CC BY
70
Л.Н. Киселева (Тарту, Эстония) ORCID ID: 0000-0002-1210-323X К.В. Новашевская (Тарту, Эстония) ORCID ID: 0000-0002-0202-647X
БРАК С ФРАНЦУЗСКИМ ПЛЕННЫМ
(на примере сюжета «Рославлева»)
Аннотация. Статья посвящена вопросу о легитимности браков, заключенных во время Отечественной войны 1812 года между пленными французами и русскими девушками. Ответ на этот вопрос позволяет проследить истоки одной сюжетной линии романа М.Н. Загоскина «Рославлев, или Русские в 1812 году» и одноименной пьесы А.А. Шаховского, повествующей о браке русской девушки Полины и пленного французского полковника графа Сеникура. Уникальность нашего подхода при изучении этого сюжета заключается в сопоставлении исторических документов и материалов, таких как Кодекс Наполеона, письма и воспоминания современников, прежде не привлекавшихся исследователями, и художественных произведений. Анализ документов позволяет пролить свет на реальное положение французских пленных во время наполеоновских войн, а также реконструировать их социальный и правовой статус. Вопрос о браках французских граждан с девушками, не имеющими французского гражданства, был весьма актуальным в рассматриваемую эпоху: он породил ряд исторических прецедентов, заключавшихся в попытках легитимизации трансграничных брачных союзов. Однако сопоставление официальных документов и зафиксированных современниками исторических фактов позволяет сделать однозначный вывод о непризнании французским законом легитимности подобных союзов. Оказавшиеся на территории Франции женщины, вышедшие замуж за бывших военнопленных в других странах, не могли претендовать на статус законной супруги и считались всего лишь любовницами. Тем не менее, если такое положение было справедливо в отношении браков, заключенных в августе 1812 г. и ранее, то браки, заключенные в 1813 г., имели уже иной юридический статус. Выяснение этих обстоятельств позволяет лучше понять, что имел в виду Загоскин, говоря в предисловии к своему произведению, что «исторический роман - не история, а выдумка, основанная на истинном происшествии». Это, в свою очередь, проясняет поэтику самого исторического романа, в котором соотношение правды и вымысла является одной из главных проблем.
Ключевые слова: исторический роман; Отечественная война; М.Н. Загоскин; брак с пленным.
L.N. Kiseleva (Tartu, Estonia) ORCID ID: 0000-0002-1210-323X K.V. Novashevskaya (Tartu, Estonia) ORCID ID: 0000-0002-0202-647X
The Marriage to a French Prisoner (In the Story of "Roslavlev")
Abstract. This article is devoted to the issue of the legitimacy of marriages of Rus-
sian girls to French prisoners of war during the Patriotic War of 1812. The study in question makes it possible to trace the origins of the storyline of the novel "Roslavlev, or the Russians in 1812" by Mikhail Zagoskin and the play of the same name by Alexander Shakhovskoy. This storyline tells about the marriage of Russian girl Polina to captive French colonel Count Sinecour. The uniqueness of our approach is based on the comparison of historical documents and materials, such as the Napoleonic Code, letters and memoirs of contemporaries, which have never been taken into account by researches of this subject, and fiction. The analysis of documents sheds light on the real life conditions of French prisoners during the Napoleonic wars, as well as helps to reconstruct their social and legal status. The issue of marriage of a French citizen to a non-French woman was very relevant during that period. A number of historical precedents point to the attempts at legitimizing cross-border marriages. However, the comparison of official documents and historical facts provides an unambiguous answer to the question of the legitimacy of such marriage. Women who had married former prisoners of war in other countries could not obtain the official legal status of a spouse in France, where they were considered as merely mistresses. Nevertheless, if that statement was fair for the marriages conceived in August 1812 and earlier, the marriages of 1813 had a different legal status. The clarification of these circumstances provides us with a better understanding of Zagoskin's statement in the preface to his novel: "The historical novel is not a history but a fiction based on a true story". This, in turn, clarifies the poetics of a historical novel where a correlation between truth and fiction is one of the main issues.
Key words: historical novel; Patriotic war; Mikhail Zagoskin; marriage with prisoners of war.
Творчество М.Н. Загоскина - зачинателя русского исторического романа - изучено далеко недостаточно. Это относится и к его первому роману - восторженно встреченному «Юрию Милославскому, или Русским в 1612 году», и ко второму, принятому более сдержанно, но тем не менее популярному - «Рославлев, или Русские в 1812 году». Второй роман вызвал мгновенный творческий отклик Пушкина, который тотчас начал писать своего «Рославлева» [Пушкин 1978, VI]. Лев Толстой, по его свидетельству, зачитывался загоскинским «Рославлевым» в процессе работы над «Войной и миром». Он писал жене из Москвы 27.XI.1864 г.: «Не успел я написать вчера оттого, что зачитался "Рославлевым". Понимаешь, как он мне нужен и интересен» [Толстой 1978-1985, XVIII, 617]. Драматург А.А. Шаховской сделал переложение этого романа для театра, тем же летом написав пьесу «Рославлев. Романтическое представление, взятое из Романа Русские в 1812м», которая ставилась с 1832 по 1848 гг. [Киселева 2017, 179-201]. Тем не менее, ни академического, ни подробно комментированного издания интересующего нас текста не существует, поэтика романа также мало исследована.
В настоящей статье мы остановимся лишь на одном, но очень показательном сюжетном узле, поскольку именно он привлек внимание Пушкина и вызвал его незавершенную реплику. Речь пойдет о браке героини, русской девушки Полины (Пелагеи Николаевны) Лидиной, невесты глав-
ного героя, с пленным французским полковником графом Адольфом Се-никуром, заключенном в 1812 г. Нас интересует, является ли эта сюжетная линия плодом чистого художественного вымысла, эффектной романтической интригой, или такие браки действительно имели место в России в период Отечественной войны? Возможно ли было, как это описывается в романе, чтобы взятый в плен раненый французский полковник, отправленный в русский тыл, оказался на излечении в дворянском помещичьем доме? Соответствовало ли исторической истине то, что французы могли не признать законным брак, заключенный в России в православной церкви, и считать вдову своего соотечественника всего лишь любовницей, а не его женой?
Эти вопросы, относящиеся к проблеме статуса и положения пленных в период наполеоновских войн, интересны не только сами по себе, как часть истории эпохи 1812 г. Они имеют отношение и к поэтике исторического романа, где вымысел переплетается с реальностью, а соотношение «правды» и «вымысла» - одна из существенных проблем исторической беллетристики (подробнее о поэтике исторического романа см. [Альтшуллер 1996, Долинин 1988, Малкина 2002]). «Исторический роман - не история, а выдумка, основанная на истинном происшествии», - предупреждал Загоскин читателя в предисловии к «Рославлеву». «Интрига моего романа, -повторял он далее, - основана на истинном происшествии - теперь оно забыто; но я помню еще время, когда оно было предметом общих разговоров и когда проклятия оскорбленных россиян гремели над главою несчастной, которую я назвал Полиною в моем романе» [Загоскин 1987, I, 287; 288].
Михаил Николаевич Загоскин был участником войны 1812-1814 гг., вступил добровольцем в петербургское ополчение, был ранен при взятии Полоцка, награжден орденом, после излечения участвовал в осаде Данцига, которую описал в романе отчасти по личным впечатлениям. Разумеется, готовясь в 1829-30-х гг. к написанию «Рославлева», он опирался не столько на личные воспоминания, сколько на историческую литературу, на тот момент еще не очень многочисленную, на опубликованные и устные мемуары современников событий. (Комментарии А. Пескова к роману, в основном, следуют за текстом [Загоскин 1987, I, 712-729]; ряд источников назван в статье [Киселева, Ящук]). Мог ли он найти в них сведения о браках пленных французов?
Еще в 1939 г. Г.А. Гуковский указал на возможные источники сюжета «Рославлева» [Гуковский 1939, 477; 479] - письмо в редакцию журнала «Сын Отечества» в июне 1813 г. и повесть (тоже оформленную как письмо в редакцию) Ф.Ф. Иванова, опубликованную в «Амфионе» в 1815 г. В обеих публикациях говорится о таких браках как о реальности, и поступки девушек подвергаются однозначному осуждению: «И после содеяния нынешними пленными в отечестве нашем неслыханных святотатств и насилий русския благородные девицы не постыдятся вступить в супружество с участниками сих злодейств! О горе! О вечный стыд и срам!» [СО 1813, 305]. У Иванова эта тема развита в сюжетное повествование [Иванов
1824]. Степень «документальности» этих «писем» не ясна, но проверить их достоверность оказалось очень непросто.
В обширной историографии по эпохе 1812 г. вопрос о пленных занимает достаточно скромное место, тем ценнее многостороннее обращение Загоскина, современника событий, к этой теме, и брак русской девушки с французом тут далеко не единственный сюжет. Герои романа неоднократно попадают в плен. Особенно «везет» Рославлеву: он, будучи раненым, оказывается фактическим пленником в занятой французами Москве (его скрывает у себя купеческая семья, а выручает из плена друг Зарецкий с помощью Сеникура!). Потом он же попадает в плен к французским мародерам, затем сразу оказывается в руках у русских партизан, а потом опять у французов под Данцигом, где его помещают в тюрьму с русским шпионом (романтическим офицером, прототипом которого был А.С. Фигнер).
Вопрос об отношении к пленным - один из лейтмотивов романа. Простонародные герои (крестьяне, солдаты) не склонны разбираться, входить в детали и готовы сразу убивать тех, кто попался в их руки. Вот сцена пленения Рославлева крестьянами: «- Пришиби его! - заревел высокий мужик с рыжей бородою, и вмиг целая толпа вооруженных косами, ружьями и топорами крестьян окружила Рославлева» [Загоскин 1987, I, 512]. Однако образованные герои ведут себя по-другому и относятся к жестокости партизана (условно говоря, Фигнера) с содроганием. Вот диалог с ним Рославлева: «- Неужели вы в плен не берете? - Случается. Вот третьего дня мы захватили человек двадцать, хотелось было доставить их в главную квартиру <т.е. заметим в скобках - поступить согласно инструкции>, да надоело таскать с собою. Я бросил их недалеко отсюда». Рославлев сначала не понял, что это означает, но вскоре увидел группу расстрелянных: «Боже мой! - вскричал Рославлев, закрыв рукою глаза. - <.. .> я ненавижу французов; но расстреливать хладнокровно беззащитных пленных!.. Нет! Это ужасно!» Характерна реакция извозчика: «- И, барин, что об них жалеть!» И далее: «Извозчик <...> посматривал с удивлением на русского офицера, который не радовался, а, казалось, горевал, видя убитых французов» [Загоскин 1987, I, 434; 435]. Число такого рода эпизодов можно было бы умножить.
Но обратимся к пленению полковника Сеникура, которое произошло в самом начале вторжения Наполеона в Россию. Об этом читатель узнает из письма Зарецкого Рославлеву от 19 июня из-под Белостока. Французу дается самая лестная характеристика: «Мне удалось своими руками взять в плен, или, лучше сказать, спасти от смерти, потому что он не сдавался и дрался как отчаянной. <.> Завтра чем свет его отправляют, вместе с другими пленными, в средину России, и поверишь ли? он так обворожил меня своею любезностию, что мне грустно будет с ним расстаться» [Загоскин 1987, I, 383]. Разумеется, это - чисто романная (хотя и вполне правдоподобная) завязка, которая развивается в следующем романном узле, когда Рославлев, направляясь в действующую армию, встречает Сеникура вместе с другими пленными на почтовой станции недалеко от своего имения.
Далее происходит то, что возможно в романе, но в действительности могло произойти лишь с большим отступлением от правил, хотя у романных собеседников это не вызывает протеста: «Подлинно молодец!.. - хвалит Рославлев Сеникура. - Разрубленная голова его была вся в перевязках, и, несмотря на это, я не мог налюбоваться на его прекрасную и благородную физиономию. <...> Положение его было ужасно: он чувствовал сильную лихорадку, которая могла превратиться в смертельную болезнь, если б его оставили без помощи. Я уговорил конвойного офицера сдать его на руки капитан-исправнику, который по моей просьбе взялся отвезти его в деревню к будущей моей теще. В нашем уездном городке было бы ему несравненно хуже» [Загоскин 1987, I, 391-392] (Здесь и далее выделено нами. - Л.К., К.Н.).
Положение и содержание пленных французов регулировались специальными постановлениями. Пленников полагалось отправлять под конвоем в главную квартиру. В начале кампании 1812 г., когда пленных было относительно немного, их делами ведали коменданты Главных квартир 1-й и 2-й армий, которые занимались приемом, учетом и отправкой в тыл. Пленным назначались суточный провиант и денежное довольствие [Бессонов 1999, 15; Бессонов 2004, 137]. Другой вопрос, что медицинская помощь раненым была поставлена в России из рук вон плохо (об этом наглядно свидетельствует хотя бы судьба главнокомандующего второй армией генерала П.И. Багратиона, скончавшегося от тяжелой, но не смертельной раны в ногу из-за неквалифицированного лечения [Анисимов 2011, 755-768]), злоупотребления всегда были характерной чертой русского военного быта: «Пленных, как баранов, загоняли на ночлег в какой-нибудь большой сарай и запирали там. Хотя на содержание их отпускалось, но офицер, провожавший партию, пропивал деньги и не давал пленным есть, или бросал им в сарай черствый хлеб, купленный у мужиков. Обращались с пленными дерзко и грубо и провожатые солдаты, и крестьяне. От голода и холода много пленных умерло дорогою» [Духовников 1893, 245]. Речь идет о ситуации после березинской переправы. Но такие примеры, конечно, имели место и ранее, только с наступлением морозов положение пленных резко усугубилось. Таким образом, реальное положение пленных полностью зависело от конкретной обстановки и от отношения к ним населения. В качестве примера процитируем выдержки из дневника Н.Г. Скопина.18-го ноября 1812: «В Саратов еще прислали пленных французов. Жалостное их состояние! не обуты и не одеты. Гибнут чрезвычайно» [Скопин 1891,
455]. С 6-го по 10-е декабря 1812: «Тем только и занимаются в городе, что принимают и выгоняют пленных. Гибель народа страшная» [Скопин 1891,
456]. Январь 1813: «Он <Наполеон> бежит; воины его берутся в плен и, по непривычке к климату, умирают сотнями. К сему их губит и ожесточение русских, кои, при перегоне их из одной губернии в другую, не пускают даже обогреваться в избах, а загоняют в овчарни, где они умирают по 20 и более человек <...>» [Скопин 1891, 458].
Вот как описывается ситуация в губернском городе Орле в коллектив-
ном дневнике 1812 г. членов семейства Протасовых-Киреевских. Запись от 20 октября, еще до выхода французов из Москвы (который начался 19.Х): «Мы увидели на трех телегах французов, которых переловили в Мало-архангельске. Мы подошли к ним и долго разговаривали. Они, бедные, совсем перемерзли и жалки очень <...> Маменька послала им калачей и сбитню» [Дневник семейства Протасовых. 2009, 686]. Запись от 24 октября: «... привезли 1175 человек пленных и что они все в ужасном положении; 24 офицера <.> один офицер совсем без рубашки, а другой три месяца не переменял ее. Маменька послала им завтрак и рубашек» [Дневник семейства Протасовых. 2009, 688]. Василий Иванович Киреевский (отец знаменитых впоследствии славянофилов) устроил на свои средства госпиталь для раненых и, ухаживая за ними, заразился тифом и скончался в ноябре 1812 г.
Перед нами - бытовой документ эпохи, не предназначавшийся для печати, на его точность в этом конкретном вопросе можно вполне положиться. Как из него явствует, жителям Орла приходилось устраивать не только пленных, но и беженцев и погорельцев из занятого французами Смоленска, русских раненых, причем офицеров распределяли по домам. Но речи о том, чтобы французы жили в дворянских домах или отправлялись в дворянские имения - нет. Таким образом, это - чисто романный ход, которым пользуются как Пушкин, так и Загоскин. В пушкинском тексте отец Полины, когда в «город прибыло несколько пленных офицеров», «обрадовался новым лицам и выпросил у губернатора позволение поместить их у себя...» [Пушкин 1978, VI, 139], что вполне увязывается с легкомыслием и полным отключением от общей атмосферы 1812 г. этого персонажа. У Загоскина помещение пленного француза в барском доме вызывает резкий протест крестьян: «На селе все мужички стали меж собой калякать: <...> "Что, дискать, этому нехристю смотреть в зубы? В колья его, ребята!" Уж кое-как уговорил их батька Василий» [Загоскин 1987, I, 417]. Протасовы приютили у себя старика-эмигранта, которого в горячке военного времени приняли за шпиона и начали преследовать, хотя он давно был русским подданным. Пленным, несмотря на сочувствие к их жалкому положению, такой чести не оказывали.
Ситуация изменилась после изгнания великой армии из пределов России, и то далеко не сразу. Как пишет в своем дневнике 28 октября 1813 г. житель Саратова протоиерей Николай Герасимович Скопин, в город привезли «пленных из Могилева штаб и обер-офицеров до 60 человек. Они взяты еще прошлого года. Странно, что все ныне гнушаются французов» [Скопин 1891, 473]. Однако постепенно положение изменилось:
«.французский язык тогда составлял основу образования юношества. Отчасти это обстоятельство, отчасти сожаление к пленным были причиною того, что старались облегчить их участь и приглашали их даже к себе на житье. Французы, особенно красивые, обладавшие хорошими манерами, приняты были в домах помещиков, как хорошие гости. Барышни влюблялись в них и выходили даже замуж.
Указывают на француза Риго, который женился на Ахлебениной, богатой помещице, владевшей имениями в Саратовской и Тамбовской губерниях. Дочь от этого брака, Екатерина Петровна, вышла замуж за капельмейстера Новикова, который иногда играл в театре любимые им роли. Дети их все актеры» [Духовников 1893, 246-247].
Отчество Екатерины и то обстоятельство, что семейство осталось в России, говорит о том, что Риго принял русское подданство (что было официально разрешено в ноябре 1813 г.).
Загоскин рисует в романе «Рославлев» иную ситуацию. Его героиня Полина влюбилась в Адольфа Сеникура за год до начала войны, находясь во Франции, чувство оказалось взаимным, но герои не могли соединиться, т.к. Сеникур был женат. Полина нехотя дала согласие Рославлеву и всячески оттягивала брак, надеясь преодолеть страсть к Сеникуру, но когда тот оказался раненным пленником в их имении, она обвенчалась с ним. Эта сцена обставлена в романе с максимальным нагнетанием романтических деталей: тайное венчание в августе 1812 г., в полночь в кладбищенской церкви во время грозы, хохот деревенской сумасшедшей, Рославлев, лежащий без сознания у дверей храма в луже крови (он сорвал повязку с раны, пытаясь ворваться в церковь). Рославлев, как явствует из романа, был ранен в руку в сражении при Семехах, т.е. 15 августа (по ст.ст.) 1812 г. в самый день Успения Божией Матери. Он отправился на излечение в свое имение, хотя главной целью было свидание с невестой. После того, как он оказался невольным свидетелем венчания, Рославлев отправился опять в действующую армию, но сильная горячка вынудила его остановиться в Москве (где он оказался в момент оставления ее русскими, перед самым входом французов, т.е. в последних числах августа - до 2 сентября 1812 г.). Таким образом, Полина с Сеникуром венчались в конце августа, через два месяца после их новой встречи. Задержка могла быть связана и с Успенским постом (1-15.08). Загоскин, рассчитывая романное время, учел, что во время поста венчания не совершаются.
Как мы видим, Загоскин избрал ситуацию во всех отношениях исключительную и, конечно, чисто романную, где выдумка превалирует над историей (ниже мы скажем о том, какова прагматика подобного изобретения, кроме занимательности сюжета, что тоже для романа немаловажно). Теперь же проследим, как ситуация развивалась дальше. Деревня Лидиных была занята французами, Сеникур вступил в службу, и Полина двинулась вместе с ним. Она оказалась в Москве, поглощенная своей любовью и не отдавая себе отчета в происходящем. Когда муж перед отступлением французской армии из Москвы предложил расстаться, говоря: «Ты можешь возвратиться к твоей матери, можешь даже навсегда остаться в России; ты свободна» [Загоскин 1987, I, 603], она не осознавала в полной мере значения его слов. Для нее церковное венчание означало законный брак, который мог быть расторгнут не иначе как смертью или церковным разводом, меж тем, совершенно иным был заключенный ими брак с точки
зрения французских законов.
Французская революция отменила церковный брак как юридическое установление. С юридической точки зрения во Франции признавался только гражданский брак, заключенный в местном муниципалитете после двукратного предварительного объявления женихом и невестой о намерении вступить в брак. [Авторы приносят глубочайшую благодарность библиографу РНБ Никите Елисееву за ценные консультации]. Объявления вывешивались на дверях муниципалитета [Napoléon, Code civile... 1804, 17-21 (статьи 63-76)]. Все эти пункты ясно прописаны в Кодексе Наполеона, где оговорены и процедуры заключения брака на территории иностранного государства между французом/француженкой и гражданами другой страны [Napoléon, Code civile. 1804, 44 (статья 170)]. Собственно, это те же процедуры, только они должны были быть проделаны в соответствующем дипломатическом представительстве Франции в этом государстве. Церковное венчание не имело для француза никакого юридического значения ни на территории Франции, ни на какой-либо иной территории. Конечно, Полина этого не знала.
Согласно обширному исследованию Ф. Абеля о положении французских пленных в Англии, известны случаи, когда французские пленные в эпоху наполеоновских войн женились на англичанках, убежденных, что их брак будет законным и на территории Франции. Некоторые пленные намеренно вводили в заблуждение англичанок, чтобы обеспечить себе хорошее положение во время плена, по окончании которого они просто сбегали от своих английских жен и детей, понимая, что на территории Франции этот брак будет незаконным [Abell 1914, 308]. Несмотря на то, что в Англии брак был оформлен по всем правилам, французским воинам не всегда оказывалось возможным впоследствии оформить его во Франции, так что бывали случаи депортации жен и детей, которые приезжали вместе с мужем на его родину [Abell 1914, 309].
Разумеется, не было бы никакого романа, если бы Загоскин заставил своего героя графа Сеникура узаконить свой брак в Москве, где (рассуждая формально) такая возможность имелась: присутствовал сам император, имелась французская оккупационная власть в лице губернатора Москвы маршала Мортье и даже московского муниципалитета. Роман победил историю, и читатели могли быть автору только благодарны. Однако Загоскин все же нашел способ довести до читателей и эту сложность брачной коллизии.
При отступлении французов Сеникур погиб, Полину, которая последовала за французской армией в обозе, спас при переправе через Березину друг мужа, который доставил ее в Данциг, и там она родила сына. Загоскин выбирает психологически точные детали - отключенная от реальности, Полина не знает ни названия реки, через которую ее переправили, ни названия «нерусского» города, в котором оказалась. Однако в осажденном русскими Данциге она столкнулась не только с голодом, но и с презрением к себе французских чиновников и их жен: «Вдова полковника Сеникура!
<...> Какой вздор! <...> Весь город знает, что эта русская была просто любовницею Сеникура, и, несмотря на то, она смеет называть себя его женою! Как бесстыдны эти твари!», - восклицает жена французского генерала, слова которой слышит Полина [Загоскин 1987, I, 604-605]. Для Полины это был страшный удар: «Я изменила тебе, - говорит она Рославлеву в предсмертной исповеди, - оставила семью, отечество, пожертвовала всем, чтобы быть его женою, и меня называют его любовницею!..» [Загоскин 1987, I, 605].
Какова функция этого эпизода? Даже те читатели (а их явно было меньшинство), которые, в отличие от Полины, были осведомлены об особенностях французского законодательства, воспринимали его в соответствии с авторским замыслом - как очередное проявление французского высокомерия. Ведь, по Загоскину, в Данциге французы не отказывали Полине в помощи, ее положение вызывало сочувствие, та же генеральша говорит о ней: «Она, конечно, жалка» [Загоскин 1987, I, 604]. Француженку возмущают не просьбы о помощи, а незаконные претензии «этой твари» встать на один уровень с французами. Это вполне вписывается в общую концепцию романа Загоскина.
В «Рославлеве» анализируются национальные характеры как русских, так и французов (см. об этом, как и о патриотической концепции романа [Киселева 2017, 179-201]). Надо ли говорить, кому отдается преимущество, хотя Загоскин имел полное право сказать в предисловии, что не все его русские герои «добры, умны и любезны». Автор далеко не однозначен в своих характеристиках. О французах неоднократно говорится, как о «милом, веселом народе». В уста Сурского Загоскин вкладывает принципиальное замечание, выражающее авторскую позицию: «.кто не был сам во Франции, едва ли имеет право судить о французах. Никто не может быть милее, любезнее, вежливее француза, когда он дома; но лишь только он переступил за границу своего отечества, то становится совершенно другим человеком» [Загоскин 1987, I, 378]. Поэтому не случайно, что с первых страниц романа загоскинские французы утверждают превосходство своей нации над всеми остальными, и в их устах высшей похвалой является утверждение: «О, этот русской достоин быть французом! Он француз в душе!» [Загоскин 1987, I, 529]. Ср. потом в «Войне и мире» высшую похвалу, которой удостаивает виконт Мортемар маленькую княгиню: «Очень мила. И совсем, совсем француженка» [Толстой 1978-1985, IV, 33].
Загоскин не осуждает свою героиню Полину, жертву всепоглощающей страсти, но и не оправдывает ее. Прощает ее и добродетельный Рославлев, которому в романе уготован счастливый брак с ее сестрой Оленькой. Главный объект осуждения - «русские французы», т.е. галломаны, считающие варварским свое отечество и восхищающиеся всем французским. Однако дело не ограничивается высмеиванием глупых «французелюбцев» вроде родственницы Рославлева княгини Радугиной или матери Полины Прасковьи Лидиной. Критике подвергается приверженность русских дворян французской литературе, которая портит их ум и душу, заставляет пре-
даваться меланхолии или преувеличенной страсти («Известный роман "Матильда, или Крестовые походы" сводил тогда с ума всех русских дам. Они бредили Малек-Аделем, искали его везде и, находя что-то сходное с своим идеалом в лице задумчивого незнакомца», т.е. Рославлева [Загоскин 1987, I, 290]. Рославлев, в свою очередь, читает роман Полине, которая находит в нем перекличку со своей любовью: «Полина не плакала, - нет, на лице ее сияла радость! Казалось, она завидовала жребию Матильды и разделяла вместе с ней эту злосчастную, бескорыстную любовь, в которой не было ничего земного» [Загоскин 1987, I, 319] и забывает о гражданских обязанностях. Если в Рославлеве чувство чести и долга перебороло любовную страсть (хотя и он чуть не погиб от слепой страсти к Полине), то в героине любовь возобладала над всеми другими чувствами. Она говорит мужу: «Мое отечество там, где ты» [Загоскин 1987, I, 603]. В результате в загоскинском мире для нее не может быть иного финала, кроме гибели.
Итак, создавая вальтерскоттовский роман из современной русской истории, Загоскин, конечно, выдумывает «истинное происшествие», положенное в основу интриги. Тем не менее, если не в августе 1812 г., то в 1813 г. браки русских девушек с пленными французами в реальной действительности были уже возможны, и подобный легкий анахронизм для исторического романа вполне естествен. Такой взыскательный читатель, как Пушкин, не удовлетворившись стилем и утомительным дидактизмом Загоскина, все же положил то же «истинное происшествие» в основу своего «Рославлева», придав ему форму записок свидетельницы событий. Мы не знаем, как бы стал дальше развиваться сюжет у Пушкина, но Загоскин, в полном соответствии с исторической истиной, показал, что французы не признали брака своего соотечественника, заключенного в России.
ЛИТЕРАТУРА
1. Альтшуллер М.Г. Эпоха Вальтера Скотта в России: исторический роман 1830-х гг. СПб., 1996.
2. Анисимов Е.В. Генерал Багратион: жизнь и война. М., 2011.
3. Бессонов В.А. Военнопленные великой армии // Отечественная война 1812 года: энциклопедия. М., 2004. С. 137-138.
4. Бессонов В.А. Нормативные документы, определявшие содержание военнопленных в Российской империи в 1812 г. // Отечественная война 1812 года. Источники. Памятники. Проблемы: материалы VII Всероссийской научной конференции. Бородино, 1999. С. 12-23.
5. Гуковский Г. А. Об источнике «Рославлева» // Пушкин. Временник пушкинской комиссии. Т. 4-5. М.; Л., 1939. С. 477-479.
6. «Дневник семейства Протасовых и А.П. Киреевской 1812 года в Орле» со 2-го авг.<уста> по 27 октября // Переписка В.А. Жуковского и А.П. Елагиной: 1813-1852 / сост., подгот. текста и коммент. Э.М. Жиляковой. М., 2009. С. 666-694.
7. Долинин А.А. История, одетая в роман: Вальтер Скотт и его читатели. М., 1988.
8. Духовников Ф. Немцы, другие иностранцы и пришлые люди в Саратове // Саратовский край, исторические очерки, воспоминания, материалы. Саратов, 1893. Вып. 1. С. 237-264.
9. Загоскин М.Н. Рославлев, или Русские в 1812 году // Загоскин М.Н. Сочинения: в 2 т. Т. 1. М., 1987. С. 287-618.
10. Иванов Ф.Ф. Сочинения и переводы Ф.Ф. Иванова. Ч. I. М., 1824. С. 44-51.
11. Киселева Л.Н. Три «Рославлева»: продолжение истории русского «архаизма» // Замечательное шестидесятилетие: ко дню рождения Андрея Немзера. Т. 1. [М.], 2017. С. 179-201.
12. Киселева Л., Ящук Е. Польский фактор в интерпретации войны 1812 года (Булгарин, Загоскин). В печати.
13. Малкина В.Я. Поэтика исторического романа: проблема инварианта и типология жанра. Тверь, 2002.
14. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: в 10 т. Т. 6. Л., 1978.
15. Скопин Н.Г. Записки дневныя о делах и вещах достопамятных Протоирея Николая Герасимовича Скопина // Саратовский исторический сборник, издаваемый Саратовскою ученою архивною комиссией в память трехсотлетия города Саратова / под ред. В.П. Соколова. Саратов, 1891. С. 75-580.
16. Смесь // Сын отечества. 1813. Ч. 6. № XXVI.
17. Толстой Л.Н. Собрание сочинений: в 22 т. М., 1978-1985.
18. Abell F. Prisoners of War in Britain 1756 to 1815. London, 1914.
19. [Napoléon]. Code civil des français. Édition originale et seule officielle. Paris, 1804.
REFERENCES (Articles from Scientific Journals)
1. Kiseleva L., Yashchuk E. Pol'skiy faktor v interpretatsii voyny 1812 goda (Bulgarin, Zagoskin) [The Polish Factor in the Interpretation of the War of 1812 (Bulgarin, Zagoskin)]. In print. (In Russian).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
2. Bessonov V.A. Voyennoplennyye velikoy armii [The Prisoners of the Great Army]. Otechestvennaya voyna 1812 goda: entsiklopediya [The Patriotic War of 1812: Encyclopedia]. Moscow, 2004, pp. 137-138. (In Russian).
3. Bessonov VA. Normativnye dokumenty, opredelyavshie soderzhanie voenno-plennykh v Rossiyskoy imperii v 1812 g. [The Regulations Determining the Detention of Prisoners of War in the Russian Empire in 1812]. Otechestvennaya voyna 1812 goda. Istochniki. Pamyatniki. Problemy: Materialy VII Vserossiyskoy nauchnoy konferentsii [The Patriotic War of 1812. Sources. Memorials. Issues: Materials of the 7th All-Russian Academic Conference]. Borodino, 1999, pp. 12-23. (In Russian).
4. Dukhovnikov F. Nemtsy, drugie inostrantsy i prishlye lyudi v Saratove [The Germans, Other Foreigners and Strangers in Saratov]. Saratovskiy kray, istoricheskie ocherki, vospominaniya, materialy [Saratov Region, Historical Essays, Memories, Ma-
Новый филологический вестник. 2018. №3(46). ----
terials]. Vol. 1. Saratov, 1893, pp. 237-264. (In Russian).
5. Gukovskiy G.A. Ob istochnike "Roslavleva" [On the Source of "Roslavlev"]. Pushkin. Vremennik pushkinskoy komissii [Pushkin. The Journal of the Pushkin Commission]. Vol. 4-5. Moscow; Leningrad, 1939, pp. 477-479. (In Russian).
6. Kiseleva L.N. Tri "Roslavleva": prodolzhenie istorii russkogo "arkhaizma" [The Three of "Roslavlevs": The Continuation of the History of Russian "Archaism"]. Za-mechatel'noe shestidesyatiletie: ko dnyu rozhdeniya Andreya Nemzera [The Remarkable 60th Anniversary: To the Birthday of Andrey Nemzer]. Vol. 1. Moscow, 2017, pp. 179-201. (In Russian).
(Monographs)
7. Abell F. Prisoners of War in Britain 1756 to 1815. London, 1914. (In English).
8. Al'tshuller M.G. Epokha Val'tera Skotta v Rossii. Istoricheskiy roman 1830-kh godov [The Epoch of Walter Scott in Russia. The Historical Novel of the 1830s]. Saint-Petersburg, 1996. (In Russian).
9. Anisimov E.V General Bagration: Zhizn' i voyna [General Bagration: Life and War]. Moscow, 2011. (In Russian).
10. Dolinin A.A. Istoriya, odetaya v roman: Val'ter Skott i ego chitateli [The History Reflected in a Novel: Walter Scott and His Readers]. Moscow, 1988. (In Russian).
11. Malkina VYa. Poetika istoricheskogo romana: Problema invarianta i tipologi-ya zhanra [Poetics of a Historical Novel: The Issue of the Invariant and Typology of Genre]. Tver, 2002. (In Russian).
Киселева Любовь Николаевна, Тартуский университет.
Кандидат филологических наук, ординарный профессор по русской литературе, заведующая отделением славистики. Сфера научных интересов: история русской литературы и культуры XVIII-XIX вв.
E-mail: ljubov.kisseljova@ut.ee
Новашевская Карина Валерьевна, Тартуский университет.
Докторант кафедры русской литературы. Сфера научных интересов: история русской литературы и театра первой половины XIX в.
E-mail: carynnova@gmail.com
Kiseleva Ljubov N., University of Tartu.
Candidate of Philology, Professor, Chair of Russian Literature, and Head of the Department of Slavic Studies. Research interests: the history of Russian literature and culture of the 18th - 19th centuries.
E-mail: ljubov.kisseljova@ut.ee
Novashevskaya Karina V., University of Tartu.
Doctoral student of the Department of Russian Literature. Research interests: the history of Russian literature and theatre of the early 19th century.
E-mail: carynnova@gmail.com
