CC BY
17
ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ
«НАУКА. ИННОВАЦИИ. ТЕХНОЛОГИИ», № 2,2013
УДК 929
Л. Е. Горизонтов [L. E. Gorizontov]
российские истоки академика
александра гейштора1
Russian origins of academician Alexander Gieysztor
В статье изложены факты биографии крупного польского историка и организатора науки академика Александра Гейштора (1916-1999), активно сотрудничавшего с российскими коллегами. Затронут ряд ключевых аспектов русско-польского взаимодействия, таких как иерархия и динамика этнокультурных идентификаций, выбор поведенческих стратегий, русофильство и русофобия, миграции, межкультурный диалог, функционирование исторической памяти. Исследование основано на польских и российских материалах, в том числе впервые вводимых в научный оборот.
Ключевые слова: Александр Гейштор, русско-польские отношения, Российская империя, Советская Россия, Москва, Рижский мир, межвоенная Польша, генеалогия, историческая память.
The article describes the facts of the biography of a major Polish historian and organizer of science, academician Alexander Gieysztor (1916-1999) who actively collaborated with the Russian colleagues enables. Touched upon a number of key aspects of Russian-Polish interaction, such as hierarchy and dynamics of ethno-cultural identities, choice of strategies of behavior, Russophilia and Russophobia, migrations, cross-cultural dialogue, mechanisms of historical memory. The article is based on Polish and Russian materials including those, which are studied for the first time.
Key words: Alexander Gieysztor, Russian-Polish relations, Russian Empire, Soviet Russia, Moscow, Treaty of Riga, inter-war Poland, genealogical studies, historical memory.
Александр Гейштор (1916-1999) родился в Москве, и, хотя уже в возрасте пяти лет покинул ее, этот город и Россия продолжали играть важную роль в жизни польского историка. Это побудило нас обратиться к российским истокам видного ученого и общественного деятеля, президента Польской академии наук и Международного комитета
1 Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках проекта проведения научных исследований «Память о русско-польских отношениях в Российской империи в мемуаристике межвоенного периода», проект № 13-01-00070.
исторических наук. Однако избранная тема отнюдь не сводится к выяснению происхождения и формирования отдельного, пусть даже очень неординарного, человека. История семьи, в которой вырос А. Гейштор, вполне типична для представленных в ней поколений «русских» поляков, позволяет затронуть ряд ключевых аспектов русско-польского взаимодействия, таких как иерархия и динамика этнокультурных идентификаций, выбор поведенческих стратегий, русофильство и русофобия, миграции, межкультурный диалог, функционирование исторической памяти.
Главными источниками информации о семье и детстве А. Гейштора послужили беседы с ним в Р. Яроцкого1990-е гг., изданные в виде книги [1], а также опубликованные после смерти академика его генеалогические изыскания [2]. Эти сведения дополнялись данными официальных документов, в том числе архивных2.
Известно, что в отцовской линии предков А. Гейштора были православные, перешедшие после Брестской унии в греко-католицизм, а затем, к концу ХУШ в., в лоно римско-католической церкви [3, s. 14]. Пласкови-чи — родовое гнездо Гейшторов — находились в западной части Минской губернии, в Клецкой волости Слуцкого уезда (сейчас это граница Минской и Брестской областей Белоруссии).
Станислав Ян Гейштор, сын Игнация, в возрасте 25 лет принял участие в восстании 1863-1864 гг., в том числе в боевых действиях. Его невеста (первая жена) Пелагия Одынец (ум. 1869 г.) носила в лесной лагерь повстанцев еду и необходимые вещи. Однако в отличие от многочисленных Гейшторов, оказавшихся в ссылке [4], Станиславу удалось избежать репрессий. После восстания он женился во второй раз на Эвелине Иль-кевич (1858/1859-1930) и содержал большую семью, арендуя у русских владельцев фольварки в дополнение к благоприобретенному имению под Пинском Избище, в котором родился отец историка Александр Гейштор-старший (1876-1948). Финансовые обстоятельства заставили С. Гейштора перебраться на исходе века в губернский Минск, где им было приобретено пять доходных домов. По семейному преданию, он также служил чиновником [1, s. 20, 29-30; 2. s. 101-102]. Умер Станислав в конце 1911 г. и, следовательно, этого своего деда будущий историк не застал.
2 Автор выражает благодарность своему ученику магистру истории С. М. Слоистову за помощь в архивном поиске.
Александр Гейштор
(17 июля 1916, Москва — 9 февраля 1999, Варшава).
Согласно формулярному списку о службе А. Гейштора-старшего, в конце 1913 г. приказом по Министерству путей сообщения ему было пожаловано звание личного почетного гражданина [5. Л. 1 об]. Значит, эта ветвь Гейшторов, несмотря на древнюю родословную, не принадлежала к российскому дворянству, а полученный отцом сословный статус не распространялся на сына: либо семья не подтвердила дворянского достоинства в ходе «разбора» шляхты, либо лишилась его в виде наказания. Как свидетельствуют документы, представители рода Гейшторов успешно ходатайствовали перед соответствующими инстанциями о причислении её к дворянству [2, s. 114-117].
После окончания курса высшего городского училища в Минске отец будущего ученого около года прослужил в дирекции Либаво-Роменской
железной дороги, на которой также трудились два его дяди, а затем перебрался в Москву. Там он с 1895 г. служил на Московско-Казанской железной дороге и параллельно окончил бухгалтерские курсы [2. s. 102, 124]. Железные дороги в России, сеть которых стремительно росла, оказались очень привлекательными для поляков, и высокий удельный вес специалистов польского происхождения в этой отрасли польского элемента еще в 1860-е г. вызывал тревогу властей. Выражала обеспокоенность и правая пресса. Одна из публикаций влиятельного «Нового времени» попала в 1897 г. на глаза Николаю II. Императору, как сообщил министр внутренних дел И. Л. Горемыкин издателю газеты А. С. Суворину, «было неприятно напоминание о факте, который он хорошо знает. Но русских инженеров нет» [6, с. 199]. Страна испытывала дефицит и в других специалистах, в частности, квалифицированных экономистах, к числу которых принадлежал А. Гейштор-старший.
В 1900 г. он женился на Марии Макаровне Малышевой (18821907) — «румынке из Бессарабии», происходившей из зажиточной семьи и в год замужества принявшей в Кракове католицизм. Случилось это еще до выхода Указа о веротерпимости. Согласно адресной и справочной книге «Вся Москва» за 1904 г., Гейшторы проживали в принадлежавшем Марии Макаровне доме № 9 по Головину переулку около Сретенки. Это сравнительно недалеко от места службы А. Гейштора-старшего. В то время наряду с работой на железной дороге он занимался табачной торговлей. После смерти М. М. Малышевой трое детей от брака с ней — Софья, Эмилия и Эдуард (написание имен дается по русскоязычным документам) — были отправлены в Минск. Когда умер дед Станислав, они в сопровождении своей тетки вернулись в Москву [1, s. 22; 2, s. 103; 4, л. 2]. Тогда же переселилась в Москву с двумя своими детьми вдова деда [2. S.102].
А. Гейштор-младший — единственный ребенок от второго брака, заключенного его отцом в середине 1915 г. с Барбарой (Варварой) Попель (1887-1954). Прадед его по материнской линии, Евстахий сын Яна, подданный России, был сослан в Сибирь вместе с другими поляками за участие в венгерской революции 1848-1849 гг., подавленной российской армией под командованием наместника Царства Польского фельдмаршала И. Ф. Паскевича. Обстоятельств этой семейной истории Гейштор не знал и сожалел о том, что не расспросил в свое время старших. В Иркутске родился отец его матери Базыли (Василий) Попель (1852-1945), который,
покинув Сибирь, обосновался в Москве. Он еще говорил по-польски, но был женат на русской (его жена умерла в 1905 г.). В дальнейшем ему будет суждено со всей семьей уедехать из России и в 1920-1930-е гг. проживать в Варшаве вместе с А. Гейштором-младшим. После его внук выдвинул предположение, что представители мелкой шляхты Попели являлись гре-ко-католиками [1, s. 22; 2, s. 103; 4, л. 2].
Несмотря на причастность обеих линий семьи к повстанческой традиции, родители историка были от нее очень далеки и не принадлежали к числу национальных активистов. В политическом отношении отец разделял взгляды А. Ледницкого, который, в свою очередь, ориентировался на кадетов и добивался автономии Царства Польского в составе Российской империи. В 1917 г. он принял участие в работе возглавляемого Ледницким Польского комитета в Москве. В межвоенной Польше эта политическая линия вызывала резкое осуждение и даже послужила основанием для показательного судебного процесса против Ледницкого. Исторические споры 1920-1930-х гг. между пилсудчиками и эндеками по поводу обретения Польшей государственной независимости были А.Гейштору-старшему чужды [1, s. 24; 2, s. 124].
Отец историка не избежал обрусения: в его польской речи присутствовали русицизмы, ему было легче писать по-русски, чем по-польски: до переезда в Польшу ни разу не бывал на этнически польских землях. Однако он чувствовал связь с исторической Литвой, где еще проживало большое число представителей разветвленного рода Гейшторов. Надо полагать, ему была присуща литвинская идентичность, способная сочетаться как с участием в национально-освободительном движении, так и с лояльностью по отношению к империи. Кроме того, он был прихожанином польского католического костела. А. Гейштор-старший вел по-польски переписку с родственниками из Северо-Западного края, использовал отпуска для поездок в родные места, хранил семейный архив (в том числе завещания, документы судебных процессов), который достался по наследству его сыну-историку. Согласно записям последнего, имея «польско-литовско-шляхетские корни», он «всегда духовно ощущал себя польским, литовским помещиком». В то же время «духовность отца основывалась на историко-литературном мифе некоего идеального образа Польши» [1, s. 22, 30]. Ю. Бардах пришел к заключению, что «Гейшторы из Пласкович жили на пограничье двух культур, но преобладала их связь с польскими культурой и сознанием» [3, s. 15].
Возможно, родившаяся в Москве мать историка до замужества вовсе не говорила по-польски. Она была очень привязана к русскому миру: «Духовно коренилась в русской культуре, искусстве. О польской имела лишь туманное представление, поскольку до времени приезда в Польшу по-настоящему ее не знала». Б. Гейштор в особенности увлекалась музыкальным и драматическим театром. Любила говорить о постановках Станиславского и пьесах Чехова. Сыну запомнился разбор «Чайки», который она сделала «как театральный критик». Не ограничиваясь участием в московской культурной жизни, мать часто ездила в Петербург. Она умела влиять на строгого, склонного к патриархальному укладу супруга, взяла на себя заботу о его старших детях, для которых стала «антимачехой». Об эмансипированности Б.Гейштор говорит ее работа на московской бирже [1, s. 22-23, 26, 31].
Большое значение для преобладания в семье того или иного культурно-национального тяготения имел ее состав [7, с. 75-99]. Первый брак отца не способствовал укреплению польских традиций. Второй брак оказался «более польским», однако степень обрусения жены на этот раз была значительно выше, чем мужа. В Москве семья приобрела широкий круг общения, который едва ли был сугубо полонийным. Надо, однако, учитывать, что в годы Первой мировой войны московская Полония существенно пополнилась беженцами и военнопленными. В польскоязычной «Википе-дии» даже ошибочно указывается на то, что и Гейшторы прибыли в Москву в потоке беженцев. Замужество Барбары, по оценке сына, открыло ей путь в польскую культуру. Решающим фактором, несомненно, явился переезд семьи в Польшу [1, s. 22, 31].
Согласно справочнику «Вся Москва» за 1916 и 1917 гг., А. С. Гей-штор проживал в Мещанской части города недалеко от больницы графа Шереметева, известной сейчас как Институт скорой помощи имени Скли-фосовского. В справочнике указаны два адреса — по Докучаеву и 1-му Коптельскому переулкам: вероятно, отец занимал две квартиры поблизости как друг от друга, так и от места службы на Краснопрудной улице, одна из них могла быть служебной. Можно предположить, что «главной» была квартира в доме по Докучаеву переулку: она названа первой и оснащена телефоном (московские номера были тогда пятизначными). Однако раньше у А. Гейштора-старшего появилась квартира в Коптельском переулке: в справочнике за 1914 г. указана только она одна. В детской памяти Гейш-тора-младшего осталась «зажиточная квартира».
В начале ХХ в. район активно застраивался, в том числе доходными домами, решавшими острый жилищный вопрос; накануне революции в них уже проживало до 40 % москвичей. Именно в ту пору поэтесса М. И. Цветаева прощалась с привычным архитектурным ландшафтом Москвы, на смену которому пришли массивные шестиэтажные «уроды». Историческая репутация района благодаря обилию злачных мест неважная, он был хорошо известен полиции. Современный его облик не является для Москвы редкостью — это смешение стилей разного времени: много жилых домов 1970-1980-х гг., есть здания раннего советского периода, сохранились, однако, и фрагменты дореволюционной эпохи.
Сопоставление старых и современных карт Москвы позволяет сделать заключение, что дом № 3 по Коптельскому переулку, принадлежавший Александру Федоровичу Шувалову, уже не существует и на его месте находится шестиэтажный жилой дом № 9 (строение 1) 1928 г. постройки. Владелицей дома № 12 по Докучаеву переулку значится в 1916 г. Агафья Леонтьевна Годунова. Судьба строения требует дополнительного изучения.
Начинал московскую службу А. Гейштор-старший конторщиком, затем стал счетоводом (1900 г.), старшим счетоводом (1906 г.), бухгалтером пути (1918 г.) и, наконец, помощником главного бухгалтера дороги (1920 г.). Как уже отмечалось, работа позволила ему повысить сословный статус. В 1916 г. его годовой заработок составлял 1620 рублей. Тогда же отец будущего историка получил золотой жетон за двадцатилетнюю службу [4, л. 1 об]. В краткой автобиографии, датированной 1940 г., он писал об успешной службе, преподавании на курсах Московско-Казанской железной дороги и внедрении собственной системы бухгалтерского учета [2, s. 124].
Нельзя не заметить, что служебный рост отца семейства продолжался и после прихода к власти большевиков, более того, именно в советское время он получил назначение на руководящие должности, о которых упоминал его сын. Сохранилось датированное 18 мая 1920 г. «ходатайство о назначении бухгалтера Центрального счетоводства по учету оборотов и расходов путевого обслуживания Моск<овско>-Каз<азанской> железной дороги А. С. Гейштора на должность помощника главного бухгалтера». В указанном документе давалась весьма лестная характеристика работника: «А. С. Гейштор... отличается отменными служебными качествами, исключительной трудоспособностью и знанием железнодорожного дела и
является в высшей степени желательным кандидатом на должность БП». Аббревиатура БП могла обозначать беспартийного. Предлагалось, чтобы Гейштор временно совмещал новую должность с прежними обязанностями руководителя счетоводства VIII отделения [5, л. 3]. Начальник Главного управления путей сообщения утвердил назначение, о чем информировала телеграмма от 23 июня 1920 г., копия которой была направлена в Главполитпуть [5, л. 7].
Обращает внимание то, что вопрос о повышении Гейштора-старшего был поднят и положительно решен во время советско-польской войны. Поэтому вывод М. Кочерской о том, что «после революции не было для них (Гейшторов. - Л. Г.) места в большевистской России» [8, s.31], нуждается в корректировке. Отвечая на вопрос Р. Яроцкого о причинах поздней репатриации, А.Гейштор-младший говорил о неверии родителей в долговечность советского режима и их нежелании лишиться хороших условий. Только война Советской России с Польшей, по его мнению, поставила польскую семью перед лицом реальной опасности [1, s. 22-23].
Уехала семья Гейшторов в Польшу летом 1921 г., как только это позволила сделать предусмотренная Рижским мирным договором процедура. Собирались спешно, не дожидаясь истечения года с момента ратификации (апрель 1921 г.). По условиям договора, при оптации (выборе гражданства) учитывались несколько моментов. Желающим выехать из России надлежало доказать сначала польским, а затем и советским государственным органам, что «они являются либо потомками лиц, принимавших участие в борьбе за независимость Польши в период 1830-1865 годов, либо потомками — не далее третьего поколения - лиц, которые постоянно проживали на территории бывшей Речи Посполи-той, и вместе с тем... они сами своею деятельностью, употреблением польского языка как разговорного и воспитанием своего потомства ясно засвидетельствовали свою приверженность к польской нации» [9]. Московские Гейшторы отвечали первым двум условиям, сформулированным во 2-м пункте 6-й статьи договора, с выполнением последнего условия у них могли возникнуть определенные проблемы. Вдова деда осталась в Москве.
Уезжали в неизвестность. «Многие, в том числе мои родители, — отмечал Гейштор, — для кого Польша являлась историко-духовным понятием, физически ее не знали. Возвращение в Польшу было приездом к мифу» [1, s. 20]. Пока отец устраивался в Центральной Польше, большая
часть семьи провела несколько недель у родственников в Пласковичах, расположенных всего в семи километрах от новой польско-советской границы. Характерно, что выбор переселенцев пал не на знакомые восточные кресы II Речи Посполитой, а на Варшаву: крупный город, локомотив модернизации на польских землях рос теперь также благодаря своему столичному статусу. Расчет оказался правильным, и А. Гейштор-старший благодаря приобретенной в России квалификации смог занять место в дирекции варшавских банков [1, s. 20, 27].
Детские воспоминания будущего историка начинаются с суеты сборов перед отъездом из Москвы. Пятилетнему мальчику запомнилась сцена, когда после пересечения государственной границы пассажиры вышли около Столбцов (ныне западная окраина Минской области Белоруссии) из вагонов и ознаменовали встречу с Польшей молитвами и пением религиозных и патриотических песен. Согласно рассказам отца и сестры Эмилии, религиозным ритуалом руководил ехавший в том же эшелоне архиепископ Эдвард Ропп [1, s. 19-20]. Однако, присутствие Роппа, который был депортирован из Советской России еще в 1919 г., нуждается в проверке.
В Польше Александр узнавал о России от родителей, сестры Эмилии, которая была на 14 лет его старше, и, очень вероятно, от деда. Главная роль, несомненно, принадлежала матери. Если французскому языку Гейштора обучала приглашенная преподавательница, то русскому учила именно мать, отлично его знавшая. Определенные языковые навыки мальчик приобрел еще в Москве. Занятия были весьма серьезными — со штудированием грамматики и написанием сочинений. И это происходило в то время, когда атмосфера во II Речи Посполитой вовсе не способствовала проявлению интереса к русскому языку. Родители приветствовали общение сына по-русски с русским сверстником. Значит, семья поддерживала контакты с проживавшими в межвоенной Польше русскими, число которых в начале 1920-х гг. было весьма велико [1, s. 25].
Живя в Варшаве, мать активно приобщалась к польской культуре и со временем наверстала упущенное. Сравнение ею уровня русской и польской культур не всегда складывалось в пользу последней. Польский язык пани Гейштор так и остался несовершенным, что вызывало улыбки варшавян. Общаясь с польскими сверстниками и посещая школу, А. Гей-штор-младший быстро в и совершенстве овладел польским. Выдавало его лишь характерное для выходцев с Востока более мягкое, по сравнению с
уроженцами этнически польских земель, произношение [1, s. 23]. Впоследствии в своих научных трудах он будет употреблять понятие «восточ-нопольского языка».
Сохранение в новую эпоху памяти о русско-польских отношениях в Российской империи является значимой научной проблемой. В силу возраста А. Гейштор не мог помнить России времен Первой мировой и Гражданской войн. Однако рассказы старших родственников в 1920-1930-е гг. сформировали доброжелательное отношение к ней, и это далеко не единичный случай среди польских семей.
В преддверии визита в Польшу патриарха Кирилла в августе 2012 г. глава польского католического епископата Юзеф Михалик, который на четверть века младше Гейштора, вспоминал рассказы своих родителей о России. «Я ношу в памяти, словно какой-то код, наследие земель, отошедших к России в результате разделов, — сказал архиепископ в интервью. — Мой отец, который родился в 1898 г., окончил русскую школу... знал дух того времени, но не имел комплексов... В нашем доме господствовало очень глубокое убеждение в том, что, в отличие от русского чиновничества, русский по природе своей — добрый человек. Приводились примеры глубокой, подлинной доброты этого народа». Не изменила этого убеждения даже ссылка, через которую прошли многие поляки [10].
Академик А. Гейштор, не являясь специалистом по истории XIX - начала XX вв., не написал, подобно С. Кеневичу, книги о своих ближайших предках (кстати, родовые гнезда Гейшторов и Кеневичей располагались неподалеку) [11]. Однако он интересовался родословной семьи и даже подготовил обширное исследование «Гейшторы из Пласкович», рукопись которого приносил на встречи с Р. Яроцким.
Академик хранил записную книжку сосланного в Сибирь участника восстания 1863-1864 гг. Якуба Гейштора, в которой содержится информация о судьбах многих сотен человек. Незадолго до смерти он предоставил ее ксерокопию в распоряжение В. Сливовской, осуществившей научное издание этого ценного мемуарного источника. Решение о передаче записной книжки было принято А. Гейштором после участия в последней для него московской конференции, во время которой В. Сли-вовская говорила ему о подготовке базы данных ссыльных поляков XIX в. Решающим доводом стала привезенная польской исследовательницей из Петербурга картотека Ю. И. Штакельберга. В личном архиве Гейш-
тора хранилось большое число выписок и копий, свидетельствующих о постоянных поисках фактов об истории рода, в том числе минской его ветви [4, s. 23-24].
Как вспоминал Ю. Бардах, в 1990-е гг. произошло оживление интереса Гейштора к Литве. С 1992 г. он неоднократно бывал в ней, посещая гей-шторовские места, — в Трокском воеводстве находятся древние артефакты об истоках рода [3, s. 15-16]. Судя по рассказам Р. Яроцкому, приезжал А. Гейштор и в Белоруссию. В Москве до первой половины 1970-х гг. проживали сестры его отца, а младший брат отца умер в 1976 г. в г. Горький [2, s. 103]. Находясь в российской столице, Гейштор наведывался в подмосковное Томилино, где когда-то отдыхал с родителями летом (информация А. Л. Хорошкевич, выступавшей на конференции «Польша, Россия и Европа в судьбе историка. Памяти Александра Гейштора (1916-1999)», в Москве, в марте 2013 г.).
Ощущение глубокой личной связи с Россией способствовало профессиональным и человеческим контактам Гейштора с российскими коллегами, для которых он был Александром Александровичем. Проведенное нами исследование показывает, что семейные предания о семье ученого и его детские воспоминания все же ещё нуждаются в тщательной проверке. Поиски в российских архивах стоит продолжать: с московскими и, шире, российскими корнями А. Гейштора связано немало вопросов, остающихся пока без четкого ответа.
ЛИТЕРАТУРА 1. Jarocki R. Opowiesc o Aleksandrze Gieysztorze. Warszawa, 2001.
2. Gieysztor A. Gieysztorowie z Ptaskowicz // Rocznik Polskiego Towarzystwa Heraldycznego. 2001. № 5.
3. Bardach J. Aleksander Gieysztor (1916-1999) // Lithuania. 1999. № 1/2.
4. Sliwowska W. Syberia w zyciu i pami^ci Gieysztorow — zestancow postyczniowych. Wilno - Sybir - Wiatka - Warszawa. Warszawa, 2000.
5. Российский государственный архив экономики (РГАЭ). Ф. 1884. Оп. 21. Д. 1947.
6. Суворин А. Дневник. М., 1992.
7. Горизонтов Л. Е. Парадоксы имперской политики: Поляки в России и русские в Польше (XIX - начало XX в.). М., 1999.
8. Koczerska M. Aleksander Gieysztor (1916-1999) // Mediewisci. Poznan, 2011.
9. Документы внешней политики СССР. М., 1959. Т.3.
10. Интервью Ю. Михалика 9.08.2012: www.totustuus.net.pl
11. Kieniewicz S. Dereszewicze 1863. Wroctaw i in., 1986.
ОБ АВТОРЕ Горизонтов Леонид Ефремович, доктор исторических наук, про-
фессор Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики», специалист по истории России, Польши, Украины и Белоруссии XIX-XXI вв.
Leonid Gorizontov, doctor of historical sciences, professor of the National Research University Higher School of Economics, specialist in the history of Russia, Poland, Ukraine and Belorussia (XIX-XXI centuries).
E-mail [email protected]
