CC BY
103
Библиографический список
1. Lakoff, G. Philosophy in the flesh: the embodied mind and its challenge to Western thought. / G. Lakoff, M. Johnson. - New York, 1999.
2. Lakoff, G. Women, fire, and dangerous things. What categories reveal about the mind. Chicago. - London, 1987.
3. Гумбольдт, В. фон. О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человеческих языков и влиянии на
духовное развитие человечества // В.фон Гумбольдт. Избранные труды по языкознанию. - М., 1984.
4. Флоренский, П.А. У водоразделов мысли // Избранные труды. - М., 1990. - Т. 2.
5. Карабулатова, И.С., Влияние перцепции топонима «Сибирь» на формирование современной этнолингвистической ситуации в регио-
не (на материале Тюменской области) / И.С. Карабулатова, Е.А.Федорова // Научное обозрение. - М. - 2013. - № 3-4. - Сер. 2. Гуманитарные науки. Лингвистика.
6. Азадовский, М.К. Поэтика гиблого места // Сибирские огни. - 1927. - № 1.
7. Карабулатова, И.С. Прогностическая топонимика: трансформация топонимического пространства в языковом сознании носителей русского языка. - Тюмень, 2008.
8. Хюбнер, К. Истина мифа. - М., 1996.
9. Николаев, Г.А. Бодуэн де Куртенэ И.А. о Н.В. Крушевском (Материалы Национального архива Республики Татарстан) // Николай Крушевский. Научное наследие и современность: материалы международной науч. конф. «Бодуэновские чтения». - Казань, 2002.
10. Налимов, В.В. Спонтанность сознания: вероятностная теория смыслов и смысловая архитектоника личности. - М., 1989.
11. Карабулатова, И.С. Региональная этнолингвистика: современная этнолингвистическая ситуация в Тюменской области. - Тюмень, 2001.
12. Карабулатова, И.С. Топоним как свернутый текст // Русская литература в контексте мировой культуры: материалы IX международной научно-практич. конф., посвященной 55-летию вуза. - Ишим, 2009.
13. Сайфулина, Ф.С. Традиции суфийской литературы в произведении «Душевная благодать» поэта средневековья Хувайды. - Тобольск, 2011.
14. Федорова, Е.А. О перцепции топонима «Сибирь» современной евразийской языковой личностью / Е.А. Федорова, И.С. Карабулатова // Вестник Орловского государственного университета. - Орел. - 2013. - № 3(32).
15. Сайфулина, Ф.С. Формирование и развитие татарской литературы Тюменского региона. - Тюмень, 2007.
16. Bennett, J. The Enchantment of Modern Life: Attachments, Crossings, and Ethics // Princeton, 2001.
17. Карабулатова, И.С. Прогностическая топонимика: трансформация топонимического пространства в языковом сознании носителей русского языка. - Тюмень, 2008.
18. Делез, Ж. Различение и повторение. - СПб., 1998.
19. Карабулатова, И.С. Заговор: имя собственное в сакральном дискурсе знахарской практики / И.С.Карабулатова, Е.А.Бондарец. -Тюмень, 2005.
20. Миллер, Г.Ф. История Сибири. - М.; Л., 1937. - Т. 1.
Bibliography
1. Lakoff, G. Philosophy in the flesh: the embodied mind and its challenge to Western thought. / G. Lakoff, M. Johnson. - New York, 1999.
2. Lakoff, G. Women, fire, and dangerous things. What categories reveal about the mind. Chicago. - London, 1987.
3. Gumboljdt, V. fon. O razlichii stroeniya chelovecheskikh yazihkov i ego vliyanii na dukhovnoe razvitie chelovecheskikh yazihkov i vliyanii na
dukhovnoe razvitie chelovechestva // V.fon Gumboljdt. Izbrannihe trudih po yazihkoznaniyu. - M., 1984.
4. Florenskiyj, P.A. U vodorazdelov mihsli // Izbrannihe trudih. - M., 1990. - T. 2.
5. Karabulatova, I.S., Vliyanie percepcii toponima «Sibirj» na formirovanie sovremennoyj ehtnolingvisticheskoyj situacii v regione (na materiale Tyumenskoyj oblasti) / I.S. Karabulatova, E.A.Fedorova // Nauchnoe obozrenie. - M. - 2013. - № 3-4. - Ser. 2. Gumanitarnihe nauki. Lingvistika.
6. Azadovskiyj, M.K. Poehtika giblogo mesta // Sibirskie ogni. - 1927. - № 1.
7. Karabulatova, I.S. Prognosticheskaya toponimika: transformaciya toponimicheskogo prostranstva v yazihkovom soznanii nositeleyj russkogo yazihka. - Tyumenj, 2008.
8. Khyubner, K. Istina mifa. - M., 1996.
9. Nikolaev, G.A. Boduehn de Kurteneh I.A. o N.V. Krushevskom (Materialih Nacionaljnogo arkhiva Respubliki Tatarstan) // Nikolayj Krushevskiyj. Nauchnoe nasledie i sovremennostj: materialih mezhdunarodnoyj nauch. konf. «Boduehnovskie chteniya». - Kazanj, 2002.
10. Nalimov, V.V. Spontannostj soznaniya: veroyatnostnaya teoriya smihslov i smihslovaya arkhitektonika lichnosti. - M., 1989.
11. Karabulatova, I.S. Regionaljnaya ehtnolingvistika: sovremennaya ehtnolingvisticheskaya situaciya v Tyumenskoyj oblasti. - Tyumenj, 2001.
12. Karabulatova, I.S. Toponim kak svernutihyj tekst // Russkaya literatura v kontekste mirovoyj kuljturih: materialih IX mezhdunarodnoyj nauchno-praktich. konf., posvyathennoyj 55-letiyu vuza. - Ishim, 2009.
13. Sayjfulina, F.S. Tradicii sufiyjskoyj literaturih v proizvedenii «Dushevnaya blagodatj» poehta srednevekovjya Khuvayjdih. - Toboljsk, 2011.
14. Fedorova, E.A. O percepcii toponima «Sibirj» sovremennoyj evraziyjskoyj yazihkovoyj lichnostjyu / E.A. Fedorova, I.S. Karabulatova // Vestnik
Orlovskogo gosudarstvennogo universiteta. - Orel. - 2013. - № 3(32).
15. Sayjfulina, F.S. Formirovanie i razvitie tatarskoyj literaturih Tyumenskogo regiona. - Tyumenj, 2007.
16. Bennett, J. The Enchantment of Modern Life: Attachments, Crossings, and Ethics // Princeton, 2001.
17. Karabulatova, I.S. Prognosticheskaya toponimika: transformaciya toponimicheskogo prostranstva v yazihkovom soznanii nositeleyj russkogo yazihka. - Tyumenj, 2008.
18. Delez, Zh. Razlichenie i povtorenie. - SPb., 1998.
19. Karabulatova, I.S. Zagovor: imya sobstvennoe v sakraljnom diskurse znakharskoyj praktiki / I.S.Karabulatova, E.A.Bondarec. - Tyumenj, 2005.
20. Miller, G.F. Istoriya Sibiri. - M.; L., 1937. - T. 1.
Статья поступила в редакцию 01.11.13
УДК 82-31
Pleshkova O.I. J.N. TYNJANOV'S NOVEL «PUSHKIN» IN THE ASPECT OF THEORY OF LITERARY EVOLUTION.
The article presents experience of consideration of J.N. Tynjanov's novel «Pushkin» in the aspect of theory of literary evolution, developed by the scientist. The author of article plans mythological and literary sources of artistic image of Pushkin. It allows newly to show artistic image of the legendary Russian poet.
Key words: literary evolution, artistic image, historical prose.
О.И. Плешкова, канд. филол. наук, доц., АлтГПА, г. Барнаул, E-mail: [email protected]
РОМАН ЮН. ТЫНЯНОВА «ПУШКИН»В АСПЕКТЕ ТЕОРИИ ЛИТЕРАТУРНОЙ ЭВОЛЮЦИИ
В работе представлен опыт рассмотрения романа Ю.Н. Тынянова «Пушкин» в аспекте теории литературной эволюции учёного, намечены мифологические и литературные источники образа Пушкина, по-новому раскрывающие образ легендарного русского поэта.
Ключевые слова: литературная эволюция, художественный образ, историческая проза.
Образ Александра Сергеевича Пушкина неоднократно варьировался в литературе, искусстве и даже в фольклоре, что обнажает неизменный интерес к его неординарной личности. В отечественной литературе и искусстве образ Пушкина реализовывался с различной художественной доминантой: романтической (у М.Ю. Лермонтова), реалистической (у В. Вересаева, И. Новикова и др.) и даже авангардно-модернистской и постмодернистской (в стихах В. Маяковского, В. Высоцкого, Ю. Шевчука, в мульттексте А. Туркуса «Буревестник» и пр.). Парадигма образа Пушкина обширна, включает как черты романтического героя, погубленного средой, так и комически-гротескные оттенки [1], что вновь подчёркивает неординарность личности Пуш-кина-человека.
Одним из создателей образа Пушкина выступил Ю.Н. Тынянов, который после многолетних исследований поэтики Пушкина (работы «О композиции “Евгения Онегина”» (1921-1922), «Мнимый Пушкин» (1922), «Архаисты и Пушкин» (1926), «Пушкин и Тютчев» (1926), «Пушкин и Кюхельбекер» (1934), «О “Путешествии в Арзрум”» (1936), «Безыменная любовь» (1939) и др.) в середине 1930-х гг. начал писать роман, в котором предполагал охватить всю жизнь русского поэта. Однако, реализации этого помешала смерть Тынянова. Роман «Пушкин» (19351943), по сути, явился первым томом эпопеи. Образ Пушкина в романе необычен тем, что создаётся на стыке научных исследований Тынянова и его художественных концепций. Именно в романе «Пушкин» теория литературной эволюции - одна из главных научных тем Тынянова - отражена с наибольшей полнотой [2; 3; 4].
Концепция литературной эволюции Ю.Н. Тынянова предполагает отталкивание каждого нового произведения от каких-либо «старых», включение в него элементов предшествующей литературы и «не-литературы» (быта, социума, культуры, фольклора и мифологии), организацию их новым конструктивным принципом и обработку новым конструктивным фактором. Под конструктивным принципом Тынянов понимал художественную доминанту произведения. Под конструктивным фактором - способ обработки материала, его трансформацию. «Трансформирующий аспект» конструктивного фактора сближает его с процессом пародирования, которому учёный придавал особое значение в эволюции литературы, лишая этот термин традиционного комического наполнения [2]. Факты заимствования в процессе создания нового произведения, согласно концепции Тынянова, должны предполагать некую трансформацию системой нового произведения, иначе оно будет эпигонским, «не-новым», и не сможет считаться моментом эволюции литературы [5, с. 569]. Факты трансформированных заимствований и влияний Тынянов называл пародическими точками отталкивания.
Следует отметить, что некоторые так называемые «точки отталкивания» романа Тынянова «Пушкин» рассматривались литературоведами. Так, доказано, что роман о Пушкине неразрывно связан как с творчеством самого поэта, так и его литературного окружения. Система образов пушкинского творчества, особенно раннего, лицейского периода, по мнению исследователей, входит необходимой составляющей в роман Тынянова [6; 7; 8; 9]. Ещё в одной из первых рецензий, в 1937 году, критик А. Гурштейн отмечал «литературность» романа, которая «заключается именно в том, что он весь построен на литературных ассоциациях, на аналогиях и реминисценциях» [8, с. 198]. А. Нем-зер показал и объяснил в нём функцию гоголевских заимствований, мотивировавших комическую доминанту изображения родителей Пушкина [9].
На наш взгляд, реализация аспектов эволюции (в понимании Тынянова) демонстрируется в романе «Пушкин» как на уровне организации системы литературного текста, так и на уровне сюжетных событий, его наполняющих.
Во-первых, структура образов-персонажей, и, в первую очередь, образ Пушкина, обнаруживает так называемую «смесь различных элементов» [5, с. 569] - фактов быта, литературных и фольклорно-мифологических точек отталкивания, остраняю-щих образ, делающих его необычным.
Во-вторых, изображение литературной жизни эпохи конца XVIII - начала XIX веков, демонстрирующей, согласно исследованиям Ю.Н. Тынянова («Литературный факт» (1924), «О литературной эволюции» (1927), «О пародии» (1929) и др.), резкий скачок в эволюции литературы, представлено в романе рядом сюжетных линий. Здесь - творческая деятельность дяди Пушкина, Василия Львовича, искания Карамзина, литературные бои
архаистов и новаторов, приведшие в итоге к рождению нового слога, новой литературы, символом которой и станет Пушкин.
В-третьих, значимо в плане эволюции (изменения) общества художественное изображение перемен в российском образовании, приведших к созданию учебного заведения нового типа
- Царскосельского лицея. Данное событие в романе проникнуто мифопоэтическими мотивами и образами, где Пушкин и лицеисты предстают людьми новой формации, «новой породы» [10, с. 197], Сперанский - Богом-отцом, задумавшем создание человека, а Малиновский, первый директор лицея - неким Иоан-ном-крестителем. Значимым представляется, что в несобственно-прямой речи Сперанского звучит теургический сакральный посыл: «Пусть будет наставником их Малиновский, который стоял сегодня у купели Новой породы и нового учреждения» [10, с. 197].
В-четвёртых, изображение в романе различных перемен в обществе - смены гастрономических вкусов, моды в одежде и пр. - пародийно созвучно тыняновскому представлению о движении нового жанра с центра на периферию и назад, вследствие чего и протекает литературный процесс, эволюционирует литература.
И, наконец, отражение эволюционности проявляется в стилистическом аспекте: в ткани романа постоянно противопоставляется нечто прошлое и настоящее (часто - в ироническом аспекте), что подчёркивается обилием соответствующих наречий «теперь», «сейчас» и «тогда», обусловливающих некий процесс кардинальных изменений: «На балах теперь держали себя вольно» [10, с. 44], «сейчас истинное достоинство познавалось в том, насколько удавалась французская тонкость» [10, с. 71], «тогда ещё мужчины не плакали, как теперь» [10, с. 78], «это была теперь последняя, <...> немецкая мода, - молодые люди впали в уныние и говорили о самоубийстве. Они пламенно хотели умереть и быстро продвигались по службе» [10, с. 145], «слезливость была теперь в моде» [10, с. 200] и др.
Целью настоящего исследования является обращение к тыняновскому образу Пушкина и выявление пародических точек отталкивания в процессе его создания, что позволило бы говорить о новаторстве Тынянова-писателя. Следует отметить, что при реализации концепции образа главного героя романа, помимо пушкинских стихов, очевидны мифопоэтические и литературные источники, восходящие к творчеству западноевропейских романтиков.
Роман состоит из трёх частей - «Детство», «Лицей», «Юность». Каждая часть выступает концептуально-завершённым произведением. Как, собственно, и весь роман, задумывающийся изначально как первый том эпопеи о Пушкине. Незавершённость романа, о которой сожалели историки литературы [6], кажется мнимой. Цельность роману придаёт сквозной главный образ А.С. Пушкина, трансформирующийся по ходу повествования из образа дитяти в образ молодого мужа, уплывающего на корабле в неизвестность. На наш взгляд, реализация образа Пушкина - некрасивого ребёнка, лишённого внимания и любви родителей, связана с пародическим использованием Тыняновым сюжета о прекрасном принце, заколдованном в детстве. Развитие личности Пушкина-поэта, воспринимающего искусство и всё прекрасное в мире, в системе романа становится синонимично снятию чар, «расколдовыванию» принца. В связи с этим значимым компонентом концепции образа растущего, взрослеющего Пушкина, видится мотив пути, дороги, также объединяющий все части в единое целое. Путь указывает на реальные передвижения героев в пространстве (комнат, улиц, городов, стран), и одновременно служит метафорическим указанием на становление личности Пушкина.
Раскрытию тыняновской концепции образа Пушкина во многом способствует Часть первая романа, на наш взгляд, пародически трансформирующая сюжет, обработанный в западноевропейской литературной традиции - сюжет о проклятии младенца неприглашённым на праздник родственником.
В начале романа «маиор» Сергей Львович Пушкин идёт за покупками для праздника в честь рождения сына. Путь его по московским улицам описан очень подробно и находит, по замечанию А. Немзера, сходство с передвижениями другого «маио-ра» - Ковалёва из гоголевского «Носа», что придаёт его фигуре комические черты [9]. В целом, сцены первых семи глав Части первой изображают подготовку и проведение праздника в честь новорождённого, однако гости кажутся настолько занятыми своими разговорами, что о ребёнке не вспоминают. Этот сюжетный ход видится значимым для дальнейшего развития романа.
Важен момент введения героя: образ Пушкина-младенца возникает только в 8 главе Части первой. Согласно сюжету, неторопливая беседа присутствующих в доме Сергея Львовича внезапно прерывается появлением нежеланного, неприглашённого гостя. Им выступает двоюродный дед Пушкина - Пётр Абрамович Аннибал, который в системе повествования в глазах гостей принимает функцию «злодея» (как брат Осипа Анниба-ла, бросившего много лет назад свою жену с малолетней дочерью - будущей матерью Пушкина). Значимо, что номинация злодей по отношению к нему возникнет в тексте неоднократно [10, с. 158, 167 и др.]. Однако, данная номинация характеризует Петра Абрамовича не только со стороны фактов быта. Тынянов функционально сближает его образ с образами сказочных колдуний/колдунов, намеренно неприглашённых на смотрины новорождённого и в обиде на род накладывающих некое заклятие на наследника (пример - колдунья из «Спящей красавицы» Ш. Перро (1697) и «Спящей царевны» В.А. Жуковского (1832), королева Мышильда из «Щелкунчика и мышиного короля» (1816) Э.Т.А. Гофмана и пр.). Иноверство, некое злодейство подчёркивается и обликом Петра Аннибала: «Он был небольшого роста, жёлтыми руками, тонок в талии; с выпуклым лбом, с седыми клочковатыми волосами. Одет он был в тёмно-зелёный допотопной формы военный сертук, а двигался легко, не прикасаясь к полу пятками» [10, с. 25]. Говорит он «рывком, толчками» [10, с. 25]. В действиях нежданного гостя также прослеживается инородность по отношению к собравшемуся обществу. Арап много пьёт, не церемониться с почётными гостями (Карамзиным и пр.), в целом - ведёт себя естественно. Однако, нельзя не отметить стремление «злодея-Аннибала» дать добро младенцу: он сообщает, что пришёл передать внуку крестик от деда, что в данном случае приобретает сакральный смысл посвящения героя в род, его инициацию. Значимо, что именно Аннибал обращает гостей к цели их празднества - рождению наследника. Он задаёт вопрос: «Он где сейчас? Внук-ат?» [10, с. 26]. Далее автор пишет: «Любопытство, которое старый арап выказал младенцу, в честь коего Сергей Львович и устроил, в сущности, сегодняшний кууртаг, смутило всех. Занятые друг другом, событиями, играми, воспоминаниями сердца и стихами, гости до сих пор не имели времени и предлога вспомнить о ребёнке» [10, с. 27]. Употребление лексемы куртаг для обозначения праздника в доме Пушкиных видится важным. Согласно словарю В.И. Даля, куртаг - «приёмный день, выход при дворе» [11, с. 223]. Таким образом, очевидная ассоциация с царским приёмом в честь рождения наследника вновь обращает к мифопоэтическому подтексту, варьирующему сюжет о семейном проклятии.
Пётр Аннибал выступает представителем рода, которому не безразлична участь новорождённого. На сакральность происходящего также указывает первое введение в текст имени младенца, мотивированное вопросом старого арапа. Важно, что имя интерпретируется им - соотносится с именами великих мужей, что может служить пророчеством будущего величия: «Великолепное имя! <...> Два величайших полководца <...> в мире: великолепный Аннибал и Александр. И ещё Александр Василь-ич - Суворов. Поздравляю <...>! Это великолепное имя вы выбрали» [10, с. 29]. В целом, процесс встречи и признания Пушки-на-младенца двоюродным дедом видится инициацией. В этой сцене особую роль играют: а) пространство нахождения ребёнка, к которому арапу приходится подниматься по крутой лестнице на второй этаж; б) поцелуй у свечи, актуализирующий сак-ральность времени происходящего (темнота и ночь); в) дарование крестика; г) наделение героя дополнительными номинациями («...львёнок, арапчонок! Милый! Аннибал великолепный! В деда пошёл! Принимаю!» [10, с. 37]). Данные действия «грубого и нежного» арапа, «не то африканского мореплавателя, не то пьяного помещика» [10, с. 34] оскорбляют родителей Пуш-кина-младенца, которые в итоге наносят обиду незваному гостю, вынуждающую его отречься от родства с Пушкиными. Последние слова Петра Аннибала функционально близки заклятию,
Библиографический список
и, собственно, многое раскрывают в системе романа: «Арап попятился. Губы у него прыгали и не находили слова.
- Пушкиных... забываю! - закричал он, сжав кулачки. - Прах отрясаю! - Он пнул ногою стул и сорвался вниз по лестнице» [10, с. 38]. Демонстрацией силы воздействия слов и самого визита Аннибала видится изменение в поведении матери - Надежды Осиповны, которая вдруг смотрит «на ребёнка, как на чужого», плачет «мутными слезами» и, как пишет Тынянов, впервые прогоняет мужа из спальни [10, с. 39].
Дальнейшее развитие образа Пушкина в романе раскрывает его как некрасивого, чужого, нелюбимого ребёнка в семье, причиною чего, согласно концепции автора, и может быть проклятие, наложенное в младенчестве. Постоянно подчёркиваемое автором уродство героя (акцент на небольшом росте и больших зубах, острых локтях, неуклюжести и пр.) видится следствием его «заколдованности», ассоциирует с образом чудовища, Щелкунчика и пр. Рождение прекрасного принца, освобождающегося из оболочки уродства, начинается в лицее, в юности, и причиною тому видится, во-первых, погружение в мир искусства, во-вторых, общение с женщинами. Данные причины, освобождающие в финале романа героя от груза уродства, также романтически-мотивированны, поскольку восприятие поэзии и любовь к женщине - показатели героя романтической поэтики. Неслучайным видится эротический аспект образа Пушкина, варьируемый Тыняновым, поскольку эротизм - одна из главных целей самоутверждения романтического героя. Женщина, согласно романтикам, выступает психологическим релаксом освобождения героя от комплексов. Варьируя сюжетный ход сказки про красавицу и чудовище, автор вводит в роман множество девушек и женщин, встречающихся на пути юного Пушкина, которому, чтобы перестать быть чудовищем, согласно мифопоэ-тике, нужна любовь самой красивой женщины. Каждая женщина в романе как бы «реанимирует» героя-уродца. Однако, главной женщиной, согласно Тынянову, становится для Пушкина жена Карамзина - Екатерина Андреевна, с которой герой «впервые почувствовал себя собою, впервые нашёл себя» [10, с. 469]. Неслучайно и в финале романа возникает образ Екатерины Андреевны, являющейся, по концепции автора, единственной, самой настоящей любовью Пушкина [12, с. 209-233]. В последних строчках романа Пушкин пишет «элегию о любви невозможной, в которой ему отказало время» [10, с. 554]. Ею станет стихотворение «Погасло дневное светило». Пушкин изображается плывущим на корабле к месту своей южной ссылки: «Как проклятый, не смея назвать её имени, плыл он, упоённый воспоминаниями обо всём, что было запретно, что сбыться не могло» [10, с. 554]. Однако, уродство героя отныне отсутствует. Его любовь к самой красивой женщине, в данном случае -к Екатерине Андреевне Карамзиной, развеивает чары, Пушкин становится поэтом.
Роман Ю.Н. Тынянова «Пушкин», согласно концепции литературной эволюции, рождается на пересечении литературных и внелитературных рядов, где внелитературным рядом выступают различные факты быта - семейные проблемы родителей Пушкина, литературная борьба, история семьи Карамзиных, отношения Пушкина к друзьям, к женщинам, к Екатерине Андреевне Карамзиной и пр. Литературным рядом, повлиявшим на появление тыняновского романа, выступают, во-первых, стихи А.С. Пушкина, во-вторых, варьирование различных литературных традиций, обусловивших жанровые доминанты частей романа. Так, Часть первая романа тяготеет к сказке с романтическими мотивами, переходящая в Части второй в приключенческий роман с готическим антуражем (лицей как замок и тайны, его наполняющие). Часть третья варьирует жанр путешествий и отчасти представляет некую одиссею Пушкина, ищущего себя.
Становление личности тыняновского героя проникнуто мифопоэтическими и литературными пародическими отсылками, что работает на цельность концепции образа Пушкина, делает роман завершённым и демонстрирует его включённость в литературную синхроническую систему, то есть, фактически, подтверждает научные идеи Тынянова об эволюции литературы.
1. Плешкова, О.И. Постмодернистское пародирование творчества М. Горького в современной мультипликации: «Буревестник» А. Турку-са // Культура и текст: культурный смысл и коммуникативные стратегии: сборник научных статей / под ред. Г.П. Козубовской. - Барнаул, 2008.
2. Плешкова, О.И. Петербургские повести Ю.Н. Тынянова в свете его теории литературной эволюции // Мир науки, культуры, образования: международный научный журнал. - 2010. - № 6 (25). - Ч. 1.
3. Плешкова, О.И. Мифологическая основа романа Ю.Н. Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара»: миф о Минотавре // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. - 2012. - № 1(2).
4. Плешкова, О.И. Теория литературной эволюции, историческая проза Ю.Н. Тынянова и современные жанры исторического повествования // Русское литературоведение ХХ века: имена, школы, концепции: материалы международной науч. конф. / под общ. ред. О.А. Клинга и А.А. Холикова. - М.; СПб., 2012.
5. Тынянов, Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино [подгот. изд. и коммент. Е.А. Тоддеса, А.П. Чудакова, М.О. Чудаковой]. - М., 1977.
6. Каверин, В. Новое зрение. Книга о Юрии Тынянове / В. Каверин, Вл. Новиков. - М., 1988.
7. Калинина, И.А. Взаимодействие культур в романе Ю. Тынянова «Пушкин» // Культура и текст: материалы мждународной науч. конф. - СПб.; Барнаул, 1997. - Вып. I. Литературоведение. - Ч. I.
8. Гурштейн, А. Роман Тынянова о Пушкине // А. Гурштейн. Избранные статьи. - М., 1959.
9. Немзер, А.С. Из наблюдений над романом Тынянова «Пушкин». Явление героя // Тыняновский сборник. - М., 2002. - Вып. 11. Девятые Тыняновские чтения: Исследования. Материалы.
10. Тынянов, Ю.Н. Пушкин // Ю.Н. Тынянов. Сочинения: в 3 т. - М., 1994. - Т. 3.
11. Даль, В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. - М., 1989. - Т. 2.
12. Тынянов, Ю.Н. Пушкин и его современники. - М., 1968.
Bibliography
1. Pleshkova, O.I. Postmodernistskoe parodirovanie tvorchestva M. Gorjkogo v sovremennoyj muljtiplikacii: «Burevestnik» A. Turkusa // Kuljtura i tekst: kuljturnihyj smihsl i kommunikativnihe strategii: sbornik nauchnihkh stateyj / pod red. G.P. Kozubovskoyj. - Barnaul, 2008.
2. Pleshkova, O.I. Peterburgskie povesti Yu.N. Tihnyanova v svete ego teorii literaturnoyj ehvolyucii // Mir nauki, kuljturih, obrazovaniya: mezhdunarodnihyj nauchnihyj zhurnal. - 2010. - № 6 (25). - Ch. 1.
3. Pleshkova, O.I. Mifologicheskaya osnova romana Yu.N. Tihnyanova «Smertj Vazir-Mukhtara»: mif o Minotavre // Vestnik Nizhegorodskogo universiteta im. N.I. Lobachevskogo. - 2012. - № 1(2).
4. Pleshkova, O.I. Teoriya literaturnoyj ehvolyucii, istoricheskaya proza Yu.N. Tihnyanova i sovremennihe zhanrih istoricheskogo povestvovaniya
// Russkoe literaturovedenie KhKh veka: imena, shkolih, koncepcii: materialih mezhdunarodnoyj nauch. konf. / pod obth. red. O.A. Klinga i
A.A. Kholikova. - M.; SPb., 2012.
5. Tihnyanov, Yu.N. Poehtika. Istoriya literaturih. Kino [podgot. izd. i komment. E.A. Toddesa, A.P. Chudakova, M.O. Chudakovoyj]. - M., 1977.
6. Kaverin, V. Novoe zrenie. Kniga o Yurii Tihnyanove / V. Kaverin, Vl. Novikov. - M., 1988.
7. Kalinina, I.A. Vzaimodeyjstvie kuljtur v romane Yu. Tihnyanova «Pushkin» // Kuljtura i tekst: materialih mzhdunarodnoyj nauch. konf. - SPb.; Barnaul, 1997. - Vihp. I. Literaturovedenie. - Ch. I.
8. Gurshteyjn, A. Roman Tihnyanova o Pushkine // A. Gurshteyjn. Izbrannihe statji. - M., 1959.
9. Nemzer, A.S. Iz nablyudeniyj nad romanom Tihnyanova «Pushkin». Yavlenie geroya // Tihnyanovskiyj sbornik. - M., 2002. - Vihp. 11. Devyatihe Tihnyanovskie chteniya: Issledovaniya. Materialih.
10. Tihnyanov, Yu.N. Pushkin // Yu.N. Tihnyanov. Sochineniya: v 3 t. - M., 1994. - T. 3.
11. Dalj, V.I. Tolkovihyj slovarj zhivogo velikorusskogo yazihka: v 4 t. - M., 1989. - T. 2.
12. Tihnyanov, Yu.N. Pushkin i ego sovremenniki. - M., 1968.
Статья поступила в редакцию 20.11.13
УДК 821.161.
Shunkov A. У «TRANSITION TEXT» IN RUSSIAN LITERATURE OF THE XVII CENTURY. THE BASIC SCIENTIFIC APPROACHES FOR PROBLEM RESERCHING. The paper describes the main approaches for studying the transition period in the history of ancient Russian literature, their classification is presented. The characteristic of the literary process of the XVII century is showed, its originality and difference from the medieval period is marked. Typological
features of the transition period text are identified.
Key words: the poetics of ancient Russian literature, Russian literature and culture of the XVII century, the transition period of Old Russian literature, the motives of ancient literature.
А.В. Шунков, канд. филол. наук, доц., проректор по научной и инновационной деятельности Кемеровского
гос. университета культуры и искусств, г. Кемерово, E-mail: [email protected]
«ПЕРЕХОДНЫЙ ТЕКСТ» В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XVII ВЕКА. ОСНОВНЫЕ ПОДХОДЫ НАУЧНОГО ИССЛЕДОВАНИЯ ПРОБЛЕМЫ
В статье описаны основные подходы в изучении переходного периода в истории древнерусской литературы, представлена их классификация. Дана характеристика литературного процесса XVII века, отмечено его своеобразие и отличие от средневекового периода. Выявлены типологические признаки текста переходного периода.
Ключевые слова: поэтика древнерусской литературы, русская литература и культура XVII века, переходный период древнерусской литературы, мотивы древнерусской литературы.
Каждой исторической эпохе соответствует определенный тип текста, особое отношение к слову и творчеству, отражающее свойственное времени понимание автором природы Слова. Семивековая история литературы Древней Руси, как известно, представлена двумя типами текста, условно определяемыми как субстанциональный и релятивистский. Подобная типологизация текста Древней Руси в свое время была предложена в 70-е годы XX века С. Матхаузеровой [1, с. 271-284] и нашла поддержку со стороны авторитетных отечественных ученых-медиевистов, среди которых А.М. Панченко [4], В.В. Колесов [2, с. 1-9] и другие.
Первая разновидность текста - субстанциональная - демонстрирует сакральное отношение к тексту, имеющему божественное происхождение. Соответственно читатель воспринимает текст как Откровение, данное свыше и требующее мед-
ленного неторопливого его прочтения. Эта идея высказана книжником в одном из старейших рукописных сборников. В первой статье «Изборника 1076 года» дается совет читать медленно, трижды перечитывать одну и ту же главу, пока смысл ее не будет постигнут. Трансцендентное отношение к книжному тексту, восприятие его как явленность божественной сущности (essentia) видно и в известном фрагменте из «Повести временных лет». «Велика ведь бывает польза людям от учения книжного; книгами наставляемы и поучаемы на путь покаяния, ибо от слов книжных обретаем мудрость и воздержание. Это ведь - реки, напоя-ющие всю вселенную, это источники мудрости; в книгах ведь неизмеримая глубина; ими мы в печали утешаемся; они - узда воздержания» [3, с. 195]. Как известно, подобное понимание роли книги в духовной жизни человека Древняя Русь восприняла от
