CC BY
52
УДК 82.091 БЕЛЬСКАЯ А. А.
кандидат филологических наук, доцент, кафедра истории русской литературы X1-X1X вв., Орловский государственный университет имени И.С.Тургенева E-mail: [email protected]
UDC 82.091
BELSKAYA A.A.
Candidate of Philology, Associate Professor, Department of History of Russian Literature X1-X1X, Orel State University
E-mail: [email protected]
РОМАН И.С. ТУРГЕНЕВА «НОВЬ»: ИМЯ КАК СМЫСЛОВАЯ ОСНОВА ОБРАЗОВ ГЕРОЕВ-НАРОДНИКОВ
"VIRGIN SOIL" NOVEL BY I.S. TURGENEV: NAME AS SEMANTIC BASIS OF IMAGES OF HEROES-NARODNIKI
В статье рассмотрены поэтика, семантика, художественные функции имени как смысловой основы образов народников и доказано, что оно являетсяодним из важных средств характеристики героев, выражения авторского отношения иимеет качественно иное звучание по сравнению с именами нравственно близких писателю персонажей
Ключевые слова: «Новь», герои-народники, образ, имя, смысловая основа, поэтика, семантика, художественная функция, средство характеристики
The article reviewed poetics, semantics, artistic functions of the name as the semantic basis of the images of narodniki and proved that it is one of the important means of characterizing the characters, expressing the author's attitude and has a qualitatively different sound compared to the names of characters morally close to the writer.
Keywords: "Virgin Soil", heroes-narodniki, image, name, semantic basis, poetics, semantics, artistic function, feature tool.
В науке традиционно считается, что в центре последнего романа И.С. Тургенева находятся не индивидуальные судьбы отдельных представителей эпохи, а судьба такого общественного движения, как народничество. Между тем в «Нови», как и в предыдущих романах, писатель «добросовестно и беспристрастно» изображает «и то, что Шекспир называет: "the body and pressure of time"1», и «физиономию русских людей культурного слоя», который преимущественно служит «предметом» наблюдений Тургенева [9, с. 390]. В письме М.М. Стасюлевичу 22 декабря / 3 января 1877 года он признаётся, что «молодое поколение было до сих пор представлено в нашей литературе либо как сброд жуликов и мошенников, - что, во-первых, несправедливо, - а во-вторых, могло только оскорбить читателей-юношей как клевета и ложь...». В своём последнем романе писатель избирает «среднюю дорогу» и решает «взять молодых людей, большей частью хороших и честных, - и показать, что, несмотря на их честность, само дело их так ложно и нежизненно - что не может не привести их к полному фиаско...» [10, с. 267-268].
Во время работы над «Новью» Тургенев пишет Г. Флоберу из Спасского-Лутовинова 23 июня / 4 июля 1876 года: «Я провожу бессонные ночи, склонившись над письменным столом! У меня вновь появилась иллюзия, что можно сказать не то чтобы совсем иное, нежели то, что было уже когда-либо сказано (это-то мне безразлично) - но иначе!» [10, с. 314]. Не разделяя политических убеждений народников, не поддерживая их идеологической программы, лишенной, по мнению Тургенева, «духовной стороны», переходящей «в службу, в механизм, во что хотите, только не живое дело» [4, с. 445-468], писатель внимательно изучает народническую деятельность в России, поддерживает дружеские отношения с рядом лидеров и теоретиков движения и даёт в своём романе художественный анализ времени и психологии, социальным запросам, нравственным качествам представителей молодого поколения 1870-х годов.
В центре «Нови» - «типы» революционеров (в романе отсутствует понятие «народник»; своих героев автор идентифицирует как «революционеры»), образы которых не разста-новились предметом изучения исследователей. Как правило, их интересовало воплощение в тургеневских героях или «трагической неудачливости "русской сути"», а в судьбе - «физио-
логического» фатализма (Г.А. Бялый), или «донкихотского» и «гамлетовского» начала (Н.Ф. Буданова, Ю.В. Манн и др.), выражение концептуальной идеи писателя «о трагическом разъединении мысли и воли» [2, с. 152]. Поднимали учёные также вопрос о вариативности антропонимии в «Нови» [15, с. 9198]. Тем не менее,степень изученности соотношения имени и его носителя в романе недостаточна.
Наша цель - рассмотреть поэтику, художественные функции имени как смысловой основы образов героев-народников, к которым автор испытывает «симпатию», «если не к их целям, - то к их личностям» [10, с. 268].
Нельзя не заметить, что в «Нови» два ключевых образа борцов за социальную справедливость носят «звучные», подчеркивающие сильный характер его обладателя имена -Алексей (Нежданов) и Сергей (Маркелов), которые апелля-тивно мотивированы в тексте.
В романе Алексей Нежданов прямо называет себя «защитником» («Оставить тебя без покровителя, без защитника было бы преступно - и я этого не сделаю, как я ни плох. У тебя будет защитник... Не сомневайся в том!») и, соответственно, осознаёт своё назначение в ограждении близких людей, в том числе, народ от враждебных действий. Однако имя Алексей (от др.-греч. аХе^ю - «защищаю»), означающее «защитник, заступник», мало подходит рефлектирующему, сомневающемуся и, на самом деле, «случайному» в народническом движении герою. Скорее всего, не в имени, а в фамилии - Нежданов -сконцентрирована сущность его образа.
В романе дано пояснение, почему будущий народный заступник получает свою фамилию: отец «не ожидал» рождения сына, «оттого он и Неждановым его прозвал» [7, с. 149]. Но фамилия героя не просто отражает отношение отца - «князя Г., богача, генерал-адъютанта» - к появлению внебрачного ребёнка и отвержение его правового и социального статуса российским законом (что, кстати, умножало число недовольных существующим строем), она нагружена в тексте дополнительным - метафорическим - смыслом. Нежданов, кровно причастный по отцу к светскому миру, а по матери - «хорошенькой институтке» Настеньке - к простым людям, оказывается «нежданным», неожидаемым, т.е. Чужим, и в светской среде, и среди народа. Помимо двусмысленного, «фальшивого», соци-
© Бельская А.А. © Belskaya A.A.
10.01.01 - РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ), 10.01.03 - ЛИТЕРАТУРА НАРОДОВ СТРАН ЗАРУБЕЖЬЯ (С УКАЗАНИЕМ КОНКРЕТНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ) (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ) 10.01.01 - RUSSIAN LITERATURE (PHILOLOGICAL SCIENCES), 10.01.03 - LITERATURE OF THE PEOPLES OF FOREIGN COUNTRIES (WITH INDICATION OF SPECIFIC LITERATURE) (PHILOLOGICAL SCIENCES)
ального положения («Какое право имел он втолкнуть меня в жизнь, снабдив меня органами, которые несвойственны среде, в которой я должен вращаться?»), «чуждость» Нежданова этим двум мирам обусловлена его духовной инородностью как светскому обществу («Если он не хочет остаться в одной комнате с аристократом<...> то я его хвалю за это...»), так и народу («стена между нами»), а также народникам («Вздор! вздор! вздор!»).
Нежданов возмущёнтем, что «в обществе нет сочувствия, в народе нет сознания» [7, с. 253]. В родном отечестве герой видит «пошлость», «глупость», «безобразную несправедливость» аристократического Петербурга, нищету, невежество, темноту народа. Нежданова удручают снобизм, пустословие «охранителей» российских порядков, жалкое существование мужиков, настрадавшихся и прозябающих в грязи, смраде, «бедности и тоске». Ненависть, гнев,стыд, печаль, переполняющие Нежданова, выражены в его стихотворении «Сон»: «Давненько не бывал я в стороне родной... Но не нашел я в ней заметной перемены. Все тот же мертвенный, бессмысленный застой, Строения без крыш, разрушенные стены. И та же грязь и вонь, и бедность, и тоска! И тот же рабский взгляд, то дерзкий, то унылый... Народ наш вольным стал; и вольная рука Висит по-прежнему какой-то плеткой хилой. Всё, всё по-прежнему... »
Испытывая презрение к антинародным властным структурам, общему «застою» в пореформенной России, автор стихотворения мечтает о пробуждении нежелающих перемен «соотчичей», причём, и тех, «кто бьет», и тех, «кого колотят»: «И только лишь в одном Европу, Азию, весь свет мы перегнали... Нет! Никогда еще таким ужасным сном Мои любезные соотчичи не спали! Всё спит кругом: везде, в деревнях, в городах, В телегах, на санях, днем, ночью, сидя, стоя... Купец, чиновник спит; спит сторож на часах, Под снежным холодом и на припеке зноя! И подсудимый спит, и дрыхнет судия; Мертво спят мужики: жнут, пашут - спят; молотят -Спят тоже; спит отец, спит мать, спит вся семья... Все спят! Спит тот, кто бьет, и тот, кого колотят! Один царев кабак - тот не смыкает глаз: И, штоф с очищенной всей пятерней сжимая, Лбом в полюс упершись, а пятками в Кавказ, Спит непробудным сном отчизна, Русь святая!» [7, с. 328-329].
Тема сна имеет в стихотворении гражданское звучание. Его автор, не принимая нравственного состояния российского общества, грубого стеснения свобод, ограничения прав в «Руси святой» и желая помочь обездоленному люду, становится членом тайной народнической организации: «Пол-России с голода помирает, "Московские ведомости" торжествуют, классицизм хотят ввести, студенческие кассы запрещаются, везде шпионство, притеснения, доносы, ложь и фальшь - шагу нам ступить некуда...» [7, с. 141-142]. В то же время, несмотря на обострённое чувство справедливости, стремление защитить угнетённые массы, Алексей Нежданов далёк от народа. Называя русской народ «рабом», интересы которого ограничиваются «поганой водкой», «демократ» и «народолюбец» не питает доверия ни к крестьянам («душу они мою помяли»), ни к собственному «хождению в народ» («надевай вонючий кафтан, иди в народ.»), ни к народникам («не верю! не верю!»). Нарекая некоторых из них «раскольничьими пророками» [7, с. 326], Нежданов народную жизнь, необразованную, глухую, непонятную, а также революционную активность народников, столь же малопонятную, неприязненную, бессмысленную, соотносит с дремучим лесом, который в мифопоэтическом плане толкуется как место, враждебное человеку, как скрытая опасность.
Первым в романе сравнивает народ и «хождение в народ» с
лесом Паклин: «В 1862 году поляки уходили "до лясу" - в лес; и мы уходим теперь в тот же лес, сиречь в народ, который для нас глух и темен не хуже любого леса!» [7, с. 153]. Ассоциация с тёмным лесом в связи с народом и народническим «делом» возникает и в сознании Нежданова: «- Скажите нам только, что нам делать? - промолвила Марианна. - Положим, революция еще далека... но подготовительные работы, труды, которые в этом доме, при этой обстановке, невозможны и на которые мы так охотно пойдем - вдвоем... вы нам укажете их; вы только скажите нам, куда нам идти... Пошлите нас! Ведь вы пошлете нас?
- Куда?
- В народ... Куда же идти, как не в народ?
"До лясу", - подумал Нежданов... Ему вспомнилось слово Паклина» [7, с. 291]. В отличие от желчного Паклина, для Нежданова незнание народа, его безучастное отношение становятся одной из причин душевной драмы: «А ты, неведомый нам, но любимый нами всем нашим существом, всею кровью нашего сердца, русский народ, прими нас - не слишком безучастно - и научи нас, чего мы должны ждать от тебя?» [7, с. 301]. При этом Нежданов проницательно чувствует, что если «разбудить» спящий народ, то «будет не то, что мы думаем...» [7, с. 253; 329].
Всё же, как незначимы для Алексея Нежданова внешние социальные противоречия, непреодолимая социальная отчуждённость между сословиями, не они, а внутренний психологический конфликт обусловливает трагическую судьбу героя. «Идеалист по натуре, страстный и целомудренный, смелый и робкий в одно и то же время», чуткий к «эстетике прекрасного» («в тайне наслаждался художеством, поэзией, красотой во всех ее проявлениях... даже сам писал стихи»), Нежданов принуждает себя «смеяться над идеалами» и пытается служить идее, в которую сам не верит. Он то «копается» в «разных психологических соображениях и тонкостях», то занимается самобичеванием, «недоволен собою, своей деятельностью, то есть своим бездействием» [7, с. 214], то, впадая в «возбужденное состояние», хочет «действовать» («Или уже точно взять топор?..»), то заявляет, что доверяет «делу», но сомневается в «самом себе» («.я в самое-то дело верю, а только сомневаюсь в самом себе, в своей силе, всвоем уменье; мои способности <.. > не соответствуют моим убеждениям...»), то, не желая «обманываться!», констатирует, что «для дела» является «непригодным» и «в самое дело» не верит («... где веры-то взять, веры!!»). Наконец, чувствуя «странную усталость на душе» и раздвоение внутри себя, Нежданов погружается в душевную депрессию: «Тайный внутренний червь продолжал точить и грызть Нежданова.» [7, с. 197].
Нельзя не согласиться с общепринятым в науке мнением, что в нервном, чутком, впечатлительном, самолюбивом и одновременно великодушном герое выведен гамлетовский тип интеллигента, склонного к самоанализу, рефлексии, нерешительного, но обладающего «изумительной обработкой» внутреннего мира. В романе Нежданов прямо назван «российским Гамлетом», и данное прозвище является важным идентификатором личности героя, смысловой концентрацией его образа. Нежданов сам понимает, что находится в «тени Гамлета» и не обладает ни «мужественным негодованием», ни «честной злобой» «убежденного человека»: «О Гамлет, Гамлет, датский принц, как выйти из твоей тени? Как перестать подражать тебе во всем, даже в позорном наслаждении самобичевания?» [7, с. 233].
Ещё одно «оксюморонное» прозвище героя- «романтик реализма» («Знаете, кто он собственно был? Романтик реализма!») - точно отражает внутреннюю противоречивость Нежданова, романтика по натуре, охваченного романтической «жаждой» реального и оказавшегося в «реалистичной» «колее»: «Только не в свою колею попал!» [7, с. 384]. Не удивительно, что своё «хождение в народ» Нежданов воспринимает как игру, лицедейство, фальшь («... что за актерство!»; «слегка на водевиль с переодеванием смахивает» и т.д.). Однако, хотя Алексей Нежданов, в отличие от других народников, по-
нимает, что «сперва» надо «выучиться языку народа, узнать его обычаи и нравы» и, главное, самому «верить» [7, с. 325], он, плохо разбираясь в психологии, настроениях народа, начинает заниматься пропагандистской работой среди крестьян и «фабричных» и после её неудачной попытки окончательно разуверяется в собственных силах: «... в пропаганде я оказался - швах<.. .> Да как я ни вертелся - не нужен я ему с моими брошюрами - и всё тут! <...> начну говорить, точно виноватый, всё прощения прошу <...> Куда ни кинь - всё клин! Окургузила меня жизнь.» [7, с. 322,327,326,328].
«Раздвоенность», душевные метания героя проявляются и в сфере интимно-личных отношений. Несмотря на то, что в «сближении» Нежданова с Марианной «личное чувство» играет «роль... второстепенную» и «соединяются» они «во имя дела», «российский Гамлет», сомневаясь в его осуществлении, считает себя недостойным «славного, верного товарища, этой чистой, страстной души, этой чудесной девушки» [7, с. 222, 233]. В романе внимание автора главным образом сосредоточено на изображении внутренней жизни рожденного «вывихнутым» героя («проклинаю <...> наследие моего аристократического отца!»), основной мыслью которого постепенно становится мысль о смерти: «Он пугался своих собственных мыслей и старался не размышлять. Он чувствовал одно: какая-то темная, подземная рука ухватилась за самый корень его существования - и уже не выпустит его» [7, с. 349].
Интересна характеристика, которую в «Формулярном списке лиц новой повести» Тургенев даёт Алексею Дмитриевичу Нежданову: «Горд, склонен к задумчивости и озлоблению <.. > Темперамент уединенно-революционный, но не демократический. Для этого он слишком нежен и изящен <.. > Натура трагическая - и трагическая судьба» [10, с. 403]. Искренне желая стать защитником народа (таково значение имени героя), по отчеству (от древнегреческого имени Дпрт|трю<; - «посвященный Деметре»), принадлежа древнегреческой богине земли Деметре, в мифе о которой отражена извечная борьба жизни и смерти, Алексей Дмитриевич Нежданов хочет быть ближе к народу, земле, но не находит в родном отечестве применения своим внутренним устремлениям. Пытаясь познать мир, самого себя, свою сущность, Алексей Нежданов вынужден подчиняться обстоятельствам, идти не собственным путём и выполнять несвойственные функции («Точно скверный актер в чужой роли»). Всё это порождает внутренний надлом, колебания, терзания героя и оборачивается отчуждением от окружающих людей и самого себя. По сути дела, он оказывается «нежданным» (таков смысл фамилии) и в народнической деятельности, и в любви-дружбе, и в жизни («Какая скверность жизнь!») Немаловажно, что не только фамилия Нежданов намекает на «случайность» героя в народническом движении, но и его имя Алексей содержит, согласно философу и богослову Павлу Флоренскому, «что-то онтологически болезненное: неприспособленность к самостоятельному существованию в мире» - «неприспособленность внутреннюю и, легко может быть, хотя не необходимо, - внешнюю» [13, с. 244]. В романе показано, что «превращения», «переодевания» «эстета» Алексея Нежданова под «героя» («защитника, заступника»), «представление» себя Другим ведёт, с одной стороны, к отграничению себя от Другого, с другой - к отрешению от собственного Я (Я/не-Я). «Неопределенные, смутные, ноющие» чувства, мучительное раздвоение («во мне сидят два человека - и один не дает жить другому»), трагические метания («лучше перестать обоим жить»), неразрешимые противоречия, в конце концов, приводят «рефлектера и меланхолика» к самоубийству.
У ещё одного героя-народника - Сергея Михайловича Маркелова - «двойственно» даже происхождение его личного имени - Сергей. По одной версии, оно восходит к латинскому Sergius, римскому родовому имени, и означает «высокий», «знатный», «досточтимый», по другой - образовано от латинского слова «Servus» и переводится как «слуга» (в духовной среде получает значение «слуга Бога»). По мнению
П.А. Флоренского, «Сергей - имя тонкое, но неск<олько> хрупкое, без стержня» [13, с. 357].
Надо отметить, что почти во всех романах Тургенева встречаются герои с именем Сергей: Сергей Павлович Волынцев («Рудин»), Сергей Петрович Гедеоновский («Дворянское гнездо»), Сергей Николаевич Локтев («Отцы и дети»), Сергей Михайлович Маркелов («Новь»); имя Serge упоминается в «Дыме», - и все его носители имеют у писателя сниженные характеристики. Если отставной штаб-ротмистр Сергей Павлович Волынцев («Рудин»), порядочный, любящий, лишён поэтической чуткости, то Сергей Петрович Гедеоновский («Дворянское гнездо») - хитрый лицемер, «болтун», угодник, плут - наделён комическими чертами, а «не глупый и не злой» красавец Сергей Николаевич Локтев («Отцы и дети») предстаёт «аферистом и игроком».
Что касается народника Сергея Маркелова, то противоположные значения его личного имени согласуются с противоречивой авторской характеристикой героя: «Маркелов был человек упрямый, неустрашимый до отчаянности, не умевший ни прощать, ни забывать, постоянно оскорбляемый за себя, за всех угнетенных, - и на всё готовый <.. > Человек искренний, прямой, натура страстная и несчастная, он мог в данном случае оказаться безжалостным, кровожадным, заслужить название изверга - и мог также пожертвовать собою, без колебания и без возврата» [7, с. 194]. Сергей Маркелов изображён человеком, который предан служению, как он считает, высокой идее крестьянского восстания. В Маркелове нет ни рефлексии, ни сомнений, ни скепсиса, ни колебаний, ни безверия Нежданова. В отличие от него, Сергей Маркелов смел, решителен и внутренне предрасположен к упорной и ожесточённой борьбе.
В то же время чуткий Нежданов, сблизившись с Меркуловым, замечает, что «перед ним существо, вероятно, тупое, но, несомненно, честное - и сильное» [7, с. 192]. Обращённость к одной цели, сосредоточенность на одной сфере - «борьбе», «технике разных своих предприятий» («Говорили о предстоявших мерах и средствах, о роли, которую каждый должен был взять на себя») оборачиваются для Маркелова узостью кругозора («Читал ... немного - и больше всё книги, идущие к делу, Герцена в особенности»), «ограниченным умом» («чего он не понимал, то для него не существовало»), посредственностью («... у него в голове вертелись разные социалистические планы, которые он так же не мог осуществить, как не умел закончить начатых статей о недостатках артиллерии»), эстетической индифферентностью («Марианна <...> собственно потому и не полюбила Маркелова и не пошла за него, что в нем не существовало и следа той самой эстетики!»). Больше того, сочувственное отношение к угнетённому народу, сила, прямота натуры, честность, стойкость сочетаются в Маркелове с жёсткостью, жестокостью, безжалостностью, упрямством и злобой в разнообразных её оттенках: «почти озлобленным выражением лица» [7, с. 186. Курсив здесь и далее мой - А.Б.]; «Он говорил, точно топором рубил, безо всякой хитрости, резко, просто и злобно: слова однообразно и веско выскакивали одно за другим из побледневших его губ, напоминая отрывистый лай строгой и старой дворовой собаки» [7, с. 195]; «. злобно и решительно выпил свой бокал до дна» [7, с. 231]; «... забарабанил глухим и злобным голосом, настойчиво, однообразно ("ни дать ни взять, капусту рубит", - заметил Паклин) [7, с. 253]; «... захохотал принужденно и злобно» [7, с. 258]; «.злорадно раздул ноздри» [7, с. 367]. Примечательно, что, помимо «названия», которое Сергей Маркелов носит в корпусе, - «неудачник» [7, с. 194], Нежданов мысленно даёт ему ещё одно, обладающее эмоционально-оценочной коннотацией прозвище - «желчевик» [7, с. 186], переносное значение которого - раздражительный, язвительно-злобный человек. Впрочем, «крут и даже груб» Маркелов, прежде всего, «с людьми высшего полета, с "реаками", как он выражался»; напротив, «с народом -прост; с мужиком обходителен, как с своим братом» [7, с. 194].
Между тем пытающийся облегчить жизнь крестьян
10.01.01 - РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ), 10.01.03 - ЛИТЕРАТУРА НАРОДОВ СТРАН ЗАРУБЕЖЬЯ (С УКАЗАНИЕМ КОНКРЕТНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ) (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ) 10.01.01 - RUSSIAN LITERATURE (PHILOLOGICAL SCIENCES), 10.01.03 - LITERATURE OF THE PEOPLES OF FOREIGN COUNTRIES (WITH INDICATION OF SPECIFIC LITERATURE) (PHILOLOGICAL SCIENCES)
Маркелов чувствует, что мужики не поддерживают ни его «хождения в народ», ни замысла организовать ассоциации: «Измучился!! - свирепо проговорил Маркелов. - Как ты с этими людьми ни толкуй, сообразить они ничего не могут - и приказаний не исполняют... Даже по-русски не понимают. Слово: "участок" им хорошо известно... а "участие"... Что такое участие? Не понимают! А ведь тоже русское слово, чёрт возьми! Воображают, что я хочу им участок дать! (Маркелов вздумал разъяснить крестьянам принцип ассоциации и ввести ее у себя, а они упирались. Один из них даже сказал по этому поводу: "Была яма глубока... а теперь и дна не видать...", а все прочие крестьяне испустили глубокий, дружный вздох, что совсем уничтожило Маркелова)» [7, с. 200]. Но «убеждённый» народник Сергей Маркелов продолжает «верить в близость революции в России», необходимость «безотлагательного действия» («мешкать могут одни трусы») и наивно думает, что крестьяне склонны к борьбе и потому намерен «немедленно "приступить", так как народ (тот самый народ, который не понимает слова "участие") дольше ждать не согласен!» [7, с. 195, 201].
«Неудачник» Маркелов в очередной раз ошибается: Еремей, который для него «был как бы олицетворением русского народа», изменяет; мужики связывают агитатора и выдают полиции. Несмотря на неоправдавшееся ожидание поднять крестьян на восстание, Маркелов до фанатизма увлечён идеей революции, уверен в правоте «дела» и обвиняет в неудаче только себя: «"Нет! нет! - шептал он про себя, и на его бронзовые щеки набегала слабая краска кирпичного цвета, - нет; то всё правда, всё... а это я виноват, я не сумел; не то я сказал, не так принялся! Надо было просто скомандовать, а если бы кто препятствовать стал или упираться - пулю ему в лоб! тут разбирать нечего. Кто не с нами, тот права жить не имеет... Убивают же шпионов, как собак, хуже чем собак!"» [7, с. 363].
В романе способный «на глупость и на самопожертвование» Сергей Маркелов дан как сторонник радикального крыла народнического движения, представители которого (в частности, С.Г. Нечаев) единственным способом спасения русского крестьянства считали революционную борьбу, немедленное и насильственное свержение существующего строя и требовали достичь цели любыми средствами («пулю ... в лоб!»). В «Формулярном списке лиц новой повести» Тургенева сказано о Маркелове: «Совершенно удобная и готовая почва для Нечаевых и К°»», а в романе он назван «горячим, погубитель-ным человеком [7, с. 248].
В «Нови» прослеживается противоречивая связь между полным именем героя и чертами его характера, судьбой. Призванный своим личным именем Сергей (в значении - «высокий»), стоящим в одном семантическом ряду с отчеством -Михайлович (от Михаил - ивр. й'ЭХ^ - «Тот, Кто как Бог»), указывающим «на высшую меру духовности» [13, с. 331], творить высокое, доброе для людей, Маркелов готов «губить» и себя, и других: «... в этом деле, что он затеял, не только первые и вторые погибнут - но и десятые ... и двадцатые...» [7, с. 331]. В свою очередь, фамилия героя - Маркелов, восходящая к каноническому мужскому имени Маркелл, в просторечии -Маркел, образованного от римского родового имени Marcellus и в переводе с латинского языка означающего «воинственный, посвященный Марсу, римскому божеству войны», «молодой воин», «юный Марс», выполняет в тексте стилистическую функцию. Фамилия отражает такие сущностные черты личности народника, как отвага, смелость, мужество. Маркелов не просто претендует на высокую роль героя-воина, он действительно обладает такими качествами, как бесстрашие, самопожертвование, служение. Однако деятельность «ничего» не делающего «вполовину» и не прячущегося «задругих» [7, с. 331] героя, который лишён чувства действительной жизни и находится во власти губительной идеи,- разрушение. Желая приносить пользу обездоленным людям, жаждая свободы, Маркелов порождает разлад и зло (может «заслужить название изверга»), и потому для автора он не подлинный герой. В тексте наблюдается своего рода перетекание «героя» в «трик-
стера» («слугу», таково, по одной из версий, значение личного имени Маркелова), конечно, не столько в собственно мифологическом его понимании («демонически-комический дублёр культурного героя, наделённый чертами плута, озорника»), сколько в авторском осмыслении революционера как фигуры существенной и серьёзной в народническом движении, но опасной и «смехотворной».
Будучи натурой героической, Сергей Михайлович Маркелов, например, безоговорочно подчиняется секретным распоряжениям, циркулярам «самого», т.е. «самого главного» -Василия Николаевича, имя которого Василий (от древнегреческого ВаЫХею<; - «царственный», растЛш; - «царь») означает «верховный правитель», а отчество - Николаевич, восходящее к древнегреческому №коХао<; (\Ткаю - «побеждать» и Хйо^ - «народ»), - «побеждающий народ». Согласно П.А. Флоренскому, если для носителя имени Василий дороги «организаторство, организационная способность», «организация по внутреннему смыслу, в которой может быть и политика, и тактика, но в качестве подчиненных моментов»; то обладатели имени Николай (и отчества Николаевич) переоценивают «свое значение в мире» и «мучительно» для себя самих боятся «выпустить бразды правления из своих рук», потому что не доверяют «ни силам жизни, ни чуткому совершеннолетию, ни вообще способностям окружающих самим идти по своему жизненному пути» [13, с. 250; 283-284]. Имя и отчество тургеневского Василия Николаевича семантически мотивированы в тексте и свидетельствуют о неограниченной власти амбициозного и волевого руководителянад остальными народниками: «Теперь он голова - ну, и орудует <.. > Он не столько говорит, сколько командует <.. > Ни пред чем не отступит. Если нужно - убьет. Ну - его и боятся» [7, с. 268]. Не будет преувеличением утверждать, что Тургенев одним из первых в русской литературе замечает формирование в народнической среде такого явления, как вождизм. Известно, что под именем Василия Николаевича писатель подразумевает одного из лидеров народников, представителя русского революционного терроризма, главу организации «Народная расправа», целью которой была подготовка «народной мужицкой революции», С.Г Нечаева, что подтверждает запись во второй редакции конспекта «Нови»: «Удивление Нежданова, когда вечером М<аркелов> приходит к нему - и знакомится с ним и передает ему письмо от X (т.е. Нечаева)» [8, с. 415]. В тургеневском романе Василий Николаевич не просто «организатор», который держит «бразды правления» в своих руках, предписывает народникам инструкции, приказывает, как взаимодействовать «в распространении известных правил», он - «верховный правитель», направляющий, подчиняющий себе народников, вершащий судьбу народа: «... он, Маркелов, ждет только известия от Василья Николаевича - и тогда останется одно: немедленно "приступить"...» [7, с. 201].
Беспрекословно повинуются («... без дисциплины в нашем деле нельзя; повиноваться нужно») предписаниям Василия Николаевича и фанатично преданная делу революции Фёкла Машурина, и активист движения Пимен Остродумов. Личные имена этих героев вызывают христианские ассоциации.
Имя «чистокровной» нигилистки Машуриной - Фёкла -относится к немногочисленному числу теофорных имён (от греческого ©екХа - «слава Богу») и отсылает к апостолу Павлу и его последовательнице Фёкле. Анализ показывает, что в формировании образа тургеневской героини участвуют ассоциативные смыслы, обращающие к святой, канонизировавшей её имя [1]. У носительницы равноапостольного имени Фёклы Машуриной жертвенное служение народнической идее нередко принимает почти религиозный характер («Машурина - священнодействовала»). В то время как её жизненная платформа полностью отвечает тому определению, которое писатель-народник С.М. Степняк-Кравчинский даёт революционеру: «. ищет счастья других, принося ему в жертву свое собственное. Его идеал - жизнь, полная страданий, и смерть мученика» [6, с. 382].
Точно так же Пимен Остродумов, который, судя по имени и фамилии, - выходец из среды духовенства (в «Формулярном списке» - «семинар»), склонен к самоотречению, и, по словам Нежданова, «собой пожертвовать сумеет - и, если нужно, на смерть пойдет, чего мы с тобой никогда не сделаем!» [7, с. 154]. Личное имя и фамилия Пимена Остродумова, составляя единое целое, определяют противоречивое отношение автора к герою. В ряде эпизодов романа его имя - Пимен, происходящее от древнегреческого яофг^ - «пастырь», означающее «пастух», в переносном значении - «наставник», «руководитель», «попечитель», раскрывает отчасти свой онтологический смысл. Казалось бы, писатель выбирает для революционера имя с позитивным значением: широко известен евангельский образ Пастыря (Христа) и стада (учеников), и само имя Пимен, согласно христианской традиции, ориентирует на личные качества идеального христианина, доброго, заботливого, справедливого и праведного. В «Нови»Пимен Остродумов тоже предстаёт своего рода «пастырем» «стада», «овец». Примечательно, что народ метафорически так и назван в романе - «овцы», т.е. беззащитные, тёмные, незнающие пути существа: «... остальные - овцы, темнота» [7, с. 226]). Пимена-«пастыря», как и других народников, мало заботит спасение каждой «овцы». Он сосредоточен на том, чтобы «возмутить» народ, поднять его на революцию и «всё потом переделать» [7, с. 197]. Неизвестно, знал Тургенев или нет, что в книгах ветхозаветных пророков повествуется как о добрых, так и о злых пастырях, обещающих народу помощь и утешение, а ведущих по неправедному, грешному пути, но народник Пимен у писателя - это «злой пастырь». Он сулит народу помощь, а, на самом деле, хочет «взбудоражить» народ, ошибочно принимая за основу народного духа протест и видя в русском человеке бунтаря.
В отличие от Нежданова, который «думает» «разные думы» [7, с. 180], не ведающий «колебаний» Остродумов заострён на одной идее (думе) - революционная борьба: «Скучает! - повторил с укоризной Остродумов. - Вот баловство! Подумаешь, занятий у нас с ним нету. Тут дай бог все дела обломать как следует - а он скучает!» [7, с. 136]. Очевидно, что писатель, намекая именем Пимен на некое «мессианство» героя (и народников в целом - «может быть, спасете отечество!»), посредством фамилии - Остродумов, не находящей своего подтверждения в характере, поступках, действиях революционера, вскрывает его душевный изъян - скудность ума («глупы! глупы!!») и одностороннее, тенденциозное восприятие мира. Ощутимо негативно-ироническое отношение к герою автора, дающего «усердному и честному», но «ограниченнейшему» «тупцу» [8, с. 408] фамилию, которая подразумевает умного, остро думающего человека и потенциал которой снижен в контексте образа народника. Интеллектуальная ограниченность, эстетический нигилизм («... о молодых людях, которые способны интересоваться эстетикой, жалеть нечего»), неспособность считаться с запросами, «конкретными желаниями» народа, решимость во имя «дела» отдать не только свою, но и «чужие» жизни выдают в Остродумове человека, заменяющего «правомыслие» особого рода «остродумием». Последним обусловлена и трагическая смерть революционера: «Остродумов был убит одним мещанином, которого он подговаривал к восстанию и который "неловко" толкнул его» [7, с. 381].
Как видно, ни этимология фамилии героя, обращающая к мыслителю, ни семантика имени, ориентирующая на пастыря, не соответствуют душевному облику и духовным запросам народника. Симптоматично, что в романе именно Пимен Остродумов зажигает «большую спичку, распространившую сильный запах серы» [7, с. 144]. Не вызывает сомнения, что в запахе серы заключён глубокий символический смысл романа Тургенева. Издавна неприятный запах серы ассоциируется с Сатаной и адом. Писатель через ольфакторный код тоже намекает совсем не на божеское, а на дьявольское происхождение и революционного приказа «сместить <...> не то и вовсе устранить» «человека <...> ненадежного» [7, с.
136], и деятельности народников в целом. Тургенев изображает их людьми, в которых есть «что-то честное, и стойкое, и трудолюбивое» [7, с. 136]. Народники, в частности Пимен Остродумов и Фёкла Машурина, готовы все силы отдать спасению народа, но ради этого хотят, как выражается Паклин, «целый мир кверху дном перевернуть» [7, с. 152]. В романе показано, что во имя социальной справедливости революционеры не просто потрясают «устои российской государственности, ее культурно-бытовой уклад», они отвергают истину, которая стоит за этими устоями и укладом. Недаром протест народников против существующего порядка, их «переделывание» мира, готовность уничтожать «ненадежных» ассоциируется у Тургенева с сатанинским делом.
Таким образом, если личные имена героев - Фёкла и Пимен, будучи единицами, репрезентирующими связь с культурно-историческим контекстом, акцентируют их направленность к «великому и значительному», то фамилии - Остродумов и Машурина (метронимическая фамилия, образованная не от полного имени, а от уменьшительного женского имени Мария - Маша/Машура, которое нередко переводят как «прекрасная», «желанная» и принадлежит величайшей из христианских святых Деве Марии) - обманчивость, мнимость, ошибочность избранного пути. То, что в романе не названы патронимы героев, тоже подтверждает отсутствие целостности их личности. Полагаем, что в своём романе Тургеневу удаётся заметить взаимосвязь между «измельчанием» жизни общества и «измельчанием» смысла личных имён собственных, о чём позже в своей ономатологии пишет П.А. Флоренский. По его словам, в известные времена, когда «утрачивается чутье монументальной формы» «имени, как непосильно величественной этому времени; общество не нуждается, или мнит себя не нуждающимся в первоисточных силах известного имени», «и тогда, вместе с измельчанием самой жизни, первоисточные имена, особенно имена духовно обязывающие, становятся обществу далекими и непонятными...» [13, с. 227]. В «Нови» носители «духовно обязывающих» личных имён Фёкла Машурина и Пимен Остродумов не только не реализуют их «онтологической высоты», но и отрицают «первоисточные силы», стоящие за их именами, что указывает на «духовное оскудение» в среде народников, подмену ими духовных ценностей ложными ценностями. При этом иличные имена, теряющие свой изначальный смысл, и фамилии, приобретающие в тексте коннотативное значение, играют существенную роль в создании образов «неряшливых», с крупными губами, зубами, носами героев. Больше того, их антропонимы, косвенно характеризуя революционеров и выявляя трагикомическую функцию их образов в романе, несут значительную подтексто-вую информацию, помогают погрузиться в глубинный смысл тургеневского произведения и способствуют более полному пониманию индивидуально-авторской картины мира.
В «Нови» Тургенев раскрывает раздвоенность сознания народников: с одной стороны, в личной жизни они следуют строгим моральным правилам (честность, стойкость, подвижничество), сравнимыми с нравами первых христиан, с другой -тяготеют к бунту и насилию («Кто не с нами, тот права жить не имеет»). Изображая в романе почти религиозный характер деятельности народников (проповедничество, наставничество, мессианство, жертвенность), писатель не принимает теории и практики революционеров, выработанных ими применительно к собственным целям методов борьбы. Индивидуальность Тургенева состоит в том, что он, уловив связь между народничеством и ранним христианством с его идеалами отречения, жертвенности, самоотверженного подвига, замечает смену/ подмену народниками христианских ценностей. Писатель признаёт, что присущие «народолюбцам» честность, трудолюбие, чувство справедливости сближают их с народом. Тогда как жёсткое противостояние, стремление радикально переустроить общество, преувеличение значения «отвлеченностей социализма» для русского крестьянства, замена «деятельной помощи» революционной борьбой свидетельствуют об ото-
10.01.01 - РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ), 10.01.03 - ЛИТЕРАТУРА НАРОДОВ СТРАН ЗАРУБЕЖЬЯ (С УКАЗАНИЕМ КОНКРЕТНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ) (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ) 10.01.01 - RUSSIAN LITERATURE (PHILOLOGICAL SCIENCES), 10.01.03 - LITERATURE OF THE PEOPLES OF FOREIGN COUNTRIES (WITH INDICATION OF SPECIFIC LITERATURE) (PHILOLOGICAL SCIENCES)
рванности представителей народнического движения от народной среды.
Несмотря на то, чтов романе Тургенев представляет народничество неоднородным явлением: Нежданов пытается узнать народ, но сблизиться с ним ни в социальном, ни в культурном отношении не может («... между ним и деревенским людом существовал овраг или ров, через который он никак не мог перескочить»); Остродумов, Машурина стараются взбунтовать крестьян; Маркелов путем пропаганды подвигнуть их на создание ассоциаций и более решительные действия («Он проповедовал им революцию.»), - всех народников объединяет стремление к социальному равенству. Тогда как их насильственное вмешательство в жизнь народа, нежелание «узнать, чего собственно хочет народ» [7, с. 196], ведёт к распаду системы ценностей, заданных «нашей религией». Недаром в финале романа сестра-горбунья Паклина, которая по традиционным русским представлениям является «божи-им человеком» и носит «странное» имя Снандулия, в переводе означающее, по одной версии, «поклоняющаяся», по другой
- «принимающая участие, участница», напоминает брату о духовной ценности «нашей религии» и необходимости её участия в развитии России: «- Силушка <.. > в твоих рассуждениях о будущем ты забываешь нашу религию и ее влияние...» [7, с. 388]. Напротив, народники, исповедуя «свою религию -торжество низшего класса» [8, с. 399], формируя свои культы («народ», «дело», «революция»), отступают от «духовной стороны» бытия: начиная от смены собственного имени (Фёкла Машурина - графиня Роккоди Санто-Фиуме), подмены его онтологического смысла, вплоть до «перевертывания» вверх дном закона «мировой жизни»: не примирение, а вражда, не разрешение, а разрушение, не слияние, а разъединение, не любовь, а уничтожение.
Конечно, причины «исторической драмы» народнического движения 1870-х годов Тургенев видит не только в характере этого движения, но и «в особенностях самой народной среды пореформенной эпохи и прежде всего крестьянства» [5, с. 285]. Не отрицая отсталости, «лености, вялости, недомыслия» [7, с. 385] «податного сословия», писатель сомневается в том, что народники с их «надеждами, принципами, идеалами» способны повести за собой «патриархально-смирного» [11, с. 93] русского мужика, хотя признаёт, что среди крестьян естьте, кто расположен к бунту. Будучи «постепеновцем»,«либералом старого покроя», ожидая «реформы только свыше», Тургенев выступает «принципиальным противником революций» [12, с. 184-185]. Неслучайно в «Нови» писатель сравнивает деятельность народников с громадной колесницей Джаггернаута, которая неизбежно раздавит своими колесами [7, с. 291], и предлагает иной, отличный от революционной борьбы путь служения России, русскому народу, связывая его (путь) с «серыми, простыми, хитрыми» Соломиными, тружениками, которые не собираются «даром губить ни себя, ни других» [7, с. 225-226].
Возможно, поэтому обрисованные в «Нови» народники, по словам литературоведа М.К. Клемана, «либо не верят в успех и целесообразность своей деятельности (Нежданов), либо весьма ограничены и являются послушными пешками в руках таинственного, оставленного за кулисами "Василия Николаевича" (Остродумов, Машурина, Маркелов), либо уж ничего общего с народническим движением не имеют и примкнули к нему по совершенно случайным обстоятельствам» (Кисляков, Голушкин, Паклин)» [3, с. 199].
Знаменательны имена, которые писатель выбирает для «примкнувших» к народническому движению «деятелей». Значительную информацию в тексте несёт фамилия «молодого пропагандиста», неутомимого путешественника, «скачущего» по губерниям и пишущего пространные статьи и письма,
- Кисляков. Поскольку у данного персонажа отсутствуют имя и отчество, то признаковый характер имеет его фамилия. Скорее всего, она образована от прозвища «Кисляк», - так называли человека, везущего при свадебном поезде хмельное вино и потчующего им. Нечто похожим в романе занимается
Кисляков, «потчующий» народ и народников сомнительными социалистическими идеями. Если для «эстета» Нежданова кисляковские письма и статейки - «дребедень!», то Маркелов, умственные интересы которого «отходят постепенно на задний план», испытывает настоящее «опьянение» от них: «. какие письма этот человек пишет, какие письма!<...> просто - огонь! <....> нахожу их весьма замечательными... и добро-совестными!<...> Кисляков трудится, работает - и главное: он верит; верит в наше дело, верит в рево-люцию!» [7, с. 197, 257]. Нельзя исключать, что фамилия Кисяков происходит от прозвища «Кислый», в старину так называли или вялого, болезненного человека, или капризного, избалованного ребёнка, а пренебрежительно переносное значение слова «кислый» -«унылый», «безразличный». Тогда фамилия Кисляков отражает истинное - равнодушное - отношение к миру «чересчур юркого», самодовольного, «слишком высокого мнения о собственных талантах» [7, с. 196] пропагандиста и его «болезнь» не столько физическую, сколько умственную, а также нравственные качества агитатора, в двадцатидвухлетнем возрасте уже решившего «все вопросы жизни и науки», уверенного, что «он перевернет Россию, даже "встряхнет" ее!» [7, с. 228]. Следовательно, фамилия Кисляков, раскрывая личностные особенности молодого человека без имении отчества, способствует пониманию его моральной («самообожание рядом с изумительной бездарностью») и практической («догматический тон при таком невежестве») несостоятельности, с одной стороны, и авторского отношения к пропагандисту - с другой.
В именовании ещё двух «сторонников» народнического движения - Сила Самсонович Паклин и Капитон Андреевич Голушкин - тоже проявляется сатирическое начало таланта Тургенева. Один из них - Паклин, который присоединяется к народникам из любопытства, недалёк от истины, считая своё имя - Сила Самсоныч - «насмешкой над собою» [7, с. 139]. Личное имя Сила, в переводе с латинского языка означающее «лесной», «дикий», «молчаливый» и предполагающее отвагу, смелость, мощь носителя; и перекликающееся с ним (именем) отчество Самсоныч, образованное от имени Самсон, которое восходит к слову «солнце» (ивр. и в библейской ми-
фологии называет древнееврейского богатыря, обладающего «необыкновенной физической силой, таившейся в его длинных волосах», принадлежат маленькому, хромому, «пустому балагуру и зубоскалу» [7, с. 257]. Дополнительный комический эффект создаёт своеобразное обыгрывание в тексте семантики двух элементов личного имени «невзрачного» героя («тщедушное туловище», «короткие ручки», «немного кривые, немного хромые ножки» и др.), которого «сознание своей мизерной наружности гораздо больнее грызло», чем «низменное происхождение, чем незавидное положение его в обществе» [7, с.139]. Точно так же у другого персонажа - купца Капитона Андреевича Голушкина - духовная и психофизическая сущность не совпадает с семантикой личного имени и отчества. Имя Капитон, предположительно образованное от латинского слова сарЫо, capitonis - «голова» и означающее «большую голову имеющий», «головастый», и отчество Андреевич (от др.-греч. Аубреон; - мужественный, храбрый, возникшего от аубро^ - «мужчина, человек»), намекающее на человека мужественного и храброго, носит трусливый, глупый, «дурковатый, избалованный и крайне самолюбивый» «жуир, эпикуреец на русский лад» [7, с. 229]. Соответственно, личные имена и данные в диалектной форме отчества героев не столько подтверждают их личностные качества, поступки, сколько снижают образы псевдонародников, а характеризующую функцию выполняют их фамилии.
В основе «настоящей мужицкой фамилии» [7, с. 349] -Паклин, происходящей или от прозвища, или от профессии далёкого предка, лежит слово «паклина», т.е. клок пакли, «отход», получаемый при обработке льна и конопли. Нередко в старину с «паклей» сравнивали неухоженные, растрепанные волосы и «Паклей» в шутку называли неопрятного человека. В тургеневском романенравственная «неопрятность» («и трус
и доносчик») тщедушного Паклина приводят к предательству: «Я выдал всё и всех... Меня одурачили, меня подкупили хорошей сигарой!!. Я доносчик...» [7, с. 358].
Характер и поведение «купца из раскольников» Голушкина тоже раскрывает фамилия. По одной версии, она образована от слова «голя» («голик», «голый»), которое в славянских говорах применялось для именования «неодетого, необутого, непокрытого, чем-либо обделенного» человека. Другие исследователи считают, что фамилия Голушкин восходит к слову «галушка», которое в славянских говоров употреблялось для обозначения клецки из пшеничной муки, сваренной в воде или в борще, и прозвище «галушка» давалось любителю такой еды и предполагало сытую, благополучную, беззаботную жизнь. Изменения звучания оформившейся фамилии учёные объясняют произносительными особенностями «окающих» диалектов (переход гласного «а» в «о»). Тургеневский Голушкин, «тучный и некрасивый, рябой, с небольшими свиными глазками», много ест («запихивал себе в рот громадные куски паюсной икры»), «исправно» пьет («шампанское пил, как воду»), а основной страстью желающего «прослыть прогрессистом», «очень ретивого» купца является жажда популярности, которая «бросает» его в оппозицию и сводит с нигилистами. После ареста Голушкин, высказывающий «крайние мнения» («надо разом, разом!»), «чуть с ума» не сходит «от ужаса и тоски», всех выдаёт, желает перейти в православие, «ползает на коленях» перед губернатором, жертвует в гимназию портрет митрополита Филарета, препроводит пять тысяч рублей для «увечных воинов», и за такое «чистосердечное раскаяние» лженародника подвергают «легкому наказанию» [7, с. 381].
Получается, что у «примкнувших» к революционерам Силы Самсоныча Паклина и Капитона Андреича Голушкина онимы и патронимы не являются формой внутренней организации их личности, истинное лицо персонажей (в том числе, Кислякова) демонстрируют фамилии со сниженной стилистической окраской. При этом и антропоним Силы Самсоныча Паклина, прочитывающийся как физически сильный, «солнечный» «отход» («тщедушная фигурка»,«циническая бойкость, веселая желчь»), и антропоним Голушкина Капитона Андреича, который можно прочитать как «голый» головастый мужчина, содержат характеристику персонажей.
Что касается «истых» народников, то в большинстве случаев личные имена героев не определяют ни их характера, ни поступков. В сюжетах почти всех революционеров так или иначе переосмысляется ситуация смены/подмены ими культурной традиции, смысла личных имён собственных, которые в контексте романа приращиваются дополнительными значениями и наполняются теми ассоциациями, которые связаны с их обладателями. Преобладание в системе образов героев контекстуального смысла имени над его этимологическим значением служит раскрытию авторского замысла - показать ложность и нежизненность народнической деятельности. Кроме того, средством характеристики многих тургеневских персонажей выступают прозвища, которые в науке считаются «самым мотивированным видом антропонимов в художественном тексте» [14, с. 45]. Несмотря на различие уровня личности у «случайного» в народническом движении, «вывихнутого», разочарованного, одинокого, «бездомного горемыки», «романтика реализма» и «российского Гамлета» Алексея Нежданова, неукротимого, преданного революции, «горячего, погубительного человека», «желчевика» и «неудачника» Сергея Маркелова, честных, убеждённых в правоте своего дела эмансипированной «нигилистки» Фёклы Машуриной и «ограниченнейшего» революционера-«тупца» Пимена Остродумова и, тем более, у «примкнувших» к народникам «самохвала» Кислякова, «самодура» Голушкина, «вертопраха» Паклина, - все они лишены у писателя «почвы под ногами», чужды жизни народа, который, в свою очередь, не приемлет их взглядов и деяний.
Наконец, в «Нови» есть не участвующий в основных событиях эпизодический персонаж - революционер Басанов,
характеристику которому в романе дают герои-народники. Нежданов расстроен его арестом («Кто только мог выдать Басанова? <.. > не понимаю!»), Паклин заявляет, что он «сам так неосторожно вел себя...» [7, с. 142, 144]. Машурина, напротив, достоинство революционера видит в том, что «он не скрывал своих убеждений» («.не нам его осуждать!»), а Остродумов считает, что «Басанов человек с характером твердым; он никого не выдаст» [7, с. 144, 145]. На первый взгляд, фамилия Басанов является нейтральной. В действительности она снижает образ арестованного революционера с «твёрдым» характером, открыто высказывающего свои взгляды, поскольку восходит, согласно словарям русских фамилий, к нелестному прозвищу предка (басан, басалай - 'шумливый', 'повеса' - в северных говорах; 'щеголь, франт' или 'хват, молодчик' - у В.И. Даля) и предполагает либо легкомысленного, ветреного, беспутного человека, либо модника, либо ловкого, хитрого удальца. Несоответствие между известными значениями фамилии Басанов и оценками её носителя как решительного, непримиримого, несгибаемого революционера, тоже служит выражению концептуальной позиции автора.
Вместе с тем не справедливо утверждать, что Тургенев относится к «хождению в народ» исключительно отрицательно. Писатель воспринимает народничество как значимое явление в русской общественной жизни, «возможное в одной России, где всё еще носит характер пропедевтический, воспитательный», поэтому оно, с точки зрения Тургенева, «полезно и необходимо». Самих народников писатель характеризует как «романтиков реализма», которые «тоскуют о реальном и стремятся к нему, как прежние романтики к идеалу»: «Они ищут в реальном не поэзии - эта им смешна, но нечто великое и значительное, - а это вздор: настоящая жизнь прозаична и должна быть такою». Народники, по словам Тургенева, - «несчастные, исковерканные - и мучатся самой этой исковерканностью, как вещью, совсем к их делу не подходящей». Называя народников «своего рода пророками, проповедниками», писатель считает, что «проповедник круглый, в самом себе заключенный и определившийся, немыслим»: «Пророчество - болезнь, голод, жажда: здоровый человек не может быть пророком и даже проповедником» [8, с. 399]. Но главное, пожалуй, заключается в том, что Тургенев, признавая необходимость просвещения народа, ощущает трагическое противоречие народнического движения между готовностью его участников к служению, жертве и нетерпимостью, террором («Если нужно - убьет»).
В «Нови» важна сцена разговора Марианны и сторонника «малых дел», повседневного труда Соломина, в мыслях которого косвенно выражена позиция автора: «- Да позвольте, Марианна... Как же вы себе это представляете: начать? Не баррикады же строить со знаменем наверху - да: ура! за республику! <...> А вот вы сегодня какую-нибудь Лукерью чему-нибудь доброму научите; и трудно вам это будет, потому что не легко понимает Лукерья и вас чуждается, да еще воображает, что ей совсем не нужно то, чему вы ее учить собираетесь; а недели через две или три вы с другой Лукерьей помучитесь; а пока - ребеночка вы помоете или азбуку ему покажете, или больному лекарство дадите... вот вам и начало <...> Вам хотелось собой пожертвовать?<...> Знаете что, Марианна... Вы извините неприличность выражения... но, по-моему, шелудивому мальчику волосы расчесать - жертва, и большая жертва, на которую не многие способны.
- Да я и от этого не отказываюсь, Василий Федотыч.
- Я знаю, что не отказываетесь! Да, вы на это способны. И вы будете - пока - делать это; а потом, пожалуй, - и другое» [7, с. 320-321]. Возможно, поэтому народники, поднимающие «новь» «поверхностно скользящей сохой», а не «глубоко забирающим плугом», - это у Тургенева преимущественно «раздвоенные», «больные», обречённые люди: Алексей Нежданов кончает жизнь самоубийством, Сергей Маркелов арестован, Пимен Остродумов убит, Фёкла Машурина, «дура» и «святая», переступает через порог в «безымянную» Русь и готова на «смерть мученика».
10.01.01 - РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ), 10.01.03 - ЛИТЕРАТУРА НАРОДОВ СТРАН ЗАРУБЕЖЬЯ (С УКАЗАНИЕМ КОНКРЕТНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ) (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ) 10.01.01 - RUSSIAN LITERATURE (PHILOLOGICAL SCIENCES), 10.01.03 - LITERATURE OF THE PEOPLES OF FOREIGN COUNTRIES (WITH INDICATION OF SPECIFIC LITERATURE) (PHILOLOGICAL SCIENCES)
Не следует, однако, думать, что участь своих героев-народников Тургенев определяет только «неблагонамеренными замыслами», несостоятельностью, бесплодностью их «дела» или нравственно-психологическим обликом «новых людей»: внутренней сложностью и противоречивостью характеров одних, ограниченностью, односторонностью других. Как и в предыдущих романах, в «Нови» частные истории персонажей писатель вводит в контекст философской проблематики о трагической сущности судьбы человека в мире, уделяя при этом пристальное внимание общественным и социальным вопросам современности и улавливая «предсознан-ное им будущее». В эпилоге романа звучит тревожная мысль автора о Руси, которой «распоряжается» некто «безымянный» [7, с. 396]. Обозначив в «Нови» начавшийся в России процесс «безымянности» - исчезновение имени-личности и растворение в безликом МЫ, писатель предвидит грядущие историче-
ские события и предупреждает о двойственности, «больном» характере будущих русских революций.
Итак, Тургенев вносит существенный вклад в разработку революционной темы, которая в 1870-е годы становится одной из центральных тем в русской литературе. В «Нови» писатель изображает народническое движение как революционно-пропагандистское, и личные имена собственные тургеневских героев являются важным средством созданияих образов, обусловлены сюжетно-тематическим содержанием романа, ведущими идеями, художественно-этическими задачами автора. Несмотря на то, что в «Нови» антропонимы героев-народников имеют качественно иное звучание, чем в предыдущих романах писателя, личное имя собственное, как и прежде, несёт значимую содержательно-концептуальную информацию, участвует в воплощении авторского замысла иформировании смысловой многоплановости тургеневского текста.
Примечание
1 «самый образ и давление времени»
Библиографический список
1. Бельская А.А. Христианские ассоциации в романе И.С. Тургенева «Новь» // Ученые записки Орловского государственного университета. Серия «Гуманитарные и социальные науки»: научный журнал. Орёл: изд-во ФГБОУ ВПО «Орловский государственный университет». 2014. № 5 (61). С.169-178.
2. БудановаН.Ф. Роман И.С. Тургенева «Новь» и революционное народничество 1870-х годов. Ленинград: Наука. Ленинградское отделение, 1983. 174 с.
3. КлеманМ.К. Иван Сергеевич Тургенев: очерк жизни и творчества. Ленинград: Гослитиздат, 1936. 223 с.
4. Кривенко С.Н. Из литературных воспоминаний // И.С. Тургенев в воспоминаниях современников: В 2-х т. Т. 1. Москва: Художественная литература, 1969. С. 445-468.
5. Петров С.М. И.С. Тургенев. Жизнь и творчество. 2-е издание, дополненное..Москва: Просвещение, 1968. 368 с.
6. Степняк-Кравчинский С.М. Избранное. Москва: Художественная литература, 1972.584 с.
7. Тургенев И.С. Новь // Тургенев И.С.Полн. собр. соч. и писем: В 30-и тт. С. Т. IX. Москва: Издательство «Наука», 1981. С. 133 - 389.
8. Тургенев И.С. Приложение. Новь. Подготовительные материалы // Тургенев И.С.Полн. собр. соч. и писем: В 30-и тт. Сочинения. Т. IX. Москва: Издательство «Наука», 1981. С. 399 - 423.
9. Тургенев И.С. Предисловие к романам. 1880.Предисловие к романам // Тургенев И.С.Полн. собр. соч. и писем: В 30-и тт. Сочинения. Т. IX. Москва: Издательство «Наука», 1981. С. 390 - 396.
10. Тургенев И.С. Письма (1876) // Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Письма: В 18 т. Т 15. Кн.1. Москва: Издательство «Наука», 2012. 580 с.
11. Тургенев И.С. Письма: 1880-1882 // Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 т. Письма. Т. 13. Кн. 1. Москва; Ленинград: Издательство Наука, 1968. 619 с.
12. Тургенев И.С. Открытые письма (1854-1882) // Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 т. Корреспонденции. Речи. Предисловия. Открытые письма. Автобиографическое и прочее. (1848-1883) Т. 15. Москва; Ленинград: Издательство Наука, 1968. 494 с.
13. Флоренский П.А. Имена. Метафизика имен в историческом освещении. Имя и личность // Флоренский П.А., священник. Сочинения: В 4 т. Т. 3(2) / Сост. и общая редакция игумена Андроника (А.С. Трубачева), П.В. Флоренского, М.С. Трубачевой. Москва: Издательство «Мысль», 2000. C.169-358.
14. Фонякова О.И. Имя собственное в художественном тексте: Учебное пособие. Ленинград: Ленинградский государственный университет, 1990. 103 с.
15. Шумарина Т.Ф. Вариативность антропонимии в романе И.С.Тургенева «Новь» // Русское языкознание. Киев, 1984. Вып. 8.С.91-98.
References
1. BelskayaA.A. Christian associations in the novel by I.S. Turgenev "Virgin soil" // UchenyezapiskiOryol State University. Series "Humanities and social sciences": a scientific journal. Orel: publishing house of Orel State University. 2014. No. 5 (61). P. 169-178.
2. BudanovN.F. Roman I. Turgenev " Virgin soil" and the revolutionary populism of the 1870s. Leningrad: Science. Leningrad department, 1983. 174 p.
3. ClementM.K. Ivan Sergeevich Turgenev: Essay on Life and Creativity. Leningrad: Goslitizdat, 1936. 223 p.
4. Krivenko S.N. From literary memories // I.S. Turgenev in the memoirs of contemporaries: In 2 volumes.Vol. 1. Moscow: Imaginativeliterature, 1969. Рр. 445-468.
5. Petrov S.M. I.S. Turgenev. Life and art. Moscow: Enlightenment, 1968. 368 р.
6. Stepnyak-Kravchinsky S.M. Favorites. Moscow: Imaginativeliterature, 1972. Рр. 584.
7. Turgenev I.S. Virgin soil // Turgenev I.S. The complete collection of works and let-ters in 30 volumes. Vol.IX. Moscow: Nauka, 1982. Pp. 133 - 389.
8. Turgenev I.S. Application. Virgin soil. Preparatory materials // Turgenev I.S. The complete collection of works and letters in 30 volumes. Vol. IX. Moscow: Nauka, 1982. Pp. 399 - 423.
9. Turgenev I.S. Preface to the novels. 1880. Preface to the novels // Turgenev I.S. The complete collection of works and let-ters in 30 volumes. Vol. IX. Moscow: Nauka, 1982. Pp. 390 - 396.
10. Turgenev I.S. Letters (1876) // Turgenev I.S. The complete collection of works and letters in 30 volumes. Letters. Vol. XV. Book 1. Moscow: Nauka, 2012. 580 р.
11. Тurgenev I.S. Letters:1880-1882 // Turgenev I.S. The complete collection of works and letters in 30 volumes. Letters.Vol. 13. Book 1. Moscow, Leningrad:Nauka, 1968. 464р.
12. Тurgenev I.S. Open letters (1854-1882) // Turgenev I.S. The complete collection of works and letters in 28 volumes. Correspondence. Speech Prefaces. Open letters. Autobiographical and so on. (1848-1883).Vol.XV. Moscow, Leningrad:Nauka, 1968. 619 р.
13. Florensky P.A. Names. Metaphysics of names in historical lighting. Name and identity// Florensky P. A., priest of the Works: In 4 t. T. 3 (2). Moscow: Thought, 2000. Рр. 169-358.
14. Fonyakova O.I. Proper name in literary text: Textbook. Leningrad: Leningrad State University, 1990. 103 p.
15. Shumarinа T.F. The variability of anthroponymy in the novel by I.S. Turgenev "Virgin soil" // Russian linguistics. Kiev, 1984. Vol. 8. Рp. 91-98.
