CC BY
174А.С. Янушкевич
СЮЖЕТ «СВИДАНИЯ С БОНАПАРТОМ»
В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XIX ВЕКА И ЕГО РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ В ОДНОИМЕННОМ РОМАНЕ БУЛАТА ОКУДЖАВЫ
I
«Мы все глядим в Наполеоны...»
А.С. Пушкин. Евгений Онегин
«В двенадцать часов по ночам
Встает император усопший.»
В.А. Жуковский. Ночной смотр
Исторический текст всегда живет в большом пространстве культуры. Может быть, потому только и живет, что, вступая во взаимодействие с литературой, обретает статус национальной мифологии. Новалис прозорливо заметил в своих «Фрагментах»: «Роман — это есть история в свободной форме, как бы мифология истории»1. Это высказывание можно распространить на всю литературу и на культуру в целом.
В этом смысле «наполеоновский сюжет» один из самых мифогенных и литературоцентричных. Его антропологический, историософский и онтологический аспекты были востребованы всей мировой культурой. «Всё в наполеоновской легенде, — писала Л.Я. Гинзбург, — от Аркольского моста и знамени в руках молодого Бонапарта до острова святой Елены, воспринимается как законченная эстетическая структура. Большие мазки истории сопровождаются точными частностями: треуголка, серый походный сюртук, руки, скрещенные на груди. События так плотно облечены своими деталями, как если бы это были детали обдуманного замысла»2.
Русская литература остро почувствовала природу этого «обдуманного замысла». В атмосфере Отечественной войны 1812 года русская поэзия
1 Литературная теория немецкого романтизма. Л., 1934. С. 137.
2 Гинзбург Л. О психологической прозе. Л., 1977. С. 11—12.
(а именно она «правила бал») с патриотической экзальтацией заклеймила Наполеона-Антихриста и зверя. «Пылающие сердца» русских патриотов и поэтов, выразителей их чувств, видели в нем «дракона кровожадного», «гидру стоглавую» (В. Измайлов), «страшного дракона» (П. Голенищев-Кутузов), «алчного, лютого зверя» (М. Невзоров), «лютого крокодила» (А. Воейков), «демона змеевидного» (Г Державин) и т.д.3. Время для аналитического и объективного взгляда еще не пришло: нужна была временная дистанция, которая «свидание с Бонапартом» делала легендой и воспоминанием, являющимся, по точному замечанию В.А. Жуковского, «двойником нашей совести»4.
Разумеется, историки, мемуаристы, а среди них были В. Скотт, Г. Жомини, сподвижники Наполеона, уже в 1820-х гг. воссоздали портрет героя и его эпохи, его военную и политическую жизнь, но только литература сумела выявить нравственный смысл и масштаб его деяний, их последствия. В атмосфере романтизма Наполеон вместе с Байроном становится властителем дум. Ссылка и смерть на острове Святой Елены вносит драматический элемент в его биографию-судьбу. Именно писатели устроили «свидание Бонапарта» как исторического героя с частной жизнью людей, всмотревшись в профиль героя сквозь проблему национального самосознания и становления нового типа личности. Наполеонизм обретал статус философии века. Свидание с Бонапартом — это свидание с историей. уроками французской революции, с нравственными проблемами личности. Русская литература, может быть, сквозь зарево московского пожара острее почувствовала судьбоносность этого свидания.
Нет необходимости, да и возможности, даже перечислить все отзвуки наполеоновского сюжета в русской литературе5. От Жуковского и Пушкина
3 Об этом см.: Янушкевич А.С. Жанровый состав лирики Отечественной войны 1812 года и «Певец во стане русских воинов» В.А. Жуковского // Проблемы метода и жанра. Вып. 9. Томск, 1983. С. 5, 13.
4 Жуковский В.А. Полн. собр. соч.: В 12 т. СПб., 1902. Т. 11. С. 23.
5 Назовем некоторые исследования обобщающего характера: Грунский Н.К. Наполеон I в русской художественной литературе // Русский филологический вестник. 1898. Т. 40. № 3—4; Реизов £.Г.Пушкин и Наполеон // Реизов Б.Г. Из истории европейских литератур. Л., 1970. С. 51—66; Муравьева О.С. Пушкин и Наполеон: Пушкинский вариант «наполеоновской легенды» // Пушкин: Исследования и материалы. Л., 1991. Т. 14. С. 5—32; Канунова Ф.З. Оппозиция наполеонизма и христианства в мировоззрении и творчестве Жуковского и его современников: Наполеоновский сюжет в лирике В.А. Жуковского // Канунова Ф.З., Айзикова ИА. Нравственно-эстетические искания русского романтизма и религия: 1820—1840-е гг. Новосибирск, 2001. С. 99—116; Жилякова Э.М. Книга В. Скотта «Жизнь Наполеона Бонапарте» и ее русские читатели // Феномен русской классики. Томск, 2004. С. 139—154; Лебедева О.Б. Опыт интерпретации стихотворения А.С. Пушкина «Герой» // Там же. С. 115—138.
через Лермонтова и Тютчева к Достоевскому и Толстому обозначились вехи репрезентации наполеоновского текста русской литературы.
И ты стоял, — перед тобой Россия!
И, вещий волхв, в предчувствии борьбы,
Ты сам слова промолвил роковые:
«Да сбудутся ее судьбы!»6
— так Тютчев определил историософский подтекст русского свидания с Бонапартом. По справедливому замечанию исследователя, «Наполеон был столь яркой фигурой современной Пушкину истории, что многие общие теоретические проблемы историософии, политики, морали естественно с ним связывались»7, а «почти все люди 1820-х годов, говоря о великом человеке вообще, имели в виду именно Напо-леона»8.
«Ночной смотр» (1836) Жуковского и «Воздушный корабль» (1840) Лермонтова, два поэтических отзвука наполеоновской легенды, выросшие из одного источника — поэтического наследия австрийского поэта Йозефа Цедлица, через мотив свидания умершего императора с памятью о нем наметили онтологическое прочтение сюжета «свидания с Бонапартом».
Оба поэта развивают принципы визионерской историософии, связанные с воскресением Наполеона и легенды о нем в знаковом произведении Г. Гейне «Идеи. Книга Ле Гран» (1827). Здесь впервые немецкому романтику удалось, по его же собственным словам, «Наполеона и французскую революцию <...> изобразить во весь рост»9. Барабанщик Ле Гран, который почти всегда появляется рядом с Наполеоном, умеет исполнять «красный марш гильотины», но именно в его «книге» открывается масштаб французского императора, приобщившего раздробленную Германию к большой исторической жизни. Восьмая глава книги, повествующая о въезде Наполеона в Дюссельдорф, и следующая за ней девятая глава-эпитафия, описывающая «одинокую могилу» императора на «пустынном острове»10, создают летопись «свидания с Бонапартом» как с реальным исто-
6 Тютчев Ф.И. Наполеон // Тютчев Ф.И. Полное собрание стихотворений (Большая
серия «Библиотеки поэта»). Л., 1987. С. 160.
7 Муравьева О.С. Пушкин и Наполеон... С. 32.
8 Реизов Б.Г. Французская романтическая историография. Л., 1956. С. 200.
9 Гейне Г. Собр. соч.: В 10 т. М., 1959. Т. 9. С. 436
10 Там же. Т. 4. С. 126.
рическим деятелем и как с видением-легендой. Гейне устраивает вместе с барабанщиком «ночной смотр» деяниям умершего императора.
Лермонтов, чутко воспринимавший поэзию Гейне и оставивший её переводы11, и Жуковский, не принимавший этого «хулителя всякой святыни», хотя зпризнававший, что «откровение <...> было ему ниспослано в его поэтическом даровании и в том чародейном могуществе слова, которого, может быть, ни один из писателей Германии не имел в такой силе»12, не могли пройти мимо гейневских оценок Наполеона в «Книге Ле Гран». Любопытно, что именно тогда, когда Лермонтов, находясь под арестом за дуэль с Э. Барантом, читал Гейне13, Жуковский в дневниковой записи от 28 апреля (10 мая) 1840 г. фиксирует: «Чудное место о Наполеоне в Le Gran»14.
Наполеон у Гейне воскресал в барабанном бое исторической памяти о революции, о судьбе императора и человека. «Ночной смотр» и «Воздушный корабль» вырастали из этих идей романтической историографии, не только немецкой, но и французской (Гизо, Минье, Барант). Даже звуки барабана у Жуковского («И в темных гробах барабан // Могучую будит пехоту. ») напоминали о мелодиях Ле Грана. Лермонтов, написавший свою историческую балладу через четыре года после Жуковского, почти вторит ему в воссоздании облика воскресшего императора:
Жуковский Лермонтов
«В двенадцать часов по ночам «Из гроба тогда император,
Из гроба встает полководец; Очнувшись является вдруг;
На нем сверх мундира сюртук; На нем треугольная шляпа
Он с маленькой шляпой и шпагой.»15 И серый походный сюртук.»16
Оба поэта, отталкиваясь от «визионерской легенды», актуализируют в свидании с Бонапартом тему исторической памяти и суда потомков. «Старики гренадеры», встающие «из-под русских снегов» у Жуковского, и «усачи-гренадеры», спящие «под снегом холодной России» у Лермонтова, — оживотворение истории как судьбы и национальной идеи. «Он не
11 См.: Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 100.
12 Жуковский В.А. Полн. собр. соч.: В 12 т. Т. 10. С. 86.
13 Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1972. С. 48.
14 Жуковский В.А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. М., 2004. Т. 14. С. 206.
15 Там же. Т. 2. С. 300.
16 Лермонтов М.Ю. Собр. соч.: В 4 т. Л., 1979. Т. 1. С. 438.
живой. Но также не мечта: // Сей острый взгляд с возвышенным челом // И две руки, сложенные крестом.»17 — так в юношеской «думе» «Наполеон» Лермонтов определил «эстетическую структуру» легенды о Наполеоне.
Стихотворение Жуковского, ставшее почти визитной карточкой пушкинского «Современника» (оно открывало первый том и было буквально вырвано Пушкиным из рук Жуковского, который считал преждевременным публикацию «Ночного смотра»), органично вошло в «наполеоновский текст журнала. Многочисленные публикации, посвященные 25-летию Отечественной войны 1812 года (записки Н. Дуровой и Д. Давыдова, статьи П. Вяземского, отрывок из пушкинского «Рославлева» и «Полководец»), сопрягали в этом тексте понятия Наполеон и история, Наполеон и Россия, Наполеон и судьба, Наполеон и эпос. Так, П.А. Вяземский в разборе новой поэмы французского романтика Э. Кине «Наполеон» замечал: «Наполеон — лицо эпическое, эпическая стихия с своим Олимпом и адом и всем, что только могло уместиться в широкой голове Гомера. История, философия могут оспоривать некоторые из прав его на титул великого <...>, но поэзия не откажет ему в титле поэтического исполина и сохранит его в своих преданиях»18. Тот же Вяземский назовет Наполеона «Вальтер Скоттом политического мира»19.
Встреча с умершим императором продолжает тревожить и русскую поэзию. В связи с перенесением 15 декабря 1840 г. его праха с острова Святой Елены в Париж появляется своеобразный поэтический цикл: стихотворения Лермонтова, Тютчева, Хомякова, Подолинского, Ростопчиной. В тютчевском тексте — парафраз «Воздушного корабля» Лермонтова:
Лермонтов Тютчев
«Стоит он и тяжко вздыхает, «Но чуток сон — и по ночам тоскуя,
Пока озарится восток. »20 Порою встав, он смотрит на восток. »21
«Восток» обретает конкретную пространственную реалию — Россия. «И ты стоял, — перед тобой Россия!» — восклицает Тютчев. Хомяков в стихотворении «На перенесение Наполеонова праха», опираясь на мотивы «Воздушного корабля» Лермонтова, образ мчащегося по волнам
17 Там же. С. 95.
18 Современник. СПб., 1836. Т. 2. С. 270.
19 Вяземский П.А. Полн. собр. соч. СПб., 1879. Т. 2. С. 73.
20 Лермонтов М.Ю. Собр. соч.: В 4 т. Т. 1. С. 439.
21 Тютчев Ф.И. Полн. собр. стихотворений. С. 161.
фрегата, корреспондирует с Тютчевым, настойчиво напоминая о «святой Москве», ее «жарком пламени» и заявляя: «Наша сила, русский крест»22. Подолинский стихотворение «Звезда» насыщает образом Кремля и Русской земли23.
Сюжет «свидания с Бонапартом» все в большей степени получает русскую прописку, нередко наполняется славянофильскими идеями, но не теряет масштаба «всечеловеческой отзывчивости», вводя в вечные проблемы бытия. В этом смысле показательна «лебединая песнь» Жуковского, незаконченная поэма «Странствующий жид», где возникает очная ставка библейского Агасфера и исторического Наполеона. Спасая пленника острова Святой Елены от самоубийства, вечный странник рассказывает ему историю своей жизни как назидание, открывая путь к спасению через обретение веры. Антропологическое пространство сюжета «свидания с Бонапартом» расширяется. Пушкинская рефлексия о Напо-леоне-герое и Наполеоне-человеке24 получает у Жуковского вселенский масштаб, сопрягая историософию с антропософией.
Одновременно этот сюжет в русской литературе эпизируется. становясь элементом романного повествования. Профиль Наполеона и его скрещенные на груди руки, треуголка и сюртук (черты героя века) становятся органической частью повествования и характерологии в «Пиковой даме» Пушкина. Внешняя атрибутика сюжета входит в массовый исторический роман 1830-х годов («Леонид, или Некоторые черты из жизни Наполеона» Р.М. Зотова, «Лейтенант и поручик» К.П. Масальского), где Наполеон превращается в персонажа не столько исторического, сколько любовно-бытового сюжета.
В романе М.Н. Загоскина «Рославлев, или Русские в 1812 году» «свидание с Бонапартом» связано прежде всего с идеей единения нации в годину опасности, часть русской идеи, поэтому взгляд на императора предвзят, лишен подлинного историзма и объективности. Наполеон изображен в романе не как «страдалец, опоэтизированный судьбою и карою, на которую был осужден он местью победителей своих»25, а как
22 Хомяков А.С. Стихотворения и драмы (Большая серия «Библиотеки поэта»). Л., 1969. С. 118-119.
23 Поэты 1820-1830-х годов: В 2 т. (Большая серия «Библиотеки поэта»). Л., 1972. Т. 2. С. 340-341.
24 Об этом подробнее см.: Лебедева О.Б. Указ. соч.
25 Вяземский П.А. Полн. собр. соч. Т. 2. С. 256.
Антихрист, «зверь, выходящий из бездны»26. В специальной главе, посвященной Наполеону (Ч. III, гл. 4), Загоскин показывает его в зареве московского пожара: «На краю пологого ската горы, опоясанной высокой Кремлевской стеною, стоял, закинув назад руки, человек небольшого роста, в сером сюртуке и треугольной низкой шляпе. <. > Склонив угрюмое чело свое, он смотрел задумчиво на ее сверкающие волны.»27 Этот портрет, во многом составленный из клише поэзии эпохи Отечественной войны 1812 года, лишен сюжетной динамики. Эпизод прохода императора через горящую Москву завершается публицистическим пассажем о том, что «под дымящимися развалинами Москвы Наполеон нашел свою могилу»28, а последующая жизнь, по мнению Загоскина, стала развенчанием кумира. В пространстве загоскинского романа «свидание с Бонапартом», встреча с Францией вообще носят внешний характер, так как писателя прежде всего интересуют «Русские в 1812 году».
«Вышивая по канве» загоскинского романа, Пушкин в «Рославлеве» меняет форму повествования. Традиция «вальтерскоттовского» мемуарного романа, где история дана «домашним образом», проявляется в нарративе «неизданных записок дамы», под таким заглавием Пушкин печатает «отрывок» из «Рославлева» в «Современнике» (1836. Т. 3). История пушкинской Полины обретает иной смысл, хотя сюжетно близка истории Полины Загоскина (любовь к пленному французу). Лишенная националистических предрассудков, поклонница мадам де Сталь, пушкинская героиня является истинной патриоткой. Ее намерение «явиться в французский лагерь, добраться до Наполеона и там убить его из своих рук»29 намечает новое развитие популярного сюжета. Свидание с Бонапартом воспринимается как поединок чести, как воплощение справедливости.
Именно Пушкин, всматриваясь в легенду о Наполеоне, почувствовал ее многоликость. В элегии «К морю» он в соотношении исторических судеб Байрона и Наполеона разглядел закат романтического типа сознания. В «Пиковой даме» наметил философию наполеонизма как выражения индивидуалистического типа сознания, предвосхитив проблематику «Преступления и наказания» Достоевского. В стихотворении «Герой»
26 Об этом см.: Песков А.М. Михаил Николаевич Загоскин // Загоскин М.Н. Сочинения: В 2 т. М., 1987. Т. 1. С. 24-25.
27 Загоскин М.Н. Сочинения: В 2 т. М., 1987. Т. 1. С. 474-475.
28 Там же. С. 483.
29 Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Изд. 3-е. М., 1964. Т. 6. С. 209.
объектом его рефлексии стала проблема нравственного смысла истории. В «Рославлеве» он вводил героев в пространство истории, изображенной домашним образом, и в этом пространстве Наполеон занял свое место как герой исторического романа. Можно повторить, что «весь свод многоликих образов, рожденных в постепенном развертывании наполеоновской темы, и являет собой пушкинский вариант «наполеоновской легенды»30. Русская семиотика сюжета «свидания с Бонапартом», представленного в разных контекстах и воплощенного в различных нарративных стратегиях, оказалась востребованной художественным сознанием последующих эпох.
Непосредственным наследником Пушкина стал автор «Войны и мира». Лев Толстой в романе-эпопее в контексте своей философии истории представил различные грани «наполеоновской легенды». Его «свидание с Бонапартом» многолико: в нем голос русского народа и толки светского общества, позиция патриота и расхожие суждения о Наполео-не-злодее и Антихристе, историософские парадоксы самого автора и художественное чутье. Уже первая сцена романа в салоне Анны Павловны Шерер становится ареной столкновения различных точек зрения на поступки французского императора. Обсуждение убийства герцога Энги-енского приводит к моменту истины. «После убийства герцога даже самые пристрастные люди перестали видеть в нем героя»31, — заявляет виконт Мортемар. «Наполеон велик, потому что он стал выше революции, подавил ее злоупотребления, удержав все хорошее.», — «говорил он [Пьер Безухов], все более и более одушевляясь»32. «Нельзя не сознаться, — продолжал князь Андрей, - Наполеон как человек велик на Аркольском мосту, в госпитале в Яффе, где он чумным подает руку, но. но есть другие поступки, которые трудно описать»33. Толстому чужды волюнтаристские устремления Бонапарта и его эгоистические порывы, лицемерие и фальшь. Вместе с тем, Бонапарт для автора и его героев — «двойник нашей совести». Через судьбы Андрея Болконского и Пьера Безухова Толстой синтезировал индивидуальное и национальное, антропологическое и историософского в прочтении сюжета «свидания с Бонапартом». От Аустерлица Андрея Болконского до пожарной Москвы Пьера
30 Муравьева О.С. Указ. соч. С. 32.
31 Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 22 т. М., 1979. Т. 4. С. 27.
32 Там же. С. 28.
33 Там же. С. 30.
Безухова, говоря словами Карамзина, «история расширяет пределы нашего собственного бытия». Одиссея толстовских героев включает «свидание с Бонапартом» не только как элемент развития событий, но прежде всего как акт самосознания. От увлечения «великим человеком» до глубокого разочарования в нем - «дистанция огромного размера», это путь целого поколения, история русского общественного сознания. Толстому удалось сюжет «свидания с Бонапартом» превратить в «поведенческий текст» (Ю.М. Лотман) и сделать его ключевым понятием русской мысли.
«От великого до смешного один шаг» - эти слова, приписываемые Наполеону и сказанные им во время бегства из России в декабре 1812 г., применимы и к сюжету «свидания с Бонапартом». В поэме Н.В. Гоголя «Мертвые души» этот исторический сюжет получает истолкование в пространстве профанного сознания. Своеобразное «свидание с Бонапартом» устраивают главному герою поэмы - Чичикову. Именно он в сознании обывателей города NN становится «переодетым Наполеоном», которого «выпустили <...> с острова Елены» и который «теперь и пробирается в Россию»34. Внешность Чичикова и его фигура соответствовали представлениям о французском императоре, а «полицмейстер, который служил в кампанию двенадцатого года и лично видел Наполеона»35, засвидетельствовал сходство.
С проницательностью, украшенной иронией и юмором, Гоголь обнаруживает вхождение «наполеоновской легенды» в русское бытовое, профанное сознание. «Вместо вопросов: «Почем, батюшка. продали меру овса? как воспользоваться вчерашней порошей? — говорили: «А что пишут в газетах, не выпустили ли опять Наполеона из острова?»; «... пророк пришел неизвестно откуда в лаптях и нагольном тулупе, страшно отзывавшемся тухлой рыбой, и возвестил, что Наполеон есть антихрист, держится на каменной цепи, за шестью стенами и семью морями, но после разорвет цепи и овладеет всем миром»; «Многие из чиновников и благородного дворянства <. >, зараженные мистицизмом <. >, видели в каждой букве. из которых было составлено слово «Наполеон», какое-то особенное значение; многие даже открыли в нем апокалипсические цифры»36 — все эти гоголевские пассажи,
34 Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 9 т. М., 1994. Т. 5. С. 187—188.
35 Там же. С. 188. (Курсив мой. — А.Я.).
36 Там же. С. 188—189.
воссоздают грани восприятия «наполеоновской легенды», ее аксиологический спектр.
Эстафету гоголевского историко-мифологического абсурда подхватывает Достоевский в романе «Идиот», вводя рассказ генерала Ивол-гина, якобы ставшего в 10 лет камер-пажом Наполеона, свидетелем «ночных слез и стонов этого великого человека», представителем русского народа ( в его «заблиставших патриотизмом глазах» Наполеон «прочел мнение всего русского народа»37). Рассказ Иволгина — вариант хлестаковщины, когда «ложь выступает не только как искаженное обращение истинной реальности, но и как вполне самостоятельная сфера говорения»38. Исторический текст мифологизируется и профанируется вымыслом, в исторический сюжет вносятся элементы русской смеховой культуры.
Все эти ракурсы сюжета «свидания с Бонапартом» не исчерпывают, вероятно, полисемантики наполеоновского мифа в русской литературной классике, это и не было целью нашего обзора, это лишь точка отталкивания для разговора о репрезентации данного сюжета в романе Булата Окуджавы «Свидание с Бонапартом», написанном в сентябре 1979 — феврале 1983 г., в период социального застоя, афганской войны и других событий национальной истории. Эпиграфом к разговору могут быть не только лермонтовские строки, но и слова из стихотворения самого Окуджавы «Я пишу исторический роман»:
«Каждый пишет, что он слышит.
Каждый слышит, как он дышит.
Как он дышит — так и пишет, не стараясь угодить.
Так природа захотела.
Почему — не наше дело, для чего — не нам судить.»39
37 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л.. 1973. Т. 8. С. 415.
38 Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М., 1992. С. 203.
39 Окуджава Б. Проза и поэзия. Изд. 7-е. Франкфурт на Майне: Посев, 1984. С. 231.
II
«Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром, Французу отдана?.. »
М.Ю. Лермонтов «Бородино»
Что же услышал «шестидесятник» Окуджава, представитель русской культуры XX века в историческом сюжете «свидания с Бонапартом»? Прежде всего, он чутким поэтическим ухом услышал мелодии великой традиции русской классики, и в этом отношении его роман — репрезентативная эстетическая структура. Для ее обозначения можно было бы использовать один из модных терминов: палимпсест, интарсия, цен-тон, метаколлаж — и назвать автора такого текста выразителем философии homo ludens. Эти определения отражают некоторые грани текста, но не точно. Текст романа Окуджавы репрезентативен по отношению к русской классике в аспекте широкого исторического дыхания и глубокого гуманистического содержания. Игровое поведение героев вовсе не игра, а своеобразный поединок с жизнью, выявление нравственного смысла истории.
Три раза на протяжении первых страниц романа появляются известные слова: «Скажи-ка, дядя.»40 Так юный Тимоша Игнатьев, Титус, мальчик с «большими черными глазами, переполненными <...> тоской», и «насмешливыми губами» (С. 12), обращается к своему дяде, генералу Николаю Петровичу Опочинину, потерявшему ногу под Aустерлицем и готовившему страшный пир своему спасителю Бонапарту. Этот вопрос, имеющий продолжение в лермонтовском «Бородино»: «Богатыри — не вы», — в сюжете романа Окуджавы открывает «искаженный лик истории» [С. 16]. Любопытно, что старый солдат-дядя перед судом Титуса и истории вдруг заговорит стихом — инверсией, похожей на рифму в лермонтовской строфе: «Лх, Aустерлиц, Aустерлиц! И юношеские года, и лет военных череда — всё представляется мне вздором, но лед Зачанского пруда во сне иль наяву всегда перед моим потухшим взором.» [С. 29].
Если лермонтовский дядя находит ответ на поставленный вопрос, видя в пожаре Москвы историческую необходимость, «Божью волю», то Окуджава,
40 Окуджава Б. Свидание с Боиапартом: Ромаи. М., 1985. С. 9, 11. 27. В дальнейшем текст романа приводится по этому изданию с указанием страницы.
проведя своих героев через пожар Москвы, через встречу с Бонапартом, не отыщет ответа. У героев останутся вопросы, на которые нет решения, опаленные пожаром, они горько констатируют: «Мы все из пепла.». Судьба поколения и нравственные проблемы личности — в центре размышлений автора «Свидания с Бонапартом».
Небо и лед Аустерлица сопрягают историю генерала Опочинина с судьбой князя Болконского. Найденный на льду Зачанского пруда близ Аустерлица, раненный герой Окуджавы спасен Наполеоном, проходившим мимо, оставляя память генерала о бездонном небе. «Нам всем уготовано блаженство в черном августовском небе. <.> Черное бархатное августовское небо — и никаких вечных мук..» [С. 40] — так герой Окуджавы в бездонном небе видит символ своей судьбы. Герою Толстого, спасенному императором на поле Аустерлица, «. так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона <.> в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял»41. Свидание с Бонапартом для обоих героев — момент отрезвления. Если «князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значе-ния.»42, то герой Окуджавы пытается своей жизнью ответить на вопрос: «Зачем ты спас меня?! А если спас, значит, я избран тобою.» [С. 55—56]. Смерть героев — следствие нравственного прозрения после исторического свидания.
С другой стороны, и внешний облик генерала, и его тайный замысел убить Наполеона напоминают о Пьере Безухове. Путь духовных и умственных исканий героев толстовского романа повторяет еще один герой романа, Александр Свечина: возвращение из революционной Франции, разочарование, занятие государственной деятельностью. Имя героя: Александр Андреевич, его монологи рождают аллюзии с героем комедии Грибоедова, Александром Андреевичем Чацком. Вечная русская проблема «горя от ума» получает в романе Окуджавы развитие.
История француженки Луизы Бигар, от имени которой ведется повествование во второй части романа и которую Тимофей Игнатьев по-пушкински называет «русскою душою», корреспондирует с историей загос-кинско-пушкинской Полины: оказавается в самом пекле московского пожара, влюбляется в русского дворянина, решает «встретиться с императором и выкрикнуть ему свое отвращение». Поразительно и схождение
41 Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 22 т. Т. 4. С. 369.
42 Там же.
размышлений о природе истинного и ложного патриотизма. Как и героине пушкинского «Рославлева», оспоривавшей «патриотическое хвастовство», Луизе Бигар чужд «восторг патриотизма»43, овладевший высшим обществом. «Мне претит холодный патриотзм, похожий на нарисованный факел» [С. 8] — так словами генерала Опочинина Окуджава раскрывает свое отношение к проблеме, волновавшей не только поколение эпохи Отечественной войны 1812 года.
Три раза в романе Окуджавы любовные письма-признания заканчиваются знакомыми словами: «Чего же боле?» (с вариациями «Чего же более?», «Чего же больше?»), а любовный сюжет романа в отблесках московского пожара и свидания с Бонапартом — соотносит судьбы Варвары Волковой, генерала Опочинина и Александра Свечина с судьбами героев пушкинского «Евгения Онегина». Рассказ о встрече с Бонапартом Пряхина, обедневшего дворянина, подобно рассказу генерала Иволгина, развивает вечную русскую тему: «от великого до смешного — один шаг..». Подобно другому, пушкинскому персонажу («с профилем Наполеона», был «не мот, цену деньгам знал» [С. 22]), друг Тимофея Игнатьева арестовавает его по подозрению в причастности к обществу декабристов.
Можно приводить много примеров инкрустации русской сюжета «свидания с Бонапартом» и его инверсиях в тексте романа Окуджавы, литературных цитат, вложенных автором в уста героев. Один пример: генерал Опочи-нин, размышляя о природе русского рабства, «цитирует чужим голосом: — Ведь крестьяне тоже любить умеют» [С. 53]. Хрестоматийные слова Карамзина из «Бедной Лизы» становятся в романе выражением духа эпохи, органичной связи русской литературы и русского общественного сознания. Память сюжета у Окуджавы — не формальная «игра в классиков», а содержательный приём выражения связи времен в русской истории.
III
«Предвкушаю сладость свидания!..»
«Мы все из пепла.»
Б. Окуджава «Свидание с Бонапартом»
В романе Окуджавы сюжет «свидания с Бонапартом» определяет художественную рефлексию как минимум трёх аспектов русской истории:
43 Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Т. 6. С. 206, 207. 162
смысла истории и ее законы, революция и ее последствий, «поведенческий текст». Они сопрягают историософское, онтологическое и антропологическое содержание сюжета, обозначенного в номинации романа и определяют его аллюзионный подтекст.
Реального «свидания с Бонапартом», несмотря на все намерения героев романа, так и не произошло, но через предвкушение этого свидания «расширились пределы нашего собственного бытия», ибо у каждого из героев романа обострилось историческое зрение и жизненное чутье. Вслед за генералом Опочининым, тщательно готовившим свой последний бал-пир, каждый из них мог бы сказать: «Предвкушаю сладость свидания!» [С. 6]. Эвентуальное и фантастическое свидание с Бонапартом стало прежде всего реальным свиданием с самим собой и с историей.
Форма мемуарного романа позволила изобразить историю как акт самосознания. Роман слагается из четырех «человеческих документов»: «Заметки из собственной жизни генерал-майора в отставке Н. Опочини-на, бывшего командира Московского мушкетерского полка», «Горестные воспоминания о минувшем Луизы Бигар», «О том, что вспомнилось в преклонные лета» и часть без названия (состоящая из писем и записок Пряхина). Каждый текст имеет свой сюжет, свое настроение, свою стилистику, но вместе они образуют единый метасюжет романа, не только обозначенный в заглавии, но и пережитый каждым из героев. Вслед за Жуковским, во многом сформировавшим философию русской мемуаристики, герои Окуджавы могли бы сказать: «Воспоминание и я — одно и то же.»44 Форма мемуарного повествования не просто «интимизировала» исторические события, раскрыла историю «домашним образом», следуя пушкинской традиции, но и позволила воссоздать дух времени, дать историю поколений.
Время действия в романе датировано с документальной точностью, «расчислено по календарю»: 1789 — 10 июня 1827 г. Великая французская революция, убийство Павла I, Аустерлиц, Отечественная война 1812 года, пребывание русских войск в Париже, восстание декабристов — все эти эпохальные события даны в отблесках пожара Москвы. Пожар — кульминация сюжета и ядро авторской историософии. «Красный петух, этот легкомысленный, кровожадный и вечный искуситель и спаситель, витал над нами, трепетал крыльями, уже который век пытаясь избавить нас от собственных ошибок», — иронически замечает героиня романа, и через 15 лет
44 Жуковский В.А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. Т. 2. С. 304.
«слыша горький запах горящей Москвы» [С. 199]. «Мы из пепла.» — безжалостно констатирует другой герой [С. 13]. Еще П.А. Вяземский, летописец допожарной Москвы, горько заметил, что пожар Москвы «разительно означается в отношении к нравственному опустошению»45. Судьба русской интеллигенции, ее путь от «гражданской экзальтации» к скепсису и охлаждению обозначена в метафоре пожара и пепла. «Мы из пепла.» — это акт прозрения, понимания, что любая победа не проходит без потерь.
В свете пожара и свидания с Бонапартом обостряются размышления о смысле истории, ее законах, природе власти и последствиях рабства. Окуджава собирает на заочную дискуссию генерала Опо-чинина, его брата, покончившего жизнь самоубийством, его племянника, также добровольно расставшегося с жизнью, австрийского эмигранта, учителя истории Франца Мендера, искупившего смертью свою вину (заявлявшего: «Я русский»), французскую певицу, «русскую душою» Луизу Бигар, Варвару Волкову и ее дочь Лизу, обвинявшую мать в «варвбрстве», Александра Свечина, мучительно переживающего «горе от ума», его приятеля по Сорбонне французского интенданта Пасторэ, полковника Пряхина, крестьян. Каждый из них по-своему, в соответствии с социальным положением, национальной принадлежностью, пытается на «свидание с Бонапартом» понять границы добра и зла в историческом процессе, они определяют нравственный смысл истории: «Добро и Зло переплетены в военной фортуне», «Гибель зла — разве она не есть спасение добра?», «За всё. за всё надо платить, а где взять?», «Иногда добрые намерения сказываются злом», «Но, между прочим, когда делают зло, всегда говорят. что хотели добра», «Хорош рай в обнимку с гильотиной», «Да разве это рай — жечь, казнить? <.> Рай. когда ангелы поють, батюшка.». Афоризмы окуджавских героев не истины в последней инстанции даже для них самих. Они мучительно продираются сквозь дебри своих размышлений, ибо «пасьянс истории коварен» [С. 227—228].
Александр Свечин, исследуя генеалогию Бонапарта в деяниях Александра Македонского, Цезаря, Аннибала, придет к выводу о том, что «то место, на которое они усаживались, было отравлено.» [С. 232]. Учитель истории и «невольник чести» Франц Мендер поймет, что «даже
45 Вяземский П.А. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 118.
случайный жест безвестного обывателя слит с историей всего человечества», а «о людях нужно <.> судить в дни катастроф, а не тогда, когда они живут под бдительным оком полиции» [С. 143]. Генерал Опочинин горько констатирует, что «лишь перед лицом общих бедствий <.> мы способны объединиться» [С. 82]. «Свидание с Бонапартом» актуализировало идею объединения нации, ибо, как мудро-простодушно заметит крестьянка Дуня (эти слова Окуджава сделает одним из эпиграфов к роману): «Ой! Сперва они нас, а после мы их. Так и побьем друг дружку?»
Вопрос о взаимодействии оппозиции и власти, оппозиции и всей нации обострился в атмосфере ревизии шестидесятничества, и постановка этой проблемы в романе — пролог к иллюзиям и надеждам первых лет перестройки. Окуджава попытался судьбу Александра Свечина вписать в этот историософский контекст.
В романе Окуджавы «свидание с Бонапартом» постоянно возвращает историческую память к «свиданию с Пугачом». Отец молодого Свечина, генерал времени пугачевщины, охлаждая пыл сына, возвратившегося из революционного Парижа, пророчески говорит: «Я тебя отлично понимаю, в юности ведь все жаждут перемен <.>. Вы там про закваску позабыли, и я тебя отлично понимаю: Монтескье сказал, Дидерот сказал, Вольтер, Мабли. А не хотите ли, мои юные друзья, нового Пугача?» [С. 190]. Призрак Пугача и Робеспьера не только предостережение от революционного авантюризма, но и напоминание о сущности и природе человеческого счастья. «Разрушить легко, но как быть потом? все знают, как разрушить, как пустить кровь, как вздернуть, как захватить, как покорить. Но как сделать меня счастливым, не знает никто?» [С. 265] — так герой Окуджавы предостерегает от всякого рода экстремизма. (В обстановке афганской интервенции это было предостережением автора о невозможность насильно сделать счастливыми).
Природу и последствия волюнтаризма разглядел еще Жуковский в поразительной по своему нравственному пафосу встрече Наполеона с Агасфером. Загоскин в «Рославлеве» устами старого ямщика, дяди Саве-льича, осуждает зло, обряженное в революционные одежды: «Да, детушки! Я подолее вас живу на белом свете; в пугачевщину я был уже парень матерый. Тяжко, ребята. и тогда было — такой был по всей Руси погром, что и Боже упаси! И пугач также прельщал народ, да умней был этого Бонапарта: назвался государем Петром Федоровичем — так не диво, что перемутил всех православных. а этот что за выскочка? Смотри, пожалуй!
вишь, ему жаль нас стало! Экой милостивец выискался!»46. Загоскинский Савельич говорит о близости пугачевских погромов и наполеоновской интервенции, здесь от «Рославлева» Загоскина — прямая дорога не только к пушкинскому «Рославлеву», но и к «Капитанской дочке», где столкнутся Савельич и Пугачев.
Идея объединения перед опасностью раскола нации внушила Пушкину мысль датировать свой последний роман днем лицейского братства — 19 октября. Окуджава предпослал своему «Свиданию с Бонапартом» в качестве одного из эпиграфов стихи Н. Кукольника: «Минует печальное время — Мы снова обнимем друг друга». Эти слова из популярного романса на музыку М. Глинки «Уймитесь, волнения страсти!.» Окуджава, вероятно, рассматривал как автореминисценцию из собственной «Старинной студенческой песни: «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке»47.
В процессе познания истории и ее нравственных законов вырабатывается «философия поступка», формируется «поведенческий текст», который определяет гуманистический смысл исторического романа о современности. Одиссея окуджавских героев — это прежде всего путь к себе, к своей чести и самостоянию.
Роман начинается и заканчивается самоубийством героев. Еще до нашествия Бонапарта «просто выстрелил из пистолета себе в улыбающееся круглое лицо» возвратившийся из революционной Европы Александр Опочинин, так как «все окружающее меня в России вызывает ужас и боль.» [С. 15]. В июне 1827 г. свел счеты с жизнью Тимофей Игнатьев, 29-ти лет от роду, не в силах пережить свой отход от друзей, казненных и сосланных в Сибирь. Юноша с печальными глазами и насмешливыми губами, пройдя дорогами войны, возвратившись из Парижа, как жизненную заповедь выжжет в своем имении на липовой доске слова: «Все в мире меняется — только Липеньки неизменны» [С. 215]. Отказавшись от участия в тайном обществе, он попытается обрести свое счастье с Лизой Свечиной в Липеньках и не сможет уйти от мук совести.
«Основное культурное творчество этой эпохи проявилось в создании человеческого типа. <.> молодежь этой эпохи отдавала свои жизни с неслыханной простотой и щедростью»48 — так Ю.М. Лотман определил
46 Загоскин М.Н. Сочинения: В 2 т. Т. 1. С. 332.
47 Окуджава Б. Проза и поэзия. С. 260.
48 Лотман Ю.М. Поэзия 1790-1810-х годов // Поэты 1790-1810-х годов (Большая серия «Библиотеки поэта»). Л., 1971. С. 11.
«поведенческий текст» в русском обществе нового человеческого типа, человека 1790— 1810-х годов, социально-психологическим регулятором этого человека Лотман назвал стыд. В романе Окуджавы представлен именно этот «поведенческий текст». «Умереть не страшно — не жить страшно» — эти известные слова не случайно возникают в тексте романа. Самоубийства деда и внука Опочининых, трагическая и, на первый взгляд, бессмысленная гибель генерала Николая Опочинина, так и не устроившего свой прощальный ужин Бонапарту, гибель в пожарной Москве со словами «Да, я русский!» австрийского учителя истории Франца Менде-ра, разрушенные судьбы Варвары Волковой и ее дочери Лизы, бегство из Москвы и неудавшаяся жизнь Луизы Бигар, хандра Александра Свечина, примирение и предательство Пряхина — все эти варианты «свидания с Бонапартом» не только сюжетно-фабульные ходы.
В судьбах — отсвет большого текста истории, как мифа и как реальных человеческих трагедий. Роман Окуджавы выявил различные грани самосознания в атмосфере национального позора в начале 1980-х годов. Исторический роман открыл то, что Пушкин называл «грядущим прошлым». В следующем романе, «Путешествие дилетантов», Окуджава продолжил эту тему, обратившись к николаевской эпохе безвременья и рассказав историю разрушения государством частной жизни человека, воссоздав жестокость и опасность механизмов органов государственной безопасности Российской империи. «Каждый пишет, что он слышит. <.> Не стараясь угодить.» — и тогда исторический текст обретает философский гуманистический смысл, а история становится современной. Окуджава не писал аллегорический, аллюзивный роман, но разглядел в историческом сюжете, в профиле Наполеона, ситуации и лики своего времени.
