CC BY
127
УДК 821.161.1.09"18"
Володина Наталья Владимировна
доктор филологических наук, профессор Череповецкий государственный университет [email protected]
РОМАН Л.Н. ТОЛСТОГО «ВОЙНА И МИР» В ОЦЕНКЕ Н.Д. АХШАРУМОВА
(статья вторая)*
Н.Д. Ахшарумов вновь обратился к роману Л.Н. Толстого «Война и мир» после публикации 1-4 частей романа, а последнюю статью посвятил пятому тому, обойдя молчанием завершающий, шестой, том. В этих статьях истолкование и оценка романа приобретают развернутый, концептуально-аналитический характер, сохраняя при этом стилистику художественного дискурса. В статье очевидно доминирование эстетического анализа, ибо Ах-шарумов оценивает роман Толстого прежде всего как явление искусства. Неслучайно сравнение с картиной, которое не раз повторялось в первой статье, приобретает здесь еще более ярко выраженный и программный характер. Герои романа интересуют Ахшарумова прежде всего как люди определенной - «переходной» - эпохи; отсюда акцент сделан на типическом, повторяющемся, исторически детерминированном в поведении и характере человека. Позиция автора статьи по-прежнему лишена авторитарности, но теперь она значительно более критична даже по отношению к главным героям. Прямую полемику критика с писателем вызывает философская позиция Толстого, которую Ахшарумов определяет как фатализм и скептицизм, как актуализацию идеи бессознательности, предопределенности поведения человека и целых народов, подчиненное неким неведомым законам истории.
Ключевые слова: художественное мастерство писателя, реализм, психологический анализ Толстого, обобщение и концептуализация как приемы критики, полемика с философской позицией автора.
Вторая статья Н.Д. Ахшарумова о романе «Война и мир» («Всемирный труд», 1868, № 4) - теперь у него уже появилось название - была написана после опубликования 1-4 частей романа. Таким образом, Ахша-румов вновь писал не о завершенном тексте, но об очередном этапе осуществления творческого замысла Толстого, что, конечно, гораздо сложнее, чем оценка уже полностью сложившегося произведения. Какие-то общие суждения и принципы анализа, возникшие в работе критика, посвященной «1805 году», повторяются и здесь. В статье очевидно доминирование эстетического анализа, ибо Ахшарумов оценивает роман Толстого прежде всего как явление искусства. Неслучайно сравнение с картиной, которое не раз использовалось в первой статье, приобретает здесь еще более ярко выраженный и программный характер. «Поэтический очерк, напечатанный автором назад тому два года под заглавием «1805 год», - пишет критик, -вырос из маленькой книжки в обширное и многотомное сочинение и является теперь перед нами уже не очерком, а большою историческою картиною. Содержание этой картины полно красоты поразительной...» [2, с. 86].
Он действительно видит в романе «Война и мир» своего рода картину и, исходя из этого, говорит о способах ее создания. «Начнем с того, - поясняет Ахшарумов, - что пластический, живописный прием рассказа в общем итоге берет решительный верх над его драматическим и лирическим содержанием. Сочинение это - прежде всего картина. Количество ярких красок, употребленных автором в дело, число пестрых сцен и характерных фигур, изображаемых им по преимуществу с их наглядной и лицевой стороны, множество бесподобных
ландшафтов и разного рода сценической обстановки, встречаемых нами на каждом шагу, - все это дает перевес стороне картинной» [2, с. 95]. Не случайно важной особенностью художественного метода Толстого критик считает «пластический, живописный прием рассказа» [2, с. 95].
Как и в очерке, посвященном «1805 году», Ах-шарумов стремится показать художественное единство романа, хотя признает, что сейчас это сделать гораздо сложнее, ибо в этих частях романа изображена масштабная картина русской жизни, вбирающая в себя как изображение военных событий, так и частную жизнь людей. Осмысливая ее, критик постоянно пытается найти связь между отдельными частями, сюжетными линиями, персонажами: «Мы не находим слов, способных выразить хоть отчасти ее ни с чем не сравненную красоту. Это множество лиц, метко очерченных и озаренных таким горячим солнечным освещением; эта простая, ясная, стройная группировка событий; это неисчерпаемое богатство красок в подробностях и эта правда, эта могучая поэзия общего колорита - все заставляет нас с полной уверенностью поставить «Войну» графа Толстого выше всего, что когда-нибудь в этом роде производило искусство» [2, с. 97]. При этом картина войны, с точки зрения Ахшарумова, куда более выразительна и целостна, чем картина мира. Отсутствие внутреннего единства в картине мира Ахшарумов объясняет характером самой жизни, изображенной Толстым: «Он не мог выдумать органической связи там, где жизнь еще не развила ее в себе; он вынужден был схватить на лету и урывками кое-что, выдающееся вперед и сквозящее, так сказать, сквозь мутные волны потока» [2, с. 98]. Среди эстетических вопросов в статье Ахшарумо-ва возникает и проблема жанра, о которой он писал
* Работа выполнена при поддержке РГНФ (проект № 15-04-00491 «Неисследованные "имена" в русском литературном процессе второй половины 19 века: Н.Д. Ахшарумов как прозаик и литературный критик»).
© Володина Н.В., 2016
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова № 5, 2016
109
прежде. Однако теперь он уже с определенностью говорит о «Войне и мире» как о романе, хотя предупреждает от ошибочного подхода к произведению Толстого в соответствии со стереотипными представлениями о жанре исторического романа «по образцу Вальтер Скотта» [2, с. 86].
Для этой статьи Ахшарумова, как и для предыдущей, характерен ряд черт: способность критика к обобщениям и концептуализации, аналитичность оценок и одновременно признаки художественного стиля, проявляющиеся в его метафоричности, развернутых сравнениях, авторской субъективности. Это, несомненно, статья не только критика, но и писателя, со своим сложившимся стилем, свойственным ему художественным видением жизни и человека. Так, метафора «жизнь - игра», использованная в первой статье, вновь реализуется в сравнении героев романа с актерами, играющими свою историческую роль, а иногда ведущими свою «частную» игру; однако в этом сравнении теперь присутствует и критическая оценка.
В начале статьи Ахшарумов дает развернутый очерк русской истории XVIII - первой трети XIX века, ибо считает, что несмотря на «по-видимому, второстепенную роль истории, она чувствуется везде и проникает собою все» [2, с. 91], а потому «лицо частного человека» [2, с. 91] определяется прежде всего его принадлежностью конкретной исторической эпохе. Ахшарумов, по сути (пользуясь его сравнением), создает картину эпохи «переходного времени», определяя его доминирующие черты. Согласно логике статьи, это переход от патриархальных форм жизни к европеизированным, причем переход очень сложный, исполненный противоречий, со своими приобретениями и потерями. В оценке этого процесса Ахшарумов не занимает крайних позиций - западничества или славянофильства, тем более что временная дистанция уже позволяет ему быть объективным. Однако снисходительно-сочувственный тон первой статьи, когда речь шла о стремлении русского образованного общества подражать Европе, исчезает, как исчезает сравнение персонажей романа с детьми, невинно подражающими страшим.
Сам результат «встречи» с Европой, с точки зрения Ахшарумова, был крайне неоднозначным и сказался как на внешних формах жизни, так и на умонастроении людей: «Тысячелетний барьер, отделявший наше отечество от Европы, вдруг как будто был снят чьей-то невидимою рукою, и Россия вмешалась в водоворот европейской, международной политики... Борьба была неизбежна; барометр показывал шторм... Мы были обхвачены ураганом, втянуты в самый центр его. Но сложение нового члена европейской семьи оказалось здоровое. Он вынес пробу огня и меча так, как никто не вынес ее. Он вышел из десятилетней борьбы, покрытый честью и славою. Он отстоял свою политическую
независимость и утвердил ее на прочном, незыблемом основании» [2, с. 91]. Однако результат этих процессов в жизни отдельного человека, с точки зрения Ахшарумова, оказался иным: «Одновременно с шумным вопросом внешней политики, в тишине внутреннего развития, в сердцах и умах передового строя нашей народной жизни незримо тлела другая борьба и решался другой вопрос, давно уже поднятый у нас, вопрос о нашей нравственной самобытности. И тут-то мы дорого поплатились за честь, которая выпала нам на долю с другой стороны... Мы были поражены, разбиты и завоеваны самым позорным образом. Мы даже не можем похвастать, чтобы мы выдержали упорную битву. Наше войско сдалось без бою, наш главный штаб изменил... Противоречие между такими двумя результатами было разительное. С одной стороны, цветущая сила, счастье и торжество молодого народа, покрытого славой; с другой - его слабость, бесхарактерность, уступчивость, отсутствие уважения к самому себе и позорное нравственное холопство!» [2, с. 91]. Если в предыдущей статье Ахшарумов с уверенностью говорил о том, что «очерк» Толстого свидетельствует о сохранении национального духа в европеизированной части русского общества, то теперь эта уверенность ослабевает. Развернуая метафора, на которой построено это рассуждение, по сути, включает в себя противопоставление «войны» и «мира», внешней политики государства и поведения человека на войне, с одной стороны, и самоопределения, самоощущения человека в мирной жизни. «Вот яркий, полный глубокого интереса контраст, и такой-то контраст составляет историческую основу в произведении графа Толстого», - заключает критик [2, с. 91].
Отдельный человек, герои романа вновь интересуют Ахшарумова как люди «переходной» эпохи; отсюда акцент сделан на типическом, повторяющемся, исторически детерминированном в поведении и характере персонажей. Едва ли не главной особенностью исторического типа этого времени (речь идет, конечно, о дворянской интеллигенции) критик считает «легкомысленное увлечение чужим и легкомысленное пренебрежение к родному» [2, с. 92], которое он и называет «нравственным холопством» [2, с. 91] и «нравственным лакейством» [2, с. 96]. Автор статьи склонен объяснять появление этого типа человека не столько национальными особенностями, сколько общечеловеческой психологией и общеисторическими законами развития, когда более высокоразвитая цивилизация оказывает влияние на остальные.
Позиция самого Ахшарумова, как и в предыдущей статье, определяется его отношением к толстовским героям как «нашим предкам» и потому лишена авторитарности и высокомерия: «И не осмеем по-хамски наших отцов за то, что они опьянели, хлебнув немного неосторожно из чаши
новых и мало знакомых наслаждений... Они согрешили по-человечески, будем и мы судить их по-человечески» [2, с. 94]. Тем не менее его взгляд становится более критичным. Корректируется и его понимание авторской позиции. С одной стороны, она отличается, считает критик, «человеческим, мягким, сочувственным взглядом и теплым участием...» [2, с. 94]. С другой стороны, Ахшару-мов говорит о способности психологизма Толстого добираться до самых скрытых мыслей, чувств, мотивов поведения персонажей, в том числе разоблачающих героя: «Он видит всю правду, всю мелочь и низость нравственного характера и все умственное ничтожество в большинстве людей, им изображаемых, и не скрывает от нас ничего. Напротив, он беспрестанно скребет тонкую кожицу внешнего, европейского лоска и отыскивает под нею варварство; но он далек сердцем от сухого и строгого приговора» [2, с. 94]. О психологизме Толстого писали все критики, обращавшиеся к его творчеству. Ахшарумов, в чем-то совпадая с ними, объясняет эту особенность художественного метода писателя по-своему, делая акцент на подсознании, а как способе его выражения - потоке сознания героя.
Вместе с тем портреты почти всех главных персонажей романа, рассмотренные Ахшарумо-вым, не ограничиваются их истолкованием с точки зрения психологизма писателя. Они строятся как обобщающие характеристики личности того или иного персонажа, подчеркивающие его типичность - и как человека «переходной эпохи», и как индивидуального характера, наделенного множеством неповторимых черт. Ахшарумов обладает мастерством такого рода обобщений, когда развернутый портрет героя включает в себя всю его «романную» жизнь, предельно «уплотненную» в авторском (критика) повествовании. Это Пьер Безухов, Николай Ростов (именно в такой последовательности Ахшарумов говорит о героях романа), князь Николай Андреевич Болконский, его сын, князь Андрей, Наташа Ростова, Василий Денисов, Долохов, Наполеон.
Наиболее полное воплощение содержания и облика переходной эпохи, изображенной в романе, Ахшарумов видит в образе Пьера Безухова, представляющего в его трактовке своего рода «инвариантный характер» времени: «Этот граф - идеал в своем роде. Это детская кротость, податливость, искренность, доброта и детская глупость, бесхарактерность, но вовсе не детская непосредственность. Он беспрестанно осматривается, проверяет и разбирает себя. Он на каждом шагу обдумывает то, что ему следует делать, или критикует сделанное; но он никогда не знает: худо или хорошо, глупо или умно, прилично или позорно то, что он делает, и потому у него никогда не хватает решимости выполнить до конца обдуманное. Чувство стыда и, к несчастью, самого ложного, школьного
развито в нем до болезненной щекотливости. Это самая энергическая пружина во всей его рыхлой, кисельной природе» [2, с. 99]. Высоко оценивая авторское мастерство, Ахшарумов вместе с тем высказывает и определенные упреки в его адрес: «Мы видим готовый характер, но не видим, каким путем он сложился и что породило в нем эту крайнюю жидкость, это отсутствие всякого рода устоя» [2, с. 100].
Вынося за скобки «несходство» Пьера с другими персонажами, критик приходит к выводу, что «мы находим существенные черты его типа порознь едва ли не в каждом из главных актеров рассказа» [2, с. 100]. В качестве константных признаков характера Пьера, совершенно по-разному проявляющихся в героях романа, критик называет «те же черты непрактичности, или неустойчивости, или незрелости и распущенности», которые «роднят с Безуховым людей» [2, с. 100]. Так, например, Николай Ростов, при всем несходстве с Безуховым, «такой же нравственный недоросль» [2, с. 100], «человек, в высшей степени непрактичный» [2, с. 100]. Старому князю Николаю Андреевичу Болконскому, чудаку и педанту, тоже, как пишет критик, «недоставало практической жилки» [2, с. 101]. Нет «практической цели» [2, с. 102], полагает Ах-шарумов, и в его сыне, Андрее Болконском.
Наиболее развернутую характеристику автор статьи дает именно младшему Болконскому и особое положение его в романе видит в том, что «князь Андрей принадлежит к числу очень немногих лиц в сочинении графа Толстого, на которых заметны следы легкой идеализации» [2, с. 102]. Однако эта идеализация, скорее, художественный просчет писателя, как следует из статьи Ахшарумова: «В человеке этом нет целости - его жизнь разбита на части, не связанные между собою ни единством практической цели, ни постоянными убеждениями» [2, с. 102]. Анализируя и оценивая характер Андрея Болконского, критик учитывает материал всего романа, все ключевые моменты жизни героя, подчиняя их логике его внутреннего развития. Признавая очевидные достоинства Андрея Болконского, автор статьи все же относится к нему с известной долей иронии. «Его болезненный аппетит к жизни, возвращаясь к нему припадками, покидает его беспрестанно и оставляет после себя каждый раз однообразно-глубокое отвращение» [2, с. 102], - пишет Ахшарумов, показывая, что это касается и светской жизни героя, и военной службы, и государственной деятельности, и отношения к жене, и влюбленности в Наташу Ростову. Отсутствие внутренней цельности и определенной жизненной цели делают его поступки, как считает Ахшарумов, импульсивными и, при всей глубине и аналитичности его ума, подчас непредсказуемыми. Вот характерный пример рассуждений критика: «Слава Наполеона не позволяет ему уснуть спо-
Вестник КГУ им. H.A. Некрасова № 5, 2016
111
койно. Ему грезятся планы кампании и блестящие подвиги на поле чести. Но в битве под Аустерлицем его стукнуло что-то в голову, и в один миг все эти мечты исчезли» [2, с. 102]. Проследив целый этап в жизни князя Андрея, Ахшарумов повторяет уже знакомый оборот: «Но вот под Бородиным его опять стукнуло, и только что стукнуло, как сердце его опять размягчилось и все озлобление (по отношению к Анатолю Курагину. - Н. В.) из него исчезло бесследно» [2, с. 103]. Итоговая оценка критиком этого героя оказывается двойственной: «Он благороден и горд - ничто мелочное и низкое не доступно его душе; он смел и готов отдать жизнь за то, что он любит... Но вся беда в том, что никто не может сказать, да и сам он не может сказать, что такое он любит. В нем нет устоя, нет личной инициативы, пылкие увлечения не родятся в его душе живым плодом ее внутренней деятельности, а налетают, как вихрь, извне, совершенно случайно и, подхватив его на лету, мчат несколько времени до тех пор, пока их порыв не истощится, или что-нибудь, столь же внешнее и случайное, не остановит их механического размаха... Человек этот, несмотря на высокие свои добродетели, в сущности, человек праздный» [2, с. 103]. В своей последней статье критик практически уже не возвращается к князю Андрею. Такая концептуально-обобщающая характеристика героев, с одной стороны, помогает Ахшарумову создать определенную типологическую парадигму, с другой стороны, неизбежно схематизирует их, лишает той полноты художественного смысла, которым наделяет их автор. Так, например, Ахшарумов не упоминает о религиозной составляющей внутренней жизни персонажей романа, на что обратил пристальное внимание Н.Н. Страхов. Как отмечает современный исследователь В.В. Тихомиров, «Страхов явно имеет в виду духовную, религиозную направленность нравственных поисков героев Л.Н. Толстого» [4, с. 361].
Последний портрет, которым заканчивается в статье череда главных героев романа, - портрет Наташи Ростовой. Ахшарумов вновь дает нравственно-психологическую характеристику героини, передающую не только ее индивидуальность, но, как и в случае с другими персонажами, ее связь с эпохой, тем самым «переходным» временем, влияние которого так или иначе испытали все. Но в Наташе, с точки зрения критика, едва ли не сильнее, чем во всех других, проявляется русский народный характер, который «не затерт и пробивает живым ключом сквозь все наносные элементы развития» [2, с. 104]. Ахшарумов постоянно подчеркивает реализм Толстого, имея в виду всесторонность созданных им характеров, отсутствие их идеализации, даже если речь идет о центральных персонажах романа. В этом плане показательна завершающая характеристика Наташи Ростовой:
«Нравственной высоты и благородства в ней так же мало, как и в ребенке, и, как ребенок, она не знает великодушия, верность ей незнакома; она не способна жить чужою жизнью, быть счастливой счастием других; не способна стерпеть ничего, ничем пожертвовать. Она понимает одну только личную жизнь и личное наслаждение. Но при всех недостатках своих она имеет живое чутье и живое сочувствие ко всему живому» [2, с. 105].
В заключение Ахшарумов приходит к неожиданному, на первый взгляд, выводу: при огромном количестве персонажей, «драматических, крупных, индивидуальных характеров в сочинении графа Толстого мы вовсе почти не находим» [2, с. 96]; «человек, как лицо, у графа Толстого выходит мелок. Его личный характер едва заметно участвует в драме событий» [2, с. 96]. Этот парадоксальный вывод связан с тем, что критик считает главным в романе «Война и мир» общую панораму, замечательно исполненную картину русской жизни 1805-1812 годов. Отметим, что в той картине, которую рассматривает Ахшарумов, нет описания, анализа, оценки наиболее важных исторических событий: ни встречи императоров, ни Шенграбен-ского и Аустерлицкого сражений. Даже Бородинская битва лишь упоминается в связи с ранением князя Андрея Болконского, а о партизанской войне вовсе не идет речь. В итоге становится понятным, что критика интересуют не столько личная судьба героев или исторические события, описанные Толстым, сколько тот общий смысл («сверхсмысл») происходящего, который объясняет как поведение человека, так и движение истории. Этот общий смысл Ахшарумов связывает с философской позицией автора; и внимание к ней постепенно начинает доминировать в статье критика - по мере того, как в самом романе появляется все больше авторских комментариев или отступлений по поводу происходящего. Уточним, что это не только философия войны, которая традиционно становится предметом осмысления историков литературы и критиков, но и, условно говоря, «философия мира». Ахшарумов оценивает «военную философию» автора, его объяснение исторических событий 1805 и 1812 годов как литературный критик, анализирующий художественную логику писателя, и как военный историк, руководствующийся знанием реальных фактов. И то и другое заставляет его полемизировать с толстовским представлением о свободе и необходимости, фатуме и предназначении человека. Сущность философской позиции писателя Ахшарумов определяет как фатализм и скептицизм: «Всего этого не нужно бы было рассказывать, если бы мы не имели перед собою военных мудрствований графа Толстого, звучащих как-то особенно странно ввиду простых и в наше время уже весьма очевидных вещей, которые почему-то кажутся ему непостижимыми без его мистического
и еще менее постижимого объяснения. Все актеры Отечественной войны: русские и французы, Наполеон и Барклай, и Кутузов, и войско, и русский народ - все это, по его объяснению, были простые пешки в руках судьбы» [2, с. 110].
Философская позиция автора, с точки зрения Ахшарумова, мешает ему как художнику не только в изображении и объяснении событий войны, но и событий мира. «В его (Толстого. - Н.В.) аналитическом изображении человека, - считает критик, - все люди выходят у него одинаковы. Все они скроены на один покрой; все перед делом и между делом и после дела мечтают и фантазируют, а в решительную минуту или совсем теряются и становятся чисто пассивной игрушкой случая, или действуют под влиянием необузданного, слепого порыва, не обусловленного никакою постоянною складкою в их характере и в их образе мыслей, а потому тоже случайного» [2, с. 107]. Конечно, Ахшарумов имеет в виду не всю полноту художественного образа героя, а ту авторскую тенденцию, которая, с его точки зрения, повторяется в мотивировке поведения персонажей. «Бесплоднее этого взгляда на человечество, - считает критик, - быть не может. Это крайний и самый отчаянный скептицизм» [2, с. 115]. В то же время философские взгляды Толстого, по мнению Ахшарумова, не определяют в целом его эстетической позиции и, по сути, лишены собственно художественной природы. «К счастью, он поэт и художник в десять тысяч раз более, чем философ, - заключает критик. - И никакой скептицизм не мешает ему как художнику видеть жизнь во всей полноте ее содержания, со всеми ее роскошными красками; и никакой фатализм не мешает ему как поэту чувствовать энергический пульс истории в теплом, живом человеке, в лице, а не в скелете философического итога. Благодаря этому ясному взгляду и этому теплому чувству и назло его отвратительной философии мы имеем теперь историческую картину, полную правды и красоты, картину, которая перейдет в потомство как памятник славной эпохи» [2, с. 114].
Ту же красоту картин и их «глубокую правду» [3, с. 55] критик видит в пятом томе романа. (Первое издание «Войны и мира» включало в себя не четыре, как позднее, а шесть томов.) Ему посвящена последняя статья Ахшарумова о «Войне и мире» («Русский вестник», 1869, №3). В центре внимания критика оказывается философская позиция автора, которая избирательно соотнесена Аш-харумовым с отдельными событиями пятого тома. Даже о смерти князя Андрея Болконского лишь упоминается как об «эпизоде», который «своим особенным интересом отвлекает на время внимание от исторической сцены» [3, с. 55]. «Личным центром» [3, с. 56] этого тома Ахшарумов считает Пьера Безухова и, соответственно, события, происходящие в Москве, занятой французами. Критика
интересует, прежде всего, авторское понимание психологии и поведения русского человека на войне, даже если сам он и не принимает непосредственного участия в военных событиях. Ахшару-мов показывает, как меняется Пьер в тот период его жизни, когда он находится в плену у французов: «Это рыхлое существо, этот изнеженный барин, вывернутый обстоятельствами наизнанку, оказывается простым здоровенным парнем, способным бодро переносить нужду и жить весело в таком положении, в котором другой на его месте совершенно упал бы духом» [3, с. 56]. Объясняя перемены, произошедшие с Пьером, критик вновь пользуется приемом ретроспективного анализа прошлого героя, но отыскивает главные причины поведения Пьера в его настоящем. Это те страшные испытания, через которые он проходит в плену, и знакомство с Платоном Каратаевым.
С эстетической точки зрения Платон Каратаев, считает критик, «один из самых живых и своеобразных типов простого русского человека, по сжатости, правде его очертаний и по отсутствию всякой карикатуры едва ли имеющий что-нибудь равное в нашей литературе» [3, с. 57]. Однако художественное мастерство образа Платона Каратаева не распространяется, с точки зрения Ахшарумова, на ту авторскую концепцию его личности, которая в конечном итоге принимает обобщающий характер и экстраполируется на общенациональные особенности. Это способность приспособиться, адаптироваться к любой обстановке, которая делает «единицу» частью целого, а также бессознательно-инстинктивный момент поведения, который определяет поступки человека, отвечающие сегодняшней исторической потребности и необходимости. Так понимаемая философско-историче-ская концепция автора «Войны и мира» вызывает категорическое и куда более резкое, чем в предыдущей работе, неприятие критика. Именно полемике с ней и посвящена большая часть статьи. При этом Ахшарумов выходит за пределы романа, руководствуясь здравым смыслом, логикой науки и знанием истории. «По нашему искреннему и глубокому убеждению, - пишет критик, - деятелей отечественной войны нельзя делить на сознательных и бессознательных. Громадное большинство их осознавало широкий народный смысл события, и все были одушевлены сознательным, однородным стремлением дать отпор врагу. Такие люди, как Каратаев, при всем простодушии их, сознавали отлично, что перед ними их враг чужеземец, за ними родина, со всем, что им мило и дорого.» [3, с. 64]. Если в предыдущей статье неприятие Ахша-румова вызывали фатализм и скептицизм автора в объяснении исторических событий и судьбы отдельного человека, то сейчас его принципиальное несогласие вызывает именно идея бессознательности и предопределенности поведения человека
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова № 5, 2016
113
и целых народов, подчиненное неким неведомым законам истории. Итогом подобных рассуждений является категоричное утверждение критика: «Нет, мы не верим графу Толстому, мы не верим, чтоб только одни бессознательные влечения темных людей. имели в истории какой-либо смысл» [3, с. 66]. Авторская концепция истории приводит к тому, считает Ахшарумов, что в романе нет людей, которые должны быть «надеждой России, которые должны быть налицо в эпоху отечественной войны», людей, «которые бодро смотрели вперед и видели светлое будущее. верили в жизнь и в истину жизни.» [3, с. 72].
Полемика критика с автором достаточно регулярно возникает в критических статьях, и само это явление имеет не только конкретный историко-литературный, но и теоретический смысл. Писатель, если он является современником критика, всегда может доказывать свою правоту, реагировать на суждения критика, что и делал Толстой в своем предисловии к роману. Однако, как известно, будучи созданным, произведение в каком-то смысле уже не принадлежит автору, и читатель (критик) вправе воспринимать его по-своему. В самом тексте всегда остается некая «свободная зона» интерпретации, которая неизбежно наполняется новым смыслом. При этом открытая полемика с писателем, очевидно, имеет право на существование лишь в том случае, когда авторская мысль уже оказывается не художественной мыслью, а мыслью «философской или педагогической» [1, с. 335]. По сути, Ахшарумов решается на полемику с автором «Войны и мира» (во второй и третьей статье) именно
в таких случаях - прямого авторского вмешательства в текст, чаще всего - в развернутых рассуждениях этико-философского характера. В целом же Л.Н. Толстой является для Ахшарумова художником самого высокого уровня. И эта позиция остается неизменной на протяжении всего цикла статьей критика. Окончательной оценки «Войны и мира» Ахшарумов не дает, ибо он писал об еще не законченном произведении. Однако больше он не вернется к художественной эпопее Л.Н. Толстого (шестому тому), и потому в его отношении к роману останется определенная недоговоренность.
Библиографический список
1. Анненков П.В. О мысли в произведениях изящной словесности // Русская эстетика и критика 40-50-х годов XIX века / сост., вступ. ст. и примеч. В.К. Кантора, А.Л. Осповата. - М.: Искусство, 1982. - С. 345-368.
2. Ахшарумов Н.Д. Война и мир. Сочинение гр. Л. Толстого. Части 1-4 // Роман Л.Н. Толстого «Война и мир» в русской критике: сб. статей / сост., автор вступ. ст. и комментариев И.Н. Сухих. - Л.: Изд-во Ленинград. ун-та, 1989. - С. 86-114.
3. Ахшарумов Н.Д. Война и мир. Сочинение гр. Толстого. Том 5// Всемирный труд. - 1869. -№ 3. - С. 54-72.
4. Тихомиров В.В. Н.Н. Страхов о своеобразии литературно-эстетической позиции Л.Н. Толстого // Тихомиров В.В. От Радищева до Л.Н. Толстого: статьи о русской литературе и литературной критике. - Кострома: КГУ им. Н.А. Некрасова, 2015. - С. 35-368.
