 125, 133

Кропивницкий Е.Л. 100 Крылов В.Н. 113, 129 Крюков Д.В. 124 Кувакин В.А. 11 Кудинова Н.Б. 112, 114 Кудрявицкий А.И. 101 Кудрявцева Т.А. 92, 121 Кузьмин Д.В. 100 Лавров В. А. 11 Ларошфуко Ф. 99 Латынина А.Н. 9, 10 Левин А.Ш. 101 Лейбниц Г.В. 28 Лексина О.В. 48, 120 Ленин В.И. 8, 9, 11, 24, 96 Леонтьев К.Н. 9, 38, 62, 80, 116, 122, 136

Лермонтов М.Ю. 61, 64, 65, 66,

67, 68, 70, 75, 76, 77, 113 Лобанов М. 8 Лодани И.А. 125 Ломброзо Ч. 19

Ломоносов А.В. 109, 118, 125, 136

Лосев А.Ф. 111

Лосский Н.О. 28, 123

Лукомников Г.Г. 104

Луначарский А. В. 9

Лутохин Д. А. 23, 82

Лысенко В.В. 109

Макаренко Н.Э. 17

Макаров-Кротков А.Ю. 104

Максимов В. 5

Малая О.Е. 134

Малларме С. 34 Мандельштам О.Э. 39, 86 Марченко В. 32

Матюшкин А.В. 34, 35, 36, 38, 118 Маяковский В .В. 44, 47, 122 Медведев А.А. 47, 81, 83, 84, 123, 128, 133

Мережковский Д.С. 6, 11, 20, 21, 22, 23, 27, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 65, 70, 87, 109, 111, 120, 121, 122, 123, 127, 128, 130, 135, 136 Мерзляков П.П. 127 Михайловский Н. К. 78 Монтень М. 99 Мопассан Ги де 34 Морозов А.Г. 126 Морсон Г.С. 95

Мраморнов О.Б. 64, 65, 66, 126

Муравьёв В.С. 8

Мусинова Н.Е. 38, 127, 130, 132,

134, 134, 136 Надточий И.О. 133 Налепин А. Л. 4, 16, 18, 32, 111, 112,

115, 117 Нарбут В.И. 39, 59 Некрасов В. С. 104 Некрасов Н.А. 64, 65, 70, 74, 76, 77,

78, 79, 129 Нефедьев Г.В. 131 Николюкин А.Н. 11, 15, 68, 96, 108,

111, 124, 129, 136 НилинМ. 104

Ницше Ф. 20, 27, 28, 101, 120 Новалис Ф. 101 Носов С.Н. 11 Овсянников С.Н. 128 Океанская Ж. Л. 124 Океанский В.П. 115, 123 Олсуфьев Ю.А. 93, 94 Орлицкий Ю.Б. 57, 104, 105, 116 Осминина Е.В. 6, 61, 114, 117, 121, 125

Островский А. Н 61, 73, 115 Павич М. 104

ПвленкоА.И. 112

Пайман А. 35

Пален П.П. 99

Палиевский П.В. 15, 111

Панина Н.И. 112

Панкратова О.Б. 112

Панов А.В. 134

Пастернак Б.Л. 90

Перепелкин М.А. 106, 114, 130

Перцов П.П. 12, 41, 101, 116, 119,

121, 123, 129, 131 Пильд Л. Л. 73 Писарев Д.И. 64, 76 Пишун В.К. 11 Пишун С.В. 11 Платонов А.П. 136 Поваляева О.Н. 109 Подоксенов А.М. 98, 105, 108, 127,

130, 134, 136 Половинкин С. М. 45 Полонский В.П. 23, 24, 82 Померанская Т.В. 4, 115 Поперечная Г.А. 133 Пригов Д. А. 104 Примочкина Н.Н. 89, 129 Пришвин М.М. 8, 11, 20, 32, 48, 85, 96, 97, 98, 99, 108, 119, 124, 130, 136

Пришвина Е.П. 97 Пруст М. 108

Пушкин А.С. 6, 16, 56, 57, 61, 62, 63, 64, 65, 68, 69, 72, 73, 76, 77, 78, 82, 83, 97, 99, 114, 121, 122, 127 Рабле Ф. 101 Резвых Т.Н. 47, 130 Резепин П.П. 12, 112, 113, 114, 119,

121, 128, 134 Резниченко А.И. 131 Романов И.Ф. (Рцы) 57, 65 Ремизов А.М. 18, 86, 87, 113, 135 Розанов В.В. 4-137 РозановВ.Н. 12,111 Розанов Ю.В. 123, 135 Розанова Т.В. 34, 90, 97

Рощин М.М. 100 Рубинштейн Л. С. 101 Руднёв П.А. 109, 111, 116 Рудницкая Т.Ю. 127 Рычков Н.П. 99 Савенко Ю.С. 4 Салтыков-Щедрин М.Е. 20, 78 Самсонова С.А. 114 Сарычев Я.В. 4, 109. 134 Сафранский В.Я. 101 Святополк-Мирский Д.П. 41, 86, 121

Семьян Т.Ф. 101, 102, 103, 122 Сидур В. А. 100, 101, 102 Сизинцева Л.И. 135 Синявский А. Д. 11, 22, 23, 24, 36,

37, 82 Скалдин А.Д. 22 Смирнов И.В. 104 Смирнов С.С. 12, 111 Смирнова Т.В. 129, 130, 135 Смирнов-Кутачевский А. М. 16 Смурова О.В. 120 Солженицын А.И. 100, 105 Солоухин В.А. 100 Спасовский В. Д. 65 Соловьёв А. А. 123, 127, 128, 130 Соловьёв Б. И. 9

Соловьёв В.С. 11,17, 36, 43, 65, 118, 120, 122 Соловьёва А.В. 12, 111 Сорокин В.Г. 104 Сорокопудова О.Е. 109 Станиславский К.С. 111 Старикова Е.В. 11 Страхов Н.Н. 12, 26, 58, 79, 80, 96,

111, 119, 127, 133 Стрельникова Н.Д. 92, 129 Струве П.Б. 21, 22, 23 Субботин В.Е. 100 Суворин А.С. 58 Сукач В.Г. 12, 105, 117, 119, 121,

122, 124. 125 Суслова А.П. 119, 122 Сэй-Сёнагон 101 2

Тагер Е. Б. 92

Тагер Е.М. 43

Тамарченко Н.Д. 95

Тарковская М. А. 12, 121

Тарковский А.А. 106, 114, 130

Тимашева О.В. 105, 113, 126

Тимонина М. 39

Тихомиров В. В. 133

Тлиф И.Х. 12, 108, 111, 121

Токарева Я. А. 100

Толстой Л.Н. 20, 54, 55, 61, 65, 75,

78, 79, 80, 84, 96, 99, 117, 127, 136 Троицкий В.П. 130, 132 Троцкий Л. Д. 8, 24, 98 Трубецкой Е.Н. 28, 84 Тураев С. 69

Тургенев И.С. 53, 54, 55, 61, 65, 73,

74, 75, 78, 83, 121. 126 Тучков В.Я. 104, 105 Тынянов Ю.Н. 89 Тютчев Ф. И. 64, 65 Уайльд О. 37 Улитин П.П. 100, 101, 103 Усманов С.М. 115, 120, 123, 128,

133, 135, 136 Успенский Г.И. 56, 57, 124 Фатеев В.А. 11, 14, 40, 45, 48, 76, 79,

85, 110, 118, 127, 132 Федотов Г.П. 88, 135 Феофан Полтавский (Быстров В.Д.) 32

Фет А. А. 64 Флейшман Л. С. 43 Флоренский П.А. 5,6, 7, 28, 35, 45, 46, 47, 48, 84, 110, 112, 114, 118, 123, 130, 132 Фокин П.Е. 126 Фокина М.А. 115

Фомин А.И. 109, 122, 124, 125, 126, 137

Фонвизин Д.И. 99 Франк С. Л. 22, 47, 130 Фрейд З. 134 Фудель С.И. 127 Харитонов Е.В. 100, 101

Хачатурян Л.В. 48, 120

Хмельницкая Т.Ю. 8

Ховин В.Р. 44

Холиков А. А. 135

Холин И.С. 103

Ходасевич В.Ф. 90

Хомяков А. С. 121

Хухарев В.В. 120

Цветаев И. Д. 91

Цветаева А.И. 91

Цветаева М.И. 85, 90, 91, 92, 99,

116, 121, 129 Цветкова Е. В. 117 Чаадаев П.Я. 29 Чеботаревская А. Н. 22 Чекмарев В.В. 119 Чернышевский Н.Г. 17, 76 Чехов А.П. 18, 54, 51, 52, 53, 123, 135

Чистова М.В. 50, 114, 120 Чугунов Е.А. 12, 110, 112, 113, 117, 119

Чугунова О.Д. 114, 119, 137 Чуковский К.И. 21, 22, 40 Чулков О. А. 133

Чурак Н.Е. 117

Шабуров А. 100

Шагинян М.С. 10, 12

Шалимова Н. А. 115

Шаляпин Ф.И. 111

Шестов Л. (Шварцман Л.И.) 57, 81,

83, 84, 100, 101, 102, 121 Шилкина И.С. 27, 29, 115, 117 Шилова С. А. 30, 111, 114 Шкловский В.Б. 37, 44, 91, 122 Шопенгауэр А. 80, 99 Шостакович Д. Д. 132 Шперк Ф.Э. 108, 116 Шульгина Л.А. 114 Шульговский Н.Н. 58, 59 Эдельштейн М.Ю. 58, 59, 118, 133 Эко У. 104 Эмерсон К. 95 Юганов И.Ф. 100 Юр А. А. 126, 131 Юрданова М.Э. 109 Юрьева Т.В. 112 Языков Н.М. 73 Яковлев А.Н. 9

К.А. ЖУЛЬКОВА РОЗАНОВЕДЕНИЕ XXI ВЕКА В ЖУРНАЛЕ «ЭНТЕЛЕХИЯ» Аналитический обзор

Дизайнер (художник) И. А. Михеев Технический редактор Н.И. Романова Корректор М.П. Крыжановская

Гигиеническое заключение № 77.99.6.953.П.5008.8.99 от 23.08.1999 г. Подписано к печати - 20/XI - 2012 г. Формат 60х84/16. Бум. офсетная Печать офсетная. Свободная цена Усл. печ. л. 8,75 Уч.-изд. л. 6,0 Тираж 300 экз. Заказ № 197

Адрес редакции: 117997, г. Москва, Нахимовский проспект 51/21.

ИНИОН РАН

Институт научной информации по общественным наукам РАН, Нахимовский пр-кт, д. 51/21, Москва, В-418, ГСП-7, 117997, Отдел маркетинга и распространения информационных изданий Тел. / факс 8 (499) 120-45-14 E-mail: inion@bk.ru

Отпечатано в ИНИОН РАН Нахимовский пр-кт, д. 51/21 Москва, В-418, ГСП-7, 117997 042(02)9