246. URL: http://dic.academic.ru/dic.nsf/es10433/буффонада (дата обращения: 7.02.2011).
ББК 83.3(4)-001
Т. М. Трофименко
РОМАН О. ВИЛЬЕ ДЕ ЛИЛЬ-АДАНА «БУДУЩАЯ ЕВА» И ФРАНЦУЗСКАЯ НАУЧНАЯ ФАНТАСТИКА
Творчество французского писателя О. Вилье де Лиль-Адана (1838— 1889) во многом отражает переходный характер современной ему эпохи. Именно в этот период, 70—80-е годы XIX века, во французской литературе зарождается новое литературное течение «символизм» как реакция на господство натурализма. Произведения Вилье де Лиль-Адана, как одного из первых представителей этого направления, выделяются своими новаторскими чертами. В них мы находим элементы, приемы, а иногда и сюжеты, которые приобретут у писателей следующего поколения ясные и четкие очертания, тогда как у Вилье они даны лишь в набросках. В связи с этим у исследователей возникают большие затруднения при попытке классифицировать романы и новеллы этого писателя-предтечи. Именно «предтечей научной фантастики» и называет С. Лем в своей «Фантастике и футурологии» роман Вилье «Будущая Ева», повествующий о создании искусственного человека — электрической Андреиды.
Научная фантастика как вид фантастической литературы предполагает единую сюжетную посылку рационального характера, согласно которой необычное создается с помощью законов природы, научных открытий или технических изобретений, в принципе не противоречащих естественнонаучным воззрениям, существующим на момент создания того или иного художественного произведения.
Научная фантастика в ее современном понимании выделяется в отдельный вид искусства в 20-х годах XX века благодаря Хьюго Гернсбеку, создавшему в 1926 году специализированный журнал «Amazing Stories», где он публиковал фантастические произведения научно-популярного, прогностического характера. Х. Гернсбек предъявлял печатающимся у него авторам строгие требования, которые и легли в основу критериев, характеризующих этот вид фантастики.
В России авторство термина «научно-фантастический» приписывается известному популяризатору науки Я. Перельману, употребившему его применительно к произведениям Ж. Верна.
Корни научно-фантастической литературы уходят в эпоху Возрождения, в период развития науки и техники. Однако фантастические произведения этого времени вплоть до XIX века считались по преимуществу социальными утопиями, в которых авторы если и упоминали о чудесах техники, то делали это мимоходом, не останавливаясь на деталях устройства и принципах работы.
Первые элементы научной фантастики появляются во французской литературе в XVII веке в утопии Сирано де Бержерака «Иной свет, или Госу-
© Трофименко Т. М., 2011
дарства и Империи Луны» (1647—1650 гг.). Герой Сирано, решившись отправиться на Луну, чтобы доказать множественность миров, начинает изобретать летательный аппарат. Удается ему это не сразу, первые два устройства оказываются недостаточно эффективными, однако и эти неудачные попытки используются для подтверждения истинности гелиоцентрической системы Коперника. Так, поднявшись в воздух по вертикали при помощи многочисленных бутылочек, наполненных росой, герой также по вертикали опускается на землю, но уже в Канаде, чем подтверждает факт вращения Земли и т. д. К тому же в романе присутствуют подробные описания изобретенных героем аппаратов, а также описания различных устройств, обнаруженных им на Луне: солнечные лучи, заключенные в хрустальные бокалы, миниатюрные звукозаписывающие устройства и др. Таким образом писатель старается создать видимость правдоподобия и «научную» аргументацию фантастическим изобретениям.
Как отмечает А. А. Розанова в монографии, посвященной французской фантастической литературе, «Создатель "Иного света" несомненно является зачинателем жанра научно-фантастической литературы, но он остался одиноким: у него не было ни предшественников, ни соперников не только в XVII, но и, по сути, в XVIII веке» [4, с. 32]. Произведение Сирано было надолго забыто и только в XIX веке романтики воздали ему должное. Так, Т. Готье, отмечая большое влияние творчества Сирано на научную и культурную жизнь Франции, пишет: «И Мольер отнюдь не едиственный, кто черпал из сочинений малоизвестного Сирано де Бержерака, — к ним обращались и другие весьма почтенные авторы. <...> Среди других способов полета на Луну и Солнце Сирано описывает следующий: нужно "наполнить сделанный из очень тонкой материи баллон летучим газом или дымом, который был бы значительно легче воздуха". После такого описания уже не составляло большого труда соорудить воздушный шар, истинным изобретателем которого я считаю Сирано де Бержерака — и никого другого» (см.: [5, с. 208]).
Следующим произведением, содержащим элементы научной фантастики, стал роман Ретиф де Ла Бретона «Южное открытие, произведенное летающим человеком, или Французский Дедал. Весьма философская новелла с приложением "Письма обезьяны"», опубликованный в 1781 году. Очевидно, что на писателя повлияло всеобщее увлечение в XVIII веке аэронавтикой, и он создает детальное и вполне правдоподобное описание летательного аппарата. Роман Ретифа отличается от своего предшественника большим правдоподобием. Так, полеты героя не выходят за пределы земной атмосферы, да и описание процесса создания летательного аппарата правдоподобнее. Первые две попытки взлететь окончились неудачно и даже трагично, и лишь третья модель после нескольких лет усовершенствования позволяет герою осуществить свой замысел.
Оба упомянутых произведения, как и другие социальные утопии XVII— XVIII веков и первой половины XIX века, в большинстве своем являясь сатирическими утопиями, ставили своей основной целью критику современного им общества и использовали научно-фантастический элемент лишь как вспомогательный. Первым писателем, создавшим совершенно новый «научный» роман, где основной целью становится популяризация науки, стал Ж. Верн.
Богатое творческое наследие писателя-фантаста (более 60 романов) не раз становилось объектом рассмотрения отечественных и зарубежных иссле-
дователей. В связи с этим не будем подробно анализировать его произведения, а лишь попытаемся выделить основные тенденции.
После ряда неудачных попыток опубликовать свои «робинзонады» Ж. Верн вместе со своим постоянным издателем Этцелем, задумывает цикл романов, где в увлекательной, иногда фантастической, форме будут пропагандироваться новейшие открытия в области географии, естественной науки и техники. Это и стало истинным призванием писателя. Увлеченный, как и многие в этот период, революционными достижениями научно-технического прогресса, Ж. Верн создает произведения, полные оптимизма, веры в разум и науку. Его героями становятся отважные первооткрыватели и путешественники, честные и благородные ученые-изобретатели, посвятившие свою жизнь служению науке, способной изменить человеческое общество, сделать его свободным и гуманным. Как следствие этого, на его страницах мы находим и социальную утопию, основанную на достижениях научного прогресса. В своих романах Ж. Верн редко заглядывает в будущее.
Однако начиная с 80-х годов настроение писателя несколько меняется: отношение к всемогуществу науки и к ученым становится более пессимистичным, появляется тема ответственности ученого за свои изобретения, а также за использование передовых достижений науки с целью наживы или честолюбивых устремлений.
Тем не менее гений Ж. Верна и его полная уверенность во всемогущество науки позволяют писателю на материалистической и рационалистической базе объяснить самые невероятные явления и события, полностью исключая мистику. Иллюстрацией этого может быть роман «Ледяной сфинкс», своеобразное продолжение романа Э. По «Приключения Артура Гордона Пима». Следуя по маршруту героя Э. По, герои Ж. Верна находят останки Артура Пима на ледяной скале, похожей на сфинкса.
Ж. Верн трепетно относился к возможности все объяснять с помощью разума, опираясь на материалистические взгляды, тем самым противопоставляя свое творчество, с одной стороны, мистике Э. По, с другой — фантастике Г. Уэллса.
Однако, несмотря на явное новаторство Ж. Верна в области научной фантастики, его имя очень часто занимает лишь вторую позицию, уступая Г. Уэллсу. Исследователи творчества французского писателя выдвигают различные гипотезы в поисках причин этого факта. Одним из ответов может быть то, что общее настроение романов британца оказалось в большем соответствии с «практичным» XX веком, чем во многом романтические фантазии Ж. Верна. С. Лем вслед за Ю. Кагарлицким отмечает: «У Верна <...> стоит только кому-либо захотеть построить лунную батарею или отправиться в путешествие над Африкой на воздушном шаре, как чуть ли не все человечество мчится к нему с материальной поддержкой. <.> У Уэллса же <.> если кто-то собирается лететь на Луну, то трудится с парой слуг в сарае; когда изобретает невидимость, то мир узнает об этом лишь после того, как из шкафов начинают исчезать деньги; когда первые марсианские снаряды уже летят к Земле, никто, кроме какого-то астронома, не обращает на это ни малейшего внимания. Именно в этом смысле Уэллс, а не Верн является отцом веристи-ческой конвеции в фантастике» [3, с. 509].
Вместе с развитием «научных» художественных произведений в литературе возникает и новый образ — образ ученого. С самого начала проявляется неоднозначное отношение писателей к этому «новому» герою.
А. В. Македонов в работе «Личность ученого в художественной литературе» (см.: [6, с. 352—353]) останавливается на четырех типологиях с точки зрения соотношения личности ученого с их научной деятельностью, замечая, что художественные типы всегда индивидуальны и что художественная литература представляет каждого ученого как неповторимую личность. Остановимся на двух типах, наиболее характерных для рассматриваемого периода. Первый — это тот, которого потом будет развивать в своих романах Ж. Верн, — бескорыстный и неутомимый исследователь, готовый на любые испытания ради воплощения в жизнь своего дерзновенного замысла, творящий во имя и на благо человечества. Таковы и Сайрос Смит из «Таинственного острова» (1874), и Фергюссон («Пять недель на воздушном шаре» (1863)), и капитан Немо («Двадцать тысяч лье под водой» (1869—1870)) и многие другие.
Однако помимо этих истинных «рыцарей науки» возникает и противоположный им тип — преступного ученого-одиночки. Таков герой раннего романа Бальзака «Столетний старик» (1822), живущий флюидами жизни, высосанными с помощью специального аппарата из юных жертв. Такова и целая галерея ученых-позитивистов в новеллах и романах Вилье де Лиль-Адана.
Своеобразие научной фантастики Вилье базируется на его общем отношении к научному прогрессу в целом. Будучи последователем романтиков, Вилье, с одной стороны, видит в ускоряющейся механизации общества угрозу для внутреннего мира человека и, с другой стороны, высказывает сомнения в возможности с помощью научных открытий раскрыть тайну бытия и решить глобальные проблемы человечества.
Уже в своем первом романе «Исида» (1857) Вилье выражает свой скептицизм, подчеркивая, что, несмотря на большие достижения в области медицины, физиологии и химии, человек так и не смог ответить на такие вопросы, как «что есть Жизнь» и «что есть Смерть».
В многочисленных новеллах писатель показывает, как использование различных технических новинок приводит к эмоциональной и духовной деградации человека.
Так, например, в «Машине славы» описано изобретение господином Гравом технической замены театральной клаки, которая с помощью хитроумных приспособлений «подсказывает» зрителю, когда нужно плакать, смеяться или аплодировать, обеспечивая тем самым успех самой заурядной пьесы. Другое произведение — «Аппарат для химического анализа последнего вздоха» показывает, как дети, используя инструкцию, учатся пользоваться прибором, привыкая постепенно к мысли об утрате близких, что впоследствии даст им возможность спокойно перенести их кончину, не тратя понапрасну время на слезы и сожаления. В новелле «Реклама на небесах» предлагается использовать ночное небо в качестве фона для яркой цветной рекламы.
Все эти новеллы представлены как рекламные проспекты, выставляющие напоказ «положительные» аспекты используемых устройств, тогда как ирония, переходящая в сарказм, не позволяет читателю усомниться в подлинном замысле автора.
Некоторые новеллы Вилье представляют собой настоящую антиутопию, примером может служить «Любовь к натуральному», в которой представлено общество, где всё — продукты, одежда и даже пейзаж — оказывается синтетическим.
Естественно, что при таких условиях и образ ученого у Вилье представлен нелицеприятно. В основном это позитивистски настроенный персо-
наж, отрицающий все, что нельзя потрогать, или все, что не приносит выгоды, не останавливающийся ни перед чем ради достижения своего открытия — даже перед убийством. Так возникает Трибюла Бономе, сквозной персонаж одноименного сборника и романа «Клер Ленуар».
Этот роман, первая версия которого выходит в 1865 году, уже содержит в себе отличительные черты фантастики Вилье: подробное описание научного эксперимента с легкой примесью мистики. При этом роль мистики заключается в том, чтобы в финале произведения разрушить иллюзию всемогущества Науки и Прогресса.
В романе «Клер Ленур» описывается возможность рассмотреть на сетчатке умершего последнее, что он видел. Трибюла Бономе видит не реальные события, а сцену убийства Генри Клифтона Сезером Ленуаром, воплотившемся после смерти в дикаря.
Роман «Будущая Ева» стоит особняком в творчестве Вилье де Лиль-Адана. Здесь нет традиционного ученого-злодея, да и отношение к научным достижениям на первый взгляд изменяется.
Роман вырос из новеллы, задуманной сразу после Всемирной выставки в Париже (1876 г.), на которой американский ученый Эдисон продемонстрировал свой фонограф. Однако, как отмечает А. Рэйт, исследуя историю создания романа почти одновременно с Эдисоном, такой же аппарат был создан хорошим знакомым Вилье Ш. Кро, не запатентовавшим свое изобретение. Вполне возможно, что обида за друга сказалась на описании Эдисона в новелле, сохранившемся только в черновиках. Единственное, что объединяет роман с первоначальным замыслом, это схема (ученый — заказчик — идея) создания искусственного человека. В течение почти 10 лет Вилье не забывает об этом сюжете. Появляются новелла «Парадоксальная Андреида Эдисона», незаконченный роман «Новая Ева» и, наконец, в 1885 году на страницах периодического издания выходит последняя редакция — роман «Будущая Ева».
Значительная часть романа посвящена философским рассуждениям Эдисона о роли науки в истории человечества. Вилье обращается к различным временным пластам, не пренебрегая мифами разных времен и народов. Общей идеей сетований ученого является недоумение Эдисона, почему до сих пор не были изобретены фотография и фонограф. «.Просто невероятно, чтобы среди мастеров такой. закалки не нашлось ни одного, кому хотя бы в голову пришло записать собственный голос! А впрочем, может, он был изобретен, мой аппарат, только его сочли тогда не стоящим внимания и предали забвению? <...> К счастью, сегодня хотя бы поручиться можно, что изобретения человека окончательны, что они на долгие времена. Конечно, то же самое полагали и Набоноссаре, то есть семь или пять тысяч лет назад.» [2, с. 33]. Здесь вновь слышны отголоски мыслей, высказанных еще в первом романе Вилье «Исида», об общей бесполезности и беспомощности человеческой научной мысли. В то же время Эдисон как истинный представитель Науки в свое время и в своем мире вновь пытается бросить вызов Природе и силой человеческого разума раскрыть ее тайны.
Вторая книга романа продолжает размышления Эдисона об истории и роли науки и научного прогресса, переходя непосредственно к созданию искусственного человека. Вилье вкладывает в уста Эдисона свои размышления об ответственности ученого за собственные изобретения. «Никто не может доподлинно определить природу того, что он создает, ибо любой нож может стать кинжалом; так и любая вещь преображается и обретает свое
новое название в зависимости от того, как она будет использована. Одна лишь неуверенность в конечном результате наших действий снимает с нас ответственность за них. Надо, следовательно, ни в чем не быть уверенным до конца, иначе у кого хватило бы смелости завершить свой труд!» [2, с. 71]. Сам Эдисон, опасаясь того, что его открытиями смогут воспользоваться в корыстных целях, тщательно скрывает свое главное творение — андреиду — от любопытных глаз.
Андреида Эдисона — уникальное, совершенное творение рук Человека. Подчеркивая эту мысль, ее творец начинает свой рассказ, обращенный к лорду Эвальду, с истории создания «имитации человека, искусственного человеческого существа», подвергая критике все «предшествующие попытки: «Сии горе-мастера, не располагая для этого ни умением, ни подходящим материалом, изготовляли лишь смехотворных уродов. <...> Грубые, аляповатые, эти творения являют собой пасквиль на Человека, и вместо того чтобы внушать ему чувство своего могущества, понуждают его лишь покорно склонять голову перед богом Хаосом. <...> Манекены эти не более как оскорбительная карикатура на нас, на все человечество. Да, таковы были черновые наброски андреидов, первые попытки создать искусственного человека» [2, с. 70].
Тем не менее Вилье не забывает отдать дань новым, более совершенным возможностям современной ему науки: «Отныне мы уже можем позволить себе с предельной достоверностью СОЗДАВАТЬ могучие фантомы, таинственные гибриды, о которых наши предшественники не могли бы даже помыслить и одно упоминание которых способно было бы вызвать у них лишь испуганную улыбку» [2, с. 70]. Так, постепенно, Вилье подводит читателей к непосредственному описанию изобретения. Для достижения эффекта правдоподобия изображения чудесного создания Вилье преподносит его в форме диалога ученого и его гостя, лорда Эвальда, который своими неискушенными вопросами побуждает Эдисона давать подробные пояснения.
«Однако для суставов пришлось все же использовать железо.
— Вот как? — задумчиво произнес лорд Эвальд. — Для суставов вы пользовались железом?
— Разумеется, — ответил Эдисон, — разве не входит железо в состав нашей крови и нашего тела? Недаром же во многих случаях врачи прописывают нам его в качестве лекарства. Так что совершенно естественно, что без него невозможно было бы обойтись, не то Гадали могла бы получиться не совсем. человеком.
— Но почему именно в суставах? — спросил лорд Эвальд.
— Сустав состоит из двух элементов — охватывающего и охватываемого; так вот, наружным, охватывающим элементом в суставах Гадали служит магнит, возбуждаемый электричеством, и поскольку лучше всех металлов (лучше никеля и кобальта, во всяком случае) магнит притягивает именно железо, я вынужден был сделать внутренние элементы из стали, состоящей в основном из железа.
— В самом деле? — очень спокойно отозвался лорд Эвальд. — Но ведь сталь окисляется — выходит, суставы способны заржаветь?
— Такое скорее может случиться с нашими суставами, сказал Эдисон. — Вон на той этажерке — большая плотно закупоренная бутыль с розовым маслом, смешанным с амброй, — оно-то и послужит необходимой смазкой для Гадали.
— Розовое масло? — переспросил лорд Эвальд. 2011. Вып. 1. Филология •
— Да, то единственное, которое, будучи приготовлено подобным образом, не выдыхается, — сказал Эдисон. — И к тому же ароматы — неотъемлемая часть женщины.» и т. д. [2, с. 88]. Как видно из приведенной цитаты, Вилье не ограничивается сухим описанием технического устройства и химического состава аппарата, не забывает он о некоторой доли романтического ореола.
Более подробному описанию посвящена пятая книга романа, которая названа по имени главной героини, — «Гадали». Характер и стиль повествования здесь меняются. Хотя внешне сохранена форма диалога, реплики лорда Эвальда, сведенные до минимума, в большинстве случаев ограничены междометиями, передающими эмоциональное состояние молодого человека, перед глазами которого открываются не только секреты автомата, но, в некоторой степени, секреты красоты «натуральных» земных женщин.
Названия глав говорят сами за себя — «Первое появление машины в истории человечества», «Походка и осанка», «Равновесие», «Телесная оболочка», «Глаза телесные», «Шевелюра» и т. д. Структура глав почти однотипна: Вилье описывает ту или иную часть автомата в соответствии с названием главы, сравнивая свое творение с человеком, и сравнение это чаще всего не в пользу последнего. О людях, прежде всего своих современниках, Ви-лье пишет с иронией, перерастающей порой в сарказм. Так, рассказывая о глазах Гадали и о средствах придания естественности ее взгляду, Эдисон заявляет: «В наши дни благовоспитанные женщины усвоили одну и ту же манеру глядеть — светскую, общепринятую и воистину чарующую (эпитет к месту); в таком взгляде всякий найдет то выражение, какое желает, а им эта манера глядеть позволяет думать о своем, притом что создает иллюзию полнейшего внимания. Такой взгляд можно клишировать, поскольку сам он — не что иное, как клише, не правда ли?» [2, с. 151].
Эдисон постоянно подчеркивает идеальность своего творения и его превосходство над творением Природы: «Природа меняется, но андреида неизменна. Мы, люди, живем, умираем, и все такое. Андреиде неведома жизнь, болезнь, смерть. Она выше всех несовершенств и тягот! Она сохраняет красоту, возможную лишь в мечтах. Это вдохновительница. Она говорит и поет, словно наделена гениальностью — и даже более того, ведь чудесные ее речи одушевлены мыслями не одного гения, а нескольких. Сердце ее не знает измены: сердца у нее нет. » [2, с. 146].
Таким образом, обращаясь к одному из принципов, выработанных Х. Гернсбеком для научно-фантастической литературы (75 % литературы и 25 % науки), мы видим, что по этому параметру роман Вилье вполне можно отнести к этому жанру. Что касается достоверности научной стороны изобретения, естественно, в наше время пояснения Эдисона выглядят достаточно наивными, однако подробные детальные описания и обилие терминов в конце концов позволяют автору достичь желаемого — эффекта правдопобия.
И все-таки автор нарушает одно из условий: вводит в свое произведение мистику. В последних главах романа в происходящие события вмешивается сверхъестественное. Выясняется, что Гадали не просто робот, она таинственным образом связана со странной особой по имени Сованна, играющей роль своего рода души андреиды. К тому же, получив право на существование, Гадали освобождается от власти Эдисона и уж тем более своего нового хозяина, лорда Эвальда.
В таком финале романа многие видят слабость Вилье (например, С. Лем), его несостоятельность до конца объяснить с научной точки зрения
принцип действия андреиды. К слову сказать, андреида Вилье — это не искусственный разум, писатель вообще не обращает внимание на рассудочность своей машины, речь идет исключительно о душе нового создания.
Однако более глубокий анализ произведения и творчества писателя в целом позволяет нам высказать иное предположение. Обращение к мистике в конце столь удачного проекта необходимо Вилье для того, чтобы вновь подчеркнуть несовершенство человеческой мысли.
Особенностью научной фантастики Вилье является то, что писатель изначально протестует против всемогущества Науки и Прогресса (то к чему отчасти приходит и Ж. Верн) .
Роман «Будущая Ева» может показаться современному образованному читателю устаревшим, а порой и смешным, с точки зрения устройства искусственного человека, но проблемы, которые затрагивает автор, не утратили свою актуальность и в наши дни (особенно это касается вопроса ответственности ученого за судьбу своего изобретения). «Показательна судьба хорошей научно-фантастической книги. Обветшала "научная" конструкция — развалилась, обратилась в прах. Не устаревают — мысль и художественный образ. То, ради чего и громоздилась в конечном счете вся эта "фантастика"» [3, с. 53].
Библиографический список
1. Верн Ж. Собрание сочинений : в 50 т. М. : Дайджест, 1992. Т. 1. 367 с.
2. Вилье де Лиль-Адан О. Избранное. Л. : Худ. лит., 1978. 368 с.
3. Лем С. Фантастика и футурология. М. : АСТ : Ермак, 2004. Кн. 2. 668 с.
4. Розанова А. А. Социальная и научная фантастика в классической французской литературе XVI—XIX вв. Киев : Выща шк., 1974. 150 с.
5. Сирано де Бержерак С. Иной свет, или Государства и Империи Луны. СПб. : Изд-во Ивана Лимбаха, 2002. 248 с.
6. Человек науки : сб. ст. М. : Наука, 1974. 392 с.
ББК 83.3(7)01
М. Н. Павлова
ИНТУИЦИЯ-СУЖДЕНИЕ И ИНТУИЦИЯ-ДОГАДКА В КОСМОЛОГИЧЕСКОМ ТРАКТАТЕ Э. ПО «ЭВРИКА»
На протяжении всей жизни Эдгару По была свойственна увлеченность астрономией и математикой. Плодом этого многолетнего интереса стал его философско-космологический трактат «Эврика» («Eureka», 1848), в котором писатель излагает свои воззрения на происхождение и развитие Вселенной.
Э. По следующим образом оценивает масштабность своего замысла в письме к другу Джорджу Эвелету от 29 февраля 1848 года: «Если Вы когда-
*
Несмотря на то что Ж. Верн и О. Вилье де Лиль-Адан творили практически в один и тот же период, их пути никогда не пересекались. Может создаться впечатление, что они даже не слышали друг о друге. Тем не менее французский исследователь М. Море, сравнивая романы «Замок в Карпатах» с «Будущей Евой» и «Братья Кип» с «Клер Ленуар», находит много общего в их сюжетных линиях (см.: [1, с. 354]). © Павлова М. Н., 2011
