CC BY
49
СТРАНИЧКА ГАЗЕТЫ "ДАР"
УДК 821.161.1.09"18"
"РОСЛАВЛЕВ" А.С. ПУШКИНА: ДИСКУССИЯ О ПАТРИОТИЗМЕ И "ФРАНЦУЗСКИЕ" ПЕРСОНАЖИ (к годовщине войны 1812 года)
Н.В. Забабурова
В 1831 г. был опубликован роман М. Загоскина "Рославлев, или русские в 1812 году" - первая в русской литературе попытка изображения событий Отечественной войны 1812 года. Имя М. Загоскина после выхода в свет его романа "Юрий Милославский" было уже хорошо известно русской публике, и от нового исторического романа, естественно, ждали многого. Но "Рославлев" вызвал разнородные суждения. Писать произведение такого размаха по прошествии не более двадцати лет со времени исторических событий, когда еще были живы многие их участники, всегда ответственно. При этом М. Загоскин по своим литературным связям и эстетическим воззрениям прочно ассоциировался с литературными "староверами" А.А. Шаховским и А.С. Шишковым и тем самым находился в оппозиции к "карамзинистам". Уже это могло определить неоднозначное отношение Пушкина к "Рославле-ву" (действительно, не лучшему, по оценке критики, произведению писателя), с его навязчивой нравоучительностью, наивной сентиментальностью, схематичностью персонажей, а главное -прямолинейной, почти официозной трактовкой русского патриотизма.
Поразительно (и это первый случай в художественной практике Пушкина), что сразу после выхода "Рославлева" поэт начал работать над собственной версией сюжета М. Загоскина, т. е. сознательно вступил в полемику с автором. Начало работы над рукописью датировано 22 июня 1831 года. В 1836 г. в журнале "Современник" он опубликовал фрагмент своего первого наброска под названием "Отрывок из неизданных записок дамы (1811 год)" [1].
Как очевидно уже из названия неизданной рукописи, Пушкин радикально меняет повествовательную точку зрения. Если у Загоскина события изображены с позиций автора, т. е. с претензией на объективность (Загоскин недаром считал своим учителем в историческом жанре В. Скотта), то Пушкин, во-первых, ориентирован на субъективность, а во-вторых, на возможную аутентичность издаваемых "записок". Подобная форма (фиктивные мемуары и записки) была широко распространена в европейском романе эпохи Просвещения и романтизма. Более того, в самом начале романа Пушкин дает понять, что Загоскин тоже имел в виду реальные события, но якобы по собственной воле их исказил: «Читая "Рославлева", с изумлением увидела я, что завязка его основана на истинном происшедствии, слишком для меня известном. Некогда я была другом несчастной женщины, выбранной г. Загоскиным в героини его повести. Он вновь обратил внимание публики на происшедствие забытое, разбудил чувства негодования, усыпленные временем, и возмутил спокойствие могилы. Я буду защитницею тени, - и читатель извинит слабость пера моего, уважив сердечные мои побуждения» [2]. Такой обманный
Забабурова Нина Владимировна - доктор филологических наук, профессор, заведующая кафедрой теории и истории мировой литературы Южного федерального университета, 344006, г. Ростов-на-Дону, пер. Университетский, 93, e-mail: [email protected].
Nina Zababurova - Doctor of Philology, professor, head of the Department of Theory and History of Foreign Literature, at the Southern Federal University, 93, Universitetsky Lane, Rostov-on-Don, 344006, e-mail: [email protected].
ход соответствует законам литературной игры, которой в совершенстве владел Пушкин, и создает убедительную мотивацию текста.
Вполне очевидно, что Пушкина заинтересовала конкретная сюжетная линия - история Полины, память которой берется защитить автор записок. В романе Загоскина трагическая судьба Полины трактуется как возмездие за совершенный ею бесчестный по отношению к отечеству поступок. Девушка влюбляется в пленного француза, выходит за него замуж, изменяя своему благородному жениху Рославлеву, и покидает родину. Позже, когда герой с русскими войсками входит в Париж, то встречает свою возлюбленную в самом плачевном положении: уже вдова, без средств к существованию, с ребенком на руках, она обречена на смерть, которую принимает кротко, как заслуженную кару.
В сохранившемся наброске Пушкина исходная ситуация совсем иная. Героиня не связана обязательствами, и сердце ее свободно. К тому же приходит сообщение о гибели юноши, который намерен был сделать ей предложение. Пленный француз Синекур (Пушкин сохранил имя героя из романа Загоскина) занимает, прежде всего, ее ум: она "жадно слушала суждения, основанные на знании дела и беспристрастности" [2, 156]. Полина часами просиживает над картами военных действий, и потому опытный офицер является ее предпочтительным собеседником. Более того, автор записок дает понять, что развитие сюжета "по Загоскину" изначально невозможно. "Я смеясь дала ему заметить, - пишет рассказчица, - что положение его самое романическое. - В плену у неприятеля раненый Рыцарь влюбляется в благородную владетельницу замка, трогает ее сердце, и наконец получает ее руку. - Нет, сказал мне Синекур, княжна видит во мне врага России, и никогда не согласится оставить свое отечество" [2, с. 157].
Полина и ее безымянная подруга и единомышленница (автор записок) воплощают новый тип просвещенной женщины, сознание которой открыто важнейшим общественным проблемам. Полина выросла на книгах французских авторов "от Монтескье до Кребильйона", а Руссо знает "наизусть". Правда, в библиотеке этой девушки нет ни одной русской книги: "Она сказывала мне, что с трудом разбирала русскую печать, и вероятно ничего по-русски не читала, не исключая и стишков, поднесенных ей московскими стихотворцами" [2, с. 150]. Но именно эти девушки, воспитанные на французских романах, являются носителями истинного патриотизма. Этот аспект пушкинского романа не раз отмечался исследователями [3], хотя указанный парадокс заслуживает особого внимания.
У Полины есть свои образцы для подражания, и весьма причудливые: Шарлотта Корде, Марфа Посадница и княгиня Дашкова - т.е. женщины, проявившие независимость и силу характера. Полина даже мечтает повторить гражданский подвиг Шарлотты Корде и своими руками убить Наполеона.
В числе кумиров героини и французская писательница Жермена де Сталь (рис.), автор популярных в России того времени романов "Коринна" и "Дельфина", с которой она встречается в московском салоне. Пушкин включил в свой роман важный эпизод, имеющий историческую основу, который отсутствовал в "Рославлеве" Загоскина и имеет, на наш взгляд, особое значение. Он связан с приездом писательницы в Москву в 1812 году. Мадам де Сталь была фигурой знаковой для русской литературы эпохи романтизма. Пушкин ценил ее не только как талантливую писательницу, но прежде всего как мыслителя, открывшего перед европейской романтической культурой новые перспективы. Об общем влиянии идей Ж. де Сталь на политические и эстетические идеи Пушкина подробно писала Л.И. Вольперт [4]. Для русской публики особое значение имела книга Ж. де Сталь "Десять лет изгнания", изданная после ее смерти, где подробно описано ее путешествие в Россию в момент драматических событий 1812 года [5]. В 1825 г. в статье "О г-же де Сталь и о Г. А. М-ве" Пушкин весьма резко высказался по поводу неуважительного отзыва Г. Муханова об упомянутой книге Сталь. Он, напротив, подчеркнул, что писательница проявила проницательность и благородство и "первая отдала полную справедливость русскому народу, вечному предмету невежественной клеветы писателей иностранных" [2, с. 11, 27]. Здесь он представил истинный масштаб личности писательницы, о которой Муханов отозвался как о барыне с робкой душой: "Эту барыню удостоил Наполеон гонения, монархи доверенности, Байрон своей дружбы, Европа своего уважения..." [2, с. 11, 27]. Именно история русского путешествия Жермены де Сталь дала плод пушкинской фантазии.
В своих мемуарах Ж. де Сталь подробно датирует маршрут своей поездки в Россию. Уже в 1811 г. она начала хлопотать о получении российского паспорта. С этой даты начинается и пушкинский роман: "Меня вывезли в свет зимою 1811 года" [2, с. 149]. Мотивы отъезда писательницы в столь далекое и опасное путешествие были разъяснены ею достаточно четко. Дело в том, что в Европе, где большая часть территорий так или иначе контролировалась ненавистным ей Наполеоном и его администрацией, она поневоле чувствовала себя как в тюрьме. Друзья не могли свободно, не боясь дальнейших последствий, приехать даже в ее швейцарское имение Коппе. Наполеон с достойным лучшего применения упорством преследовал писательницу, проявившую неповиновение и независимость. Их взаимная вражда стала известным общеевропейским сюжетом. Ж. де Сталь хотела ощутить себя свободной от надзора, и перед ней была альтернатива - Америка или Россия.
Российский паспорт ей удалось получить быстрее, и это все решило. Из Швейцарии она выехала 23 мая 1812 года. Путь был окольным: через Австрию, Моравию, Польшу, где ее и ждал желанный паспорт. Наконец, 14 июля 1812 года Ж. де Сталь пересекла российскую границу. План был простой - добраться до Петербурга, а оттуда, морем, в Швецию, на родину мужа. Но время рассчитать не удалось... Наполеоновские войска начали переправу через Неман 24 июня, и северное направление оказалось закрытым. Но Ж. де Сталь и не думала отказываться от своих намерений посетить Россию и двинулась со своей небольшой свитой в сторону Москвы, т.е. южнее тех районов, где уже бушевала война. Это было действительно опасное путешествие, но оно открыло писательнице неофициальную глубинную Россию, которая и дала ей представление о стране, хоть и варварской, но обещающей грядущее величие. В Москве она была принята с почетом, Ростопчин дал обед в ее честь (может быть, этот эпизод и имеется в виду в романе Пушкина, хотя в нем устроителем обеда представлен отец Полины, легкомысленный жуир). Дальнейшие события не помешали ей добраться до Петербурга, поскольку к осени наполеоновские войска уже начали свой обратный путь/бегство в Европу.
Удивительная француженка отправилась в Россию с надеждой видеть поражение своего императора, она была всей душой на стороне, так сказать, врага, и об этом "враге" написала в своих мемуарах вдумчиво и с симпатией. В текст романа Пушкин включил высказывание Сталь, которое с восторгом пересказывает Полина: «Ты слышала, что сказала она этому старому, несносному шуту, который из угождения иностранке вздумал было смеяться над русскими бородами: "Народ, который, тому сто лет, отстоял свою бороду, отстоит в наше время и свою голову". Как она мила! Как я люблю ее! Как ненавижу ее гонителя!» [2, 152].
Московский салон изображен в романе Пушкина как воплощение глупости и пошлости. Здесь хотят угодить иностранке, но не испытывают к ней ни интереса, ни уважения. Все ждут от нее, известной своим остроумием и искусством светской беседы, bon-mot. Но ей не с кем разговаривать. Зазванные на прием умники, скорее, заняты ухою из осетра, нежели беседой с г-жой де Сталь, а в общем публика видит в ней лишь "пятидесятилетнюю толстую бабу, одетую не по летам" [2, с. 151]. Наконец, у гостьи вырвалось "двусмыслие, и даже довольно смелое" [2, с. 151]. Пушкин явно подразумевает здесь какой-то политический каламбур, которыми славилась мадам де Сталь. Реакция публики говорит о том, что ее мало кто понял: поднялся хохот и одновременно шепот удивления, что, однако, не помешало тут же разнести остроту по городу. Полина испытывает мучительный стыд за отечество, так знакомый русскому человеку. Патрио-
Портрет Жермены де Сталь
тический подъем, охвативший московское общество, приобретает самые карикатурные формы: "Светские балагуры присмирели; дамы вструхнули. Гонители французского языка и Кузнецкого моста взяли в обществах разительный верх и гостиные наполнились патриотами: кто высыпал из табакерки французский табак и стал нюхать русской; кто сжег десяток французских брошюрок, кто отказался от лафита и принялся за кислые щи. Все закаились говорить по-французски; все закричали о Пожарском и Минине, и стали проповедовать народную войну, собираясь на долгих отправиться в саратовские деревни" [2, с. 153]. На этом фоне Полина ведет себя эпа-тажно: на бульваре нарочито говорит по-французски, демонстративно пресекает "патриотическое хвастовство" и рассуждает о военном гении Наполеона [2, с. 153]. Но это лишь выражение боли и вынужденного бессилия.
Полину утешает то, что французская гостья увидела в России не только "нашу светскую чернь": "По крайней мере, она видела наш добрый простой народ, и понимает его" [2, с. 152]. Для героини подтверждением этой истины явилась лишь одна фраза (по поводу русских бород). Но для автора важны и ценны те мысли о русском народе, которые Ж. де Сталь высказала в мемуарах: "В этой нации соединены терпение и энергия, веселость и меланхолия. Здесь видишь сочетание самых поразительных контрастов, и это то, что может предсказать великие свершения" [5, с. 287].
Об особой роли "французских" персонажей в наброске пушкинского романа свидетельствует и спор русской патриотки Полины и пленного французского офицера Синекура по поводу Бородинского сражения.
До Полины доходит весть о Бородинском сражении, отступлении русских войск и московском пожаре. Она в полном негодовании и убеждена, что Москву подожгли французы, те самые "благородные, просвещенные французы", которые решили таким образом ознаменовать свое торжество. Но Сенакур этой вестью потрясен и совершенно иначе трактует свершившееся, видя в нем знак окончательного поражения французской армии: ".. .разве вы не видите, что пожар Москвы есть гибель всему французскому войску, что Наполеону негде, нечем будет держаться, что он принужден будет скорее отступить сквозь разоренную опустелую сторону при приближении зимы с войском расстроенным и недовольным! И вы могли думать, что французы сами изрыли себе ад! Нет, нет, русские, русские зажгли Москву. Ужасное, варварское великодушие! Теперь, все решено: ваше отечество вышло из опасности." [2, с. 157].
Оценка кутузовского маневра и московского пожара не была однозначной в русском обществе. До пушкинской Полины дошла версия московского света, тех "обезьян просвещения", о которых она с таким негодованием говорила после памятного вечера в обществе мадам де Сталь: "Она не постигала мысли тогдашнего времени, столь великой в своем ужасе, мысли, которой смелое исполнение спасло Россию и освободило Европу" [2, с. 155].
Истину она слышит только от врага, который понимает смысл свершившегося: "О, мне можно гордиться именем россиянки! Вселенная изумится великой жертве!" ..." [2, с. 157]. На этой высокой ноте заканчивается набросок пушкинского романа.
Пройдет несколько десятилетий, и Россия получит "Войну и мир" Л. Толстого - грандиозную эпопею, где вопрос об истоках русской победы и природе русского патриотизма будет поставлен в совершенно ином масштабе. Известно, что в период работы над эпопеей Л. Толстой читал "Рославлева" М. Загоскина и считал, что этот роман ему в определенной степени полезен. Не исключено, что он был знаком и с пушкинским наброском, к тому времени напечатанным П. Анненковым. Во всяком случае, конфликт между официозным столичным патриотизмом и идеей народной войны звучит у Л. Толстого по-пушкински. Что же касается "французских" персонажей, получивших у Пушкина столь своеобразную трактовку, то Л. Толстой, и в этом нет ничего удивительно, оказался ближе к М. Загоскину. Да и идеал просвещенной эмансипированной женщины, открытой, прежде всего, не семейным, а общественным интересам, в толстовскую концепцию никак не вписывался.
А Пушкин сумел открыть новые возможности диалога русского просвещенного сознания с Европой. Остается только печалиться о том, что несколько страниц, оставленных им, так и не превратились в роман, где открылись бы ответы на поставленные им вопросы.
ЛИТЕРАТУРА
1. Пушкин А.С. Отрывок из неизданных записок дамы (1811 год) // Современник. 1836. Т. III. С. 197-203.
2. Пушкин А.С. Рославлев // А.С. Пушкин. Полн. собр. соч.: В 17 т. Т. 8. М.: Изд-во АН СССР, 1948. С. 149.
3. Дмитриева Н.Л. Татьяна и Полина (Пушкин и Загоскин) // Российский литературоведческий журнал. 1996. № 8. С. 77-84; Моисеева Л.П. Проблема женской эмансипации в русской литературе 30-40-х XIX века // Общественные науки современность. 2000. № 4. С. 164-171.
4. Вольперт Л.И. Пушкинская Франция. 2-е изд., испр. и доп. Тарту. 2010. Интернет-публикация. 570 с. С. 373-429 // RUTHENIA. Объединенное гуманитарное издательство. Кафедра русской литературы Тартуского университета. [Электронный ресурс]. URL: www. ruthenia.ru/volpert/volpert_puskin_2011.pdf.
5. Staël-Holstein. Dix années d'exil. P.: Charpentier, 1845.
14 мая 2012 г.
