CC BY
222
12. Там же. С. 322.
13. Там же.
14. Хайдеггер М. Указ. соч. С. 118.
15. Там же.
16. Там же. С. 117.
17. Там же. С. 51.
18. Там же. С. 132.
19. Франк С. Л. Указ. соч. С. 163.
20. Там же. С. 167.
21. Там же. С. 346.
22. Хайдеггер М. Указ. соч. С. 61.
23. Моторина Л. Е. Философская антропология. М., 2009. С. 96-117.
Notes
1. M. Mamardashvili Kartezianskie razmyshleniya[Cartesian meditations]. M. 1993. P. 12.
2. Frank S. L. Soch. [Works]. M. 1990. P. 325.
3. Ibid. P. 321
4. Ibid. P. 317.
5. Ibid. P. 326
6. Ibid. P. 321.
7. Nenashev M. I. Martin Hajdegger o bytii i sushchem[Martin Heidegger about being and beings] // Philosophical education. 2010, No. 2 (22), p. 7-8.
8. Heidegger M. Vremya i bytie. [Time and being]. M. 1993. Pp. 30-31.
9. Ibid. P. 31.
10. Frank S. L. Op. cit. P. 321.
11. Ibid. P. 318.
12. Ibid. P. 322.
13. Ibid.
14. Heidegger M. Op.cit. P. 118.
15. Ibid.
16. Ibid. P. 117.
17. Ibid. P. 51.
18. Ibid. P. 132.
19. Frank S. L. Op. cit. P. 163.
20. Ibid. P. 167.
21. Ibid. P. 346.
22. Heidegger M. Op. cit. P. 61.
23. L. E. Motorina Filosofskaya antropologiya [Philosophical anthropology]. M. 2009. Pp. 96-117.
УДК 141-333
Е. В. Пилюгина
Россия в пространстве Постмодерна
В статье анализируются тенденции расширения пространства постмодерна, адекватность различных исторических методологий в качестве инструментов исследования процесса актуализации постмодерновой реальности, спецификации постмодерна в конкретных обществах. Обосновывается неизбежность в условиях глобализации вовлечения в постмодерновый мир мирового сообщества в целом и отдельных его культурно-исторических сегментов. При этом констатируется эклектичность постмодернового проекта в различных сообществах, реализуемого через наложение и конвергенцию, прежде всего, модернистской и постмодернистской моделей. Исследуется постмодерность российского общества: выявляется специфика российского варианта постмодерна как фрагментированной реальности, подразумевающей наложение постмодернистской по характеру политики на преимущественно индустриальную (модернистскую) экономику, а также диссонансы постмодерна-модерна в социальной и духовной сферах. Делается вывод, что характер и границы российского «проекта постмодерн», в основном, уже очерчены и в перспективе вряд ли будут серьезно изменены.
The article analyzes the trend of the expansion of the area of the postmodernity, the adequacy of different historical methodologies as tools for studying the process of the actualization of the postmodern reality, postmodern specifications in certain communities. The Inevitability of the involvement in the post-modern world of the
© Пилюгина Е. В., 2016
world community in general and its separate cultural and historical segments locates. Thus eclecticism of the post-modern project in various communities realized through imposing and convergence, first of all, of modernist and post-modernist models is stated. Is investigated the postmodern type of Russian society; it revealed t specifics of Russian version of the postmodernity as the fragmented reality, implying the imposition of postmodern politics at a predominantly industrial (modernist) economy, dissonances postmodern-modern in the social sphere and cultural, including, education.
Ключевые слова: постмодерн, постмодернити, постмодернизм, постиндустриальное общество, модерн, индустриальное общество, фрагментированная реальность, симулякры, сингулярность.
Keywords: postmodern, postmodernity, postmodernism, post-industrial society, modern, industrial society, fragmented reality, simulacrum, singularity.
Представление о современном мире как находящемся на перепутье, в предощущении грядущих и уже происходящих масштабных социальных изменений стало общим местом гуманитарной науки и публицистики. Чаще всего аналитики маркируют это своеобразное состояние междувременья «обществом постмодерна» ("postmodernity"). Зафиксированное в исторической науке как Новейшее, наше время также обозначается обществоведами постиндустриальным, информационным обществом, постмодернистской реальностью, Новым средневековьем и т. д. Эти и подобные маркировки не тождественны, но синхронны по времени, позволяют акцентировать те или иные аспекты современного мира.
Наиболее общим понятием можно считать дефиницию «мир постмодерна», но не в интерпретации французского философа Ж. Лиотара, обеспечившего, во многом, популяризацию данного термина, а в том смысле «пост-модерна», который задал английский историк А. Тойнби [1], обозначая современный этап исторического развития и тип общества, пришедший на смену индустриальному обществу Нового времени. Семантически аморфный термин «постмодерн», лишь указывающий на наступающее некое «пост», но не фиксирующий его признаки, подобно «плавающему означающему» Ж. Делеза [2], стал той принципиально неопределенной, а значит емкой вербальной формой, которая способна вместить какое угодно содержание. Иные обозначения и характеристики вкладываются в эту вербальную форму, насыщая ее; наслаиваясь друг на друга, все дефиниции вместе создают образ современной калейдоскопической реальности. Последнюю четверть ХХ в., особенно после выхода в 1979 г. знаменитой работы Жана Лиотара «Состояние постмодерна», и первое десятилетие нашего столетия представители гуманитарных наук занимались, прежде всего, семантическими изысканиями, пытаясь о-предел-ить неопределенное изначально «пост», и, попутно, социальными исследованиями, призванными «обналичить» черты постмодерна в современном мире.
Последние годы наметилась новая тенденция: маркировка «общество постмодерна» касательно современности уже мало кем оспаривается, хотя проблема аморфности/полиморфности концепта «постмодерн» так и не разрешена; но теперь обществоведы вовлечены в процесс выявления признаков, свидетельствующих о включении конкретных обществ в пространство и «состояние постмодерна» [3]. Остановимся и мы на актуальной проблеме включения в постмодерновую реальность российского сообщества. Предварительно обозначим некоторые «реперные точки» исследования, семантически и логически ограничив заявленную тему.
Прежде всего, отметим, что в условиях глобализации остаться «на обочине» происходящих в мире изменений невозможно. Вовлечение в глобальные экономические и политические процессы стран и народов началось в Новое время, а в наше - лишь резко интенсифицировалось. Процесс модернизации шел неравномерно, охватывая последовательно, но непреклонно сначала Европу, затем ментально близкие европейскому духу страны, частично европейские общества, в том числе Россию и т. д. Также постепенно втягивает в себя страны и народы постмодернист-ско-постиндустриальная реальность, и правомерно утверждать, что, рано или поздно, специфический постмодерновый формат актуализируется во всех уголках мирового сообщества, желаем мы этого или нет.
Между тем следует отметить некоторые нюансы включения человечества в «состояние постмодерна» и осознания этого включения. Во-первых, индустриальный мир, при всех его, в том числе, отрицательных проявлениях в виде экологических проблем, насаждения чуждой для многих народов западной культуры, масштабных войн за новые рынки, воспринимался большей частью положительно. Классические атрибуты Нового времени - индустриализация, свободный рынок и либеральная демократия - длительное время трактовались как перспективное будущее всего человечества, возможность сохранить и упрочить национальные государства в условиях жесткой конкуренции и, даже, как собственно «цивилизованность».
С постмодернистской реальностью дело обстоит иначе: изначальная трактовка постмодернизма и постмодернити была представлена в негативном ключе. Постмодернизм вообще выглядит как квинтэссенция радикально критического взгляда на окружающее и происходящее. В нем нет веры в прогресс, так характерной для эпохи модернити; да и вообще, нет никакой масштабной, скрепляющей массы, системы идей, призванной придать устойчивость социальной действительности и обеспечить психологическую устойчивость индивидов в условиях непрерывных социальных изменений; напротив, борьба со всякого рода тотальностью, в том числе идеологической (мета-нарративами), «разрыв шаблонов», преодоление любых границ (трансгрессия) поставлены во главу угла. Индивидуализм и, одновременно, массовость модернистского мировоззрения трансформируются в постмодернистскую сингулярность, когда обособленный субъект проникается иллюзией включения в социальность через разнообразные виртуальные сети. И вот в этих сетях, как в собственных сконструированных «мирках», он и существует, устанавливает или принимает установленные другими каноны, в том числе веры (в виде отдельных, слабо связанных друг с другом и с реальностью, фрагментов восприятия мира и себя - мифологем, повсеместно заменивших прежние целостные модернистские идеологии, традиционные мифологии).
Так происходит партикуляризация веры, как и общества в целом. В условиях социальной трансгрессии и транспарентности актуализируется странная сетевая реальность, в которой значимы уже не сами коллективы или индивиды, не государства и этносы, а их связи, взаимодействия. Постепенно в «паутине интеракций» теряются собственно взаимодействующие субъекты, или, по крайней мере, низводится их значимость - субъектность. Точнее, субъектность представляется исключительно как интерактивность: «пока мы взаимодействуем - мы существуем». Интеракция сингулярных социальных субъектов осуществляется в процессе включения в единое информационное пространство, в котором субъекты обмениваются «пакетами информации», да и сами предстают как «сгустки информации» - нарративы.
Цивилизационная модель истории уже не может быть взята сегодня на вооружение, так как в глобализирующемся мире границы между цивилизациями (государствами, культурами) стираются. При ближайшем рассмотрении социальные конфликты выглядят уже не противостояниями между государствами и нациями, как в индустриальном мире, даже не этническими или религиозными конфликтами, как могло бы показаться на первый взгляд. Это убеждение легко развеивается при упоминании, скажем, тех европейцев и россиян, которые отправляются сражаться на стороне ИГИЛ. В качестве полноценных участников конфликтов выступают сегодня симулякры, о которых так много писал в свое время Ж. Бодрийяр: симулякры наций и этносов, цивилизаций (например, весьма условный «Запад», или «американская нация», или даже культивирующийся сегодня в российской политике мем «русский мир», который не следует путать с реальной исторической общностью, актуальной примерно в период XVI-XIX вв.). По Бодрийяру, симуляция - порождение моделей реального «без оригинала и реальности - гиперреального» [4]. Симулякры не взаимодействуют друг с другом, представляя собой «параллельные» виртуальные реальности.
В постмодерновой ризоморфной социальной реальности, несмотря на общее «корневище», взаимодействие, да и просто соприкосновение ветвлений не обязательно, и даже нежелательно. Наиболее адекватны в качестве методологий постижения такой социальной реальности концепции современного естествознания: синергетическая теория и набирающая популярность «теория суперструн», конечно, с оглядкой на специфику социальной среды. В социальном аспекте в качестве таких «суперструн», непрерывно меняющих очертания, как и параметры измерения, в результате взаимодействия с социальной «мембраной» - конкретной средой, могут выступать любые социальные субъекты, точнее, их культивируемые образы.
Теперь ни линейная, ни какая иная последовательность уже не действуют, или могут действовать одновременно множество переплетающихся последовательностей; какие-то через некоторое время угасают, какие-то развиваются и доминируют, причем прогнозировать, какие последовательности - ветвления реальности - окажутся перспективными, едва ли возможно. А это значит, что постмодерновый мир со всеми его атрибутами в виде радикализации плюрализма, стирания любых границ, в том числе между истиной и ложью, реальностью и ирреальностью, симуляции реальности, в том числе экономической (постиндустриализация - перенесение акцента с производственной сферы в финансовую), политической (выборы как шоу, президенты как «манекены власти» и «менеджеры транснациональных корпораций» [5]), может проявиться, да и проявляется уже, где угодно: в Японии, Китае, России, на Украине, в арабском мире и т. д.
Европейский вариант постмодерна, так подробно описанный французскими философами-постмодернистами (Ж. Лиотар, Ж. Делез, Ж. Деррида, Ж. Бодрийяр), американский вариант постмодерна, который Жан Бодрийяр колоритно окрестил «дайджестом» европейского, «диснейлендовской реальностью» [6], японский постмодерн в стиле анимэ, китайское явно постмо-
11
дерновое общество с фрагментарным наложением стилизованной марксистской идеологии на глубинную конфуцианскую ментальность и современные интернет-технологии, - это не одно и то же, но все же это ветвления общества постмодерна, в отношении которых бессмысленно утверждать, какое из них «более постмодерновое». В какой-то момент времени некоторый «отросток» мира-ризомы может доминировать, но это временный эпизод. Ведь полноценная структуризация горизонтальной системы ризомы привела бы к ее трансформации иерархическую. Общество постмодерна, в этом случае, вышло бы, наконец, из междувременья, определив себя содержательно, а не апофатически; но тогда завершился бы постмодерн. Сегодня же мы продолжаем являться свидетелями растекающейся по миру постмодернистской реальности. Например, как ИГ - то ли террористическая организация, то ли альтернативное государство, то ли антиамериканское, то ли созданное под эгидой США, то ли реально убивает на камеру представителей заявленных символических противников, то ли демонстрирует красочное шоу в стиле голливудского «ужастика» - классический пример постмодерна, только с арабским штрих-кодом. Подобные и многие другие примеры свидетельствуют, что окончание нынешнего переходного периода, наступление постпостреальности вряд ли возможно в ближайшем будущем, даже несмотря на ускорение исторического развития. Скорее, следует констатировать, что человечество вступило в «развитой», зрелый постмодерн.
В связи с этим встает вопрос о постмодернистской реальности в России и ее проявлениях. Обратим внимание на упреки ее геополитических соперников: российские власти и массмедиа сегодня обвиняются в переформатировании и симуляции истории, эффективном маркетинге и мерчандайзинге вбрасываемых идей, создании альтернативных образов реальности, участии в информационных и так называемых «гибридных» войнах. То есть во всем том, что философ Ж. Бодрийяр, социолог З. Бауман [7] и их единомышленники еще лет пятнадцать назад объявили признаками постмодерна, обнаружив эти явления в западном мире. «Ризома растет из середины», любил повторять Ж. Делез; это делает постмодернистское инфицирование современного человечества особенно непредсказуемым и эпидемиологическим, так как невозможно предсказать, где и в чем проявится постмодернистская реальность завтра.
К сожалению, некоторые отечественные исследователи еще высказывают сомнения по поводу адекватности определения «постмодернистский мир» в отношении российского общества [8], выстраивая даже проекты «недопущения» скатывания России в постмодерн (активизировавшиеся в последнее время в связи с геополитическим противостоянием с США, которые ассоциируются ныне с доминирующим «проектом постмодерна»). Фактически, это мышление в категориях формационной концепции истории, рецидивы модернистской ментальности. Сегодняшние геополитические успехи России и уже обозначенная выше паника в западных СМИ, вызванная осознанием неожиданной конкурентоспособности российских массмедиа в осуществлении постмодернистских практик, заставляют сделать вывод об адекватности российской политики существующему моменту, то есть о ее постмодернистском, по сути, характере.
Подчеркнем, что успешной российская внешняя политика может быть признана именно с позиций постмодерна, а не старых модернистских методик с их однозначными определениями и четкой иерархией «победителей» и «побежденных». «Текучее» распространение российского влияния в ответ на «таран» Pax Americana; гибкая фрагментация внешних взаимодействий, позволяющая в отдельных областях строить отношения с теми же США как «партнерами»; диверсификация политических и экономических интересов; семантическая размытость и неоднозначность политических формулировок и заявлений, побуждающая политиков, публицистов, рядовых граждан непрерывно их интерпретировать; политическое имиджмейкерство, производящее популистские имиджи-образы политиков; «регионально-сетевой (матричный)» тип политических организаций [9]; завязанность их деятельности не на программы, а на культивируемый об-раз-симулякр лидера; привлечение мифологически фрагментированного «исторического опыта» (ремейки истории) для объяснения происходящего обывателям; участие в войнах нового типа, которые «то ли есть, то ли нет», и суть которых состоит не в том, чтобы выиграть, победив соперника, а в том, чтобы его переформатировать; условность и обратимость соперников (не вполне ясно, кто с кем воюет), в результате чего противостояния часто приобретают вид символической «игры на публику» - эти и многие другие атрибуты постмодернистской реальности не должны оставлять сомнений.
Притом, и здесь следует согласиться с аналитиками-экономистами [10], традиционно ресурсная российская экономика и некоторые иные исторические реалии вряд ли позволят осуществить постмодернистско-постиндустриальный проект в том варианте, в котором он был осуществлен в США или в Европе, а низкая удельная плотность населения - постиндустриальный китайский или японский экономические проекты. Более того, сырьевая база экономики, огромные 12
территории и практически неисчерпаемые ресурсы, неизбежный акцент на экстенсивность развития, - все эти «минусы» и «плюсы» российской экономической действительности обеспечивают продление индустриальной фазы сколь угодно долго, может быть, вообще не вступая в полной мере в область «классического постиндустриализма». То есть на индустриальную, по сути, российскую экономику накладывается явно постмодернистская политика.
Что касается двух других ключевых сфер общества, выделенных в свое время Т. Парсонсом (социальной в узком смысле и духовной), то здесь наблюдается парадоксальное смешение как модернистских, так и постмодернистских черт. Тем не менее акцент на традиционную семью, продолжающаяся активная фаза урбанизации, социально-политическая активность населения позволяют предположить тяготение социальной сферы к модернистскому варианту общества. Такие признаки социальной структуры постмодерна, как клановость на основе характеристик «свой-чужой» [11], «вьетнамизация территории» [12], под которой понимается прогрессирующее образование частных военных образований, призванных защищать интересы «новых феодалов» - ключевых акционеров ТНК, также пока не явственны. Напротив, продолжает влиять импульс мобильности, полученный российским обществом в Перестройку, но и усиливается административная роль государственных структур, стремящихся как раз ограничить «неофеодальную» вольницу, сформировавшуюся в «лихие 90-е». В то же время растет число офисных работников, особенно в крупных городах, в которых наблюдается также постепенное перетекание населения из центра на окраины, что характерно для постмодернового типа общества. Тем не менее «смерть рабочего класса» в обозримом будущем российскому обществу не грозит в силу его ресурсной экономики. Таким образом, в социальной сфере сложился диссонанс: в крупных городах, особенно в столице, преобладают признаки постмодернити; в большой же части российского общества все еще актуальна модернистская модель.
Куда более вовлечена в пространство постмодерна сфера культуры, и прежде всего образование, особенно после реформы высшего образования, взявшей за образец западную бакалаврскую модель. Символизация дипломов, не эквивалентных знаниям, «циркулирующих, подобно плавающим курсам валют» [13], акцент на широту, а не глубину информации, тестирование, а не устный опрос - оттенки постмодернистской реальности в российском образовании. Это вполне объяснимо: общество, назвавшее себя информационным, акцентировало значение сферы производства и распространения информации. Информационные средства были объявлены «четвертой» и «пятой» властью. Отсюда, сфера культуры неизбежно оказалась завязана на политику, а борьба за власть включила борьбу за контроль над СМИ. Образование же в связи этим стало инструментом манипуляции влиятельных политических сил общественным мнением в наиболее подвижной и перспективной молодежной среде. Таким образом, и СМИ, и образование сегодня четко завязаны на власть; наблюдается также стремление власти манипулировать религиозными движениями и организациями.
Но, учитывая диссонанс между постмодернистской по сути политической практикой и преимущественно индустриальной экономикой, в российской образовательной сфере сложилась проблемная ситуация: тенденция на выпуск не столько знающего человека, сколько мыслящего в категориях актуальной, то есть постмодернистской реальности, и, тем самым, лояльного к власти, вступила в противоречие с производственной необходимостью. Заточенная на тяжелую промышленность российская экономика все еще нуждается в профессионалах - инженерах, а не менеджерах; ликвидация же начального профессионального образования и серьезное ограничение выпуска специалистов обеспечили нехватку эффективных инженерных кадров и просто рабочих рук. С реформистскими казусами теперь пытаются справиться усилением контроля над образовательными учреждениями, что фактически противоречит самой идее взятого за образец широкого, «мировоззренческого» образования современного западного типа, целью которого является производство «свободной креативной личности», а не профессионала в какой-то конкретной области. Таким образом, в современной российской системе образования наличествуют одновременно две тенденции: установка на постмодернистское гуманитарное образование «вширь» и сохранение ростков традиционного со времен Петра I специального образования «вглубь». Это выливается в перманентно провозглашаемую борьбу административных ресурсов «за качество образования» без какого-либо очевидного результата - в силу неопределенности и размытости самого концепта «качественного образования».
Тем не менее заявлять, что в текущий исторический момент Россия - на перепутье, на заре «постмодерна», не совсем верно. Ведь само общество постмодерна трактуется как фрагментиро-ванная, эклектическая реальность, включающая осколки самых разных социальных структур, вкладывающихся в общую «картину», как пазлы. Более того, как такового «чистого» постмодерна нет даже на Западе; так, политолог В. Видеман правомерно трактует активное «педалирование»
13
Белым домом проекта новой американской империи как «глобальный апофеоз социально-политического модернизма», отмечая также, что на «родине» постмодерна, в Западной Европе, все еще сильна идеологически классовая модернистская политическая культура масс [14], вступающая ныне в диссонанс с постмодернистской политической практикой элит.
Отсюда, правомерно утверждать лишь особенность российского постмодерна, для которого характерны более определенные границы между слоями и фрагментами реальности, чем, скажем, в западном варианте постмодерна с акцентом на прозрачность и преодолимость границ. Это, в свою очередь, является отражением евразийской сущности российского общества и исторических реалий, в которых оно формировалось. Вероятно, с течением времени в каких-то областях постмодернистский формат будет проявляться более выраженно, но вряд тот вариант постмодерна, который уже сформировался в России, претерпит серьезные изменения.
Примечания
1. Toynbee A. J. Study of History. Oxford University Press, Thames and Hudson Ltd. L., 1972.
2. Делёз Ж. Логика смысла. М.: Раритет, 1998. С. 77.
3. Видеман В. Итоги выборов: победили постмодернисты // Постмодерн: глобальное переформатирование. URL: http://www.imperativ.net/imp12/el2003.html; Хазин М. Постмодерн: реальность или фантазия? // URL: http://worldcrisis.ru/crisis/170860; Adib-moghaddam A. Postmodern Islam and the Arab revolts//Open Democracy. URL: https: //www.opendemocracy.net/arshin-adib-moghaddam/postmodern-islam-and-arab-revolts; Dirlik A., Xudong D. Postmodernism and China. University press. Durham and London, 2000.
4. Бодрийяр Ж. Симулякры и симуляция. URL: http://exsistencia.livejournal.com
5. Видеман В. Указ. соч.
6. Бауман З. Индивидуализированное общество. М., 2005.
7. Там же.
8. Хазин М. Указ. соч.
9. Видеман В. Указ. соч.
10. Эко У. Средние века уже начались // Иностранная литература. 1994. № 4. С. 258-267.
11. Бауман З. Указ. соч. С. 83.
12. Эко У. Указ. соч. С. 258-267.
13. Бодрийяр Ж. Указ. соч. С. 89.
14. Видеман В. Указ. соч.
Notes
1. Toynbee A. J. Study of History. Oxford University Press, Thames and Hudson Ltd. L., 1972.
2. Deleuze J. Logika smysla [Logic of sense]. M. Raritet. 1998. P. 77.
3. Wiedemann V. Itogi vyborov: pobedili postmodernisty [Election results: postmodernists won] / Postmodern: global'noe pereformatirovanie - Postmodern: a global reformat. Available at: http://www.imperativ.net/ imp12/el2003.html; Khazin M. Postmodern: real'nost' ili fantaziya? [Postmodern: reality or fantasy?] // Available at: http://worldcrisis.ru/crisis/170860; Adib-moghaddam A. Postmodern Islam and the Arab revolts // Open Democracy. Available at: https://www.opendemocracy.net/arshin-adib-moghaddam/postmodern-islam-and-arab-revolts; A. Dirlik, Xudong D. Postmodernism and China. University press. Durham and London. 2000.
4. Baudriyard J. Simulyakry i simulyaciya [Simulacra and simulation]. Available at: http://exsistencia. livejournal.com
5. Wiedemann V. Op. cit.
6. Bauman Z. Individualizirovannoe obshchestvo [Individualized society]. M. 2005.
7. Ibid.
8. Khazin M. Op. cit.
9. Wiedemann V. Op. cit.
10. Eco U. Srednie veka uzhe nachalis' [Middle ages have already begun] // Inostrannaya literatura Foreign literature. 1994, No. 4, pp. 258-267.
11. Bauman Z. Op. cit. P. 83.
12. Eco U. Op. cit. Pp. 258-267.
13. Baudrillard J. Op. cit. P. 89.
14. Wiedemann V. Op. cit.
